На берегу спокойных вод

Эрикс

Я проснулся и огляделся. Все оставалось примерно таким же, как обычно.

— Привет, Джули, — сказал я. — Уже встала?

Джули не ответила. И не могла ответить. Она была просто моим воображаемым партнером по играм. Возможно, я сошел с ума, но по крайней мере я знал, что Джули — это кто-то, кого я сотворил сам.

Я вылез из кровати, принял душ, оделся. Все было как обычно. И все же меня не покидало чувство, будто что-то изменилось.

Я не знал, что меня больше всего раздражает в окружающих меня декорациях. Я запретил себе раздражаться. У меня была одна комната и ванная. Снаружи была веранда, окруженная стеклянной загородкой. Я мог там гулять и загорать. Похоже, они заставляли солнце сиять целый день, без выходных. Я часто задавался вопросом, что случилось с дождливыми днями, которые я помнил с юности. Возможно, дождливые дни и были, просто я не видел их. Я давно уже подозревал, что моя комната со своим стеклянным дополнением находилась внутри какого-то другого здания, по-настоящему огромного, где кто-то строго контролировал свет и климат, делая их такими, какими было задумано. Очевидно, они хотели, чтобы целый день сияло чуть приглушенное легкой дымкой солнце. Кстати, самого солнца я здесь никогда не видел. Только белое небо и исходящий от него свет. Он мог исходить и от прожекторов, как я понимал. Они не позволяли мне видеть слишком много.

Впрочем, я заметил их камеры. Это были миниатюрные устройства, «Сони», насколько я мог определить, их крошечные матово-черные головки все время крутились, удерживая меня в поле зрения. В моей единственной комнате тоже были камеры, во всех четырех углах, они прятались за стальными сетками, чтобы я не мог вырвать их из стены, даже если бы захотел. Камеры были и в ванной. Меня это бесило. В первые дни моего пребывания здесь я орал на эти стены: «Эй, что это с вами, ребята, у вас что, нет никого понятия о частной жизни? Мужик что, уже и отлить не может без вашего наблюдения?» Но никто мне не отвечал. Никто не разговаривал со мной. Я находился здесь уже семьдесят три дня, об этом говорили отметины, которые я делал на пластиковом столе, чтобы не сбиться со счета. Правда, иногда я забывал процарапывать столешницу, так что не удивился, если бы выяснил, что мое заключение длится намного дольше. И разрешили мне делать записи, но не дали компьютера. Неужели они боялись, что я мог что-то проделать с компьютером? Я не представлял что. Дали они мне и кое-какое чтиво. Одно старье. «Моль Фландерс». «Королевская идиллия». «Илиада» и «Одиссея». Все в этом роде. Хорошие книги, но не вполне уместные. И еще они никогда не показывались сами.

Что бы это значило? Я не мог догадаться. Я даже не знал, как они выглядели. Они сграбастали меня семьдесят три дня назад. Уже тогда начали происходить странные вещи. Я был дома. Получил срочный факс. Президентский офис. «Вы срочно нужны нам». Я отправился туда. Вообще-то они прислали за мной людей. Людей, которые не отвечали на мои вопросы. Я пытался что-то выяснить. Что бы это значило? Вам все объяснят на месте — вот единственное, что они мне говорили.

А потом я оказался здесь. Мне дали номер, сказали, чтобы я отдохнул, совещание скоро начнется. В ту первую ночь я заснул и был разбужен звуком стрельбы. Я бросился к двери. Она была заперта. До меня доносились крики людей, звуки борьбы в коридоре. А затем наступила тишина. Она длилась и длилась.

Сначала я обрадовался, что оказался жив. Других, как я подозревал, поубивали. Тех людей с постными лицами, которые привели меня сюда. Все мертвы, я был в этом уверен. Я единственный, кто выжил. Но зачем? Что от меня хотели?

За дверьми своего номера я стал различать какие-то звуки. Было похоже, будто некто что-то строит. Они занимались не чем иным, как ограничением моей мобильности. Обрезали мой трехкомнатный номер до размеров комнаты, ванной и застекленной веранды. Зачем они это делали? Что бы это значило?

Вся чертовщина заключалась в том, что я догадывался, что все это значило. По крайней мере мне так казалось. Но я не хотел признаваться в этом самому себе.

Потом пришло время тестов. Это случилось несколько недель назад. Они просовывали инструменты через дырку в потолоке. Какие-то твари рассматривали меня, твари на другом конце кабеля записывали все мои данные. Я слегка обезумел во время этих процедур. Я знал, что они пару раз усыпляли меня. Когда я приходил в себя, то обнаруживал на теле порезы и следы уколов. Синяки. Они ставили на мне опыты. Пытались что-то выяснить. Использовали меня, как морскую свинку. Но для чего? Просто потому, что я заварил всю эту кашу? Это было несправедливо. Они не имели права этого делать. Это была не моя вина.

Через некоторое время я изобрел себе воображаемого компаньона. Чтобы было с кем поговорить. Они, наверное, думали, что я спятил. Но мне необходимо было с кем-то поговорить. Я просто не мог все время мысленно разговаривать сам с собой.

— Итак, слушай, Джули, как я понимаю, все это началось с того момента, как мы с Гомесом отправились на Алкемар. Кажется, я не рассказывал тебе об Алкемаре, так?

Конечно, рассказывал. Но Джули всегда была покладистой.

— Нет, ты никогда не упоминал о нем. Что такое Алкемар?

— Это планета. Довольно далеко от Земли. Лететь туда долго. Но я туда отправился. И Гомес со мной. Там-то мы и сделали открытие, которое перевернуло весь мир.

— Что вы нашли? — спросила Джули.

— Что ж, позволь мне перенести тебя в те далекие дни…

Я околачивался в баре в Таосе, когда наткнулся на Гомеса, склонившегося над миской с крутыми яйцами. Мы разговорились, как могут разговориться сонным утром в сонном маленьком городке в Нью-Мексико незнакомцы, которым весь долгий день предстоит накачиваться пивом и предаваться мечтам.

Гомес был невысоким крепышом из Санта-Фе. Художник. Приехал в Таос, чтобы заработать немного баксов, рисуя портреты туристов. Он получил степень по истории искусств в Университете Нью-Мексико. Но больше всего его интересовали инопланетные артефакты.

— Правда? — удивился я. — Меня это барахло тоже интересует.

Ты должна помнить, как обстояли дела в те дни. Исследование космоса было делом новым. Оно началось с полетом корабля с двигателем Дикстры, первым путешествием на сверхсветовой скорости, которое, собственно, и сделало изучение космоса возможным. В открытом космосе Дикстру можно было использовать только в межзвездном пространстве. Подойдя к звезде ближе, необходимо было включать для маневрирования ионные двигатели. Вот тогда и сгорало топливо. А топливо стоило денег.

Так начался поиск. Поиск разумной жизни. Да, это было большое дело. Но все происходило выше того уровня, на котором вращался я. Или хотел вращаться. Я хотел сделать деньги на артефактах. Это был огромный рынок. Особенно в первые десять лет рывка в космос, когда всем до смерти хотелось обзавестись каким-нибудь кусочком дерьма с чужой планеты. Положить его на каминную полку. «Видите эту штучку? Ее привезли с Арктура 5. У меня есть бумаги, подтверждающие это». Людей хлебом не корми — дай только повод похвалиться. Понемногу мода на инопланетные безделушки начала проходить, но потребность в них все еще оставалась велика. К тому времени, как я вошел в бизнес, коллекционеры стали гораздо разборчивее. Вещицы, которые ты им приносил, должны были обладать художественными достоинствами, как они выражались. Вы знаете, как оценивать художественные достоинства? Я не знаю. Вот почему я и прихватил Гомеса. Если Гомес со всеми его степенями скажет, что это хорошо, дилерам придется ему поверить.

Я был квалифицированным пилотом. Я пару лет водил корабли для НАСА, пока разница во мнениях с начальником не лишила меня работы. Пришлось искать способ попасть обратно. Гомес был на пару лет младше меня, но полностью разделял все мои идеи.

Он был молод, хотел путешествовать и был преисполнен решимости дешево продать свои услуги за привилегию попасть в открытый космос. Оценщик — очень важная фигура в такого рода экспедициях. Вам необходим человек, который имеет представление о современном рынке и о том, сколько дилеры готовы выложить за «подлинный инопланетный артефакт». Вам также нужен парень, способный подготовить и подписать сертификат о происхождении, документ, содержащий сведения о том, откуда артефакт взят. Несмотря на молодость, у Гомеса была прекрасная репутация в среде искусствоведов. Если Гомес утверждал, что это настоящий инопланетный товар, дилеры знали, что покупают не какую-то подделку, сработанную в Калькутте или в Джерси.

Был еще аспект охоты за древностями. Конечно, главной идеей было разыскать существ, которые оставили все эти вещи. Но этих ребят днем с огнем не сыщешь. Что случилось с исчезнувшими цивилизациями галактики? Этот вопрос интересовал чертову прорву людей. Ты ведь знаешь, какой интерес вызывают на Земле исчезнувшие народы? Не знаешь, Джули? Ну, поверь мне на слово. Люди находят это романтичным.

Хотя первый ажиотаж и схлынул, инопланетные артефакты оставались в хорошей цене. Даже при условии, что множество людей занималось подделками, руины, разбросанные здесь и там по всей галактике, все еще были далеки от полного уничтожения. Просто слишком много планет, слишком много руин. И недостаточно космических кораблей.

Итак, мы с Гомесом толковали обо всем этом, утопая в густом сигаретном дыму и пивных парах, среди индейцев, туристов и фермеров. Через некоторое время Гомес сказал: «Знаешь, Далтон, мы могли бы стать хорошей командой. Ты — космический водила, я приобрел кое-какие навыки оценщика».

— Согласен, — сказал я ему. — Но у нас нет одной важной вещи. Корабля. И еще «крыши».

Вкладывать деньги в космические корабли, отправляющиеся на охоту за древностями, было в те дни популярным бизнесом. Ты бы удивилась, узнав, какая масса народу старалась приобщиться к этому. Какое-то время каждая страна чувствовала себя обязанной послать хотя бы один корабль ради национального престижа. Был период, когда в наличии имелось больше кораблей на ходу, чем людей, способных ими управлять. У меня же было ноу-хау и правильное отношение к делу. Я хочу сказать, что я не был борцом за чистую науку. Мне нравилось получать прибыль.

— Возможно, я бы смог найти кое-что, — сказал Гомес. — Я знаю кое-каких людишек, делал для них оценку в прошлом году. Они остались довольны результатами. Я слышал, как они говорили об экспедиции в открытый космос.

— Звучит заманчиво, — сказал я. — Пятьдесят на пятьдесят, по рукам? Где нам найти этих ребят?

— Сейчас позвоню, — сказал Гомес.

Он вышел и вернулся через несколько минут.

— Я говорил с мистером Рахманом из Хьюстона. Он заинтересовался. Послезавтра встреча.

— Рахман? Что это за имя? Араб?

— Индонезиец.

Рахман снимал люкс в отеле «Звезда Техаса». В городе он был по своим нефтяным делам — вел переговоры кое с кем из техасских воротил. Он был довольно тощим, слегка подкопченным, на оттенок темнее Гомеса. Маленькие усики. Одежда явно не индонезийского покроя. Итальянский шелковый костюм стоил не меньше тысячи. Хоть и был мусульманином, не разводил никаких церемоний по поводу отказа от алкоголя: налил нам по стаканчику «Джим Бим Резерв» и плеснул себе.

Некоторое время мы болтали о всяких пустяках, и у меня сложилось определенное впечатление, что у этого Рахмана и его людей была куча денег, которую они не знали куда деть. Что-то шепнуло мне на ушко, что это могли быть деньги от продажи наркотиков. Не то чтобы я принял Рахмана за дилера. Но среди индонезийских инвесторов он казался серьезной фигурой, а его возможности выглядели несколько тяжеловато для чисто нефтяного бизнеса. Но что я мог знать? Просто впечатление, а также тот факт, что он проявил готовность иметь дело со мной и Гомесом, не очень-то знакомой ему парой.

Первым делом он поинтересовался моим послужным списком. Он выглядел весьма внушительно, поскольку я сам себя представлял. Пару лет я водил корабли для НАСА, но потом потерял работу, поспорив с начальством. После этого я получил место в частной компании, для которой гонял корабли, курсировавшие между Землей и колонией L-5. Все шло хорошо, пока L-5 не развалилась, и я вновь не оказался без работы. Для подтверждения у меня при себе были документы и газетные вырезки.

— Ваши рекомендации выглядят солидно, мистер Далтон, — сказал Рахман. — Мистера Гомеса я уже видел в работе. Мы хотели бы заключить с вами контракт. Зарплата плюс десять процентов от дохода со всего, что вы найдете, — это вам на двоих с мистером Гомесом. Что вы на это скажете?

— Мне бы понравилось больше, если бы вы предложили по десять процентов каждому из нас. Это ни в коем случае не ультиматум, но это было бы чудесно.

Рахман задумался. По-моему, он размышлял о том, что с его стороны эта сделка была всего лишь способом отмыть некоторое количество нечистых денег. Вопрос о прибыли был вторичен. Группа Рахмана зарабатывала здесь, на Земле.

— Полагаю, мы сможем договориться, — сказал Рахман. — Едем со мной в Джакарту, и вы осмотрите наш корабль. Если он вам понравится, мы подпишем бумаги. Когда вы сможете выехать?

— Хоть сейчас, — сказал я, глядя на Гомеса. Он кивнул.

«Город Джакарта» был отличным кораблем. Произведен в Германии, принадлежал индонезийцу. «Крауц» делал в те дни превосходные корабли. Мы подписали контракт, загрузили припасы, я сделал несколько телефонных звонков, собрал кое-какую информацию, и через месяц мы отправились в путь.

Первой планетой, которую мы посетили, был Алкемар IV в созвездии Волопаса. Планета вращалась вокруг звезды типа «О» в скоплении Бородина — районе, плотно забитом звездами, две трети из которых имели планеты. Я дорого заплатил за эту информацию. Она мне досталась от техника, приписанного к британской картографической экспедиции. Он был не прочь слегка подзаработать на стороне. Нужно знать каналы, где можно получить информацию такого рода. Я хорошо разбираюсь в космических кораблях, но еще лучше — в налаживании связей и заключении сделок. Эти сведения влетели мне в копеечку, но были похожи на правду. Мой информатор сообщил, что, по его мнению, на Алкемаре есть руины, хотя его группа подобралась к планете недостаточно близко. Когда мы туда прибыли, то сразу поняли, что попали в яблочко. Теперь можно было расслабиться и предоставить инициативу Гомесу.

Проверив показания приборов, я обнаружил, что на Алкемаре IV было достаточно кислорода, а гравитация составляла девять десятых земной. Мы спустились по трапу, надеясь на хороший куш, как Лефковиц, когда он наткнулся на фризы Элджина XII и продал их за кучу денег Музею современного искусства в Нью-Йорке. Вообще-то я знал, что нам должно повезти, иначе я оказался бы в беде. Я израсходовал массу топлива. Маневрировать на субсветовой скорости в зоне планеты стоит немалых бабок.

Планета была желтовато-коричневой с вкраплениями зеленых пятен. Они показывали, где находилась вода и растительность. Мы произвели орбитальную разведку самых больших пятен и отыскали сектор, который выглядел вполне приемлемым для посадки. Вне всяких сомнений, экономичнее оставить корабль на орбите и курсировать туда-обратно на шатлле, но для этого требуется дополнительное оборудование, не говоря уже о самом шаттле. У нас его не было. И если бы мы нашли что-то стоящее, корабль нам понадобился бы на месте.

Руины там были, с этим порядок. Они были рассеяны на площади в несколько сотен акров, концентрические руины в джунглях. Их окружало то, что некогда было стеной. Пробы атмосферы оказались положительными, никаких вредных веществ, поэтому мы распаковали свои вездеходы и принялись за осмотр местности. Первые два дня ушли на то, чтобы освоиться.

Почти неделя ушла у нас на то, чтобы отыскать сектор, который выглядел стоящим пристального изучения. Он был расположен в самой чаще и напоминал развалины округлого здания. Возможно, храма. Во всяком случае, так мы стали называть его в отчетах. Мы начали осторожно обходить его, снимая все на камеру, потому что фильм об экспедиции тоже кое-чего стоит. Мы искали каких-нибудь вещей. Всегда хорошо обнаружить домашнюю утварь. Мебель, поделки, чашки, миски, доспехи, оружие — все, что будет хорошо выглядеть в музейной витрине или на стене у какого-нибудь богатого сноба. Беда в том, что такого рода вещички почти невозможно отыскать. Исчезнувшие инопланетяне оставили нам совсем немного. Это загадка. Дьявол, вообще все это загадка.

Мы подобрались к полуразрушенной лестнице, ведущей в глубь земли. Хороший знак. В большинстве руин ничего такого не обнаружишь. Я подмигнул Гомесу.

— Эта лесенка сделает нас богатыми, партнер.

Гомес пожал плечами.

— Не очень-то надейся. Исследователям уже приходилось разочаровываться.

— У меня есть предчувствие насчет этой дырочки, — сказал я ему.

Ступеньки, уходившие глубоко под землю, привели нас в большой зал. Это было мрачноватое место: низкий сводчатый потолок, выступающие из стен камни отбрасывали причудливые тени. На земле были разбросаны какие-то металлические предметы. Я поднял парочку и показал Гомесу. Он покачал головой: «Эти штуки не выглядят достаточно инопланетными».

В этом-то вся проблема нашей работы. У людей сложились достаточно четкие представления о том, как, по их мнению, должно выглядеть все инопланетное. Инопланетное должно выглядеть как нечто такое, чего на Земле не сыскать. Такое, что никому и в голову не придет сделать. Такое, что отдает тайной. В то же время это должно быть что-то вроде горшка или стула. Почти все, найденное на других планетах, было инопланетным только по определению. Дело в том, что многие горшки и чашки, привезенные оттуда, вполне могли быть найдены на Земле. И даже документ, с указанием того, где и когда предмет был обнаружен, не придавал ему ценности. Вещи, за которые люди платили наличностью, должны были выглядеть по-инопланетному, а не просто быть инопланетными. Они должны были соответствовать людскому представлению об инопланетных вещах. И в этом была вся загвоздка.

За первой подземной камерой была еще одна. Мы вошли в нее, обшаривая помещение белыми лучами своих фонарей. Там-то мы его и увидели. Предмет, который позже стали называть Эриксом.

Только не надо слишком восхищаться нашим красивым, но безрассудным поступком. На Земле каждый слышал об Эриксе. Ты тоже должна была слышать о нем. Возможно, в твоем кругу его называли инопланетной штукенцией. Но какое это имеет значение?

Он покоился на куске блестящей ткани, покрытой какими-то значками. Все это было водружено на невысокую каменную колонну с рифлеными гранями. Сам предмет казался сделанным из сверкающего металла, хотя никто никогда не исследовал этот материал. Размером он был с детскую голову и был вырезан, или отлит, или выкован в формах, которые ни мне, ни Гомесу видеть не приходилось. Сначала эти формы выглядели хаотическими, но, если присесть и присмотреться повнимательнее, в них можно было увидеть свою логику.

Эта штука светилась. Мерцала. Ее поверхности были изогнуты, но невозможно было определить, выпуклые они или вогнутые. Иногда она напоминала что-то одно, через минуту — другое. Грани не были идентичны. Оптический эффект, триумф глаза. Смотреть на нее было все равно, что смотреть на кубистскую свечу, поверхности и грани которой непривычны, но притягательны, которая с каждой минутой все сильнее приковывает к себе взгляд.

— Слушай, парень, мы нашли его, — сказал Гомес. — И пребольшой. Это станет находкой века. Но черт меня побери, если я могу определить, как это возникло — сделали его, или вырастили, или это природная форма.

Мы разговаривали недолго. Но мысли нас обуревали одни и те же. По крайней мере мне так кажется. А думал я так: вот она, здоровенная штуковина, горшок, из которого растет радуга. Мама всех инопланетных объектов. Не похожа ни на что, виденное раньше, и вместе с тем достаточно компактная, чтобы украсить каминную полку богатейшего человека в мире. Самый желанный предмет во Вселенной. Хорошая работа, парни, лучше не бывает.

Поглазев на нее немного, мы отправились на корабль и принесли в пещеру оборудование, предназначенное для переноски ценных предметов. Мы не касались находки руками. Нейтрально-поверхностный манипулятор поднял ее и поместил в мягкий контейнер. Мы не знали, хрупкая она или нет. Мы знали одно: надо довезти наше золотое яичко до рынка целеньким. Гомес даже пошутил по этому поводу.

— Мы кладем все наши яйца в одну корзину, — сказал он, когда мы размещали контейнер в грузовом отсеке. После этого Гомесу долго не хотелось шутить.

Мы решили не терять больше время на Алкемаре. Одна эта находка могла обеспечить наше будущее, и мы решили доставить ее в лучшем виде. Я стал приводить в действие двигатели, и тут-то нам был дан знак того, что все идет не так просто, как мы рассчитывали.

Двигатели молчали.

Джули, поверь мне, если двигатели твоего космического корабля молчат, тут мало сменить свечи или подбавить газу. Эти двигатели не рассчитаны на то, чтобы люди вроде нас с Гомесом фамильярничали с ними. Чтобы привести их в порядок, нужна целая команда техников и заводское оборудование. Все, что мы могли предпринять, это сделать диагностику. Но приборы показали нам только то, что двигатели не работают. Это мы и сами отлично знали. Чего мы не знали, так это почему они не работают и что с этим делать.

Однако мы не собирались сдаваться так легко. Я проделал все мыслимые процедуры. Повторил диагностику. Проделал диагностику диагностики. Попытался послать сигнал в наш офис на Землю. Все было бесполезно. Современные космические путешествия ставят вас в забавное положение: вы добираетесь до места раньше, чем его достигает луч света, и намного раньше, чем любая форма передачи сигналов. Похоже было, что мы застряли. И самым гнусным было то, что ни одна живая душа не могла прийти нам на помощь. Мы были подобны пионерам, прокладывающим путь в Калифорнию через Скалистые горы. Или Кортесу с его конквистадорами, пробирающемуся через неведомые земли в поисках ацтекских сокровищ. Если у конквистадора лошадь ломала ногу, испанцы не посылали за ним спасательную экспедицию. Они просто списывали его. То же самое случится и с нами. Никто не просил нас прилетать сюда. Нашему индонезийскому спонсору наплевать, вернемся мы или нет. Особенно после того, как он получит страховку.

Мы не паниковали. Мы с Гомесом всегда знали, что идем на рискованное дело. Мы сидели и надеялись, что двигатели оживут сами по себе. Такое иногда случалось. Мы играли в шахматы, читали книги, подъедали припасы и, наконец, решили вытащить Эрикс из грузового отсека и еще раз взглянуть на него. Если нам суждено умереть, то по крайней мере умрем, по выражению Гомеса, как эстеты.

Кажется, я не сказал тебе, почему мы назвали его Эриксом. Это все из-за того куска ткани, на которой была водружена наша находка. Ткань была покрыта какими-то значками и каракулями. Мы думали, это просто узор. Но оказалось, что это первый найденный образец инопланетной письменности. Другие удалось обнаружить только год спустя. Во время экспедиции на Офиукус II Клэйтон Росс наткнулся на испещренную письменами скалу, которую назвали Розеттским камнем космической эры. Одна часть была написана на древней разновидности санскрита, остальные — на трех инопланетных диалектах, один из которых соответствовал письменам на куске ткани, покоившемся под Эриксом. Таким образом, мы с Гомесом привезли первую надпись на инопланетном языке.

Но в то время мы этого не ведали. Ученые долго бились, чтобы установить: то, что мы приняли за узор, оказалось письменностью. Отсюда же и имя для нашей штуковины — следи внимательно за моим рассказом, Джули. В верхней части куска, вернее там, где, как мы считали, был верх, красовались четыре значка, крупнее, чем другие. Конечно, мы не могли их прочитать. Но эти четыре большие значка выглядели как английские буквы E-R-Y-X. Поэтому мы и назвали находку Эрикс. Имя прижилось. С самого начали все так и начали его называть.

Как ты уже могла сообразить, будучи умной маленькой леди, мы не подохли на Алкемаре. Мы выбрались оттуда. А случилось именно то, видишь ли, что мы вытащили Эрикс из хранилища и принесли его в рубку. Так мы могли сидеть и любоваться тем, за что, предположительно, отдаем свои жизни. Таким образом он очутился в непосредственной близости не только от нас, но и от двигателей. Когда мы в очередной попытались завести их, что-то случилось. Мы так и не поняли, что именно и почему. Но внезапно на всех приборах загорелись зеленые лампочки, и двигатели заработали.

Совпадение? Мы так и думали. Но мы еще не настолько прониклись духом научного экспериментаторства, чтобы отнести Эрикс обратно в грузовой отсек и посмотреть, будут ли после этого двигатели работать. Это означало бы, что дух экспериментаторства завел нас слишком далеко. Но нам слишком хотелось выбраться с Алкемара, пока была такая возможность. Вернуться на Землю.

Рахман встретил нас в отеле «Диснейленд» в Джакарте. Эрикс ему понравился. Однако по выражению его лица можно было понять, что впечатлен он не слишком. Возможно, виной тому были какие-то проблемы. Позже я узнал, что ЦРУ и местный отдел по борьбе с наркотиками всерьез заинтересовались Рахманом и его партнерами. Думаю, Рахман чувствовал надвигающуюся беду. Вот что он сообщил: «Я уверен, мы могли бы продать это с большой выгодой. Но у меня есть идея получше. Я проконсультировался с моими партнерами. Мы собираемся передать этот предмет крупной американской исследовательской компании, которая выставит его для всеобщего обозрения и сможет изучать его на благо всего человечества».

— Очень благородно с вашей стороны, — сказал я. — Но зачем это вам?

— Мы бы хотели наладить хорошие отношения с американцами, — сказал Рахман. — Это может оказаться полезным в дальнейшем.

— Но таким образом вы не сможете выручить никаких денег.

— Иногда добрая воля важнее денег.

— Только не для нас!

Рахман улыбнулся и что-то пробормотал на своем языке. Несомненно, местный эквивалент выражения «дерьмо собачье».

Я не был расположен сдаться так легко.

— Мы договорились продать любой артефакт, который найдем, и поделить прибыль!

— Это не совсем верно, — довольно холодно сказал Рахман. — Если вы прочитаете свой контракт, то увидите, что вы участвуете в продаже артефакта только в том случае, если мы решим его продать. И решение целиком зависит от нас.

Насчет условий контракта он был прав. Кто бы мог подумать, что они не захотят его продавать?

Я осознал мудрость рахмановского решения — конечно, с его точки зрения — примерно год спустя, после того, как ЦРУ, работавшее в тесном сотрудничестве с индонезийскими властями, предъявило ему обвинение в международной транспортировке наркотиков. Его крепко прижали, но он отделался только штрафом.

Следуя указаниям работодателей, мы с Гомесом доставили Эрикс в штаб-квартиру Microsoft-IBM в Сиэтле, крупнейшей частной компании, занимавшейся изучением инопланетных артефактов. Мы рассказали им о двигателях, сказали, что если наши догадки верны, то эта штука повлияла на их работу.

Ну так вот, ребята из Microsoft-IBM протестировали эту штуковину по миллиметру, и, чем больше они изучали ее, тем больше возбуждались; а потом вообще созвали больших шишек из разных университетов всего мира. Microsoft-IBM рад был платить им, потому что это сделало фирме такую рекламу, о которой она и мечтать не могла. К тому же вскоре правительство выделило на исследования немалую сумму.

А мы с Гомесом оказались не у дел. После того как мы сделали заявление, в нас больше не нуждались. Индонезийская группа вышла из космического бизнеса; для них настало время спасать свою задницу. Но, надо признать, они выписали нам вполне приличную премию. Я начал уже было поиски новых покровителей и нового корабля, наших совместных денег вполне на это хватало.

А затем случилось так, что Гомес погиб в дорожной аварии в Гэллапе, Нью-Мексико, его семья унаследовала его долю, и мне пришлось судиться с ними. Суд так и не поверил, что Гомес на словах доверил мне свою часть премии, да еще и содержание адвокатов влетело в копеечку. Самое обидное, что все затраты были напрасны и половина нашего общего фонда ушла к какому-то дяде из мексиканского городка Оакса, которого Гомес даже ни разу не видел.

Так я остался один-одинешенек и, как говорится, в стесненных обстоятельствах. Мне удалось заключить сделку с какими-то южноафриканскими алмазными дельцами и получить новый корабль «Уитуотерсрэнд». Я полетел обратно на Алкемар поискать еще какое-нибудь барахлишко, но тут, как назло, Стеббинс, человек, которого приставили ко мне южноафриканцы, погиб от обвала в пещере. Во всем обвинили меня. Какая черная несправедливость. Я торчал на корабле, играя в солитер, когда он отправился к руинам, не поставив меня в известность, ясное дело, хотел поискать кое-что для себя. Однако в Йоханнесбурге против меня выдвинули обвинение в преступной небрежности, и я потерял лицензию.

Вот так внезапно я остался без гроша в кармане, и никто больше не хотел брать меня на работу. Я крутился как мог, когда белые халаты вдруг сделали одно из самых удивительных открытий, связанных с Эриксом. В это время я как раз отбывал шестимесячное заключение в Лунавилле по раздутому обвинению в растрате. В общем, я разбирался с собственными проблемами, когда Гиой из Сорбонны, работая над Новым Розеттским камнем из Клэйтон Росса, умудрился перевести то, что было написано на скатерке, которая лежала под Эриксом. За этим мгновенно последовал судебный запрет на разглашение этой информации, инспирированный людьми Microsoft-IBM. Обо всем этом я узнал за решеткой. Все на Земле слышали об этом. (Кроме тебя, моя обожаемая Джули, погруженная в чужие сны.)

Меня выпустили досрочно за примерное поведение (я по натуре не бедокур), и я некоторое время слонялся по Луна-Сити, подрабатывая мойщиком посуды. На моей карьере галактического пилота, казалось, можно было поставить крест. У меня не было лицензии, а даже если бы и была, вряд ли кто-то осмелился нанять меня.

Но стоящего человека не так-то легко стереть в порошок. Смена администрации на Луне дала мне возможность возобновить лицензию на космическое пилотирование, правда, в пределах Солнечной системы. Плюс к этому Эдгар Дуарте, владелец «Луна Турс», решил использовать мою славу для оживления своего туристического бизнеса. Так я получил работу и стал по выходным возить отдыхающих на пояс астероидов, что было, конечно, глубочайшей степенью падения для человека, открывшего для человечества Эрикс.

Однако я принял подобную участь с хладнокровным спокойствием: мне давно было известно, что фортуна — продажная девка, а сама жизнь — что-то вроде бессмысленной головоломки. Я человек не религиозный. Далек от этого. Если я и придерживаюсь каких-то верований, то это, пожалуй, убеждение, которое некогда приписывали гностикам: что Сатана одержал верх над Богом, а не наоборот, и Принц Тьмы управляет всем в присущем ему мрачном разрушительном духе. Я знал, что все в этом мире — просто вопрос везения и невезения, но игра ведется против нас, и даже верховное божество нас ненавидит.

Но, поскольку существуют шансы за и против, время от времени случаются и хорошие вещи. Похоже, у меня начиналась светлая полоса. Я возил этих чертовых туристов к этим дурацким астероидам, ночевал в какой-то дыре, поскольку моя зарплата у Дуарте была близка к нулю, когда в один прекрасный день ко мне пришло письмо с Земли.

Оно было написано на настоящей бумаге, не то что эти нематериальные e-mail, на жесткой, пергаментоподобной бумаге. И пришло оно от некой организации, которая именовала себя «Первая Церковь Эрикса, Вселенского Понтифика Всего и Вся».

Письмо не было хохмой, как я предположил было поначалу, оно представляло собой серьезное послание от группы, основавшей церковь для поклонения Эриксу.

Эрикс — это сверхчеловеческий принцип, писали они мне, который явил себя тем, кто способен разглядеть его божественно нечеловеческую сущность, и его явление было давно предсказано ввиду самоочевидности всеобщего грехопадения человеческой души.

В письме указывалось, что Эрикс в данный момент находится в цитадели — Космической Игле Сиэтла, приобретенной для него Microsoft-IBM. Тысячи людей ежедневно проходят перед ним в поисках исцеления от терзающих их недугов. И многим Эрикс помогает. На счету Эрикса буквально тысячи чудес. Он не только способен исцелить и исцеляет любые человеческие болезни, в присутствии Эрикса улучшается все, начиная от работы механизмов (в чем я первый имел возможность убедиться) до деятельности человеческого мозга (примером чему был, полагаю, автор письма).

Еще несколько абзацев в том же духе, и автор, некий мистер Чарльз Эхренцвейг, перешел к делу. До сведения Церкви недавно дошло (он не говорил, каким именно образом), что я — тот самый человек, который обнаружил Тело Божества и подарил его человечеству. За это меня следовало почитать. Прошло несколько лет с тех пор, как я имел контакт с Источником. И я был лишен своей законной славы, отвергнут, тогда как меня следовало превозносить (я был того же самого мнения), меня принудили жить вдали от Земли, тогда как по праву я должен занять почетное место Открывателя Эрикса. Письмо также подразумевало, что во мне есть что-то священное в смысле моего первородства.

Эхренцвейг завершал послание уведомлением о том, что они купили мне билет до Земли. Он ждет меня в отделении «Америкэн Экспресс» в Луна-Сити. Им будет очень приятно, если я приеду в Сиэтл в качестве их гостя, все расходы полностью за счет принимающей стороны. Они обещали щедро вознаградить меня, если я соглашусь поговорить с ними об обстоятельствах моей экспедиции на Алкемар, открытии Эрикса, моих ощущениях во время контакта с ним, и так далее, и тому подобное.

Поехал ли я? А ты как думаешь? Мне уже осточертели и Луна-Сити, и туристы с их астероидами. С превеликим удовольствием я послал Дуарте куда подальше и вскоре уже был на пути к родной планете.

Через несколько недель я оказался на месте.

Не буду тебе докучать, Джули, рассказом о своих впечатлениях от Земли после десяти лет отсутствия. Все это и еще много чего является частью моей стандартной лекции. Она сейчас доступна как в виде книги, так и на CD. Если хочешь, можешь сама полистать на досуге. (Но ведь я знаю тебя, дорогая моя. Ты не интересуешься никем, кроме себя самой, ведь так?)

— Далтон! Как хорошо, что вы приехали!

Эхренцвейг, большой толстый человек, приветствовал меня в буквальном смысле слова с распростертыми объятиями. С ним была еще парочка парней, все одеты в белое. Это была отличительная черта их культа, как мне довелось узнать позднее.

Меня отвезли в лимузине к Дому Эрикса, их собственной церкви и резиденции на частном острове в Паджет Саунд. Там меня напоили и накормили. От меня не отходили ни на шаг. Это было очень приятно. Настораживали только какие-то странные интонации во всем, что говорил Эхренцвейг и остальные. Психологи назвали бы это подтекстом. Им было известно что-то, чего не знал ни я, ни весь остальной мир, и в силу этого они казались весьма самодовольными.

На следующий день они привезли меня в Космическую Иглу для Лицезрения, как они это называли. Как все простые смертные, мы получили билеты (раздававшиеся бесплатно от фонда Эрикса, но все же обязательные для каждого), затем нас обыскали на предмет оружия, а затем разрешили присоединиться к очереди, тянувшейся в смотровой зал, который мои соратники по Церкви называли Цитаделью. Мне не обязательно было все это проделывать, но Эхренцвейг считал, что следует посмотреть, как это теперь происходит.

Я был немало удивлен количеством больных и увечных людей в очереди. Там были слепые, раковые больные, кого только там не было. Все надеялись на чудесное исцеление. Многие из них, заверил меня Эхренцвейг, его получат.

У меня, должно быть, был скептический вид, потому что Эхренцвейг сказал: «О, это вполне реально. Это не вопрос веры; просто он так действует. Другие религии не знают, что с нами делать. Эрикс… он в самом деле совершает чудеса. Постоянно. Каждодневно. Это эпоха, о которой писали наши пророки. Мы называем это Милостью Последних Дней».

— Последних Дней? Что это значит? — спросил я.

На его лице появилось хитроватое выражение.

— Боюсь, я не имею права обсуждать с вами внутреннюю доктрину.

— Но почему? Я думал, вы считаете меня основателем.

— Основателем да, но не последователем нашей религии. Вы обнаружили Эрикс, мистер Далтон, и за это мы всегда будем почитать вас. Но вы не верите в его сверхъестественное послание. И в силу этого мы не откроем вам свои сердца и умы.

Я пожал плечами. Что можно сказать, когда человек катит на вас бочку? Я не собирался пререкаться с Эхренцвейгом. Парень был моей кредитной карточкой, и я не хотел портить с ним отношения. Во всяком случае, до тех пор, пока я не раскручусь самостоятельно.

Я надеюсь, Джули, что ты поймешь и оценишь мою тогдашнюю позицию: все-таки мне дали бесплатный билет до Земли и поселили в прекрасный отель курортного типа. Однако пока что-то не намечалось разговора о деньгах. О самом существенном. О том, что заставляет мир крутиться.

Я тоже, конечно, не поднимал этого вопроса. До поры до времени. Я был вроде как уверен, что Эхренцвейг и его люди собираются сделать мне какое-то предложение. В конце концов, без меня у них не было бы этой их религии.

Я провел некоторое время в маленькой кабинке, разглядывая Эрикс через стекло. Они поместили его на тот самый цилиндрический камень, на котором я его нашел. Я, кстати, не потрудился привезти этот цилиндр на Землю. Они снарядили за ним специальную экспедицию на Алкемар. Комната была сконструирована таким образом, что выглядела в точности как та пещера, в которой мы с Гомесом сделали свое открытие. Даже освещение было похожим. Они даже подстелили под него ту ткань, на которой он покоился. Эрикс красовался там, словно картинка.

— Я думал, кто-то изучает эту ткань, — заметил я.

— Да, Гийо. Но нашей церкви удалось засекретить его перевод и вытребовать ткань. Она должна быть вместе в Эриксом, вы понимаете. Она — часть его сути.

— Вы знаете, о чем там написано?

— У нас есть свои предположения.

— Какие?

— Если вы полагаете, что я собираюсь вам рассказать, мистер Далтон, то вы сильно ошибаетесь. Это знание станет доступно публике, только когда придет время.

— А когда оно придет?

— Эрикс сам даст нам знак.

Так мы стояли некоторое время, наблюдая за людьми, отбрасывающими прочь свои костыли, и за теми, кто кричал: «Я вижу!» — и за всей прочей чепухой. Затем они отвезли меня обратно в дом Эрикса на первый полноценный банкет в мою честь. Как раз после этого обеда Эхренцвейг и сделал мне предложение, которого я ждал.

Мы сидели с сигарами и бренди в роскошной гостиной, отделенной от главной обеденной залы небольшим коридором. Сначала там собралась небольшая компания: я, Эхренцвейг и еще с десяток человек, несомненно главные шишки всей организации. Затем все удалились словно по сигналу, и Эхренцвейг сказал:

— Вы, вероятно, задаетесь вопросом, что все это может означать лично для вас, мистер Далтон.

— Этот вопрос и впрямь приходил мне в голову, — признался я.

— Если я правильно понял ваш характер, — сказал Эхренцвейг, — то вы должны любить деньги. Или я заблуждаюсь?

— Отнюдь. Я готов к речам искренним и жизни высокой.

— Прекрасно. Мы можем дать вам и то и другое.

— Кстати, о высокой жизни, — сказал я, понизив голос. — Как это будет выражаться: в виде наличности для кесаря или мне воздастся духовными почестями?

Эхренцвейг улыбнулся.

— Нам очень хорошо известно, что вы неверующий. Это прекрасно. Вам и не нужно быть фанатиком. Вы ведь не испытаете душевный дискомфорт, узнав, что мы собираемся использовать вас в качестве жупела?

— Нет, если он будет начинен деньгами.

— Превосходно! Я ценю вашу откровенность.

— В таком случае вы не будете возражать, если я скажу, что считаю вашу религию Эрикса чушью собачьей, если говорить откровенно?

— Абсолютно не возражаю. В наше время, мистер Далтон, суть религии проявляется в том, как она действует, а не в том, что она обещает. А в такой религии, как наша, отсутствуют какие бы то ни было моральные или этические постулаты. Подобные материи не имеют ничего общего с божеством, подобным нашему. Эрикса, которого некоторые называют Великим Сатаной, меньше всего заботит добро и зло. Он здесь лишь для одной-единственной вещи.

— Какой же именно?

— Это станет очевидно для вас в свое время, — сказал Эхренцвейг. — Я предвижу, что вы еще станете верующим. И мне будет жаль, ибо мы потеряем в своих рядах веселого и циничного жулика.

— Лесть утомляет, — сказал я, — если она не подкреплена ощутимой суммой денег. Не беспокойтесь насчет обеспечения меня танцующими девицами. Я сам позабочусь о деталях подобного рода.

— Деньги, — сказал Эхренцвейг. — Как вы поразительно точны в определениях. Но я ожидал подобного поворота.

Эхренцвейг вынул из внутреннего кармана бумажник и отсчитал десять тысячедолларовых банкнот. Пошуршал ими и вручил мне.

— Вы предполагаете ограничиться этим?

— Разумеется, нет. Это просто небольшая сумма на карманные расходы. Мы собираемся платить вам гораздо больше, мистер Далтон.

— А что я должен делать за это?

— Просто разговаривать с людьми.

— Вы хотите сказать, читать лекции?

— Называйте это как вам угодно.

— Что вы хотите, чтобы я им говорил?

— Что пожелаете. Можете говорить о том, как обнаружили Эрикс. Но не обязательно привязываться к этому событию. Рассказывайте о себе. О своей жизни. О своей точке зрения на жизнь.

— Почему вы думаете, что кого-то заинтересует моя жизнь?

— Что бы вы ни сказали, все будет представлять интерес. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете весьма значительное место.

— Я говорил вам, что не религиозен.

— Значительные фигуры во многих религиях сами по себе не религиозны. Верующие идут вслед за интерпретаторами. Но те, кто стоял у истоков, не всегда религиозны. Зачастую как раз наоборот.

— У меня есть свое место в вашей религии? Может быть, что-то вроде Иуды?

— Вы равны ему по значению, но не по сути. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.

Болтовня никогда не составляла для меня проблемы, и мне было плевать, называют меня Последним Адамом, Первым Чарли или, скажем, Шестнадцатым Ллевеллином. Имя — это просто одна из оболочек для кучки дерьма, называемой человеком. Извини, конечно, что изъясняюсь не по-французски. Но ты ведь всю жизнь слышишь такой язык, не правда ли, Джули? Так говорил твой отец, и твоя мать, и все твои друзья. Они ведь все — кучка богохульников, разве не так, куколка? И ты знала с самого начала, с первых шагов, что единственное, что нужно делать в этом мире, — это искать свой номер первый, хорошо жить и оставить после себя приятный на вид труп. Мы с тобой так похожи, Джули. Вот почему ты меня так любишь.

Когда я начал читать лекции в Сиэтле, я говорил главным образом о тебе, Джули, девочка моя. Люди спрашивали меня, кто такая эта Джули, о которой вы тут распинаетесь? А я им всегда отвечал, что она девушка моей мечты и знает, как все на самом деле обстоит на этом свете. Я говорил это тем дамам, которые составляли мне компанию в то время. Их было много. Я, видишь ли, был знаменит. Я был Далтон, парень, который нашел Эрикс.

Благодаря Эхренцвейгу и его людям другие тоже начали понимать мою ценность. Они платили мне кучу денег. Уважали меня.

— Мы осуществим ваши стяжательские мечты, Джон, — сказал однажды Эхренцвейг. Я думал, это была шутка, но он сдержал слово. Он продолжал забрасывать меня деньгами, а я продолжал покупать вещи, людей и снова вещи. Ну и времечко было, скажу я тебе. У меня все шло так хорошо, что я даже не сразу заметил, как огромное количество людей стало вдруг умирать.

Когда у тебя все так хорошо, как было у меня, ты не замечаешь, что творится с другими людьми. Я хочу сказать, и давайте посмотрим правде в глаза, кто, к черту, будет заботиться о других людях, когда надо кормить и ублажать номер первый, то есть себя? И как бы хорошо ни шли дела, всегда есть возможность улучшить положение, верно? Вот и я не очень-то замечал, что происходило вокруг. А люди вымирали. Это была трагедия. А когда заметил, то подумал, что это, как ни странно, к лучшему, потому что в мире стало больше свободного места. И меня не очень-то интересовало, почему это происходило.

Многие обвиняли во всем Эрикс. Таковы люди. Всегда готовы обвинить кого-то или что-то. Были даже ученые, жаждавшие попасть на страницы газет, которые утверждали, что Эрикс — живой организм, неизвестная форма жизни. Что он долгое время находился в спячке. А теперь будто бы вошел в активную фазу. Если верить этим парням, Эрикс испускал вирусы с того самого дня, как я нашел его. Эти вирусы путешествовали по миру, селились в человеческих организмах, никому не причиняя вреда и не привлекая к себе внимания, такие хитрые маленькие твари. Но они не были такими уж безобидными. Просто эти Эриксовы вирусы ждали, ждали, пока не распространятся по всей Земле, не заразят буквально каждого. А затем начали работать, как бомба с часовым механизмом.

Люди мерли все больше и больше. Но я упорно этого не замечал. Потому что, если уж все равно суждено умереть, зачем заранее расстраивать себя плохими новостями? И потом, я прикидывал, что эти ученые что-нибудь придумают. А если нет, то так тому и быть.

В конце концов именно Эхренцвейг открыл мне глаза на происходящее. На то, куда это все ведет. Однажды утром он пришел навестить меня. Если честно, он выглядел чертовски плохо — глаза красные, руки трясутся. До меня дошло, что он заразился, и меня слегка передернуло от страха. Если уж он, человек с самой верхушки Церкви Эрикса, подхватил заразу, то что говорить обо мне.

— Вы выглядите как смерть, подогретая в духовке, — сказал я ему. Я и не думал шутить.

— Да. Я заболел ею, Лихорадкой Эрикса. Мне недолго осталось.

— Разве ваш бог не может вас вылечить?

Эхренцвейг покачал головой.

— Это не его задача.

— Тогда в чем же привилегия — принадлежать к его церкви?

— Некоторые из нас считают, что знание превыше всего.

— Только не я, — сказал я ему.

Эхренцвейг закашлялся. Это выглядело весьма патетично. Наконец он вновь смог заговорить.

— Я пришел, чтобы поведать вам перевод текста с ткани, найденной под Эриксом.

— Я весь внимание.

— Это было предупреждение. Оно было написано последним из существ, которые столкнулись с Эриксом.

— Давайте ближе к делу. Что там сказано?

— Там сказано: «Эрикс ненавидит человеческую жизнь. Он ненавидит другие формы жизни. Он ненавидит любую жизнь, кроме своей собственной. Когда ты найдешь Эрикс, это будет началом конца твоего вида». Я перевожу очень приблизительно, как вы понимаете.

— Неважно, — сказал я. — Это звучит, как одно из древнеегипетских проклятий.

— Да, очень похоже. В нашем случае оно сбылось.

— Грандиозно, — сказал я саркастически, потому что Эхренцвейг зачитал мне мой смертный приговор, так же как и свой собственный. — Но послушайте, я ведь никогда и не думал, что буду жить вечно. Так что же сейчас происходит? Маска Красной Смерти в мировом масштабе?

— Это если говорить о размерах, — сказал Эхренцвейг.

— Как давно вы об этом знали?

— Довольно давно. Все мы, адепты религии Эрикса, знали об этом. Эрикс сказал нам.

— Как он это сделал? Передал мысли на расстоянии?

— Посредством снов. Пророческих снов. И мы приняли то, что он сказал нам, и сочли это благом. Это справедливо, что Эрикс не выносит никакой другой жизни, кроме своей собственной.

— Это-то как раз понятно, — сказал я. — Я тоже не люблю толкаться локтями.

Эхренцвейг склонил голову и ничего не сказал.

В конце концов я спросил его: «Так что сейчас происходит?»

— Я умираю, — сказал Эхренцвейг. — Все умирают.

— Это очевидно. Я имею в виду, что происходит со мной?

— Ах, это, — сказал Эхренцвейг, — на ваш счет у Эрикса свои планы. Вы — Последний Адам.

— Какого рода планы?

— Сами увидите. Идемте со мной.

— С какой стати?

— Эрикс хочет посмотреть на вас.

Прямо скажем, мне не понравилось это предложение. Я решил, что сейчас самое время покинуть организацию, смотаться подальше от Земли, найти убежище. Но Эхренцвейг предусмотрел такое развитие ситуации. За дверью нас поджидала орава его молодцов. Они отвели меня — не обращая внимания на мои протесты — туда, где я сейчас живу.

Последователи Эрикса суетились вокруг меня следующие несколько недель, устраивая меня в моих маленьких апартаментах, устанавливая камеры, подавая еду. Каждый день их становилось все меньше, и в конце концов я остался совсем один. Под замком.

Но даже если я сумею выбраться, куда я пойду? У меня такое ощущение, что все уже умерли. Последнее человеческое лицо я видел недели, месяцы назад. Честно говоря, я не очень скучаю по людям. Они были паршивой стаей, и черт с ними. Я рад, что их уже нет, и не буду расстраиваться, когда придется последовать за ними.

За это время я ни разу не видел Эрикс, но полагаю, что он принял какую-то иную форму. Думаю, что он меня изучает. Возможно, он изучает последнюю особь каждой расы, которую он аннигилировал. Наверное, просто из любопытства. Я бы и сам так сделал. Может, мы с Эриксом в чем-то похожи. Правда, обстоятельства разные. Он получил в свое распоряжение мир. Даже, наверное, целую галактику. А у меня только комната, ванная и стеклянная веранда. И ты, Джули.