На далеких рубежах

-- Поезжайте.

-- Есть!

Спускаясь по ступенькам вниз, Поддубный слышал, как полковник информировал майора Дроздова по радио о том, что на дальний привод отбыл с радиостанцией его помощник.

Запасная стартовая радиостанция стояла наготове, но шофера не было в кабине -- он побежал помогать авиационным специалистам; никогда еще не случалось, чтобы запасную радиостанцию гнали за пределы аэродрома. Майор Поддубный сам сел за руль. У него была только одна мысль: не застрять в дороге! Увидя завалы песка, он давал газ, разгонял машину, и она таранила колесами свежие песчаные сугробы. Радист колотил кулаком в будку, сигналя шоферу, чтобы тот ехал тише, а то попортит аппаратуру.

Прошло несколько минут, и впереди показался маленький приземистый домик. Это и был дальний привод -- радиостанция, которая служит для привода самолетов на аэродром посадки в сложных метеорологических условиях.

-- Пробуйте радиостанцию! -- распорядился Поддубный, выскакивая из кабины.

Механик запустил двигатель.

-- Действует! -- доложил радист спустя несколько минут.

-- Связь с самолетами!

-- Есть связь!

-- 45! -- вызвал Поддубный Дроздова. -- Я -- 24 на дальнем приводе! Как слышимость?

-- Я слышу вас отлично, -- спокойно радировал Дроздов. -- Включите стартовые огни.

-- Уже включили, -- вмешался в переговоры полковник Слива.

-- Я -- 45 над вами. -- передал Дроздов.

-- Я -- 24. Вас вижу.

-- Я вижу неоновый маяк.

Поддубный пристально вглядывался в небо и неожиданно сквозь тусклую мглу обнаружил бортовые огни самолета.

-- Я -- дальний привод. Вижу огни самолета.

-- Вижу стартовые огни, -- передал Дроздов, идущий уже где-то над ближним приводом.

Полковник передал дополнительную информацию о силе и направлении ветра.

В воздухе проплывали бортовые огни очередного самолета. Следом пошел третий, четвертый... Поддубный следил за ними и корректировал:

-- Полоса правее.

-- Немного левее.

-- Вот так.

Старший лейтенант Телюков пропустил вперед своего ведомого и выполнял посадку последним.

-- За меня не беспокойтесь. Мне все видно.

-- Хватит бахвалиться, следите за огнями, -- предостерегал его Поддубный. -- Чуть левее. Вот так. Прошли дальний привод.

Так с помощью системы слепой посадки и двух радиостанций, поддерживающих связь с самолетами, а также благодаря прожекторам, освещавшим взлетно-посадочную полосу, эскадрилье удалось благополучно приземлиться.

-- Молодцы! Я вами горжусь! -- говорил растроганный полковник, обращаясь к летчикам. Он обнял майора Дроздова и расцеловал его. Расцеловал он и майора Поддубного, как только тот прибыл. Все торжествовали победу. Один майор Гришин стоял в стороне. Не то чтобы он сожалел, что все обошлось так гладко. Нет, он, конечно, не хотел неприятностей. Он искренне переживал за полк и беспокоился о людях. Просто Гришин никак не мог прийти в себя после всего, что произошло. Ему все еще казалось, что только чистая случайность помогла обойтись без жертв.

Майор Дроздов взял Поддубного под руку.

-- А здорово ты придумал с радиостанцией. Мне кажется, что вообще не мешало бы каждый раз назначать помощника руководителя полетов на дальнем приводе, особенно при ночных полетах, и иметь там постоянную радиостанцию.

-- Я и сам убедился, что это стоящая идея. Не знаю, как она в такой ответственный момент пришла на ум...

-- О, у тебя голова на плечах, Иван Васильевич! -- вырвалось у Дроздова.

-- Будет тебе!

-- Ей-богу. Ты мне верь как другу. Кстати, поехали ко мне. Вера Иосифовна приготовила нам ванну. Согласен?

-- Согласен.

Черная буря неистовствовала, стонала и завывала на все лады.

Вера Иосифовна затворила ставни и завесила окна мокрыми простынями, чтобы в комнату не проникала пыль. Включив свет и вентиляторы, она принялась дошивать Поддубному белый китель. Портного в гарнизоне не было, и она вызвалась сшить китель.

-- Ты уж, Верочка, постарайся, -- просил жену майор.

-- Попытаюсь. Что-нибудь да получится.

Жила семья Дроздовых в мире и согласии. Вера Иосифовна -- солдат периода войны, авиационный оружейник по специальности -- стала верной женой летчика, самолет которого обслуживала на фронте. На фронте они и поженились. В один из нелетных дней отпраздновали свадьбу всем полком; Семен Петрович, тогда еще подполковник, был посаженым отцом. Свадьба прошла по всем правилам -- за столом произносились тосты, гости кричали "горько", смущенные молодожены покорно целовались.

Находились скептики, которые не верили, что создается крепкая, дружная семья. "Поживут немного, да и разойдутся", -- утверждали они. Но летчик и оружейница-солдат зажили дружно, хорошо, крепко полюбив друг друга. Правда, иной раз не обходилось и без ссор и споров -- в семье всякое бывает. Нет-нет да и теперь поругаются. Большей частью по вине Веры Иосифовны. Портил ее один недостаток: любила позлословить с соседками. Разведет сплетни, Дроздов узнает и отругает ее. Выплачется Вера Иосифовна, притихнет на время, а потом снова за свое.

Последний неприятный разговор произошел между супругами по поводу Поддубного.

-- Говорят, что Иван Васильевич повадился к Жбановой.

-- Говорят... А ты и уши развесила?

-- Что ж прикажешь -- заложить их ватой?

-- По крайней мере, язык держать за зубами.

Вера Иосифовна вела свое:

-- Чудак Иван Васильевич, не знает, что дочь полковника любит его.

-- Да ты-то откуда об этом знаешь? -- искренне удивился Дроздов.

-- Знаю!

-- Ой, Вера, когда ты перестанешь разводить сплетни?

-- А я и не думаю их разводить. Просто считаю, что Лиля как раз ему пара.

-- Не вмешивайся, Вера, не в свое дело!

Вера Иосифовна знала, что ее муж вылетел сегодня, но не сомневалась, что его посадили где-нибудь на другом аэродроме. Утихомирится буря, и летчики прилетят. Так бывало не раз.

Вовка -- семилетний сынишка Дроздовых -- такой же худощавый, как отец, с непокорным вихорком на крутом лбу, устроился на полу и оклеивал бумагой каркас самолета, который смастерил ему отец. Работа захватила мальчика. Вовка родился и рос в авиационном городке. Мальчик был твердо убежден, что каждый человек, если он так же смел, как его папа, должен летать, и он, Вовка, тоже, конечно, будет летать. Ему, собственно, не привыкать -- он уже дважды летал к бабушке в гости. Не на настоящем, не на реактивном, а на пассажирском, винтомоторном самолете, но все же летал и тучи видел близко -рукой подать. И вовсе не страшно. Некоторых пассажиров в самолете тошнило, даже маме было плохо, а Вовка -- вдвоем с папой -- держались героями.

Хлестал в ставни песок, гудели вентиляторы, мерно стучала швейная машинка. И вдруг в эти звуки вплелся еще какой-то гул. Вера Иосифовна прислушалась. Гул нарастал. Так и есть -- самолеты... Неужели Степан со своими летчиками?

Вера Иосифовна накинула на плечи плащ, надела очки-консервы и вышла на крыльцо. В лицо ударил колючий песок. Самолеты гудели над аэродромом -видимо, не могли приземлиться...

Веру Иосифовну охватил страх. Сбежав с крыльца, она помчалась к коттеджу полковника, чтобы позвонить по домашнему телефону на аэродром. Вернулась минут через десять, узнав, что самолеты благополучно приземлились.

Вовки на прежнем месте не оказалось.

-- Вовка, где ты?

Она заглянула под кровать, в ванну.

-- Где ты, Вова?

Молчание.

Вера Иосифовна выбежала на крыльцо:

-- Во-ва! Во-о-ва!

Порывистый ветер подхватывал слова и как бы глушил их.

-- Во-ва! -- в отчаянии закричала вконец испуганная женщина.

Вовка, оказывается, решил испытать свой самолет. Он вышел из дому и запустил его, а буря закрутила, завертела и понесла. Мальчик побежал за самолетом, прикрывая глаза руками, ничего не видя, ничего не соображая. Вскоре он очутился на берегу высохшей речки. Ветер свалил с ног, покатил вниз. Мальчик с трудом поднялся и тут же упал снова.

Кто знает, чем бы окончилась эта история, если бы на ребенка случайно не наткнулся лейтенант Байрачный. Увидя мальчика, он подхватил его на руки.

-- Ты чей будешь и как сюда попал?

-- Самолет, -- хныкал Вовка.

-- Какой самолет? Домой надо, а то пропадешь...

Вовка свое:

-- Самолет, где мой самолет?

-- Ну, брат, шалишь! Я тебя уже не выпущу.

-- Где самолет? -- отчаянно заревел Вовка, яростно сопротивляясь и норовя укусить в руку непрошеного спасителя.

-- Ишь, бедовый какой! Вот я матери расскажу...

-- Где самолет? -- ревел Вовка, выплевывая песок.

Байрачный принес упиравшегося мальчишку домой. Вера Иосифовна нашлепала сына и повернула заплаканное лицо к Байрачному.

-- Спасибо вам, лейтенант, большое спасибо! Вот разбойник! Не успела отвернуться, как он выскочил во двор. Так бы и замело его песком, не будь вас... Спасибо!

Байрачный, передав матери сына, пошел своей дорогой.

Наконец приехали Дроздов и Поддубный. Вера Иосифовна в это время купала все еще хныкающего сына.

-- Упустил свой самолет и погнался за ним, -- рассказывала она мужу. -Счастье, что его обнаружил лейтенант Байрачный и принес домой. Так он, Вовка, чуть руки ему не искусал. Вот разбойник!

Майор Дроздов нежно любил сына, гордился им.

-- Если так, Вова, -- сказал он, -- значит, никогда больше я не буду мастерить тебе самолеты.

-- Я и сам смастерю, -- буркнул мальчик, косо поглядывая из ванны.

-- Не сумеешь!

-- А вот и сумею!

-- Приготовь, Вера, и для нас ванну, -- обратился Дроздов к жене. -Вся голова в песке, и в ушах полно, и на зубах трещит...

-- Я сейчас, -- ответила Вера Иосифовна и вышла из комнаты.

Пока мужчины мылись, она вшила рукава. Оставалось прострочить их, и китель готов.

-- А ну-ка, идите сюда, Иван Васильевич, примерим, посмотрим, что у нас получилось, -- окликнула его Вера Иосифовна.

Поддубный осторожно, чтобы не разорвать швы, надел китель. Подвигал плечами, прошелся по комнате.

-- По-моему, хорошо, Вера Иосифовна. Придется, видно, покупать духи!

-- Уж я так старалась, так старалась. Вот только не знаю, к радости или к печали сшила я вам китель. Она и без того пропадает...

-- О чем вы, Вера Иосифовна?

-- Не о чем, а о ком. Да вы будто не знаете? Вот какой. А ну, застегните воротник.

-- Я не знаю.

-- Сказать?

-- Скажите.

Вера Иосифовна с опаской посмотрела на дверь в соседнюю комнату -- как бы не услышал муж. Но тот был занят сыном.

-- Про Лилю я, Иван Васильевич. Очень она хорошая девушка.

-- Ого! Оказывается, обо мне уже слушок пошел... Ну, ну, я вас слушаю.

Вера Иосифовна сделала вид, что рассердилась, нахмурила брови.

-- Не слушок, а разговоры...

-- В общем -- перемывают косточки.

-- Нет, Иван Васильевич... Я серьезно. Скажите прямо, по-дружески: до каких пор будете холостяком ходить? Я от души посоветовала бы вам приглядеться к Лиле. Ее здесь все любят. Она чудесная девушка и на поре к тому же...

-- Вы что... по ее поручению?

-- Да что вы, Иван Васильевич! -- спохватилась хозяйка дома. -- Да разве такая, как она, позволит себе?.. Что вы такое говорите... Она девушка скромная, совестливая...

-- Откуда же вы знаете, что Лиля... согласилась бы...

-- Чудак вы, как я на вас погляжу! Любовь не шило, в мешке не утаишь... Скрывай, прячь, а она в каждом слове, в каждом жесте проскальзывает...

-- Один раз я поверил... Да вот...

-- Боитесь?

-- Пожалуй.

-- Испугались, что она дочь командира полка?

-- Откажет -- сраму на весь полк не оберешься...

-- Не откажет! -- уверенно сказала Вера Иосифовна. -- Если вы согласны, я поговорю с ней, ну?

-- Нет, не согласен. Спасибо вам, но зачем это? У нее уже есть...

В дверях показался майор Дроздов. Остановился, головой подпирая косяк.

-- Что-то больно долго вы меряете китель, Иван Васильевич, а?

Вера Иосифовна поспешно переменила тему разговора:

-- Сейчас я пристрочу рукава и можете забирать. Правда хорошо, Степа? -- повернулась она к мужу.

-- Отлично, Верочка! Ты у меня молодчина!

В холодильнике была припасена Дроздовым бутылка шампанского. Он хранил ее на случай встречи с дорогим гостем. Но разве для него существует теперь кто-нибудь дороже Поддубного? Да и день-то какой! Вон куда махнули с эскадрильей -- за Каспий! А тут буран начался... Как никак, а поволноваться пришлось изрядно. Случись неприятность, Гришин снова потянул бы Семена Петровича... Тогда уж не вырваться полку из прорыва.

Дроздов достал заиндевевшую бутылку с серебряным горлышком, похлопал по ней ладонью:

-- Освежимся?

-- Можно.

Офицеры сели за стол. Дроздов достал из буфета бокалы, плитку шоколада и начал раскупоривать бутылку. Как раз в тот момент, когда вырвалась пробка и раздался хлопок, вошел замполит Горбунов. Сдвинув на лоб очки, он сказал:

-- А я стучу, стучу и удивляюсь, что мне никто не отвечает. Оказывается, обитатели дома сего заняты важным делом...

Дроздов торопливо, чтобы не пролилось шампанское, наполнил один, а затем и второй бокал.

-- Так, так, -- затоптался у порога замполит, чувствуя, что пришел не вовремя.

Дроздов протянул ему свой бокал:

-- Прошу, Андрей Федорович! Сегодня с Кавказа привез бутылочку.

-- Да ну? -- удивился замполит не веря.

-- Да... С вершины Казбека снял...

-- А может, орел в кабину подбросил? -- ответил Горбунов шуткой на шутку.

Дроздов достал третий бокал. Офицеры выпили и закусили шоколадом.

-- А я к вам, Степан Михайлович, по делу, -- сказал замполит. -- Только что звонили из редакции газеты и просили, чтобы вы подробно описали подготовку к полету и сам полет.

Дроздов поглядел на пустую бутылку:

-- Жаль, что нет другой. Маловато.

-- Хорошего понемногу, -- заметил Поддубный. -- Вы лучше садитесь за статью, Степан Михайлович!

-- Я? За статью? Да какой из меня писатель? Нет уж, избавьте! Я лучше слетаю еще десять раз в любую пургу, чем потешать редакторов и читателей.

-- Зачем же потешать? Напишите о своем опыте, -- настаивал замполит.

Дроздов втянул голову в плечи и расхохотался.

-- В том-то и дело, что я уже этим занимался. Это было в первые годы войны. Служил я тогда в полку У-2, то есть, по теперешнему названию, По-2. На одном самолете во время бомбометания зависла бомба. Видя, что гостинец, приготовленный гитлеровцам, не сбросился, штурман вылез из кабины и, придерживаясь руками за ленты-расчалки, пошел по плоскости и сапогом сбил бомбу с держателей. Я в то время активно военкорничал, был молод, энергичен. Взял, да и написал в армейскую газету о героическом поступке штурмана. Ведь подвиг-то действительно был героический! И поместили мою заметку на самом видном месте, на первой странице. Да только вкралась досадная опечатка. Вместо ленты-расчалки появилось в газете "ленты-вращалки". Звучало это со страниц газеты примерно так: "Штурман такой-то взялся руками за ленты-вращалки..." Боже ты мой! -- схватился Дроздов обеими руками за голову. -- Как прочли об этих вращалках, так весь полк и схватился за бока от смеха. А подпись-то под заметкой моя! "Эй, Дроздов, а ну-ка покажи на самолете ленты-вращалки!" -- подтрунивали товарищи. А штурман -- тот бедняга чуть не плачет: "Эх, лучше бы ты, товарищ Дроздов, вовсе не брался не за свое дело, -- сокрушался он. -- Ну кто теперь поверит, что я действительно вылезал на плоскость, да еще над войсками противника?" Долго, очень долго потешались над моей злополучной заметкой. С тех пор мне как по рукам дали. Кроме писем домой да служебной документации, ничего не пишу.

Слушая Дроздова, замполит и Поддубный вволю насмеялись.

-- Ну ничего, -- сказал замполит, успокаивая Дроздова. -- Ошибки бывают. А вы все же напишите статью.

-- Конечно, пиши, Степан Михайлович, -- настаивал Поддубный.

После долгих уговоров Дроздов все же согласился и начал рассказывать о сегодняшнем полете.

-- Все обошлось хорошо, Телюков только дурачился. Наказать его еще, что ли? Понимаете, переключился на канал перехватчиков и кричит: "Я бы вам показал, где в Каспийском море раки зимуют!"

Замполит вздохнул:

-- Наказать подчиненного -- штука нехитрая, Степан Михайлович. Куда сложнее добиться того, чтобы некого и не за что было наказывать. Вот о чем мы, начальники, должны заботиться. Поговорите с Телюковым по душам, пристыдите его при всех летчиках на разборе полетов. Кстати, и в статье обязательно упомяните о нем, как о нарушителе дисциплины в воздухе. Дойдет, уверяю вас! Из газеты все летчики соединения узнают, кто именно болтал по радио и задирался.

-- Упомяну, обязательно упомяну. Да еще приписку сделаю для редакции, чтобы не вздумали вычеркивать его имени.

Проводив гостей, Дроздов сел за статью.

"Вот тебе и раз, -- подумал Поддубный, возвращаясь домой и вспоминая свой разговор с Верой Иосифовной. -- Никому и намеком не выразил свои чувства к Лиле, а в гарнизоне уже все известно. Эта новость может докатиться до Семена Петровича, до Телюкова... Фу, как нехорошо..."

Глава восьмая

Песчаная буря -- эта непрошеная, злая и суровая гостья пустыни, вновь принесла жителям Кизыл-Калынского гарнизона уйму забот и хлопот. В каждом коттедже семьи занялись уборкой.

Целый день трудилась Лиля -- выколачивала ковры и дорожки, протирала от пыли мебель, мыла окна и полы. А вечером взяла лопату и начала разгребать песчаный сугроб, образовавшийся у палисадника. Потом она расчистила оросительные лунки и канавки, полила деревья.

Управившись со всеми этими работами, девушка вошла в душевую, оборудованную за коттеджем, разделась, отвернула вентиль. Нагретая за день вода брызнула на голые плечи, потекла по спине, по ногам.

Выкупавшись и переодевшись, Лиля приготовила для больной матери кофе, сама выпила стакан и, ощутив усталость, сразу же отправилась на веранду, где обычно спала на раскладушке у открытого окна.

Но в этот вечер она никак не могла уснуть. Ее не оставляла тревога. Сообщение Лизы Жбановой о том, что Телюков якобы умышленно стрелял по самолету Поддубного, оставило горький осадок. В минувшую ночь, когда за окном завывала и бесновалась буря, Лиля видела во сне Поддубного, спасавшегося на парашюте. Проснувшись, она прошептала: "Да, Телюков стрелял умышленно".

Девушка не раз намеревалась спросить об этом у отца, но непонятное чувство сдерживало ее. Она приходила в отчаяние от мысли, что ее любимый может погибнуть, и она, Лиля, невольно станет виновницей его гибели. Сама ведь тогда, на танцах, спросила у Телюкова о майоре...

Лиля хорошо понимала, что такое ревность и до чего она может довести таких отчаянных людей, как Телюков. Этот не остановится ни перед чем. И девушка искала выхода их сложного положения, в котором внезапно очутилась. Самое разумное, конечно, было бы уехать из Кизыл-Калы куда-нибудь, хотя бы к тетке на Полтавщину... Но матери все еще нездоровилось -- на кого она оставит ее? Это -- одно. Второе -- с того мгновения, как Лиля услышала о нелепом поступке Телюкова, Поддубный стал для нее еще более близким, родным, дорогим. Лиля полюбила его по-настоящему, всей душой, всем сердцем. Он не выходил у нее из головы, она мечтала о нем, с замиранием сердца ждала момента, когда он придет к отцу, сядет под карагачем и начнет беседовать о своих летных делах...

Что же делать?

Девушка давно собиралась поговорить с Телюковым, сказать ему, что она очень его уважает и ценит дружбу с ним, но быть его женой не может. Сердцу не прикажешь, он должен это понять.

Нет, не поймет!

И вообще, как сказать так прямо, в глаза: "Я тебя не люблю, и ревность твоя напрасна".

Но что же остается в таком случае? Предупредить Поддубного, чтобы тот был осторожнее? А вдруг он спросит: "Собственно, почему вас так беспокоит моя судьба?" Что она должна будет ответить? Он ведь еще, чего доброго, подумает, что дочь командира полка ищет повод для признания в любви?

После долгих и мучительных размышлений Лиля решила сказать Поддубному, чтобы тот не ходил к ним и не засиживался с отцом под карагачем, понапрасну не дразнил Телюкова. Правда, она чувствовала, что незаслуженно обидит его, но иного выхода нет. Это самое благоразумное, если только она хочет предотвратить нависшую над любимым человеком опасность. А там видно будет... Время покажет...

Итак, окончательное решение созрело. Но оно-то больше всего и волновало сейчас Лилю. Она поднялась с постели и некоторое время сидела не двигаясь. Огни в коттеджах погасли. Над карагачем, словно купол шелкового парашюта, висела луна. Ее сусальный свет проникал сквозь листву винограда, отражаясь на полу тусклым, зыбким узором. В небе тремя столбами покачивались лучи прожекторов, освещая в своем скрещении белую стрелу-самолет.

Лиля, накинув на плечи халат и сунув ноги в тапочки, тихо, чтобы не разбудить мать, вышла из дому. Прожекторы вели самолет в сторону Копет-Дага. Очевидно, самолет атаковали истребители, только их не было видно.

Вдруг с правой стороны блеснули фары автомобиля. Два параллельных луча достигли противоположного конца переулка, выхватывая из темноты телефонные столбы, ограды, фронтоны коттеджей. "Отец!" -- подумала Лиля и спряталась за дерево.

Заскрипели тормоза -- машина остановилась. Вышел Челматкин и, открыв калитку, направился к крыльцу. Еще кто-то вышел из машины. Остановился, достал спички, щелкнул портсигаром. Вспыхнул огонек, и Лиля узнала Поддубного. Он был в кожаной куртке, в бриджах, на руке держал шлемофон.

Челматкин постучал. Дверь отварилась не сразу.

-- Полковник просил, чтобы передали ему табак, -- сказал шофер Харитине Львовне.

-- Входите, я сейчас передам, -- ответила она из прихожей.

Лиля не решалась выдать свое присутствие. Она вся дрожала, руки ее были холодны как лед.

Вскоре Челматкин уехал, а Поддубный направился к себе домой, и в тот момент, когда он проходил мимо палисадника, Лиля тихо окликнула его.

-- Вы, Лиля? -- удивился Поддубный.

-- Тише...

-- Почему вы не спите так поздно?

-- Я... просто вышла...

Лиля заранее приготовила и обдумала слова, которые, пользуясь удобным случаем, должна была сказать Поддубному. Она даже перевела их мысленно на английский язык, боясь, что кто-то подслушает их разговор. Но в последний момент, когда она приблизилась к нему вплотную, мужество оставило ее. Ее показалось, что ее так называемое "окончательное решение" глупое и фальшивое.

-- Да... я вышла... -- повторила она чуть слышно, не находя других слов.

Поддубный решил, что с девушкой что-то произошло и она поэтому так сильно взволнована и расстроена.

-- Сядьте, Лиля, -- сказал он мягко, усаживая девушку на скамейку, и сам присел рядом. -- Я читал афишу -- в субботу концерт художественной самодеятельности.

Он умышленно заговорил о концерте, чтобы отвлечь внимание девушки от того, что так встревожило ее.

-- Да, мы приготовили концерт, -- с трудом вымолвила Лиля и снова замолчала. Ей вдруг стало мучительно стыдно... Одна в такое позднее время, полуодета, что он подумает о ней?

-- Меня, Иван Васильевич, -- начала она нерешительно, -- очень волнует одна вещь... Вы ходите по вечерам к отцу...

-- Вам это неприятно? -- вырвалось у Поддубного.

-- Конечно, нет, но... я хочу, чтобы вы правильно поняли меня. -- Лиля перешла на английский язык... -- Ведь по вашему самолету умышленно стрелял Телюков...

"Она встревожена из-за меня... неужели права была Вера Иосифовна?" -подумал Поддубный, загораясь надеждой.

-- К счастью, -- продолжала Лиля, -- он промахнулся. Но ведь могло быть иначе...

-- Что вы, Лиля! -- удивился он. -- Вы ошибаетесь. Просто у Телюкова было намерение отбить мишень и он осуществил его.

-- Он стрелял по самолету, но промахнулся.

-- Вы ошибаетесь, Лиля. Кроме того, у Телюкова промахов не бывает. Он летчик особенный... Вы напрасно волнуетесь...

-- Может быть... Но все-таки...

-- Вы не хотите, чтобы я ходил к вам?

-- Да. Я просила бы вас об этом, -- вымолвила Лиля вопреки желанию, каким-то чужим голосом. Она тут же поднялась и поспешила к калитке.

Если бы Поддубный попытался удержать ее, то, пожалуй, она убежала бы, смутившись, почувствовав себя счастливой. Но он, как ей показалось, легко примирился с ее решением, да вдобавок еще расхваливал Телюкова. "Зачем это?" -- с огорчением спрашивала себя Лиля, остановившись у калитки. -- Да ведь он безразличен ко мне... А я, глупая, чуть не призналась ему в любви...

И вот награда: иди спать и ничего плохого не думай о Телюкове. Он сам толкает меня в объятия другого... Неужели он воспринял мое предупреждение, как прямой намек?"

Любовь, стыд, жаркая обида -- все это клубком сплелось в голове девушки. Она шарила рукой по доске, искала задвижку, чтобы отпереть калитку, и не находила ее в темноте...

Но еще большее волнение охватило Поддубного. Как понять ее слова? О ком же она тревожится? О Телюкове? Или о... нем самом? Лиля, его втайне любимая Лиля, да неужели же она любит его?

Он поспешил к ней.

-- Лиля...

-- Оставьте меня! -- сердясь на себя, сказала она, вздрагивая от рыданий.

-- Что с вами, милая вы моя? -- Он осторожно повернул ее к себе. -Скажите мне всю правду. Что вас мучит?

Лиля прижалась к его груди мокрым лицом, и он, оцепенев от счастья, вдыхал запах ее волос. Молча он повел ее снова к скамейке под карагачем.

Она покорно шла за ним, уже не владея собой, уже не умея дальше скрывать свои чувства...

Долго сидели они, прижавшись друг к другу. Поддубный целовал ее холодные пальцы, согревал их в своих больших теплых руках.

-- ...Подумать только, все это время ты так мучилась...

-- Я не знала, что со мной...

-- А я, Лиля, полагал... Да, я полагал, что ты любишь Телюкова и что я невольно стал вам помехой. А это нехорошо. Не к лицу мне это... Лиля! Ведь я начальник...

-- Начальник... -- Лиля усмехнулась невесело.

В небе погасли прожекторы. Умолк рокот самолетов. Потянуло ночной свежестью.

-- Пора. Скоро отец возвратится.

-- Да, пора... Но как трудно уходить от тебя.

-- Придешь на концерт?

-- Приду, родная.

-- Приходи. Я буду ждать.

Они расстались, когда между коттеджами засверкали огни возвращающихся с аэродрома автомашин. Лиля бесшумно пробралась к себе, нырнула под одеяло, а Поддубный поспешил домой, ощущая на своих губах теплоту Лилиных поцелуев.

Вряд ли перед своим первым самостоятельным полетом волновался Байрачный так, как сегодня перед началом концерта художественной самодеятельности. Правда, замполит Горбунов и начальник клуба Фельдман, присутствовавшие на генеральной репетиции, одобрили все номера программы. Но то было при пустом зале, а теперь яблоку негде упасть -- столько набилось народу. Многие из солдат не смогли протиснуться в зал и толпились у открытых окон. Играл самодеятельный духовой оркестр.

Передние ряды занимали офицеры со своими семьями. За кулисами волновались артисты. Все ждали командира полка. Но вот и он появился со своей женой, сел в середине первого ряда.

-- Внимание, товарищи, внимание! -- обратился Байрачный к участникам самодеятельности и подал знак, чтобы подняли занавес.

-- Начинаем концерт художественной самодеятельности. А чтобы наши актеры не дремали, дружно похлопаем им! -- бросил Байрачный в зал заранее приготовленную реплику, уверенный, что конферансье непременно должен смешить зрителей.

Но реплика, к сожалению, не вызвала ожидаемой реакции. Кто-то отпарировал:

-- Смотрите, чтобы зрителей сон не сморил!

-- А мы объявим тревогу, -- нашелся Байрачный, и первое неприятное ощущение оставило его -- в зале послышался смех.

Концерт начался довольно оригинально. Из-за кулис вышла маленькая девочка с длинными, туго заплетенными косичками.

-- Выступает старейшина нашего самодеятельного коллектива Назык Бабаева. Она исполнит...

Голос конферансье потонул в бурных аплодисментах -- всем понравилось такое начало.

-- ...она исполнит красноармейский марш.

Назык впервые в жизни приходилось выступать перед такой большой аудиторией. Выйдя на сцену, она было попятилась назад, оробела. Но кто-то из-за кулис легонько подтолкнул ее к роялю.

-- Начинай, Назык, не стесняйся, здесь нет чужих, все свои, полковые, -- ободрял Байрачный юную пианистку, все смелее входя в роль конферансье.

Назык взяла первые аккорды. Из-под тоненьких пальчиков полились бодрые звуки марша. Притихший зал внимательно слушал одаренную девочку.

-- Чья она? -- зашептались в рядах.

-- Ее мать -- прачка.

-- Дочь полковника учит ее.

Исполнив марш, Назык встала и поклонилась -- в точности выполняя все, чему учила ее Лиля. Затем она исполнила "Юмореску" Моцарта.

Успех был большой. Лиля целовала свою воспитанницу, взяв ее за кулисами на руки.

Пока Назык играла, Байрачный переоделся в форму младшего специалиста.

-- А теперь, уважаемые товарищи, -- обратился он к зрителям...

-- Отставить! -- подал команду лейтенант Скиба, появившись на сцене в форме инженера. Обращаясь к Байрачному-авиаспециалисту, он сказал:

-- На словах вы герой, язык у вас подвешен правильно. А вот хорошо ли вы знаете материальную часть самолета? Я буду принимать у вас зачеты. Скажите мне, например, как работает трансформатор?

-- Я... я... -- мялся авиационный специалист. -- Я готов сдавать зачеты, но только не первым...

-- Отлично. Будете вторым.

-- Вот видите: еще зачетов не сдавал, а уже "отлично" получил, -обратился Байрачный к публике. -- Слышали?

-- Слышали! -- донеслось из зала вперемешку со смехом.

На сцену выкатили макет самолета. Появился еще один авиационный специалист.

-- Ваша фамилия? -- обратился к нему инженер.

-- Рядовой Иванов.

-- Расскажите, рядовой Иванов, что вы знаете о шасси самолета.

Когда тот начал рассказывать, Байрачный спрятался за килем самолета-макета, вынул из-за пояса шпаргалку и начал читать ее. Незаметно к нему подошел офицер.

-- Вы что здесь делаете?

-- Ничего, -- спохватился Байрачный, поспешно пряча в рукав комбинезона шпаргалку.

-- В рукаве что у вас?

-- Бумажка... Козью ножку хотел скрутить.

-- Дайте-ка сюда эту козью ножку.

-- Так я еще не скрутил. Махорки не оказалось.

-- Без пререканий!

Байрачный подал шпаргалку.

Командир читал отчетливо, по слогам:

-- По ги-дро-си-те-ме са-мо-ле-та. -- Ага, значит, у вас, по-видимому, заготовлены шпаргалки на все системы? А ну, дайте мне по бустерной.

Байрачный вынул бумажку из левого кармана.

-- По системе запуска двигателя! -- требовал офицер.

Байрачный вытащил бумажку из правого кармана.

-- По электрооборудованию!

Эта шпаргалка лежала спрятанная под панамой.

-- По остальным системам! -- приказал командир, складывая шпаргалки, как складывают колоду карт.

Байрачный задвигал плечами, и бумажки полетели, как листья с дерева, которое хорошо встряхнули.

-- Вот как, значит, изучаете самолет? Ну ладно, поглядим, как вы обойдетесь без шпаргалок. Отвечайте на вопрос: как работает трансформатор?

-- Гудит. У-у-у-у-у-у-у, -- прогудел Байрачный.

-- Это известно каждому. Я спрашиваю о принципе работы трансформатора.

-- Э-э-э-этого не могу знать.

-- Отстранить его от обязанностей механика! -- обратился командир к инженеру.

Это была юмористическая сценка из жизни полка. Такой случай был. Один или два авиационных специалиста действительно пользовались на зачетах шпаргалками.

Байрачный переоделся и, переждав, пока в зале утихнет шум, объявил очередной номер.

-- В первом номере нашей программы выступала ученица. Теперь вашему вниманию предлагается исполнение учительницы. Послушаем, кто -- кого.

У роялю подошла Лиля. Она была в белом бальном платье и в белых туфлях. В этом наряде она казалась еще более смуглой. Под полукружьями бровей сияли лучистые глаза.

-- Увертюра к опере Глинка "Руслан и Людмила".

Поддубный сидел рядом с Верой Иосифовной.

-- Вы, Иван Васильевич, просто чудак, -- зашептала она ему на ухо, когда на сцену вышла Лиля.

-- Не думаю, -- возразил тот, вспомнив минувшую ночь.

-- Чудак, чудак! -- сокрушалась Вера Иосифовна.

-- Мочите...

Поддубный слушал хорошо знакомую музыку и ругал себя в душе за слепоту: Лиля давно любила его, а он не замечал. Его охватывал ужас при одной мысли о том, что они могли никогда не встретиться. Ведь Лиля должна ехать в институт... Ну, да что толковать. Теперь все уладилось. Неизвестно только, как к этому отнесется Семен Петрович. Он ведь не только отец, но и командир полка...

Полковник сидел гордый. Да и какой отец не гордился бы такой дочерью!

Поддубный глядел на Лилин профиль, на ушко, под которым покачивалась серьга с блестящим камешком. Изредка переводил взгляд на Харитину Львовну. Лиля -- вылитая мать, но кое-какие черты взяла и у отца.

Лиля очень тонко чувствовала мысли композитора, отлично владела техникой игры. Тут способность соединялась с настойчивостью и упорством, которые проявила девушка, овладевая искусством фортепьянной игры. Она вложила в учение много труда. Будучи студенткой первого курса института, поступила в седьмой класс музыкальной средней школы. У нее не было почти ни одного свободного дня... Институт -- школа, школа -- институт. Так миновали последние годы. Девушка всю себя отдала учению.

Когда она окончила играть, ее щедро наградили громкими аплодисментами. Кланяясь слушателям, Лиля искоса поглядела на Поддубного и чуть заметно улыбнулась.

Следующим выступал Калашников со своими молниями-карикатурами. Он рисовал углем на большом листе бумаги лицо и двумя-тремя штрихами менял его в зависимости от того, какое чувство переживает человек: радость или печаль, удивление или разочарование.

Выступал солдат, игравший на балалайке, держа ее за спиной, затем группа танцоров и еще многие другие участники. Потом снова появилась Лилия -- на этот раз она аккомпанировала Байрачному и Скибе, которые исполнили свой "коронный" номер -- дуэт "Где ты бродишь, моя доля..." Концерт закончился выступлением хора. Публика повалила к дверям. Поддубный распростился с Дроздовыми и подошел к Семену Петровичу и Харитине Львовне, ожидавшим Лилю и Назык.

-- Ну как, по-вашему, Иван Васильевич? -- спросил Семен Петрович, набивая трубку табаком.

-- По-моему -- хорошо.

-- Вот только Лиле ни к чему было выступать, -- поскромничала Харитина Львовна.

-- Почему? -- удивился Поддубный. -- Она ведь прекрасно играла.

-- Да где там! -- смутилась польщенная мать.

Подошла Лиля, ведя за руку Назык.

-- Очень хорошо играла Лиля, -- сказал Семен Петрович, не замечая дочери. А та с недоумением посмотрела на отца. Семен Петрович смущенно закашлялся и направился к двери.

Выходя из клуба, Поддубный столкнулся с Телюковым, который явно поджидал Лилю. При виде майора глаза его вспыхнули недобрым огоньком. Поддубный хотел задержаться, но его окликнул полковник Слива.

-- Харитина Львовна пирогов напекла. Идемте попробуем, что это за пироги!

Поддубный собирался поблагодарить и отказаться, но Лиля опередила его крепким пожатием руки: иди, мол, когда тебя приглашают.

Вдруг она, как бы опомнившись, прошептала:

-- Нет, нет. Лучше не надо.

-- Ах, оставь, Лиля, свои опасения! Телюков не настолько глуп. Переживает, конечно, но с кем такого не бывает?

-- Прошу тебя. Лучше приходи через часок незаметно. Я выйду.

Харитина Львовна, заметив, что ее дочь отстала, позвала ее. Лиля пошла быстрее, ведя за руку Назык. Поддубный не захотел противиться Лилиной просьбе и, догнав Семена Петровича, сказал ему, что на пироги не придет, сославшись при этом на какие-то неотложные дела.

-- Ну, как знаешь, -- обиделся Семен Петрович. -- Вола к яслям на налычаге не тащат.

Лиля выслушала осторожные упреки матери, но после ужина, когда в коттедже погасили свет, вышла тайком на свидание, заранее приоткрыв дверь, ведущую на веранду. Поддубный ожидал ее под карагачем.

-- Не встретил?

-- Кого?

-- Разве не знаешь?

-- Нет, не бойся.

-- Боюсь. За тебя боюсь, мой любимый!

Поддубного охватила тихая радость... Ему как-то не верилось, что она с ним, его Лиля, и что она сама предлагает свое сердце... Лиля, о которой он еще не так давно и мечтать не смел, стоит рядом, и он обнимает ее, целует...

Порой ему казалось, что это сон. Но нет, нет. Вот она, его дорогая, любимая Лиля!

Они сели на скамейку, и Поддубный начал рассказывать о том, что он почувствовал, встретив Лилю впервые в Кара-Агаче, и как больно было ему, когда на второй день после приезда в Кизыл-Калу пришел он к Семену Петровичу, чтобы увидеть ее, и встретил на веранде Телюкова... Признался ей, что все это время украдкой наблюдал за ней, а когда сегодня увидел ее у рояля, то готов был выйти на сцену и во всеуслышание сказать: "Это моя Лиля", -- и умчать ее с собой, в небо, к звездам.

-- Мне казалось, -- говорила Лиля, -- что я играю для тебя одного. Только для тебя.

Но напрасно полагала Лиля, что мать не слышала, как она выходила. Чутки бывают матери, когда нужно следить за дочерью! Встала Харитина Львовна, вышла на веранду, потрогала постель -- так и есть, вынырнула...

-- Семен, -- слегка толкнула мужа в плечо.

Семен Петрович перевернулся на другой бок, сонно покряхтел.

-- Семен!

-- Ну что?

-- Лили нет. По-видимому, к майору вышла.

-- К Поддубному?

-- Ну да.

-- Ну что ж, старушка, спи...

-- Ах, боже мой! У тебя жену уведут из-под носа -- и то не услышишь.

-- В молодости не увели, а теперь вряд ли найдется охотник.

-- Что ты мелешь, Семен?

-- Ложись, ложись, Харитина. Другая бы мать на икону молилась, чтобы бог послал такого зятя, а ты сокрушаешься. Будто сама не была такой...

Харитина Львовна только вздохнула. Пошаркала шлепанцами по полу, поохала и легла в постель.

В понедельник майор Поддубный выехал с экипажем радиостанции и солдатом-наблюдателем на авиационный полигон.

Автомашина петляла между застывшими барханами, над которыми колыхалось раскаленное, ослепляющее глаза марево. На линии окоемов, в голубовато-белом, широко разливавшемся озере плавали песчаные островки разнообразных очертаний. Некоторые из них, казалось, возвышались над водой на невидимых подушках, как бы повиснув в воздухе.

На самом деле, конечно, никакого озера не было. То был мираж. Но до чего же явственно ощущалась вода!..

Любуясь этим необыкновенным явлением природы, Поддубный вспоминал о своей вчерашней встрече с Лилей. Свидание было коротким. Лиля сказала, что мать отчитала ее за долгое отсутствие накануне вечером и торопилась домой. Бедняжка! Он понимает, как ей больно выслушивать материнские упреки. Конечно, ему нужно объясниться с Харитиной Львовной, а может быть, даже и с полковником...

Тяжелая радиостанция застревала в песках. Солдаты то и дело соскакивали с грузовика:

-- Раз, два -- взяли! Еще раз -- взяли! -- раздавались возгласы, и солдаты дружно подталкивали автомашину.

Двадцать километров ехали полтора часа.

Наконец среди мертвых песков показались творения рук человеческих -деревянная вышка и небольшой глинобитный домик. Это и был полигон. Неприглядная картина. Саксаула -- и то не видно. Один песок вокруг -зыбучий, скрипящий. Ступишь -- нога увязнет по щиколотку, через сапоги чувствуешь, как он раскален.

Приезжих встретила полигонная команда. Ефрейтор, который был здесь за старшего, отдал рапорт. Отпустив руку от головного убора -- панамы, он прикрыл ладонью курносый, облупившийся нос и выслушал указания майора.

Радисты открыли термос, каждый солдат выпил по кружке горячего чая. Он чудодейственно влияет на организм человека в пустыне. Выпьешь, пропотеешь -и уже не так донимает жара, становится легче дышать, исчезает вялость.

Затем радисты принялись разворачивать радиостанцию, солдат-наблюдатель полез с биноклем на вышку, а Поддубный в сопровождении ефрейтора отправился к мишеням, чтобы осмотреть их.

Они отошли от вышки метров на четыреста, как вдруг ефрейтор остановился и насторожился:

-- Товарищ майор, поглядите! -- и показал рукой вправо.

-- Что там? -- спросил майор и тотчас же заметил варана, медленно сползавшего с бугра. Увидя людей, он повернул назад. Добравшись до вершины бугра, на мгновение остановился, потряхивая отвислым подбородком. Варан очень напоминал крокодила. Поддубный достал из кобуры пистолет, выстрелил, но, очевидно, промахнулся -- животное проворно задвигало хвостом и скрылось за барханом, оставляя на песке следы коротких лап.

-- Дайте мне пистолет, я догоню, -- попросил ефрейтор.

-- Не надо, -- майор вложил пистолет в кобуру. -- И часто они встречаются здесь, эти ящерицы?

-- Нет. Это, верно, какая-нибудь приблудная. Они в горах обитают. А вот шакалы частенько наведываются. До чего ж неприятно воют, товарищ майор. Прямо мороз по коже дерет!

-- Страшно?

-- А мы здесь редко ночуем. Больше остерегаемся фаланг и скорпионов. Один раз фаланга заползла мне за пазуху. Хорошо, что почувствовал и раздавил. А то б укусила, проклятая!

Мишени -- силуэты самолетов-бомбардировщиков лежали на песчаной равнине. Каждая мишень была высыпана шлаком и обрамлена белыми камешками для того, чтобы лучше выделялась на местности. Осмотрев мишени, майор и ефрейтор вернулись к вышке, где один из солдат полигонной команды развлекал радистов поединком фаланги и скорпиона.

Насекомые сидели в стеклянной банке, разделенной кусочком картона. В одной половине -- фаланга, в другой -- скорпион.

-- Сейчас мы увидим, кто из них сильнее, -- сказал солдат и вытащил из банки картон.

Противники, вооруженные ядом, бросились друг к другу. Скорпион, опираясь на ноги, взметнул вверх свой длинный хвост с ядовитым наконечником, очевидно целясь фаланге в голову. А фаланга -- желтый продолговатый мохнатый паук -- насторожено сжался и, улучшив момент, впился своими сильными челюстями скорпиону в хвост и перерезал его.

-- Видите, -- комментировал поединок солдат, -- теперь исход борьбы ясен.

Обезоружив своего противника, фаланга принялась пожирать его.

-- Да, интересно, только смотрите, чтобы этот паук не схватил вас за палец, -- предостерег Поддубный, заглядывая в банку.

-- Не схватит! -- с мальчишеским задором ответил солдат.

Радисты установили связь с СКП.

-- Я -- Верба-2, -- передал Поддубный в эфир. -- Как слышите меня, Верба?

-- Отлично, -- отозвался полковник Слива. -- А ты готов к работе?

-- Я готов, -- ответил Поддубный.

Вскоре над полигоном появился первый самолет, пилотируемый лейтенантом Калашниковым.

-- Я -- 79, разрешите работать? -- радировал летчик.

-- Я -- Верба-2. Работу разрешаю, -- ответил Поддубный. -- Ваша мишень номер один.

-- Вас понял -- мишень номер один.

-- Работайте.

Летчик провел самолет над своей мишенью и начал описывать над полигоном круг.

Нелегкое это дело -- попасть с самолета в мишень. Маневр должен быть исключительно точным. Высота, скорость, угол пикирования -- все это влияет на качество стрельбы. А если летчик опоздает с выводом самолета из пикирования, может и в землю врезаться. Боясь этого, майор Гришин редко планировал полеты на стрельбу по наземным целям, а молодые летчики до приезда в полк Поддубного совсем не бывали над полигоном. Поддубный лично "провозил" их на "спарке", чтобы быстрее наверстать упущенное.

Калашников правильно выполнил первый и второй развороты, но с третьим явно поторопился. Очевидно, не хватило выдержки.

-- Я -- Верба-2. Повторите заход. Третий разворот начинайте, когда мишень на два размера приблизится к балансиру. Как поняли?

-- Вас понял правильно.

В этот раз молодой летчик правильно выполнил и третий разворот, но допустил ошибку на четвертом -- не полностью убрал крен, самолет отнесло в сторону, летчик выпустил из поля зрения мишень, снаряды легли за ней.

Поддубный зло выругался в адрес Гришина и обратился к Калашникову:

-- крен! Крен надо было убрать! Я ведь учил вас! А ну, делайте очередной заход. Не волнуйтесь, выполняйте спокойно!

-- Вас понял, -- передал с борта самолета Калашников.

На третьем заходе он попал в мишень. Солдат-наблюдатель доложил:

-- Есть попадание!

В четвертом заходе летчик весь маневр также выполнил правильно, но стрелять было уже нечем. Он израсходовал все патроны.

-- Идите на аэродром и впредь учитесь стрелять короткими очередями.

Калашникова сменил над полигоном лейтенант Скиба. У него были свои недочеты. Поддубный заносил их в журнал, чтобы затем проанализировать на разборе полетов.

Последним из молодых летчиков стрелял лейтенант Байрачный. Этот чересчур много болтал по радио.

-- Я иду, товарищ майор, -- сообщил он руководителю полетов на полигоне сразу, как только поднялся в воздух. -- Как слышно меня?

-- Слышу отлично, меньше разговоров.

-- Вас понял -- меньше разговоров. Да разве я так много говорю?

-- Замолчите!

-- Есть, замолчать!

-- Обращайтесь кодом!

-- Вас понял -- обращаться кодом.

-- Короче! -- рассердился майор и занес в журнале: "Лейтенант Байрачный -- приучить к радиодисциплине".

Байрачный, однако, попал в свою мишень с первого же захода.

-- Хорошо, так продолжайте.

-- О, за меня не беспокойтесь, товарищ майор! -- сразу начал бахвалиться молодой летчик.

-- Прогоню с полигона, если будете болтать!

-- Больше не буду!

Отстрелялся и Байрачный.

На мишени начали пикировать старослужащие летчики. Дела пошли лучше.

-- Есть попадание! -- то и дело докладывал солдат-наблюдатель.

Оно и невооруженным глазом было видно, что "есть". Снаряды, попадая в мишень, вздымали черную пыль.

В назначенное время прилетел старший лейтенант Телюков.

-- Разрешите работать? -- коротко обратился он к руководителю полетов, и уже по радиообмену ясно было, что это -- опытный воин. Действовал он проворно, точно, четко. Вот он уже ведет свой самолет на участке от третьего до четвертого разворота. На этом участке летчик за какие-то секунды выполняет целый комплекс работ -- выпускает воздушные тормоза, гасит скорость, проверяет установленную по прицелу базу, вводит минимальную дальность и в то же время следит, чтобы не пропустить момент четвертого разворота -- вывести самолет точно в плоскость мишени.

Летчик заложил крен, выполняя первую половину разворота. Самолет, как и положено, идет без снижения. Вот оно, мастерство!

-- Хорошо! Очень хорошо!

Вдруг...

-- Ой! -- вскрикнул солдат-наблюдатель, выпустив из рук бинокль.

-- Выводите! -- теряя самообладание, закричал в микрофон Поддубный.

Самолет, казалось, врезался в землю, подняв тучу пыли.

Поддубный соскочил с вышки, подбежал к автомобилю.

-- Скорее, давайте! -- крикнул он водителю, дремавшему в кабине.

Но что это?.. Самолет Телюкова набирал высоту. Выходит, что летчик вырвал его у самой земли...

Поддубный влез на вышку, взял микрофон.

-- Я -- Верба-2. Как чувствуете себя, Телюков? Как чувствуете себя? Прием.

Летчик не ответил. Очевидно, с перепугу. В таких случаях испуг наступает после того, как опасность уже миновала. Возможно, что и радио отказало.

-- Я --Верба-2! Я -- Верба-2! Как чувствуете себя, Телюков? Прием!

-- Нормально чувствую, -- послышался ответ.

-- Что с вами произошло? Отвечайте.

-- Вы же видели -- низко вывел самолет. Вот и все.

-- Я -- Верба-2. Работу запрещаю. Приказываю идти на аэродром. Как поняли?

-- Разрешите продолжать работу.

-- Я -- Верба-2. Работу категорически запрещаю. Приказываю идти на аэродром.

-- Вас понял! -- сердито ответил Телюков.

-- Что там у вас такое? -- послышался голос полковника Сливы.

-- Телюков низко вывел самолет, -- резко ответил Поддубный. -- Я категорически запретил работу. Послал на аэродром.

-- Правильно сделали. Свертывайте радиостанцию и возвращайтесь на аэродром.

Поддубный послал в воздух красную ракету -- закрыл полигон и вместе с солдатом-наблюдателем пошел осматривать мишени и подсчитывать пробоины. Мишень, в которую стрелял Телюков, вся рябила воронками от взрывов снарядов. Если бы не ее месте стоял настоящий самолет -- его разнесло бы на куски.

Правду говорил полковник Слива -- Телюков способный летчик. Это подлинный воздушный снайпер. Но как могло случиться, что он столь низко вывел самолет? Наблюдал за результатами стрельбы? Весьма возможно. Так и он, Поддубный, когда-то стрелял по мишени, увлекся наблюдением и чуть было не врезался в землю. Самолет дал просадку на выводе из пикирования и в каких-нибудь трех-четырех метрах пролетел над землей.

То же самое, очевидно, получилось и с Телюковым. Тут сказался азарт воздушного бойца.

А на самом деле...

Поддубный ошибался. Жестоко ошибался. Он видел в Телюкове только летчика и не замечал человека с его характером, огорчениями, переживаниями. Он не знал, что после концерта художественной самодеятельности Телюков, окончательно убедившись, что Лиля безвозвратно для него потеряна, поехал на станцию и пьянствовал в буфете до утра, заливая водкой свое горе. Утром, опохмелившись, сел в поезд и отправился в город. Ресторан, кино, снова ресторан. Ночью взял такси, выехал в Кизыл-Калу. А чтобы не опоздать на утреннее построение, положил шоферу "на колесо" лишнюю десятку...

-- Нажимай, браток, а то мне на полеты надо успеть.

"Браток" постарался -- вовремя доставил летчика к месту назначения. Усталый, измученный, разбитый сел Телюков в самолет, довольный тем, что помощник командира полка по огневой и тактической подготовке, равно как и командир полка и врач, не заметил воспаленных глаз, не почувствовал запаха алкогольного перегара...

Да, не знал этого и не заметил Поддубный. Ему и в голову не могло прийти, чтобы летчик, тем более такой, как Телюков, мог напиться перед полетами. Он вообще не верил, чтобы такие невзгоды, как, скажем, неудачная любовь, могли отрицательно сказаться в полете; сам он, садясь в кабину самолета, сразу забывал решительно о всех житейских невзгодах. Упрощенно уверовав еще в ранней молодости в то, что летчик -- человек особого склада, Поддубный не пересмотрел этот взгляд с течением времени, и вот последствия -- грубейшая предпосылка к катастрофе при стрельбе по наземной цели. Да хорошо еще, что только предпосылка...

Вернувшись на аэродром, Поддубный увидел Телюкова у СКП.

Стараясь сдержать себя, он спросил:

-- Что с вами произошло, старший лейтенант? Почему вы так низко вывели самолет? Ведь вы могли погибнуть!

Телюков глубоко затянулся папиросой, попытался улыбнуться.

-- Сожалеете небось, что я не врезался в землю? -- произнес он с нескрываемой издевкой. -- Не жалейте. Я не стану на вашем пути. Можете забирать Лилю себе. Она больше мне не нужна.

Вся кровь бросилась в лицо Поддубному.

-- Как вы смеете! Если найду нужным, то заберу, вас спрашивать не стану. Понятно? Но если бы вы... да, да, если бы вы... я не стал бы пикировать в землю. Мальчишка!..

"Мальчишка... Он назвал меня мальчишкой!" -- Телюков весь дрожал, в лице его не было ни кровинки. Он стиснул зубы, скулы пошли желваками. В охватившей его ярости он не находил слов.

Поддубный вплотную приблизился к нему.

-- Я пропустил мимо ушей вашу болтовню по поводу формулы воздушного боя... Но я не потерплю, слышите вы, не потерплю, чтобы вы высказывались в таком тоне об этой девушке. Вы за кого меня принимаете, старший лейтенант?

В ярости Поддубный мог наговорить много лишнего. Но он быстро остыл. Одержал верх здравый смысл. Нельзя было забывать, что перед тобой молодой взбалмошный человек, потерявший голову от ревности.

"А ты? Разве ты сам не страдал? -- вспомнилось ему. -- Ведь страдал... Места себе не находил..."

А другой голос, заглушая голос рассудка, нашептывал: "Но когда узнал, что горько разочаровался и обманулся в Римме, одним взмахом отрезал все. Так и только так нужно поступать, когда не чувствуешь взаимности. Глубоко скрыть свои чувства, не навязывать себя другому! Легко это? Нет, нелегко. Но на то ты человек, чтобы уметь владеть собой, да и вообще, что это за летчик, который из-за женщины ничего не видит в кабине самолета? Раз сел в кабину -для тебя ничего не должно существовать, кроме самолета. Ты -- летчик. Ты -воин. Слетал, выполнил задание -- пожалуйста, отдавайся своей любви. Но опять-таки, не будь дураком, не унижай себя понапрасну. Ищи любви там, где она ждет тебя!"

Нет, не мог всего этого сказать Поддубный. Телюков превратно истолковал бы его слова.

В каком все-таки сложном положении очутился он...

Телюков не отступил, когда майор приблизился к нему вплотную, и они какое-то время стояли друг против друга, как борцы, готовящиеся к схватке.

В эту минуту подошел замполит Горбунов.

-- Майор Поддубный, прошу ко мне! А вы, старший лейтенант, поезжайте домой.

-- Чего это вы, Иван Васильевич, коршуном налетели на человека? -спросил замполит, оставшись с Поддубным наедине. -- Телюков, можно сказать, из гроба поднялся, а вы сразу, не дав человеку опомниться, мораль читаете. Не он, а мы с вами, руководители, виновны прежде всего в том, что случилось.

-- Позвольте, Андрей Федорович, я вас что-то не понимаю...

-- В т ом-то и дело, что вы не понимаете, простите за грубую откровенность. Вы готовили летчиков к стрельбе? Вы утром были на построении? Были. Почему же вы не поинтересовались, можно ли Телюкову вылетать? Почему не заглянули в душу человеку? А вам-то больше, чем кому-либо, должно быть известно, что у него на душе...

-- Вы предполагаете...

-- Да, я предполагаю.

-- Он сказал об этом?

-- Нет, он не сказал. Мне стало известно, к сожалению слишком поздно, что Телюков в субботу и в воскресенье не ночевал дома. А утром приехал на ашхабадском такси... Чуть-чуть не потеряли мы летчика и товарища из-за своей слепоты. Я, конечно, ни в какой мере не оправдываю Телюкова...

-- Андрей Федорович, -- прервал его обескураженный Поддубный и запнулся. -- Я, конечно, погорячился... Да, нехорошо. Но понимаете, Андрей Федорович, я не могу... да, не могу уйти от Лили...

-- Любовь? -- улыбнулся замполит, который все еще был строг и сердит.

-- Любовь, Андрей Федорович.

-- М-да, -- замполит почесал подбородок. -- Узелок завязывается крепкий. Да я так понимаю: если любовь взаимная, то тут и аллах бессилен.

Немного поразмыслив, он сказал:

-- Отстраним Телюкова от полетов, а там посмотрим. А вы пока не трогайте его.

Семен Петрович не позвал к себе Поддубного для доклада, видимо, ему было известно то, что сообщил замполит о Телюкове.

И так горько, так тяжело стало на душе у Поддубного, что он готов был пойти к Телюкову и извиниться перед ним. И он, возможно, сделал бы это, если бы тот не опередил его.

Прибыв с аэродрома домой, Телюков задумался над тем, что его ждет. Прежде всего, конечно, отстранят от полетов...

Полеты!

Надо быть летчиком, и только летчиком, чтобы понять, почувствовать всем своим существом, что такое полеты. Один раз слетаешь, и тебя уже неудержимо влечет ввысь, на подвиг. А он, этот подвиг, здесь, рядом с тобой, в кабине, поднимается в стратосферу, идет навстречу солнцу, проносится над песками, над морем, над горами...

Человек, казалось бы, обыкновенный человек, а летает в пространстве, опережая скорость звука... Горы, пески, моря, города -- все остается позади. Ты мчишься, огибая планету на послушной воле человеческого разума стальной стреле.

Не пустить летчика в полет -- все равно что обрезать орлу крылья, лишить его родной стихии. А похоже на то, что не пустят. И он сам виноват во всем. Конечно, сам! Дурак и тот мог бы заметить, что Лиля не любит... А он еще наговорил дерзостей майору... И это после столь постыдного случая на полигоне! Да, надо сейчас, сию же минуту, пойти к майору и извиниться.

"Иди, иди, Филипп Кондратьевич, если ты еще не утратил офицерской чести..." -- убеждал его внутренний голос.

И поздно вечером, чтобы никто не видел, он пошел к майору.

Поддубный принялся было за подготовку к занятиям по воздушному бою, но ничего не соображал. Он отложил конспект и засмотрелся в окно. В коттедже командира полка все окна и веранда были освещены. Электрический свет золотистой пылью рассеивался в темноте, волшебной дымкой окутывал кроны деревьев, придавая им сказочную пышность и красоту.

Поддубный знал: там, под деревьями, его ждет Лиля. Она будет ждать и завтра, и послезавтра. Его неудержимо влекло туда, но он пока не пойдет... не может...

В дверь кто-то постучал.

-- Войдите.

Телюков плотно прикрыл за собой дверь, остановился посреди комнаты.

-- Товарищ майор, я пришел извиниться, -- сказал он. -- Не прощения, а извинения прошу. Заслужил ли я гауптвахту или суд офицерской чести -- не знаю: что заслужил, за то и отвечать буду. Но извиниться так или иначе должен. Погорячился. Наговорил глупостей.

Телюков держался прямо, гордо подняв голову, как бы подчеркивая свое офицерское достоинство, которым он дорожил больше всего.

Поддубный не ожидал, что дело обернется таким образом. В один миг Телюков как бы преобразился в его глазах. Он уже видел в нем не бесшабашного удальца и не кающегося юнца, а настоящего советского офицера с искренним и горячим сердцем.

-- Я, кажется, не меньше вашего погорячился, -- сказал Поддубный и встал из-за стола. -- Видите ли, я не знал, что вы... Что вы ездили... Садитесь, пожалуйста.

-- Я проявил позорное малодушие, товарищ майор. Если вы позволите, я попрошу вас вот о чем...

-- Говорите откровенно.

-- Я вас прошу, чтобы меня не отстраняли от полетов при условии, если, конечно, я не буду подвергнут аресту с содержанием на гауптвахте. Ревность больше не потревожит меня.. Ее нет уже, как нет и неприязни к вам. Вы же здесь, по сути, совершенно ни при чем. Лиля еще год назад дала мне понять... Я не видел или не хотел видеть ее равнодушия, цеплялся как репейник... А теперь... катастрофа, которую я избежал каким-то чудом, каким-то неимоверным усилием воли, отрезвила меня...

Телюков говорил с удивительным спокойствием, совершенно, казалось, не присущим ему горячей натуре.

Поддубный с глубоким волнением выслушал летчика, отлично понимая его, а когда тот умолк, сказал:

-- Я отстранять вас от полетов не буду. Что же касается ареста или предания вас суду офицерской чести, эти вопросы не входят в мою компетенцию. Я могу лишь поговорить с командиром, попросить его.

-- Очень благодарен вам. Разрешите идти?

-- Пожалуйста. И можете не сомневаться в моем искреннем уважении к вам.

Телюков вышел из комнаты. Как ни велика была его вина, но наказывать его было излишне. Майор это хорошо понимал и решил защищать его во что бы то ни стало.

Штурмана Гришина не было на аэродроме, и о случившемся с Телюковым ему стало известно перед самым разбором полетов.

-- Ох, доведет нас до греха этот Поддубный! Тогда, в бурю, чуть не наломал дров, а сейчас снова предпосылка к катастрофе, -- изливал он душу перед командиром полка.

-- Тут не только Поддубный виноват, -- возразил полковник.

-- Разве не он готовил летчиков к полетам?

-- Готовил правильно.

-- Но Телюков-то не справился... разве это не говорит о том, что предварительная подготовка, в частности тренаж, не оправдала себя?

-- Дело не в тренажах, Алексей Александрович. Вы, если не знаете, на торопитесь с выводами...

"Не иначе как Поддубный околдовал полковника. Он не желает даже слушать никаких замечаний в адрес своего помощника!" -- с глубокой обидой подумал Гришин.

На разборе полетов он подсел к замполиту Горбунову.

-- Амбиции много в Поддубном, -- шепнул он вкрадчивым голосом, -- а вот амуниции не хватает. Чуть не потерял летчика. Окончательно распоясался человек, и некому его остановить. Но полковник вспомнит меня. Увидите! Вспомнит, да будет поздно.

-- Будет вам, товарищ майор! -- не вытерпел замполит.

У Гришина брови полезли вверх:

-- Конечно, вы, как политработник, должны поддерживать командира. Это ваш долг. Но что касается помощника, то вы вспомните мое слово...

-- Я вас прошу...

О предпосылке к катастрофе на разборе полетов упомянули, однако причину не проанализировали, виновного не наказали, как это делалось прежде.

"Ага, замазывают недочеты, лакируют действительность, -- заключил Гришин. -- Не желают, чтобы о предпосылке дозналось вышестоящее начальство. Ну нет, голубчики! Вам не спрятать концы в воду!"

Давненько чесалась у Гришина рука написать жалобу на помощника командира по огневой и тактической подготовке, да все как-то не решался. А теперь решил твердо: напишет. Больше терпеть невозможно. Заодно пожалуется и на командира полка, поскольку тот поддерживает своего любимчика. Да, да, любимчика. Это ясно!

Поздним вечером, когда из штаба ушли все, Гришин заперся в своем кабинете, раскрыл Дисциплинарный устав и внимательно перечел главу "О жалобах и заявлениях". В этой главе, в частности, говорится, что офицеры, генералы и адмиралы при выявлении фактов, которые наносят ущерб боеспособности Вооруженных Сил, имеют право одновременно с подачей заявления по команде подавать заявление вышестоящему начальнику включительно до Министра обороны Союза ССР.

Таким образом, убедившись еще раз, что он имеет право жаловаться даже на командира полка, Гришин начал писать жалобу на имя генерал-майора Щукина. Прежде всего обрисовал недопустимую посадку эскадрильи майора Дроздова во время бурана и как следствие вывел, что только случайность позволила избежать катастрофы. Затем описал случай с Телюковым, которого якобы командир полка и его помощник неподготовленным выпустили в воздух, а когда возникла предпосылка к катастрофе, сделали попытку умолчать, скрыть этот факт.

"Полку угрожает серьезная опасность, о чем и ставлю Вас в известность, товарищ генерал, -- писал Гришин. -- Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает".

Шаг довольно серьезный, и прежде чем отправлять жалобу, штурман, теребя пальцами свою шевелюру, несколько раз перечитал написанное и на следующее утро, взвешивая каждую фразу и каждое слово, внес коррективы. Фразу "Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает" вычеркнул. По сути, не было случая, чтобы помощник не выполнил приказа заместителя командира.

"Тут я малость переборщил", -- признался самому себе Гришин.

На всякий случай он заглянул в журнал помощника руководителя полетов на полигоне и... обомлел. "Старший лейтенант Телюков вывел самолет из пикирования на недопустимо малой высоте, что угрожало катастрофой", -отмечал собственноручно майор Поддубный. То же самое значилось в журнале персонального учета ошибок и нарушений летных правил. Выходило, что предпосылка к катастрофе не скрывалась, раз она отмечается в документации. Но почему же на разборе полетов предпосылку не анализировали?

Чтобы разрешить эту загадочную историю, Гришин обратился к полковнику. Тот нехотя выслушал заместителя и, подписывая какие-то документы, сказал:

-- Это правда, Алексей Александрович, получается довольно странно: летчик допустил ошибку, а мы замалчиваем.

-- Вот именно. Меня это просто удивляет.

-- А меня нисколько. -- Полковник откинулся на спинку стула. -- Была у меня старшая сестра. Пряха -- на все село. Пойдет, бывало, на посиделки -больше всех напрядет. А то вдруг приносит по полпасма. Так и дома: сядет за прялку, попрядет малость и задумается. Судили-рядили про такую перемену родители -- ничего поделать не смогли. Совсем от рук отбилась, работой пренебрегать стала. Бранили, да, выходит, зря...А как вышла замуж -- все на место стало; бывало расстелит на лугу полотно -- ни у кого больше, ни у кого белоснежнее не бывало. Вот так...

Гришин счел этот разговор шуткой.

Но жалобу послать не рискнул.

Глава девятая

Дни и ночи проходили в напряженном учении. Учились авиаторы в воздухе и на земле, на аэродроме и в классах.

Сегодня день наземной подготовки. Полковник Слива ходил из класса в класс, проверяя занятия.

-- Всем понятно, как изменяются области возможной атаки с подъемом на высоту? Если кому неясно, задавайте вопросы, -- доносился из-за приоткрытой двери голос помощника.

-- Все ясно!

-- Хорошо! Теперь поговорим о воздушных боях в стратосфере.

"Вот чертов сын, скоро до практического потолка доберется", -- подумал довольный полковник, входя в класс.

-- Товарищи офицеры! -- скомандовал Поддубный.

По классу пробежал шум -- все поднялись.

-- Продолжайте, -- махнул рукой полковник и сел за стол.

-- Товарищи офицеры! -- подал команду Поддубный. Летчики сели, и он продолжал:

-- Как известно из аэродинамики, в стратосфере легко потерять высоту, а чтобы восстановить ее, нужно много времени. Значит, необходимо следить за высотой. Потерял ее -- проиграл бой.

Поддубный прикрепил к доске чертеж.

-- Тут воспроизведен воздушный, проведенный мною со старшим лейтенантом Телюковым в стратосфере. Синяя линия -- маневр Телюкова. Красная -- моя. Вначале у Телюкова был перевес в высоте. Он, между прочим, хорошо берет динамический потолок, чему я сам еще не научился. Но вскоре Телюков потерял высоту. Это для него было началом проигрыша боя. Здесь Телюков намеревался атаковать меня снизу. Ничего не получилось, и не могло получиться. Летчик поставил свой самолет на большой угол атаки, что привело к уменьшению скорости и нарушению устойчивости самолета. Атака не дала желаемых результатов...

Семену Петровичу самому еще не приходилось вести воздушный бой на высоте, близкой боевому потолку самолета, и он с интересом слушал помощника.

После перерыва полковник зашел в класс, где занятия проводил инженер. Слушал инженера, а думал о Поддубном. Хороший помощник -- образованный, смелый, настойчивый. За что ни возьмется -- доведет до конца. И по мере того как полетные задания усложнялись, предпосылок к летным происшествиям становилось меньше. А все потому, что, во-первых, строго сохраняется методическая последовательность, во-вторых, хорошо проводится наземная подготовка, в-третьих, Поддубный отлично знает каждого летчика, все его положительные качества, недостатки. Телюков, тот самый Телюков, о котором майор Гришин говорил: "Горбатого могила исправит", -- стал шелковым. Не нарадуешься на него, и в этом заслуга Поддубного. Сумел-таки обуздать неистовый характер старшего лейтенанта!

Нелегко авиационному командиру вести учебный процесс. Перегнешь где-нибудь палку, поставишь перед летчиком непосильное задание -- угрожает авария. Чуть недогнешь, слабину дашь -- тоже плохо, потому что остаются прорехи, а значит, опять-таки авария. Здесь надо гнуть, но не перегибать. Поддубному это отлично удается.

А взять, например, дисциплину, и в частности отдание чести. Сколько говорилось в полку, что отдание чести -- священный долг воина. Невзирая на это, некоторые солдаты забывали об этом долге. Идет солдат, засмотрелся и на видит старшего по званию. Остановишь его, спросишь, почему честь не отдал? "Виноват, не заметил". Или: "У меня руки заняты". Объективные причины находились всегда.

-- Довольно толочь воду в ступе, заниматься разговорами. Надо взыскивать с тех, кто сквозь пальцы смотрит на нарушение устава, -- заметил Поддубный.

Полковник наложил строгое взыскание на офицера лишь за то, что тот равнодушно прошел мимо солдата, не отдавшего ему чести. Это сразу принесло свои результаты. Офицеры, а по их примеру и сержанты повысили требовательность. Не стало в полку таких, которые "не видят начальников", и руки у всех сразу освободились...

А вот еще факт.

Облака в пустыне -- редкие гости. Бывает, что целый месяц не увидишь в небе тучки. Если же летчик долгое время не летает в облаках, то теряет навыки в полетах по приборам. Эти навыки в некоторой степени можно поддерживать полетами на учебно-боевом самолете, где имеются две кабины, из которых одна закрывается шторками. Но в полку мало было таких самолетов.

-- Давайте проводить полеты в закрытых кабинах на боевых самолетах, -предложил Поддубный. -- Инструктор будет подавать команды по радио, ограждая напарника от ошибок. Получится почти то же самое, что при полете на двухместном самолете.

-- То, да не то, -- возражал Семен Петрович. -- Потеряет летчик пространственную ориентировку, тогда что? За хвост самолет не поймаешь!

-- Разрешите мне попробовать с Дроздовым?

-- Ну пробуйте.

Оказалось, что так летать можно. Начали летать на боевых самолетах в закрытых кабинах командиры эскадрилий, затем командиры звеньев и, наконец, летчики, имевшие соответствующую подготовку. Эта новость дошла до дивизии. Прибыл инспектор, чтобы удостовериться на месте. А спустя некоторое время полковник получил указание: "Начать полеты под колпаком на боевых самолетах".

Семен Петрович вышел из класса покурить. Как и вчера, и позавчера, нещадно палило солнце. До чего ни дотронешься -- раскалено. Возле столовой двое солдат обливали друг друга холодной водой. Захотелось и полковнику освежиться.

-- Ану, полейте-ка на меня, -- обратился он к шоферу водовозки, снимая китель и подставляя под шланг широкую спину.

Вдруг над аэродромом показался одиночный самолет. Либо кто-то из летчиков заблудился, либо начальство прилетело.

Полковник поспешил в штаб и оттуда позвонил на аэродром.

-- Кто там летает?

-- Подполковник Удальцов запросил разрешение на посадку, -- доложил диспетчер.

-- А-а, ну так принимайте его.

Подполковник Удальцов командовал одним из полков дивизии. Между ним и полковником Сливой в течение нескольких лет продолжалось негласное соревнование. Прибудет Семен Петрович в штаб дивизии, обязательно поинтересуется, сколько часов налетал полк Удальцова, какие упражнения выполнил, какие не выполнил. То же самое делал и Удальцов. И если находил, что у него показатели лучше, говорил:

-- Гаснет, Семен Петрович, трубка, гаснет!

Если же показатели были лучше у Семена Петровича, тот в свою очередь подтрунивал над соседом:

-- В хвосте плетешься, Иннокентий Михайлович, не к лицу это Герою Советского Союза! Не с кого брать пример нам, простым смертным...

Соседи-командиры дружили между собой -- хотя Удальцов был моложе Сливы лет на пятнадцать, -- и частенько навещали друг друга. При этом не упускали случая указать на замеченные неполадки.

-- У вас, Семен Петрович, авиационные специалисты вне строя, табуном ходят на стоянку самолетов. Непорядок!

-- Разве?

-- Сам видел.

Но полковник Слива не оставался в долгу:

-- Пусть так, но и я кое-что подметил на твоем аэродроме, Иннокентий Михайлович! Автобус для летчиков обшарпан, совсем как в отстающем колхозе. Да и телефонная связь... одна порча нервов.

Расставались командиры и брались за дело. Семен Петрович читал мораль инженерам за то, что "распустили младших авиационных специалистов".

-- Сраму из-за вас набрался.

А подполковник Удальцов звонил командиру обслуживающего подразделения:

-- Соседи потешаются над автобусом, который ты подаешь для перевозки летчиков. Обрати-ка внимание! Может, найдется килограммчик краски, чтобы освежить, а? Подмажь, сделай милость! А телефоны у нас -- одна порча нервов!..

Аварийность, возникшая в Кизыл-Калынском полку, прекратила эти взаимные посещения и соревнования. Обоим командирам стало как-то неловко вести прежние разговоры. Что уж за показатели, какое может быть соревнование при аварийности! Семен Петрович и Иннокентий Михайлович встречались теперь лишь на совещаниях у командира дивизии, что бывало не так уж часто.

И вот неожиданно Удальцов прилетел.

-- С чего бы это? -- недоумевал Слива.

Отправив на аэродром "Победу", Семен Петрович похаживал по штабу, придираясь к каждой мелочи и без конца делая замечания подчиненным. Прежде всего он напал на дежурного по штабу.

-- Это что? -- указал он на окурок в углу. -- Прибрать, подмести! Быстрее!

-- Есть! -- вытянулся дежурный.

-- А у вас чего кобура обвисла, как свиное ухо? Силушки не хватает потуже пояс затянуть? -- набросился он на дежурного по полку.

-- Жарко, товарищ полковник!

-- Подтянуться!

-- Есть!

В коридор выбежал писарь в расстегнутой гимнастерке.

-- А ну, ко мне, -- поманил его полковник. -- Ты что ж это, голубчик, разбойником носишься по штабу?

-- Начштаба подполковник Асинов разрешил, больно душно, -- ответил писарь, солдатик первого года службы.

-- Разрешил? Коль разрешил -- дело иное. Но ты все-таки застегнись, голубь! -- и полковник провел рукой по колючей, стриженой голове солдата.

-- Есть, товарищ полковник! -- проговорил польщенный отцовским вниманием солдат.

Не найдя, к чему бы еще придраться, Семен Петрович зашел в кабинет и тоже начал готовиться к встрече. Убрал со стола лишние бумаги, набил табаком трубку и послал посыльного за бутылкой минеральной воды.

За окном просигналила "Победа" -- это Челматкин предупреждал командира о приезде гостя. Семен Петрович подошел к окну. Блеснув на солнце Золотой Звездой Героя, Удальцов бравым шагом вошел в штаб.

-- Здравия желаю, Семен Петрович! -- приветствовал он Сливу еще из коридора.

-- Здравствуйте, Иннокентий Михайлович! -- воскликнул Слива и бросился навстречу гостю с распростертыми объятиями.

-- Как живем-можем в царстве песков?

-- Так и живем. А ты чего тут летаешь, гудишь, варанов и тушканчиков пугаешь?

-- Дело есть, сами же затеяли, Семен Петрович!

-- Какое дело?

-- Забыли?

-- Нет, в самом деле?

Удальцов хитро прищурил глаз.

-- Не прикидывайтесь, Семен Петрович, казанской сиротой.

-- Ну садись, садись, а то еще обидишься! -- примирительно сказал Семен Петрович. -- Я вот холодной водицы для тебя припас. Не то что некоторые мои друзья...

Удальцов погрозил пальцем:

-- Грешите, Семен Петрович! Когда ж это я негостеприимно принимал вас?

-- На-ка, выпей с полета холоднячка!

Удальцов наполнил стакан.

-- Так, так, Семен Петрович, высоту, значит, набираете?

-- Да где уж нам! -- отнекивался полковник, начиная догадываться, на что намекает собеседник.

-- Так, так... По стрельбам обогнали? Обошли? По ночной подготовке вплотную приблизились к моему полку! А полеты под колпаком на боевых самолетах! А полет на предельную дальность. Вон какую шумиху поднял тот полет! Сам генерал Щукин обратил внимание: "Так нужно летать, как Слива" -сказал.

-- Правда? -- обрадовался Семен Петрович.

-- Сам слышал. Прилетал ко мне генерал Щукин, рассказывал. И я очень за вас рад, Семен Петрович. Очень рад. Теперь мы с вами еще потягаемся. Я вижу: есть порох в пороховницах! А ваше предложение относительно воздушного боя между двумя полками -- это идея! Этой идеей вы просто утерли нам нос. У меня, правда, не раз возникала такая мысль, но, к сожалению, как говорится, -- руки не дошли. Текущие дела задушили, вот и опередили вы нас.

"Какой бой?" -- чуть не вырвалось у Семена Петровича. И тут же сообразил: "Да ведь это очередное предложение помощника по огневой и тактической подготовке!"

-- Весьма ценное предложение, Семен Петрович, -- продолжал Удальцов. -Вот я и прибыл сюда с тем, чтобы договориться, когда, где, какой группой и как будем драться. А драться надо между собой так, чтобы чужие и духу боялись. Не будем драться меж собой -- нас побьют.

-- Черта с два! -- возразил полковник. -- Мы уже не те, что были!

-- Правда ваша, Семен Петрович, но надо смотреть в оба. Это не помешает.

-- В той войне нас не побили, а ныне тем более! -- не уступал Семен Петрович.

-- Я тоже уверен, что нынче тем паче не побьют. Но в сорок первом нам намяли бока -- и здорово намяли! Вот и надо заботиться, чтобы старое не повторилось. Поэтому и нужно быть начеку. Давайте уславливаться.

Тут выяснилось, что Удальцов привез и наметки организации воздушного боя. Рассматривая их, полковник Слива размышлял вслух:

-- Так, так... Значит, локаторы будут наводить.

-- А как же? По всем правилам бой...

-- Согласен, вполне согласен.

-- По рукам, значит? -- вскочил Удальцов.

-- По рукам.

Согласовали дату и на том поставили точку.

Подполковник Удальцов принял решение возвратиться и собрался в обратный путь.

-- Так скоро?

-- Не располагаю временем. Надо готовить людей к ночным полетам. Разрешите откланяться, Семен Петрович, и надеяться, что победа будет за моими летчиками.

-- А это еще увидим, -- возразил Семен Петрович. -- У меня, брат, помощник по тактике и воздушному бою -- лучшего не сыщешь. Обведет. Ей-богу, обведет!

-- Вы о Поддубном?

-- А ты разве его знаешь?

-- Слыхал. Командир дивизии превозносит его до небес, да и старшие начальники не раз упоминали его фамилию.

-- Это правильно: помощник у меня, Иннокентий Михайлович, золото!

-- Ну, ну, не думаете ли вы, что у меня люди лыком шиты?

-- Не думаю, а знаю, что летчики у тебя -- сила! Но Поддубный все равно обведет. В этом я не сомневаюсь.

-- Это еще бабушка надвое сказала. Там будет видно!

Удальцов направился к двери, но полковник остановил его:

-- Так скоро? Хоть бы пообедал со мной. Ведь не близко лететь-то!

Удальцов поглядел на часы:

-- В Москву поспею к обеду. А за приглашение весьма благодарствую. Только не могу -- тороплюсь.

Семен Петрович проводил гостя на аэродром, сам выпустил его в воздух. Возвратившись, он застал в своем кабинете штурмана Гришина: тот сидел, углубившись в плановую таблицу, и делал в ней какие-то пометки карандашом. Соображая и обдумывая что-то, он по привычке ерошил шевелюру.

-- Беда, товарищ полковник, -- сказал он. -- Вы только поглядите, что тут планирует ваш помощник.

-- А что?

-- Воздушный бой чуть ли не на боевом потолке самолетов. Допустим, летчики поднимутся на такую высоту. Допустим. Но где гарантия, что кто-нибудь не сорвется?

-- Вот гарантия, Алексей Александрович, -- полковник размашисто подписал плановую таблицу.

-- Вы смертный приговор подписали летчикам, а не плановую таблицу полетов, -- пробормотал штурман, покидая кабинет.

Полковник вернул его назад.

-- Как? Как вы сказали?

Гришина всего передернуло, и он стал похож на драчливого петуха.

-- Я сказал грубо, но правду.

-- Так... Значит, смертный приговор, говорите? А вам известно, на какую высоту поднимаются современные реактивные бомбардировщики? Известно? Какого же черта вы ратуете за то, чтобы наши истребители вели бои на средних высотах? Кого они будут там уничтожать -- воробьев?

-- Подобный вопрос я уже слышал от Поддубного.

-- Так извольте выслушать и от меня! -- запальчиво крикнул полковник и так стукнул кулаком по столу, что чернильница подскочила.

Обомлев, Гришин вытянулся в струнку.

Лиля не знала о случае с Телюковым и поэтому никак е могла разобраться в непонятном поведении Поддубного за последнее время. Он на приходил.

"Разлюбил? Остерегается матери?" -- терзалась она в догадках.

Ей хотелось самой пойти к нему, да как-то неудобно... Рядом, в одном коттедже, молодые летчики живут. Еще пойдет молва, до матери докатится.

Сегодня -- воскресенье. Лиля выпросила у отца машину, чтобы съездить в аул к своей школьной подруге Зейнаб. Таила надежду, что и Поддубный поедет с ней -- это была бы чудесная прогулка! Теперь, оказывается, придется ехать одной...

К двенадцати часам Челматкин подал к коттеджу "Победу". А Лиля и не думала собираться. "Пожалуй, лучше сказаться больной, не поехать", -- думала она. Но ведь ее ждет Зейнаб -- лучшая и самая близкая ее подруга. И, поразмыслив, решила ехать. Оделась, вышла на крыльцо и остолбенела. Поддубный в белом, отлично выутюженном кителе, со свертками в руках стоял перед ней. Она давно не видела его таким веселым и жизнерадостным. Поздоровался ласково с Лилей и повернулся к родителям:

-- Здравствуйте, Харитина Львовна! Здравствуйте, Семен Петрович! Разрешите мне поехать с вашей дочерью в аул? Я поведу машину, а Челматкин пусть отдыхает. Ведь сегодня выходной.

Харитина Львовна промолчала, а Семен Петрович поддержал Поддубного:

-- И то правда, идите, Челматкин, отдыхайте. А вы, Иван Васильевич, все же не забывайте, что "Победа" не МиГ, не больно нажимайте на скорость.

-- Не беспокойтесь, Семен Петрович! -- ответил Поддубный, садясь за руль. А Лилю спросил взглядом: "Не ждали?"

-- Ради Бога, осторожнее, -- только и успела сказать Харитина Львовна.

Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.

-- Переходи, Лилечка, ко мне.

Девушка молча пересела.

-- Я не понимаю вас, Иван Васильевич. То скрывались от меня, а то не постеснялись отца... А если бы он не согласился? А если бы мать запротестовала?

-- О, ты уже сразу на "вы"!

-- Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе...

-- Ну, об этом я даже не подумал.

-- Ты слишком самонадеян.

-- Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.

-- А как ты узнал, что я собираюсь в аул?

-- Интересовался...

-- А где пропадал?

-- Как где? На аэродроме. Дома.

-- Я сержусь на тебя.

-- А я люблю сердитых.

Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.

За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.

-- Не смей смотреть!

-- Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.

-- Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.

-- Вот это уже неправда, -- рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. -- А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?

-- Ну и что?

-- Гречка не так уж ошибся.

-- Что ты хочешь этим сказать?

-- Я хочу сказать, Лиля, -- уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, -- я хочу сказать... -- он запнулся и остановил машину. -- Я серьезно...

У Лили замерло сердце: "Говори, милый, любимый, говори!"

Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего...

"Глупый, -- подумала Лиля, -- неужели это так трудно сказать?.."

Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.

Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.

Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.

До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли "Победы", "Москвичи", мотоциклы. Аул был зажиточный -это сразу бросалось в глаза.

-- Вон там живет Зейнаб, -- Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. -- Да вот и она сама!

Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.

-- Зейнаб! -- окликнула ее Лиля.

Зейнаб бросилась к машине.

Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.

-- Я тебя ждала, ждала, да и ждать перестала, -- сказала Зейнаб на отличном русском языке. Год назад она окончила университет и теперь преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.

Все трое вошли в дом.

Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.

-- Эдже! -- позвала она.

На зовы вышла пожилая женщина, закутанная в белый платок. Поздоровавшись с Лилей, как со старой знакомой, она с приседанием, по-восточному, поклонилась летчику.

Поддубный огляделся. Пол в сенях заслан войлоком-кече, а в комнате -коврами. Круглый стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство этой опрятной и уютной комнаты.

На стенах -- фотографии, картины в рамах.

Кроме этой комнаты в доме было еще три. Очевидно, мужские и женские спальни.

Вскоре пришел хозяин дома -- пожилой плечистый человек в халате и шапке -- и его сын Байрам -- подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.

Отец и сын также разговаривали по-русски. Байрам, узнав, что майор недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя в чайхану, верне, в чайчи. Там несколько дехкан, разместившись на ковре и обливаясь потом, пили гокчай. Отдельно в углу перед недопитой пиалой сидел старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.

Поддубному показалось, что он где-то встречался с этим стариком. Ба! На его шапке летная кокарда! Да ведь это тот самый Бояр, который привез на аэродром трос, перебитый Телюковым! Старик тоже узнал летчика и вежливо, широким гостеприимным жестом указал на место рядом с собой.

-- Садитесь, а то старый Бояр обидится, -- подсказал Байрам.

Пришлось Поддубному отведать гокчаю.

Чтобы угодить дорогому гостю, Бояр снова ударил по струнам дутара и хриплым голосом затянул песню.

-- О чем он поет? -- обратился Поддубный к Байраму, потягивающему из пиалы горячий зеленый напиток.

Тот, вслушиваясь в слова, передавал содержание песни.

-- Про летчиков, которые летают над горами, как соколы... Тем летчикам не страшны ни грозные бури, ни густые облака. Сильнее и смелее орлов те летчики. Орел в облаках не полетит -- упадет на землю и разобьется. А Летчики летают в облаках, летают по ночам и не разбиваются. Их, этих летчиков, обучает усаты полковник...

Это была песня-импровизация. Старый Бояр выступал сразу в трех ролях -музыканта, поэта и композитора.

-- Вы пригласите его к себе, -- сказал Поддубный Байраму. -- У меня есть отличное вино, угостим доброго старика.

-- О, старые люди вина не пьют. Мухаммед запретил. Молодежь вино пьет, а старики -- не пьют.

-- А все-таки пригласите.

Байрам обратился к старому Бояру, и тот в знак согласия закивал головой.

Байрам показал майору школу, где учит детей дехкан его сестра Зейнаб, библиотеку, клуб, правление колхоза, пруд.

Когда они вернулись домой, стол был уже накрыт.

Лиля принесла из машины три бутылки портвейна, привезенные Поддубным. Подали плов, конечно, в пиалах, но в каждой пиале была либо вилка, либо маленькая чайная ложка. Старый Бояр за стол не сел, устроился на ковре, скрестив под собой ноги; от вина и впрямь отказался.

Не села за стол рядом с мужчинами и мать Зейнаб -- не дозволено обычаем...

-- Глубоко засел в душе стариков бог, -- стыдливо пояснила Зейнаб.

Ели плов и запивали портвейном. Потом Байрам принес дыню, которая своим размером могла бы поспорить с самой крупной тыквой. А до чего вкусна и ароматна! И хоть хозяин видел, что гости и так в восторге от дыни, он расхваливал ее, как только мог. А разрумянившийся от вина Байрам клялся, что эта дыня едва ли не самая маленькая из тех, что лежат у них в погребе...

Поддубный не знал здешних обычаев и, боясь обидеть гостеприимных хозяев, не поднимался первым из-за стола. А хозяин, очевидно, ждал, пока поднимется гость. Обед, таким образом, затянулся надолго и, когда наконец закончили его, солнце уже клонилось к закату.

-- Я с большим удовольствием искупался бы, -- вытирая влажное лицо, сказал Поддубный. -- А ты, Лиля?

-- Иди купайся, а я побуду с Зейнаб.

-- Идем вместе.

Поддубный соскочил с балкона и протянул Лиле руку.

-- Здесь не принято, чтобы мужчины купались вместе с женщинами, -сказала Лиля.

-- Тогда прогуляемся.

Они взялись за руки. Пыль и песок набивались в босоножки. Лиля сняла их, оставила возле машины. Босая, в легком белом, с коротенькими рукавами платье, туго обтягивающем ее спортивную фигуру, она выглядела совсем девочкой.

-- Тебе так идет, Лиля, простое платье, -- заметил Поддубный.

Она не без кокетства прищурила на него глаза. Тряхнула головой, поправляя волосы, спросила:

-- Комплимент?

-- Yes, darling! -- шутливо ответил он.

Улица вывела их на тополевую аллею, которая шла к плотине. Поблескивала вода в пруду, обрамленном камышами.

В воде барахтались детишки. В предвечернем воздухе звонко раздавались их голоса. Поддубный огляделся кругом и сказал мечтательно:

-- И язык для нас непонятный, и обычаи не такие, как у нас, а люди свои, добрые, советские.

-- Очень хорошие люди, -- ответила Лиля. -- А как далеко вперед шагнула культура села! Взять хотя бы Зейнаб. Дочь простого дехканина, она закончила университет. Прежде здесь все поголовно были неграмотными, а теперь в десятилетке обучаются, на машинах да на мотоциклах разъезжают.

-- А по ту сторону совсем не то. -- Поддубный указал рукою на Копет-Даг, окутанный синей дымкой. -- В погожий день видно, как иранские крестьяне пашут буйволами свои нивы. Здесь тракторы, а там -- буйволы. Здесь дома европейского типа, а там -- хижины.

Миновав плотину, они подошли к карагачу, одиноко стоявшему в поле и бросавшему на землю лохматую тень. Вдали зеленели хлопковые нивы, разрезанные арыками. Под карагачем Поддубный остановился.

-- Мало времени осталось для нас, Лиля, -- с грустной улыбкой сказал он. -- Тебе скоро в институт...

Лиля сорвала листок и прикусила его белоснежными зубами.

-- Смотри, Ваня, какие узоры... -- После паузы спросила: -- А почему ты скрывался от меня в эти дни?

-- С Телюковым была неприятность.

-- Какая?

-- Ошибку в полете допустил... Но все обошлось благополучно.

Раскаленным шаром солнце медленно скатывалось за горизонт. Приближались сумерки. Над тополевой аллеей повисла луна.

-- Не думал я, Лиля, что здесь, в песках Каракумов, найду свое счастье.

-- А ты уверен, что нашел?

-- Уверен, Лиля. Ты -- моя! Моя навсегда, на всю жизнь! -- Он поднял ее на руки. -- Буду просить Семена Петровича и Харитину Львовну. Ведь ты согласна, Лиля?

Она обхватила его шею руками, тихо прошептала:

-- Только не сегодня...

Закатилось солнце, и сразу на землю упала ночь. Стало очень тихо. Не шелохнется камыш, не плеснет вода... Как нарисованные, замерли на синем фоне неба стройные тополя. В ауле зажигали огни.

-- Давай искупаемся, кажется, детишки ушли.

-- Давай.

Вышли на берег озера. Поддубный разделся и нырнул в теплую воду. Вокруг него заколыхались в потревоженной глади озера мириады звезд.

-- Тепло? -- спросила Лиля, когда Поддубный вынырнул.

-- Хорошо! Иди ко мне!

Лиля стояла на берегу. В лунном свете она напоминала статую спортсменки, которую можно встретить в городских парках. Поддубный залюбовался ею. А она, чувствуя на себе его взгляд, не двигалась с места.

-- До чего ты хороша, Лиля...

Она бросилась в воду.

Пруд был неглубокий -- вода едва доходила до плеч. А дно чистое и твердое, но скользкое. Не такое, как в Каспийском море. Неожиданно Лиля попала в обрыв или в канаву. Погружаясь в воду с головой, она вскрикнула и тотчас же очутилась в руках Поддубного.

-- Не умеешь плавать? -- он встревоженною наклонился к ней.

-- Умею. Просто испугалась. Тут какая-то яма. Если хочешь, давай наперегонки. Согласен?

-- Согласен. Только тяжело тебе будет соревноваться.

-- Это еще как сказать... -- ответила Лиля. -- Поплыли? По команде: раз, два, три... Догонишь -- поцелуешь.

С этими словами она оттолкнулась от него и поплыла. Поддубный ринулся вслед вольным стилем, намереваясь догнать Лилю. Но Лиля действительно плавала очень хорошо. Он настиг ее только на противоположном берегу.

-- Ну что? -- повернулась она к нему.

-- Сдаюсь.

-- Повтори еще раз!

-- Сдаюсь.

-- То-то... "Не умеешь плавать", -- передразнила она его. -- Однако я устала. -- Лиля прильнула к нему.

-- А ты будешь ожидать, пока я кончу институт?

-- Нет, ты уедешь в институт моей женой. Пусть и диплом выписывают на мою фамилию. Поддубная Лиля -- красиво звучит?

Тем временем Байрам и Зейнаб нагружали "Победу" арбузами и дынями. Брат и сестра выбирали самые крупные.

На обратом пути майор Поддубный гнал машину на повышенной скорости -хотелось обоим приехать прежде, чем в коттедже лягут спать. И, конечно, думал о будущем. Лилю он подождет, пока она окончит институт. Да и ждать не так уж долго -- от каникул до каникул. А получит диплом, останется работать здесь, в Кизыл-Кале, в школе.

В коттедже командира полка еще не спали. На веранде сидели гости -майор Дроздов с женой, Супруги Горбуновы, инженер Жбанов. С того момента, как в гарнизоне появился Поддубный, жена инженера -- Капитолина Никифоровна -- дулась на Харитину Львовну и у нее уже не бывала.

-- О, да здесь все полковое начальство! -- сказал Поддубный, поднимаясь по ступенькам на веранду. Поздоровавшись с гостями, он спросил: -- Кто из вас любитель арбузов и дынь? Пожалуйте на разгрузку машины!

-- Привезли? -- воскликнула Вера Иосифовна.

-- Полную машину!

Все начали переносить в коттедж арбузы и дыни. Вера Иосифовна подмигнула Поддубному, дескать, молодец! Она была убеждена в том, что Иван Васильевич послушался ее совета в отношении Лили.

-- Вот растут же в этих песках, а? -- восхищался Семен Петрович, принимая и укладывая арбузы в одну сторону, а дыни -- в другую. -- Иди-ка, погляди, стара!

Харитина Львовна в это время выполняла свои материнские обязанности: потихоньку бранила дочь за то, что та замешкалась.

Семен Петрович принес из кухни нож.

-- С чего начнем? С арбуза или с дыни?

Но тут зазвонил телефон.

-- Кто это так поздно? Подойди, Лиля.

-- Тебя, отец, скорее. -- сказала дочь.

Семен Петрович побежал в кабинет и сразу же вернулся, на ходу натягивая комбинезон.

-- Тревога!

-- Тревога! -- неслось по проводам.

-- Тревога! -- сообщали звуковые сигналы у штаба, у казармы, у гаража.

Весь гарнизон поднялся как один человек. Гремели моторы автомашин, сновали люди, мигали карманные фонари.

-- На аэродром!

-- На аэродром!

Тревога вихрем прокатилась по гарнизону, и сразу все стихло. В коттеджах остались одни женщины и дети.

-- Боевая или учебная? -- допытывалась Лиля, думая о Поддубном, который уже мчался на "Победе" к аэродрому.

-- Не тревожься, Лилечка, -- сказала Вера Иосифовна. -- Ничего плохого с твоим Иваном не случится. Идем лучше арбузы и дыни есть. Наша женская доля такая...

-- Ох, Вера Иосифовна, милая...

Это была учебная тревога.

Глава десятая

Полковник Слива получил отпуск, который давно просил у начальства, и собирался на берег Каспийского моря, отдохнуть и порыбачить. Там, неподалеку от санатория авиаторов, жил его старый приятель -- полковник в отставке; у него была своя дача, моторная лодка. Слава завзятого рыболова сопутствовала ему.

Харитина Львовна неохотно провожала мужа.

-- Лучше бы на Полтавщину съездили, -- ворчала она. -- А то, не приведи господи, еще утонешь в море!

-- А это что? -- потрясал Семен Петрович спасательным жилетом и резиновой лодкой, которые брал с собой. -- На Полтащину еще успеем. Никуда она, твоя Полтавщина, не денется. Да и рыбалка там не такая. Что в реке? Окуньки да щучки -- мелюзга всякая. А в море -- берш, сазан, кутум -- во рыбища! -- И он широко разводил руками.

Поскольку майор Гришин был хоть и временным, но все же заместителем командира полка, то должен был остаться за него. Но начальство приняло иное решение: полк поручили не заместителю, а помощнику командира -- Ивану Васильевичу Поддубному.

С одной стороны, для Гришина это было даже лучше -- меньше ответственности. С другой -- явно пахло недоверием. Получилось, что начальство ставит Поддубного выше Гришина... Значит, из начальника он, Гришин, становится подчиненным.

"Выскочка! Карьерист! Подхалим!" -- выходил он из себя.

Но приказ есть приказ. Ничего не поделаешь. Пусть только не воображает Поддубный, что Гришин хоть чем-нибудь поможет ему!

Семен Петрович знал, что Поддубному придется туго, и, находясь в отпуске, частенько звонил в полк по телефону.

-- Ты, Иван Васильевич?

-- Я, Семен Петрович.

-- Не засыпало тебя песками? А деревья? Не посохли еще деревья?

-- Зеленеют, Семен Петрович.

-- Гляди, чтоб зеленели! Приеду и, ежели увижу, что деревья высохли, выломаю дубок и дубком тебя, дубком, невзирая на то, что полком командуешь.

-- У дубинки две половинки, -- отшучивался Поддубный.

Семен Петрович возмущался:

-- Ты смеешь угрожать мне? Ты, может, меня уже и командиром не признаешь?

-- Признаю, Семен Петрович.

-- А вообще-то, как у тебя там дела? Чепе нет? Гришин не бунтует?

-- Все в порядке, отдыхайте спокойно.

Так они поговорят и пожелают друг другу всего наилучшего.

Как-то полковник позвонил ночью, и Иван Васильевич сразу догадался, о чем пойдет речь. Состоялся межполковой воздушный бой, по поводу которого в Кизыл-Калу прилетал Герой Советского Союза подполковник Удальцов.

Бой выиграли удальцовцы. Такой приговор вынесли посредники -- офицеры штаба дивизии. Семен Петрович, узнав об этом, рассердился не на шутку.

-- Не спишь, битый?! -- закричал он в трубку, даже не поздоровавшись.

-- За одного битого двух небитых дают.

-- Бабушке своей расскажи!

-- Не слишком ли строго, Семен Петрович?

В трубке послышалось чмоканье -- полковник зло тянул свою потухшую трубку.

-- Возьмите спички, Семен Петрович. Они у вас в левом кармане.

-- Ты меня не учи, битый! Сам знаю, где у меня что лежит. Разбили тебя как шведа под Полтавой, а ты еще нос дерешь, шутить изволишь. А я, старый чудак, восхвалял тебя! Полк тебе передал. А оказывается, Удальцов обвел тебя вокруг пальца, перехитрил!

Подполковник действительно перехитрил. Рано утром он организовал радиоразведку, и как только радисты донесли, что на аэродроме Кизыл-Кала подозрительная возня, туда немедленно устремилась пара истребителей-охотников. Кизыл-калынские локаторщики, как говорится, прошляпили истребителей, и те как гром среди ясного неба ударили по аэродрому. Майор Дроздов и старший лейтенант Телюков не успели взлететь, как посредник передал, что оба истребителя "уничтожены" на старте, то есть на земле.

Телюков, услышав это, сорвал с себя шлемофон, выскочил из кабины как ошпаренный.

-- Как уничтожены?! -- закричал он. -- Неправильно! У нас и условия не было, чтобы блокировать аэродром. Пусть попробуют уничтожить в воздухе! Не родился еще на свет тот летчик, который уничтожил бы меня! Воевать -- так воевать честно, а не так, как удальцовцы, -- из-за угла, исподтишка...

-- Чего вы разбушевались? -- пытался унять напарника майор Дроздов. -Кто виноват, что мы не научились строго придерживаться радиодисциплины? Подняли в эфире какофонию, вот "противник" и проучил нас. Времена рыцарства миновали. Сегодняшний противник на выйдет и не скажет: "А ну, такой-сякой, мистер-твистер, вынимай рапиру и защищайся". Он нападает внезапно, именно так, как напал Удальцоав.

Майор Дроздов должен был возглавить группу, но, поскольку его "уничтожили" еще на земле, кизыл-калынцы на некоторое время остались без руководителя. Вместе с этим они "потеряли" двух наилучших бойцов. А удальцовцы, захватив инициативу в свои руки, так и не выпустили ее до конца. Все это вместе взятое и решило судьбу "боя".

-- Эх ты, голова! -- сокрушался обиженный Семен Петрович.

Поддубный не сердился. Поражение в воздушном "бою" не только не огорчило его, а, наоборот, окрылило. Иметь такого соседа, как Удальцов, -очень хорошо! Будет с кем соревноваться и будет чему поучиться. Сегодня Удальцов победил, а завтра торжествовать победу будут кизыл-калынцы.

Поддубный слушал Семена Петровича, а думал о своем...

...На окраине аэродрома Кизыл-Кала стояли в разодранных бурею чехлах девять Ту-2. Не случайно попали эти устаревшие винтомоторные бомбардировщики в пустыню. Предполагалось в последний раз использовать их в качестве воздушных мишеней.

Игра стоила свеч. Расстреливая в воздухе настоящие бомбардировщики, летчики-истребители могли научиться стрелять по реальным целям и воочию убедиться в величайшей разрушительной силе самолетных пушек, что содействовало бы воспитанию воздушных воинов в духе наступательного порыва. Опасности же никакой. Стреляй в пустыне на все четыре стороны -- никого не заденешь.

Упадет сбитый бомбардировщик, взорвется -- и разве что табун антилоп или шакалов напугает...

Но то ли летчика не находилось, который бы согласился "вывозить" бомбардировщики, пускать их на автопилотах, а потом прыгать с парашютом, то ли была какая-то иная причина, только Ту-2 долгое время стояли без пользы, доживая свой век в пустыне.

Майор Поддубный, посоветовавшись с руководящими офицерами полка, которые горячо поддержали его, решил претворить в жизнь задуманное. Именно об этом он и намекал старшему лейтенанту Телюкову еще тогда, когда тот вернулся с гауптвахты. Но в то время Поддубный не знал, что Телюков в прошлом закончил училище летчиков-бомбардировщиков и при желании мог бы летать на Ту-2, да и Семен Петрович мог бы сказать: "Ну их к лешему, эти Ту-2". Теперь полковник далеко... Спрашивать же Телюкова о согласии -излишне. Это такой человек, что, если его подвести к межпланетной ракете и сказать: "Не рискнете ли, товарищ Телюков, полететь на Марс?", он бы, не задумываясь, ответил: "А почему бы и нет? Лишь бы разрешили..."

Но предстояло еще много дел. Телюкову следовало тренироваться и в полетах на бомбардировщиках, и в прыжках с парашютом. Затем соответствующим образом подготовить бомбардировщики. А главное -- получить разрешение. И, наконец, нужно иметь вертолет, который подбирал бы Телюкова после катапультирования.

Многое нужно было еще сделать. Серьезное дело задумано, но Поддубный твердо решил довести его до конца. Его в этом активно поддерживал замполит Горбунов. Он собственноручно писал докладную записку, доказывая, что использование Ту-2 в качестве мишеней -- дело большой важности и вполне осуществимо. Замполит стал для Поддубного так же близок, как Дроздов. Поддубный уважал Горбунова за прямоту характера, скромность и прекрасное понимание современных задач по обучению и воспитанию воинов-авиаторов. После отъезда Семена Петровича в отпуск они еще больше сблизились, работали, как говорится, душа в душу. Даже столы поставили в одном кабинете, потому что никогда не мешали друг другу.

-- Это идея, Иван Васильевич, аллах ее побери! -- говорил замполит, имея в виду Ту-2. -- Какая, собственно, разница -- целые самолеты мы сдадим промышленности на переплавку или обломки? Зато польза-то какая! А?

-- Вот именно!

Захватив с собой инженера, они ездили осматривать Ту-2, сами опробовали на некоторых машинах двигатели, управление, приборы.

Вот об этом, о Ту-2, и думал Поддубный, разговаривая с полковником ночью по телефону.

Подождав, пока Семен Петрович успокоится, отведет душу, он вкратце изложил ему план.

-- Ого, что тебе взбрело в голову! -- загудел голос Семена Петровича в трубке. -- Не лез бы ты, хлопче, допрежь батьки в пекло. Прыток больно!

-- Ничего не прыток! У американцев это практикуется.

-- Сомневаюсь. Они свои устаревшие самолеты и вообще всякий военный хлам продают стеллитам. На тебе, Данило, что нам не мило, а ты доллары взамен...

-- И продают, конечно, и используют как мишени.

-- Нет у нас необходимости подражать американцам, -- упирался полковник.

-- Подражать нечего, но ценное надо перенимать.

-- Нет, нет, выкинь ты это дело из головы!

-- Не выкину, Семен Петрович! Горбунов -- за. Попробуем ходатайствовать перед высшим начальством.

-- Ну, валяйте, валяйте, коль нечего вам делать. Только заранее предупреждаю: ничего не выйдет.

-- Посмотрим.

Спустя примерно неделю с того дня, как замполит опечатал пакет с докладной запиской в адрес Военного совета, на аэродроме Кизыл-Кала приземлился транспортный Ли-2, из которого высадилась группа офицеров во главе с главным инженером соединения. Увидя своего прямого начальника, инженер-подполковник Жбанов поспешил ему навстречу, чтобы отдать рапорт.

На стоянке самолетов засуетились:

-- Комиссия!

Особенно волновались те, кто чувствовал за собой какую-нибудь провинность. Несколько техников побежали в помещение, где хранились формуляры, и начали наскоро заполнять соответствующие графы, которые должны были заполнить раньше. Механики, оружейники, прибористы рвали ветошь и начинали драить самолетам фюзеляжи, крылья, хвосты. Утром, снимая со своего самолета чехол, техник-лейтенант Гречка оторвал шнурок. Не ахти какой дефект, но и к нему тоже может придраться комиссия... Гречка замаскировался под самолетом и, вынув из панамы иглу, принялся поспешно пришивать злополучный шнурок.

Волнения, однако, оказались напрасными. Вопреки ожиданию, главный инженер в сопровождении офицеров направился в противоположную сторону аэродрома, туда, где стояли старые, никому не нужные бомбардировщики Ту-2. Авиаспециалисты, поддавшиеся переполоху, дабы сгладить свою поспешность, а главное, напрасную рачительность и растерянность, разглагольствовали.

Гречка рассуждал как бы сам с собою:

-- Ну что такое шнурок? Так себе, чепуха. А увидели бы члены комиссии, что его нет на чехле, -- сразу в блокнот. А потом: "Такой-сякой техник Гречка плохо ухаживает за своим самолетом". И пошла бы писать губерния... Как-то -- это было еще в школе, -- продолжал Гречка, обращаясь к товарищам, -- налетела комиссия, тоже из штаба. Дернуло одного инженера заглянуть в кабину моего самолета. А там, как на грех, грязь прилипла к педалям. Вот за эти-то педали и гакнуло мне... Так протирали с песочком, что в пот кинуло... А ведь, по правде говоря, отличником считался. К медали был представлен. Не довелось увидеть мне ту медаль. Даже фотографию мою выскребли с доски отличников... Так сразу слава моя и померкла... Посему с комиссиями шутки плохи...

Авиационные специалисты любили слушать Гречку, который говорил по-русски с мягким украинским акцентом. Получалось у него очень своеобразно. Говорил он всегда серьезно, без тени улыбки, с наивной простотой. А интонации были теплые, с юмором.

Прилетевшие офицеры снимали с бомбардировщиков чехлы.

Все недоумевали: что они надумали?

Туда же, к бомбардировщикам, по рулежной дорожке промчалась командирская "Победа". Рядом с майором Поддубным сидел замполит Горбунов. Вскоре к Ту-2 подкатила бензоцистерна. А приблизительно через час загудели запущенные двигатели.

Пробуют. Неужели кто-нибудь собирается летать на этих старых корытах? И какая в этом необходимость? Ведь боевая авиация -- истребительная и бомбардировочная -- давно уже перешли на реактивные моторы.

-- Не иначе как в музей древностей собираются отправить.

-- В тех самолетах давно уже фаланги и скорпионы водятся.

-- Водятся или не водятся, а крысы благоденствуют, -- сказал Гречка. -Они, проклятые, обмотками проводов лакомятся. На одном аэродроме, как рассказывают, пришлось стоянку самолетов облить мазутом. Видимо-невидимо поналипало тех крыс. Залезет в мазут -- и ни сюды и ни туды. Подрыгает ногами, хвостом посмыкает -- и готова.

-- А не случалось, чтобы крыса поднялась на самолете в воздух? -спросил кто-то из младших авиационных специалистов.

-- Э, нет. Крысу туда и калачом не заманишь. Чует подвох, заранее сбегает...

Условно старший лейтенант Телюков был уже вторично уничтожен в учебных боях. Первый раз это случилось во время воспроизведения взрыва атомной бомбы. Вздумалось ему посмотреть на дымный гриб. Высунул из укрытия голову, а посредник с белой повязкой на рукаве тут как тут:

-- Забрать!

Санитары подхватили летчика на носилки и поволокли в санчасть. Там "пострадавшего" осмотрели, измерили уровень радиации и отсортировали к группе безнадежных, так сказать, к боевым потерям.

Но тогда его только позабавила эта строгая и, на его взгляд, несколько наивная условность. Обращаясь к таким же, как он сам, "Уничтоженным", Телюков пошутил:

-- Закурим, пока наши праведные души не дошли до рая. А то и покурить там не дадут -- святые апостолы боятся табачного дыма как черт ладана.

"Пострадавшие" покатывались со смеху.

Теперь же, при вторичном "уничтожении", эта условность выводила его из себя. Заядлый летчик-истребитель никак не мог примириться с мыслью о том, что он потерпел поражение и не где-нибудь, а в кабине самолета, да еще от кого! От удальцовцев, у которых только и славы, что командир Герой, Золотой Звездой сверкает...

Вспомнив о том, что начштаба подполковник Асинов любит все делать "на основании соответствующих документов", Телюков отправился к нему.

-- Разрешите, товарищ подполковник?

-- Что там у вас? -- начштаба оторвал взгляд от бумаг.

Телюков приблизился к столу.

-- Если уж удальцовцы такие меткие стрелки, то пусть покажут пленки фотопулеметов. Документальное подтверждение пусть пришлют. Я больше чем уверен, что документально они не смогут подтвердить.

Телюков опоздал ровно на два часа. Пленки уже лежали в ящике стола начштаба. Глянул летчик -- глазам не поверил. Два самолета сняты на старте. Правда, трудно определить, чьи это самолеты. Удальцовцы могли и свои сфотографировать... Но нет... видно, что аэродром кизыл-калынский. Вон и рябая будка СКП стоит на месте и Ту-2 захвачены объективом.

Телюков выругался в адрес удальцовцев и швырнул пленку в корзину для бумаг.

Начштаба чуть не подпрыгнул от возмущения:

-- Как вы смеете так обращаться со штабными документами? А ну, поднимите и подайте сюда.

-- Тоже мне, документы! -- презрительно фыркнул Телюков, но все же достал пленку из карзины.

-- Дайте сюда, я вам приказываю, старший лейтенант!

-- Сожгите ее, товарищ подполковник.

Возмущенный начштаба приказал летчику выйти из кабинета.

Это произошло накануне стрелковой тренировки, которую Телюков должен был провести по плану с молодыми летчиками. Потому явился в тир взвинченным и злым.

И досталось же беднягам, особенно лейтенанту Байрачному за его привычку улыбаться где надо и не надо.

-- Чего вы, лейтенант, расцвели, как майская роза? -- придрался он к Байрачному, когда тот промахнулся. -- Мизинчиком кто-то кивает из-за мишени, что ли? Бросьте улыбаться! Хотите попасть -- зверем, зверем глядите на мишень!

Григорий Байрачный вытаращил глаза, стиснул зубы -- зверем глядел. Не помогло. Пули пролетели мимо мишени, движущейся на проволоке вдоль стены.

Майор Поддубный вложил много творческих сил, чтобы оборудовать тир соответственно современным требованиям. Тир получился на славу. Здесь все двигалось: и мишени, и кабина с пулеметом и стрелком. Мишени -- на проволоке, кабина -- на рельсах. В движение они приводились с помощью лебедки, которую вращал солдат. Не так-то просто было попасть в мишень.

Телюков сел на место Байрачного.

-- Вот как надо целиться и стрелять. Поняли свое задание?

-- Что ж тут не понять?

-- Отставить! Как надо отвечать? Устав забыли?

-- Так точно! -- выпалил Байрачный.

-- Что "так точно"? Забыли?

-- Да нет. Я говорю, что отвечать надо по уставу: "Так точно".

-- Я вас выучу, лейтенант! -- Телюков погрозил пальцем и окликнул солдата, крутившего лебедку. -- Давайте, да побыстрее!

Кабина медленно покатилась, под колесами хрустел песок. Двинулись одна за другой мишени. Телюков впился взглядом в прицел.

"Др-р-р" -- прогремела очередь.

Мишень -- фанерная модель самолета -- разлетелась на куски. Еще одна очередь -- и от второй мишени остался лишь обрывок проволоки.

-- Видели? Вот как надо целиться!

Солдат-оружейник перезарядил пулемет. В кабину сел Байрачный.

-- Не волнуйтесь, спокойно. Плавно нажимайте на гашетку, -- поучал Телюков. -- Двинули! -- махнул он солдату красным флажком.

На этот раз Байрачный попал в цель. Правда, мишень не разлетелась, но порядочный кусок от нее оторвало пулями. И то достижение.

-- Продолжайте так.

Лейтенант Калашников отстрелялся первым и пытливо наблюдал за старшим лейтенантом. Калашников писал картину, на которой изображал Телюкова в кабине самолета. Работал художник много и добросовестно, но лицо ему пока не удавалось. Чего-то не хватало в нем, какой-то черты характера. Сходство как будто и полное и в то же время не полное. Телюков и не Телюков глядел с полотна.