На берегу

1

Питер Холмс, капитан-лейтенант австралийского флота, проснулся, едва рассвело. Дремотно понежился в ласковом тепле, что исходило от спящей рядом Мэри, глядя, как сквозь кретоновые занавески пробиваются в комнату первые солнечные лучи. По наклону лучей он знал — уже около пяти, скоро свет дойдет до кроватки Дженнифер, разбудит малышку, и родителям надо будет встать и приняться за дневные хлопоты. А пока можно еще немного полежать.

Он проснулся радостно и не сразу сообразил, откуда эта радость. Не от Рождества, ведь Рождество миновало. В тот день он протянул от розетки, что возле камина в гостиной, длинный провод и украсил разноцветными лампочками елочку в саду — крохотную копию огромной елки, стоящей в миле от их дома напротив Фолмутского муниципалитета. На рождественский вечер они пригласили друзей, в саду был праздничный ужин — жаркое на вертеле и прочее угощенье. Рождество миновало, и сегодня, медленно соображал Питер, сегодня уже четверг, двадцать седьмое. Он лежит в постели, и спина еще побаливает, нажгло солнцем: вчера они весь день провели на берегу, и он участвовал в гонке яхт. Сегодня лучше походить в рубашке. Тут мысли Питера прояснились — да, конечно же, сегодня надо надеть рубашку. В одиннадцать часов он должен явиться в Мельбурн, в военно-морское ведомство. Это означает новое поручение, первую работу за семь месяцев. Если повезет, даже пошлют в плаванье, он здорово стосковался по кораблю.

Так или иначе, впереди работа. Вот чему он радовался, засыпая, и радость сохранилась до утра. С тех пор как в августе его произвели в капитан-лейтенанты, ему не давали ни одного задания, и при нынешних обстоятельствах он почти отчаялся когда-нибудь вновь заняться своим делом. Однако военно-морское ведомство, спасибо ему, все эти месяцы сполна выплачивало бездействующему моряку жалованье.

В кроватке шевельнулась дочурка, тихонько, жалобно захныкала. Питер протянул руку, включил возле кровати электрический чайник на подносе с чашками и с едой для малышки, рядом зашевелилась Мэри. Спросила, который час, он ответил. Поцеловал ее и сказал:

— Утро опять чудесное.

Она села, откинула волосы со лба.

— Я так обгорела вчера. С вечера я помазала Дженнифер вазелином, но, по-моему, не стоит брать ее сегодня на пляж. — Тут она вспомнила: — О, Питер, тебе ведь сегодня в Мельбурн?

Он кивнул.

— А ты бы осталась дома, посидела денек в тени.

— Пожалуй, так я и сделаю.

Он поднялся, пошел в ванную. Когда вернулся, Мэри тоже уже встала; малышка сидела на горшке, Мэри перед зеркалом расчесывала волосы. Питер сел на край кровати в отлогой полосе солнечного света и принялся готовить чай.

— В Мельбурне сегодня будет страшная жара, Питер, — сказала жена. — Может, мы к четырем приедем в клуб, ты нас там встретишь, и все искупаемся. Я возьму прицеп и захвачу все, что надо тебе для купанья.

У них был небольшой автомобиль, но с тех пор, как год назад кончилась «короткая война», он праздно стоял в гараже. Однако Питер Холмс, выдумщик и на все руки мастер, изобрел недурную замену. У них с Мэри есть велосипеды. Он соорудил маленький двухколесный прицеп на передних колесах от двух мотоциклов, пристроил к обоим велосипедам крепление, и теперь он или Мэри могут ездить с прицепом, который служит то детской коляской, то тележкой для продуктов и любого груза. Труднее всего обоим дается долгий подъем в гору на обратном пути из Фолмута.

И сейчас Питер кивнул:

— Неплохая мысль. Я возьму с собой велосипед и оставлю на станции.

— Каким поездом поедешь?

— Девять пять. — Он отхлебнул чаю, глянул на часы. — Вот только допью и съезжу за молоком.

Он надел шорты и майку и вышел. Холмсы жили в первом этаже старого дома высоко над городом; отдельные квартиры сдавались внаем, Питеру принадлежал гараж и солидная часть сада. Была и веранда, на которой он держал велосипеды и прицеп. Разумней бы поместить их в гараж, а машину поставить просто под деревьями, но на это у Питера не хватало духу. Маленький «моррис» — первая его собственная машина и притом честно служила владельцу, когда он ухаживал за Мэри. Они поженились в 1961-м, за полгода до войны, до того, как Питер ушел на корабле королевского флота «Анзак»[1] и расстался с Мэри — бог весть как надолго, думали они тогда. Но грянула короткая, загадочная война, та война, история которой не была и никогда уже не будет написана, пламя ее охватило все северное полушарие и угасло с последними показаниями сейсмографов, отметившими взрыв на тридцать седьмой день. К концу третьего месяца, пока государственные мужи южного полушария собрались в Веллингтоне (Новая Зеландия), сравнивали имеющиеся у них данные и определяли создавшееся положение, Питер пришел на «Анзаке» обратно — последних остатков горючего кораблю хватило до Уильямстауна, — оттуда добрался до Фолмута, к своей Мэри и маленькому «моррису». В баке машины оставалось три галлона бензина; Питер нерасчетливо истратил их и еще пять купил на заправочной станции, прежде чем до сознания австралийцев дошло, что все горючее они прежде получали из северного полушария.

Сейчас Питер вывел велосипед и прицеп с веранды на лужайку перед домом, закрепил прицеп, оседлал велосипед и покатил прочь. Надо проехать четыре мили за молоком и сливками: транспорта почти не осталось, с окрестных ферм никаких продуктов не доставляют, и Холмсы научились сами сбивать масло в домашней маслобойке. И вот Питер катит по дороге, пригревает утреннее солнышко, за спиной бренчат в прицепе пустые бидоны, и отрадно думать, что его ждет работа.

На дороге почти нет движения. Он обогнал повозку — бывший автомобиль, мотор снят, лобовое стекло выбито, тащит эту повозку вол. Обогнал двух всадников, они осторожно правят лошадьми по усыпанной гравием обочине асфальтового шоссе. Питер не жаждет обзавестись лошадью — они стали редкостью, требуют большого ухода, продают их по тысяче фунтов, а то и дороже, но он уже подумывал ради Мэри купить вола. Он без труда сумел бы переделать «моррис» в повозку, но уж очень это будет горько.

За полчаса он доехал до фермы и прошел прямиком в коровник. Здешний фермер, высокий, худощавый, не речистый, с хромотою, оставшейся после второй мировой войны, — его давний знакомец. Питер застал его в сепараторной, здесь негромко гудел электрический мотор и молоко стекало в один бак, а сливки в другой.

— Доброе утро, мистер Пол, — поздоровался моряк. — Как сегодня дела?

— Хорошо, мистер Холмс. — Фермер взял у Питера бидон, доверху налил молока. — А у вас все ладно?

— Отлично. Вызывают в Мельбурн к морскому начальству. Может наконец будет мне работа.

— О, вот это хорошо. А то, пока дожидаешься, вроде даже устаешь, — сказал фермер.

Питер кивнул.

— Хотя, если пошлют в плаванье, дома станет сложнее. Но Мэри два раза в неделю, будет к вам приезжать за молоком. Денег у нее хватит.

— Насчет денег не беспокойтесь, — сказал фермер, — я обожду, покуда вы вернетесь. Молока у меня вдоволь, даже сейчас, в такую сушь, свиньи всего не выпивают. Вчера вечером я двадцать галлонов вылил в речку, вывезти-то нет возможности. Допустим, стал бы я разводить больше свиней, а толку? Не поймешь, что делать… — Он минуту помолчал. — Трудновато будет вашей жене сюда ездить. Как же ей быть с маленькой?

— Я думаю, она станет брать Дженнифер с собой в прицепе.

— Трудновато ей будет. — Фермер вышел из-под навеса сепараторной на залитую солнцем дорожку, оглядел велосипед Холмса и прицеп. — Хорош прицеп, — сказал он. — Любо-дорого поглядеть. Сами сработали?

— Сам.

— А колеса откуда взяли, если не секрет?

— Это мотоциклетные. Купил на Элизабет-стрит.

— Может, добудете парочку и для меня?

— Попробую, — сказал Питер. — Может, там еще остались. Они лучше маленьких, лучше идут на буксире. — Фермер кивнул. — Но, может, они уже и кончились. Народ сейчас больше раскупает мотоциклы.

— Я вот жене говорил, будь у меня к велосипеду прицеп вроде этого, я приспособил бы для нее сиденье и возил бы ее в Фолмут за покупками. В наше время тошно женщине одной на такой вот ферме, на отшибе. До войны-то было по-другому, села в машину, двадцать минут — и в городе. А на повозке с волом тащись три с половиной часа в один конец да три с половиной обратно — семь часов только на дорогу. Думала жена выучиться на велосипеде, да не выйдет у нее, не такая уже молоденькая и опять ребенка ждет. И неохота мне, чтоб она пробовала. А вот будь у меня прицеп вроде вашего, я два раза в неделю возил бы ее в Фолмут и заодно возил бы миссис Холмс молоко и сливки. — Он опять помолчал, потом прибавил; — Мне хоть так бы порадовать жену. В конце-то концов, как послушаешь радио, уже недолго осталось.

Моряк кивнул.

— Я сегодня поразведаю в городе, может, и найду колеса. Если они дорого обойдутся, вы не против?

Фермер покачал головой.

— Были бы хорошие, не подвели. Главное, чтоб резина была надежная, прослужила до конца. Вон как у ваших.

Моряк снова кивнул:

— Я сегодня поищу.

— Для вас это лишние концы.

— Туда я могу подъехать трамваем. Никаких хлопот. Слава богу, у нас есть бурый уголь.

Фермер обернулся к все еще работающему сепаратору.

— Что верно, то верно. Хороши бы мы были без электричества. — Он ловко подставил под струю сливок пустой бачок и отодвинул полный. — Скажите, мистер Холмс, ведь для добычи угля в ходу большие машины, верно? Бульдозеры и всякое такое? — Холмс кивнул. — Так откуда же на это берется горючее?

— Я тоже спрашивал, — сказал Питер. — Его выгоняют прямо на месте из бурого угля. И это обходится в два фунта галлон.

— Да ну! — Фермер помолчал, соображая. — Я подумал было, если угольщики могут гнать горючее для себя, так и для нас понемногу могли бы. Нет, не выйдет, уж больно высока цена…

Питер взял бидоны с молоком и сливками, поставил в прицеп и отправился домой. Доехал он в половине седьмого. Принял душ, облачился в форму, которую ему почти не случалось надевать с тех пор, как он стал капитан-лейтенантом, наскоро позавтракал и покатил на велосипеде под гору — надо поспеть к поезду 8:15, тогда прежде, чем явиться к начальству, он сумеет поискать в магазинах мотоциклетные колеса.

Он оставил велосипед в гараже, который в былые времена служил прибежищем его маленькой машине. Гараж этот больше не обслуживал автомобили. Вместо машин тут оставляли лошадей, лошадей держали главным образом деловые люди, которые жили за городом; они приезжали верхом, в бриджах и пластиковых плащах, лошадей оставляли в бывшем гараже, а к центру добирались на трамвае. Бензоколонки заменяли им коновязь. По вечерам они возвращались трамваем из центра, седлали лошадей, привязывали портфели к седлам и верхом отправлялись по домам. Дела теперь велись куда медлительней прежнего, и это облегчало жизнь; дневной экспресс 5:03 отменили, вместо него поезд из Фолмута отходил в 4:17.

Питер Холмс по дороге в город гадал и прикидывал, какая его ждет работа, ведь из-за бумажного голода все ежедневные газеты закрылись и единственным источником новостей осталось радио. И Австралийский королевский флот теперь совсем мал. Ценой огромных трудов и затрат переоборудовали семь небольших судов, кое-как приспособили работать вместо жидкого топлива на угле; от попытки так же переделать авианосец «Мельбурн» отказались, когда выяснилось, что он будет слишком тихоходен и посадка чересчур опасна для самолета, разве что нужно было бы позарез. Да и запас авиационного горючего ничтожно мал, пришлось бы, по сути, свести на нет тренировочные полеты, короче говоря, нет никакого смысла сохранять военно-морскую авиацию. Ни о каких переменах в командном составе семи сторожевых кораблей и тральщиков Питер не слыхал. Может быть, кто-то заболел и надо его заменить или наверху решили назначать офицеров на службу по очереди, чтобы они не растеряли свой опыт. А всего вероятнее, предстоит какая-нибудь нудная работенка на берегу — в конторе, в казарме либо на складе где-нибудь в унылой, богом забытой дыре вроде Флиндерского морского интендантства. Горько и обидно, если не придется выйти в море, и однако так будет лучше. Пока ты на берегу, можно, как сейчас, заботиться о Мэри и малышке, а ведь осталось уже недолго.

Примерно за час Питер доехал до города и пошел на вокзал. Трамвай бодро покатил по улицам, свободным от всякого другого транспорта, и в два счета доставил Холмса в квартал, где прежде торговали машинами. Большинство магазинов закрылось или перешло в руки немногих оставшихся владельцев, витрины все еще заполнены никому теперь не нужным товаром. Холмс некоторое время бродил в поисках двух легких не слишком изношенных колес и наконец подобрал пару одного размера, но от мотоциклов двух разных марок, из-за этого придется еще подгонять ось, которую можно будет достать у единственного оставшегося в гараже механика.

Он связал колеса веревкой, доехал трамваем до Адмиралтейства. И явился к секретарю, знакомому лейтенанту-казначею.

— Доброе утро, сэр, — сказал ему молодой лейтенант. — Ваше назначение у адмирала на столе. Он хотел лично с вами поговорить. Я доложу ему, что вы уже здесь.

Капитан-лейтенант Холмс поднял брови. Такой прием необычен, но ведь флота осталось кот наплакал, не диво, что и порядки в нем стали не совсем обычные. Холмс положил колеса на пол возле казначеева стола, озабоченно оглядел свою форму, снял с лацкана кителя какую-то нитку, кепи взял под мышку.

— Адмирал сейчас вас примет, сэр.

Холмс прошагал в кабинет и стал «смирно». Адмирал, сидя за столом, наклонил голову в знак приветствия.

— Здравствуйте, капитан-лейтенант. Вольно. Садитесь.

Питер сел в кресло возле стола. Адмирал, наклонясь, предложил ему сигарету из своего портсигара, щелкнул зажигалкой.

— Вы уже довольно давно без работы.

— Да, сэр.

Адмирал тоже закурил.

— Так вот, у меня есть для вас дело. Боюсь, я не могу вам приказать, не могу даже назначить вас на один из наших кораблей. Я направляю вас в качестве офицера связи на американский «Скорпион». Как я понимаю, вы знакомы с капитаном Тауэрсом?

— Да, сэр.

За последние месяцы Холмс раза три встречался с капитаном «Скорпиона», спокойным, немногословным человеком лет тридцати пяти, по выговору в нем угадывался уроженец Новой Англии. Холмс читал и американские сообщения о его деятельности в дни войны. Начало войны застало его атомную подводную лодку на патрулировании между Киской и Мидуэем; по соответствующему сигналу он вскрыл запечатанный приказ, погрузился и полным ходом взял курс на Манилу. На четвертый день, где-то севернее Айво-Джаммы, он всплыл настолько, чтобы выставить перископ и осмотреться, как это всегда полагалось во время каждой дневной вахты; море оказалось пустынно, видимости почти никакой — похоже, мешала какая-то пыль; и детектор, установленный наверху перископа, сразу указал на высокую радиоактивность. Капитан Тауэрс попытался доложить об этом в Пирл-Харбор, но не получил ответа; он направился дальше к Филиппинам, радиоактивность все возрастала. Ночью он сумел вызвать Датч-Харбор и хотел шифром передать сообщение адмиралу, но его предупредили, что всякая связь стала крайне нерегулярной, и никакого ответа он не получил. А на следующую ночь ему не удалось вызвать и Датч-Харбор. Продолжая следовать приказу, он обогнул с севера Лусон. В Балинтанском канале была густая пыль, уровень радиоактивности много выше смертельного, дул западный ветер силой 4—5 баллов. На седьмой день войны Тауэрс со своим «Скорпионом», все еще не имея нового приказа, вошел в Манильский залив и через перископ оглядел город. Радиоактивность воздуха здесь была несколько ниже, но все еще опасна для жизни; у Тауэрса не возникло ни малейшего желания вывести лодку на поверхность и подняться на мостик. Кое-какая видимость все же была; в перископ он увидал плывущую над городом пелену дыма и заключил, что в последние дни в этих краях произошел по меньшей мере один ядерный взрыв. Из залива, с расстояния пяти миль, он не заметил на берегу никаких признаков жизни. Попробовал приблизиться к суше на такой глубине, чтобы продолжать наблюдения в перископ, и неожиданно сел на мель, хотя лоцманские карты здесь, на главном судоходном направлении, показывали глубину в двенадцать морских саженей; это утвердило Тауэрса в его подозрениях. Он продул цистерны, без особого труда снялся с мели, повернул и вновь вышел в открытое море.

В ту ночь ему опять не удалось вызвать ни одной американской станции и ни одного корабля, который мог бы передать его радиограмму дальше. Продув цистерны, он истратил большую часть сжатого воздуха и вовсе не желал пополнять запасы отравленным воздухом здешних мест. К этому времени лодка шла с погружением восьмой день; на здоровье команды это еще не сказалось, но заметно было, что нервы у людей сдают, все тревожились о доме и о семьях. Тауэрс связался с австралийской радиостанцией Порт-Морсби на Новой Гвинее; судя по всему, обстановка там была нормальная, но передать дальше сигналы Тауэрса оттуда не смогли.

Он решил, что самое правильное идти на юг. Снова обогнул с севера Лусон и взял курс на остров Яп, где находилась станция под контролем Соединенных Штатов. «Скорпион» дошел туда через три дня. Радиоактивность тут была низкая, почти нормальная; при спокойном море Тауэрс поднял лодку на поверхность, обновил воздух в лодке, наполнил цистерны и разрешил команде в несколько смен подняться на мостик. Наконец-то «Скорпион» вышел на обычно оживленные морские пути, и здесь, к немалому облегчению Тауэрса, им повстречался американский крейсер. Оттуда им указали место стоянки и выслали шлюпку; Тауэрс приказал бросить якорь, разрешил всей команде подняться на палубу, а сам отправился в шлюпке на крейсер и передал бразды правления капитану Шоу. Тут-то он впервые услыхал о русско-китайской войне, разгоревшейся из войны Россия — НАТО, которую в свой черед породила война между Израилем и арабскими странами, затеянная Албанией. Узнал он, что русские и китайцы пустили в ход кобальтовые бомбы; что все сообщения пришли кружным путем, из Австралии через Кению. У крейсера назначена была подле острова Яп встреча с американским танкером; он ждал здесь уже целую неделю и в последние пять дней потерял всякую связь с Соединенными Штатами. Запаса горючего у крейсера хватило бы, чтобы, при строжайшей экономии, на самой малой скорости дойти до Брисбена — и только.

Командир Тауэрс оставался подле Япа шесть дней, и за это время скудные новости становились час от часу хуже. Не было связи ни с одной американской или европейской радиостанцией, но в первые два дня еще удавалось ловить сообщения из Мехико, и новости оттуда были хуже некуда. Потом эта станция умолкла, теперь моряки ловили только Панаму, Боготу и Вальпараисо, но там понятия не имели о том, что происходит в северном полушарии. Связались с несколькими кораблями Североамериканского флота, что находились в южной части Тихого океана, — почти у всех тоже топливо было на исходе. Капитан крейсера, стоявшего у Япа, оказался среди всех старшим по чину; он принял решение всем кораблям Соединенных Штатов направиться к Австралии и перейти под командование австралийских военно-морских властей. Всем судам приказано было встретиться с ним в Брисбене. Там они и собрались две недели спустя — одиннадцать кораблей Североамериканского флота, у которых не осталось ни старого топлива, ни надежды запастись новым. Это было год назад; и здесь они стоят до сих пор.

Ядерное горючее, необходимое подводной лодке Соединенных Штатов «Скорпион», в пору ее прихода в Австралии достать было невозможно, но можно было изготовить. Она оказалась в австралийских водах единственным судном, способным одолеть сколько-нибудь серьезное расстояние, и потому ее отправили в Уильямстаун — на мельбурнскую верфь, расположенную под боком у австралийского военно-морского ведомства. В сущности, эта подводная лодка осталась единственным в Австралии сколько-нибудь годным военным судном. Она стояла на приколе полгода, пока для нее не подготовили горючее и не вернули ей способность двигаться. Тогда она совершила поход до Рио-де-Жанейро с запасом топлива для еще одной американской ядерной подлодки и возвратилась в Мельбурн для капитального ремонта на здешней верфи.

Вот что было известно Питеру Холмсу о прошлой деятельности капитана Тауэрса, и все пронеслось в его мозгу, пока он сидел у стола адмирала. Предложенный ему пост — совершенная новость: во время похода в южноамериканских водах на «Скорпионе» не было офицера связи от австралийского флота. Тревога за Мэри и дочурку заставила Питера спросить:

— А надолго это назначение, сэр?

Адмирал слегка пожал плечами:

— Пожалуй, на год. Думаю, это ваше последнее назначение, Холмс.

— Понимаю, сэр, — сказал молодой моряк. — Я вам очень благодарен. — Он замялся, потом спросил: — И лодка почти все время будет в походе, сэр? Я женат, и у нас маленький ребенок. Жизнь сейчас несколько усложнилась, дома все непросто. И вообще осталось не так уж много времени.

Адмирал кивнул.

— Разумеется, все мы в одинаковом положении. Потому я и хотел с вами поговорить заранее. Я не поставлю вам в укор, если вы откажетесь от этого назначения, но не скрою, маловероятно, что вы когда-нибудь сможете получить другую работу. Что до выхода в море, капитальный ремонт заканчивается четвертого, — он взглянул на календарь, — это чуть больше недели. «Скорпион» должен обойти Кэрнс, Порт-Морсби, Дарвин, вернуться в Уильямстаун и доложить, какова в этих местах обстановка. По расчетам капитана Тауэрса, поход займет одиннадцать дней. После этого предполагается более долгий рейс, возможно, месяца на два.

— А между этими двумя рейсами будет какой-то перерыв, сэр?

— Думаю, лодку надо будет недели на две завести в док.

— И после этого никаких планов?

— Пока никаких.

Минуту-другую молодой офицер прикидывал: болезни малышки, покупка и доставка молока… Погода еще совсем летняя, дрова колоть не придется. Если второй рейс начнется примерно в середине февраля, домой он вернется к середине апреля, до настоящих холодов, когда надо будет топить. А если он задержится, фермер, которому он достал колеса для прицепа, вероятно, поможет Мэри с дровами. Если ничего худого больше не случится, можно и пойти в этот поход. Но если выйдет из строя электричество или радиоактивность распространится на юг быстрее, чем рассчитывают ученые… об этом лучше не думать.

Если он откажется от этой работы и загубит свою карьеру, Мэри будет вне себя. Дочь флотского офицера, она родилась и выросла в Саутси, на юге Англии; он познакомился с нею на танцах на борту «Неутомимого», который тогда ходил к английским берегам. Конечно же, она захотела бы, чтобы он принял этот новый пост…

Он поднял голову.

— Я готов пойти в оба рейса, сэр, — сказал он. — Можно ли будет потом рассчитывать на какие-то перемены? Я хочу сказать, нелегко сейчас строить планы на будущее… при том, что происходит.

Адмирал немного подумал; При нынешних обстоятельствах молодому человеку, да еще недавно женатому, отцу малого ребенка, вполне естественно задать такой вопрос. Раньше в подобных случаях никто не колебался, ведь и назначений раз-два и обчелся, но трудно ждать, что этот офицер согласится уйти в плаванье за пределы австралийских вод в самые последние месяцы. Адмирал кивнул.

— Об этом я позабочусь, Холмс, — сказал он. — Жалованье вам будет назначено на пять месяцев, до тридцать первого мая. Когда вернетесь из второго рейса, доложите мне.

— Слушаю, сэр.

— На «Скорпион» явитесь во вторник, в день Нового года. Если подождете пятнадцать минут в приемной, получите письмо к капитану. Подлодка стоит в Уильямстауне рядом с «Сиднеем», это ее база.

— Я знаю, сэр.

Адмирал поднялся, протянул руку.

— Ну, хорошо, капитан-лейтенант. Желаю удачи на новом посту.

Питер Холмс пожал протянутую руку.

— Спасибо, что подумали обо мне, сэр. — Он шагнул к двери, но чуть помедлил, спросил: — Вы случайно не знаете, капитан Тауэрс сегодня на корабле? Раз уж я рядом, я бы заскочил в порт, познакомился с командиром, а может, и на лодку поглядел бы. Хотелось бы это сделать заранее.

— Насколько я знаю, капитан на борту, — сказал адмирал. — Вы можете позвонить на «Сидней», попросите моего секретаря. — Он взглянул на часы. — В половине двенадцатого от главных ворот отойдет транспорт. Вы на него как раз успеете.

Двадцать минут спустя Питер, сидя рядом с водителем грузового электромобиля, ехал по молчаливым безлюдным улицам в Уильямстаун. Прежде этот грузовик развозил товары из крупного Мельбурнского универмага; в конце войны его реквизировали и перекрасили в серый флотский цвет. По дорогам, где не мешали никакие другие машины, он уверенно двигался со скоростью двадцать миль в час. К полудню добрались до верфи, и Питер Холмс прошел к причалу, где недвижно застыл авианосец британского королевского флота «Сидней». Питер поднялся на борт и прошел в кают-компанию.

В просторной кают-компании было всего человек двенадцать офицеров, из них шестеро в рабочей цвета хаки форме флота Соединенных Штатов. Среди них был и командир «Скорпиона», он с улыбкой пошел навстречу Питеру.

— Здравствуйте, капитан-лейтенант, рад вас видеть.

— Надеюсь, вы не против, сэр, — сказал Питер. — Вступить в должность мне полагается только во вторник. Но я был в Адмиралтействе, и, надеюсь, вы не против, если я здесь перекушу и, может быть, осмотрю лодку.

— Ну конечно, — сказал капитан. — Я очень обрадовался, когда адмирал Гримуэйд сказал, что назначает вас к нам. Давайте я вас познакомлю с моими офицерами. — Он повернулся к присутствующим. — Мой старший помощник мистер Фаррел и помощник по технической части мистер Ландгрен. — Он улыбнулся. — Нашими моторами могут управлять только самые первоклассные мастера. Знакомьтесь — мистер Бенсон, мистер О'Доэрти и мистер Херш. — Молодые люди застенчиво поклонились. — Выпьете перед обедом? — спросил капитан австралийца.

— Спасибо, глотнуть хереса я бы не отказался.

Капитан нажал кнопку звонка.

— Сколько офицеров у вас на «Скорпионе»? — спросил Холмс.

— Одиннадцать. Это ведь не что-нибудь, а подводная лодка, так что у нас четыре технических специалиста.

— Наверно, у вас большая кают-компания.

— Всем сразу тесновато, но на подводной лодке мы не часто собираемся все вместе. А для вас имеется койка.

Питер улыбнулся:

— Отдельная или в смену с кем-нибудь?

Капитана такое предположение, кажется, покоробило.

— Конечно, не в смену. На «Скорпионе» у каждого офицера и каждого рядового своя постель.

Вошел вызванный звонком стюард.

— Принесите, пожалуйста, порцию хереса и шесть порций апельсинового сока, — сказал капитан.

Питер отчаянно смутился — надо же, как неловко получилось! Он остановил стюарда, спросил капитана:

— В порту вы не пьете спиртного, сэр?

Тот улыбнулся.

— Не пьем. Дядя Сэм этого не одобряет. А вы пейте. Мы же на британском корабле.

— Если не возражаете, я последую вашему примеру. Семь порций апельсинового сока, пожалуйста.

— Семь так семь, — небрежно бросил капитан. Стюард вышел. — На одном флоте одни порядки, на другом другие, — продолжал он. — В конечном счете разница невелика.

И они пообедали на «Сиднее», все двенадцать, в конце одного из длинных пустующих столов. Потом спустились на пришвартованный борт о борт с авианосцем «Скорпион». Никогда еще Питер Холмс не видал такой огромной подводной лодки: водоизмещение около шести тысяч тонн, мощность движимых атомной энергией турбин — свыше десяти тысяч лошадиных сил. Кроме одиннадцати старших офицеров, команда насчитывала около семидесяти человек — рядовых и среднего командного состава. Как и на любой подводной лодке, все они ели и спали в лабиринте бесконечных труб и проводов, но «Скорпион» был отлично приспособлен для тропиков: имелась система кондиционирования и солидный холодильник. Холмс, незнакомый с подводными лодками, не мог судить о технических достоинствах «Скорпиона», но капитан сказал, что лодка необыкновенно послушна в управлении и хоть и велика, но на редкость маневренна.

Во время капитального ремонта почти все обычное вооружение, боеприпасы и все торпедные аппараты, кроме двух, с лодки сняли. Стало просторнее в столовой, во всех бытовых помещениях, а когда убрали кормовые торпедные аппараты и сократили запас торпед, стало гораздо удобнее и просторнее в машинном отделении. Питер провел здесь около часу с помощником капитана по технической части капитан-лейтенантом Ландгреном. Прежде он никогда не служил на кораблях с атомными двигателями, а ведь почти вся их техника была засекречена, и теперь он узнал много нового. Некоторое, время он потратил, знакомясь с основами: как обращается жидкий натрий, разогреваясь в реакторе, как действуют различные теплообменники, что такое замкнутый гелиевый контур для спаренных скоростных турбин, дающих ход лодке при помощи громадных редукторов, которые несравнимо больше и несравнимо чувствительней всех других частей этой мощной силовой установки.

Под конец он вернулся в крохотную капитанскую каюту. Капитан Тауэрс звонком вызвал темнокожего стюарда, велел принести две чашки кофе и придвинул Питеру складной стул.

— Полюбовались нашими машинами? — спросил он.

Австралиец кивнул.

— Я не знаток техники. Многое выше моего понимания, но все очень интересно. Много у вас со всем этим хлопот?

Капитан покачал головой.

— До сих пор не бывало никаких неприятностей. А если в открытом море что-нибудь разладится, ничего не поделаешь. Остается уповать на свою счастливую звезду и надеяться, что двигатели не заглохнут.

Стюард принес кофе, оба пригубили.

— Мне приказано поступить в ваше распоряжение во вторник, — сказал Питер. — В какое время прибыть, сэр?

— Во вторник у нас будут ходовые испытания. На крайний случай задержимся до среды, но это вряд ли. В понедельник возьмем на борт все припасы и соберется команда.

— Тогда и я лучше явлюсь в понедельник, — сказал австралиец. — Пожалуй, с утра?

— Очень хорошо. Думаю, мы выйдем во вторник в полдень. Я сказал адмиралу, что хотел бы на пробу пройтись по Бассову проливу, а в пятницу вернусь и доложу о боевой готовности «Скорпиона». Приезжайте в понедельник в любой час до полудня.

— А пока, может быть, я могу быть вам полезен? Если хоть что-нибудь понадобится, я приеду в субботу.

— Спасибо, капитан-лейтенант, ничего не нужно. Сейчас половина команды отпущена на берег, вторую половину я завтра в полдень отпущу на субботу и воскресенье. В эти два дня на борту только и останутся один офицер да шестеро вахтенных. Нет, утро понедельника — самое подходящее время… А вам кто-нибудь говорил, чего, собственно, от нас ждут?

— А вам разве этого не говорили, сэр? — удивился Холмс.

Американец рассмеялся.

— Никто ни полслова не сказал. По-моему, перед выходом в море последним узнает приказ капитан.

— Адмирал Гримуэйд меня вызывал перед тем, как послать к вам. Он сказал, что вы обойдете Кэрнс, Порт-Морсби и Дарвин и это займет одиннадцать дней.

— Капитан Никсон из вашего Оперативного отдела спрашивал меня, сколько времени нужно на такой рейс. Но приказа я еще не получил.

— Сегодня утром адмирал сказал, что после этого предполагается гораздо более долгий поход, месяца на два.

Капитан Тауэрс помолчал, не шевелясь, рука с чашкой кофе застыла в воздухе.

— Это для меня новость, — промолвил он не сразу. — А не сказал адмирал, куда именно мы пойдем?

Питер покачал головой.

— Сказал только, что это месяца на два.

Короткое молчание. Потом американец встал, улыбнулся.

— Подозреваю, что если вы заглянули бы ко мне нынче около полуночи, вы бы меня застали за расчерчиванием радиусов на карте. И завтра ночью тоже, и послезавтра.

Австралийцу подумалось, что не худо бы придать разговору более легкий оборот.

— А вы не собираетесь в субботу и воскресенье на берег? — спросил он.

Капитан покачал головой.

— Останусь на приколе. Разве что выберусь разок в город в кино.

Унылые это будут суббота и воскресенье для человека вдали от родины, в чужой стране. И Питер от души предложил:

— Может быть, приедете на эти два вечера к нам в Фолмут, сэр? В доме есть свободная комната. В такую погоду мы много времени проводим в яхт-клубе — купаемся, ходим на яхте. Моя жена будет вам рада.

— Спасибо, вы очень любезны. — Капитан сосредоточенно отпил еще кофе, он обдумывал приглашение. Людям из северного и из южного полушария теперь не так-то легко и просто друг с другом. Слишком многое их разделяет, слишком разное пережито. Чрезмерное сочувствие становится преградой. Капитан Тауэрс хорошо это понимает — и конечно же, это понимает австралиец, хоть и пригласил его. Однако даже по долгу службы было бы полезно ближе познакомиться с новым офицером связи. Раз уж через него надо будет сноситься с австралийскими военно-морскими властями, хорошо бы узнать, что это за человек, а потому полезно побывать у него дома. И это приятное разнообразие, передышка, ведь последние месяцы так мучительно было вынужденное бездействие; как бы неловко там себя ни почувствовал, пожалуй, это лучше, чем два дня в гулкой пустоте авианосца наедине с собственными мыслями и воспоминаниями.

Он слабо улыбнулся, отставил чашку. Может быть, и неловко будет там, в гостях, но, пожалуй, еще худшая неловкость — сухо отклонить приглашение, сделанное новым подчиненным по доброте душевной.

— А не очень это будет хлопотно для вашей жены? — сказал он. — Ведь у вас маленький ребенок?

Питер покачал головой.

— Жена будет вам рада. Знаете, ей живется скучновато. По нынешним временам не часто увидишь новое лицо. Да и ребенок ее, конечно, связывает.

— С удовольствием побуду и переночую у вас, — сказал американец. — Завтра еще мне надо быть здесь, а в субботу я не прочь бы и поплавать. Давным-давно я не плавал. Удобно будет, если я приеду в Фолмут утренним поездом? В воскресенье мне уже надо вернуться.

— Я вас встречу на станции. — Поговорили о расписании поездов. Потом Питер спросил: — Вы ездите на велосипеде? — Тауэрс кивнул. — Тогда я прихвачу второй велосипед. От станции до нашего дома около двух миль.

— Это будет прекрасно, — сказал капитан Тауэрс. Его красный «олдсмобиль» теперь казался далеким сном. Всего лишь год и три месяца назад Тауэрс прикатил на нем в аэропорт, а сейчас уже с трудом представлял себе, как выглядит приборный щиток и с какой стороны от водителя помещается переключатель скорости. Наверно, машина и сейчас стоит в гараже в его родном Коннектикуте и, возможно, ничуть не пострадала, как и многие другие вещи, о которых он приучил себя не думать. Надо жить в новом, теперешнем мире и делать все, что можешь, а о прежнем не вспоминать; теперь на станции австралийской железной дороги тебя ждет велосипед.

Питер ушел, надо было поспеть к грузовому электромобилю и вернуться в Адмиралтейство; там он получил письменный приказ о назначении на «Скорпион», прихватил купленные утром колеса и сел в трамвай. В Фолмут приехал около шести, кое-как прицепил колеса к рулю велосипеда, скинул форменный китель и, с усилием нажимая на педали, стал подниматься в гору. Через полчаса, весь взмокший от послеполуденной жары, он был наконец дома и застал жену на лужайке, где крутилась, одаряя свежестью, брызгалка, и от самой Мэри, в легком летнем платье, словно веяло прохладой. Она пошла ему навстречу.

— Какой ты горячий! — сказала она. — И колеса достал.

Он кивнул.

— Извини, на пляж я никак не мог приехать.

— Так и поняла, что тебя задержали. Мы вернулись домой в половине шестого. Как с твоим назначением?

— Долго рассказывать. — Он пристроил велосипед и связанные колеса на веранде. — Я бы сперва принял душ.

— Но хорошо или плохо?

— Хорошо. Уйду в плаванье до апреля. А потом свободен.

— Чудесно! Поди прими душ, освежишься, а потом все расскажешь. Я вынесу складные стулья, и в холодильнике есть бутылка пива.

Четверть часа спустя он сидел в тени, свеженький, в рубашке с открытым воротом и легких спортивных брюках, и подробно ей рассказывал о минувшем дне. И под конец спросил:

— Ты встречалась когда-нибудь с капитаном Тауэрсом?

Мэри покачала головой.

— Джейн Фримен познакомилась с ними со всеми на званом вечере на «Сиднее». Она говорит, он довольно милый. А вот каково будет тебе служить под его началом?

— Думаю, неплохо. Свое дело он знает превосходно. Наверно, сперва на американском судне будет немного непривычно. Но народ там мне понравился. — Питер засмеялся. — Я с первых шагов попал пальцем в небо — спросил хересу. — И он рассказал о своей промашке. Мэри кивнула.

— Джейн говорила то же самое. На берегу они пьют, а на борту спиртного в рот не берут. Я подозреваю, что пьют они, только когда одеты в штатское. На «Сиднее» офицеры пили какой-то фруктовый коктейль, дрянь ужасная. А гости налакались вовсю.

— Я пригласил Тауэрса к нам на субботу, — сказал Питер. — Он приедет утром.

Мэри испуганно, во все глаза уставилась на мужа.

— Пригласил капитана Тауэрса?

Питер кивнул.

— Я почувствовал, что надо его позвать. С ним не будет трудно.

— Ох, еще как будет. С ними всегда трудно, Питер. Им слишком тяжко в чужом доме.

Питер постарался ее успокоить:

— Тауэрс не такой. Начать с того, что он уже не очень молодой. Уверяю тебя, с ним не будет трудно.

— Ты то же самое говорил про того летчика, — возразила Мэри. — Про командира эскадрильи, забыла его фамилию. Который плакал.

Питеру не очень-то приятно было это напоминание.

— Я знаю, им это мучительно. Прийти в чужой дом, видеть ребенка и всякое такое. Но уверяю тебя, этот будет держаться по-другому.

И Мэри покорилась неизбежному.

— А надолго он к нам?

— Только на субботний вечер. Он сказал, в воскресенье ему надо вернуться на «Скорпион».

— Ну, если он только раз переночует, это еще не беда… — Мэри нахмурилась, минуту поразмыслила. — Главное, надо чем-то его занять. Чтобы он не оставался сам по себе. Ни минуты не скучал бы. Вот почему мы сплоховали с тем летчиком. Не знаешь, какой-нибудь спорт он любит?

— Плавать любит, — сказал Питер. — Он говорил, что рад бы поплавать.

— А ходить под парусом? В субботу будут гонки.

— Я не спрашивал. Наверно он это умеет. Видно, что человек спортивный.

Мэри пригубила пиво.

— Можно сводить его в кино, — сказала она раздумчиво.

— А какую картину сейчас крутят?

— Не знаю. Да это неважно, лишь бы чем-то его занять.

— А вдруг будет фильм об Америке, это не годится, — сказал Питер. — Еще угодим на такой, который снимали в его родном городе.

Мэри даже вздрогнула, посмотрела испуганно.

— Вот был бы ужас! А кстати, откуда он родом? Из какого штата?

— Понятия не имею. Я не спрашивал.

— О, господи. Надо же на вечер найти ему какое-то развлечение. Пожалуй, безопаснее всего английские фильмы, но, может быть, сейчас ни одного не крутят.

— Давай позовем гостей, — предложил Питер.

— Да, придется, если ни одна английская картина не идет. Пожалуй, это самое лучшее. — Мэри призадумалась, спросила: — Ты не знаешь, был он женат?

— Не знаю. Уж наверно был.

— Я думаю, можно позвать Мойру Дэвидсон, вот кто нас выручит, — продолжала вслух размышлять Мэри. — Если только она не занята.

— И если не пьяная, — вставил Питер.

— Не все же время она пьет, — возразила жена. — А с ней будет веселее.

— Неплохая мысль, — согласился Питер. — Я бы заранее предупредил Мойру, какая у нее задача. Чтобы он ни минуты не скучал. — И, помедлив, прибавил: — Ни так, ни в постели.

— Сам знаешь, у Мойры до этого не доходит. Все одна видимость.

— Думай как тебе приятнее, — ухмыльнулся Питер.

Вечером они позвонили Мойре Дэвидсон и пригласили ее.

— Питер счел своим долгом его позвать, — объяснила Мэри. — Ведь это его новый командир. Но ты сама знаешь, какие они все и каково им это: попадают в семейный дом, а там детишки, и пахнет пеленками, и в горячей воде подогревается бутылочка с молоком, и всякое такое. Вот мы и подумали — немножко наведем порядок, уберем все это подальше, с глаз долой и постараемся, чтобы ему было весело, понимаешь, надо все время как-то его развлекать. Беда в том, что меня связывает Дженнифер. Может быть, ты придешь и поможешь, дорогая? Боюсь, ночевать тебе придется на раскладушке в гостиной или, если хочешь, на веранде. Это только на субботу и воскресенье. Мы думаем, надо, чтобы он все время был занят. Ни на минуту не оставлять его одного. Пожалуй, устроим в субботу небольшую вечеринку, позовем кое-кого.

— Похоже, не очень-то будет весело, — заметила мисс Дэвидсон. — Скажи, а он совсем невозможный? Не станет рыдать в моих объятиях и говорить, что я в точности похожа на его покойницу жену? Видала я таких.

— Не знаю, все может быть, — неуверенно сказала Мэри. — Я его еще не видела. Подожди минутку, сейчас спрошу Питера. — И, возвратясь к телефону, заявила: — Мойра, Питер говорит, этот капитан, когда напьется, задаст тебе жару.

— Так-то лучше, — сказала мисс Дэвидсон. — Ладно, в субботу я с утра у вас. Кстати, джин я больше не пью.

— Не пьешь джин?

— Вредная штука. Разъедает все внутренности, от него язвы. У меня каждое утро язвы, вот я его и бросила. Перешла на коньяк. К концу недели шестую бутылку прикончу. Коньяку можно выпить сколько угодно.

В субботу утром Питер Холмс на велосипеде отправился на станцию. Здесь он встретил Мойру Дэвидсон. Она была тоненькая, очень белокожая, с прямыми светлыми волосами, ее отцу принадлежала небольшая скотоводческая ферма Харкауэй близ Бервика. На станцию Мойра приехала в фасонистой коляске о четырех колесах, отыскавшейся год назад на складе старых автомобилей и за немалые деньги переделанной на конную тягу: в оглоблях красуется очень недурная бойкая серая кобылка, на Мойре ярчайшие красные брюки, того же цвета блузка, и губная помада, и ногти на руках и ногах, все в тон. Она помахала рукой подошедшему к лошади Питеру, соскочила на землю и небрежно привязала вожжи к перилам, у которых когда-то выстраивалась очередь в ожидании автобуса.

— Привет, Питер, — сказала она. — Мой кавалер еще не явился?

— Явится с этим поездом. А ты когда же выехала из дому? — До Фолмута ей надо было одолеть двадцать миль.

— В восемь. Просто жуть.

— Позавтракала?

Она кивнула:

— Коньяком. И не возьмусь больше за вожжи, пока не хлебну еще.

Питер озабоченно посмотрел на нее.

— И ты ничего не ела?

— Есть? Яичницу с ветчиной и прочую дрянь? Милый мальчик, вчера у Саймсов была вечеринка. И меня потом стошнило.

Они пошли к платформе встречать поезд.

— Когда же ты легла спать? — спросил Питер.

— Около половины третьего.

— Не знаю, как ты выдерживаешь. Я бы не смог.

— А я могу. Я могу вести такую жизнь, сколько потребуется, а осталось уже недолго. Так зачем тратить время на сон? — Она засмеялась, смешок прозвучал не совсем естественно. — Никакого смысла.

Питер не ответил, в сущности, она совершенно права, только он-то устроен иначе. Они постояли на платформе, пока не подошел поезд, и встретили капитана Тауэрса. Он приехал в штатском — легкая серая куртка и спортивные светло-коричневые брюки, в их покрое что-то американское, и он выделяется среди толпы, сразу видно иностранца.

Питер познакомил его с Мойрой. Когда спускались с платформы, американец сказал:

— Я сто лет не ездил на велосипеде, пожалуй, еще свалюсь.

— Мы можем предложить вам кое-что получше, — сказал Питер. — Мойра тут со своей тележкой.

Тауэрс поднял брови:

— Простите, не понял.

— Спортивная машина, — сказала девушка. — «Ягуар» новейшей марки. У вас такие называются как будто «буревестник». Последняя модель, всего одна лошадиная сила, но на ровной местности делает добрых восемь миль в час. Черт, до чего выпить хочется!

Подошли к тележке с заложенной в нее серой кобылкой; Мойра пошла отвязывать вожжи. Американец отступил на шаг и оглядел сверкающую под солнцем щеголеватую коляску.

— Послушайте, да у вас замечательная тачка! — воскликнул он.

Девушка расхохоталась.

— Тачка! Вот именно тачка — самое подходящее название! Нет-нет, Питер, я ничего худого не прибавлю. Тачка и есть. У нас в гараже стоит большой «форд», но я его не взяла. Садитесь, я поддам газу и покажу вам, какую мы развиваем скорость.

— А у меня здесь велосипед. Я поеду побыстрей и встречу вас у дома.

Капитан Тауэрс забрался в тележку. Мойра села рядом, взялась за кнут и рысцой-пустила серую кобылку вслед за велосипедистом.

— Мне надо сделать еще кое-что, прежде чем мы выедем из города, — сказала она спутнику. — Надо выпить. Питер очень милый, и Мэри тоже, но они слишком мало пьют. Мэри говорит, от этого у ее дочки болит животик. Надеюсь, вы не против. А если угодно, выпейте хоть кока-колу.

Капитан Тауэрс был несколько ошеломлен, но и оживился. Давно уже не бывал он в обществе подобных молодых особ.

— Составлю вам компанию, — сказал он. — За последний год я столько выпил кока-колы, что хватило бы погрузиться моей подлодке вместе с перископом. Охотно глотну спиртного.

— Значит, мы подходящая парочка, — заметила Мойра и ловко повернула свой экипаж на главную улицу.

Несколько машин стояли заброшенные, носом к тротуару; они стояли так уже больше года. На улицах было теперь так мало движения, что они никому не мешали, а чтоб отбуксировать их отсюда, не хватило горючего. Мойра остановила лошадку перед отелем «Причал», спрыгнула на тротуар, привязала вожжи к бамперу одной из безжизненных машин и повела Тауэрса в дамскую гостиную.

— Что вам заказать? — спросил он.

— Двойную порцию коньяку.

— Разбавить?

— Капельку содовой и побольше льда.

Он передал заказ бармену и постоял минуту, задумавшись, а Мойра тем временем присматривалась к нему. Американского виски здесь никогда не бывало, шотландского не было уже много месяцев. К австралийскому Тауэрс, невесть почему, относился с подозрением.

— Первый раз слышу, чтобы так разбавляли коньяк, — заметил он. — Каково это?

— Не ударяет в голову, но забирает постепенно. Придает духу. Потому я его и пью.

— Пожалуй, я останусь верен виски. — Тауэрс спросил себе порцию и с улыбкой повернулся к Мойре. — А вы, видно, много пьете?

— Мне все это говорят. — Она взяла у него из рук стакан, достала из сумочки пачку сигарет — смесь южноафриканского и австралийского табака. — Хотите курить? Гадость ужасная, но ничего другого я не могла достать.

Тауэрс предложил ей свои сигареты — такую же гадость, чиркнул спичкой. Мойра пустила из ноздрей облако дыма.

— По крайней мере разнообразие, — сказала она. — Как ваше имя?

— Дуайт. Дуайт Лайонел.

— Дуайт Лайонел Тауэрс, — повторила она. — А я Мойра Дэвидсон. У нас в двадцати милях отсюда скотоводческая ферма. А вы капитан подводной лодки, да?

— Совершенно верно.

— Шикарная карьера? — съязвила Мойра.

— Мне оказали большую честь, назначив меня командиром «Скорпиона», — спокойно сказал Тауэрс. — Я и сейчас считаю, что это большая честь.

Мойра опустила глаза.

— Извините. Трезвая я веду себя по-свински. — Она залпом выпила коньяк. — Возьмите мне еще, Дуайт.

Он взял ей еще коньяку, но ограничился своей порцией виски.

— Скажите, а чем вы занимаетесь в свободное время? — спросила девушка. — Играете в гольф? Ходите под парусом? Ловите рыбу?

— Больше ловлю рыбу, — сказал он. В памяти всплыл давний отпуск вдвоем с Шейрон на мысе Гаспе, но он отогнал воспоминание. Думать надо о настоящем, а прошлое забыть. — Для гольфа жарковато, — сказал он. — Капитан-лейтенант Холмс что-то говорил насчет купанья.

— Проще простого. И сегодня во второй половине дня в клубе парусные гонки. Вам это подходит?

— Даже очень, — с удовольствием отозвался Тауэрс. — А какая у него яхта?

— Называется «Гвен двенадцать». Вроде непромокаемой лохани с парусами. Если Питеру некогда, я наймусь к вам в матросы.

— Если мы пойдем на яхте, пить больше не следует, — решительно сказал Тауэрс.

— Если вы будете командовать, как на флоте Соединенных Штатов, я не пойду к вам в матросы, — отрезала Мойра. — Наши корабли не стоят на приколе, не то что ваши.

— Хорошо, — невозмутимо отозвался Тауэрс. — Тогда я пойду к вам в матросы.

Мойра посмотрела на него в упор.

— Вас хоть раз кто-нибудь стукнул бутылкой по голове?

Тауэрс улыбнулся:

— Не раз и не два.

Она осушила свой стакан.

— Ладно, давайте выпьем еще.

— Нет, благодарю. Холмсы наверно уже гадают, что с нами стряслось.

— Скоро узнают, — был ответ.

— Едемте. Я хочу посмотреть на Австралию с высоты вашей тележки.

И капитан Тауэрс повел Мойру к выходу. Она покорно пошла. Но поправила:

— Это не тележка, а тачка.

— Ну нет. Мы ведь в Австралии. Значит, тележка.

— Ошибаетесь. Это Эбботская тачка. Ей больше семидесяти лет. Папа говорит, она американского производства.

Глаза Тауэрса блеснули живым интересом.

— Вот оно что! А я удивлялся, почему мне в ней что-то знакомо. Когда я был мальчишкой, у моего деда в штате Мэн в сарае стоял точно такой экипажик.

Нельзя позволять ему думать о прошлом.

— Возьмите лошадь под уздцы, пока я ее отсюда выведу. Эта машина плохо переключается на обратный ход. — Мойра порывисто села на место водителя и чуть не разорвала лошади рот удилами, так что Тауэрсу зевать не пришлось. Серая кобылка взметнулась было на дыбы, нацелилась на него передними ногами; он все же повернул ее к улице, прыгнул на сиденье рядом с Мойрой, и они помчались галопом. — Слишком она бойкая. На подъеме живо угомонится. Еще этот проклятый асфальт…

Они мчались вон из города, лошадь поминутно оскальзывалась на гладкой, как каток, дороге; американец обеими руками вцепился в сиденье и только недоумевал — до чего плохо девушка правит.

Через считанные минуты подкатили к дому Холмсов, серая была вся в мыле. Капитан-лейтенант с женой вышли навстречу гостям.

— Извини, что мы запоздали, Мэри, — преспокойно заявила мисс Дэвидсон. — Мне не удалось протащить капитана Тауэрса мимо забегаловки.

— Похоже, вы постарались наверстать потерянное время, — заметил Питер.

— Да, мы недурно прокатились, — сказал командир подводной лодки. Вылез из коляски, и его представили Мэри. Потом он обратился к Мойре: — Может быть, я повожу немного лошадь, чтобы она остыла?

— Прекрасно, — был ответ. — Не худо бы еще распрячь и отвести на выгон — Питер вам покажет что где. А я помогу Мэри приготовить обед. Питер, Дуайт хочет сегодня после обеда пройтись на твоей лодке.

— Я ничего подобного не говорил, — запротестовал американец.

— Нет, говорили. — Мойра оглядела взмыленную кобылку и порадовалась, что ее сейчас не видит отец. — Оботрите ее чем-нибудь… в тачке сзади, под торбой с овсом, есть холстина. Попозже я ее напою, но сперва мы сами выпьем.

Днем Мэри осталась с малышкой дома, потихоньку готовилась к приему гостей. Питер, Мойра и не слишком уверенно держащийся на велосипеде Дуайт Тауэрс покатили в яхт-клуб; ехали с полотенцами на шее, купальные трусики сунули в карманы, в клубе переоделись: пока идешь на яхте, можно изрядно вымокнуть. Суденышко оказалось закрытой со всех сторон фанерной скорлупкой с крохотным кубриком, но с неплохой оснасткой. Поставили паруса, спустили яхту на воду и пришли на линию старта за пять минут до начала гонок — американец правил, Мойра была у него матросом, а Питер остался на берегу в роли зрителя.

Гонщики были в купальных костюмах: Дуайт Тауэрс в старых светло-коричневых трусах, Мойра в белых с цветным узором трусиках и лифчике; на случай, если нажжет солнцем, прихватили с собой рубашки. Несколько минут маневрировали за линией старта, под теплыми солнечными лучами, кружа среди десятка других яхт разных классов и марок. Тауэрс уже несколько лет не ходил под парусами и никогда еще не управлял яхтой такого типа; но она оказалась послушной, и он быстро убедился, что она очень быстроходна. Когда раздался стартовый выстрел, капитан уже проникся доверием к своему судну; они стартовали пятыми; предстояло трижды пройти по треугольному маршруту.

Как обычно в заливе Порт-Филип, очень быстро поднялся ветер. Когда прошли первый круг, он был уже так силен, что планшир покрывала вода. Капитан Тауэрс, поглощенный главной задачей — при помощи руля и парусов не дать яхте опрокинуться и не сбиться с курса, уже ни на что больше не обращал внимания. Вырвались на второй круг, под ярким солнцем, в алмазных облаках сверкающих брызг дошли до дальнего поворота; слишком занятый своим делом, капитан не заметил, как Мойра ногой набросила петлю грота-шкота на утку, а сверху захлестнула стаксель-шкот. Подошли к бую — вехе поворота, капитан, искусно управляя, поднял румпель и отдал грота-шкот, но тот отравился на каких-нибудь два фута, и его заело. Налетел порыв ветра и почти остановил суденышко, Мойра, прикидываясь непонятливой, убрала стаксель, и яхту положило парусами на воду. Миг — и оба гонщика барахтаются рядом со своим судном.

— Вы не выпустили грота-шкот! — сердито крикнула Мойра. И еще через мгновенье: — О, черт, с меня лифчик слетел!

А на самом деле, упав в воду, она ухитрилась дернуть завязку на спине, и теперь лифчик качался на воде с нею рядом. Одной рукой Мойра ухватила его, скомандовала Тауэрсу:

— Подплывите с другого борта и садитесь на киль. Она сразу выпрямится.

И поплыла следом.

Издали они увидели — повернул и спешит к ним на выручку белый спасательный катер.

— Час от часу не легче, — сказала Мойра спутнику. — К нам спасателей несет. Помогите мне надеть эту штуку, пока они не нагрянули, Дуайт. — Лежа ничком на воде, она прекрасно справилась бы с этим и без посторонней помощи. — Правильно, завяжите покрепче. Да не так туго, я же не японка. Ну вот, хорошо. Теперь давайте выправим яхту и продолжим гонку.

Она вскарабкалась на киль, плоско выступающий из корпуса яхты на уровне воды, и стала на него, держась за планшир, а Тауэрс подплыл, глядя снизу вверх, восхищаясь ее гибкой фигуркой и ее дерзким бесстыдством. Всей своей тяжестью он навалился на ту же деревянную плоскость, — и яхта дернулась, поднимая с воды намокшие паруса, словно бы чуть поколебалась, и рывком выпрямилась. Девушка перевалилась через борт и, отбрасывая грота-шкот, комочком упала на дно. Дуайт забрался следом. Через минуту, не дав спасателям к ним подойти, они уже легли на курс, яхта с отяжелевшими намокшими парусами слушалась руля.

— Больше так не делайте, — сурово сказала Мойра. — Этот мой костюм — для солнечных ванн. Для купанья он не годится.

— Понятия не имею, как я оплошал, — виновато сказал Тауэрс. — До этого все шло хорошо.

Они закончили гонку без дальнейших приключений, к финишу прибыли предпоследними. Направились к берегу, Питер вошел по пояс в воду им навстречу. Ухватился за борт, развернул яхту носом к ветру.

— Хорошо сходили? — спросил он. — Я видел, вы разок опрокинулись.

— Сходили прелестно, — заявила Мойра. — Сперва Дуайт нас перевернул, а потом с меня слетел лифчик, так что развлекались вовсю. Ни минуты не скучали. Скорлупка отличная, Питер.

Они спрыгнули в воду, подтащили яхту к берегу, спустили паруса и на тележке вкатили ее по пандусу на берег, на стоянку. Потом прошли в конец пирса, искупались и уселись на теплом предвечернем солнышке, под защитой утеса, заслоняющего пирс от резкого ветра с моря, закурили.

Американец оглядывал синие воды, рыжие утесы, стоящие на приколе моторные лодки, их качало волной.

— Хорошо у вас тут, — сказал он задумчиво. — Яхт-клуб невелик, но такого славного я еще не видал.

— Здесь не принимают гонки уж очень всерьез, — заметил Питер. — В этом весь секрет.

— В этом для всего на свете секрет, — заявила Мойра. — Питер, когда опять можно будет выпить?

— Народ соберется к восьми, — ответил он и обратился к гостю: — Мы пригласили на вечер несколько человек. Я подумал, сперва мы поужинаем в отеле, в ресторане. Это проще, чем хозяйничать дома.

— Ну конечно. Прекрасно придумано.

— Неужели вы опять потащите капитана Тауэрса в «Причал»?

— Да, мы думали там поужинать.

— По-моему, это очень неразумно, — мрачно сказала Мойра.

Американец засмеялся:

— Вы распускаете обо мне дурную славу.

— Сами виноваты, — возразила Мойра. — Я изо всех сил покрываю ваши грехи. Даже не собираюсь рассказывать, как вы с меня сорвали лифчик.

Дуайт Тауэрс поглядел на нее в замешательстве — и расхохотался. Так весело, не сдерживаемый мыслями о прошлом, он не смеялся уже целый год.

— Ладно, — сказал он наконец. — Сохраним секрет, пускай это останется между нами.

— Я-то сохраню, — чопорно изрекла Мойра. — А вы сегодня вечером, когда порядком выпьете, наверно станете про это болтать направо и налево.

— Пожалуй, нам пора переодеться, — предложил Питер. — Я сказал Мэри, что мы вернемся домой к шести.

Они прошли по пирсу в клуб, переоделись и покатили на велосипедах к дому Холмсов. Мэри застали в саду, она поливала цветы. Потолковали о том, как лучше добираться до отеля, и решили запрячь серую и поехать в «тележке» Мойры.

— Так будет лучше для капитана Тауэрса, — заметила она. — После второго визита в ресторан ему нипочем не одолеть вашу горку на велосипеде.

И она пошла с Питером на выгон ловить и запрягать кобылку. И пока заправляла ей в рот удила и накидывала уздечку, спросила:

— Ну, как я действую, Питер?

Он расплылся в улыбке:

— Замечательно. С тобой он ни на минуту не соскучится.

— Что ж, Мэри от меня того и хотела. По крайней мере он еще не пролил ни слезинки.

— Если ты и дальше будешь так на него наседать, его скорее хватит удар.

— Не знаю, сумею ли я довести до этого. Я уже исчерпала почти весь свой репертуар. — И она опять занялась кобылкой.

— За этот вечер на тебя, пожалуй, еще снизойдет вдохновение, — заметил Питер.

— Возможно.

Вечер шел своим чередом. Поужинали в «Причале», уже не так торопясь, как в первый раз, одолели подъем в гору, распрягли и пустили на ночь на выгон серую кобылку и к восьми готовы были встречать гостей. На скромную вечеринку явились четыре пары: молодой врач, еще один морской офицер, веселый молодой человек, которого представили как хозяина чертополошной фермы — это занятие так и осталось для американца загадкой, — и молодой владелец крохотного механического заводика, все с женами. Три часа кряду все танцевали и пили, старательно избегая сколько-нибудь серьезных разговоров. Вечер выдался теплый, в комнате становилось все жарче, очень скоро мужчины сбросили пиджаки и галстуки, патефон крутился без передышки — пластинкам не предвиделось конца, половину Питер по случаю вечеринки взял взаймы. Окна, затянутые москитной сеткой, распахнуты были настежь, однако в комнате плавали тучи сигаретного дыма. Питер опять и опять опорожнял переполненные пепельницы; порой Мэри собирала пустые стаканы, перемывала их на кухне и приносила снова. Наконец около половины одиннадцатого она подала на подносе чай, булочки с маслом и печенье — в Австралии это общепринятый знак, что вечеринка завершается. И вскоре гости начали разъезжаться, не слишком уверенно держась на своих велосипедах.

Мойра и Дуайт пошли по небольшой аллейке проводить до ворот доктора с женой. Потом повернули к дому.

— Славный получился вечер, — сказал капитан. — И все эти люди очень славные.

После жаркой и душной комнаты приятно было оказаться в саду, в прохладе. Стало очень тихо. Меж деревьями, под небом, полным звезд, виднелся берег, уходящий от Фолмута к Нелсону.

— В доме ужасно жарко, — сказала Мойра. — Я еще побуду здесь перед сном, освежусь.

— Я принесу вам что-нибудь накинуть на плечи.

— Принесите лучше чего-нибудь выпить, Дуайт.

— Но не крепкого?

Она покачала головой.

— Треть стакана коньяку и побольше льда, если еще осталось.

Дуайт пошел в дом. Когда он вернулся, неся в каждой руке по стакану, Мойра сидела в темноте на краю веранды. Взяла стакан, коротко поблагодарила, Дуайт сел рядом. После нескольких часов шума и суеты мирная тишина в вечернем саду — истинное облегчение.

— Как славно немножко посидеть спокойно, — сказал он.

— Пока не начали кусаться москиты, — заметила Мойра. На обоих чуть повеял теплый ветерок. — Хотя при таком ветре, пожалуй, москитов не будет. Я так напилась, что если и лягу — не усну. Буду всю ночь ворочаться с боку на бок.

— Вы и вчера поздно легли? — спросил Тауэрс.

Мойра кивнула:

— И позавчера тоже.

— По-моему, вам бы надо попробовать для разнообразия в кои веки лечь пораньше.

— А что толку? — резко спросила Мойра. — В чем теперь вообще есть хоть капля толку? — Он и не пытался ответить, и немного погодя она спросила: — Зачем Питер идет к вам на «Скорпион», Дуайт?

— Он наш новый офицер связи.

— А прежде у вас был такой офицер?

Тауэрс покачал головой:

— Никогда не было.

— А теперь зачем вам его дают?

— Право, не знаю. Может быть, надо будет обойти австралийские воды. Приказа я еще не получил, но так мне говорили. Похоже, у вас на флоте капитан все узнает последним.

— Так куда, говорят, вы направитесь?

Дуайт чуть помешкал с ответом. Правила секретности отошли в прошлое, однако требуется некоторое усилие, чтобы об этом вспомнить: действует сила привычки, хотя во всем мире у тебя не осталось врагов.

— Говорят, нам предстоит небольшой рейс к Порт-Морсби, — сказал он. — Может быть, это только слухи, но больше мне ничего не известно.

— Но ведь Порт-Морсби кончился?

— Думаю, да. Их радио давно уже молчит.

— Но тогда нельзя же там высадиться?

— Иногда кому-то надо пойти и посмотреть, что и как. Из лодки мы выйдем, только если уровень радиации близок к норме. Если он высок, я даже не всплыву на поверхность. Но бывает, что кому-то надо пойти и все увидеть своими глазами. — Тауэрс помолчал, в саду под звездами повисла недолгая тишина. — Есть такие места, на которые надо поглядеть, — сказал он наконец. — Откуда-то из-под Сиэтла поступают радиосигналы. Смысла в них нет, время от времени доходит какая-то мешанина из тире и точек. Возможно, там кто-то жив, но не умеет обращаться с передатчиком. В северном полушарии происходит много странного, и кто-то должен отправиться туда и посмотреть, в чем дело.

— А разве там кто-то мог выжить?

— Не думаю. Но это не исключено. Человеку пришлось бы существовать в наглухо закупоренном помещении, куда весь воздух поступает через фильтры, да еще как-то запастись продуктами и водой. Не думаю, чтобы это удалось.

Мойра кивнула.

— А правда, что и Кэрнс кончился?

— Думаю, что да… и Кэрнс, и Дарвин. Возможно, нам надо будет пройти и туда, посмотреть, что в них делается. Возможно, поэтому к нам и прикомандировали Питера. Эти воды ему знакомы.

— Кто-то говорил папе, что лучевая болезнь уже появилась в Таунсвиле. По-вашему, это верно?

— Право, не знаю, не слыхал. Но очень может быть. Таунсвил южнее Кэрнса.

— И эта болезнь будет все распространяться к югу и дойдет до нас?

— Так говорят.

— У нас в южном полушарии никаких бомб не взрывали, — гневно сказала Мойра. — Почему должно докатиться и до нас? Неужели никак нельзя это остановить?

Тауэрс покачал головой.

— Ничего нельзя сделать. На юг дует ветер. Очень трудно избежать того, что приносит ветер. Просто невозможно. Волей-неволей надо принять то, что надвигается, и принять мужественно.

— Я этого не понимаю, — упрямо сказала девушка. — Когда-то нам говорили, будто никакой ветер не переходит экватор и мы в безопасности. А теперь оказывается, никакой безопасности нет и в помине.

— Мы никогда не были в безопасности, — негромко сказал Тауэрс. — Даже если бы это было верно в отношении тяжелых частиц, то есть радиоактивной пыли, — а это тоже неверно, все равно путем диффузии распространяются легчайшие частицы. Они уже проникли сюда. Фоновый уровень радиации здесь сегодня в восемь, а то и в девять раз выше, чем был до войны.

— Это нам, похоже, не вредит, — возразила Мойра. — А вот как насчет пыли, про которую все говорят? Ее что же, приносит ветер?

— Да. Но никакой ветер не дует прямиком из северного полушария в южное. Иначе все мы уже умерли бы.

— И жаль, что не умерли, — с горечью сказала девушка. — А то ведь пытка — сидишь и ждешь казни.

— Может быть, и так. А может быть, это — время спасения души.

Помолчали.

— Почему это так долго тянется, Дуайт? — спросила наконец Мойра. — Почему бы ветру не дунуть напрямик и не покончить со всем этим?

— В сущности, все довольно просто, — начал объяснять Дуайт. — В каждом полушарии ветры описывают огромные, в тысячи миль, спирали между полюсом и экватором. В северном полушарии своя система воздушных потоков, в южном — своя. Но разделяет их не тот экватор, который мы видим на глобусе, а так называемый экватор давления, и он в разное время года смещается то к северу, то к югу. В январе Индонезия и Борнео целиком входят в северную систему, а в июле разделяющая полоса смещается к северу, так что Индия, Сиам и все, что лежит южнее этой черты, оказывается в южной системе. И в январе северные ветры заносят к югу радиоактивную пыль, которая выпала, допустим, в Малайе. А в июле включается южная система, и уже наши ветры подхватывают пыль и несут сюда. Потому все и происходит так медленно.

— И ничего нельзя поделать?

— Ничего. С таким исполинским явлением человечеству не справиться. Надо примириться с тем, что есть.

— Не желаю я мириться! — вспылила Мойра. — Это несправедливо. В южном полушарии никто не бросал никаких бомб — ни водородных, ни кобальтовых, никаких. Мы тут ни при чем. С какой стати нам умирать из-за того, что другие страны, за десять тысяч миль от нас, затеяли войну? Это несправедливо, черт возьми.

— Да, несправедливо, — подтвердил Тауэрс. — Но так уж вышло.

Опять помолчали, потом Мойра сказала гневно:

— Я не смерти боюсь, Дуайт. Рано или поздно все мы умрем. Но обидно столько всего упустить. — Она повернулась, посмотрела на него при свете звезд. — Мне уже нигде не побывать, кроме Австралии. А я всю жизнь мечтала увидать улицу Риволи. Наверно, потому, что так романтически звучит. Глупо, ведь наверно это улица как улица. Но мне всегда хотелось на нее поглядеть, а теперь я ее не увижу. Потому что больше нет никакого Парижа, ни Лондона, ни Нью-Йорка.

Дуайт мягко улыбнулся.

— Очень может быть, что улица Риволи еще существует, и в витринах магазинов чего только нет, и все прочее цело. Не знаю, бомбили Париж или нет. Возможно, там все как было, и улица под солнцем такая, какую вам хотелось увидеть. Я именно так предпочитаю думать о подобных местах. Просто там больше никто не живет.

Мойра порывисто встала.

— Я не таким хотела все увидеть. Город мертвых… Принесите мне еще выпить, Дуайт.

Он не встал, только улыбнулся.

— Ни в коем случае. Вам пора спать.

— Тогда я сама возьму. — Она сердито прошагала в дом. Звякнуло стекло, и тотчас Мойра вышла, стакан в руке налит больше чем наполовину, и в нем плавает кусок льда. — В марте я собиралась на родину, — объявила она. — В Лондон. За сколько лет было все условлено. Я должна была провести полгода в Лондоне и на континенте, а домой вернуться через Америку. Повидала бы Мэдисон-авеню. Несправедливо это, черт побери.

Она хлебнула из стакана и с брезгливой гримасой отвела руку.

— Фу, что за гадость я пью?

Дуайт поднялся, взял у нее стакан, понюхал.

— Это виски.

Мойра опять взяла стакан, тоже понюхала.

— Да, правда, — неуверенно сказала она. — После коньяка это, наверно, меня прикончит. — Подняла стакан неразбавленного виски, залпом выпила, кубик льда швырнула в траву. При свете звезд попыталась остановить блуждающий взгляд на лице Тауэрса.

— У меня никогда уже не будет семьи, как у Мэри, — пробормотала она. — Так несправедливо. Даже если ты нынче ляжешь со мной в постель, у меня уже не будет семьи, не останется времени. — Она истерически засмеялась. — Забавно, черт побери. Мэри боялась, ты увидишь ее малышку и сохнущие пеленки и расплачешься. Как один их гость, летчик, командир эскадрильи. — Теперь язык у нее заплетался. — П-пусть он все время б-будет з-занят. — Мойра пошатнулась, ухватилась за столбик веранды. — Так она сказала. Н-не скучает ни м-минуты. И чтоб не видел м-маленькую… вдруг он з-заплачет. — По щекам Мойры заструились слезы. — Она не подумала, в-вдруг не ты заплачешь, а я.

Она мешком повалилась на пол веранды и разрыдалась. После минутного колебания командир подводной лодки наклонился, тронул ее за плечо, выпрямился, опять помедлил в нерешимости. Потом повернулся и вошел в дом. Мэри он нашел в кухне за мытьем посуды.

— Миссис Холмс, — начал он не без смущения, — может быть, вы выйдете на веранду посмотрите сами. Мисс Дэвидсон сейчас выпила после коньяка стакан чистого виски. Мне кажется, надо бы кому-то уложить ее в постель.