2

Николай Алексеевич Некрасов родился 10 декабря 1821 года (по новому стилю) в украинском местечке Немирове, Винницкого уезда, Подольской губернии.

Его отец, Алексей Сергеевич, небогатый помещик, служил в то время в армии в чине капитана. Через три года после рождения сына он, выйдя в отставку майором, навсегда поселился в своем родовом ярославском имении Грешневе.

Сельцо Грешнево находится неподалеку от Волги, на равнине, среди бесконечных полей и лугов. Тут же, по соседству, густой лес. Хотя мальчику запрещали водиться с детьми крепостных, он пользовался всякой свободной минутой, чтобы тайком убежать к деревенским ребятам. Он участвовал во всех их затеях, удил с ними рыбу, купался в Самарке, уходил в лес за грибами, за ягодами, и вряд ли была в Грешневе такая изба, с жителями которой он не был бы близко знаком. Чтобы незаметно пробираться в деревню, он проделал в заборе отцовского сада лазейку.

Круг его деревенских знакомств уже в детстве был очень широк. Усадьба стояла у самой дороги, которая в ту пору была многолюдной и бойкой: она соединяла Кострому с Ярославлем. Отойдя на несколько шагов от усадьбы, мальчик встречался на этой дороге со всяким рабочим народом: с печниками, малярами, кузнецами, землекопами, плотниками, переходившими из деревни в деревню, из города в город в поисках работы. То были по большей части талантливые, бывалые люди. Будущий поэт с увлечением вслушивался в их «рассказы», «прибаутки» и «притчи»:

Под наши густые, старинные вязы

На отдых тянуло усталых людей.

Ребята обступят: начнутся рассказы

Про Киев, про турку, про чудных зверей.

Иной подгуляет, так только держися —

Начнет с Волочка, до Казани дойдет!

Чухну передразнит, мордву, черемиса,

И сказкой потешит, и притчу ввернет…

Случалось, тут целые дни пролетали,

Что новый прохожий, то новый рассказ…

Водился мальчик и с рыбаками на Волге, убегал к ним из дому еще до рассвета:

Когда еще все в мире спит

И алый блеск едва скользит

По темно-голубым волнам,

Я убегал к родной реке.

Иду на помощь к рыбакам,

Катаюсь с ними в челноке…

Не мудрено, что уже в те ранние годы поэт до мельчайших подробностей узнал жизнь крепостного крестьянина и усвоил его богатую, образную, меткую, певучую речь. Впоследствии он не раз восхищался красотой и силой этой речи. Он утверждал, что крестьянам зачастую случается обмолвиться таким выразительным словом,

Какого не придумаешь,

Хоть проглоти перо!

И разве мог бы он написать «Коробейников», «Крестьянских детей», «Мороз, Красный нос». «Кому на Руси жить хорошо», если бы не провел свое детство в такой непосредственной близости к родному народу! В детстве у него не было ни гувернанток, ни бонн. Его няня была крепостная крестьянка. Из его стихотворений мы знаем, с какой любовью он, маленький мальчик, слушал «рассказы нянюшки своей» — старинные русские народные сказки, те самые, что в течение многих столетий сказывались в каждой крестьянской семье каждому крестьянскому ребенку.

Любовь к полям и лесам своей родины, к ее «зеленому шуму» тоже впервые зародилась у него в те ранние годы:

Мне лепетал любимый лес:

Верь, нет милей родных небес!

Нигде не дышится вольней

Родных лугов, родных полей.

В одном из своих стихотворных набросков он пишет, что грешневская природа милее ему всех прославленных зарубежных краев:

Я посещал Париж, Неаполь, Ниццу,

Но я нигде так сладко не дышал,

Как в Грешневе…

Горячим поэтическим чувством проникнуты написанные им родные пейзажи:

Там зелень ярче изумруда,

Нежнее шелковых ковров,

И, как серебряные блюда,

На ровной скатерти лугов

Стоят озера…

И едва ли поэт создал бы свои бессмертные песни о русской природе, если бы не сроднился с нею в первые же годы своей жизни. В поэмах «Саша», «Тишина», «Мороз, Красный нос» его восхищение красотою русских лесов и полей выражено с непревзойденной лирической силой:

Спасибо, сторона родная,

За твой врачующий простор!

За дальним Средиземным морем,

Под небом ярче твоего,

Искал я примиренья с горем,

И не нашел я ничего!

Детские воспоминания поэта связаны, как мы только что видели, с Волгой:

О Волга!.. колыбель моя!

Любил ли кто тебя, как я?

«Благословенная река, кормилица народа!» — говорил он о ней.

Но здесь, на этой «благословенной реке», ему довелось испытать и первое глубокое горе. Как-то знойным летом он бродил у самой воды по раскаленным пескам и вдруг услышал какие-то стоны. Вдали показалась гурьба бурлаков, которые шли вдоль реки,

Почти пригнувшись головой

К ногам, обвитым бечевой.

Они стонали от непосильной работы. Потрясенный, испуганный мальчик долго бежал вслед за ними и услышал, как один из них без всякой жалобы, очень спокойно сказал, что ему хотелось бы скорей умереть. Эти слова ужаснули Некрасова:

О, горько, горько я рыдал,

Когда в то утро я стоял

На берегу родной реки.

И в первый раз ее назвал

Рекою рабства и тоски!..

В этом впечатлительном мальчике уже тогда проявилась та «страстность к чужому страданию», без которой он не был бы великим поэтом.

И сердце, обливаясь кровью,

Чужою скорбию болит… —

говорил он в своих стихах о себе. Этот живой и, казалось бы, беззаботный дворянский подросток рано стал не по-детски задумываться над жестокостями окружающей жизни. Рано открылось ему «зрелище бедствий народных», к которому были так нечувствительны многие другие дворянские дети. Но не жалость, а протест вызывали в нем «народные бедствия». Уже тогда, при встрече с бурлаками, сказалась его действенная, боевая натура. Он не только «рыдал» над их мучительной долей, но тут же, на Волге, решил кинуться в бой, чтобы освободить их от гнета:

Что я в ту пору замышлял,

Созвав товарищей-детей,

Какие клятвы я давал —

Пускай умрет в душе моей,

Чтоб кто-нибудь не осмеял!

«Зрелище бедствий народных» не ограничивалось для него бурлаками. По той же дороге, которая проходила мимо усадьбы Некрасовых, — по знаменитой Владимирке — часто гнали под конвоем в Сибирь арестантов, закованных в железные цепи. Будущий поэт на всю жизнь запомнил «печальный звон — кандальный звон», раздававшийся на этой «проторенной цепями» дороге.

Еще одно горе довелось ему видеть в «золотую пору малолетства» — горе в родной семье. Его мать, Елена Андреевна, мечтательная, кроткая женщина, очень страдала в замужестве. Она была человеком высокой культуры, а муж у нее был невежественный, распутный, сварливый и грубый. Целыми днями Елена Андреевна оставалась в усадьбе одна, так как муж постоянно разъезжал по соседним помещикам; его излюбленными развлечениями были карты, попойки, псовая охота на зайцев. Он даже не пытался скрывать от жены и детей свои бесчисленные связи с крепостными крестьянками. Несчастная, глубоко оскорбленная женщина чувствовала себя как в тюрьме. Бывали такие дни, когда она, играя на рояле, целыми часами плакала и пела о своей горькой неволе. «Она была певица с удивительным голосом», — вспоминал впоследствии поэт.

С участием относилась она к принадлежавшим ее мужу крестьянам и нередко вступалась за них, когда тот угрожал им расправой. Но попытки обуздать его ярость не всегда удавались ей. Бывали случаи, что при этих попытках муж набрасывался и на нее с кулаками. Можно себе представить, как ненавидел его в такие минуты сын! «Дикарь», «угрюмый невежда», «деспот», «палач» — иного имени и нет в стихах Некрасова для этого семейного тирана.

Елена Андреевна хорошо знала мировую поэзию и часто пересказывала малолетнему сыну те отрывки из творений великих писателей, которые были доступны его пониманию. Через много лет он вспоминал в стихотворении «Мать»:

И голос твой мне слышался впотьмах,

Исполненный мелодии и ласки,

Которым ты мне сказывала сказки

О рыцарях, монахах, королях.

Потом, когда читал я Данта и Шекспира,

Казалось, я встречал знакомые черты:

То образы из их живого мира

В моем уме напечатлела ты.

Кажется, не было другого поэта, который так часто, с такой благоговейной любовью воскрешал бы в своих стихах образ матери. Этот трагический образ увековечен Некрасовым в стихотворениях «Родина», «Мать», «Рыцарь на час», «Баюшки-баю» и других.

Он утверждал, что именно страдания матери побудили его написать столько стихов, протестующих против угнетения женщин («В дороге», «Убогая и нарядная», «В полном разгаре страда деревенская…», «Мороз, Красный нос» и другие).

Во всех этих произведениях любовь к угнетенным всегда сочетается с ненавистью к их угнетателям.

Еще в пору его детства эту ненависть чувствовали в нем все окружающие:

Смеются гости над ребенком,

И чей-то голое говорит:

«Не правда ль, он всегда глядит

Каким-то травленым волчонком?

Поди сюда!» Бледнеет мать;

Волчонок смотрит — и ни шагу.

«Упрямство надо наказать —

Поди сюда!» Волчонок тягу…

«Ату его!..»

Таким образом, уже тогда наметилась в мальчике «правая ненависть» к «ликующим, праздно болтающим, обагряющим руки в крови». Уже тогда он испытывал приступы недетского гнева при всяком столкновении с ними.

Но, конечно, все это относится к более позднему детству поэта, к тому времени, когда из ребенка он становился подростком. А в первые годы жизни он ничем не отличался от сверстников. Как бы ни были тягостны те впечатления, которые угнетали его в отцовской усадьбе, их значение было осознано им лишь через несколько лет. Тогда же он, как и всякий ребенок, не вдумывался в них, не отягощал себя ими. В одном из стихотворений, посвященных воспоминаниям о матери, он прямо говорит, что ее горе было непонятно ему и что, когда она плакала, его, как и всякого мальчика, влекли к себе детские игры и шалости:

Я был тогда ребенком; долго, долго

Не думал я, родная, ни о чем,

Не ты, не сад, — меня манила Волга,

Я с кручи там катался кубарем…

А ты лила неведомые слезы —

Я лишь поздней узнал, о чем они.

Эти слезы не остались бесследными, он вспоминал их всю жизнь, но это не значит, что он, говоря его же словами, не взял с «ликующего детства» всей «дани забав и радостей».

Так что глубоко не правы биографы, которые приписывают ему с первых же лет его жизни какое-то сплошное страдальчество. При всей своей ранней чуткости к горю угнетаемых людей он в детстве не чуждался ребяческих игр и радостей. Уже тогда проявилось в нем то душевное качество, которое он сохранил до конца своей жизни: воля, упорство, настойчивость. Обучаясь верховой езде, он то и дело падал с лошади, и был такой день, когда он упал восемнадцать раз подряд, но в конце концов добился своего: сделался хорошим наездником. С тех пор, по рассказу его сестры, он уже не боялся никаких лошадей и смело садился на бешеного жеребца.

Уже после его смерти Чернышевский, вспоминая о нем, говорил: «Он был великодушный человек сильного характера», «человек с сильной волей»[2].

Добиться своего ценою любого подвига, любого труда стало с детства для него законом.

Но настоящее свое призвание нашел он не скоро. Много пришлось ему испытать неудач и тревог, прежде чем он вышел на прямую дорогу.

В 1832 году будущий поэт вместе со своим братом Андреем поступил в первый класс Ярославской гимназии. Единственное воспоминание, которое осталось в его поэзии от этих гимназических лет, полностью вместилось в две стихотворные строчки:

…придешь, бывало, в класс

И знаешь: сечь начнут сейчас!

Один из гимназических товарищей Некрасова вспоминает: «В классах в то время секли; учителя иногда дрались…»[3] Школьная дисциплина поддерживалась драньем за волосы, пощечинами, ударами линейкой по рукам.

Отец не хотел платить за обучение сына, ссорился с его учителями. Учителя были плохие, невежественные и поощряли тупую зубрежку. Среди них было много пьяниц. Естественно, что мальчик невзлюбил свою школу и учился очень неохотно. Гораздо больше увлекало его чтение. «В классах Некрасов, бывало, все сидит и читает»[4], — рассказывает о нем тот же товарищ. Читал он что придется, главным образом тогдашние журналы. Сильное впечатление произвели на него ходившая в списках запрещенная ода Пушкина «Вольность» и поэма Байрона «Корсар» — о свободолюбивом и гордом мятежнике (в пересказе одного литератора). Ода «Вольность» сыграла, очевидно, немаловажную роль в духовном развитии Некрасова: он дважды вспоминает о ней в своих предсмертных записках. Судя по его черновикам, он даже пытался прославить эту оду в стихах:

Хотите знать, что я читал? Есть ода

У Пушкина, названье ей: Свобода.

Я рылся раз в заброшенном шкафу…

Характерно, что эта ода оставила такой же глубокий след в биографии двух других народных заступников — Герцена и Огарева, которые познакомились с нею приблизительно в том же возрасте (см. «Былое и думы» Герцена, гл. II и IV).

В гимназии у Некрасова впервые обнаружилось призвание сатирика: мальчик стал писать эпиграммы на учителей и товарищей.

В 1837 году отец решил взять его из гимназии и отправить в Петербург, в Дворянский полк — так называлась тогда военная школа, отличавшаяся бессмысленной и грубой муштрой. Возможность поездки в столицу привлекала Некрасова, так как он уже несколько лет тайно писал стихи и мечтал напечатать их в столичных журналах.

В конце июля 1838 года шестнадцатилетний подросток после многодневного путешествия в ямщицкой телеге приехал в Петербург с тетрадью стихов и несколькими рублями в кармане. «За славой я в столицу торопился», — шутя вспоминал он в позднейших стихах, так как с детства решил сделаться во что бы то ни стало писателем.

Еще в деревне, когда он только собирался в Петербург, его мать, страстно желавшая, чтобы из него вышел образованный человек, не раз говорила сыну, что он должен поступить в университет.

В Петербурге Некрасов стал готовиться к университетским экзаменам и даже не сделал попытки поступить в ту военную школу, куда направил его отец. Узнав об этом, отец рассердился и послал сыну грозное письмо, где извещал, что не будет высылать ему денег, если он нарушит отцовскую волю.

Юноша гордо ответил отцу: «Если вы, батюшка, намерены писать ко мне бранные письма, то не трудитесь продолжать, я, не читая, буду возвращать вам письма».

Свою угрозу отец привел в исполнение. Поэт остался в столице без всяких средств. Он часто голодал, не имел пристанища, спал в ночлежных домах, целую зиму ходил без пальто. Но его влекло литературное поприще, и ради того, чтобы стать литератором, он обрек себя на голод и холод.

Вскоре Некрасов исполнил желание матери: в сентябре 1839 года поступил вольнослушателем в университет.

Некоторые его стихотворения были напечатаны в разных журналах, но за них почти ничего не платили, и он продолжал голодать. В 1840 году он с помощью друзей издал книжку своих полудетских стихов под заглавием «Мечты и звуки». Книжка не имела успеха. Она была не хуже и не лучше других книжек подобного рода, появлявшихся тогда в большом количестве. То же фразерство, те же приемы обветшалой романтики, те же «ангелы», «демоны», «рыцари», Гюльнары, Амариллы, Дианы, Роланды, «гурии», «вакханки» и т. д. Читавшему эти стихи было невозможно предвидеть, что автор их станет величайшим поэтом-реалистом, правдивым изобразителем русской действительности. Как и все молодые поэты, он подражал в своей книжке другим стихотворцам. «Что ни прочту, тому и подражаю», — вспоминал он впоследствии об этих ранних стихах. Кудрявым и напыщенным слогом перепевал он то Жуковского, то Баратынского, то Бенедиктова. Но если вспомнить, что написаны эти стихи шестнадцатилетним — семнадцатилетним подростком, вдали от культурной среды, придется признать их незаурядным явлением, потому что даже в их ритмах, в их дикции иногда проявляется темперамент большого поэта.

Неуспех книги не обескуражил Некрасова. Этот юноша, вышедший из праздной дворянской среды, оказался на диво неутомимым работником. В 1840 и 1841 годах он написал столько стихотворений, рассказов, сказок, фельетонов, критических заметок, рецензий, комедий, водевилей и т. д., сколько другому не написать во всю жизнь.

Вот краткий перечень написанного им в эти два года:

Повести и рассказы: «Макар Осипович Случайный», «Без вести пропавший пиита», «Певица», «Двадцать пять рублей», «Ростовщик», «Капитан Кук», «Карета», «Жизнь Александры Ивановны», «Опытная женщина», «Несчастливец в любви».

Театральные пьесы: «Великодушный поступок», «Федя и Володя», «Юность Ломоносова», «Утро в редакции», «Шила в мешке не утаишь», «Феоклист Онуфрич Боб», «Актер», «Дедушкины попугаи», «Вот что значит влюбиться в актрису!»

Стихотворения: «Провинциальный подьячий в Петербурге», «Мелодия», «Офелия», «Скорбь и слезы», «Баба-яга», «Сказка о царевне Ясносвете» — несколько тысяч стихов!

А сколько напечатано им в те же два года критических статей и рецензий!

Не разгибая спины, исписывал он десятки страниц своим быстрым, стремительным почерком. Недаром он сказал перед смертью, вспоминая свою голодную юность: «Уму непостижимо, сколько я работал! Господи, сколько я работал!»

Количество работ с каждым годом росло. В 1843–1845 годах Некрасов печатал стихи и статьи под псевдонимами: Перепельский, Пружинин, Бухалов, Иван Бородавкин, Афанасий Пахоменко, Назар Вымочкин, Ник. — Нек и другими. В его лице в русскую литературу вошел один из самых замечательных тружеников.

Но так мало платили поэту за его колоссальный труд, что и тогда он не спасся от нужды, хотя, казалось бы, одни его пьесы, поставленные в Александрийском театре и выдержавшие много представлений, должны были давать ему изрядный доход.

«Мне горько и стыдно вспоминать, — рассказывает о юном Некрасове известная артистка А. И. Шуберт, — что мы с маменькой прозвали его „несчастным“.

— Кто там пришел? — бывало, спросит маменька. — „Несчастный“? — И потом обратится к нему: — Небось есть хотите?

— Позвольте.

— Акулина, подай ему, что от обеда осталось.

Особенно жалким выглядел Некрасов в холодное время. Очень бледен, одет плохо, все как-то дрожал и пожимался. Руки у него были голые, красные, белья не было видно, но шею обертывал он красным вязаным шарфом, очень изорванным. Раз я имела нахальство спросить его:

— Вы зачем такой шарф надели?

Он окинул меня сердитым взглядом и резко ответил:

— Этот шарф вязала моя мать…

Я сконфузилась»[5].

Бедствовал он долго — пять лет. Эта печальная молодость, «убитая под бременем труда», оказала большое влияние на все его дальнейшее творчество, ибо, испытав на себе, каково живется бедноте в условиях унижения и рабства, он еще сильнее возненавидел ее притеснителей. Впервые критическое понимание действительности сказалось в его фельетонном стихотворении «Говорун», появившемся в 1843 году:

Столица наша чудная

Богата через край.

Житье в ней нищим трудное,

Миллионерам — рай.

Здесь всюду наслаждения

Для сердца и очей.

Здесь все без исключения

Возможно для людей:

При деньгах вдвое вырасти,

Чертовски разжиреть,

От голода и сырости

Без денег умереть…

и т. д.

В том же году в одной своей прозаической повести он написал: «Я узнал, что… есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые дома».

В начале 1843 года или несколько раньше в жизни Некрасова случилось большое событие: он познакомился и близко сошелся с великим русским критиком, революционным демократом Белинским, который полюбил молодого поэта именно за его непримиримую злобу к «сильным и сытым» «счастливцам». Белинский подолгу беседовал с ним и открыл ему глаза на все злое и мерзкое, что совершалось вокруг. Некрасов понял, что ограбление трудящихся есть многовековая система, узаконенная государственным строем. Ему стало ясно, что все благополучие «сильных и сытых» основано на эксплуатации миллионов людей, закабаленных и крепостниками-помещиками, и нарождающейся в стране буржуазией. Слушая взволнованные речи Белинского, поэт впервые по-новому прочувствовал впечатления детства, вспомнил деспота-отца и страдалицу-мать, вспомнил горькую жизнь крестьян,

Верченых, крученых,

Сеченых, мученых,

и решил посвятить все свое дальнейшее творчество борьбе за народное счастье.

«Ясно припоминаю, — рассказывал впоследствии Некрасов, — как мы с ним, вдвоем <с Белинским>, часов до двух ночи беседовали о литературе и о разных других предметах. После этого я всегда долго бродил по опустелым улицам в каком-то возбужденном настроении, столько было для меня нового в высказанных им мыслях… Моя ветреча с Белинским была для меня спасением»[6].

Белинский требовал от современных писателей правдивого, реалистического изображения русской действительности — и, в меру цензурных возможностей, суда над нею, раскрытия ее зол и уродств. Под влиянием Белинского поэт обратился к реальным сюжетам, подсказанным ему подлинной жизнью, стал писать проще, без всяких прикрас, о самых, казалось бы, обыденных, заурядных явлениях жизни, и тогда в нем сразу проявился его свежий, многосторонний и глубоко правдивый талант художника-реалиста.

Впоследствии Некрасов неоднократно пытался прославить в стихах образ своего учителя. К числу таких попыток принадлежит и поэма «Несчастные», главный герой которой, революционный борец, как теперь установлено, списан поэтом с Белинского. В «Несчастных» воспроизводятся те оптимистические речи о русском народе, которые Некрасов слыхал от великого критика:

Он не жалел, что мы не немцы,

Он говорил: «Во многом нас

Опередили иноземцы,

Но мы догоним в добрый час!

Лишь бог помог бы русской груди

Вздохнуть пошире, повольней —

Покажет Русь, что есть в ней люди,

Что есть грядущее у ней».

Поэт вполне разделял эту веру Белинского в чудотворные силы народа, в огромность его исторических судеб. Не раз повторял он в позднейших стихах, что русский народ — богатырь и что революционное служение народу есть наш патриотический долг:

Иди в огонь за честь отчизны,

За убежденье, за любовь…

Иди и гибни безупречно.

Умрешь не даром: дело прочно,

Когда под ним струится кровь…

Белинский первый пробудил это революционное сознание в Некрасове.

Не забудем, что как раз в те годы, когда Некрасов сблизился с Белинским, великий критик был охвачен ненавистью к «гнусной рассейской действительности». Он уже пришел к убеждению, что единственным путем, который приведет человечество к счастью, является социализм. «Я теперь в новой крайности, — писал он одному из друзей в 1841 году, — это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия… Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди»[7]. Насколько было возможно по цензурным условиям, эту же «идею идей» Белинский пропагандировал в своих тогдашних статьях.

Он помог Некрасову найти самого себя, понять основные качества своего дарования, и после встречи с Белинским творчество молодого поэта определилось раз навсегда.

«В 1843 году я видел, — вспоминал о Некрасове один современник, — как принялся за него Белинский, раскрывая ему сущность его собственной натуры и ее силы»[8].

Поэт до конца жизни остался благодарен учителю и всегда вспоминал те уроки, которые получил от него.

Через десять лет после смерти великого критика Некрасов писал: «Постоянно… имел я мысль сделать что-нибудь, чем бы я мог хоть немного воздать ему за все доброе, что он сделал для меня как мой духовный воспитатель, как человек, заметивший, полюбивший и руководивший меня в трудное время моей жизни».

Свое преклонение перед ним и его жизненным подвигом Некрасов выразил в таких произведениях, как «Памяти приятеля», «В. Г. Белинский», «Кому на Руси жить хорошо», и в следующем отрывке из «Медвежьей охоты»:

Белинский был особенно любим…

Молясь твоей многострадальной тени,

Учитель! перед именем твоим

Позволь смиренно преклонить колени!

В те дни, как все коснело на Руси,

Дремля и раболепствуя позорно,

Твой ум кипел — и новые стези

Прокладывал, работая упорно…

Ты нас гуманно мыслить научил.

Едва ль не первый вспомнил о народе,

Едва ль не первый ты заговорил

О равенстве, о братстве, о свободе…

«Свобода, братство и равенство» были лозунгом французской революции 1789 года. Этими словами Некрасов попытался высказать в подцензурной печати, что Белинский учил его революционной борьбе.

Загрузка...