На деревню дедушке (В мире эстетики)

Теперь скажите мне прямо, милый дедушка, простили вы нас с Иваном Жуковым или отложим этот вопрос до финала на небе, как в "Фаусте" Гете?

Читая художественную литературу, я вижу, что люди серьезно или для собственного развлечения заняты вопросом о своей ответственности.

Одни говорят, что нет в мире виноватых, потому что все обусловлено, то есть имеет свою причину, и даже волки зайчиков грызут лишь потому, что они так устроены и не могут без этого жить. Хорошо родиться зайцем, вести себя благородно, без пролития крови, но - сие от волчьего жребия не зависит.

А другие говорят, что все в мире виноваты, потому что люди и звери связаны одной веревочкой, так что остаться без вины невозможно, даже зайцев - и тех оправдать нельзя: зачем они не протестовали, поддерживая своим молчанием волчий мир?

Однако, любезный Константин Макарыч, это очень широкие обобщения, которые, может быть, необходимы математически, чтобы прикинуть, какая нелепость из наших конечных суждений в пределе получается. Но если конкретно говорить, то сами по себе эти выводы не только в теории тождественны, они и практически ведут к одному и тому же - чтобы ничего не делать. Ушел, так сказать, в свое личное видение и там буду сидеть.

Но только ничего не делать человек не может. Вот он ногой пошевелил и уже сослепу какое-нибудь невинное создание, микробу, может быть, раздавил. Где же выход? По моему слабому разумению, первое правило - во всякой слепоте, которая нас ослепляет в силу нашей личной или исторической слабости, искать, сколько возможно, зрячего взгляда на мир и со всей страстностью и напряжением нашей субъективной воли этот максимум защищать. Границы возможного относительны, они меняются, мы не всегда можем схватить раздвоение жизни и объективный или, если хотите, даже абсолютный выбор, который она нам предлагает. Тут много всякого несоответствия между условиями задачи и нашей способностью ее решить как в смысле понимания, так и в нравственном отношении. Только ради всего, что есть на свете хорошего, - не надо эту слепоту в перл создания возводить, не надо мифологию создавать и коллективный бред! Потому что если даже зайца учить, что он должен слепо свое рвение доказывать, то этот самый заяц тоже остервенится и может кусок живого мяса ухватить.

Бывают положения, когда трудно разобрать, что к чему, не все так ясно одним словом, темный лес. Но если дело определилось и ты можешь о нем частично понимать и другим людям как повежливее доказывать, но пожестче, чтобы это дело было доходчиво, - то служить надо прояснению мозгов, то есть подъему самосознания и самостоятельной деятельности народных масс. А насчет мифологии - "поменьше рвения", так сказал Талейран.

Вот, например, патриотизм - это большое чувство. Но кто же теперь считает настоящим патриотизмом такое рвение, будто у нас все было раньше, чем у англичан, и чуть ли не сами англичане происходят из города Углича ? Между тем сочтите, сколько людей занималось производством этого видения из материалов реальной истории? Если прикинуть на трудодни, так у Терентьича будет плохое состояние самочувствия и боль в области сердца.

Можно было понимать, что такое субъективное вмешательство в реальные факты жизни и такое насилие над ними, или нажим, нахрап, истерия, раздуваемая всякими плутогениями, - не к добру и не к пользе нашей, не к достоинству, а наоборот: и можно было предвидеть, что после прилива будет отлив. Теперь вот я нередко вижу людей, которым уже Чернышевский устарел и надо скорее ухватить в других странах, что поновее и почудней. Между прочим, часто бывает так, что одни и те же городничка справляют свои именины и на Онуфрия, и на Антона. А если которые помоложе и на Онуфрия просто не успели, то иногда я смотрю и мысленно вижу этих новаторов в былой обстановке. Страшное дело!

Все это у нас, говорят, реакция на старое. Однако если вы немыслящая материя, то есть из одних только реакций состоите, то не жалуйтесь, если будет плохо. Потому что все это уже известно - в левое ухо глянь, в правое выглянь. Между бутафорским новаторством и бутафорской ортодоксией, честное слово, большой разницы нет. И то, и другое состоит в раздувании субъективного видения, какое бывает на сегодняшний день. А я так думаю, милый дедушка, что для мыслящего существа во всех этих реакциях участвовать и во всякой последней реакции брать самую высокую ноту - это и есть безнравственность. Но в таком грехе вы нас с Иваном Жуковым обвинить не можете.

А второе правило, Константин Макарыч, состоит в том, что надо делать выводы из уроков. Положим, вы хотите, чтобы у вас вырос цветок. Ну что же, не станем дожидаться, пока он сам вырастет, отсталых бьют - давайте тянуть его вверх. Не получается! При помощи такого вмешательства субъективной воли цветок не вырос, как бы не захирел. Но, может быть, мы с вами на этом деле выросли? Печальный опыт играет важную роль в жизни людей, это сама жизнь учит их своей неласковой рукой. И тут опять проверка - будем мы выводы из уроков делать или нет? А то природа еще раз сыграет какую-нибудь драму-шутку и так далее... У ней это запросто! Давайте лучше нашу активность из ее законов выводить, и пусть цветок растет сам, то есть органически, как ему положено по законам природы, а мы со всей страстью и со всей нашей субъективной энергией будем ему помогать - землю перекапывать, водой поливать, удобрение вносить. Это будет тоже прогресс, только более верный и с меньшими жертвами.

Милый дедушка, мы с вами в самом начале, кажется, договорились, что мои письма к вам только условность. Не удивляйтесь поэтому, что я о таких вещах тоже условно рассуждаю, как бы все это от нас с вами зависит, и речь идет о сознательной деятельности без примеси реальных интересов, Но вы должны отдать мне справедливость - нет у меня этого кустарного реализма, свойственного бедному умишке, который об исторических делах рассуждает с точки зрения целесообразности и домашней морали. Вот если бы его спросили, все было бы гораздо лучше!

Вы, может быть, заметили, что я не исключаю из объективной картины жизни стихийных явлений и не ссылаюсь на плохой характер, недостаток ума или доброй воли у отдельных лиц. Этот товар всегда бывает в большом выборе, но не всегда его охотно берут. Важно установить те роковые сдвиги исторической почвы, которые заключают в себе возможность таких оползней, гибели множества людей и зрелища всяких моральных бед.

Если вы знаете историю революций, то не будете отрицать, что в каждой из них проявлялась чрезмерность субъективного вмешательства в жизнь, иллюзия наиболее прямого пути к лучшей цели и вообще то, что в духе Герцена можно назвать "перехватыванием". Милый дедушка, люди часто перехватывают, да еще как! И от этого бывает много трагедий, но трагедии, по словам Аристотеля, учат людей состраданием и страхом.

Да, есть иллюзии трагические, благородные, в известном смысле даже полезные для самой борьбы. И тот мещанин, обыватель, оппортунист, кто судит о таких порывах свысока. На эту тему превосходно писали классики марксизма, но они писали также, что еще более необходимо и полезно освобождение от всяких иллюзий, Значит, надо делать выводы из уроков, а не превращать это "перехватывание" в норму жизни. И по двум причинам.

Во-первых, здесь можно с полной наглядностью видеть переход из честного заблуждения в дурное дело. Если "перехватывание" стало нормой общественного поведения, то найдется много людей, которые сделают его своей специальностью, больше ничего не зная и не желая себя ничем утруждать. Они будут кипеть в бутафорской активности больше всех - не потому, что этим достигается реальный успех, а потому, что этим они себя показывают и обеспечивают себе более выгодное положение, даже во вред общему делу. Тут уже выступают реальные интересы, конечно, особого рода, а что может на этой почве вырасти - даже трудно вообразить. Это явление тоже известно в истории всех революций мира, и о нем можно написать историческое исследование.

Во-вторых, всякое такое "перехватывание" обратно пропорционально действительному развитию хорошего нового в жизни, хотя на первых порах это даже неизбежно. Было время, когда люди в борьбе за лучшую жизнь мечтали по меньшей мере создать царство божие на земле или вернуть своих близких к чистым временам Адама и Евы. Многие даже раздевались голыми и хотели сейчас идти в рай. По сравнению с этими фантазиями утопические теории вроде нашего "Пролеткульта", которые так раздражали Ленина, особенно на фоне элементарной безграмотности и привычки к азиатски-феодальным нравам, просто детская игра.

В общем, всякое "перехватывание" есть признак отсталости тех условий, в которых совершается исторический процесс, а в ходе революционной ломки оно легко уживается с наиболее консервативными традициями страны, особенно со всяким приказным действом, бюрократизмом и отсутствием малейшей готовности к истинно глубоким переменам в области человеческих отношений. Постоянная чрезмерная ломка и привязанность к самой косной рутине - это две стороны одной и той же медали. Ленин писал, что мы недостаточно сломали царскую государственную машину, а с другой стороны, ему постоянно приходилось бороться против "обожествления" революции и чрезмерной левизны во всем.

Так что новаторы и консерваторы, милый дедушка, бывают такие, что их водой не разольешь, и под каждым чрезмерным "перехватыванием" всегда можно подозревать такое древнее рукосуйство, что держись. Оно иногда и выходит наружу и в конце концов обязательно вылезет, Я уже вам докладывал - в левое ухо глянь, в правое выглянь.

Хочу привести, милый дедушка, одно замечательное место из последней статьи Ленина "Лучше меньше, да лучше". Она уже названием своим пробуждает разные мысли. Поправить Ленина очень легко - пусть будет и больше и лучше, почему нет? Но, кажется, эти поправки дорого стоят. Итак, простите, что я вам, как в учебнике, тексты привожу, и пусть меня за это "цитатничество" ругают, я согласен. Цитата, милый дедушка, - великое дело. Это конструкционная гарантия, а без нее нам движущаяся эстетика навяжет все что угодно.

"Во всей области общественных, экономических и политических отношений, - писал Ленин в 1923 году,- мы "ужасно" революционны. Но в области чинопочитания, соблюдения форм и обрядов делопроизводства наша "революционность" сменяется сплошь и рядом самым затхлым рутинерством. Тут не раз можно наблюдать интереснейшее явление, как в общественной жизни величайший прыжок вперед соединяется с чудовищной робостью перед самыми малейшими изменениями".

И далее Ленин поясняет, каким образом возникла эта привычка к соединению "ужасной" революционности с бюрократической рутиной.

"Русский человек отводил душу от постылой чиновничьей действительности дома за необычайно смелыми теоретическими построениями, и поэтому эти необычайно смелые теоретические построения приобретали у нас необыкновенно односторонний характер. У нас уживались рядом теоретическая смелость в общих построениях и поразительная робость по отношению к какой-нибудь самой незначительной канцелярской реформе".

Когда совершилась наша великая революция, вместе с ее исторически оправданной широтой вошла в новый быт и эта черта - противоречие между чрезмерным "перехватыванием" и привычкой к очень консервативным методам действия. Мало того, оказалось, что это, собственно, не только русская черта, потому что подобная светотень в сочетании чрезмерно нового с традицией, восходящей чуть ли не ко времени Чингисхана, известна и в других странах. Однако вернемся к Ленину. Вот что он говорит, развивая свою мысль о какофонии нового и старого:

"И поэтому наш теперешний быт соединяет в себе в поразительной степени черты отчаянно смелого с робостью мысли перед самыми малейшими изменениями.

Я думаю, что иначе и не бывало ни в одной действительно великой революции, потому что действительно великие революции рождаются из противоречия между старым, между направленным на разработку старого и абстрактнейшим стремлением к новому, которое должно быть так ново, чтобы ни одного грана старины в нем не было.

И чем круче эта революция, тем больше будет длиться то время, когда целый ряд таких противоречий будет держаться".

Если вы, уважаемый Константин Макарыч, изучали "Науку логики" Гегеля, вам понятна связь идей, которая могла привести и привела к этим выводам. Вы не станете так понимать, будто Ленин считал абстрактную противоположность старого и нового главным содержанием революционной диалектики. Напротив, он старался показать /и это у него в бесчисленных замечаниях рассыпано/, что новое и старое переходят друг в друга то на пользу революции, то во вред.

Но борьба все-таки есть! только она принимает более сложные формы. Чем круче революция, тем дольше будут держаться противоречия между "старым" и "абстрактнейшим стремлением к новому". Ленин видит в этом отчасти неизбежность, но отнюдь не считает ее безусловной, не возводит ее в абсолютное содержание процесса развития. И самое главное - ему не приходит в голову рассматривать эту черту стихийной исторической жизни в качестве нормы нашего поведения. Напротив, не только последние статьи, образующие подлинное завещание Ленина, но и вся его деятельность в послеоктябрьский период направлена к тому, чтобы по возможности избежать абстрактного на старой подкладке, чтобы превратить это противоречие в конкретное единство противоположных сторон, текущее в революционном направлении, - одним словом, сделать из этой нескладицы симфонию социализма.

Отсюда все его глубоко продуманные оценки различных фактов советского строительства и развития новой культуры, его недоверие ко всякому "перехватыванию", будто бы революционному, пролетарскому, футуристическому, за которым скрывалась та же стихия, что за мешочничеством, мелкобуржуазной анархией и ее неизбежным спутником - бюрократическим произволом. Трудно было в те времена предвидеть, какое направление и размах может приобрести мещанский нигилизм, "зряшное отрицание", заключенное в этой стихии, но, понимая всю неизбежность подобных примесей во всякой крутой революции, Ленин всю гениальную силу своих идей направил против новой опасности.

ОСОБЕННО НА ПОВОРОТЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ он не раз повторял, что революционные методы могут превратиться в собственную противоположность, когда люди начинают писать слово "революция" с большой буквы и возводят силу напора в нечто почти божественное. "Для настоящего революционера самой большой опасностью,- может быть, даже единственной опасностью,- является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов". Так писал Ленин в 1921 году.

Милый дедушка, Константин Макарыч! Я, конечно, не хочу судить о том, что является главной опасностью и что неглавной и когда именно. Такие вопросы лежат за пределами моей компетенции. Мне важно здесь только одно. Ленин проявлял величайшую настойчивость, повторяя десятки раз, что в настоящей, глубоко народной революции всегда является соблазн преувеличить значение субъективного вмешательства в ход событий и что таким путем в прежних революциях люди вернее всего ломали себе шею.

Отсюда его слова о "коммунистическом чванстве", в котором часто видят простой бытовой порок, когда, например, директор не замечает беспартийную уборщицу. Нет, дедушка, можно с уборщицей за ручку здороваться, а чванство остается. Ленин определяет комчванство как веру в приказ. А что такое всякое преувеличение военно-административного управления хозяйством и культурой, если не попытка подправить реальную картину мира в духе субъективной грезы, "абстрактнейшего стремления к новому"?

Мне, конечно, не приходит в голову, что нынешнее мнимое обновление марксизма в этом роде, имеющее у нас пока только слабых подражателей, есть признак слишком пылкой революционности. Но история - вещь сложная, более сложная, может быть, чем история травосеяния, хотя и тут сразу не разберешься, кто прав, кто виноват. Часто бывает так, что пылкость проходит, а привычка к тому, что объективную истину во имя высшей цели можно поворачивать в любую сторону, - остается. Бывает энтузиазм с палкой, бывает палка без энтузиазма. Но вы не смотрите, дедушка, на внешние формы и последние выводы, а смотрите в корень. Нам важно выяснить эпицентр этого землетрясения, как пишут люди ученые.

Однако где мой юмористический тон, почему я так серьезен? Постойте, ведь я приятель Ваньки Жукова, пишу на деревню дедушке! Я начал с комической перепалки по поводу слова "видение". Вам, может быть не понравились мои шутки, но примите в расчет, что нельзя серьезно оспаривать движущуюся эстетику - это значит поставить себя самого в глупое положение. Еще хуже дурачить вас, милый дедушка, игрой в научную дискуссию. Вот почему я предпочитаю смеяться, чем спорить.

Истина не боится смеха, а все ничтожное не выдерживает этой проверки. Смех - это суд божий, только более верный, чем ордалии средних веков, испытания огнем и водой. Нужно запретить улыбку, или по крайней мере делать вид, что сам смеешься. Третьего не дано. Со своей стороны я готов подчиниться закону смеха, одинаковому для всех.

Итак, пока это от нас зависит - будем смеяться. Вот не могу без смеха читать, как меня в "эстетическом консерватизме" упрекают. Пишет один уполномоченный по делам движущейся эстетики, значит, имеет от нее доверие. Я, говорит, новатор, а ты консерватор. Ах, милый дедушка, как это все теперь сложно сделалось! Раньше бывало - родился, к оппозициям не примыкал, на территории не был, и все. А теперь отвечай новатор ты или нет, подчеркивание не допускается. Да поди разбери, что такое новатор? Где, когда, по образованию или по опыту работы, кем награжден? Неизвестно. Одна трансцендентность, будь она проклята!

Какой-нибудь человек молодой может подумать, что это новаторство только что народилось, а в прежние времена землю обременяли одни головотяпы, куролесы, гущееды, рукосуи, старичане кособрюхие да заугольники - одним словом, консерваторы, зеленые от сырости. Но вы, любезный Константин Макарыч, конечно, так не думаете, а в случае надобности можете даже наизусть зачитать, что борьба нового со старым есть самая важная черта диалектики. И сколько раз, милый дедушка, в наши-то времена эту самую черту на сцене лучших театров ставили, борьбу новаторов с консерваторами в научном институте или в колхозе отражали! Везде она неуклонно проходила.

Один мой знакомый писатель начал создавать роман о борьбе нового против старого в черной металлургии, но пока он писал, все оказалось наоборот бывшие консерваторы стали новаторы, а новаторы стали такие, что и сказать не хочется Вот даже что бывало! А вы говорите - царство косности и догматизма. Нет, каждый день были новости, и никто не мог усидеть на своем месте, все менялось, как полагается по законам диалектики, - с некоторым, конечно, превышением против плана. Даже головотяпы и рукосуи тех времен были новаторы, то есть они ломали старое и много успели сломать, хотя бы и лишнего. Вот в биологии, например, и в других науках то и дело возникали такие открытия, что земля становилась дыбом. А за отсутствие чувства нового, сами знаете, по головке не гладили.

Но кому я все это рассказываю, милый дедушка? Вас новаторством не удивишь, можете самому Гароди рассказать, если его это интересует. О раннем севе в грязь мы с вами уже говорили. Ну, а другие мифы и чудеса? Яровизация без берегов, посев озимых по стерне, внутрисортовое скрещивание, добавочное опыление...

Что же теперь, изображать вчерашний день таким глупым и чваниться своим новаторством? Эх, человеческая неблагодарность! Кто же, скажите, кто эту идею творчества с превышением против плана природы вам в наследство оставил? Кто начал войну против талмудизма и начетничества? А в марксистских науках, дедушка, сколько всяких новостей было - всего не перечесть! Куда исчез закон отрицания отрицания? Пропал совсем азиатский способ производства, да много и другого было отменено или перекроено. Теперь все пишут, что на цитатах из классиков далеко не уедешь. Верно, конечно, только все это было известно и раньше. Помните, как развенчали Фридриха Энгельса? А "Философские тетради" Ленина, разве они не попали в индекс librorum prohibitorum? Иной раз можно было подумать, что ничего святого нет. По-моему, любой Хулио Хуренито был бы доволен, как все перепахано.

Я уже не говорю о многих новшествах в области реальных отношений, например, в женском вопросе, в области воспитания детей, ну и так далее. А исторические традиции? Сколько здесь было нового! Можете вы себе представить, милый дедушка, чтобы Ленин занялся восхвалением "прогрессивного войска опричников"? Кто-нибудь скажет, что это уже не новаторство, а восстановление старины. Как хотите разбирайтесь, а я думаю, что крайности сходятся, ну а корень один - привычка землю дыбом становить. Сначала, конечно, бывает избыток новаторства, потом уже этот запал переходит в нечто прямо противоположное, и так можно до опричников или до самого Чингисхана дойти.

Вот некоторые все обижаются, что дома с колоннами строили, а того не видят, что колонны ставили не просто, а где-нибудь, скажем, на торцовой стороне дома и на девятом этаже. Почему так задумано? Именно потому и затем, чтобы простого копирования не было. Не в колоннах дело, милый дедушка! Украшения из стекла и бетона тоже недешево стоят и, может быть, дороже мрамора обходятся - я в этом не разбираюсь и спорить не буду. Скажу только, что если землю дыбом становить, то впоследствии ее приходится колоннами подпирать, и это даже не помогает. Может быть, не только у нас, кто-нибудь идущий ныне в первой шеренге новаторов будет со временем землю колоннами подпирать, А пока он еще находит, что всякой классической дребедени слишком мало сломано - давай ломай!

Ради бога, милый дедушка, никому не говорите, что я позволил себе такие шутки над новаторством. Этого не прощают. Но вы знаете мои взгляды - я твердо стою на том, что абстрактную противоположность нового и старого классики марксизма никогда не называли диалектикой. Нигде не сказано, что новое хорошо только потому, что оно ново, а старое плохо только потому, что оно старо. Это все пустые абстракции, которые имеют, конечно, свое социальное происхождение и на практике приводят к величайшей путанице, очень выгодной всяким плутогениям вроде тех, которые широко открыли ворота из неживой материи в живую, а всякому, кто сомневался в их чувстве нового, грозили применением устава о консерваторах.

Нужно искать во всем объективно хорошего, а не нового или старого. И вот с этой точки зрения я согласен, Константин Макарыч, что старое требует ломки, - по крайней мере многое в нем, как бы оно ни рядилось в новые одежды. Так что прошу вас, не верьте дедушка, если вам скажут, что я хочу Волгу толокном замесить и блоху на цепь приковать. По мне, так пусть ее прыгает. Но в каждом серьезном деле нужно разбирать, что хорошо и что плохо, а не шуметь, как писатель Ратазяев у Достоевского: "Все это старое!" Вы помните, он писал отрывисто и с фигурами, а "Станционного смотрителя" не одобрял. Устарело, говорит, хотя Пушкин, конечно, великий талант и прославил свое отечество. Кто же у нас классиков не признает?

Сказать откровенно, я Ратазяевых не люблю и ничего в них нового не нахожу, особенно, когда они начинают указания делать. Однако, не кажется ли вам, милейший Константин Макарыч, что Ратазяев становится заметной фигурой? "Все это старое!" - говорит, - это был "догматический сон".

Ну, правильно! Только зачем в этом деле такие высокие показатели давать? Не будет ли это новый сон? Ведь самое главное, милый дедушка, остается - самое главное, то есть чрезмерное и каждодневное усердие в применении чувства нового до полного безобразия. Вот это "новое-старое" очень меня беспокоит, чреватое глубокими последствиями.

Да, милый дедушка, на это надо обратить. И обратите еще на то, что одни и те же сикамбры, как я вам докладывал, справляют день ангела и на Онуфрия, и на Антона. Всегда они первые ученики, всегда любезны сердцу движущейся эстетики, а другим бывает вливание или начет. Обыкновенной голове этого не понять, это кажется странным, как принцип неопределенности в новой физике. Но, может быть, я здесь что-то недопонимаю? И, может быть, в этом особая закономерность состоит, и человек современной эпохи должен привыкнуть к ней, глядя на эти явления странного мира не моргнув глазом, а то начнешь моргать - сейчас тебя оформят как темного консерватора.

Однако удивительная эта русская литература! Как она все вперед видела! Вот я вам только что Ратазяева привел, а помните более известную фигуру образ Угрюм-Бурчеева в произведении М.Е.Салтыкова-Щедрина "История одного города"? Я без сравнений говорю, пусть никто не обидится. Дайте мне, пожалуйста, анализ этого образа - кто такой Угрюм-Бурчеев, консерватор или новатор? Как сказать. С одной стороны, цепенящий взор, сюртук военного покроя и сочиненный Бородавкиным "Устав о непреклонном сечении" в правой руке. А с другой стороны, куда он левой указывает? Какое вторжение в жизнь, какая широта задуманных преобразований - какой артист, свободный от копирования и фотографирования, творящий нечто новое вопреки естеству природы, погиб в этом человеке!

Утопия прямых линий, в которую он хотел вогнать потрясенное население города Глупова, показывает, что Угрюм-Бурчеев был знаком с архитектурой. Его мечта восходит по крайней мере ко временам французской революции, к доктрине Леду и эстетическим теориям некоторых членов Конвента, желавших упразднить рисование с натуры в пользу честной и прямой линейки. Но куда там! В свою очередь, знаменитый градоначальник развил эстетику чистых линий со страшной силой и заложил основы будущего без всяких украшений. Старый Глупов был срыт с лица земли, возник проект нового города с центральной площадью, откуда в разные стороны бежали прямые улицы-роты. Даже река не могла больше течь, повинуясь своим стихийным законам. "Уйму я ее, уйму!" - сказал Угрюм-Бурчеев и бросил на борьбу с ней все население. Одним словом, тут обозначился "целый систематический бред" или, еще лучше, по замечательному выражению Щедрина, "нарочитое упразднение естества". Недаром даже привычное ко всему местное население закачалось - ибо такое усилие творческой воли вызвало у него не простой страх, связанный с чувством личного самосохранения, а поистине трансцендентный ужас, опасение за человеческую природу вообще". По секрету вам скажу, милый дедушка, что нарочитое упразднение естества есть любимая мечта всей новейшей эстетики, начиная с кубизма.

Коснувшись деятельности Угрюм-Бурчеева, нельзя пройти мимо общественной стороны его новаторства. Щедрин отмечает, что сей градоначальник не имел желания сделаться благодетелем человечества. Для такого программирования у него просто серого вещества не хватило. "Лишь в позднейшие времена почти на наших глазах, - пишет автор "Истории одного города", - мысль о сочетании прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную и неизъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобно Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души по инстинктивному отвращению от всякой кривой линии и всяких зигзагов и извилин", Угрюм-Бурчеев был, так сказать, бессознательным предшественником той странной смеси новаторства и консерватизма, которая одним концом уходит во времена Котошихина, а другим прямо в "казарменный коммунизм" упирается. Вы понимаете, милый дедушка, что всякая угрюм-бурчеевщина, даже в самой левой одежде, не наше дело. Однако попытки такого новаторства в прежние времена на отдельных участках имели место.

Между прочим, напомню еще раз о Хулио Хуренито, учителе модернизма и всеобщей ликвидации. Один из его апостолов - Карл Шмидт мечтал об организованной жизни в масштабе вселенной. Этот Шмидт был не то крайним социалистом, не то прусским патриотом, что не так удивительно, ибо уже во времена Энгельса в Пруссии каждая ротная швальня считалась социализмом. Итак, он оставил точный план распределения времени отдельной личности, и все снизу доверху у него было обдумано, - детские дома, трудовые колонии, общежития, столовые, депо развлечений и т.д. Полная победа планового начала над стихией достигла своей вершины в области искусства.

Последнее особенно не понравилось евангелисту Хулио Хуренито - Илье Эренбургу. Он даже позволил себе возразить, что при таких порядках жизнь человека будет подобна "вращению крохотного винтика". Однако учитель разъяснил ему истинное положение вещей и неизбежность реализации планов Шмидта. Без помощи эстетики здесь тоже дело не обошлось.

"Ты видел картины современных художников-кубистов? После всяких "божественных капризов" импрессионистов - точные обдуманные конструкции форм, вполне родственные схемам Шмидта".

Хорошо писал Илья Эренбург в 1922 году! Он даже заметил внутреннюю связь кубизма с мировыми войнами и "нарочитым упразднением единства".

А впрочем, как говорится, нет ничего нового под солнцем. Если бы вы, дедушка, знали, что первыми новаторами в этом роде, первыми западниками были основатели восточных деспотий! За много тысяч лет до нашего времени они уже применяли нарочитое упразднение естества и культ прямых линий или "обдуманных конструкций". Да что говорить! Были известны даже "отчуждение" и борьба с ним. Ну, словом, полное осчастливление простого населения, которое доставляло для этого новаторства необходимые злаки - ячмень, пшеницу, а также бобы и кунжутное масло.

Однако лучше Щедрина не скажешь. "В те времена, - говорит он о древней истории города Глупова, - еще ничего не было известно ни о коммунистах, ни о социалистах, ни о так называемых нивеляторах вообще. Тем не менее нивеляторство существовало, и притом в самых обширных размерах. Были нивеляторы "хождения в струне", нивеляторы "бараньего рога", нивеляторы "ежовых рукавиц" и проч., и проч. Но никто не видел в этом ничего угрожающего обществу или подрывающего его основы. Казалось, что если человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то лично для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо. Сами нивеляторы отнюдь не подозревали, что они - нивеляторы, а называли себя добрыми и благопопечительными устроителями, в меру усмотрения радеющими о счастии подчиненных и подвластных им лиц".

Так же и наоборот, в наши дни некоторые страстные подрыватели основ только добрые и попечительные устроители, и, может быть, один лишь недостаток нужных средств мешает им порадеть о других людях со всей обычной неуклонностью, не лишенной, впрочем зигзагов и даже извилин. Вот почему, когда мне говорят о "новаторстве", я начинаю смотреть, с какой оно стороны и почему.

Вы, пожалуйста, Константин Макарыч, мое письмо никому не показывайте. А то, я знаю, у счетовода племянник в Москве на писателя учится - чего доброго, дойдет до новаторов и консерваторов, что я о них думаю. Ну, всем не понравится, а кто за меня будет? Трудно сказать. Общественная мысль, как физика, имеет своей особый язык, и к нему нужно привыкнуть. Но можно от него и отвыкнуть, милый дедушка! Особенно, если годами приходится слышать много пустых слов и разные поперечно-полосатые идеи постепенно засоряют серое вещество.

Я, конечно, надеюсь, что за меня будут люди, способные самостоятельно думать. Однако самостоятельно думать - вовсе не значит сосать из пальца. Из пальца как раз ходячую банальность высосешь, только и всего, а будет тебе казаться, что ты очень передовой и самостоятельный. Вот в физике или математике никому не приходит в голову, что можно сделать какие-нибудь открытия, минуя лучшую традицию этих наук и весь проверенный аппарат научного знания.

Язык общественной мысли тоже требует привычки, а головы людей - это как почва, испорченная беспорядочными применениями разных скороспелых агрономических теорий. Так что, кто хочет думать, а не во сне мочалку жевать, тот не может рассчитывать на легкий успех и не должен бояться синяков и шишек.

Об этом достаточно. Мне уже давно хотелось спросить вас, милый дедушка, как поживает Вьюн? Помните прекрасную характеристику, выданную ему Антоном Павловичем Чеховым? "Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уже не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал".

Будучи критическим реалистом, А.П. Чехов немного сгустил краски в своем описании темных сторон жизни. Но если без очернительства поглядеть, то говорят, что Вьюн живет нехудо. И ничего такого с ним еще не делали, разве что пустит кто-нибудь камнем для порядка. Здесь Чехов свою ограниченность проявил, а в остальном характеристика верна, хоть к делу пришивай.

Вот я изложил некоторое мои взгляды и занял такой непримиримый тон, а сам дрожу, думаю, может быть, вам покажется, что я говорю не конкретно. Согласен, уважаемый Константин Макарыч, Скажите, пожалуйста, конкретнее, а я пойду за вами повторять.

Но если вы все-таки прочтете мое письмо, и то хорошо - дай вам бог здоровья на многие лета. Я прихожу к вам, как Фемистокл к Эврибиаду, и говорю: "Возьми, дедушка, свою палку, побей, но выслушай!" Уж вы там как себе хотите, а все я равно писать буду.

Лети письмо мое орлом, развей тоску своим крылом!

5

25 декабря 196...

Милый дедушка, Константин Макарыч!

С новым годом, с новым счастьем! Большое вам спасибо за память. Я только что получил ваше письмо - значит, не загордились, не презираете нас, очкариков. Конечно, работа у нас легкая - водить пером - не рубить топором, а все же восточная мудрость гласит: "Чернила ученого и кровь мученика - одно и то же". Вы мне другие примеры укажете, и я с вами спорить не стану, потому что во всяком деле свои паразиты бывают... Но оставим лучше этот сюжет.

Все, что вы пишете о вашем районе, мне очень интересно. Итак, коровы теперь в цене. Пятьсот рублей, конечно, большие деньги, но это хороший знак. Хотят, значит, верить и хотят держать коров. Надежда не оставляет человека. "Надежда - последнее в жизни", - сказал Сократ. А что такое корова для крестьянских детей и что такое она для всей нашей будущей жизни - это я понимаю.

Выходит, что хозяйству нужна вера. Хозяин должен знать, что завтра не будет нового видения. Он должен верить в объективный закон окружающей действительности, который никем не будет подвергнут новым испытаниям в духе субъективизма, как у нас теперь говорят. И верить в этот порядок, без произвола, он должен прочно, как верят в то, что Земля вертится вокруг Солнца, а не покоится на трех китах или на одной черепахе, или, может быть, вообще летит куда-то в тартарары. Иначе каждый предпочтет лучше на боку лежать и лапу сосать - дураков нет.

А вчерась я видел в одной лавке, на окне, крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбку, очень стоящие, - даже такой есть, что пудового сома удержит. Но человека не удержит, такого крючка нет! Потому что перехитрить мужика нельзя, это известно.

Вот вам, милый дедушка, разберись, что тут действует - моральный фактор или экономический закон? Не верьте тем прощелыгам, которые станут вам говорить, что вы патриархальный, что вы будто похожи на Платона Каратаева, что в голове у вас абстрактный гуманизм и тому подобное. Вы совсем не такой, но, как старый человек, любите, чтобы в хозяйстве была честность. И пусть даже образованный автор пишет, что в деревне теперь не мораль нужна, а материальная заинтересованность - не верьте и этому. Нет, товарищи ученые, конечно, соловья баснями не кормят, без интереса люди работать не будут, но если под материальной заинтересованностью вы понимаете только как бы человека на крючок поддеть - из этого ничего не выйдет. Доверие нужно, мораль, то есть вера в правду. А вне этой веры даже быстродействующая электронная машина бессильна. Не может она так быстро действовать, чтобы ее не успели разворовать по винтику. К тому же теперь машина, как известно, способна учиться. А что вы сделаете, если ее научат, допустим, врать?

Будучи в Риге по своим делам, я спросил шофера такси, зачем у них не только зеленый свет горит, когда машина свободна, но и красный загорается, если она занята. У нас в Москве такая высокая техника еще не известна. Шофер ответил:

- А это для того, чтобы бы не могли украсть.

- Ну и что, помогает?

- Помогает, как лошади двадцать капель валерьянки.

И он стал весело объяснять мне, что на всякую технику есть управа. Сущность его объяснений, конечно, ускользнула от меня, но я с чувством гражданского возмущения спросил:

- Неужели нельзя ничего придумать?

- Видите ли,- сказал шофер, помедлив, как человек знающий цену своим словам, там, наверху, об этом кто думает? Один человек, ну, три, может быть, десять. А нас тысячи думают.

И я понял, что на почве техники спор общего с частным безнадежен, именно потому, что нет ничего на свете сильнее общего. Это парадокс, но, увы, слишком близкий к реальности, ибо если общее занято тем, чтобы украсть, вы не спасетесь. Красная лампочка не поможет и даже наоборот - чем больше контроля и управления, тем свободнее развивается человеческая изобретательность в самую дурную сторону, тем легче найти лазейку в казенном заборе.

Здесь нужно другое. Нужен коллективный разум, общее чувство правды миллионов людей, охваченных добровольной заботой об охране и умножении общественного богатства. Думать же, что они на это не способны и человек по самой своей природе погружен в бесцельный спор между красной лампочкой и своей роковой субъективной волей, призванной показывать язык любым канонам всеобщего - это, по -моему, самый грязный пережиток старого мира из всех возможных.

Кажется, в этом показывании языка чаще всего состоит то индивидуальное видение, которое уже лет сто занимает важное место в духовной жизни Запада. У нас оно не успело войти в привычку, особенно потому, что все усилия личности от эпохи "Современника" до Ленина были направлены на коренное решение общих задач. Не надо, конечно, все чужое ругать, а понятие все-таки нужно иметь. По мере развития ассоциированного капитала, монополий так называемых, государственного капитализма и всякой "сверхорганизации", в обществе все теснее становится. Так тесно, дедушка, что куренка выпустить некуда. Вот у личности и является отвращение к абсурду всеобщего, желание каноны ломать. Сломал, например, гипсовую статую или, допустим, Джоконде усы пририсовал - смотришь, на душе легче стало, все-таки свое "я" показал. Плевать мне на ваши правила умственного движения, я сам по себе! Как захочу, так и пойду. Благо, за этим полиция не смотрит, и за такое проявление независимости меня даже похвалят и могут хорошие деньги заплатить.

А я скажу, милый дедушка, пусть себе забавляются, для нас это не пойдет, потому что малого стоит. У нас дело очень серьезное, отдушина не поможет. Давайте оставим разговор в неопределенном наклонении и опять с практической стороны поглядим.

Представьте себе, милый дедушка, что в колхоз "Луч" прибыла новая высокая техника, сияющая яркими красками по всем правилам современного вкуса. Где будет все это через полгода, если люди, погруженные в свое видение, станут вымещать на машине обиды, вызванные субъективным видением других, более сильных людей? Поставьте хоть сторожа с берданкой - машина погибла. Тяжко смотреть, когда поле, в котором поколения людей видели свою гордость, заброшено, поросло березкой. А если под влиянием тех же сил душа человеческая - говоря высоким стилем, который у нас в ходу, - поросла березкой, это лучше? Одни станут вкривь и вкось свое видение показывать, большинство останется равнодушным, о безобразиях будут писать в газете, а Васька слушает да ест.

Не кажется ли вам, что только правда - всеобщая, объективная, братская, правда кипящего общественного подъема может объединить людей, поднять их морально во всем своеобразии каждой индивидуальности на улучшение самого дела? Любого дела - будь это уход за берегами реки, лечение человеческого организма, приведение в порядок запущенных земель или живопись масляными красками. Перед лицом этой единой проблемы идея личного видения бессильна и даже вредна.

Называйте эту проблему моральной, если угодно, хотя, с другой стороны, это проблема экономическая и социальная. Конечно, слово "мораль" нужно понимать не в домашнем или метафизическом смысле, а научно, как понимал его Ленин. Мораль есть сплочение всех трудящихся против паразитов - быть может, самый важный и безусловный вывод из всей истории человечества. Моральный фактор - это обаяние всеобщего, его превосходство над всяким узким интересом в масштабе одной страны или в отношениях между народами. Словом, это "обнимитесь, миллионы", в могучем порыве бетховенской симфонии, это смертельная, до кровавого пота, жажда золотого века у Достоевского, это известное каждому забвение себя в труде или в бою, неуловимое и вместе сильное движение всякой жизни к единому центру. С великой болью начинается это движение и нелегко его удержать от упадка внутренней силы, от засилья других, беспорядочных, мелких движений отдельных частиц. Недаром классики марксизма называли революцию чудом, праздником народов, локомотивом истории.

Праздник проходит, но одни и те же нерешенные задачи повторяются снова, пока наконец, в другой форме, после множества черновых набросков и переделок, они не будут решены. Приливы и отливы бывают, но общий процесс не удержать. В этом, очевидно, программа истории, хотя она не заложена в нее мировым духом, а возникает сама, естественно-исторически, "по силе возможности", как любят говорить у нас в деревне, милый дедушка. Поскольку исходные условия даны, или, вернее, сложились, дело пойдет, и на ходу будут возникать новые условия для дальнейшего решения старых задач.

Жаль человеку утраченных возможностей. Вы, может быть, их не оценили, а теперь вспоминаете с радостью и тоской вашу школу, вашу дивизию... Все это ушло, вы были тогда лучше, и все вокруг вас было идеально хорошо, потому что была теплота, была близость. Однако вы опять не замечаете новых возможностей, которые нужно реализовать. Все идеальное неуловимо, и вместе с тем оно постоянно возрождается в новых формах, несмотря на относительность всякого сплочения жизни, несмотря на злобу и лицемерие паразитов. Это сплочение может расти, создавая цепную реакцию, расширяя свое магнитное поле, и дело пошло, все на подъеме.

Да, милый дедушка, бывают минуты тяжелые, когда выбора уже нет. Дело сделалось - свобода перешла в необходимость, Но пока еще выбор есть - смотри в оба! Здесь наша ответственность, наша субъективная воля замешана.

Я это пишу не зря, любезный Константин Макарыч, а то как бы чего не вышло. Найдется, пожалуй, мудрец и скажет, что диктат действительности вреден, что он означает пассивность субъекта и отказ от изменения мира. Я этих мудрецов знаю, они в диалектике понимают, простите, как ваш блаженной памяти колхозный бык Пилсудский - уставятся в одну точку и ревут. Не доходит до них, или, может быть, только придуриваются, потому что это им выгодно.

Я хотел, милый дедушка, доложить вам, что такое моральный фактор с точки зрения современного материализма и особенно в строительстве новой жизни, как об этом писал Ленин. Мне хотелось осветить, по силе возможности, значение нравственного закона в тех его реальных оттенках, часто весьма трагических, которые он принимает в истории. Тут был для вас приготовлен большой выбор цитат из римских историков и Шекспира, не говоря уже о других знаменитых людях. Но боюсь потерять из виду коров, а позади у меня еще движущаяся эстетика, с которой я начал. Давайте, любезный Константин Макарыч, возвращаться на круги своя.

Я лично думаю, что коровам вреден дух субъективного видения у человека. А вы лично как об этом мечтаете? Не пожалейте три копейки, черкните мне на улицу Строителей несколько слов. Впрочем, я заранее знаю ваше мнение. Знаю, что вам не нравится формула "вторжение в жизнь", которой у нас учат детей в самых яслях, ей богу. И вы правы, дедушка. Зачем вторгаться в жизнь, как Чингисхан? Учите лучше, что такие вторжения оставляют за собой одни печные трубы. Особенно вопросы экономики и культуры нельзя решать "нахрапом" помните, дедушка, эти золотые слова у Ленина? По щучьему велению даже горох не растет - все это будет субъективизм, как пишут в газетах.

Тем и хороша эстетика, милый дедушка, что в ней все видно, как на ладони. По сравнению с ней даже фельетоны и очерки содержат нечто академическое. Я много их читал, пока не стало мне грустно. Читал, например, как дородный Иван Степанович построил себе на государственный счет убежище Монрепо, а хитрый Яков Соломонович купил уцененные пальто в Литве и продал их в Ташкенте. Читал о том, что в одной области провели экономию на транспорте и вместо того, чтобы сдавать корма, а потом снова брать их по коммерческой цене у государства, откупились деньгами и не стали возить туда-сюда. Много читал о взятках и других безобразиях - читал, например, что невежды пролезли в кандидаты наук и теперь гребут свою ренту, а серьезный человек, занятый делом на производстве, не может получить степень. Читал, наконец, будто в одном отделении книжного магазина объявлен новый тираж известного автора, а в другом - грудой лежат его сочинения и никто их не берет по самой дешевой цене. Последнего, впрочем, я еще не читал, но в близком будущем сумею прочесть. Ну и что?

Мне, разумеется, интересно знать, как Ивана Степановича будут на весь Советский Союз уговаривать, чтобы он так не делал. Если даже его предупредят или выговор дадут - я согласен. С волнением читаю о судах над жуликами. Но иногда, милый дедушка, и меня сомнение берет: стоит ли много писать о таких безобразиях? Может, правду говорят - это чтение будет вредным, особенно для молодого поколения?

Вот, например, в нашем доме прекрасный лифт, даже с излишеством - весь под орех разделан. К сожалению, не только разделан, но и разрезан. Местные художники так приладились его ножами резать, что в иных местах просто кружево сделалось. Кто знает, может быть, эти художники читали фельетоны и думают. "Если вы, старшие, о себе такую заявку даете, так и мы постараемся!" Но допустим, что я рассуждаю слишком прямолинейно, фельетонов и очерков они не читали, а все-таки отрицать влияние печати нельзя.

Недавно, гуляя по стогнам нашего Юго-Запада, я услышал такую речь:

- Что это у тебя лицо сегодня такое абстрактное? Может, недобрал?

А вчерашний день был воскресенье. Значит, помнят наши районные пьяницы, что на свете есть абстрактная живопись, слыхали об этом, хотя не всякий даже парижанин может похвастать такой информацией. Вот интересный предмет для лингвиста или социолога! Слово "абстрактный" прочно вошло в быт и применяется народными массами в самых различных, весьма неожиданных значениях. А все потому, что печать уже много лет трубит о страшных абстракционистах, так что через эту информацию, говорят, и у нас теперь бородатые молодые гении завелись. Иначе откуда бы им знать? В прежние патриархальные времена никто об этих страстях у нас понятия не имел. Такой был порядок, что ни один заяц с другой стороны не перескочит. Сей же час его, как вы, дедушка:

- Держи, держи... держи! Ах, куцый дьявол!

Но теперь уже не то, другие времена и разговоров много - все рассуждать стали, у каждого свое мнение, а то и два...

Что же в таком случае делать, если очерки и фельетоны о безобразиях необходимы? Мне кажется, что более общие выводы нужно делать и поскорее, время не терпит. Тем хороша эстетика, милый дедушка, что нет в ней этого газетного академизма - выводы близко, вот они, здесь, под рукой.

Какие же это выводы? Надо подумать. Вот послушайте народный рассказ из старой хрестоматии для детей.

Нашел мужик в дупле гнездо лесных пчел. Сделал зарубку на дереве и думает: "Как бы медведь не проведал! Косматый любит сладкое". И придумал такую шутку. Веревку от пояса отвязал, колоду в лесу нашел. Привязывает ее к дереву за оба конца, чтобы она пониже дупла висела, а сам домой пошел.

Вот приходит на запах медведь. Полез - совсем близко мед, только колода мешает. Он ее несильно лапой толкнул, а сам дальше лезет. Опять колода мешает, по голове бьет. Медведь уже в сердцах ее подальше толкнул - она обратно летит. Тут озверел косматый, как махнет ее лапой, а колода трах его по голове и оглушила. Упал медведь, под деревом лежит. Мужик пришел, обухом его совсем убил. "Будет, говорит, мне и шуба, и мед!".

Кто виноват в этой мрачной истории, скажите, дедушка? Ну, конечно, виновата колода - зачем она по голове била. Потом мужик виноват, он хитер, изворотлив. Но, кажется, нельзя совершенно оправдать и медведя. Надо же было ему вступить в неравный поединок с механикой твердых тел!

Если вас не прельщают лавры медведя из хрестоматии для маленьких детей... А зачем это нужно? Если вы хотите достигнуть цели... Ясное дело, хотим. Тогда откройте уши и слушайте внимательно диктат действительности. Кто это сделает - ну, хоть на самую малость и с любыми даже намерениями тому и достанется мед.

Тут не "созерцательность" какая-нибудь, не преклонение перед объектом, а прямой закон великого мировоззрения, лежащего в основе Октябрьской революции. Самая большая опасность для всякой глубоко народной революции состоит в желании людей поправить диктат действительности во имя их революционной воли, государственной целесообразности и всякой пользы. Никто не будет спорить, что стремление к целесообразности - один из главных мотивов человеческого действия, а чтобы достигнуть цели, нужно, понятное дело, сильно к ней стремиться. Здесь воля чувствует себя в своем праве, но, по опыту жизни, она должна быть "разумной волей", знающей объективное содержание дела и не только на словах. Иначе самая напористая целесообразность может превратиться в нечто прямо противоположное, то есть станет источником полного беспорядка и бесцельных потерь.

Это верно, что целесообразность выше всяких формальных соображений. Но как же нам узнать, что именно будет целесообразно в данном случае? Этого заранее знать нельзя, и никто вам этого не скажет, без действительного знания объективной истины, независимой от человеческих целей. Допустим, вы хотите принести пользу собаке, сказал Маркс. Для этого нужно изучить собачью природу, а не конструировать ее, исходя из принципа пользы. Но как ни понятно все это, ну, прямо из хрестоматии для школьников, есть, стало быть, причины, заставляющие взрослых людей думать, что они хитростью или усилием, организацией или приказом и особенно твердостью воли сумеют любую объективную истину на своей лад повернуть. В частных делах это бывает: "Сумел!", говорят, и все. Победителей не судят. Когда же эта психология по каким-то, тоже объективным причинам, на более широкие дела переходит, то держись и не жалуйся. Хорошо еще, если жив остался, а дело все равно переделывать надо.

Будете вы воробьев истреблять, потому что мешают, - смотрите, как бы не пришлось их опять разводить! Будете кукурузу дуриком сеять или ранний сев в грязь проводить, а которые сомневаются, тем кузькину мать показывать - все это одно к одному. Будете Пушкина и Толстого с "Парохода Современности" сбрасывать; "Растрелли расстреливать", Венеру Милосскую отменять, культурную революцию на китайский лад проводить, или же, наконец, как гоголевский художник Чертков, прыщики замазывать и объективную истину нашей особой правдой исправлять - это все то же самое, опять одно к одному. Дайте же объективной истине немного подышать, не надо ее каждый раз новой субъективной мифологией тискать, а то ведь даже земля устанет.

Кстати, о земле. Прочел я как-то в "Литературной газете" очерки под названием "Земля диктует...". Прочел с интересом. Нет, нельзя пожаловаться на отсутствие критической мысли в нашей стране. Очерки самого критического направления, большей частью о сельском хозяйстве, стали у нас почтенным, вполне устоявшимся жанром. Но особенно мне понравилось название - земля диктует. Что же она такое диктует, позвольте узнать? По-моему, она диктует ленинизм и ничего другого, видимо, в наши дни продиктовать не может. Кто этот диктат станет выполнять или хотя бы немного с ним считаться, того жизнь не спросит, кем он был раньше и какие у него, может быть, личные цели - все равно он будет с медом. А без этого ни кукуруза, ни социология ничего не стоят.

Но мы с вами старые оптимисты, милый дедушка, разве не так? Люди могут быть лучше или хуже, они могут увлекаться разной мифологией, могут за своими интересами не видеть дела, не видеть истины и не хотеть ее, но есть что-то более сильное, чем они. Одним словом - земля диктует. Вот последний источник нашего оптимизма.

Понял это автор очерков, напечатанных в "Литературной газете", как не понять: Но его дело академическое - он очерки пишет, и притом о самых важных вещах. Привел несколько фактов - и разводит руками, а большего от него никто не требует, потому что всякому ясно, что сие от него не зависит. Писал бы он эстетику, милый дедушка, тут бы с него стружку сняли!

- Это что еще за диктат земли придумали? Объективизм разводите? А где будет наша воля, субъективный угол зрения, наше видение? Так вы, пожалуй, скажете, что и нас не нужно.

Потому что это эстетика, милый дедушка, а не очерки в газетах писать, здесь все видно, как на ладони.

Конечно, бывает и в очерках своя эстетика, свои выводы, жесткие, как боровина для коровы, - невкусно, а есть надо, если хочешь жить. Я это понимаю, Константин Макарыч, очень понимаю и всякое честное слово ценю. Но оставим коров и вернемся к нашим критикам.

Впрочем...хотел вернуться, но не могу. Пишу письмо, рука трясется, перо дерет, бумага рвется! Потому что все это меня очень волнует - ведь пишу не кому-нибудь, а на деревню дедушке. Если начну со всякой писаниной разбираться, не будет ли это слишком мелко? Боюсь выйти из образа, как говорят актеры.

Вот только хочу вас поругать, милый дедушка. Зачем вы счетоводу сказали о нашей переписке? Ведь я просил не говорить. Теперь неприятность - дошло до некоторых, и они уже честят меня на всех перекрестках. Придумали, что я обратился к вам через голову нашего коллектива и тем хотел выразить неверие в его силы. Пишу, мол, на деревню дедушке, в безнадежность полную. А некоторые доходят до того, будто никакого дедушки на свете нет, и вообще что вы имели в виду? Если, например, потомство, значит вы жалуетесь на нас, затаились, то есть не верите в нашу правду. И другое всякое дело на распев.

Неправда, дедушка, ей-богу, неправда! Можно ли сомневаться в вашем существовании? Вы существуете как объективная реальность, данная нам в ощущении, существуете крепко. Считаться с вашим существованием на сегодняшний день приходится всем, и то ли еще будет. А что касается потомства, то я к нему не обращаюсь, потому что где ему разобрать все наши склоки? Их даже в отделении милиции не разберешь. Притом откладывать все на завтрашний день я не люблю. Нет, надо при жизни увидеть, при своих глазах. Ну, а если даже не доживу, чего-нибудь такого очень хорошего и нужного не увижу, то согласитесь, что это уже вопрос не принципиальный, а технический.

Вот для техники этой, для коронарного кровообращения я и прошу вас лишнего не говорить. Вы сами советуете мне быть осторожным, а то как бы движущаяся эстетика... Справедливо, милый дедушка, очень справедливо, Где мне с ней спорить? Вы совершенно верно заметили, что она выдает свои сочинения таким тиражом, как в старое время только венчики для покойников печатали. Значит, имеет себе такую возможность.

Допустим даже, что меня в журнале напечатают. Да что журнал! Газету в районном центре на заборе исполкома прочесть можно, и все прочтут, как меня срамить будут. Нехорошо. Я все это учитываю и потому пишу вам мои сомнения только в частном письме.

А в журнал можно что-нибудь определить - например, памфлет против португальского диктатора Салазара. Что мне Салазар сделает? Ничего он мне не сделает. Я у себя дома сижу и надежно прикрыт ракетными войсками маршала Крылова.

Так что не буду я с движущейся эстетикой зуб в зуб ругаться. Только прошу вас - не верьте, если станут про меня и вашего внука Ивана Жукова мнение распускать. Они любят теперь разные слова - "новаторство", "индивидуальность"! Очень либеральные стали... Да, мы с вами, милый дедушка, не либеральные. Не бойтесь, я не стану проводить аналогии с шестидесятыми годами прошлого века. Мне аналогии не нужны - я прямо говорю. Разница между делом и словесностью пустой - это было всегда и будет, доколе род человеческий проявляет себя в хорошем и в дурном.

Пожалейте меня, милый дедушка, сироту несчастную. Смолоду я у сапожника Аляхина приучен к разным художествам, все повидал, но когда начинают слова говорить, тесно на сердце становится. А скука такая, что сказать нельзя. Хотел пешком на деревню бежать, да сапогов подходящих нет.

Пишите, милый дедушка, пишите чаще. Если что не по-вашему - можем еще исправить. А я вас не забуду, потому что нет у меня ни отца, ни маменьки один вы остались.

Спасибо за внимание. Спокойной ночи.