На Фонтанке

Сквозь тонкий лед ледокольной майны на Фонтанке провалилась пробегавшая собака. Она жалобно визжала и билась, стараясь выкарабкаться из воды, но тонкий лед обламывался под ней, и она снова падала в воду. Визг ее был пронзителен и раздирал душу. На набережной стал останавливаться проходивший народ. Толпа быстро увеличивалась. Слышались соболезнования, но спасать собаку никто не решался.

— Утонет, — говорит полушубок. — Как пить даст — утонет.

— Нет, выкарабкается, — отвечает другой, — как до твердого льда дойдет, так и выкарабкается. Вишь, как визжит-то жалобно, будто человек! А спасти можно. Стоит только доску накинуть.

— Идет на пару пива, что утонет?

— Ах ты душевная! Умирать-то тоже не хочется, — вставляет слово баба.

Стоящий рядом купец хмурится.

— Душевная! Нешто про пса можно так говорить!

— А все-таки блажен раб, еже и скоты милует. Ах, как визжит-то, сердечная! Братцы, да что ж вы так-то стоите. Можно багор подать, петлю накинуть…

— У меня полушубок новый… Мальчик, зайди вон на плот-то, да помани ее будто булочкой…

— А хорошая собака… Это, надо статься, польской породы. На охотника так рубль-целковый даст.

— Ври больше! Нынче польские-то собаки ничего не составляют. Вот ежели бы лягаш был!.. Да и вовсе это не польская, а водолаз, потому у водолаза этого самого в лапах перепонка…

— Водолаз! — передразнивает солдат. — Ты видел ли водолазов-то? У нас у поручика водолаз был, так тот у дверей на лестнице в колокольчик звонился. Схватит зубьем за колокольчик да и позвонится. Капут! Поминай как звали! Нет, вынырнула!.. А теперича ежели ее спасти, лучший друг будет.

— Это точно… — замечает чуйка. — Теперича у нас в Ямской у извозчиков собака… на каретном дворе… Гусляк один держит, так у него теща… ну и козел от домового взят… Так эта собака все с козлом… На маслянице стала это она печь блины… а сам он пошел в трактир…

— Эх, как воет! Даже слушать жалостно! Видно, со щенятами!

— Нет, мужской нации… Со щенятами давно бы ко дну пошла. Только эта самая теща… нет, что я?.. собака…

С дрожек соскакивает проезжавший бородач в золотых очках, расталкивает народ и подходит к перилам.

— Что тут такое? — спрашивает он.

— Собака тонет, ваше высокоблагородие…

— Так что же вы стоите и не спасаете! Эх вы! А еще православные! Как вам не стыдно за свое бессердечие!.. Да знаете ли вы, что даже само общество покровительства животным за это награды назначает. Ведь у собаки так же, как и у человека, жизнь, ведь она так же мучается… Вон доски на спуске валяются, тащите их за мной. Господа, я честью вас прошу…

— Нет, сунься-ко сам, коли тебе жизнь дешева, — раздается со всех сторон. — Да у нас тоже дело есть… Нам прохлаждаться из-за собаки невозможно…

— Почтенные, помогите барину!.. Отчего собаку не спасти, коли возможно… — упрашивает какая-то женщина.

— А ты стегани сама прежде… Тонуть будешь, так по крайности карналин поддержит, а мы в полушубках по-топорному…

На льду раздается пронзительный вой. Бородач в очках подбоченивается.

— Так не хотите вы честью, распроканальи, архибестии? — кричит он. — Где городовой? Я вас!..

Два мужика снимают шапки. Некоторые пятятся.

— Не хотите, ракалии?.. За мной, анафемы, коли так!

Раздаются крепкие слова. Несколько полушубков бегут на спуск и подымают доски. Ругательные слова звенят в воздухе. Откуда являются энергия, воодушевление! Крючник распоясывается и подает веревку. Доски положены на лед, веревка закинута и собака спасена. Вот она отряхивается от холодной воды и робко смотрит на окружающих. «Ура!» — раздается на набережной.

— А ловко нас пробрал барин… хороший такой… ласковый… Не обругай — ни за что бы собаку не спасли… — говорят мужики.

Вдали показывается городовой.

1906