На безлюдье

Действующие лица

Xерст, мужчина за шестьдесят.

Спунер, мужчина за шестьдесят.

Фостер, мужчина за тридцать.

Бриггз, мужчина за сорок.

Просторная гостиная лондонского дома на северо-западной стороне. Добротная, но скудная мебель. Вольтеровское кресло, в которое садится Xерст. Книжная стенка, где различные керамические изделия, в том числе две большие пивные кружки, служат подставками. На окне тяжелые занавеси. Главный предмет обстановки — старинный сервант с мраморной столешницей, обнесенной медными перильцами, с открытыми полками, уставленными различными бутылками: крепкие напитки, аперитивы, пиво и т. д.

Действие первое

Лето. Ночь

Спунер стоит посреди комнаты. На нем заношенный костюм, темная выцветшая сорочка, мятый галстук в крапинку. Xерст у серванта наливает виски. Одет с иголочки: спортивная куртка, отлично скроенные брюки.

Xерст. Не разбавлять?

Спунер. Нет, не разбавлять, пожалуйста, ничем не разбавлять.

Херст подносит ему стакан.

Спасибо. Как это любезно с вашей стороны. Право, как любезно.

Херст наливает себе водки.

Херст. Будем.

Спунер. Ваше здоровье.

Пьют. Спунер прихлебывает. Херст выпивает водку залпом, снова наливает, отходит к своему креслу и садится. Спунер допивает стакан.

Херст. Наливайте сами, пожалуйста.

Спунер. Ужасно любезно с вашей стороны.

Подходит к серванту, наливает, оборачивается.

Доброго вам здоровья. (Пьет.) О чем бишь я говорил, когда мы подошли к вашим дверям?

Херст. А-а… да, припоминаю.

Спунер. Да! Я говорил о силе. Помните?

Xерст. О силе. Ну да.

Спунер. Да. Я, знаете, как раз собирался сказать, что есть такие люди, с виду сильные и мыслят насчет силы очень убедительно; мыслить-то мыслят, а фактически без толку. Что у них есть, так это сноровка, а не сила. Они выработали и соблюдают всего-навсего рассчитанную позу. В половине случаев это действует. Только эдакий умный и проницательный человек способен раскусить эту позу и разобраться, что ядрышко, по сути дела, трухлявое. Вот я такой человек.

Xерст. То есть не такой, а эдакий?

Спунер. Ну да, эдакий, человек умный и проницательный. Нет, не такой, боже упаси, вовсе нет. Ни в коем случае.

Пауза.

Ничего, если я лишний раз скажу, как это было с вашей стороны любезно, меня пригласить? Собственно, вы — сама любезность, может статься, даже приснолюбезность, в Англии и Хампстеде, ныне и во веки веков.

Оглядывает гостиную.

Какая изумительно приятная комната. Мне здесь так спокойно. Бестревожно. Только, пожалуйста, не волнуйтесь, я долго не пробуду. Я ни с кем долго никогда не бываю. Не хотят. И для меня это очень удачно складывается. Единственная моя, знаете, надежность, истинный мой уют и утешение в том, что я добиваюсь от всех людей безразличия на общем и постоянном уровне. Тем самым я могу быть уверен, что мыслю о себе правильно, что я определен как таковой. Если же кто вздумает проявить ко мне интерес или, не дай бог, проникнется чем-то вроде приязни ко мне, то я приду в состояние острейшего беспокойства. По счастью, такая опасность невелика.

Пауза.

Я говорю с вами столь сверхоткровенно лишь потому, что вы явно человек сдержанный, а это импонирует, что вы к тому же чужой мне человек, и потому еще, что вы — сама любезность.

Пауза.

И часто вы обретаетесь в Хампстедском парке?

Херст. Нечасто.

Спунер. Но во время ваших вылазок… положим, крайне редких… во время ваших редких вылазок… вы вряд ли ожидаете натолкнуться на подобных мне? Видимо, так?

Херст. Вряд ли.

Спунер. Я-то часто обретаюсь в Хампстедском парке и ничего не ожидаю. Слишком я стар, чтобы ожидать чего бы то ни было. Вы согласны?

Херст. Согласен.

Спунер. Поистине кругом ловушки и силки. Но все же я, само собой, немало наблюдаю, поглядываю меж ветвей. Один остряк изволил меня однажды обозвать «в промежность веточек подглядчик». По-моему, весьма неуклюже.

Херст. Малоудачно.

Спунер. Ах, как вы правы, боже мой.

Пауза.

Херст. Тоже мне остряк.

Спунер. Вы как нельзя более правы. Ведь у нас всего и осталось что родной язык. Можно ли его спасти — вот в чем, по-моему, вопрос.

Xерст. То есть от чего зависит его спасение?

Спунер. Примерно так.

Херст. Его спасение, должно быть, зависит от вас.

Спунер. Необычайно любезно с вашей стороны. И от вас, вероятно, тоже, хотя покамест не имею достаточных оснований это утверждать.

Xерст. В том смысле, что я больше помалкивал?

Спунер. Вы немногословны. Это большое облегчение. Представьте, что не я один, а оба мы тараторим наперебой, — каково? Попросту нестерпимо.

Пауза.

Кстати же насчет подглядывания, я тут чувствую, что обязан внести ясность. Секс я не подглядываю. Это дело навеки прошлое. Вы меня понимаете? Когда раздвинутые ветви являют передо мной, скажем так, сексуальные перипетии в прямом и переносном смысле, мне видны одни глазные белки, они наплывают и засасывают, и не отодвинуться, а если ты не можешь как следует отодвинуться от людей, если утратишь сторонний взгляд на вещи, то игра уже не стоит свеч, забудь о ней и помни только, что кругозор твой спасает отдаление, причем отдаление в лунном свете, и достаточное отдаление.

Херст. Чувствуется большой опыт за вашими плечами.

Спунер. И за душой не меньше. Да что опыт, сущие пустяки. У всякого он есть, всякий его по-своему распишет. Пусть его толкуют психологи, пусть размазывают сновидения. Хотите, я и сам вырисую вам любой опыт, на ваш вкус или на мой? Детские игры. Настоящее нас грубо обкрадывает. А я поэт. Мое место там, где я бессменный творец жизни.

Херст встает, подходит к серванту, наливает водку.

Что, я слишком далеко зашел?

Херст. Надеюсь, что вы зайдете много дальше.

Спунер. Правда? Но это не к тому, что я вас, не дай бог, заинтересовал собой?

Херст. Ничуть.

Спунер. Вот и слава богу. А то у меня прямо сердце упало.

Херст отводит занавесь, глядит в окно, роняет занавесь, остается на месте.

И тем не менее вы правы. Инстинкт вас не подвел. Я могу пойти и дальше, в том и в другом смысле. Могу наступать, могу закрепиться на позициях, произвести отвлекающий маневр, подтянуть кавалерию, отступить или же ринуться вперед напропалую, сознавая, что если радость преизобилует, то радости несть преград. Я имею в виду, как вы, наверно, уловили, что я свободный человек.

Херст наливает себе еще водки и выпивает ее. Он ставит стакан, осторожно подходит к креслу, садится.

Херст. Давненько в нашем доме не бывало свободного человека.

Спунер. В нашем?

Xерст. В моем.

Спунер. А кроме вас?

Херст. Что — кроме меня?

Спунер. Есть здесь еще люди? Еще кто-нибудь?

Херст. Какие люди?

Спунер. Там у вас на полке две кружки.

Херст. Вторая для вас.

Спунер. А первая?

Херст. Хотите первую? Может, хотите чего-нибудь закусить?

Спунер. Не рискну. Я уж лучше остановлюсь на виски.

Херст. Наливайте себе.

Спунер. Спасибо.

Подходит к серванту.

Херст. Мне тоже виски, будьте так добры.

Спунер. Да ради бога. А вы разве не водку пили?

Херст. Теперь почту за честь выпить с вами виски.

Спунер наливает.

Спунер. Вам ничем не разбавлять, не смягчить?

Херст. Нет, ничем не смягчать.

Спунер подносит Херсту его стакан.

Спунер. Самого доброго вам здоровья.

Херст. Вам того же.

Пьют.

Скажите-ка… а вы часто обретаетесь в питейном заведении Джека Соломинки?

Спунер. Я с детства тамошний завсегдатай.

Xерст. Ну и что, нынче он не хуже кабак, чем был в разбойничью пору, когда тамошние завсегдатаи были разбойники? К примеру, тот же Джек Соломинка/ Великий Джек Большая Соломинка. Как там, по-вашему, многое с тех пор изменилось?

Спунер. Там изменилась моя жизнь.

Херст. Господи боже! Да неужели?

Спунер. Мне припомнилась летняя ночь, когда мы выпивали с одним венгерским эмигрантом, приезжим из Парижа.

Херст. Выпивали из одной посудины?

Спунер. Отнюдь. Вы, я так полагаю, догадались, что это был выходец из венгерской аристократии?

Xерст. Я так полагаю, догадался.

Спунер. В тот летний вечер я при его посредстве впервые осознал, как спокойно можно жить среди гогочущих йэху. Он произвел на меня необычайно… успокоительное воздействие, и это без всякого старания, без всякого… желания воздействовать. Он был гораздо старше меня. Мои ожидания в те дни, а в те дни я, признаюсь, имел ожидания, никак не включали его в пределы допустимого. Я доплелся до Хампстедского парка, одержимый воспоминаниями более мерзостными, нежели обычно, и вдруг обнаружил, не слишком тому удивившись, что заказываю пиво у стойки упомянутого заведения. Получив оное и миновав сугубо отвратное скопище низкопоклонствующих грамотеев, я с кружкой в руке ненароком набрел на столик, где он являл свою плешь, загар и покой. О, как же он был плешив!

Пауза.

И кажется, когда добрая половина кружки безвозвратно исчезла в моих недрах, я высказался внезапно, внезапно высказался и услышал… отзвук, да, иначе не назовешь, отзвук, подобных которому…

Херст. Что он пил?

Спунер. Как?

Херст. Что он пил?

Спунер. Перно.

Пауза.

И приблизительно в этот миг я интуитивно убедился, что он наделен ясностью духа в такой степени, подобной которой я никогда не встречал.

Херст. Что он сказал?

Спунер изумленно взирает на него.

Спунер. Вы полагаете, будто я помню, что он сказал?

Херст. Нет, не полагаю.

Пауза.

Спунер. Что он там сказал… после стольких лет… это ни так, ни сяк не относится к делу. Что он сказал — неважно; а, по-видимому, то, как он сидел, — вот что осталось со мною на всю жизнь и, это уж я вполне уверен, сделало меня таким, каков я есть.

Пауза.

И вас я встретил нынче вечером в том же заведении, хоть и за другим столиком.

Пауза.

И как тогда я был им поражен, так теперь поражен вами. Но останусь ли я поражен вами до завтра, как остался поражен им доныне? Ведь пораженье поражению рознь.

Xерст. Не могу вам сказать.

Спунер. И никто не сможет.

Пауза.

У меня к вам еще один вопрос. Вы себе представляете, откуда я черпаю силу?

Херст. Силу? Нет, не представляю.

Спунер. Меня никогда не любили. Вот откуда я черпаю силу. А вас? Когда-нибудь? Любили?

Xерст. Да нет, вряд ли.

Спунер. Однажды я заглянул в лицо своей матери. Оно выражало не что иное, как безграничную злобу. Мне еще повезло, что хоть жив остался. Вы, конечно, полюбопытствуете, чем я заслужил такую материнскую ненависть.

Херст. Описались.

Спунер. Совершенно верно. И сколько лет, как вы думаете, мне было в то время?

Херст. Двадцать восемь.

Спунер. Совершенно верно. Впрочем, я вскоре покинул родительский кров.

Пауза.

Должен сказать, что моя мать по-прежнему остается неотразимой женщиной во многих отношениях. Пышней, чем у нее, не бывает.

Херст выжидательно смотрит на него.

Булочек с изюмом. Пышнее не бывает.

Херст. Вы не будете так любезны налить мне еще глоток виски?

Спунер. Разумеется.

Берет стакан, наливает в него виски, протягивает Херсту.

Пожалуй, настало время представиться. Меня зовут Спунер.

Херст. А-а.

Спунер. Я стойкий приверженец искусств, в особенности поэтического искусства, и наставник молодежи. Я держу открытый дом. Ко мне приходят юные поэты, читают мне свои стихи. Слушают мое мнение, пьют мой кофе, причем бесплатно. Допускаются женщины, некоторые из них поэтессы. Некоторые — нет. Мужчины тоже не все поэты. Большей частью нет. Но окна в сад распахнуты, жена моя разливает оранжад по фужерам, звенят кубики льда, летний вечер, то один, то другой юный голос разольется в балладе, юные тела простерты в сумеречном свете, жена моя скользит из тени в тень в своем длинном платье — какой в этом вред? То есть кто может нас в чем-либо упрекнуть? Какой укор можно обратить к тому, что является, au fond[1], стремленьем поддержать искусство, а с ним и добродетель?

Xерст. А с ним и добродетель. (Поднимает стакан) Всяческого вам здоровья.

Спунер впервые присаживается.

Спунер. Когда у нас был коттедж… когда у нас был свой коттедж… наши гости пили чай на лужайке.

Xерст. И у меня тоже.

Спунер. Тоже на лужайке?

Xерст. И у меня тоже.

Спунер. Тоже был коттедж?

Херст. Пили чай на лужайке.

Спунер. Куда они делись? Куда делись наши коттеджи? Куда девались наши лужайки?

Пауза.

Смелее. Откройтесь мне. Вы ведь уже приоткрылись. Вы, несомненно, упомянули о своем прошлом. К чему заминка? У нас есть нечто общее: наша память о сельских усладах. Оба мы англичане.

Пауза.

Xерст. В той деревенской церкви балки были увешаны гирляндами в честь юных покойниц-прихожанок, слывших девственницами.

Пауза.

Положим, гирлянд удостаивались не одни девушки, но и все те, кто, не вступая в брак, унес с собой в могилу незапятнанный цветок непорочной жизни.

Спунер. То есть почести эти воздавались не только юным прихожанкам, но и юным прихожанам?

Херст. Именно.

Спунер. И старики прихожане, скончавшиеся холостяками, тоже удостаивались гирлянды?

Херст. Конечно.

Спунер. Я восхищен. Так расскажите же. Расскажите еще о старых добрых извращениях, коих вы были свидетелем и соучастником. Расскажите со всем размахом и блеском, какие вам под силу, об экономосоциополитической структуре той среды, где вы достигли зрелости. Расскажите же.

Херст. Больше не о чем.

Спунер. Тогда расскажите о своей жене.

Xерст. О какой жене?

Спунер. О том, какая она была красивая, какая нежная и верная. Расскажите мне, любителю крикета, о своем партнере: упругий ли был у нее подскок, быстрый ли мах на угрозу калитке, проходил или нет с ней крученый мяч, что было вернее — прямой посыл или же правый отскок с левым выпадом? Другими словами, как принимала она подачу с финтом?

Долгая пауза.

А, не хотите говорить. Ну тогда я скажу вам… что у моей жены… было все. Глаза, ротик, волосы, зубы, ягодицы, груди — всё на свете. И ноги.

Херст. Которые она унесла.

Спунер. Кто унес? Ваша или моя?

Пауза.

А сейчас она здесь, ваша жена? Может быть, трепещет в запертой комнате?

Пауза.

Она жила здесь? А там она жила, в вашем коттедже? Считаю своим долгом сообщить вам, что все это неубедительно. Я человек прямой и проницательный. Вы меня недооцениваете. Может статься, вы и даме тоже не воздаете должного? Я начинаю сомневаться в том, что вы способны хоть как-то воспринять истинно точное и тем самым в сущности поэтичное определение. Я начинаю сомневаться, в самом ли деле вы истинно помните ее, истинно ее любили, истинно ласкали, истинно лелеяли, истинно пеклись о ней; не вернее ли, что вы ее себе ложно представляли, вместо того чтобы истинно обожать? Все ваши возможные доводы я поставил под вопрос и нахожу их легковесными.

Долгая пауза.

У нее были, надо думать, карие глаза?

Херст осторожно поднимается, пошатываясь подходит к серванту, наливает виски, пьет.

Херст. Карее дерьмо.

Спунер. Ай-яй-яй, да мы, как я погляжу, чуточку впали в сентиментальность?

Пауза.

Карее дерьмо. Я задаюсь вопросом: видел ли я когда-нибудь карее дерьмо? Или, уж бог с ним, хоть карие глаза?

Херст швыряет в него стаканом и промахивается. Стакан катится по ковру.

Да мы, кажется, проявляем чуточку враждебности? Да мы, кажется, — говорю уважительно — чуток перебрали эля, и не пошел нам впрок ячменный сок, пронзающий нутро? Пронзает, а?

Долгая пауза.

Херст. Сегодня вечером… друг мой… я на глазах у вас дотягиваю дистанцию… давным-давно сошедши с круга.

Спунер. Ага, метафора. Это уже лучше.

Пауза.

Сказал бы я, на базе беглого знакомства, что вам существенно недостает мужской хватки; а надо первым делом ложку мимо рта не проносить, главное же — горшок хвать, на горшок глядь, горшок в нем распознать, горшком и называть и рядом с горшком стоять на своем, будто он родом из твоего ануса. Такой способности, на мой взгляд, у вас нет.

Пауза.

Извините за непринужденность. В ней нет методы, мой стиль — разброд. Так вы, стало быть, не против, если я достану свои четки и молитвенный коврик и восприветствую вашу, как я понимаю, импотенцию?

Встает.

Приветствую. И соответствую. И, соответственно приветствуя, целиком и полностью к вашим услугам. Имейте меня в виду. Я ценный свидетель. А то и друг.

Херст стоит, вцепившись в сервант.

Вам нужен друг. Перед вами, приятель, долгий водный путь, и пока что вы гребете против течения в одиночку. Давайте-ка я сяду на весла/ Ведь, коль скоро мы говорим о реке, речь идет о глубоком и зыбком сооружении. Другими словами, никогда не отвергайте руку помощи, тем более руку столь редкого свойства. И дело не только в ее редком свойстве, нет, сам жест, само предложение руки совершенно беспримерно. Я набиваюсь к вам в друзья. Не отвечайте, не подумав.

Херст делает шаг, останавливается, хватается за сервант.

Памятуйте вот о чем. Пропала кареглазая супруга, и без нее приходится нам туго, она ушла и не вернется к вам, тиримбимбим-тиримдирим-тарамбарам-барам-бамбам-блям-блям.

Xерст. Не вернется.

Пауза.

На безлюдье… там все недвижно… там нет перемен… и возраста нет… и все пребывает… вовеки… в оледенелом… безмолвии.

Херст отцепляется от серванта, еле держась на ногах, пересекает комнату, хватается за кресло. Пережидает, делает шаг, падает. Пережидает, поднимается, делает шаг, падает. Спунер наблюдает за ним. Херст доползает до двери, исхитряется открыть ее, выползает из комнаты. Спунер сидит неподвижно.

Спунер. Нам этот вид давно знаком. На брюхе до дверей ползком, дверь отворяем языком.

Поднимает глаза к потолку, прохаживается, присматриваясь к предметам обстановки, останавливается, заложив руки за спину, обводит комнату взглядом. Где-то в доме закрывается дверь.

Тишина.

Отворяется и громко хлопает входная дверь.

Спунер настораживается и замирает. В гостиную входит Фостер. Одет небрежно. Заметив Спунера, останавливается, стоит и разглядывает его. Молчание.

Фостер. Вы что пьете? Ужас, до чего пить хочу. Как самочувствие? А у меня глотка пересохла.

Подходит к серванту, открывает бутылку пива, наливает.

Вы что пьете? Ну я припозднился. Устал как собака. Вот чего мне надо. (Пьет.) Такси? Куда там. Не нравлюсь водителям. Что-то со мной не так. Даже неизвестно — что. Может, походка. А может, что я инкогнито. Уф, это уже лучше. Здорово полегчало. Как самочувствие? Что пьете? Вы кто такой? Я уж думал, не доберусь. Ничего себе прогулочка. Это бы ладно, да я ведь безоружный. В Лондоне-то я пистолет с собой не таскаю. Ну и подумаешь. Ты если на Востоке обжился, значит, всё. А я на Востоке дома. И все равно приятно, когда впереди светит, будто маячок. С хозяином виделись? Мой отец. Мы на вечерок так это слегка отлучились. А он собирался дома посидеть, послушать вокал. Надеюсь, отдохнул в свое удовольствие. Вы-то кто такой? Что пьете?

Спунер. Я его друг.

Фостер. Что-то не похоже.

Бриггз входит в гостиную, останавливается. Плотный мужчина, одет небрежно.

Бриггз. Это еще кто?

Фостер. Его зовут Друг. А это мистер Бриггз. Мистер Друг — мистер Бриггз. А я — мистер Фостер. Старых английских кровей. Джон Фостер. Джек. Джек Фостер. Старая английская фамилия. Фостер. Джон Фостер. Джек Фостер. В общем, Фостер. А этого зовут Бриггз.

Пауза.

Бриггз. Мистер Друг мне с лица знаком.

Фостер. С лица?

Бриггз. Я его знаю.

Фостер. Ну да?

Бриггз. Я вас знаю.

Спунер. Возможно, возможно.

Бриггз. Угу. Собираете со столиков пивные кружки в кабаке на Меловой Ферме.

Спунер. Там хозяин — мой друг. Когда ему рук не хватает, я прихожу на выручку.

Бриггз. Это кто сказал, что хозяин — ваш друг?

Фостер. Вот он сказал.

Бриггз. Я говорю про кабак «Бычья голова» на Меловой Ферме.

Спунер. Да, да. И я про него.

Бриггз. Ну и я про него.

Фостер. «Бычью голову» я знаю. Там хозяин — мой друг.

Бриггз. А этот, значит, кружки там собирает.

Фостер. Кабак первый класс. Я хозяина который год знаю.

Бриггз. Этот говорит, что он друг хозяина.

Фостер. Он еще говорит, что он друг нашего друга.

Бриггз. Какого — нашего?

Фостер. Здешнего нашего хозяина.

Бриггз. Ну, значит, все его друзья, в кого ни ткни.

Фостер. В кого ни ткни. Сколько у вас всего друзей, а, мистер Друг?

Бриггз. Он, наверно, и считать перестал.

Фостер. Ну вот, а теперь еще я. Я — один из ваших новых друзей. Я ваш самоновейший новый друг. А он — нет. Бриггз — нет. У него в друзьях одна своя плешь. Люди как-то не очень доверяют Бриггзу. Не спешат они предаться ему всей душой. А ко мне проникаются с первого взгляда.

Бриггз. Бывает, и влюбляются с первого взгляда.

Фостер. Бывает, и влюбляются. Когда я, скажем, путешествую, то ко мне все со своим золотом, а дерьма никто даже не предлагает. На меня сразу глаз кладут, особенно женщины, особенно в Сиаме или на острове Бали. Да вот он не даст соврать. Скажи ему про тех сиамских девчонок.

Бриггз. Влюбились с первого взгляда.

Фостер (Спунеру). Но вы-то ведь не сиамец?

Бриггз. Какой из него сиамец.

Фостер. А вы где-нибудь когда-нибудь бывали?

Спунер. Я бывал в Амстердаме.

Фостер и Бриггз пялятся на него.

То есть я там побывал… напоследок. Европу я знаю отлично. Кстати, зовут меня Спунер. Так вот, однажды в Амстердаме… Сидел я под тентом в кафе у канала. Погода была дивная. За соседним столиком, в тени, некто сидел, посвистывал под нос, очень смирно сидел, буквально без движения. А с берега канала удил рыболов. Он поймал рыбину и вскинул ее на удочке. Кельнер радостно захлопал, они с рыболовом дружно рассмеялись. Шла мимо девчушка и тоже засмеялась. Шла мимо парочка — поцеловались. Рыбина висела, качалась и трепыхалась на крючке; и рыбина, и удочка поблескивали в солнечном свете. Рыболов от радости разрумянился. А я решил написать это все — изобразить канал, кельнера, девчушку, рыболова, влюбленных и рыбину, а на заднем плане, в тени, того соседа — и назвать картину «Свист». Вот-вот: «Свист». Попадись вам такая картина, с таким названием, оно бы вас как, очень озадачило?

Пауза.

Фостер (Бриггзу). Хочешь ответить на этот вопрос?

Бриггз. Нет. Сам давай отвечай на этот вопрос.

Фостер. Ну, за себя скажу, что название меня бы, наверно, озадачило. Но картину я, может, и оценил бы. Может, даже был бы за нее признателен.

Пауза.

Слышали, что я сказал? Может, я даже был бы признателен за эту картину. Хорошие произведения искусства меня вообще трогают за живое. Я вам не какой-нибудь козел бесчувственный.

Пауза.

Как это любопытно, что вы, оказывается, художник. Рисуете, надо полагать, на досуге?

Спунер. Само собой.

Фостер. Ну и как, нарисовали эту картину под названием «Свист»?

Спунер. Боюсь, что пока нет.

Фостер. Вы не оттягивайте. А то, чего доброго, пропадет вдохновение.

Бриггз. А пивные кружки рисовали?

Спунер. Да приходите в любое время, посмотрите мою коллекцию.

Бриггз. Чего, пивных кружек?

Спунер. Нет, нет. Картин.

Фостер. А где вы ее держите?

Спунер. В своем загородном доме. Вам окажут самый теплый прием.

Фостер. Кто окажет?

Спунер. Моя жена. Обе мои дочери.

Фостер. Правда? Я им понравлюсь, как вы думаете? Они меня полюбят с первого взгляда?

Спунер (смеясь). Вполне вероятно.

Фостер. А с ним как будет?

Спунер смотрит на Бригтза.

Спунер. Они на редкость приветливые женщины.

Фостер. Везучий вы человек. Что пьете?

Спунер. Шотландское.

Фостер подходит к серванту, наливает виски, стоит со стаканом в руке.

Фостер. Вот как вам покажется? Был я на Востоке… и однажды… какой-то вонючий старый хрен, с виду бродяга, в чем мать родила, сунулся ко мне попрошайничать. Я его не знал, первый раз в глаза видел, но сразу понял, что ему доверять нельзя. Он, да еще собака при нем, на двоих полтора глаза. Ну я ему и швырнул какую-то там монетку. Он эту вшивую монетку поймал, глянул на нее, как на вошь, и швырнул обратно. У меня, конечно, рука сама дернулась, хвать — а вшивая монетка будто в воздухе растворилась. Падать не падала. Будто, понимаешь, в воздухе… растворилась… до меня не долетела. А он ругнулся — и наутек со своей собакой. Ах да, вот ваше виски. (Подает стакан.) Ну и как вам такой случай?

Спунер. Фокусник это был.

Фостер. Правда так думаете?

Спунер. Разумнее всего будет с вашей стороны не придавать этому инциденту ни малейшего значения.

Фостер. А загадки Востока вы, значит, отрицаете?

Спунер. Просто фокус-покус в восточном вкусе.

Фостер. Словом, ерунда, и всё тут?

Спунер. Разумеется. Ваше здоровье. (Пьет.)

Входит Херст в халате. Бриггз идет к серванту, наливает виски.

Xерст. Не могу спать. Немного вздремнул. Вот думаю. Может, и хватит. Да. Видел сон, проснулся. Настроение бодрое. Кто нальет мне стакан виски?

Херст садится. Бриггз подносит ему виски.

Господи, да вы уже? Откуда вы знали? А ведь знали откуда-то. Тонкое у вас чутье. Будем. Первая сегодняшняя. А какой сегодня день? Сколько времени? Еще ночь?

Бриггз. Да.

Херст. Все та же ночь? А мне снился водопад. Нет, нет, озеро. Кажется, это было… совсем недавно. Никто не помнит, когда я пошел спать? Еще до сумерек? А хорошо засыпать под вечер, после чаю с тостами. Слышишь первые слабые вечерние звуки, потом ничего. Везде только еще переодеваются к обеду. А ты подоткнул одеяло, ставни затворены, на один переход впереди остальных.

Протягивает стакан Бриггзу, тот наливает и возвращает его.

Что-то мне тягостно. Что такое? Ах да, сон. Водопады. Нет, нет, озеро. Вода плещется. Тонет кто-то. Не я, кто-то другой. В компании-то хорошо. А вот проснитесь-ка, и кругом никого, одна мебель обступила и смотрит на вас? Очень неприятно. Я пробовал, я через это прошел — будем — и под конец решил, что без людей нельзя. Без вам подобных. Это я правильно. А то смеешься в одиночку — и жалостно выходит. У всех налито?

Глядит на Спунера.

А это кто? Ваш друг? Может быть, кто-нибудь меня представит?

Фостер. Это ваш друг.

Херст. Когда-то я знавал поразительных людей. Где-то завалялся фотоальбом. Я найду. Лица на снимках вас поразят. Очень красивые. Сидят на траве, пикник, корзинки. А у меня были усы. У многих моих друзей были усы. Поразительные лица. Поразительные усы. Что особенно одушевляло сцену? Вероятно, ласковое выражение лиц. Сияло солнце. У девушек были чудные волосы, темные, у некоторых рыжие. И белая кожа под платьями. Это все в моем альбоме, я найду его. Вас изумит девичье обаяние, их грация, непринужденность поз — как они сидят, разливают чай, кокетничают. И это все в моем альбоме.

Осушает стакан, поднимает его.

Кто из вас самый любезный?

Бриггз берет у него стакан, идет к серванту.

Спасибо. Что бы я делал без вас обоих? Сидел бы так до бесконечности и ждал бы, пока кто-нибудь явится и подаст мне стакан. А что бы я делал дожидаясь? Смотрел бы свой альбом? Строил бы планы на будущее?

Бриггз (поднося ему стакан). Дополз бы до бутылки и заткнул бы ею хайло.

Херст. Нет. Я пью с достоинством.

Пьет, смотрит на Спунера.

Что это за человек? Я его знаю?

Фостер. Говорит, что ваш друг.

Херст. Подлинные мои друзья глядят на меня из альбома. У меня был свой мир. У меня свой мир. Не думайте, что раз он канул в прошлое, то я стану смеяться над ним, сомневаться в нем, подозревать, что, в сущности, его и не было. Нет. Мы говорим о моей юности, и она никогда не сгинет. Нет. Она была. Была доподлинно, и люди были подлинные, хотя и… преломленные светом, хотя и подвластные… освещению.

Я стоял, и моя тень упала на нее. Она подняла глаза. Дайте мне бутылку. Бутылку мне дайте.

Бриггз подает ему бутылку. Он пьет из горлышка.

Сгинула. А была она? Сгинула. Никогда ее не было. Всегда пребудет. Я сижу здесь во веки веков.

Какие вы любезные. Хорошо бы вы сказали мне, что за погода на улице. Хорошо бы вы, черт вас дери, сказали мне, что это за ночь — сегодняшняя, завтрашняя или еще какая-нибудь, позавчерашняя. Честно скажите. Позавчерашняя?

Наливайте себе. Ненавижу пить один. Слишком много одинокого паскудства.

Что это было? Тени. Сверканье в листве. Беготня по кустам. Юные парочки. Плеск воды. Это было во сне. Озеро. Кто тонул у меня во сне? Меня ослепило, я помню. Позабыл. Ради всего святого. Звуки смолкли. Повеяло холодом. Во мне открылась течь, и не заткнуть. Поток хлещет сквозь меня, и не остановить. Меня смывает. Кто это? Я задыхаюсь. Рот заткнут муфтой. Надушенной муфтой. Кому-то нужна моя смерть. Она подняла глаза, и меня шатнуло. Подобной красоты я никогда еще не видел. Отравная прелесть. Такая жизнь нам не по силам.

Я ничего не помню. Я сижу здесь, в комнате, и всех вижу, всех и каждого. Теплая компания. Царит дружелюбие. Разве я сплю? Никакой воды. Никто не тонет.

Да, да, давайте, давайте, давайте же, громче, чтоб голоса, чтоб голоса, чтоб голоса, да что же вы меня морочите, ублюдки, призраки, длинные призраки, вы же не беззвучные, я слышу ваше гуденье, и я в голубой крахмальной сорочке, в голубой крахмальной сорочке, в отеле «Ритц», да, я его знаю, этого метрдотеля, Борис, да, Борис, он там уже много лет, и слепящие тени, потом плещет вода…

Спунер. Это я тонул у вас во сне.

Херст сползает на пол. Все подходят к нему. Фостер поворачивается к Спунеру.

Фостер. А ну мотай отсюда.

Бриггз поднимает Херста на ноги. Херст отталкивает его.

Херст. Руки прочь.

Стоит выпрямившись. Спунер подается к нему.

Спунер. У него есть внуки. Как у меня. Равно как у меня. Мы оба отцы семейств. Мы ровесники. Я понимаю его нужды. Дайте я возьму его под руку. Имейте почтение к нашему возрасту. Пойдемте, я усажу вас.

Берет Херста под руку и подводит его к креслу.

Нет жалости в этих людях.

Фостер. Господи.

Спунер. Я ваш подлинный друг. Потому-то и сон ваш был столь… огорчительным. Вы видели во сне, что я тону. Но вы не волнуйтесь. Я не утонул.

Фостер. Господи.

Спунер (Херсту). Хотите, я приготовлю вам кофе?

Бриггз. Он думает, что он амстердамский кельнер.

Фостер. Service non compris[2].

Бриггз. А на самом деле уносит пивные кружки в «Бычьей голове». И подносит урыльники.

Фостер. Видать, наш хозяин побывал нынче вечером в «Бычьей голове» и там якшался с кем не следует. (Спунеру.) Слушай, дядя, тут, похоже, вышло маленькое недоразумение. Ты не в каком-нибудь припортовом нужнике. Ты в доме у человека состоятельного, у человека достойного. Ты меня понял?

Оборачивается к Бриггзу.

Ну чего я из кожи лезу? Вот скажи, а?

Снова обращается к Спунеру.

Послушай, малый. Мы этого джентльмена бережем от дурного глаза, от злодеев и злоумышленников, и можно бы тебя мигом шпокнуть, мы ведь за этим джентльменом ухаживаем, причем по любви.

Оборачивается к Бриггзу.

Ну что я с ним языком болтаю? Только время извожу без толку. Свихнулся я, что ли. Обычно-то я болтовню не развожу: кому это надо? Когда я в норме, я помалкиваю.

Снова обращается к Спунеру.

Понял, в чем дело? Какая-то у меня к тебе, что ли, симпатия.

Спунер. Манеры мои вам нравятся.

Фостер. Наверно, не без того.

Бриггз. Ирландцы его при мне кастрировали.

Фостер. С этими ирландцами вечно чего-нибудь недосчитаешься. (Спунеру.) Слушай, давай разберемся, ладно? Тебе подвернулся богатый, влиятельный человек. Не на твой рот кусок, дядя. Ну как тебе объяснить? Тут совсем другая сфера. Тут иначе себя мыслят. Тут кругом шелк. Кругом органди. Кругом икебана. Тут готовят по рецептам восемнадцатого века. Тут ни тебе карамелек, ни жареной картошечки в кулечках. Тут принимают молочные ванны. Тут звонки со шнурами. Тут все организованно.

Бриггз. Не забегаловка небось.

Фостер. Не забегаловка. У нас все настоящее. Ни тебе подделок, ни эрзацев, бутылка бренди застоялась — выбрасываем. Опасно ходишь, дядя, не оступись. (Бриггзу.) Ну что я ему шею не сверну — и конец бы делу?

Спунер. Я одних лет с вашим хозяином. Я в те же времена бывал на пикниках.

Фостер. Слушай, приятель. Вон тот в кресле — это же творческая личность. Это же художник слова. Мы ему облегчаем жизнь. Дело наше ответственное. Не подрывай ты нам домашнее благоустройство. Ты меня понял? Не нарушай наш семейный лад.

Бриггз (Фостеру). Раз ты не можешь, придется мне.

Делает шаг к Спунеру и манит его указательным пальцем.

Иди-ка сюда.

Xерст. А где сандвичи? Нарежьте хлеб.

Бриггз. Нарезан.

Херст. Нет, не нарезан. Нарежьте!

Бриггз стоит в раздумье.

Бриггз. Пойду нарежу.

Выходит из комнаты.

Херст (Спунеру). Откуда-то я вас знаю.

Фостер. Придется уж мне дом прибрать. Больше некому. К завтраку будет ваш консультант по финансовой части, надо еще и это в голове иметь. А у него что ни день, то новое дело. Сегодня ему подавай тост и яйца всмятку, завтра — апельсиновый сок с яйцами-пашот, послезавтра — болтунью с копченой лососиной, а то и грибной омлет с шампанским. Того и гляди рассветет. Новый денечек. Консультант ваш спит и видит во сне завтрак. Яйца ему снятся — яйца, яйца, яйца. Как еще можно сготовить яйца? Я еле стою, всю ночь на ногах. Безостановочный круговорот. Ни дна ни покрышки — вот она, моя жизнь. Иной раз очнешься, оглядишься — и тоска возьмет. Не могу я жить по-лондонски. Кто бы знал, чего мне не хватает.

Входит Бриггз, останавливается, слушает.

Мне не хватает сиамских девочек. И балийских девочек тоже не хватает. Откуда их здесь раздобудешь. Случайно разве увидишь на школьных ступеньках — учат английский язык и манеры и не станут хихикать и обжиматься по-своему. На Риджент-стрит — разве можно. А мне, бывает, только и надо бы с ними пообжиматься и похихикать. Я ведь мог бы найти себе другое занятие. И зажить по-другому. Не обязан я всю жизнь подтирать блевотину за пьянью. Мог бы найти свой уголок и был бы счастлив. Свой уголок, свое счастье.

Бриггз. Нету у нас хлеба, кончился. Гляжу я на этого домоправителя — ну, психопат! Только бы бездельничать. Лучше всего котом при бабе. Только бы ему на Малайские проливы, разлечься под балдахином и ждать, пока принесут горячий пунш. Возит свои причиндалы по белу свету, потаскун. (Спунеру.) Посторонись.

Спунер отходит в сторону.

Бриггз (Херсту). Вставай.

Херст медленно поднимается. Бриггз ведет его к двери.

Шевелись, шевелись. Нечего оглядываться.

Xерст. Я знаю этого человека.

Бриггз выводит Херста из комнаты.

Долгая пауза.

Фостер. Знаешь, что я видел однажды в пустыне, в австралийской пустыне? Идет мужик и несет два зонтика. Два зонтика. Посреди пустыни.

Пауза.

Спунер. А что, был дождь?

Фостер. Нет. Был прекрасный день. Я чуть не спросил, зачем они ему, но потом передумал.

Спунер. Отчего?

Фостер. Ну как, я решил, что он чокнутый. Чего доброго, заморочит мне голову.

Прохаживается по комнате, останавливается у двери.

Слушай. Знаешь, как это бывает — ты сидишь при свете, и вдруг он раз! — и гаснет? Я тебе покажу. Раз!

Выключает свет.

Затемнение.

Действие второе

Утро

Спунер один в гостиной. Занавеси задернуты, но лучи дневного света пробиваются сквозь них. Спунер сидит. Встает, медленно подходит к двери, вяло трогает дверную ручку, возвращается к креслу.

Спунер. Подобный казус мне знаком. Пробужденье под замком. В чужом дому царит затишье.

Садится, поеживаясь. Дверь отпирают. Входит Бриггз с ключом в руке. На нем пиджачная пара. Раздвигает занавеси. Льется дневной свет.

Бриггз. Велено спросить, не голодны ли вы.

Спунер. Еда? Я к ней вообще никогда не прикасаюсь.

Бриггз. Консультант по финансовой части не приехал. Можете съесть его завтрак. Телефонировал меню, а потом позвонил, что свидание не состоится.

Спунер. По какой причине?

Бриггз. С ним разговаривал Джек, а не я.

Спунер. И какую же причину он назвал вашему другу?

Бриггз. Джек говорит, он сказал, что его застигла врасплох финансовая катастрофа на туземной почве и он в эпицентре событий.

Пауза.

Спунер. Тогда ему самому наверняка нужен консультант.

Пауза.

Бриггз. Чего мне вам нести завтрак, если он пропадет зря.

Спунер. У меня ничего зря не пропадает.

Бриггз выходит.

Подобный казус мне знаком. Дверь отпирается. Входит неизвестный. Манят подачкой. Акула затаилась.

Молчание.

Входит Бриггз с подносом. На подносе завтрак под серебряными крышками и бутылка шампанского в ведерке. Он ставит поднос на столик и придвигает стул.

Бриггз. Яичница. Открыть шампанское?

Спунер. Холодное?

Бриггз. Ледяное.

Спунер. Откройте, пожалуйста.

Бриггз принимается открывать, Спунер поднимает одну крышку за другой, смотрит в тарелки, откладывает крышки, намазывает тост маслом.

А кто готовил?

Бриггз. Мы всё делаем на пару с Джеком.

Бриггз наливает шампанское и подает Спунеру наполненный бокал. Тот отхлебывает.

Пауза.

Спунер. Благодарю вас.

Принимается за еду. Бриггз придвигает к столику еще один стул и садится наблюдать.

Бриггз. Мы с Джеком старинные приятели. Познакомились однажды на углу. Только надо вам сказать, что он все это не подтвердит. Он по-своему расскажет. Стою я, значит, на углу. Вдруг подъезжает машина. Он за рулем. И спрашивает меня, как проехать на Болсовер-стрит. Болсовер-стрит, говорю ему, в самой середине хитрого узла с односторонним движением. Добраться туда проще простого; беда в том, что, добравшись, не выберешься. Если, говорю, он и правда хочет попасть на Болсовер-стрит, то вернее всего будет сразу свернуть налево, потом первый поворот направо, потом второй направо, третий налево, не пропустить магазин скобяных изделий, развернуться на площади, держась ближе к центру, а там направо по Второй Конюшенной — и стоп. Упрешься в высоченное учреждение с полукруглым внутренним двором. Тут можно словчить: полукруг по двору, выехал на другую улицу и следуй указателям, мимо двух светофоров и налево первым разрешенным поворотом. Все время держи перед глазами телевизионную башню. Дальше вообще пустяки: задним ходом в подземный автопарк, переключай скорость, дуй напрямую — и пожалуйста, вот тебе Болсовер-стрит. Я его, правда, опять предупредил, что найти Болсовер-стрит — это полдела, главное — отмотаться от нее. Знавал, я говорю, одного-двух таких, что годами катались туда-сюда по Болсовер-стрит. Вся их молодость пошла псу под хвост. А кто там живет — у тех лица серые, а на лицах беспросветная тоска, но кому какое дело, сами понимаете. Всем лишь бы сберечь нажитое путями неправедными. Я об этом даже написал заметку в «Таймс» под заглавием «Жизнь в тупике». А, пиши не пиши. Вот я ему и сказал, что пусть-ка он лучше и думать забудет про Болсовер-стрит. Помню свои точные слова: далась тебе, говорю, эта поездка, плюнь ты, а то пропадешь с концами. Нельзя, говорит, нужно, мол, доставить пакет. Я ведь почему с ним канителился — лицо у него симпатичное, открытое. Видно, что человек со всеми хочет по-хорошему. А так-то мне бы на него начхать. Только он все это не подтвердит. Он по-своему расскажет.

Спунер закрывает тарелку крышкой. Бриггз наливает шампанское в бокал Спунера.

У вас когда последний раз было шампанское к завтраку?

Спунер. Сказать по чести, шампанское — это мой напиток.

Бриггз. Да ну?

Спунер. Я знаток вин. (Пьет.) Дижон, тридцатые годы. Я много раз ездил в Дижон, отведать тамошних вин, с моим французским переводчиком. Да и после смерти его я по-прежнему бывал в Дижоне, пока эта возможность не отпала.

Пауза.

Гюго его звали. Отличный собутыльник.

Пауза.

Вы, конечно, поинтересуетесь, что он переводил? Отвечаю: мои стихи. Ведь я поэт.

Бриггз. А я думал, все поэты молодые.

Спунер. Я молод. (Тянется за бутылкой.) Позвольте и вам налить?

Бриггз. Нет, спасибо.

Спунер рассматривает этикетку.

Спунер. Превосходная марка.

Бриггз. Я тут ни при чем.

Спунер (наливает). Стихотворный перевод — чрезвычайно трудное занятие. Одни только румыны поддерживают это мастерство на должном уровне.

Бриггз. С утра пораньше работают за бутылкой?

Спунер пьет.

Допивайте ее. Предписание врача.

Спунер. Да, кстати, нельзя ли полюбопытствовать, почему меня заперли в этой комнате?

Бриггз. Предписание врача.

Пауза.

Захотите кофе — скажите.

Пауза.

Вот, наверно, здорово — быть поэтом, иметь поклонников, переводчиков. И быть молодым. Сам-то я не молодой и не поэт.

Спунер. Да. Вы мне напомнили. Я должен идти. У меня в двенадцать совещание. Спасибо вам большое за завтрак.

Бриггз. Какое совещание?

Спунер. Редакционное. Я состою в редколлегии недавно основанного поэтического журнала. Наше первое совещание назначено сегодня на двенадцать. Опаздывать не годится.

Бриггз. Где будет это совещание?

Спунер. В «Бычьей голове» на Меловой Ферме. Хозяин любезно предоставил нам собственную комнату на втором этаже. Важно, чтобы не было лишних ушей, знаете, при обсуждении редакционной политики.

Бриггз. В «Бычьей голове» на Меловой Ферме?

Спунер. Да, там. Хозяин — мой друг, в силу чего и счел возможным уступить нам собственную комнату. Ну, я его, конечно, не преминул поставить в известность, что лорду Ланну угодно почтить наше совещание своим присутствием. Он сразу уяснил, что известная изоляция будет, так сказать, в порядке вещей.

Бриггз. Лорду-улану?

Спунер. Нашему патрону.

Бриггз. Он случаем не из бенгальских уланов?

Спунер. Нет, нет. Он потомок норманнов.

Бриггз. Культурный человек?

Спунер. По отзывам — безупречен.

Бриггз. А то некоторым аристократам искусство не по вкусу.

Спунер. Лорд Ланн — человек чести. Ему искусство по вкусу. Он заявлял об этом публично, а слову своему он никогда не изменяет. Но я должен идти. Лорд Ланн не разделяет мнения, что поэтам можно вольничать с временем.

Бриггз. Джеку бы найти заручку.

Спунер. Джеку?

Бриггз. Он же поэт.

Спунер. Поэт? В самом деле? Что ж, если он пришлет мне образчики своего творчества, отпечатанные на листах форматом ин-кварто через два интервала плюс отдельная копия отдельной почтой на случай пропажи или хищения, и приложит маркированный конверт с обратным адресом, то я их прочту.

Бриггз. Вот за это спасибо.

Спунер. Пустое. Передайте ему — он может рассчитывать на оценку предельно беспристрастную и, смею добавить, высокодостоверную.

Бриггз. Я передам. Ему правда очень нужна заручка. Босс мог бы его поддержать, да, видно, не желает. Может, потому, что сам поэт. Тут, может, есть момент ревности, кто его знает. Нет, босс, конечно, человек очень хороший, ничего не скажешь. Очень даже воспитанный человек. Но все мы люди, и он тоже.

Пауза.

Спунер. Босс… сам тоже поэт?

Бриггз. Ну вот еще. Он только поэт, что ли? Он плюс к тому еще эссеист и критик. Вообще литератор.

Спунер. То-то я думаю — лицо как будто знакомое.

Звонит телефон. Бриггз идет к аппарату, снимает трубку, слушает.

Бриггз. Слушаю, сэр.

Забирает поднос и уходит. Спунер остается сидеть.

Спунер. Подобный казус мне знаком. Беззвучный голос. Ему внимают. Общенье с верхним этажом.

Наливает шампанское.

Входит Херст в пиджачной паре, за ним Бриггз.

Херст. Чарлз! Наконец-то вы заглянули.

Пожимает Спунеру руку.

Надеюсь, вас приняли как следует? Денсон, позаботьтесь о кофе.

Бриггз выходит из гостиной.

Вы просто превосходно выглядите. И ничуть не изменились. Это сквош, надо полагать, держит вас в форме? Помню, в Оксфорде вы играли мастерски. И по-прежнему играете? Разумно. Молодцом. Боже мой, сколько лет, сколько зим. Когда мы последний раз виделись? Я так подозреваю, что последний наш совместный обед был в тридцать восьмом, в клубе. Совпадает с вашими воспоминаниями? Был Кроксли, ага, Уайет, погодите, погодите… ну да, и Берстон-Смит. Вот была компания! И вот был вечерок, как сейчас помню! Все, разумеется, на том свете. Да нет, нет! Я болван. Идиот я. Наша последняя встреча — да я ее прекрасно помню. Павильон на стадионе «Лордз», тридцать девятый, матч с вестиндцами, Хаттон и Комптон отбивали как боги, Константин бросал, война висела в воздухе. Всё правильно? И мы распили бутылку превосходнейшего портвейна. Вид у вас такой же спортивный, как был тогда. Как воевалось, хорошо?

Бриггз приносит кофе, ставит поднос на стол.

О, спасибо, Денсон. Оставьте там, ладно? Вот так, хорошо.

Бриггз выходит из гостиной.

А что Эмили? Какая женщина. (Наливает.) Вам черный? Пожалуйста. Какая женщина. Надо вам сказать, что я в один прекрасный день в нее влюбился. Надо, надо вам признаться. Пригласил ее выпить чаю в «Дорчестере». Открыл ей свое увлечение. Решил взять быка за рога. Предложил ей вам изменить. Не отрицал, что вы чертовски славный малый, указал, что я никак не посягаю на ваше достояние, мне нужна лишь та ее частица, которую все женщины держат под спудом, про черный день. Адское это было занятие — уламывать ее. Она твердила, что обожает вас, что двоедушие обессмыслит ее жизнь. Я уж пустил в ход лепешечки с маслицем и уилтширские сливки, оладушки и клубнику. В конце концов не устояла. Вы об этом небось знать не знали, а? Ну, теперь-то нам уж не по возрасту волноваться задним числом, верно?

Садится с чашкой кофе.

Я снял на лето коттеджик. Она приезжала на машине раза два-три в неделю. За покупками ездила, и я входил в программу поездок. Вы тогда оба жили на ферме. Вот именно. На ферме ее отца. Приезжала попить чаю или, положим, кофе — ну, словом, в самые невинные часы. В то лето она принадлежала мне, а вы-то воображали, будто она целиком ваша.

Прихлебывает кофе.

Ей нравился коттедж. И цветы она любила не меньше моего. Нарциссы, крокусы, собачьи фиалки, фуксии, жонкилии, гвоздики, вербена.

Пауза.

Ее нежные тонкие руки.

Пауза.

Никогда не забуду, как она касалась жонкилий.

Пауза.

Помните, вы с нею как-то, в тридцать седьмом это, кажется, было, ездили во Францию? Я ехал тем же пароходом. Из каюты не выходил. И пока вы занимались своими упражнениями, она являлась ко мне. Подобной пылкости я в женщинах не встречал. Увы и ах.

Пауза.

Вы всегда были поглощены своей физической… подготовкой… разве не так? Да оно и неудивительно. Отменное, черт возьми, телосложение. По природе атлет. Медали, грамоты, имя золотыми буквами. Придя однажды первым к финишу, снова и снова рвешься побеждать. Этот яркий миг — он никогда не тускнеет. Не сошли с дорожки? Что же мы с вами так редко виделись после Оксфорда? Я к тому, что ведь жизнь ваша имела и другое измерение? Вы предались литературе, как и я. Да, да, понятно, встречались мы иногда на пикниках, помните, Табби Уэллс с компанией, пили в клубе бок о бок виски с содовой, но толком-то не сблизились, верно? Любопытно — почему? Хотя, конечно, я дьявольски рано добился успеха.

Пауза.

Так вы говорите, воевалось хорошо?

Спунер. Да в общем неплохо.

Херст. Прекрасно. Военный летчик?

Спунер. Военный моряк.

Херст. Прекрасно. На эсминце?

Спунер. На торпедном катере.

Херст. Высший класс. Убитых немцев на счету?

Спунер. Один-два есть.

Xерст. Не слабо.

Спунер. А вы?

Xерст. Я был в войсковой разведке.

Спунер. А-а.

Пауза.

Xерст. А после войны опять взялись за перо?

Спунер. Ну да.

Xерст. И я тоже.

Спунер. И, кажется, изрядно преуспели.

Xерст. О да, вполне. Сейчас уже лучшее время позади.

Спунер. Со Стеллой видитесь?

Пауза.

Xерст. Со Стеллой?

Спунер. Не могли же вы позабыть.

Xерст. С какой Стеллой?

Спунер. Со Стеллой Уинстенли.

Херст. Уинстенли?

Спунер. Сестрой Банти Уинстенли.

Xерст. А, Банти. Нет, не вижусь.

Спунер. Вы были к ней весьма неравнодушны.

Херст. Вы так думаете, старина? Вам-то откуда знать?

Спунер. Я ужасно любил Банти. А он имел на вас большущий зуб. Хотел даже съездить вам по физиономии.

Xерст. За что?

Спунер. За то, что вы соблазнили его сестру.

Xерст. А ему какое дело?

Спунер. До родной сестры?

Херст. Вот именно.

Пауза.

Ну и куда же вы клоните?

Спунер. Банти познакомил Стеллу с Рупертом. Он очень любил Руперта. Был у него на свадьбе посаженым отцом. Они с Рупертом дружили с незапамятных пор. Он грозился отхлестать вас.

Херст. Кто грозился?

Спунер. Банти.

Херст. Поговорить со мной напрямик у него храбрости не хватило.

Спунер. Стелла просила его не делать этого. Умоляла держать себя в руках. Умоляла не говорить Руперту.

Херст. Понятно. А кто сказал Банти?

Спунер. Я сказал Банти. Я ужас как любил Банти. И Стеллу тоже ужас как любил.

Пауза.

Херст. Выходит, вы были близким другом семьи.

Спунер. Дружил я больше с Арабеллой. Мы вместе катались верхом.

Xерст. С Арабеллой Хинскотт?

Спунер. Да.

Xерст. Я знал ее в Оксфорде.

Спунер. Я тоже.

Херст. Арабелла была мне очень симпатична.

Спунер. А ей был очень симпатичен я. Банти так никогда и не выяснил, насколько именно был я ей симпатичен и во что вылилась ее симпатия.

Херст. Что вы имеете в виду, черт вас дери?

Спунер. Банти мне доверял. На их свадьбе я был шафером. Арабелле он тоже доверял.

Херст. Должен вас предупредить, что я всегда чрезвычайно симпатизировал Арабелле. Отец ее был моим наставником. Я подолгу живал у них в доме.

Спунер. Я прекрасно знал ее отца. Он принимал во мне большое участие.

Херст. Арабелла была девушка очень эмоциональная, тонкая и восприимчивая.

Спунер. Согласен.

Пауза.

Херст. Вы что же, намекаете, будто находились в связи с Арабеллой?

Спунер. До известной степени. Связь в обычном смысле ей не требовалась. У нее были свои, особые пристрастия. Она состояла со мной в устной связи.

Херст встает.

Херст. Начинаю думать, что вы негодяй. Как вы смеете подобным образом отзываться об Арабелле Хинскотт? Да я вас забаллотирую в клубе!

Спунер. О дорогой сэр, позвольте вам напомнить, что вы изменяли Стелле Уинстенли с моей собственной женой Эмили Спунер на протяжении долгого и слякотного лета и этот факт был известен всем и каждому в Лондоне и окрестностях. И далее — что Мюриэл Блэквуд и Дорин Базби так никогда и не оправились от воздействия вашей маниакальной половой одержимости. Смею ли напомнить вдобавок, что ваша так называемая дружба — иначе говоря, растление Джеффри Рэмсдена — была притчей во языцех всего Оксфорда?

Xерст. Да это безобразие! Как вы смеете? Вы у меня отведаете хлыста!

Спунер. Это вы, сэр, себя безобразно вели. По отношению к прекраснейшим представительницам прекраснейшего пола и лучшей из них — моей жене. Это вы запятнали своими безобразиями и извращениями женщину, соединенную со мной нерушимыми узами.

Xерст. Я, сэр? Безобразиями? Извращениями?

Спунер. Да, безобразиями. Она мне обо всем рассказала.

Xерст. И вы приняли всерьез болтовню фермерши?

Спунер. Да, ведь я и сам был фермером.

Херст. Какой из вас фермер, сэр? Дачник вы, и не более того.

Спунер. Я написал свою «Дань Уэссексу» на даче в Уэст-Апфилде.

Херст. Мне не выпало счастья прочесть вашу «Дань».

Спунер. Она писана терцинами, в той стихотворной форме, которой вы, с вашего позволения, никогда не могли овладеть.

Xерст. Да это возмутительно! Кто вы такой? Что вы делаете в моем доме?

Подходит к двери, кричит.

Денсон! Виски с содовой!

Прохаживается по комнате.

Вы — хам, это сразу видно. А тот Чарлз Уэзерби, которого я знал, был джентльменом. Изничтожение человека. Мне вас жаль. Куда подевался одушевлявший вас нравственный пафос? Он исчерпан до дна.

Входит Бриггз, наливает стакан виски с содовой, подает его Херсту. Тот смотрит на стакан.

До дна. До самого дна. (Пьет.) Не понимаю… не понимаю… а между тем наблюдаю… постоянно наблюдаю… как самые утонченные, образованные люди меняются легче легкого, почти на глазах становятся подонками, жуликами, грабителями. В мое время никто не менялся. Человек оставался самим собой. Только религия ломала людей, но, по крайней мере, это было лучезарное несчастье.

Пьет, усаживается в свое кресло.

Мы тут не какие-нибудь бандиты. Лично я готов проявить терпимость. Я буду с вами обходителен. Покажу вам свою библиотеку. Может быть, даже и кабинет покажу. Могу показать даже ручку и блокнот. Скамеечку для ног — и ту, может статься, покажу.

Протягивает стакан.

Еще.

Бриггз принимает стакан, наполняет его и отдает.

Могу даже фотоальбом вам показать. И, быть может, вы там даже увидите лицо, которое напомнит вам ваше собственное, ваше прежнее. И другие лица увидите, в тени, или чьи-то щеки вполоборота, или подбородки, или затылки, или затененные шляпами глаза, которые напомнят вам тех, кого вы некогда знали и в мыслях давно схоронили, но они-то и пошлют вам взгляд искоса — только не чуждайтесь добрых привидений. Признайте, полюбите добрые привидения. В них есть чувство, оно… схвачено. Склонитесь перед ними. Конечно, это не освободит их из вечного плена, но кто знает… какое облегчение… это может им доставить… кто знает, не оживит ли это их… в невидимых оковах, в прозрачных узилищах. Вы думаете, это жестоко… оживлять их, раз они обречены на неподвижность? Нет. Из глубины глубин они тянутся навстречу вашему касанию, вашему взгляду, и, когда вы улыбаетесь, радость их… безгранична. Истинно говорю вам, пекитесь о мертвых тем попечением, какого сами ищете ныне, в вашей, как вы ее называете, жизни.

Пьет.

Бриггз. Тухлый номер, приятель, тухлый номер. Сущая мертвечина!

Долгая пауза.

Херст. Вздор.

Пауза.

Подайте бутылку.

Бриггз. Не дам.

Херст. Что?

Бриггз. Говорю — не дам.

Херст. Без штучек. Без выходок. Давайте бутылку.

Пауза.

Бриггз. Сказал — нет.

Херст. Такой ваш отказ чреват отказом от места.

Бриггз. Не можете вы отказать мне от места.

Херст. Почему это?

Бриггз. Потому что я не уйду.

Херст. Велю — так и уйдете. Давайте бутылку.

Долгая пауза.

Обращается к Спунеру.

Принесите мне бутылку.

Спунер идет к серванту. Бриггз не двигается. Спунер берет бутылку виски, приносит ее Херсту. Херст наливает себе и ставит бутылку рядом с креслом.

Бриггз. Тогда уж и я выпью.

Подходит со стаканом, наливает, пьет.

Херст. Какая наглость. Впрочем, неважно. Он всегда был лоботрясом. На улице льет? Август в Англии — это сплошные дожди. Вы когда-нибудь шарили по английским овражкам? Под грудами хвороста, под опавшей листвой там отыщутся почернелые теннисные мячи. Девушки швыряли их собакам, дети перебрасывались друг с другом, и они закатились в овражки. И затерялись там, пропащие, столетия назад.

В гостиную входит Фостер.

Фостер. Вам пора на утреннюю прогулку.

Пауза.

Я сказал: вам пора на утреннюю прогулку.

Херст. Мне — на утреннюю прогулку? Нет, нет, боюсь, что сегодня у меня нет на это времени.

Фостер. Вам пора на прогулку по лесопарку.

Херст. Вряд ли выберусь. Я слишком занят. Многовато неотложных дел.

Фостер. Что это вы пьете?

Спунер. Ячменный сок, пронзающий нутро.

Херст (Спунеру). Боже мой, да у вас не налито. Где ваш стакан?

Спунер. Спасибо. Мешать напитки неразумно.

Херст. Мешать?

Спунер. Я пил шампанское.

Херст. Конечно, да, конечно, Альберт, еще бутылку.

Бриггз. Сию минуту, сэр.

Бриггз выходит.

Херст. Вряд ли выберусь. Многовато неотложных дел. Надо написать эссе. Критическое эссе. Придется поднять папки и выяснить, что подлежит моей критической оценке. А то в данный момент это от меня ускользает.

Спунер. Тут я мог бы вам помочь.

Херст. Неужели?

Спунер. Двояким образом. Во-первых, у меня чутье хорька. Я разом нахожу нужную папку. Во-вторых, я и сам написал бог весть сколько критических эссе. Позвольте, у вас есть секретарь?

Фостер. Я его секретарь.

Спунер. Секретарская должность не к лицу человеку ваших дарований. Юный поэт должен странствовать. Странствовать и страдать. Поступите-ка, пожалуй, во флот, повидайте море. Путешествуйте, изучайте.

Фостер. Я уже был моряком. Побывал и там и сям. А теперь я здесь, где требуюсь.

Бриггз с шампанским останавливается в дверях, слушает.

Спунер (Херсту). Вы упомянули о фотоальбоме. Я посмотрел бы его вместе с вами. Я подобрал бы к лицам имена. Можно было бы устроить настоящую эксгумацию. Да, я убежден, что в этом плане был бы вам неимоверно полезен.

Фостер. Те лица безымянны, приятель.

Бриггз заходит в комнату, ставит ведерко с шампанским.

Бриггз. И останутся безымянными.

Xерст. В сердце моем есть области… куда ни одна живая душа… ни прежде… и вообще никогда… не проникнет.

Бриггз открывает шампанское, наливает бокал Спунеру.

Бриггз. Прошу вас. Игристое. (Херсту.) Плеснуть вам, сэр?

Херст. Нет, нет. Я останусь… при своем.

Бриггз. А я, как и мистер Друг, выпью шампанского, вы позволите, сэр?

Херст. Естественно.

Бриггз (Фостеру). Где твой стакан?

Фостер. Спасибо, не надо.

Херст. Ну ради же бога, будьте общительнее. Общительнее. Вписывайтесь в социум, вам предназначенный. Скрепленный с вами как бы стальными узами.

Бриггз наливает Фостеру.

Фостер. До обеда-то еще далеко.

Бриггз. Шампанское лучше всего идет поутру, эх ты, козел.

Фостер. Ты меня козлом не называй.

Херст. Мы трое старинных друзей, не забывайте об этом.

Бриггз. Потому я его козлом и назвал.

Фостер (Бриггзу). А ну помалкивай.

Херст поднимает стакан.

Xерст. За наше благополучие.

Гомон «Будем здоровы». Все пьют.

Смотрит в окно.

Свет… там за окном… мутный… едва ли дневной. Быстро смеркается. Неприятно. Давайте занавесимся. Зажгите лампы.

Бриггз задергивает занавеси, включает свет.

Ох, насколько легче.

Какое блаженство.

Пауза.

Сегодня я приду к заключению. И ряд вопросов… сегодня будет разрешен.

Спунер. Я помогу вам.

Фостер. Я был на Бали, там меня нашли. Я мог не уезжать оттуда, мог не приезжать сюда. Но я почувствовал… что призван… и у меня нет другого выбора. Я мог не покидать свой дивный остров. Но какая приманка для простого мальчишки. Я был никем и прозябал в безвестности. А тут меня зовет знаменитый писатель, хочет, чтоб я стал его секретарем, шофером, домоправителем, переписчиком. Откуда он узнал обо мне? Кто ему сказал?

Спунер. Он воспарил воображением. Немногим это дано. Не многие умеют. А он сумел. Поэтому-то он богоугоден.

Бриггз. Ты явился по моей рекомендации. Я люблю молодежь: от нее бывает прок. Но молодежь должна быть открытой и честной. От неоткрытой и нечестной молодежи проку не бывает. Вот я тебя и рекомендовал. Ты был открыт навстречу всему свету.

Фостер. Я доволен своей работой. Я обслуживаю личность особого склада, чей интеллект для меня питателен. Он меня взрастил и расширил мой кругозор. Такой личности служить не стыдно, и она вправе предъявлять запросы. Главное же, что ее запросы не идут вразрез с уголовным правом — и мне не приходится мошенничать. Меня очень легко было совратить с пути. А так я чувствую, что труд мой — дело достойное, дело чести. Это чувство меня не покидает. Чувство исполненного долга.

Указывает на Бриггза.

Вот мой сотоварищ, он же поручитель. Я у него многому научился. Он был моим наставником. Такого бескорыстия я на свете не встречал. Да он сам вам расскажет. Дайте ему сказать.

Бриггз. Кому?

Фостер. Что?

Бриггз. Сказать-то кому?

Фостер глядит на Спунера.

Фостер. Вот… ему.

Бриггз. Ему? Этому поганому тряпичнику? Этому золотарю? Сортирной глисте? Ты что, офонарел? Ты посмотри на него. Он же на столе нагадит, а под столом напакостит. Чего с ним вообще разговаривать?

Херст. Да, да, все верно, но в душе он добряк. Я знаю его по Оксфорду.

Долгая пауза.

Спунер (Херстпу). Возьмите меня к себе в секретари.

Херст. К нам, кажется, большая муха залетела? Слышите — жужжит.

Спунер. Нет.

Херст. Это вы сказали — нет?

Спунер. Да.

Пауза.

Я вас прошу… рассмотреть мою кандидатуру. Если бы на мне был костюм вроде вашего, вы увидели бы меня в ином свете. Я как никто умею обращаться с лавочниками, разносчиками, коммивояжерами, монахинями. Могу, если нужно, молчать, могу поддерживать беседу. Обсуждать могу все что хотите — будущее страны, дикорастущие цветы, Олимпийские игры. Я, правда, переживаю трудное время, но мое воображение и соображение остались в сохранности. Моя воля к труду не подорвана. На меня можно возлагать самые тяжелые и незавидные обязанности. Настроен я всегда так, как требуется. Я, в сущности, очень смиренного нрава. Я честный человек; да мне и не поздно стать еще честнее. Готовлю я так, что пальчики оближете. Мне по душе французская кухня; однако стряпня без выкрутасов тоже в моих возможностях. Малейшей пыли я терпеть не могу. На кухне у меня все будет блестеть. Я бережно отношусь к вещам. Я обеспечу прекрасный уход за вашим серебром. Играю в шахматы, в бильярд, на пианино. Могу исполнять вам Шопена. Могу читать Библию вслух. Я отличный собутыльник.

Пауза.

Жизнь мою, прямо скажу, искалечили превратности. Я был лучшим из лучших в своем поколении. Но что-то стряслось. Не знаю, что это было. Однако, претерпев обиды и лишения, я все же остался верен себе. Я — это я. И я предлагаю вам свои услуги отнюдь не униженно, а с древней гордыней. Я прихожу к вам как воин — и буду счастлив признать вас своим владыкой. Я преклоняю колено перед вашими совершенствами. Я наделен благочестием, благоразумием, благожелательством и благонравием. Отвергнете их — и останетесь внакладе. Дворянская честь велит мне вести себя учтиво, браться за дело отважно, исполнять повеления скромно и почтительно, то есть ни под каким видом не вторгаться в вашу личную жизнь. При этом от меня не ускользнет никакой умысел против вас. Шпага моя будет всегда наготове, дабы пресечь любые происки темных злокозненных сил. Я не премину сохранить ясное лицо и чистую совесть. Я заслоню вас своим телом от смерти и смело от вашего имени приму ее вызов, будь то на поле брани или в опочивальне. Я — ваш рыцарь. Скорее я доблестно лягу костьми, нежели дозволю осквернить ваше достоинство внутреннему врагу или иноземному супостату. Вот он я, приказывайте.

Долгая пауза.

Херст неподвижно сидит. Фостер и Бриггз неподвижно стоят.

Погодите отвечать, я еще кое-что скажу. Я время от времени устраиваю поэтические вечера в верхнем помещении одного кабачка. Бывает немало народу, особенно молодежи. Я буду счастлив устроить такой вечер для вас. Вы прочтете свои стихотворения перед заинтересованной и внимательной аудиторией, аудиторией, потенциально переполненной величайшим энтузиазмом. Гарантирую вам полный зал и с удовольствием оговорю для вас солидный гонорар или, если предпочитаете, добрую долю выручки. Молодежь, смею заверить, просто сбежится слушать вас. Мой комитет почтет за особую честь оказать вам гостеприимство. Вас представит специалист по вашему творчеству, может быть, я и представлю. После чтения, которое, я убежден, пройдет с потрясающим успехом, мы можем спуститься в нижний бар, и хозяин — кстати сказать, мой друг — с великой радостью попотчует вас за счет заведения. Там рядом есть индийский ресторан с прекрасной репутацией, где вы будете гостем нашего комитета. Личность ваша, столь редко лицезримая, строки ваших стихов, столь многим известные, но редко слышанные и теперь произнесенные вами с авторитетностью их творца, — все это станет событием редчайшей категории: уникальным. Умоляю вас, задумайтесь над общественным значением подобного мероприятия. Вы собственной персоной предстанете перед молодежью, а молодежь предстанет перед вами. Да и люди пожилые, те, кто потерял почти всякую надежду, на этот раз оставят семейный круг и явятся на вечер. А с прессой хлопот у вас не будет. Я это возьму на себя и устрою так, чтоб вас не донимали. Ну, может быть, вы согласитесь на полдюжины снимков, но не более того. Если, конечно, сами не пожелаете высказаться по такому случаю. Если вам не покажется неуместной, скажем, небольшая пресс-конференция, после чтения, перед ужином, где вы обратитесь через прессу к широкому читателю. Но это спонтанно, это вовсе не будет обусловлено. Давайте пока утвердимся в намерении устроить чтение для избранных в уютной и благоприятной обстановке, давайте подумаем о вечере, который станет памятен для всех, кто примет в нем участие.

Долгая пауза.

Херст. Давайте лучше сменим тему.

Пауза.

В последний раз.

Пауза.

Что я такое сказал?

Фостер. Вы сказали, что меняете тему в последний раз.

Xерст. А что это значит?

Фостер. Это значит, что больше вы тему менять не будете.

Херст. Никогда?

Фостер. Никогда.

Херст. Никогда?

Фостер. Сами сказали, что в последний раз.

Херст. Но что это значит? Значит это что?

Фостер. Значит, что навсегда. Значит, что тему сменили раз и навсегда, в последний раз и окончательно. Если, скажем, речь зайдет о зиме, то зима никогда не кончится.

Xерст. А речь зашла о зиме?

Фостер. Теперь зашла. Значит, зима никогда не кончится.

Бриггз. И это окончательно.

Фостер. Окончательно и навсегда. Если, например, речь зашла о зиме, то весны больше никогда не будет.

Херст. Но дайте спросить — я должен спросить…

Фостер. И лета больше никогда не будет.

Бриггз. Почек на деревьях…

Фостер. …никогда не будет.

Херст. Но я должен спросить…

Бриггз. Снег…

Фостер. …будет сыпать всегда. Потому что вы сменили тему. В последний раз.

Xерст. А мы сменили? Вот в чем вопрос. Я сменил? Разве мы сменили тему?

Фостер. Конечно. Прежняя тема закрыта.

Xерст. А какая была прежняя тема?

Фостер. Она забыта. Вы ее сменили.

Xерст. А о чем речь теперь?

Фостер. О том, что никак нельзя сменить тему после того, как ее сменили.

Бриггз. В последний раз.

Фостер. Так что больше ничего никогда не случится. Вы просто будете вечно здесь сидеть.

Бриггз. Но не один.

Фостер. Нет, не один. Мы будем с вами. Бриггз и я.

Пауза.

Херст. Сейчас ночь.

Фостер. И всегда будет ночь.

Бриггз. Потому что тему…

Фостер. …больше сменить нельзя.

Долгая пауза.

Xерст. Но я слышу, как птицы щебечут. Вы разве не слышите? Неслыханные звуки. Я слышу их так, как они, наверно, раздавались тогда, в моей юности, хотя я тогда их не слышал, а они раздавались кругом.

Пауза.

Да. Это так. Я иду к озеру. Кто-то спешит за мной, ломится сквозь чащу. Я от него ускользнул. Я вижу, как тело колышет вода. Волнуюсь, приглядываюсь — нет, показалось. На воде никого нет. Я говорю себе: я видел утопленника. Но мне показалось. Там никого нет.

Долгая пауза.

Спунер. Нет. Вы на безлюдье. Там все недвижно, там нет перемен, и возраста нет, и все пребывает вовеки, в оледенелом безмолвии.

Долгая пауза.

Xерст. Пусть так, пью за это.

Пьет.

Медленное затемнение.