На борьбу с хулиганством в литературе

В поезде едет Рубиха –

тяжелый глаз,

белый подбородок.

Поезд зголодный.

зверем дорог,

чуя добычу,

брюхо несет –

ра-ва-ща.

Ры-вы-щы!

На площадке Рубиха

глазом дерет:

– Миленький, тепленький,

солнышко в кудрях,

на губах кровь…

Ох загляделся как! –

С нижней ступеньки

ворохнулся под откос

паренек,

кости треск,

кости хруст,

дробь…

не знают пассажиры

какую шпалу

перепрыгнули!..

– Из под вагона затянул

кто-й тебя?

Ох, недогадливая,

за рукав не удержала.

Расстроилась я!.. –

. . . . . . . . . . . . . . .

Зверь усмирился,

чугунный устал,

на полустанции

 отдых

  три часа…

Сутки

 сутулясь

  ис-те-ка-а-а-ают

Лязг болтов.

Как моток

старых обоев

сворачивается путь

 Много раз,

 сотни раз,

 синий лес

 из-за насыпей

 приподнимался

 и опускался,

Пыхтит

упаханное брюхо

узлового полустанка

Поезда зык

с гулом обшарп,

сермяжьи вагоны

застряли

 в щель.

Прохор – лихач

– ватный буфет –

вагонной нудотцею

стоя в окно:

– Эх, экипаж неспешной,

задрючит нас

– растелефикация! –

продувной вагонец,

костодав.

Тут бы на дутиках.

– Я вас катаю

  на резвой!

  Эх-ма,

  Тетке в глаз!

Жонка, Дуняша, гляди! –

А из окна

чухломские метелки-ветлы

пятиверстной зевотой растянуты

виснут в глаза.

– Эх, замурошка-дорожка!

Втянула в тоску,

теткин кисель…

Ну-у-у, трохнулись,

про-о-о-дави тебя! –

…Плесенью станция

 глаза вылупила,

 известью поползла…

 Красный петух семафора

 хлопает по затылку,

 расшвыривая по местам

 узловых дежурных…

Дунько трудненко:

– Чтой-то в сон меня тянет

болотом

илью липучей подбирается…

Марево

 черные

  муравьи

   копошатся… –

Дунька в подушку,

в туман

канула…

Рубиха дремлет

на низкой полке.

Прослоенный ватный зипун,

над головою шаль…

жестко…

полно сапог…

Прохор, затылком об полку,

спит,

сквозь сон

погладит Дунькину ногу…

полушелковые чулки,

сапожки с ушками

вздрагивают.

Глаз фонаря занавешен желтком

Дунька стонет

на сером мешке:

– Ох, не души меня, Гриша!

Нет ни души кругом,

(отдушника рта молода)!

Гришка-скокарь, – третий!

Нет, Петя,

Петя третий,

Сеня четвертый

ох, перепутала!

Ох, сколько их!

Только я не душила

Утюгом легонько гладила,

Да я же любила

Я же жалела.

Скажи, Петенька,

ведь, правда жалела?..

…Ох, Прохор, Прохор,

пойдешь и ты прахом!

Родненький, прости!

 Эх, да ведь не удушила,

 легонько уморила,

 а все лезут, вяжутся,

 между снегами кажутся.

 О-ох! –

Прохор спросонок

из под узла вывалился

бормотом:

 – Дунька, ы!

 Кого загубила?

 Кого придушила?

 Жена?..

Сам испугался.

Дуньку затряс:

– Что ты, что ты,

моя белюха?

Дунька, что ты клеплешь?

Проснись!

– Что трясешь меня?

Покою не даешь?

Бес!.. –

Открыла глаза:

 – Прохор, чего пристал,

 А?

 Свят, свят, свят!..

 Глаза испуганно круглятся.

 – Разбудить бы жонку надобно

 Что ты несла?

 Что за Петя?

 Каков Гриша?

 Кого убивала-морила, а?

Мерзнет баба со страху ночного,

а сме-е-ется

змеется

губами

ледяными

синими

– Ш-ш-ш-с!

Ишь, сумашедший

Я убивала,

Я?

Это, я-то, я,

твоя Дунюшка

убивица?

Иль из-под вагона

что увидел?

Ох, дружочек,

душно в дороге,

полки низки,

стекла да чашки

бренчат,

ну ее к ляду,

только расстроилась вся!

Вот вернемся домой

хорошо в садочке:

близкое солнышко

поблескивают,

сыплет охрец.

Там

 подвал

  большой

   хороший,

снеди всякой

полным-полнехонько!

Улыбкой по Прохору лазала,

шарила,

засыпляла…

Прохор прокис:

– Я ж тебе говорил:

перенудься,

не езди

к старухе

в логово –

хуже будет! –

Холод… свежинь…

Глаз приоткрыл

рабочий барак,

сверчки сторожей

жуют небесынь,

клокоча,

звунчат –

жох,

цок!

Палисадник-платок

утыкан росистыми бархатцами,

Дунька сидит на заваленке

черной

 как гриб деревной

Свист…

Дунька скок вертячком.

– Заходите, Григорий Палыч!

– А где твой?

– На базар пошел

  позаране

  масло закупать топленое

  да сливочное…

Гришка глухо:

– Дуняшка,

  Когда же можно?

– Тише ты… Да сегодня

в одиннадцать ночи.

Посвистишь тогда.

Муж до завтра уедет…

Ну чего ж ты уставился?

Бельма бестыжие

шилами из лица

 по-вы-лезли… –

 – Уу!

Всю тебя просверкаю!

Прокушу на всю жизнь!

Никому не отдам

ни одной завитушки!

Режь мою душу

сердце шилом коли!

– Ну уж и выпьешь, бешеный!

Рано хозяином стал!

Погоди

 до одиннадцати…

Прощевайте, Григорий Палыч!..

И шопотом вслед:

– Кандидатик мой

тепленький,

язви тебя!.. –

А припрятавшись в тень

прикрывшись платком

замурлыкала:

Излюбилось сердце, кровью изошло,

Раздражает меня темная ночь,

Задрожали мои руки убивать,

Ляжет муж на подушку в черный гроб.

   Разгуляется Рубихин топор,

   Не блазни меня каратиками вор!

   Харкнешь рыжиками прахом, хрыч,

   Не ходи в подвал, собак не клич!..

Ох, и наскучило мне любить,

Ох, и губить надоело мне,

А живым мне не в мочь его отпустить,

Сам топор в мои рученки падает…

   За что судьба меня сгубила

   К восьмому гробу привела,

   Позор Рубихе подарила,

   Топор железный подала!..

Ох, помру я, бедная, в этот год;

похоронят Дунюшку под сугроб,

под сугроб меня зароют

  в белый снег

У-ух, да эх,

  покружиться не грех!..

Заплясала, пошла

  помешанная:

Ши-та-та

Ши-та-та…

– А! Вот и муженек

дорогой!

Что принес в подарок

своей Дунечке?

Да не торопись

разворачивать,

чайку попей,

винца подлей.

Мое винцо

пьяное,

оно пьяное, кровяное…

  Укорябнет за душу

  нежное и сонное…

– Эх, задирушка,

хохочешь, дразнишь!

Может мужей других

ты поила таким вином?

– Что миленький,

что ты славненький!

– Уж не это ли вино

ты в подвале держишь

собак дразнишь?

Что то неспокойно

у нас –

землю роют псы

морды жалобно вверх –

завывают…

Всю ночь спать не дают…

– Что ты крупу мелешь?

Пей вино, не скули.

Устал должно…

– Ах, Дунька, Дунька лукавица!

А не для Петеньки ли

бочка в подвале стоит

для того, что ку-у-да то уехал?

ха-ха!

Дунька остужилася.

– Ох, не дразни меня

без толку!

Видишь – толку сухари

посыпать пироги,

видишь – пестик тяжел…

ну, чего щиплешься, как гусь.

Украшенье – бусинку

на шею прилепил!

– Знаю, знаю

вожжа по тебе плачет!

– А-а!

Николи того не слышала

По мне вожжа,

по тебе тюрьма!

Откуда у тебя

червонцы-рыжики,

в шубу зашиты каратики

полный сундук вспух?

– Это ж чужие,

на сохранку дадены,

сама знаешь!..

– Ну, не сердись…

я запамятовала,

нездорова ж я,

вот и в хозяйстве

все недосмотр!..

Отвернулась в тень

пошуршала.

– Ишь ты, вот и у тебя

копоть на вороте…

Точно копоть!

На затылке сажа…

наклони, оботру!

 …Гых…

 В пузырчатом зеркале

 пестик брысь

 ноги врозь!..

 Хляк

задержи мозг

кол в поясницу

 бежит мороз.

Насмешкой ежится кровь

через копчик

на зуб,

медянки в глазу…

  Дзынь, зудеж,

  стынь, студежь!

Беленится лицо

болесницей

зоб

Выперр!..

 А там

 напевает в трактире

 орган,

 друг смоляной

 подымает стакан…

Дунька молчит…

Стоймя крапивой взъерошанной

прижахнулась,

а ведь не впервой!

– И за что это всех

уколачиваю?..

Что это

под руку

безудержку

подкатывает…

Эх да… поздно…

Сударики-суженные,

сугробами

сумраком

  проросли!..

Усмехнулася вбок

передернулась.

Ox, и труд!

Изломаешь все руки

уминать сырое теплое тело

в ящик от мыла,

кровь замывать!

  По шесту зари

  молотки стучат

    звучат…

А Дунька тихонько

шильцом

  да коготочком

шарит в ящике…

с половицы мыльцем

да паклицей

хлюпкую пакость стирает…

Соком в височках стучит:

 – Я свово да милого

 из могилы вырыла,

 вырыла, обмыла

 глянула – зарыла!.. –

Ох поскорее в подвал!

Потной

светлой лопатой

быстренько

  глину рыхлит,

  ящик сует

(Сквозь дверку

   щель –

   день

   стань!)

Чулками

утоптывала,

нашептывая:

 – Ах ты, милый мерин,

  лезь

   туда же

под бочку дышать!

Ох, не заперла двери…

Ктой-то шумит на дворе? –

 (Ты бы свово милого

 из могилы вырыла…

 …Ты не должна любить друго

 Ох, не должна!

 Ты мертвяку тяжелым словом

 обручена…

Выручу, обмою,

Погляжу, зарою…

 Ну, каков ты милый стал,

 неужели с тела спал?..

 Долго спал –

 спи, спи, спи!..)

Заступом глухо застукивала

Дунька топтала –

утаптывала:

– Семеро тут

   Восьмого ждут

туп

 туп

  туп!..

Лопатой глухо

Дунька

пристукивала:

 (Стеклышком ясь,

  светышком

   в камень

    дзень

     день!)

– Ох, не очкнись!

Теплый тулуп

Мягок не груб

Меня не забудь –

бут, бут, бут! –

Любовников семеро тут

Восьмого мужа ждут!

(Зубами стук, стук!..)

 Труп

  туп

   туп! –

И опять заскакала,

заегозила

утоптывая…

 Расплетается

 коса рассыпчатая.

 Ух, и тошно плясать,

коли-ежели знать

 под ногой кто лежит

 глиной давится!..

В зябкий рассвет

пошатнулась скрипучая дверь –

Дунька

  в ледышку,

    в мел!

Проявился девятый

Гришка – муркун

кому – обещалась,

кого зазвала.

 – Ага, топочешь!

 Чего топочешь?

 Свежую рыхлядь затаптываешь?

– Ох, Гришка,

в душу кольнуло –

ты отколь?

 – Одиночкой в подвале,

 а дом пустой,

 бурчит корыто на полу…

 жена моя прочу-у-яла!

 уже по соседям

 ищут тебя! –

Дунька шопотком:

 – Ты не знал?

 люблю скакать

 по ночам,

 а тут потьма,

 холодок

 (щип коготком –

   ага,

 ржавый топор!)

– А ты, Гришенька,

 что так скоро?

 Я ведь сказала –

 в одиннадцать!

Гришка глазом порск:

 – Нет, ты скажи;

 отчего у тебя платок в грязи? –

– Что «скажи» да «скажи»!

 Не будь дурачком,

 золотенький, –

 жалею тебя!

 Мое сердце не сарай

 на запоре не держу.

 Ах, мне запрету нет,

 я все расскажу.

 Милый… дурачок…

 лучше не спра-а-шивай! –

Гришка глянул в упор:

 – Убивица,

   стерва!

 Ищут тебя…

 где мужья? –

   Платок с клубничкой крапинкой

 тянет на себя.

Рубиха,

 слабея,

 смеется,

топор стяжелел

скользит за спиной.

Искосью Дунька к парню

 прикланивается

 – Кто мне говорил:

 не руби, не губи

 супружника.

 Ты меня вразумлял…

 пойдем, Гришенька…

 тут плесенью тянет,

 пойдем наверх!.. –

Но как град,

пулемет,

 тарабанит в дверь

 Гришкина жена, – вопит:

 – Где мой муж?

 где Гриша?

 живой-ли ты? –

Дунька дверь приоткрыла,

в щель косноязычит:

 Не бойся, голубушка,

 не пришитый,

 здесь он, твой Гришенька!

    А мой дурень запакован в ящик

 киснет! –

– Что ты несешь!

Гришка, где ты?

В каком ящике? –

– Отстань, не вяжись!

Зздесь я, здесь!

На бочке сижу! –

Даша расшатнулась:

 – Ох, окаянная,

 порешила его!

 Ой, ратуйте! –

Дробью по ступенькам

 вдарила во двор.

Дунька к бочке прижалась,

 рот рыбьим

 душным хватком:

– Кто довел, Гришенька?

Успокой меня,

Только скажи – не ты?

Я лягавых не боюсь,

только бы не через тебя,

Гришенька!

Ноги не держат меня окаянную,

всю то жизнь трясухою,

над каждым маячила

 мачихой,

скрытцею в пальцы

 плакала… –

Дунька осела

 вся пустырьем…

 …Круги по болоту…

 Замутилась кругом

 народищем

 улица вздулась…

Свистки, словно соловьи

предсмертные,

по всему переулку

раздробляются…

В подвале Дуньку застали

приутомленную

в Гришкиных белых руках

Открыли ящик:

– Эх, да эх! –

и еще в рогоже!..

Народ котлом кипит!

 А Дунька бледна, как лысь,

 сухим языком

 суконкой поворачивает

  – Какой? Ванька?

  Четвертый, седьмой?

  Ух, спутала!.. –

Вспенился рот,

Рубиха

скоробленной рыбой

на ящике рвется

– Дрз-з… –

Всем просверлил уши

 близкий свист – Зы-ы-ы! –

В подвале работа:

третий труп из земли

выкорчевывают, –

глаза глиной засыпаны

черною… – У-о-о-о-х!

Из толпы баба вывалилась

 Голошенная:

– Мой! Убей бог, мой! –

На земь брякнулась.

– Муженек мой, горемычненький!

Запихнула тебя

 ведьма колотушная

Вот и глазеньки тебе

 не закрыла!.. –

Жарким привскоком:

 – Ох сдохни,

  стервячка…

Свист в дверях – врзи-и-и!

– Именем закона

 вы арестованы!

 Ай!.. вой: – мой-то

– и мой! и мой!

 Ой!.. – Дуньку ведут

Туп туп бут –

В Бутырки… затопали…