На 127-й странице. Часть 3

Сцена 1

Патрик О’Хара давно не был в Париже. Почти десять лет назад, уходя с Жаном на дело из своей каморки на Рю Дамброн, он не предполагал, что все так обернется. И надо было всего-то, просто перенести груз из одного дома на окраине в другой дом, поближе к центру. Но видно, кто-то проболтался, а, может быть, даже и стукнул, поэтому совершенно не вовремя появились жандармы, и друзьям пришлось убегать. Сначала был Марсель, где Патрик расстался с Жаном, который не захотел покинуть Францию, потом Египет. А дальше события, нужда и любопытство, все вместе и порознь, толкали еще тогда молодого ирландца вперед почти без остановки. Дольше всего он задержался в южном Китае, но так произошло только благодаря его встрече с учителем Лю.

И вот сейчас, оказавшись вновь в этом городе, О’Хара узнавал и не узнавал его одновременно. Поддавшись ностальгии, он отправился на Рю Дамброн, где десять лет назад квартировал, словно кроме скошенного мансардного потолка и убогой обстановки там было еще что-то: милое и уютное — то, что можно было бы назвать домом. Но знакомого дома он не нашел. Патрик обнаружил на его месте одни развалины. Когда он спросил проходившего мимо мужчину, что случилось с домом, тот удивленно посмотрел на него и лишь воскликнул «Проклятые боши!» и видя, что Патрик так ничего и не понял, добавил «Парень, здесь война была, пушки стреляли».

Получив ответ, Патрик О’Хара побрел прочь. Нет, он знал, что была франко-прусская война, но в сознании почему-то представлялось, что все битвы ведутся в чистом поле, а если и осаждаются города, то только те, вокруг которых стоит крепостная стена. Патрик вдруг понял, что даже тот плохенький дом, где он снимал жилье, мог бы сравниться с частью крепостной стены. Возможно, так и было. Его использовали обороняющиеся французы, а наступающие пруссаки пустили в ход пушки.

В Париже было еще одно место, где тогда еще молодому О’Харе было хорошо и уютно. Его как-то отвел туда Жан. Вот Патрик в это место и отправился. Мысли о бывшем товарище, напомнили ему об одной своей особенности, с которой он давно смирился. Патрик не желал женщин. Они ему нравились. Женщины были, как правило, опрятней и ухоженнее мужчин, но он их не желал. Когда Патрик рассказал об этом Джейкобу Стауту, доктору у которого жил в то время, тот назадавал ему массу вопросов и сильно задумался.

— Понимаешь, Патрик, — сказал он. — Есть мужчины, которых тянет к мужчинам. Но если ты честно ответил на мои вопросы, то я не вижу в тебе такой склонности.

Молодой ирландец тогда сильно возмутился:

— Что!? Вы подумали, что я содомит?!

— Нет, нет. Что ты! — пошел на попятную доктор. — Но как врач я должен был выяснить этот вопрос.

Впоследствии Патрик был даже благодарен доктору Стауту за это обследование. Он совсем не хотел оказаться содомитом, и обследование доктора его успокаивало на этот счет.

Но Жана было не провести, слишком тесно они общались и «трудились».

— Тебе что, не нравятся наши девочки? — как-то спросил он. — Не можешь забыть своих ирландок?

— Нет, нравятся, — ответил Патрик. — Просто я их не желаю.

Он ждал от Жана обвинений в содомском грехе, разрыва их деловых отношений, но Жан только рассмеялся.

— Просто ты не встретил еще той, которая зажгла бы твое сердце!

Жан был родом из Марселя и, как все южане, любил яркое и броское. Только то, от чего рябит в глазах, он считал красотой.

— Я тебя отведу в одно место, где ты найдешь свою любовь, — сказал он тогда.

Так Патрик оказался в заведении мадам Жоко, в квартале красных фонарей. Там ему понравилось. Нет, проживая в доме у доктора Стаута, он узнал, что такое хорошее жилье. Но у доктора все было как-то серо. Здесь же все блестело. Яркий огонь свечей, громкий смех, звон бокалов и, конечно, женщины. Это были просто красавицы. Фигуры, прически, улыбки. Все нравилось Патрику. А невзначай обнаженные плечи и даже часть груди делали их просто богинями.

Однако, Патрик по-прежнему не желал ни одну из них. Но все равно, время и деньги, которые он потратил в тот вечер, ему было не жалко. Все вокруг были приветливы, старались ему угодить. Сейчас бы Патрик сказал, что тогда он попал из серых будней в атмосферу праздника, в котором хотелось бы пребывать вечно. То, что за все это приходилось платить, молодого человека не смущало. А за что в жизни не приходится платить? В заведении мадам Жоко ему было хорошо и совершенно не хотелось возвращаться в свою тесную коморку.

Кроме того, он чувствовал себя немного виноватым перед одной из женщин, которая пыталась его расшевелить. Звали ее Люси. Она была не местной, приехала издалека, из Нового света, что было само по себе странно. Многие, наоборот, стремились туда, а не оттуда.

На вопрос Патрика, почему она так поступила, Люси ответила:

— А что там хорошего? Мужики — сплошь неотесанные грубияны!

В тот вечер Люси вплотную занялась Патриком и нее ее вина, что у него ничего не получилось. Впрочем, можно сказать, что тогда он все же потерял невинность. Не было ни одного уголка тела Патрика, куда бы не заглянула Люси. Каждая часть его тела получила от нее свою частичку внимания: была поглажена, пощекочена, поцелована. Да и свое тело она не скрывала. Полная грудь с розовыми бутонами сосков, гладкий живот с легким светлым пушком у пупка, влажная промежность — все было продемонстрировано в лучшем виде, по всему прошлась, ведомая самой Люси, рука Патрика.

— Как жаль, — в конце концов сказала Люси. — Такой приятный, крепкий молодой человек и ничего не чувствует!

Вот в заведение мадам Жоко Патрик и отправился. Здесь его также ждало разочарование. Нет заведение было и носило такое же название, но … было уже каким-то чужим: незнакомые лица, совсем другая обстановка, к тому же весьма потрепанная.

Разочарованный он уже было отошел от дверей заведения, когда его окликнул привратник.

— Эй, ты что знакомую ищешь?

Честно сказать Патрик и сам не знал, что он ищет. Свою молодость? Но на вопрос привратника он просто кивнул и назвал имя Люси.

— А! — сказал привратник. — Тогда тебе, мужик, надо на Рю Сивайэ, пять. Только…, - он еще раз, словно впервые увидел, оглядел Патрика. — Только вряд ли это тебе по карману.

Патрик О’Хара не внял предупреждению привратника и все же дошел до указанной улицы, которая оказалась далеко за пределами района «красных фонарей». Он нашел нужный дом и остановился в нерешительности. Открытая веранда со столиками, которые, очевидно, по причине раннего утра были пусты. Красивый вход в здание, и цветы повсюду. Все в цветах. Они были на столиках в красивых маленьких вазочках, в корзинах, подвешенных словно фонари, у входа, в красивых ящичках под каждым окном. Все было незнакомо, но на Патрика вновь повеяло тем чувством, которое он испытал, придя давным-давно вместе с Жаном в заведение мадам Жоко.

— Кого я вижу! — из дверей здания вышла красивая женщина, в которой Патрик не сразу узнал Люси. — Патрик! Какими судьбами?

«Удивительно, что она меня помнит,» — подумал О’Хара. — «Хотя почему удивительно? Я же ее помню».

— Привет, Люси, — сказал он.

— Бери выше, — рассмеялась женщина. — Мадам Люси.

— Ты вышла замуж? — спросил Патрик.

Люси снова рассмеялась. Смех у нее был мягким и добрым.

— Замуж? — проговорила она сквозь смех. — Да, за это заведение.

— Проходи, — сказала она Патрику. — Я напою тебя кофе, а ты расскажешь, где пропадал.

Потом они сидели внутри за столиком. Люси сама сварила кофе и, как-бы извиняясь, сказала:

— Девочки в основном еще не приехали, поэтому я поухаживаю сама за тобой.

Люси посмотрела на Патрика и снова рассмеялась.

— Нет, нет, не в том смысле. Я теперь этим совсем не занимаюсь, — объяснила она. — Ну, почти совсем.

Отрабатывая ласковый прием и кофе, Патрик рассказал о своих путешествиях.

— Так значит и ты решил вернуться из Нового света домой?

Патрик только пожал плечами. Про свою теорию, что ему суждено постоянно двигаться, что именно в движении и есть жизнь, он не стал распространяться.

— А я вот скопила деньжат и открыла свое заведение, — Люси почему-то хмыкнула. — У нас здесь ресторан, а девочки, как-бы и не девочки совсем.

— А как у тебя с этим? — спросила Люси.

Патрик только развел руками.

— Жаль, — как когда-то десять лет назад сказала Люси и хотела что-то продолжить, но со второго этажа, куда вела широкая лестница, послышался шум.

— Ну, что это такое?! Ты опять разжирела!

Голос принадлежал мужчине. «Мужчина в годах, полный, скорее всего, лысоват», — подумал Патрик.

Вскоре на лестнице появился сам крикун. Выглядел он так, как его представил себе О’Хара. Одет крикун был в темный костюм и белую сорочку, воротник которой топорщился и выбивался из-под пиджака. В руках мужчина держал галстук.

— Она опять разъелась! — возмутился мужчина, обращаясь к Люси. — Это никуда не годится!

— Не переживайте так месье Ларош, — поспешила навстречу разгорячившемуся клиенту Люси. — Позвольте мне помочь завязать вам галстук.

Она прижалась к крикуну своей большой грудью и попыталась взять у него из руки галстук. Но мужчина еще больше возбудился.

— Я сам справлюсь со своим галстуком, мадам! — выкрикнул он и оттолкнул от себя Люси.

Хозяйке заведения повезло. Сзади нее стояло кресло, и оно приняло в себя растерявшуюся женщину.

— Она разжирела, а вы мне обещали…! — снова начал кричать мужчина, но тут его взгляд остановился на Патрике, и крик тут же сошел на нет.

Еще мгновение назад в мужчине бушевали страсти, а сейчас он сдулся.

— Ик, — сказал мужчина, неотрывно глядя на Патрика. — Ик, ик.

Его икота начала наращивать частоту. Опомнившаяся Люси принесла стакан воды, стала отпаивать и успокаивать клиента.

Когда наконец мужчина справился с икотой, Люси завязала ему галстук, против чего он не стал уже возражать, вежливо попрощался и вышел вон. Все это время он опасливо поглядывал на молчаливо сидящего Патрика.

Проводив клиента, Люси снова подсела за столик к О’Харе.

— Как странно он на тебя среагировал, — сказала Люси. — Ты пугаешь мужчин?

— И собак тоже, — сказал Патрик.

Потом он рассказал о своей особенности. Его боялись собаки: от маленьких до самых больших.

— С людьми такой случай впервые, — честно признался Патрик.

— А знаешь, что…, - подумав, сказала Люси. — Давай, я найму тебя охранником. Будешь сидеть, делать страшные глаза и успокаивать клиентов.

— Дай день на раздумье, — сказал Патрик. Он не хотел сразу обижать Люси, которая его так ласково приняла, отказом.

В это время по лестнице, по которой несколько минут назад сбегал вниз возмущенный месье, стала спускаться девушка.

— Мадам, — словно не замечая Патрика, сказал она. — Но я совсем не поправилась. Последние два дня я почти не ем.

Тут она увидела Патрика.

— Ой, извините.

— Это — мой старый друг, — успокоила ее Люси. — От него нет секретов.

— А про месье Лароша — не расстраивайся. Он еще вернется, — продолжила она. — Но тебе все же придется подстроиться под его желания.

Патрик смотрел на девушку и не мог понять, как это воздушное создание можно было назвать разжиревшей. На девушке было простое, без кружев и рюшек черное платье, которое не скрывало ее худобы, а голые руки и плечи только подчеркивали изящность фигуры девушки. Под глазами девушки были небольшие припухлости. Патрик вспомнил свою младшую сестру, которую он давным-давно оставил на родине. В период их полуголодного детства у той были такие же припухлости под глазами.

И еще, эта девушка была немного похожа на его знакомую по журналу «Метрополитен», мисс Одли. Тот же овал лица, высокий лоб. Только у этой девушки черты лица были погрубее. Чуть потолще нос, чуть побольше уши, а губы, наоборот, слишком тонкие.

О’Хара так увлекся разглядыванием девушки, что не заметил, как Люси ему что-то говорит.

— Патрик, Патрик, — говорила Люси. — Ты меня слышишь?

— Да, да, — поспешил ответить Патрик. — Конечно.

Это — Жизель, — представила девушку Люси. — Как охраннику, тебе надо знать всех девушек по именам.

— Хорошо, — согласился он. — Привет, Жизель. Я — Патрик.

Девушка улыбнулась ему в ответ, и эта улыбка сразу сделала ее лицо гораздо приятнее.

«Возможно, ты не так безнадежен,» — подумала про себя Люси, глядя на Патрика и улыбающуюся ему Жизель.

А Патрик подумал, что временная остановка — не есть прекращение движения и что, вполне возможно, стоит согласиться на предложение своей старой знакомой.

Сцена 2

Так Патрик стал охранником в заведении мадам Люси. В первый же день она познакомила его со всеми девочками. Их оказалось пятеро. Большинство из них были упитаны и жизнерадостны. Только Жизель, с которой он познакомился в самом начале, выделялась из этой пятерки. Девушки сразу, как только Люси представила им Патрика, стали улыбаться ему и строить глазки. Только Жизель продолжала смотреть на него без тени улыбки.

— Видишь, — сказала Люси. — Девочки радуются, что у них есть теперь защитник.

— А покажите, что вы можете, — неожиданно попросила его пышная блондинка, имени которой он не запомнил.

— Правда, — поддержала ее Люси. — Чему ты научился за эти годы? Ведь вы с Жаном еще тогда были шустрые ребята.

О’Хара растерялся. Он мог многое. Учитель Лю заставлял его упражняться с разным оружием, подчас давал ему то, что, казалось, и не было оружием вовсе.

— Зачем столько всего? — как-то спросил учителя Патрик.

Учитель вместо ответа постучал своего ученика по голове пальцем. Когда увидел в его глазах непонимание, постучал снова, а потом спросил:

— Больно?

— Больно, — ответил Патрик. Пальцы у учителя были словно каменные.

— Пару дней поболит, — с довольным видом сказал Лю. — Надеюсь за это время, сам найдешь ответ на свой вопрос.

Чего только не передумал за эти два дня Патрик. Было ясно, что, занимаясь с разным оружием, он никогда не станет мастером во владении сразу всеми этими приспособлениями для убийства человека.

«Тогда зачем?» — подумал Патрик и почесал больное место на голове.

«Голова!» — воскликнул он про себя. — «Вот я глупец! Учитель сам же показал мне место, где искать ответ». — Он усмехнулся.

— Учитель, — обратился он к Лю, когда отпущенные два дня прошли. — Все эти упражнения развивают голову.

— Или не развивают, — улыбнулся Лю.

«Или не развивают,» — тогда эхом повторил за учителем О’Хара. Но покидая учителя, он был точно уверен в одном. Тот Патрик, что пришел к учителю два года назад, и тот Патрик, что прощался с учителем сейчас, были разными людьми.

«Что же им показать?» — подумал О’Хара, а потом развел руки в стороны и сделал присед на одну ногу. Обычно учитель после этого привешивал на каждую руку по ведру, в которое подбрасывал камешки до тех пор, пока Патрик не падал без сил.

Девочки захлопали. Ободренный Патрик выпрямился, но тут же нагнулся, коснулся ладонями поля и, оттолкнувшись ногами, стал на руки.

А потом запел песенку, которой давно обучил его Жан.

Ксавье де Боншон полюбил принцессу,

И знаки внимания ей уделял:

Изысканно кланялся направо, налево

И в звонких песнях ее воспевал…

Патрик пел и делал небольшие шаги руками. Его лицо наливалось кровью, сердце частило, оказавшись в непривычном положении, но О’Хару в тот момент беспокоила другая мысль. Не стерлась ли подошва на его ботинке? Ведь теперь она была видна всем. Но девочки и их мадам были в восторге. Они все вместе ему подпевали. Когда он допел песню и вернулся на ноги, вокруг дружно захлопали.

— Молодчина, — сказала Люси. — Но нужно что-то другое, чего бы боялись.

— Могу ножи метать, — ответил запыхавшийся Патрик. Правда, лучше всего он управлялся с каменными шарами. Шар круглый. Ему все равно, как лететь. А ножики … они такие своенравные.

— Отлично, — неожиданно согласилась Люси. — Попробуй в эту стену.

— Обои попортятся, — сказал Патрик.

— Ничего, — махнула рукой хозяйка. — Все равно хотела их менять.

— Тогда пусть одна из девушек станет к стене, — сказал О’Хара. Сказал и только потом подумал, что еще никогда этого не делал. Не было случая. Аплодисменты девочек его раззадорили. Хотелось чем-то удивить зрителей, вот и выпрыгнуло необдуманное предложение.

Он посмотрел на затихших девочек и успокоился. Никто их них не горел желанием стать мишенью.

«Ну, и слава богу,» — подумал О’Хара, но в этот момент одна их девочек, а именно Жизель, подошла к указанной мадам стене и прижалась к ней спиной. Отступать Патрику уже было поздно.

Люси принесла с кухни ножи. Он были разными: большими и маленькими, тяжелыми и легкими — и Патрик еще раз пожалел о своем необдуманном предложении.

— Разведи руки в стороны, — сказал он Жизель. — И главное — стой неподвижно.

Девушка его послушалась. Руки, как ветви тонкого деревца, поднялись в стороны и застыли.

«Долго она их так не продержит,» — подумал Патрик и не стал тянуть.

Первым он бросил самый большой нож. От него плохо пахло. «Мясо что ли режут?» — подумал Патрик. Нож воткнулся рядом с головой Жизель. Девочки ахнули, а лицо живой мишени стало еще бледнее. Но Патрик всего этого не слышал. Снова заболело то место на голове, куда много лет назад своим пальцем ткнул учитель. Второй нож, чуть меньше первого, нашел свое место с другой стороны головы девушки.

— Тук, тук, тук, — проговорили оставшиеся ножи и застыли с разных сторон рук Жизель.

— Браво! — сказала Люси. — Это надо будет показать нашим клиентам. Пусть знают, кто охраняет моих девочек.

Так и повелось. Один раз в неделю, как правило, в пятницу Патрик метал ножи. Люси заказала большой деревянный шит, который до поры до времени стоял закрытый шторой. Штора отодвигалась, выходила Жизель, так как другие девочки наотрез отказались участвовать в этом. Ножей было уже десяток. Патрик сам купил их на парижском рынке. Когда он заканчивать метать, ножи повторяли силуэт Жизель. Девушка уходила, а Патрик делал мрачное лицо и предлагал, имевшимся на тот момент клиентам, самим попробовать постоять у щита. Желающих не находилось.

Но это было раз в неделю. Все остальное время Патрик сидел в уголке ресторана, за небольшим столиком, делая вид, что происходящее вокруг, его не интересует. Зато клиенты его прекрасно видели и помнили его мрачное предложение стать живой мишенью.

Так что в заведение мадам Люси всегда было тихо и спокойно, если не считать звуков доносившихся из комнат девочек. Спокойствие, уют и полное удовлетворение мужских потребностей — именно за этим к Люси приходили ее клиенты.

***

— Мадам, — как-то спросил у Люси Патрик, проработав неделю. — А зачем вам нужен охранник?

— Почему ты спрашиваешь? — удивилась Люси.

— Все ваши клиенты такие спокойные люди! — объяснил он. — Еще не было случая, чтобы кто-то буянил.

— Ах, Патрик! — вздохнула хозяйка заведения и присела к нему за столик. Было раннее утро, клиентов не было, девочек еще не привезли, и она могла это себе позволить.

— Понимаешь…, - сказала она. — Если грядку не пропалывать, то урожая не будет. Главное, вместе с сорной травой не выбросить полезные всходы.

— Получается, что я — что-то вроде садовника?

Люси засмеялась.

— Не обижайся Патрик, но садовник тут один — я, — сказала она, вставая из-за стола. — А ты… что-то вроде мотыги.

«Что ж,» — подумал Патрик. — «Садовник тоже многого не сделает без мотыги». — И совершенно не обиделся.

Сцена 3

Жизель на самом деле была не Жизель, а Вивьен. Под этим именем она прожила худшую, как она считала, часть своей жизни в предместье Парижа.

Когда в доме совсем не осталось еды отец отвел ее в заведение, где мужчины развлекались с женщинами. Хозяйка заведения, которую звали мадам Люси, сначала отмахнулась от девушки, но потом в ее глазах появился огонек интереса. В результате отец Вивьен получил небольшую денежку, и дочь больше никогда не видела своего отца.

Выяснилось, что некоторым мужчинам, которые приходили в заведение мадам Люси, нравились худышки. Так Вивьен стала Жизель. С тем, что делали с ней мужчины, Вивьен смирилась. Люси объяснила ей, что останься она деревне, с ней делали бы то же самое, только за это она не получала бы денег.

«А еще,» — добавляла про себя Вивьен, — «У меня есть крыша над головой и много еды». Хотя с этим были проблемы. За первый месяц новой жизни она стремительно пополнела.

Мадам Люси это не понравилось. Она грозила выгнать ее на улицу, если та не похудеет вновь. Пришлось уменьшать порции и жить в постоянном чувстве голода. А еще терпеть насмешки других девушек, работавших в заведении мадам Люси. Одна из них, толстушка Адель часто подшучивала над Вивьен.

— Ты не туда попала, — говорила та, макая хлеб в жирную похлебку и отправляя его в рот. — Тебе бы к монахам. Те бы сразу из тебя святые мощи сделали.

Шутки других девушек не особо трогали Вивьен, только обедать всем вместе было невыносимо. Ей давали всего несколько ложек похлебки и никакого хлеба. Смотреть, как другие с аппетитом поглощают свои порции, было тяжело.

Неожиданно помог новый охранник. Он предложил ей приезжать в заведение пораньше, и они, до начала ее работы, вместе совершали длинные прогулки, с которых Вивьен возвращалась усталой, но зато не надо было уменьшать порцию завтрака. А еще с ее лица ушла бледность. Это было плохо. Тот же месье Ларош восхищался именно бледностью ее щек. Но эта проблема легко решалась специальной пудрой, и к этому привередливому клиенту она являлась настоящей серенькой «мышью».

Прогулки с охранником, которого звали Патрик, появились не просто так. В заведении мадам Люси было принято, что охранник мог быть с любой из девушек заведения один раз в неделю. Когда Патрик только начал работать у них, то Адель решительно заявила, что он, в первую очередь, придет к ней. Но вышло по-другому. Рано утром охранник пришел в комнату Вивьен. Та поняла цель его прихода и стала раздеваться, но мужчина остановил ее. Он сел рядом с ней на кровать и стал рассказывать о том, что видел в других странах: о людях, странных животных, как они живут, что едят. Вивьен нечего было рассказать в ответ. Так она и сказала. Это вызвало смех Патрика, и он обнял ее за плечи. Так они посидели немного. Это было непривычно. Мужчины обычно сразу начинали трогать ее за разные части тела и заставлять принимать разные позы. Никогда еще ни один мужчина не обнимал ее так. Вивьен чувствовала на своих плечах сильные руки Патрика, но они не давили своей тяжестью, а прикасались легко, словно мягкие крылья. Девушка поняла, что Патрик старается не причинить ей неудобств. Это была первая забота со стороны совершенно постороннего человека, которую Вивиен испытала. Когда-то давно так ее обнимала мать. На душе девушки стало тепло и спокойно. Она непроизвольно склонила голову на плечо Патрика. Тот повернулся к ней и поцеловал. Поцеловал в губы. Но этим Патрик не ограничился. Он начал целовать ей глаза, нос, приподнял волосы и стал целовать ушки. Все это он делал осторожно, также, как до этого осторожно обнимал ее за плечи. Что-то в душе Вивьен вспыхнуло, и она, обхватив Патрика за шею, прижала его к себе.

Дальше все произошло как обычно и не как обычно одновременно. В постели Патрик вел себя то слишком резко, то к нему снова возвращалась его осторожность в действиях. То он слишком крепко сжимал тело Вивьен, заставляя ее вспоминать других мужчин, то его руки начинали нежно скользить по ее коже, от чего сердце начинало сильно биться. Когда все закончилось, они молча лежали рядом. Девушка осторожно приподнялась на локте и взглянула в лицо Патрика. Его глаза были широко раскрыты, а на губах блуждала улыбка. На лбу ее любовника выступило несколько капель пота, намочив прядь рыжих волос. Вивьен протянуло руку, провела пальцами по лбу, зачесывая намокшие волосы своего мужчины назад. Это доставило ей удовольствие. Она стала повторять это движение, пока Патрик не поймал ее руку и не стал целовать в раскрытую ладонь.

— Спасибо, тебе, — сказал он.

После этого начались их ранние совместные прогулки. Патрик много и интересно рассказывал. Но даже и без этих рассказов просто идти рядом с ним было легко и приятно.

«Со стороны мы можем казаться небогатой супружеской парой на прогулке,» — думала Вивьен, но в конце концов приходилось возвращаться в заведение, где Патрик становился охранником, а она той, кем пользуются мужчины за деньги.

А еще, в свой день недели, Патрик стал приходить только к ней. Почему? Ему тоже нравились худышки? Или … или… в тот момент, когда Вивьен думала про это, она давала себе волю фантазиям, которыми она так увлекалась, что они занимали ее даже тогда, когда она работала, была с другими мужчинами. Если это случалось, то ее эмоции прорывались наружу, а ее клиенты приятно удивлялись.

— Я тебе нравлюсь, — сказал ей как-то месье Ларош, одеваясь. — Вот держи, купи себе чего-нибудь сладкого. — Толстяк дал ей несколько монет сверх положенной платы.

Одного дня Патрику и Вивьен стало не хватать. У нее был один выходной день, который девушка решила использовать для встреч с любимым. Другие девочки в свои выходные либо ехали на дом к пригласившему их клиенту, либо просто бездельничали. Вивьен в свой выходной стала приходить в маленькую квартирку, где жил Патрик. Сначала они ели что-нибудь вкусненькое, а потом она сидела коленях у Патрика. Иногда в такие моменты они просто молчали, наслаждаясь объятиями друг друга. А потом была только их ночь. Засыпая на плече у Патрика, она представляла, как в один из дней уедет с ним в те далекие страны, про которые он ей рассказывал.

Сцена 4

Поверхность океана была гладка, как зеркало. Если бы я этого сам не видел, то никогда бы в такое не поверил. Время от времени налетал легкий ветерок. Он на мгновение комкал сказочную гладь, но тут же быстро исчезал, словно устыдившись содеянного. Зеркало океана появлялось вновь, и в нем вновь отражались и отблеск звезд, и дорожка света Луны, которые уже показались на небе.

И вся эта красота была только для меня одного. Сиди и любуйся. Бесплатно и бесконечно. Я вспомнил, что подобное у меня уже случалось. Еще до того, как волна туристов из Китая захлестнула Европу, я побывал в Лувре и около часа просидел на скамеечке напротив «Моны Лизы». Нельзя сказать, что я какой-то особенный ценитель живописи, просто в тот день я порядочно находился по Парижу, и ноги требовали отдыха. Редкие посетители музея проходили мимо меня, но это никак не нарушало моего единения со знаменитой картиной. Говорят, что годами позже такое стало невозможно.

Вот и сейчас я в гордом одиночестве любовался красотами океана. Но красота снизошла на океан не просто так. Пропал ветер, который несколько часов гнал меня от берегов Цейлона за «Ливерпулем». И это произошло не внезапно. Ветер пропадал, снова появлялся, словно хотел меня предупредить. «Я скоро исчезну, так что имей это ввиду». Но я в тот момент был слишком возбужден, чтобы обратить внимание эти предупреждения. Да и если бы внял им, то все равно уже не мог бы что-либо изменить. В конце концов ветер пропал окончательно. Мой парус безвольно повис. Где-то вдалеке мигнули белые пятнышки парусов «Ливерпуля» и исчезли, а я остался один.

Возбуждение после происшествия в горах схлынуло, оставив после себя пустоту и разочарование. В голове блуждали обрывки мыслей. Почему я так поступил? Зачем пустился вплавь на этой лодочке? На что я надеялся? Что за глупость вернуться в прошлое силой разума? Последняя мысль из блуждающего сознания принесла сладость и горечь одновременно. Сладость, так как еще совсем недавно я истово верил, что смогу перенестись в прошлое, в свой потерянный мир, в те счастливые дни на берегу Красного моря. А горечь — от сознания, что это невозможно. Да, неведомо почему, под воздействием неизвестной силы, я оказался в параллельном мире, в теле другого человека, но… Чудеса, конечно, случаются, но крайне редко и не по-вашему «велению и хотению».

В остальном меня вряд ли можно было бы упрекнуть. Мне надо было убраться с острова, где меня не ждало ничего хорошего, я и убрался. Можно даже сказать, стильно убрался.

Усталость брала свое, и я попробовал улечься на основном бревне своей лодчонки. Попробуйте лечь на узкую доску и оставаться в таком положении неподвижно! Было неудобно, а любое движение грозило купанием в океане. Сидеть на бревне было более или менее сносно. Снизу, в стороны от бревна торчали крепкие палки, на которые можно было опереться ногами, но дальше к парусу по бревну прострогали лишь узкую дорожку. Быстро пробежать, поднять парус и обратно — на сидячее место. Для лежачего отдыха это совсем не подходило.

В конце концов я кое-как устроился: вытянулся, положил ногу на ногу, а руками уперся в те палки, которые предназначались для ног в сидячем положении. Благодаря штилю лодка была неподвижна, и я заснул. Ненадолго. Очевидно, во сне я попытался повернуться на бок и … оказался в воде. Не растерялся, выбрался обратно на свое бревно, но ложиться больше не пытался. Так и просидел до утра, клюя носом: то засыпая, то просыпаясь вновь.

Взошедшее над океаном солнце я встретил усталым и разбитым. Хотелось пить. Пришлось утолить жажду, выпив собственную мочу. Ну, что сказать? Если правильно настроиться, то пить можно. Чувствую, что с настроением в ближайшее время океан мне поможет.

Я вновь вытянулся на своем бревне, а лицо, от начинающего припекать солнца, прикрыл шляпой. Время от времени, я опускал свой головной убор в воду. Капли воды стекали со шляпы по моему лицу, испарялись и тем самым давали некую свежесть. Один раз на лицо из шляпы шлепнулась маленькая рыбешка, которую я случайно зачерпнул вместе с водой. Рыбешку я попробовал съесть. Откусил несколько микроскопических кусочков и сжевал, не почувствовав никакого вкуса. Удовольствия не получил, но понял, что от голода я не умру. Если и умру, то от чего-нибудь другого. Например, от того, что моя лодка развалится на части, а я окажусь в воде и там уже меня на вкус будут пробовать другие рыбешки, покрупнее.

Почему я подумал, что лодка может развалиться? Мне повезло, что на море не было серьезного волнения. Основное бревно лодки удерживалось в равновесии за счет балансира, другого небольшого бревна, которое крепилось к основному двумя жердями. Если поднимутся хотя бы небольшие волны, то либо эти жерди сами не выдержат волновой нагрузки, либо перетрутся веревки, которыми они прикреплены к основному бревну. Это, основное бревно потеряет равновесие и перевернется, а я окажусь в воде.

Боялся ли я умереть? Как ни странно, нет. Ведь получалось, что я, можно сказать, прожил две жизни вместо одной. Моя вторая жизнь получилась хоть и короткой, но весьма насыщенной. Грех было жаловаться. Но несмотря на это, умирать не хотелось. Не хотелось и все тут. И снова стали мучить вопросы, почему все так получилось? И неожиданно пришло объяснение. Ты с кем связался? С кем ты собрался бороться? С судьбой? Ведь затеяв эту возню с фондом для Терезы, не дав ей вернуться в Сан-Франциско и тем самым прервать ее путешествие, я ни много, ни мало замахнулся на рок. В тот момент играть по его правилам, которые привели к смерти Веры, мне показалось отвратительным. Я не мог вернуть Веру к жизни, но я мог в другом досадить тому порядку вещей, который происходит как-бы без нашего участия, и который принято называть роком или судьбой. Как выяснилось, я выиграл сражение, но проиграл кампанию. Судьба легко поставила меня на место, а вернее забросила на хлипкой лодочке в океанскую пустыню.

— Ну что? Поборолся? — я явственно услышал этот вопрос, словно тот, кто задавал мне его, был рядом. Я даже убрал шляпу с лица, приподнялся и огляделся по сторонам. Кого я хотел увидеть? Тот, кто задавал вопрос, сидел у меня в голове и хмыкал, наблюдая за моими действиями. — Будешь и дальше бороться?

Очень хотелось ответить утвердительно, встать в полный рост, пойти в атаку и … Теперь и я, и тот, кто сидел у меня в голове, хмыкали вместе. Я снова лег и накрыл лицо шляпой. Вот и вся моя «атака». Глупо было не признать, что я ввязался в спор с тем, кто был сильнее меня. Я могу сто раз повторить, что я не подчинюсь судьбе, но начнется шторм, я окажусь в воде, а потом вскоре пойду ко дну, и от количества моих ругательств вероятность такого варианта развития событий никак не уменьшится.

И я не смогу выполнить обещание, данное Вере. В каждом из нас сидит маленький, грязный человечишка, который время от времени всплывает из глубин сознания и нашептывает свои гаденькие мысли. Вот и сейчас он решил проявиться. «Какое обещание?! О чем ты говоришь?! Ей уже ничего не надо!» Самое противное было в том, что с такими предложениями было легко согласиться. Но не в этот раз. От мысли о том, что я забуду про то, как теряющая краски жизни Вера еле слышно, одними губами шепнула: «Обещаешь?», трудно стало дышать, а в лицо полыхнуло жаром, словно на нем не лежала мокрая шляпа. Я снова сел бревне и долго плескал в лицо морской водой.

Водные процедуры помогли, я почувствовал себя лучше. Но вопрос «Что же делать?» по-прежнему маячил в голове. С другой стороны, что есть судьба? Ее можно было бы, наверное, сравнить с рекой. Широкая, течение быстрое. И несет она нас родимых и вполне возможно даже не догадывается о нашем существовании. Мы сами «оживляем» судьбу, присваиваем ей сознательные поступки, словно реке есть какое-то дело до щепок, несущихся по ее волнам. Я попробовал поплыть против течения и выбился из сил. Просто выбился из сил, но попутно придумал сказку, как меня наказала судьба. А ее нет! Есть просто река. Можно попробовать добраться до берега, можно попробовать ускориться, но плыть против течения не выйдет. Образ реки получился таким … родным что ли. От этого захотелось нырнуть в ее воду, добраться до песчаного дна, потом вынырнуть, зажмуриться от плеснувшего в глаза солнца, лечь на спину и отдаться ее течению. Что в этом плохого?

«Нет,» — сказал я сам себе. — «Не буду я больше испытывать судьбу. Не буду пытаться плыть против течения. Куда река, туда и я».

Стоило мне об этом подумать, как что-то незримо изменилось вокруг меня. Вроде бы та же лодка, тот же океан вокруг и то же солнце на небе. Я закрутил головой, выискивая причину беспокойства. И нашел. На горизонте, там откуда поднялось солнце, воздух начал слега подрагивать, а потом темнеть. Через некоторое время он превратился уже в небольшое облачко дыма, а еще через какое-то время на горизонте появился черный корабль, нещадно дымивший своими двумя высокими трубами.

Я встал на своей лодочке во весь и рост и стал махать шляпой. Три широких взмаха, три коротких, а потом еще три широких. Надеюсь, что в этом мире есть азбука Морзе, а сигнал бедствия «спасите наши души» передается таким же образом. Когда от этой «азбуки морзе» стали отваливаться мои руки, над океаном раздался мощный гудок, потом еще раз и еще. Меня заметили. Я устало опустился на свое бревно и стал ждать.

Сцена 5

После почти двух дней одиночества в океане, черный, надвигающийся корабль, казался громадным. То ли капитан корабля приказал довернуть штурвал, то ли это вышло случайно, но вся эта махина, тормозя обратным ходом, медленно проплыла мимо меня и остановилась всего в нескольких десятков метров от моей лодки.

— Эй, на лодке! — крикнули с корабля по-английски. — Помощь нужна?

«Что это, если не знаменитый английский юмор?» — подумал я. Юмор, потому что я уже полчаса вымахивал три буквы: С. О. С. - спасите наши души. А этот, судя по голосу, молодой англичанин спрашивает нужна ли мне помощь. Ладно, пошутим и мы.

— Подбросьте до Адена, если не трудно! — прокричал я. Но в горле все пересохло, и я был совсем не уверен, что меня поняли.

Однако, с борта, остановившего корабля, сбросили веревочную лестницу. Как видно, лодку за мной отправлять никто не собирался.

Пришлось самому подгребать к кораблю. В результате запыхался и натер мозоли на обеих ладонях. Зацепился за лестницу, которая стала тут же извиваться подо мной. Я пару раз хорошо приложился о железный борт корабля пока добрался до его верхнего края. Схватился за протянутую руку и перебрался через фальшборт на судно.

Протянувший мне руку англичанин был молод, лет двадцать-двадцать пять. Черная форма, похожая на ту, что носил капитан Хемпсон на «Пасифике», только у этого молодого человека двубортный длиннополый пиджак был перетянут ремнем, на котором висел внушительный кортик. Не шпага, конечно, но и не ножичек какой-нибудь. Приятное лицо, доброжелательная улыбка и крепкое пожатие, которое он тут же ослабил, когда увидел, что я скривился о боли. Ладони, натертые веслом, не стали себя чувствовать лучше после подъема по веревочной лестнице.

— Позвольте взять ваше судно на абордаж, — сказал я. — Деньги и женщин ко мне в каюту, остальных — за борт.

Моя шутка была принята. Встречавший меня молодой человек еще шире заулыбался и представился.

— Лейтенант Вильям Хантингтон, — сказал он. — Рад приветствовать вас на «Дефендере».

— Энтони де Клер, — с удовольствием улыбнулся в ответ я. — Терплю бедствие. Если не трудно, то подбросьте до Адена.

— Подбросить? — удивился лейтенант.

— Помочь добраться, — пояснил я.

— А, — понимающе заулыбался молодой человек. — Это будет решать капитан, но если вы порадуете нас своей историей, то я думаю, что он будет не против.

— Тем более, что мы туда и идем, — рассмеялся он. — Пойдемте я провожу вас к нему на мостик.

— Мне бы воды, — не выдержал я. — А потом я готов идти не только на мостик, но и на эшафот.

Лейтенант засмеялся, крикнул кому-то, и вскоре я глотал из зеленой стеклянной бутылки теплую, но, как мне показалось, очень вкусную воду.

***

Капитан встретил меня без улыбки. Молча окинул взглядом мой помятый костюм и нехотя спросил:

— Кто вы?

— Энтони де Клер, графство Херефорд, — представился я, припомнив название графства из писем, которые писала мать Деклера.

— Лорд, я так понимаю? — все с той же недовольной миной, спросил капитан. При этом он не назвал мне ни своего имени, ни звания в ответ.

Я только пожал плечами. Лордом меня называл док, Стив Уолш. Сам я себя называл лордом, представляясь на «Пасифике», но тогда у меня в кармане лежали документы, выправленные с помощью Маккелана. Сейчас, представляясь лордом, я бы выглядел, как персонаж Юрия Яковлева в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»: «Царь, очень приятно. Царь».

Поэтому я обошелся только пожатием плеч. Пусть думает, что хочет. Не выбросит же он меня обратно в море-океан.

— Лейтенант Хантингтон, — тем временем обратился капитан к приведшему меня офицеру. — Помогите мистеру Деклеру обустроиться.

— В Адене, я ссажу вас на берег, — это уже, обращаясь ко мне, сказал капитан.

Я вместе с лейтенантом спустились с капитанского мостика на палубу, и меня куда-то повели.

— Не обращайте внимание на нашего капитана, — стал объяснять мне мой спутник. — Он терпеть не может таких, как мы с вами, аристократов. Сам-то он из низов выбился. Но капитан отличный.

— Просто…, - простодушно продолжил он. — Просто наш капитан чуть-чуть больше бухгалтер, чем моряк. Морское ведомство обязало всех капитанов строго следить за расходами на уголь. Конечно, за дополнительные расходы никто военный крейсер не спросит, но вот за экономию — капитану доплачивают.

— Таким образом, остановив «Дефендер», вы вынули из кармана нашего капитана несколько фунтов, — рассмеялся лейтенант.

Я кивнул головой. Понятно. Все, как везде. Но меня сейчас занимали другие мысли.

— Одну минутку, лейтенант, — сказал я и выглянул за борт.

Корабль, приютивший меня, уже дал полный ход и, раздвигая волны, двинулся вперед. На волнах, поднимаемых кораблем, одиноко покачивалась моя лодочка.

«Прощай,» — про себя сказал я: то ли этой лодочке, то ли своей, очередной перевернутой странице жизни.

— Всегда мечтал служить на паруснике, — сказал за спиной мой провожающий. — А приходится служить вот на этом.

— Не переживайте, лейтенант, — решил успокоить его я. — Еще гордиться будете.

— Давайте по именам, — снова улыбнулся мой спутник. — Можно просто Вильям.

— Энтони, — я протянул руку и тут же пожалел об этом, потому что лейтенант крепко ее пожал.

— Кстати, если вы из графства Херефорд, то мы — соседи, — сказал Вильям. — Наше графство Хантингтон рядом.

— Так вы тоже лорд? — спросил я наугад.

— Если бы! — усмехнулся лейтенант. — Я даже не второй, а третий сын.

Так разговаривая, мы дошли по каюты, которая была, как я потом понял, для таких как я, случайных пассажиров. По дороге Вильям дал поручение одному из вахтенных матросов и тот вскоре принес мне новую одежду.

— Переодевайтесь, — сказал Хантингтон и вышел за дверь. Каюта была крохотной, и я, стараясь ничего не задеть, принялся переоблачаться.

Принесенная одежда была формой матроса, новой и чистой. Свободные синие штаны, затягивающиеся на поясе шнурком. На удивление белая рубаха с большим отложным воротником, который у шеи был синим, а по краям белым. А еще синяя короткая курточка и мягкие парусиновые тапочки. Последним элементом одежды была соломенная шляпа, вокруг тульи которой была повязана черная лента с довольно длинными свисающими концами.

Свою одежду я аккуратно сложил и держал в руках, раздумывая, куда ее пристроить: то ли на койку положить, то ли на крохотный столик.

Мои сомнения разрешил вошедший лейтенант.

— Бросьте на кровать, — сказал он. — Мой матрос зайдет и приведет в порядок.

«Что за «мой матрос»?» — подумал я и удивленно посмотрел на молодого человека.

— За каждым офицером закреплен матрос, — стал объяснять тот. — Постирать, почистить, в каюте убрать. Немного плачу из своего кармана. Так что все довольны.

— Пойдемте в кают-компанию, там уже все собрались, — огорошил меня Вильям. — Поедите, а заодно расскажите, свою историю. Страсть как хочется узнать, как вы оказались в этой лодчонке посреди Индийского океана.

Я одел на голову матросскую шляпу. Та оказалась слегка мала. Один порыв ветра и ее унесет. Лейтенант словно прочел мои мысли.

— Эти шляпы надевают только на построение или, когда на берег выходят, а так обычно матросы повязывают головы платками, — пояснил он и добавил. — Пойдемте, Энтони, не будем заставлять всех ждать.

Сцена 6

Вот в таком наряде — свежеиспеченного британского матроса — я и отправился вместе с добродушным лейтенантом Хантингтоном в кают-компанию.

Но вода, которой меня угостил при встрече мой спутник, немного изменила наш маршрут. Лейтенанту пришлось вести меня в офицерский гальюн.

— Почти по-королевски, — сказал он, показывая на дверь.

«Почти по-королевски» означало несколько высоких мест для освобождения тела от лишнего — что-то среднее между «просто дырка в полу» и унитазом. Забираться на него приходилось с ногами либо пристраиваться рядом, если собираешься справить малую нужду. В конце надо было дернуть за висящую рядом цепочку, чтобы все было смыто, очевидно, в океан.

— А как у матросов? — спросил я, выйдя из морского туалета.

— Все тоже самое, только мест побольше, — очень дипломатично ответил Вильям. — У нас современный крейсер, по нужде за борт не ходим.

«А как же твоя мечта про парусники?» — подумал я. — «Там бы пришлось за веревку держаться».

Вообще я доставил своему спутнику массу неудобств. Выйдя из туалета, я спросил его, где можно помыть руки. Увидев его удивленный взгляд, тут же исправился.

— Умыться. Два дня в море, — нашелся я, чтобы тот не подумал, что я испачкал руки во время посещения гальюна. — Не хочется предстать перед офицерами корабля неумытым.

Странно, но комната для водных процедур была довольно далеко от туалета, но зато в ней был душ и несколько раковин с краниками, из которых текла вода. Ни мыла, ничего другого подобного. Наверное, все надо было приносить с собой. Эх, где мой багаж?! Там в чемодане Деклера, наверное, так и продолжает лежать кусок коричневого, неважно пахнущего мыла.

Но лучшее враг хорошего. Поэтому я вымыл руки, потом с удовольствием сполоснул лицо, смыв налет соли, и почувствовал себя почти отлично. Сейчас бы вздремнуть пару часов на койке в той маленькой каюте, которую для меня выделили гостеприимные моряки. Она уж точно будет шире того бревна, на котором последние два дня я пытался поспать. Идти никуда не хотелось, но я понимал, что надо чем-то расплачиваться за свое спасение и гостеприимство.

Кают-компания оказалась довольно большой комнатой, примерно такой же, как капитанский салон на «Пасифике». За большим столом собралось человек пять мужчин. Большинство из них носили густые бороды и усы. Только у двух, самых молодых, вместо бород был легкий пушок на лице.

— Лорд, Энтони де Клер, — представился я. — Графство Херефорд.

Документов никто не спрашивал, хотя назвать взгляды, обращенные на меня, доверчивыми было точно нельзя. Я еще больше проникся теплотой к лейтенанту Хантингтону, который поверил мне сразу и безоговорочно.

Каждый из офицеров представился. Не вставая, только слегка кивнув головой.

— Коммандер Томас Харрисон, морская пехота, — сказал средних лет мужчина с аккуратной короткой бородой, но длинными усами, кончики которых торчали вверх.

— Первый лейтенант, Эндрю Форд, — кивнул мне головой другой офицер, примерно такого же возраста, что и морской пехотинец.

«Странно,» — подумал я. Мне казалось, что лейтенант — это удел молодых. Возможно, здесь это не так.

— Второй лейтенант, Джордж Келли, — этот мужчина был тоже не молод и отличался от других очень светлой кожей лица со множеством веснушек. Неудивительно, что и усы, и борода у него были рыжими.

Два безбородых молодых человека оказались гардемаринами. Свои имена они промямли невнятно, и я их не запомнил.

«Что-то маловато офицеров на такой корабль,» — подумал я. — «Хотя, наверное, есть еще вахтенные офицеры. Кто-то занят другой работой, а кому-то, возможно, просто неинтересно».

Офицеры терпеливо дождались пока я закажу еду подошедшему ко мне матросу. Я решил их не томить, заказал омлет побольше и кувшин с водой.

Омлет выглядел очень аппетитно, но проглоченный кусок застрял где-то у меня в середине пищевода. Пришлось пить воду, но это все равно не спасло меня. Я закашлялся. Сидящий рядом Вильям дружески постучал меня по спине.

— Прошу прощения, джентльмены, — сказал я, когда откашлялся. — За два дня я съел только одну маленькую рыбешку. Отвык. — Попытался пошутить я.

Второй кусок омлета был воспринят моим организмом более благожелательно, и я рискнул, не прерывая процесса жевания, спросить:

— Джентльмены, а как далеко от берега вы меня выловили?

— Примерно сто миль от побережья Цейлона, — ответил первый лейтенант Форд. — Вас отнесло течением.

— Благодарю, — кивнул я. — Еще какое-то время я шел под парусом.

Омлет быстро закончился. Я сделал глоток воды и начал свой рассказ.

— В первую очередь, я хочу поблагодарить в вашем лице команду корабля за свое спасение, — сказал я.

— Не за что, — снова ответил Форд.

Как видно, он здесь за главного, хотя, мне казалось, что звание коммандер морского пехотинца главнее. Или я опять что-то не понимаю?

— В этих местах корабли ходят часто, — продолжил «предок» будущего автомобильного магната. — Рано или поздно на вас наткнулся бы кто-нибудь другой.

— Хорошо, что это произошло «рано», — пошутил я, а офицеры вежливо заулыбались. — А история моя такова. Я — путешественник. — Наконец, я приступил к рассказу.

Ограничился только тем, что произошло на Цейлоне, так как именно эти события привели к тому, что я оказался в море один, на утлой лодочке.

По мере того, как продолжался мой рассказ, лица моих слушателей становились добрее что ли, а в глазах гардемаринов даже появился блеск, а их щеки раскраснелись.

— Лейтенант Хантингтон так вежливо предложил мне помощь, что счел неуместным отказываться, — закончил я. — И вот я у вас на борту.

— Хм, занимательно, — сказал первый лейтенант, скребя подбородок. — Но опрометчиво. Небольшой шторм — и вы бы пошли ко дну.

— А что мне оставалось делать? — возразил я. — Слуга Вирасингхе видел меня и мог организовать на меня нападение.

— Ерунда! — включился в обсуждение Томас Харрисон, командир морских пехотинцев. — Надо было просто обратиться в местный британский гарнизон. Тогда бы никто из туземцев и близко бы к вам не подошел.

— Возможно, — согласился я. — Просто, скорее всего, в тот момент я был слишком возбужден и плохо соображал.

— Впервые пришлось? — командир морпехов провел ребром ладони у себя по шее.

Я кивнул.

— Тогда понятно, — продолжил он. — Первый бой он такой…

— А мог ли мистер Деклер догнать «Ливерпуль»? — спросил один из гардемаринов.

— Кто знает? — снова первым ответил Форд. — Все зависит от ветра, от того какой парус был у мистера Деклера.

— Парус бы не помог, — возразил Джордж Келли, второй лейтенант. — Как только поднялся бы ветер, поднялись бы и волны и оторвали бы балансир лодки, к … такой-то матери.

— Мне другое непонятно, — вклинился в разговор морской пехотинец. — Как вы могли ранить охранников картами?

— Костяными картами, — поправил его я.

— Все равно, — не успокоился тот. — Надо уметь еще попасть, да еще в незащищенную одеждой часть тела.

— Я тренировался, — объяснил я. — Переход от Гонконга до Сингапура вышел на редкость скучным.

— А не могли бы продемонстрировать? — сказал коммандер. — Нет, не подумайте, что я вам не верю. Но для, так сказать, расширения кругозора.

— Если найдете колоду карт, — не стал отказываться я, а про себя подумал, что почему бы и не развлечь людей, которые выручили меня из серьезной беды.

Форд взглянул на молодых гардемаринов. Один из них вскочил, выбежал из кают-компании и вскоре вернулся с колодой карт.

Я снял свою соломенную шляпу и обратился к сидящему рядом Вильяму Хантингтону:

— Поможете?

Лейтенант кивнул, взял шляпу и отошел в дальний конец кают-компании.

Я приготовился. На мгновение мне показалось, что у меня ничего не получится. Слишком все было по-другому. Другая обстановка, другие люди, и я сам, другой. Не я и не Деклер, а какой-то новоиспеченный британский матрос. Но я вдохнул, потом выдохнул и понял, что ничего не ушло и ничего не пропало, а еще я услышал, как ерзает на стуле коммандер и что-то позвякивает у него на боку. А потом навалились и другие звуки. Вот Форд с противным скрежетом трет свою бородку. Вот один из гардемаринов оглушительно шмыгает носом. Вот гулко стучит сердце у моего помощника Хантингтона, стоящего с соломенной шляпой на вытянутой руке.

Я не стал заставлять ждать публику и начал бросать карты. Все до одной попали в шляпу. Первые попадания окружающие встречали, кто удивленными, кто восторженными словами, но к середине колоды данное действие всем наскучило. Я почувствовал себя несколько уязвленным.

— Джентльмены, — сказал я. — У каждого из вас есть головные уборы.

Действительно у каждого в кают-компании на голове была черная форменная фуражка с кокардой, а у первого лейтенанта ее верх был белым.

— Разойдитесь в разные стороны комнаты, — предложил я. — И держите свой головной убор так, чтобы мне было труднее в него попасть.

Мое предложение воодушевило собравшихся. Творчество проявили все.

Коммандер расположил свой головной убор вертикально. Чтобы в нее попала карта, надо было метнуть ее так, чтобы она вошла в фуражку морпеха не сверху-вниз, а сбоку. Форд и Келли ничего не стали выдумывать, а просто вытянули руки с фуражками в разные стороны. Оба гардемарина, смущаясь, поставили свои головные уборы себе на головы. Вильям остался на месте и ничего не стал менять. Он все также держал мою соломенную шляпу на вытянутой руке. Я бросил карты. Все они нашли свою цель. Даже карта, направленная в фуражку коммандера. Ее я метнул излишне сильно, она ударилась о днище фуражки, на мгновение задержалась внутри и … выпала наружу.

— Нет, нет, — поспешил великодушно сказать коммандер. — Бросок засчитан. Я слишком усложнил задание.

— Ну, так любой дурак может, — послышался от дверей чей-то скрипучий голос.

Мы так увлеклись своими «опытами», что пропустили момент, когда в комнату заглянул капитан корабля, имени которого я так и не знал.

— А пользоваться оружием вы можете? — продолжил капитан.

— Из пушек не стрелял, — я не удержался, чтобы не съязвить. — А с револьвером знаком.

— Ну, так и покажите, как вы с ним можете обращаться, — сказал капитан. — Или вы можете геройствовать только за карточным столом?

«Он серьезно на меня обиделся,» — подумал я. — «И все из-за нескольких фунтов?»

— Пари? — я не собирался сглаживать ситуацию, а наоборот решил ее обострить.

— Какое еще пари? — такого вопроса капитан не ожидал.

— Вы предложили пострелять из револьвера, а я предложил пари, — был мой ответ.

— Я и без пари уверен в своих силах, — заявил капитан.

— Стрелять буду я, — сказал я. — А пари для взаимного интереса. Согласны?

Внутри меня была какая-то стойкая уверенность, что все будет хорошо. То ли демонстрация с картами перед новыми людьми воодушевила, то ли меня слишком сильно раздражал капитан, и мне хотелось, как-то ему ответить.

— Что поставите вы? — спросил капитан.

— Денег у меня только 50 долларов. Да и те подмоченные, — вспомнил я про банкноту, которую достал из пиджака, когда отдавал свою одежду матросу, который обслуживал лейтенанта Хантингтона.

— Деньги мне не нужны, — ответил капитан. — Если проиграете, то десять раз продраите всю палубу. Согласны?

Лейтенант был прав. Капитан видел во мне аристократа, без дела, слоняющегося по морям и отвлекающего занятых людей от их важных дел. Вот он и хочет меня унизить. Для настоящего лорда такая ставка, наверное, была бы проблемой, но не для меня.

— Согласен, — сказал я. — Но у меня тоже есть условие.

— Что вы хотите?

— Доставите меня до Бриндизи.

Я все еще надеялся догнать Терезу и Генриха. Решение капитана, высадить меня в Адене, совершенно не устраивало. Там я своих друзей вряд ли застану. Возможно, я смогу их настичь по пути через Суэцкий канал. Но я решил подстраховаться. Бриндизи, город на краю Апеннинского полуострова, входил в маршрут Терезы. Мимо она не проедет, а может быть остановиться на денек, чтобы отдохнуть после морского путешествия. Бриндизи повышал мои шансы догнать своих спутников.

— Не получится, — сказал капитан. — Мы идем в Гибралтар. Бриндизи в другой стороне.

— Тогда ускорьте корабль, — предложил я. — Мне надо догнать своих спутников, тех с кем я ехал на «Ливерпуле».

— Тоже не получиться, — усмехнулся капитан. — Прохождение канала строго по очереди. Друг за другом. Обгонять не разрешается, да и невозможно. Канал слишком узок.

— Тогда Порт Саид, — я не терял надежды выторговать проезд побольше.

— Хорошо, — согласился капитан. — А теперь слушайте меня.

— Я доставлю вас в Порт Саид, — он ухмыльнулся. — Если вы подстрелите шесть чаек за бортом.

Я представил, как за бортом стремительно туда-сюда мотаются белые морские «вороны» и заволновался. Я-то думал, что будет стрельба по мишеням. Ну, или по пустым бутылкам, например.

— Чайки уже день, как нас покинули, — сказал Форд.

— Можно заменить бутылками, — предложил коммандер. — В трюме их должно быть полно. Я готов подбрасывать их за борт.

— Пусть будут бутылки, — согласился капитан.

«Ты хотел бутылки?» — подумал я. — «Ты их получил. Осталось только попасть в них».

Сцена 7

«Ты хотел бутылки?» — подумал я. — «Ты их получил. Осталось только попасть в них».

Нагрузили, как всегда, самых молодых. Два гардемарина несли в руках по несколько пустых бутылок. С длинными горлышками и толстыми, на вид, стенками. У нас в таких шампанское продавали. Мы всей компанией вышли на нос корабля, на котором стояла башня с пушкой. Об ее длинный ствол я, с непривычки, ударился головой, чем вызвал всеобщий смех.

— Осторожнее, — с издевкой посоветовал капитан.

Коммандер вручил мне револьвер. Свой, наверное. Красивый и ухоженный. Похож на револьвер Деклера, только ствол более длинный.

С револьверами в этом мире я уже вполне освоился. Поэтому откинул барабан и проверил, есть ли патроны. Все каморы были заполнены. Ровно шесть желтых донышек смотрели на меня.

— Револьвер незнакомый, — обратился я к капитану. — Надо пару пристрелочных.

— Согласен, — махнул рукой тот.

«Ну, согласен, так согласен,» — без особого смысла подумал я, а вслух сказал:

— Готов!

Кидал бутылки все тот же коммандер. Он пару раз крутил рукой, разгоняя «снаряд», а затем с криком побрасывал бутылку вперед-вверх. Кричал какую-то осмысленную фразу. Что-то типа «азоховар кишматимур». Крик получался сочным, а бутылка улетала высоко и далеко за борт.

Первый бросок я почти прозевал. Хорошо, что револьвер был двойного действия, и мне не надо было взводить курок. Несмотря на то, что я уже научился быстро входит в «сон», на это ушло несколько секунд. Бутылка уже летела, я выстрелил и не попал. На лица окружающих я даже не посмотрел, хотя хмыканье капитана услышал. Во «сне» я много чего слышу. И этот выстрел сильно саданул мне по ушам.

Ко второй бутылке я подготовился гораздо лучше. Как и в броске карты, я видел, хотя скорее ощущал, весь путь, выпущенной мной из револьвера, пули. Словно моя рука слилась с оружием, а сама пуля была просто кончиком пальца, которым мне надо было коснуться летящей бутылки. В этот раз «кончик пальца» чуть-чуть промахнулся мимо кувыркающейся в воздухе стеклянной мишени, но я понял, что и как надо делать.

Стараясь не выйти из «сна», я откинул и барабан, вытащил две пустые, еще горячие гильзы и не оборачиваясь протянул руку назад. Кто-то вложил мне в ладонь два желтых цилиндрика, а я, также не глядя ни на кого, перенаправил их в револьвер. Щелк.

— Готов, — сказал я, но почти не услышал себя. Звуки, словно в вате, тонули вокруг меня.

Бутылки взлетали с хорошим интервалом. Видимо, коммандеру хорошо приходилось крутить рукой. Я же почти не напрягался. Заметив зеленый сосуд, блестящий в лучах уже высоко поднявшегося солнца, я касался «кончиком пальца» самой широкой его части, после чего он разлетался на мелкие кусочки. Когда интервал между бросками затянулся, то я понял, что бутылки кончились, представление окончено. Я вышел из «сна» и обернулся.

Стоявшие за моей спиной офицеры горячо обсуждали увиденное. Хантингтон подошел ко мне, схватил мою ладонь и с воодушевлением затряс. Коммандер забрал у меня свой револьвер и с интересом его рассматривал. Форд с улыбкой качал головой, а Келли даже бесшумно хлопал в ладоши, аплодировал.

— Никогда бы не подумал, что из револьвера можно так попадать! — сказал коммандер.

Я пожал плечами.

— Лучше скажите, что вы кричали, — его «азоховар кишматимур» до сих пор звучал в моей голове.

— А, — отмахнулся он. — Это после войны с арабами.

Я поискал глазами капитана. Его не было.

«Ладно,» — подумал я. — «Будем считать, что пари я выиграл и проезд до Порт Саида у меня оплачен».

С понимаем того, что все закончилось в мою пользу, я вернулся в привычный мир. Нормальные звуки, ощущения, запахи и солнце… Солнце неожиданно, словно не подстреленная мной бутылка, садануло меня по голове. Я пошатнулся, в глубине живота стал скручиваться противный комок.

— Что с вами? — спросил меня Хантингтон, который все еще держал меня за руку.

— Мне надо отдохнуть, — сказал я.

Лейтенант проводил меня в выделенную мне каюту, где я сразу же растянулся на койке.

— Вильям, — попросил его я. — Не в службу, а в дружбу. Пусть кто-нибудь принесет мне воды.

Хантингтон кивнул и ушел.

Я снял матросские мягкие тапочки и снова поудобнее улегся. Моя голова пылала, словно солнце не просто ударило по ней, а поселилось там. Кроме того, меня потихоньку начинало знобить.

Воду в бутылке, такой же, как и те, что я только что расстрелял, принес сам Хантингтон. Еще из карманов своей длиннополой куртки он достал и положил на столик пару апельсинов.

— На Цейлоне их много набрали, — пояснил он.

Я сделал глоток из бутылки.

— Знаете, я всегда мечтал о чем-то таком подобном, — сказал все еще стоящий рядом с моей койкой лейтенант. — Парусник, пираты, выстрелы…

— Парусник — моя лодчонка. Выстрелы тоже понятно, а кто пират? Я? — мы оба рассмеялись.

После этого Хантингтон, пожелав мне скорейшего выздоровления, ушел.

Я сделал еще глоток воды и свернулся калачиком на койке. Меня все сильнее знобило, хотя из открытого иллюминатора веяло горячим воздухом.

Сцена 8

— Ты меня, говорят, разыскивал? — спросил Бруно Эспозито, заходя в кабинет главного редактора «Нью-Йорк пост», Джозефа Эпштейна.

Тот сидел за столом, мрачный и задумчивый.

Бруно хотел пошутить на счет «жена не дала», но не стал. По лицу своего друга он понял, что тот страдает. Бруно и сам часто причинял другим людям страдание, поэтому такое выражение лица ему было знакомо.

— Опять от землетрясения прятался? — съязвил Джозеф.

— Ну сколько можно?! — возмутился Бруно. — Объяснял же, что это была задумка Гертруды.

— Но в этот раз она оказалась права, — усмехнулся Джозеф, и мрачность с его лица немного отступила.

— Да какое это землетрясение, — возмутился Бруно. — Пара старых печных труб грохнулось и все!

Природный катаклизм и правда легко обошелся для города Нью Йорка. Можно сказать, что это был легкий укол, напоминание, что такое возможно и может повториться в будущем.

— Наверное, что-то подобное было и в Сан-Франциско, — сказал Джозеф. — А мы с тобой купились.

— Положим, не мы, а ты, — поправил друга Бруно. Он устроился поудобнее в кресле и стал раскуривать сигару.

На лицо Джозефа вновь вернулась мрачность, и он какое-то время зло рассматривал довольную физиономию Бруно.

— Это Маккелан нас всех обманул, — наконец сказал он. — Это его какие-то фокусы, которые я пока понять не могу.

— Смотри, — продолжил Джозеф. — У них там на западном побережье происходит небольшая встряска земли. Маккелан оплачивает заметку в чужой газете, что их редакция разрушена, и они отзывают свою журналистку из гонки, на самом деле не отзывают и …

— И…? — тоже спросил Бруно.

— А вот дальше, непонятно, — признался его друг.

— Может быть, этот Маккелан знал, что мы поставим на Еву еще деньжат? — предположил Бруно.

— Вряд ли, — ответил Джозеф. — Слишком много «если». Если он тоже поставил на свою журналистку, если она будет первой… Кроме того, выигрыш размазывается на всех тех, кто сделал ставку, а таких уже сотни и будет больше. Так что дело не в ставках.

— А в чем тогда?

— Вот я и говорю, что не могу понять!

Разговаривая, Джозеф увлекался. Его мрачность уходила, и он снова становился тем человеком, которым его привык видеть Бруно: бойцом, прожженным бизнесменом, журналистом, способным словно ищейка выискивать новости. Над таким и подшутить не грех.

— А что тогда, такой мрачный? Жена не дала? — спросил Бруно.

Обычно после этой старой шутки Джозеф посылал куда подальше шутника, но сейчас он этого делать не стал. Он перебросил на край стола листки.

— На, — сказал он. — Смотри.

Бруно пришлось, кряхтя, подняться из кресла, чтобы дотянуться до этих листков. Это была телеграмма от Евы.

— Бриндизи, — прочел он. — Это где такое?

— Это — город на южной оконечности Апеннинского полуострова, — ответил Джозеф.

— А теперь тоже самое и по-английски, — сказал Бруно.

— Не важно, — Джозеф не стал раскрывать все тайны географии для Бруно. — Важно то, что Ева уже отстает. «Метрополитен», как минимум, на пару дней опережает нас.

— Так нельзя, Джоз! — возмутился Бруно. — Мы потеряем деньги!

— Думаешь, я этого не понимаю?

— Надо что-то делать! — Бруно встал из кресла и загасил в пепельнице сигару. Потом он машинально сделал несколько шагов к книжному шкафу, где у Джозефа стояло пара бутылок виски, но передумал.

— Надо что-то делать, — повторил Бурно. Терять деньги он не любил. — Давай, напишем Еве, чтобы ускорилась.

— Ага, и побежала впереди парохода, — не упустил возможности подколоть друга Джозеф. — Лучше поступить по-другому.

— Как?

— Надо задержать журналистку из «Метрополитена», — сказал Джозеф. — Ты поддерживаешь связь со своим живчиком?

— В каждом крупном порту он должен проверять, есть ли для него телеграмма, — ответил Бруно. — У меня один парень следит за этим.

— Вот и напиши ему.

— Задерживаем вчистую?

— Нет, что ты! С ума сошел! — возмутился Джозеф. — Да это нам и не выгодно. Просто задержать на несколько дней. Сможет это сделать твой человек?

— Макс и не такое проворачивал, — усмехнулся Бруно. — Пойду дам команду.

Он покосился на шкаф со спиртным, но все же не стал задерживаться и направился на выход.

Сцена 9

Телеграмму с изменением задания Макс получил в Адене. Это его расстроило. Во-первых, по всему получалось, что придется остаться в этой дыре ожидать пока не появится его новая цель. Во-вторых…, во-вторых, Максу последнее время редко приходилось играть, как он называл это про себя, на светлой стороне. «Ничего личного, просто бизнес». Эту фразу в оправдание своих действий ему приходилось повторять чаще, чем хотелось бы. Следить и защищать Еву Полански во время путешествия Максу нравилось. Это была «светлая сторона». Даже жестко наказав карманника, который пытался обчистить каюту мисс Полански при переходе через Ла-Манш, он все равно чувствовал, что по-прежнему находится на «светлой стороне». И вот теперь ему вновь придется перейти в другую команду, на другую сторону поля.

Макс еще раз прочел полученную телеграмму. Просто задержать.

«Интересно,» — подумал он. — «Как бы я поступил, если был бы приказ «задержать вчистую»?

Макс вернулся на «Республику», собрал свой нехитрый багаж, с сожалением оглядел каюту, к которой успел привыкнуть, и … решил попрощаться.

Он вышел на прогулочную палубу, огляделся вокруг. Мисс Полански стояла со своим спутником у борта корабля.

«Как воркующие голубки!» — усмехнулся Макс.

Он прогулочным шагом прошел мимо парочки и слегка коснулся платья своей прежней цели. Мисс Полански, конечно, ничего не заметила.

«Глупый ритуал,» — сам себя подколол Макс, но он по-другому не мог. Прощание состоялось.

Он сошел с корабля, нанял извозчика и приказал ехать в отель «Европа».

«Чудное название,» — усмехнулся Макс. Европа, расположенная в городке среди красных песчаных гор. Ни деревца, ни травинки. — «Ах, да, есть еще синее-синее море, теплое словно парное молоко».

Пока Макс добирался до отеля, пока иронизировал над его названием, его мозг работал. Этот орган Макса был дисциплинированной штучкой. Его хозяин мог витать в облаках, а он уже работал над новым заданием.

«Парочка, голубки,» — всплыло в голове Макса. — «Так и поступим».

План по выполнению нового задания, пусть и в самых общих чертах, был готов.

Сцена 10

Тереза сидела в своей каюте на «Ливерпуле» за столиком, перед ней лежал раскрытый блокнот, в руках она держала карандаш, но в блокноте не было записано ни строчки. Да, и не пыталась Тереза ничего писать. Как она оказалась на «Ливерпуле», она плохо помнила. Эта ужасная сцена в горах, не менее ужасная ночь в чужом доме сильно напугали Терезу. Настолько, что она стала сама себе казаться маленькой беззащитной девочкой, которая спряталась в теле молодой женщины, чтобы ничего не видеть, не слышать — тогда, возможно, все это страшное и ужасное не заметит ее и пройдет мимо.

Тереза за свои двадцать пять лет еще никогда не подвергалась насилию. Ее никто не хватал за руку, не тащил неизвестно куда, не запирал в крохотной комнате. А еще страх, что все эти незнакомые люди этим не ограничатся, а начнут делать с ней что-то более ужасное и мерзкое. Но ничего этого не произошло. Тереза вновь оказалась на «Ливерпуле» в своей каюте и, казалось, можно было бы продолжать прежнюю жизнь. Она машинально расположилась за столом, также, как и раньше, когда старалась не упустить из головы свежие впечатления и записать их.

Но ничего не получилось. Страх никуда не ушел. Тереза поняла, что в любой момент все может повториться. Надо было быть слепой или очень глупой, чтобы одной пуститься в такое путешествие. Люди только притворяются цивилизованными, а на самом деле мало чем отличаются от животных. Ты либо добыча, либо хищник. Тереза вспомнила своего попутчика, торговца драгоценными камнями, мистера Сораба. Вот он был «зрячим». Он видел, что жизнь — это опасные джунгли и потому окружал себя охранниками. Он и подумать не мог, что Тереза путешествует в одиночестве и потому посчитал, что Деклер ее охранник.

Мысль о Деклере острой иглой кольнула Терезу в сердце. Ее собственные страдания и окутавший ее сознание страх заставили забыть о своем спутнике. Это было неприятно и горько. Словно кто-то, кто старше ее и более мудрый подошел к ней и спросил:

— Как же так, Тереза? Ты же любила этого человека? Как же ты могла забыть про него?

Эти, прозвучавшие в голове, слова, обида на саму себя, ощущение полного одиночества, непонимание того, что делать дальше и, вместе с тем, облегчение, что это ужасное происшествие ушло в прошлое, заставили Терезу сделать то, что сделать надо было давно. Тереза расплакалась. Слезы лились из ее глаз, она размазывала их по щекам и чувствовала, что становиться немного легче, а мысли становятся яснее.

— Боже мой! — вслух воскликнула Тереза.

Может быть, Энтони, также как она, вернулся на «Ливерпуль»? Ведь он говорил, что они просто поговорят с этим пожилым местным чиновником. Может быть, все не так страшно, как она себе надумала?

Она платочком быстро вытерла остатки слез, посмотрела на себя в зеркало, на немного припухшие от слез глаза и решительно направилась к каюте Деклера.

Три коротких и два длинных.

Как хорошо, что Энтони придумал этот условный стук! Теперь он точно знает, кто к нему пришел.

За дверью кто-то завозился, и сердце Терезы радостно забилось.

— Добрый день, мисс Одли, — на пороге стоял Генрих, воспитанник Деклера.

— А где мистер Деклер? — только и смогла вымолвить Тереза.

— Я думал …, - Генрих покраснел. — Я думал, что он с вами.

Человек готов обманывать себя бесконечно, пока кто-то насильно не откроет ему глаза и не прокричит в уши неприятную правду. Бросившись к каюте Деклера, Тереза была уже готова поверить, что все это ей привиделось и вскоре развеется, как дурной сон, стоит только на пороге каюты появиться Деклеру. Но он не появился. Это стало вещественным доказательством, что весь этот ужас и правда произошел с ней.

— А что случилось? Где мистер Деклер? — спросил Генрих.

— Он…, - начала Тереза, но поняла, что слезы снова подступают к ее глазам и бросилась прочь, в свою каюту. Рыдать, как известно, лучше всего в одиночестве.

Сцена 11

Время лечит. Пять дней плавания от Коломбо до Адена — этого много. За это время Тереза успела и нарыдаться, и успокоиться, и снова поплакать. А потом она убедила себя, что Деклер просто опоздал на «Ливерпуль». Это было не совсем логично. Ведь, если у ее спутника был просто разговор с пузатым местным чиновником, то у него должно было остаться много времени, чтобы вернуться на корабль до его отправления. А если это был не совсем разговор… Нет, так не может быть… Не должно… Тереза просто запретила себе думать о том, что могло бы случиться с Энтони, если это был совсем не разговор.

Таким образом, Тереза решила считать, что Деклер просто опоздал на «Ливерпуль». Тогда он сможет воспользоваться другим транспортом. Той же «Пруссией», которая выходила из Сингапура на два дня позже «Ливерпуля». А значит, она просто подождет в Адене два, нет, лучше три дня. Энтони вернется и все будет, как прежде. План был хорош, но почему тогда слезы опять просятся наружу. И не у кого спросить совета, что делать? Не к капитану Моррисону же идти!

Тереза достала из чемодана томик романа Жорж Санд. Открыла первую страницу, с которой на нее вновь смотрела знаменитая писательница. На ней было темное платье, а ее волосы были уложены в красивую прическу.

— Как бы ты поступила? — спросила Тереза. — Что мне делать?

— Заведи новую интрижку, — сказал писательница, а ее лицо стало больше напоминать лицо Дженни, подружки ее детства.

— Дура! — Тереза захлопнула книгу, швырнула ее обратно в чемодан, а сама улеглась на постель.

Как ни странно, это помогло. Тереза вспомнила, как она также лежала на кровати в своей квартирке в Сан-Франциско, а рядом на стене висели фотографические портреты ее отца и матери. Тереза повернула голову и как будто наяву увидела фотографию мамы.

«Что мне делать, мамочка?» — мысленно спросила ее Тереза.

«Ах, милая, как мне тебя жалко! Не надо было ехать в это путешествие!»

«Я это уже поняла, мама! Но что мне делать сейчас?»

«Ах, я не знаю! Спроси лучше отца!»

Тереза вскочила с кровати и посмотрела на другую стену каюты. Обычно там была просто стена, обклеенная зелеными в желтую полоску обоями. Но теперь на ней Тереза видела портрет мистера Одли.

«Работай, девочка, работай,» — услышала Тереза в своей голове слова отца.

Так она и поступила. Полдня она просидела за пустым блокнотом не в силах написать ни строчки. Голова была пустой, а попытки как-то организовать мысленный процесс приводили к тому, что снова вспоминалась сцена в горах и весь последующий за ней ужас. Но потом почему-то вспомнился дым над Сингапуром. Тереза написала на листке «дым». Дым над Сингапуром был особенным. Он не уходил ввысь, не растворялся в облаках, а стелился над городом, закрывая его от солнца. А какие еще дымы она видела? «Дым от сигары отца» написала она в блокноте. Этот дым был другим. Однажды отец забыл свою сигару в блюдце после обеда. Тереза была одна в столовой и смотрела, как продолжает тлеть сигара, а над ней поднимается тонкий дымок, в котором при желании можно было рассмотреть фигуры причудливых существ. А еще был дым от костра, который они разводили по дороге из южных штатов на Запад. Тот поднимался мощными клубами, от того, что их работник размахивал над костром шляпой.

Тереза увлеклась и писала не останавливаясь. К концу дня у нее получилась сказка «Девочка и дымный человек», в которой она рассказывала про маленькую девочку, про неприятности в которые она попадает, а помогает ей дымный человек, которого можно всегда позвать на помощь. Для этого надо чиркнуть кресалом, зажечь трут, а потом задуть его. Тут же появится дымок, а из него выйдет дымный человек.

Закончив сказку, Тереза с трудом разжала пальцы, сжимавшие карандаш, и устало откинулась на спинку стула. Ей вдруг сильно захотелось есть. Она порылась в чемодане, нашла отцовские часы, которые взяла в дорогу, откинула крышку и посмотрела на циферблат.

«Вовремя,» — подумала Тереза, посмотрела на себя в зеркало и отправилась в корабельную столовую.

Сцена 12

«На другой стороне холмов располагался город, мешанина из собранных в кучу каменных жилищ с плоскими крышами. Все дома, как один, были выкрашены известью от чего были белы, как снег. В центре города располагалась скважина, и женщина в струящихся одеждах набирала воду в высокий кувшин, словно ожившая иллюстрация из Библии. А рядом шумел верблюжий рынок, где пятьдесят или даже больше этих бурых, нескладных животных, освобожденные от ноши, расположились на ночевку и своим ворчливым голосом выражали недовольство».

Тереза остановилась. Увиденное ею днем хорошо и точно отразилось на бумаге. Но что-то ей не нравилось. Только что?

«Для чего это все?» — вдруг пришла в голову девушке мысль.

Кто-то за завтраком прочтет мой текст, запивая его кофе или чаем. Причем от чая или кофе этот кто-то получит явно больше удовольствия. Ведь обжигающий край чашки с напитком вызывает больше чувств, а его приятная горечь дарит больше наслаждения. Как с этим тягаться ее тексту?!

«Но ведь так положено!» — постаралась сама себя убедить Тереза. — «Это же путевые заметки. Я должна об этом писать».

«А если бы я написала про происшествие в Коломбо?» — подумала Терезе, и тут же волна воспоминаний захлестнула ее.

Темные лица стражников, их, уже больше не казавшиеся красивыми, черные, чуть на выкате глаза. Отвратительный старикашка-гном. Ужасный шелест сабель, вылетающих из ножен. Грубые пальцы, ухватившие ее за руку. Побледневший Деклер. И ее полная беспомощность, и ужас от того, что сейчас может произойти.

«Что бы было, если бы я все это описала?» — подумала Тереза. — «Вместо путевых заметок?»

Если бы ей удалось перенести на лист бумаги хоть небольшую часть тех чувств, которые она испытала тогда, то, скорее всего, чай и кофе были бы побеждены.

Тереза усмехнулась. Она представила, как воображаемый, занятый завтраком ее неведомый читатель увидел бы в газете ее текст; как он стал в него вчитываться, забыв про еду, а потом еще и перечитывать, наполняя свою голову вопросами, следующими за эмоциями. Вот это да! Как такое возможно? Неужели это правда?

Тереза вздохнула. Никогда она такого не напишет. Почему? Она не могла объяснить. Это было бы невежливо. Не скромно. Словно постучаться в чужой дом с просьбой о помощи, не надеясь на нее. Наоборот, люди могут разгневаться и прогнать просительницу.

«А вот Энтони не стал бы думать «вежливо-невежливо», — пришло в голову Терезе.

Она вспомнила, как он стал ей помогать продолжить путешествие после той злополучной телеграммы из редакции. Придумал, как соблюсти приличия, создав фонд. Опекал ее на встречах с журналистами. А она взяла и просто уехала. Терезе стало горько и обидно за себя, и она заплакала.

Вчера «Ливерпуль» бросил якорь в бухте Адена, конечном пункте своего маршрута и стал готовиться к обратной дороге в Гонконг. В этот момент Тереза совершила ошибку. Она могла еще пару дней оставаться в своей каюте на борту корабля, где ей было все знакомо, но она решила съехать на берег. Ей казалось, что новая обстановка и новые впечатления развлекут ее, позволят забыть пережитое. Но получилось все наоборот.

Оказавшись в номере отеля «Европа», единственной гостинице на весь город, она почувствовала, что страх никуда не ушел. Корабль олицетворял безопасность, был закрытым мирком, в котором неоткуда было ждать неприятностей. А теперь она оказалась на берегу, а за стенами гостиницы все было незнакомо, а значит опасно. Что может помешать повторению того, что произошло в Коломбо? Здесь даже страшнее. Там с ней был Деклер, а здесь она совершенно одна. Пока экипаж вез ее от пристани к отелю, им на встречу попадались местные жители, только мужчины, ни одной женщины. В длинных, белых одеждах, темнокожие с черной щетиной на лице они без особой радости смотрели на повозку с одинокой женщиной внутри. Что может помешать одному из них или даже нескольким пробраться к ней номер, схватить и вновь увести неизвестно куда?

С такими мыслями и душой полной страха Тереза просидела в номере целый день. Сам номер был очень простым, но по восточному колоритным. Единственным предметом мебели была кровать. Она стояла посередине комнаты: высокая, с резными деревянными спинками. На ней — жесткий матрас, набитый, очевидно, овечьей шерстью, застеленный цветным грубым покрывалом и сероватой простыней под ним. Поверху были разбросаны несколько небольших, жестких, как и матрас, подушек. Стены комнаты были сплошь завешаны тонкими коврами. Тереза отогнула край одного из ковров, и под ним оказалась глиняная, некрашеная стена. Свет в комнату проникал из единственного окна, закрытого ставнями. Тереза открыла их. Окно долго не хотело открываться. Пришлось сильно дернуть за оконную ручку, и в лицо Терезе пахнуло горячим воздухом, после чего окно тут же пришлось закрыть. Пейзажи за тусклым стеклом не радовали: красноватые горы-холмы, без каких-либо признаков растительности.

«Как странно,» — подумала Тереза. — «Попасть из пышущей зеленью природы Гонконга и Сингапура в эту выжженную пустыню».

В дверь постучали. Тереза замерла от неожиданности и не знало, что делать. Но все решили за нее. Дверь открылась. В комнату вошла, та женщина, которую она видела днем из окна у источника. Она принесла высокий медный кувшин, который тогда наполняла водой, и поставила его на пол. Лицо женщины было закрыто тонкой тканью. На Терезу смотрели только темные глаза. Поставив кувшин, пришедшая коснулась пальцами руки Терезы, словно приглашая куда-то. Они вышли за дверь, и женщина показала ей дамскую туалетную комнату, которая оказалась чистой, но весьма убогой.

Вернувшись обратно в свою комнату, Тереза закрыла входную дверь на щеколду, чего не делала раньше, поразмышляла о том, насколько она крепка. Запор выглядел хлипким, и страхи снова нахлынули на Терезу. Против них у нее было только одно средство — работа. Девушка села на кровать, положила, за неимением стола, на колени чемодан и принялась писать. Тему она не выбирала, писала обо всем, что в этот момент приходило ей в голову.

«Как странно влияет природа на нравы и обычаи людей,» — писала она. — «Пышная зелень приводит к тому, что люди ходят полуголыми, а если поймают твой взгляд, то начинают широко улыбаться в ответ. И наоборот, пустыня заставляет людей скрывать свое лицо и что у них на уме совершенно непонятно».

Ночь наступила внезапно, вот еще за окном был неясный свет, и вдруг наступил сначала полумрак, а потом и тьма. Тереза легла, не раздеваясь на кровать, какое-то время она прислушивалась к звукам снаружи, и сама не заметила, как провалилась в сон.

Сцена 13

Ставни надежно перекрывали лучам света доступ в комнату, но Терезу разбудили звуки. Тоскливые и одновременно призывные.

«Бедные животные,» — подумала Тереза, правильно определив, что звуки доносились с верблюжьего рынка, который она проезжала по дороге в гостиницу. Потом она открыла глаза и чуть не вскрикнула. Прямо над ее головой, на потолке расположился дракон. Вернее, дракончик. Словно поняв, что его заметили, дракончик начал перебирать лапками, совершенно не беспокоясь, что двигается по потолку вверх ногами, добрался до стены, где скрылся за тканью ковра.

— Фууух, — Тереза с шумом выдохнула. Теперь, когда ящерицы не было перед ее глазами, она показалась Терезе красивой и забавной.

Надо было что-то делать. Хотелось пить и есть. Кроме того, прошел один день из двух отпущенных на ожидание Деклера. Пролетит еще один день и надо будет расстаться с иллюзиями. Маленькая ящерица на потолке словно подталкивала Терезу двигаться в перед, напоминала, что ей здесь не место.

Тереза посетила дамскую комнату, кое-как умылась и привела себя в порядок.

«Наверное, я ужасно выгляжу,» — подумала она и оглянулась по сторонам в поисках зеркала. Но его не было. Пришлось доставать из чемодана маленькое зеркальце, в которое Тереза обычно дотошно рассматривала свое лицо на предмет появления морщин. Морщин не было, но на нее смотрели два испуганных глаза, часто моргая длинными ресницами.

«Сойдет,» — подумала Тереза, тут же удивившись своему решению. Нельзя сказать, что она всегда очень тщательно следила за своей внешностью. Но если ей случалось выглядеть не сосем так, как ей хотелось, то Тереза всегда чувствовала дискомфорт. Сейчас же ничего подобного она не ощущала.

«Я же путешественница,» — сказал Тереза про себя, одела шляпку, взяла в руки сумочку и вышла на «охоту».

Ей надо было «подстрелить» завтрак, а потом отправиться в порт, где у нее было три цели: Генрих, «Пруссия» и билет до Порт-Саида.

Сцена 14

У Терезы никогда не было ни сестер, ни братьев. Когда она была маленькой, она даже какое-то время думала, что у взрослых может быть только один ребенок. Нет, конечно, наблюдение за окружающим миром говорило об обратном. В их усадьбе были и кошки, и собаки, с чьими детенышами маленькая Тез любила возиться. А еще рабы-негры. И животные, и негры давали многочисленное потомство. Но в детских глазах Терезы белые люди стояли значительно выше этих представителей природы. Вся эта «теория» Терезы рухнула, когда она подружилась с Дженни и у той оказался младший брат. Оказалось, что белые люди стоят на лестнице эволюции значительно ближе к другим представителям живого мира, чем думала юная Тереза. Это ее немного расстроило. Всегда хочется чувствовать себя немного избранным.

О своих детских представлениях о мире Тереза вспомнила, когда ехала в порт, чтобы встретиться с Генрихом, воспитанником Деклера. Опыт общения с детьми у Терезы отсутствовал, и она немного беспокоилась. Как ей себя вести с Генрихом? Как с ребенком или как со взрослым? Навскидку Генриху было лет двенадцать-тринадцать, и взрослым считать его не приходилось. Но, как догадывалась Тереза, этому мальчику пришлось пережить немало испытаний, а испытания всегда делают человека более зрелым.

Хотя у Терезы не было никаких обязательств заботиться о Генрихе, она не могла взять и просто уехать прочь из Адена, не попытавшись поучаствовать в его судьбе. Кроме того, Энтони уже обращался к ней за помощью в этом вопросе перед судом в Сингапуре. Тогда она обещала устроить его воспитанника в приют, а Деклер говорил, что у него для этого есть деньги. Именно это и собиралась Тереза предложить Генриху. Надо было только получить согласие его самого.

«Конечно, будет трудно,» — говорила себе Тереза, пока извозчик вез ее в порт. — «Но говорят, что собственные страдания уходят на второй план, если начинаешь заботиться о ком-то другом».

Хотя где-то в глубине души она думала, что ничего с приютом у нее не получится. Когда она покидала «Ливерпуль», она видела Генриха. Он вместе с другими матросами что-то делал на мачтах корабля. Загорелый, одетый в одни короткие синие штаны, он был почти неотличим от других моряков. Хотя Тереза ничего не знала о приютах и тем более никогда не была в них, эти учреждения были для нее расцвечены серым тонами, а когда она думала про приюты, то на душе становилось тоскливо и тревожно. Трудно было представить, что найдется человек, который захочет этой серости, когда у тебя есть яркое солнце, синее море и свежий ветер в лицо.

«Но в приюте можно жить и учиться, а не заниматься тяжелым трудом,» — рассуждала Тереза. — «За это приют и берет деньги». Поэтому Тереза считала, что разговор с мальчиком может закончиться по-разному.

Генриха искать не пришлось. Когда Тереза прошла по набережной к «Ливерпулю» ее окликнул звонкий детский голос.

— О! Мисс Одли! Как же я рад, что вы приехали! — откуда-то сверху, с корабля крикнул воспитанник Деклера. — Одну минутку! Я сейчас спущусь!

Тереза остановилась у трапа «Ливерпуля», а через некоторое время к ней спустился Генрих. Он был с грузом. В одной руке мальчик нес чемодан, а через плечо у него висела холщовая сумка. Видно, что ему было тяжело. Мальчишка часто перекладывал чемодан из одной руки в другую.

Генрих поставил чемодан и сумку у ног Терезы. И хотя от мальчика явственно несло потом, его лицо было таким жизнерадостным, что Тереза подумала, что не отказалась бы от такого младшего брата. И еще она подумала, что, скорее всего, свое дальнейшее путешествие ей придется продолжить одной.

— Передайте, пожалуйста, эти вещи мистеру Деклеру, — сказал Генрих.

Тереза растерялась.

— Но как? Он же не со мной! Его же нет в городе!

Генрих только замотал головой из стороны в сторону.

— Он обязательно найдет вас, мисс Одли! Вы просто не представляете, какой он человек!

— А ты? А как же ты?

— Омар Шариф… мистер Шариф, — поправился Генрих. — Это наш боцман. Он сказал, что берет меня в юнги. У меня уже и гамак есть, и рундук.

— А на что же ты будешь жить?

— Ну, в первый рейс до Гонконга — только еда и одежда, — немного погрустнел Генрих, но тут же на его лицо вернулась радость и уверенность. — Но во второй рейс я уже буду получать половину жалованья обычного матроса.

— Энтони…, - начала Тереза. — Мистер Деклер просил устроить тебя в приют.

— Нет, нет, мисс Одли, — сразу же снова замотал головой Генрих. — Я хочу остаться на корабле.

— А как к тебе здесь относятся? — спросила журналистка. Она уже поняла, что с приютом ничего не выйдет, но ей стало просто интересно.

— Мистер Шариф говорит, что я похож на его сына, — засмеялся Генрих. — Но как такое может быть!? Он же индус, а я — американец.

Мальчик так жизнерадостно смеялся, что Тереза тоже улыбнулась в ответ. Потом они немного помолчали. Наверное, надо было прощаться.

— Мистер Деклер говорил, что может дать денег на твое устройство в приюте, — сказала Тереза. — Может быть эти деньги дать тебе?

Генрих как-то погрустнел.

— Нет, мисс Одли, не надо.

— Почему? Эти деньги помогли бы тебе на первых порах.

— Это деньги мистера Деклера. Что он скажет, когда вернется?

«Мне бы твою уверенность, мальчик,» — подумал Тереза.

— Мне нельзя брать эти деньги, — продолжил Генрих. — Они для меня прокляты. В прошлый раз из-за этого погибла жена мистера Деклера.

Упоминание миссис Донахью, как ее продолжала называть Тереза, было ей неприятно. Казалось бы, все в прошлом. Ее соперница умерла и тем самым освободила место для нее. Надо быть благодарной ей за это. Тем более сейчас, когда с Энтони, по всей видимости, случилась беда. Подумав об этом, Тереза снова чуть не расплакалась. Сделать это ей помешал Генрих. Он снова привлек ее внимание.

— Ну, только если…, - не совсем понятно начал мальчишка. — Мистер Деклер обещал мне три доллара. Если бы вы могли мне их дать…

Тереза машинально посмотрела на чемодан и сумку. Там, где-то, очевидно, лежали деньги. Но как их искать здесь на набережной?

— Нет, нет, — правильно понял ее взгляд Генрих. — Если бы вы мне дали свои деньги, а потом сами бы взяли деньги мистера Деклера. Вам можно. Никто не пострадает, если вы возьмете эти деньги.

«Это все — детское воображение,» — подумала Тереза. — «Ведь и у нее самой в детстве были в голове разные глупые фантазии. Например, что у белых может родиться только один ребенок! А Генрих придумал про деньги и про лежащее на них проклятье».

Колебания Терезы Генрих понял по-своему.

— Не сомневайтесь, мисс Одли, все деньги в чемодане. Мистер Деклер мне сам показывал.

Чтобы не выглядеть жадной и недоверчивой, Тереза достала из своей сумочки нужную сумму и вручила ее Генриху. Тот радостно схватил деньги и запрятал в карман своих коротких брюк. Из другого кармана он достал бумажку и протянул ее Терезе.

— Мистер Шариф сказал, что можно туда писать письма. Я буду проверять, — объяснил он. — Передайте, пожалуйста, ее мистеру Деклеру.

Говоря это, Генрих как-то подозрительно шмыгнул носом.

«Гонконг, Мэйн стрит, Главпочтамт,» — прочла Тереза и подумала. — «Не кому будет тебе писать письма мальчик». — Но вслух сказала совсем другое:

— Я обязательно это сделаю!

Сцена 15

Генрих простодушно оставил Терезу одну с тяжелым чемоданом и сумкой на набережной.

Решение воспитанника Деклера стать юнгой вызвало в душе молодой женщины разные чувства. Было немного печально. Рвалась еще одна ниточка, связывавшая ее с Энтони. Но было и облегчение. Тереза совершенно не представляла себе, как она могла бы путешествовать вместе с этим мальчиком.

Цели, которые Тереза поставила перед собой выходя сегодня утром из своей комнаты, прилежно выполнялись. В ресторане отеля она «подстрелила» омлет с горячими лепешками, выпила красноватого чаю, а служащий гостиницы помог ей найти извозчика до порта.

Успешное начало приободрило журналистку. Все оказалось не так страшно. В порту «Пруссии» не было, что давало еще один день надежды на то, что Энтони все же вернется. Генрих решил стать моряком. Осталось понять, как со всеми этими чемоданами можно передвигаться. Мимо проезжал экипаж, но он был занят. В нем сидел, как успела заметить Тереза, мужчина европейской внешности.

«Наверное, из местной британской администрации,» — подумала она.

Британия, так или иначе, присутствовала на всем пути от северных морей до Тихого океана. Гонконг, Сингапур, Коломбо принадлежали ей. Даже Адену, этому клочку пустыни нашлось место в бездонном кармане островной империи. Тереза смотрена на гавань Адена. Сотни кораблей нашли в ней приют, а порт предоставлял им воду, пищу, а если потребуется и уголь для того, чтобы они и дальше скользили по пространствам империи, тем самым делая ее единым, неразрывным целым. Это позволяло британцам с гордостью говорить, что над их страной никогда не заходит солнце.

— Позвольте вам помочь, мисс, — кто-то обратился к Терезе на английском языке.

Это было так неожиданно, что журналистка даже не успела испугаться. Перед ней стоял мужчина из только что, несколько минут назад, проехавшего мимо нее, экипажа. Сам экипаж стоял рядом.

— Я заметил, что вы в затруднении и решил вам помочь, — сказал мужчина. — Когда сам попадаешь в трудную ситуацию, то внимательнее относишься к проблемам других.

Тереза растерялась и поэтому спросила первое, что ей пришло в голову:

— А в какую неприятность попали вы?

— К счастью, — ответил незнакомец. — Я потерял только деньги и время. Мой торговый партнер должен был привести мне, сюда партию опиума. Но тщетно. Я прождал его неделю, а он так и не появился.

— Жаль, — машинально сказала Тереза. Она успокоилась, хотя еще вчера давала себе обещание никогда и нигде не разговаривать с незнакомцами. Словно уловив ее мысли, мужчина приподнял котелок и представился:

— Меня зовут Марко Штейнер, — сказал он. — И хотя я итальянец только по папе, а по маме — австриец, но считаюсь миланским графом.

Последние слова он проговорил с усмешкой.

— Но на самом деле, я врач, а опиум мне нужен для облегчения страдания моих пациентов.

— Очень приятно, — сказала Тереза. — А меня зовут…

— О! — воскликнул то ли граф, то ли доктор. — Это совершенно излишне.

Он вытащил из кармана пиджака свернутую газету и показал ее Терезе.

«О боже,» — подумала она, увидев свой рисованный портрет. Это была несомненно она, хотя ее черты и были искажены типографскими машинами. Под портретом была одна из ее статей.

— Благодаря вашему путешествию и статьям вас теперь знают во всем мире, мисс Одли, — сказал Штейнер и изобразил галантный поклон.

Что говорить, от этого Терезе стало приятно. Ее статьи читают, ее узнают даже в этой пустыне, а мужчины галантно раскланиваются перед ней.

Только что представившийся ей мужчина не внушал никакой опасности. Невысокий рост, ничем не примечательное лицо, но зато хороший светлый костюм и приятная улыбка.

— Так чем я могу вам помочь, мисс Одли?

— Я собиралась найти судно, которое следовало бы до Порт Саида, — сказал Тереза, — Но вот …, - она показала на вещи Деклера.

— Вам неудобно это делать с вашим багажом? — догадался ее случайный знакомый.

— Это не совсем мой багаж…, - начала Тереза, но потом решила, что проще согласиться, чем рассказывать всю историю. — Да, верно, мистер Штейнер. Надо бы отвезти его в гостиницу.

— Нет, нет, нет, — возразил ее собеседник. — Не стоит оставлять багаж в гостинице без присмотра.

— У меня экипаж, — показал он на свою повозку. — Я нанял этого бездельника на весь день, так как если его отпустишь, то потом совершенно невозможно будет найти его вновь.

— Давайте сделаем по-другому, — предложил Штейнер. — В экипаже места хватит и для нас двоих, и для вашего багажа. Так мы и отправимся на поиски нужного вам судна.

— Благодарю вас, вы очень любезны, — сказала Тереза, а Макс, ибо это был он, быстро перенес в экипаж весь багаж с набережной.

Сцена 16

Благодаря участию Марко Штейнера последнюю свою задачу: приобрести билеты до Порт Саида — Тереза решила быстро. Он мог разговаривать с местными, хотя языка, как и Тереза, ее новый знакомый не знал. Просто на обращение мужчины местные жители откликались и пытались помочь. Когда, до встречи с миланским доктором, Тереза пыталась заговорить с одним из местных мужчин, тот молча уставился на нее взглядом, в котором было столько всего намешано, что она сразу поспешила уйти прочь.

Билет был куплен на пароход «Гайрет», следующий в Константинополь. У Терезы мелькнула мысль посетить этот город, но тут же исчезла. Хотелось, как можно быстрее, вернуться домой.

А потом мистер Штейнер пригласил ее в ресторан.

Надо было бы отказаться, но любопытство перевесило.

— А что, они здесь есть?

— Конечно! — ответил полу-миланец, полу-австриец. — Я каждый день там обедаю.

Слова про еду напомнили Терезе, что утренний омлет давно растворился на просторах ее организма и что пора бы подкрепиться. Это был первый аргумент, чтобы согласиться с предложением Штейнера. Вторым аргументом было журналистское любопытство. Было интересно посмотреть, что это за ресторан. Но на самом деле, все эти доводы не были так уж важны. Терезе хватило одного дня одиночества, в окружении чужих людей, когда вместо лица видишь только темные глаза. Ей остро захотелось просто поговорить с тем, кто олицетворял для нее знакомый и понятный мир. Благодаря случаю, таким олицетворением стал Марко Штейнер.

Оказалось, что до самого города, а вернее его цивилизованной части, Тереза просто не доехала. Отель «Европа» попался ей раньше, и она в нем спряталась. Возможно, именно желанием перехватить немногочисленных путешественников и объяснялось решение владельцев отеля построить свою «Европу» на пути из порта в основную часть Адена. Дорога в сам город вела в вверх, и по мере продвижения, окружающие ее песчаные горы сдвигались все ближе и ближе. В самом узком ее месте стояла стена, а проход закрывала решетка ворот. Сейчас эта решетка была поднята, а на стене прохаживались британские солдаты в высоких пробковых шлемах.

После ворот начинался сам город. Преобладали одноэтажные домики с плоскими крышами, а перед многими из них Тереза заметила крохотные лужайки, а кое-где даже росли хлипкие деревца.

Ресторан «Олимп» был таким же одноэтажным зданием, но прежде чем пройти в само здание пришлось пересечь весьма живописный дворик, который был, наверное, частью кухни. С одной его стороны был загон, в котором томились местные голенастые овечки, а с другой стороны кипели на слабом огне большие котлы, в которых готовилась пища.

В самом здании ресторана был полумрак, а в зале стояли вполне европейские столики. Тереза и ее спутник сели за один из них. Тут же подошел слуга, поприветствовал их на вполне сносном английском и зажег свечу, стоящую на столе. На удивление, в ресторане было прохладно. Тереза вспомнила, как в Гонконге рядом с ее столиком, когда она принимала пищу, стоял специальный служащий и опахалом на длинной ручке вяло приводил в движение воздух рядом с ней. Тогда это приносило определенное облегчение. Она рассказала об этом Штейнеру.

— Но здесь я никого не вижу с опахалом, — сказала она. — Или это какой-то восточный фокус?

Штейнер рассмеялся.

— Никакого фокуса, — сказал он. — Посмотрите на эти ковры, которыми завешены стены.

Действительно стены ресторана, также, как у нее в номере гостиницы, были закрыты тонкими коврами.

— Это специальные ковры, — продолжил объяснять ее новый знакомый. — Сделаны из грубой, толстой нити. Они не прилегают плотно к друг другу. Видите, на полотне ковра встречаются щели, прорехи. Так вот эти ковры, время от времени, обрызгивают водой. Влага испаряется, а это эндотермический процесс.

Тереза услышала незнакомое слово и вспомнила, что ее спутник доктор. Вот он и сыпет незнакомыми терминами. Спрашивать, что означает это выражение, ей показалось неудобным.

«Запомню, а потом выясню,» — пообещала себе Тереза.

Но Штейнер что-то такое заметил в ее глазах и сразу же спохватился:

— О, приношу свои извинения за сложное повествование, — сказал он. — Эндотермический — значит с поглощением тепла. Вот и в зале прохладно.

Действительно, пока они находились в этом ресторане, несколько раз появлялся служащий с плошкой в руках. Он опускал в нее руку, а потом резким движением брызгал рукой на ковры. При этом появлялся слабый терпкий запах.

Ели они все тот же рис, которые порядком уже надоел Терезе за время путешествия. Но то ли она была голодна, то ли рис был приготовлен особым способом, девушка съела все с большим удовольствием.

— К сожалению, здесь не подают вина, — сказал Штейнер, когда они пили горячий чай в стеклянных стаканчиках. — Вера запрещает. Очень строгие порядки.

— Хотя, — ее новый знакомый засмеялся. — Я бы предложил им способ обойти подобные запреты.

— Если я не ошибаюсь, в их священных книгах говорится о вине, — объяснил он. — Но существует много других крепких напитков, которые вином не являются: джин, виски, водка.

Этот доктор из Милана оказался интересным собеседником. По мере общения отношение Терезы к нему изменилось. В начале он показался ей неприметной серой мышкой, вернее, мышом. Блеклое лицо, невысокий рост. Но когда он начинал говорить, то его лицо оживало, а сам собеседник из мыша превращался в довольно приятного человека. Кроме того, Штейнер рассказал ей много нового, и у Терезы даже зачесались ладони. Это был верный признак того, что мысли из ее головы просятся на бумагу.

— Вы видели здешние колодцы? — спросил Штейнер.

— Колодцы?

— Да. Хотя какие это колодцы? Это целое сооружение, каскад каналов и бассейнов. По древности не уступают акведукам Рима, а, скорее, еще древнее. Дело в том, что в этих краях вода, — ее собеседник при этом щелкнул ногтем по своему стаканчику с чаем. — Величайшая ценность. А зимой здесь часто идут дожди, даже снег случается. Вот кто-то из древних и придумал собирать дождевые потоки, стекающие с гор, в открытые и закрытые бассейны.

— Хватает на всех: и на людей, и на верблюдов, — засмеялся доктор, и Тереза тоже улыбнулась.

— Правда, при очень строгом использовании, — добавил он.

— Интересно, — сказала Тереза. — Кто же построил эти местные «водопроводы»?

— Финикийцы, возможно, — сказал Штейнер.

— Финикийцы? — переспросила журналистка.

— Они самые, — улыбнулся ее собеседник, который вообще был очень щедр на улыбки. — Когда историки чего-нибудь не знают, он вспоминают про финикийцев.

После ресторана Штейнер проводил ее до номера, так как сам проживал тут же, в "Европе".

— «Европа» — единственный отель в этих краях. Есть еще казармы британских войск и квартиры рядом с ними, но они не для нас, — и снова на его лице появилась улыбка. — Спокойной ночи, мисс Одли.

— И вам также, — ответила Тереза. — И спасибо за вашу помощь.

— Не за что, — ответил миланец и как-то посерьезнел лицом.

На этом и расстались. Если коридор отеля и освещался свечами, то в номере Терезы было темно. Она помнила, что на столе стоит свеча, но спички были где-то в чемодане и их еще надо было найти в этой темноте. Когда глаза немного привыкли к мраку, Тереза первым делом нашла щеколду на двери и заперла ее.

Потом все же покопалась в чемодане и зажгла свечку. Огонь отогнал тьму, но мир сразу ужался до освещаемого пламенем пространства. Вместе со всем остальным миром исчез Штейнер, их поездка за билетами, ужин в ресторане, желание писать, а осталось только прошлое. В нем где-то бегал по мачтам мальчик Генрих, где-то лежал бездыханный Деклер и от этого прошлого было не убежать. Или можно?

«Завтра дождусь «Пруссии»,» — подумала Тереза. — «И если Энтони не вернется, то перееду на «Гайрет».

С этой мыслью Тереза приготовилась ко сну, легла на жесткую кровать и моментально заснула.

Сцена 17

Когда Тереза проснулась рано утром, то поняла, что все уже решила. К этому решению ее подталкивали и маленькие ящерки, снова появившиеся перед ее глазами на потолке, и недружелюбные местные люди, и даже сама природа, которая так контрастировала с еще недавно окружавшей ею пышной зелень тропиков. Но, конечно, главное было в другом. Внутри Терезы что-то произошло. Словно она захлопнула прочитанную толстую книгу. Хлоп — и ты уже не в мире грез, вызванных сценами книги, а в обычной жизни и надо идти расчесывать волосы, чтобы выглядеть хорошо. Так случилось и сейчас. Тереза проснулась и поняла, что ждать Энтони нет смысла. Он не вернется.

«Сначала я бросила его в горах,» — подумала Тереза. — «А теперь «бросаю» его в мыслях?»

Умом Тереза понимала, что и в горах, и сейчас она не могла ничего изменить. Это было не в ее силах. Ей хотелось бы быть мужественной и сильной, но она такой не была.

«И все же дождусь «Пруссии»,» — решила Тереза.

Но ждать «Пруссию», которая выходила из Коломбо на два дня позже «Ливерпуля», и на которой мог прибыть в Аден Энтони, можно было по-разному. Тереза собрала свои вещи, расплатилась за гостиницу и на извозчике отправилась в порт. «Гайрет», небольшой однотрубный корабль стоял у пристани. Брать шлюпку, чтобы добраться до него, не было нужды.

Сам пароход ничем не отличался от тех, что ранее доводилось видеть Терезе. Черный корпус, ряд иллюминаторов по борту, две мачты и одинокая черная же труба, немного смещенная к корме. Из восточного колорита на корабле были надпись арабской вязью на борту, что, наверное, означало название судна, да красный флаг со звездой и полумесяцем на мачте. Тереза по спущенному трапу поднялась на корабль. За ней нес ее чемоданы хмурый извозчик. Поднявшись на борт, Тереза немного растерялась. Вчера она приобрела билет не до Порт Саида, а сразу до Бриндизи, когда выяснилось, что «Гайрет» по пути в Константинополь будет заходить в этот порт. Но на самом деле билета, как такового, не было. Продал ей билет сам капитан. Высокий и худой, в черном форменном костюме, он совсем не походил бы на турка, если бы не его смуглое лицо кожа и феска на голове. На вопрос журналистки про билет он просто махнул рукой «мол, потом разберемся». И вот теперь Тереза стояла на палубе и не знала, что сказать вахтенному матросу.

— Бриндизи, — все же нашлась она, справедливо решив, что более длинную фразу матрос может не понять.

Но все обошлось. Вахтенный кликнул другого матроса, что-то сказал ему. Тот что-то сказал в ответ и собрался перехватить чемоданы у извозчика, но тот чемоданы не отдавал.

«Требует платы,» — поняла Тереза. Она достала из сумочки сохранившийся у нее с Гонконга шиллинг и вручила его извозчику. Тот что-то начал ворчать, но уже не стал сопротивляться, когда матрос подхватил вещи журналистки.

К каюте, как и ожидала Тереза, пришлось спуститься по лестнице внутрь корабля. Лестница оказалась крутой, но сопровождавший ее матрос легко и быстро слетел по ступенькам вниз, словно и не был нагружен вещами, а потом быстро поднялся вновь и протянул руку Терезе. Вдобавок он еще и широко улыбался. За два дня в Адене она уже позабыла, что так могут улыбаться совершенно незнакомые люди. Эта улыбка турецкого матроса как-то воодушевила ее и обнадежила. Даже скромная каюта, которая явно проигрывала даже каюте «Ливерпуля», не смогла разрушить этот положительный настрой.

«Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо,» — подумала она.

Тереза засунула чемоданы под кровать, закрыла каюту на ключ, который вручил ей матрос, и поднялась на палубу. Это и было ее компромиссом — ожидать «Пруссию» на корабле. Она нашла тихое место на носу судна, где были расставлены шезлонги, открыла книгу своей любимой писательницы и стала ждать.

Это было немного наивно. «Пруссия» могла прийти через час и через два, но Тереза не могла по-другому. Это было ее оправдание, словно мучительным ожиданием она могла искупить свое маленькое как-бы предательство. Она уже не рисовала, как раньше, в голове картинку того, как она радостно встретит Энтони, сходящего с палубы «Пруссии», как они радостно будут улыбаться друг другу. Она просто ждала.

Ей повезло. Тереза не успела прочесть и десяток страниц, как в бухту стал заходить серый с черными трубами пароход. Это мог быть, какой-нибудь другой корабль, не «Пруссия». Но сердце Терезы бешено забилось. Пароход медленно двигался и остановился посреди бухты. Какое-то время ничего не происходило, потом к нему подошел небольшой паровой катер, подхватил брошенный канат и потащил вновь пришедший трансторт к пристани.

Тереза не заметила, как поднялась с шезлонга, подошла к борту и с силой схватилась за поручни. Серый гигант проплывал мимо нее, а на его борту черной краской сияло ««Pruessen». Так Тереза простояла около часа. Стоянка прусского пассажирского лайнера оказалась рядом с «Гайрет». С ее борта сошло несколько человек, но ни в одном журналистка не узнала Деклера.

— Он не вернулся? — кто-то, подошедший сзади, спросил ее.

— Нет, — рассеяно ответила Тереза и только после этого обернулась.

Рядом с ней стоял Марко Штейнер.

— Это вы? — удивилась Тереза. — Но у вас же дела в Адене.

— Как я уже рассказывал вам, мисс Одли, — ответил Штейнер. — Торговый партнер меня подвел, и я потерял надежду его дождаться. Мне пора вернуться домой, пока мои пациенты не забыли меня и не перебежали к другим докторам.

— А как же опиум? — спросила журналистка.

— Куплю на месте. Дороже, конечно, но зато не потеряю клиентов, — улыбнулся миланский доктор. — А проплыть какую-то часть пути с такой замечательной попутчицей как вы — это просто чудо.

— Понятно, — сказала Тереза и вновь перевела взгляд на «Пруссию». Та стояла неподвижно. Те немногие пассажиры, пунктом назначения которых был Аден, уже сошли, и пристань рядом с кораблем была пуста. Потом она снова обернулась к Штейнеру.