На фронте в огне

Партийная школа Смольного

Во второй половине октября 1917 года 1-й Усть-Двинский латышский стрелковый полк занимал позиции в районе Зегевольдских (Сигулдских) высот, в 60 километрах северо-восточнее Риги. Активных боевых действий не вел.

Окопное затишье кончилось 26 октября. Утром получили газеты «Окопный набат» и «Латвью стрелниекс», в которых сообщалось о том, что Временное правительство низложено, а власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. И пока стрелки возбужденно обсуждали это радостное известие, в полковой комитет пришел приказ из штаба 1-й бригады, предписывающий полку выступить 27 октября сего года в 6 часов утра в город Венден (Цесис).

Председатель полкового комитета Лейманис и его заместитель Фабрициус сразу же выехали в соседний резервный 79-й сибирский стрелковый полк. Им удалось довольно быстро договориться с полковым комитетом и командиром сибиряков о том, что они немедленно займут боевые позиции латышских стрелков.

Смена частей на переднем крае прошла скрытно и быстро. Выведенные в тыл окопники получили три часа для отдыха. А усталые комитетчики собрались на заседание, чтобы выбрать командира, которому можно доверить личный состав — 2924 активных штыка. Бывший командир полка подполковник Бриедис, ревностно служивший царю, а затем и Временному правительству, услышав о победе большевиков, куда-то скрылся.

Лейманис не спеша прочел по списку 27 фамилий офицеров и настороженно спросил:

— Кого предлагаете, товарищи?

Члены полкового комитета переглянулись. Они хорошо знали лишь своих отделенных и взводных, которым должность командира полка не по силам. Ошибиться никак нельзя. Так лучше промолчать.

Лейманис посмотрел на часы, угрюмо сказал:

— До марша осталось два с четвертью. Надо срочно решать. А что ты молчишь, Фабрициус?

Старший унтер-офицер Ян Фабрициус встал, ответил кратко:

— Я человек в полку новый. В тяжелой боевой обстановке офицеров не видел. И судить о них могу только по тому, как они относятся к подчиненным. Знаю, что прапорщик Вайнян и подпоручик Фрейберг постоянно вникают в наши нужды и проявляют заботу о солдатах…

— Я одобряю кандидатуру Роберта Вайняна, — сказал Лейманис. — Он честный и храбрый человек. Только вот… возьмется ли?

— Давайте вызовем его и объясним все по порядку, — предложил Фабрициус.

Связной разыскал и привел Вайняна.

Лейманис кратко обрисовал обстановку в районе 12-й армии, объяснил, зачем латышских стрелков вызывают в Венден, и сразу же объявил:

— Полковой комитет назначил вас, товарищ Вайнян, командиром полка.

Прапорщик Вайнян пожал плечами и растерянно спросил:

— Странно… До сих пор только старшие начальники назначали на должность. Дело весьма ответственное. А что, если офицеры и солдаты не подчинятся прапорщику Вайняну?

— Офицеров и солдат, не исполняющих приказы, следует арестовывать и отправлять в Военно-революционный комитет первой бригады. Вот приказ по бригаде. Смотрите второй параграф.

Роберт Вайнян прочел документ и сказал:

— Насколько я понимаю, командир полка должен выполнять приказ вместе с полковым комитетом. И в дальнейшем действовать согласованно. В противном случае я полк не приму.

— Вы можете твердо рассчитывать на наше содействие, — заверил его Лейманис. — Товарищи! Вопрос решен. Отправляйтесь по местам.

Ян Фабрициус пошел в свою 4-ю роту. Ночь была темной, сырой, холодной. В березовой роще, на широкой поляне жарко пылали костры. Вокруг них, плотно прижавшись друг к другу, лежали стрелки Фабрициус лег рядом с фельдфебелем на разостланный брезент и закрыл глаза. Попытался успокоиться, унять волнение, вызванное событиями в Петрограде, и не мог…

Четырнадцать лет шел он к этому радостному дню… Да, с той памятной маевки 1903 года в Виндавской роще, закончившейся арестом и избиением. А потом был суд, каторга и ссылка в места отдаленные и суровый жандармский приказ «проживать отнюдь не ближе Иркутска». И были долгие скитания по Сибири и Дальнему Востоку, завершившиеся на угрюмом острове Сахалине, в лесной управе Александровска. Оттуда летом 1916 года Фабрициус был отправлен в действующую армию. И вот пришла пора желанных перемен: в столице под руководством большевиков победили революционные рабочие и солдаты.

Раздумья прервал сигнал тревоги.

Через десять минут полк в полной боевой готовности выстроился у шоссейной дороги. Командир Вайнян вышел вперед и громко прочел приказ № 1.

Стрелки одобрили приказ дружным и громким «Ура!».

Правофланговый 1-й роты поднял красное знамя, оркестр заиграл марш, и полк двинулся по Псковскому шоссе на Венден. В ногу шли недолго. Густая цепкая грязь засасывала сапоги. И оркестр смолк…

К Яну Фабрициусу, шагавшему на правом фланге 4-й роты, подошел Лейманис и попросил:

— Слушай, Ян, перейди в голову колонны. У тебя шаг подходящий, да и фигура внушительная. Глядя на такого молодца, и остальные пойдут веселее.

— Все шутишь…

— А без шуток: пойдешь впереди и за командиром понаблюдаешь, товарищ Фабрициус, — тихо и строго пояснил Лейманис.

Фабрициус вышел из строя и, широко шагая, обогнал первый батальон. Заметил: стрелки узнают, улыбаются, здороваются. А ведь когда прибыл в начале сентября, и поговорить было не с кем. Ни одного знакомого. К тому же на душе было тревожно: не имел никаких сведений о родителях, оставшихся в оккупированной Курляндии. Живы ли они? И где братья и сестры?.. Фабрициус послал объявления в центральные газеты о розыске родных. Неожиданно откликнулась дальняя родственница Эмма Фабрициус, бежавшая из Курляндии в Харьков. Отыскалась отзывчивая и, судя по фотографии, красивая девушка…

Фабрициус поравнялся с командиром полка, глянул на его забрызганные грязью сапоги и шинель и невольно подумал о том, что подполковник Бриедис пешком не пошел бы. Поехал бы на лошадке.

— Кто-то едет, — сказал Вайнян, всматриваясь в дорогу.

Дальнозоркий Фабрициус уточнил:

— Похоже — начальство. На паре вороных. А за кучера ездовой с винтовкой.

Бричка приблизилась, и бородатый солдат резко осадил лошадей.

Штатского вида человек в мешковато сидящем военном френче встал, оперся левой рукой о плечо солдата, а правую простер к идущим и громко приказал:

— Стой! Стойте, изменники!

Команду привычно повторили. Она прошла по ротам, и полк остановился.

— С кем имею честь? — хмуро спросил Вайнян.

— Я секретарь исполнительного комитета Совета солдатских депутатов Белоусов, — громко, чтобы все слышали, ответил чиновник. — Я обвиняю вас в измене! Вы предали родину! Вы открыли немцам путь на Петроград. От имени всех демократических организаций армии я требую незамедлительного возвращения на боевые позиции!

Фабрициус подошел к бричке. Настороженно посмотрел на стрелков: как они реагируют на приказание секретаря меньшевистско-эсеровского Искосола. Увидел угрюмые, усталые лица. И, с трудом сдерживая раздражение, сказал:

— Вы явно не в курсе дела. Да будет вам известно, что по распоряжению штаба бригады мы произвели смену частей на переднем крае. На наших позициях сейчас стоят сибиряки. И они ни одной пяди земли не отдадут врагу. Земля-то теперь наша…

— От имени Искосола приказываю вам вернуться. В противном случае мы будем вынуждены… применить силу.

— Не запугаете. Приказам холуев Керенского не подчиняемся. Освободите дорогу! В противном случае мы опрокинем ваш тарантас в канаву.

Белоусов хотел еще что-то сказать, но перепуганный ездовой повернул лошадей, и, потеряв равновесие, секретарь Искосола тяжело плюхнулся на сиденье.

Стрелки захохотали, засвистели.

Покачиваясь и расплескивая лужи, бричка скрылась за поворотом.

По команде Вайняна полк снова двинулся на Венден. Шли без остановок и к утру добрались до города. В 10 часов утра, под звуки «Интернационала», полк вступил на площадь у лютеранской церкви.

Древний уездный город преобразился: над пожарной каланчой, училищем и водокачкой весело заколыхались красные флаги. И все жители вышли на улицу — встречать своих. Устьдвинцы заняли станцию и телеграф. В полдень в город вступил 3-й Курземский полк. И стал Венден первым городом Латвии, в котором восторжествовала Советская власть. Фабрициус верил, что отсюда начнется победоносное шествие революции по всем городам и хуторам Латгалии (восточная часть Латвии, не захваченная германскими войсками). И придет она, непременно придет и в его родные места — в Вентспилсский уезд…

Вечером Лейманиса и Фабрициуса вызвали на расширенное совещание Исколастрела (Исполком объединенного Совета латышских стрелковых полков). Председательствующий — комиссар латышских стрелков, председатель Военно-революционного комитета 12-й армии большевик Семен Михайлович Нахимсон сообщил о том, что штаб 12-й армии в Валке собирается отправить в поход на красный Петроград три кавалерийские дивизии, дивизион бронемашин и отборные ударные батальоны. Подготовкой руководит командир 12-й армии генерал Юзефович — верный союзник Керенского. Необходимо как можно скорее ликвидировать контрреволюционный центр в Валке, спасти красный Петроград.

— У кого будут конкретные предложения по этому вопросу? — спросил Нахимсон.

Представитель 3-го Курземского полка Карл Поэма предложил:

— Пошлите в Валк[1] наш полк. Мы там сразу наведем порядок.

Нахимсон покачал головой:

— Первый и третий полки нужны здесь. Седьмой полк мы направляем в Вольмар.

Член ревкома большевик Александр Васильев посоветовал двинуть в Валк 436-й Новоладожский полк.

— На ваш полк вполне можно положиться, — поддержал его Нахимсон. — Однако в случае столкновения с контрреволюционными частями силы окажутся неравными. Нужен хотя бы еще один боеспособный полк.

Наступила пауза, затяжная и томительная.

— Есть такой полк! — вдруг радостно воскликнул Ян Фабрициус. — Это шестой Тукумский. Он стоит в резерве.

— Не подойдет! Там офицеры ненадежные, — возразил председатель ревкома Юрий Чаринь.

— Но решающее слово принадлежит стрелкам. Они арестуют офицеров, которые не подчинятся приказу ревкома. Кто не с нами — тот против нас!

Нахимсон посмотрел на часы, подытожил:

— Медлить нельзя. Надо согласиться с мнением товарища Фабрициуса. У нас нет выбора. Мы не можем снять ни одного солдата с боевых позиций. Полагаю, что переход тукумцев из Лимбажи в Валк благотворно скажется на состоянии полка, поможет очистить его от затаившихся враждебных элементов.

— Ну что ж, пошлем шестой Тукумский, — согласился Чаринь.

События развивались именно так, как предполагал Ян Фабрициус. Стрелки 6-го Тукумского латышского полка арестовали офицеров, отказавшихся выполнить приказ ревкома. Той же ночью тукумцы и новоладожцы отправились в поход и на рассвете с трех сторон вступили в Валк. Без потерь удалось арестовать штаб 12-й армии и обезоружить воинские части, подготовленные для переброски на красный Петроград.

Узнав об этом, Лейманис сказал Фабрициусу:

— А ты не ошибся в тукумцах, Ян. Большое дело сделали: контрреволюционеров арестовали! Да и вся дорога от Вендена до Валка теперь в наших руках.

Фабрициус озабоченно произнес:

— Надо, чтобы вся Двенадцатая армия была в наших руках. До единого солдата предана Советской власти. Эта задачка, сам понимаешь, куда сложнее. И решать ее нам, большевикам.

Зазвонил телефон. Лейманис, поговорив с кем-то, повернулся к Фабрициусу:

— Тебя просят выступить на митинге в третьем Курземском. Сегодня в шесть часов.

— Передай — приду.

Готовясь к выступлению, Фабрициус внимательно прочитал сообщения, напечатанные в «Правде» и «Известиях». Солдаты все хотят знать и вопросы задают такие трудные, что не знаешь, как и ответить. Сейчас все говорят о демобилизации армии. Многие считают так: раз принят Декрет о мире, значит, можно разъезжаться по домам. И очень трудно убедить измученных, истосковавшихся по семьям фронтовиков, что, пока мир с Германией не заключен, надо здесь, на рижских позициях, защищать красный Петроград. Власть взяли быстро и легко, куда труднее будет ее отстоять…

6 января 1918 года Яна Фабрициуса вызвали в исполнительный комитет Совета солдатских депутатов 12-й армии.

Новый председатель Искосола Семен Нахимсон радостно приветствовал его:

— Поздравляю! Латышские стрелки выбрали вас делегатом на Третий Всероссийский съезд Советов. Вот документы, а сухой паек на неделю получите в полку. Постарайтесь запомнить самое главное. Вернетесь— расскажете товарищам о съезде.

— А куда я должен явиться? Впервые еду в Петроград.

— В Смольный. Там зарегистрируетесь. А потом зайдите к землякам в сводную латышскую роту, охраняющую Смольный. В Питере передайте привет нашим товарищам — членам ВЦИКа Петру Стучке и Карлу Петерсону…

Шагая по хмурым, малолюдным улицам столицы, Ян Фабрициус своими глазами увидел, как тяжело живется петроградцам. У булочных стояли закутанные в платки дети, побелевшие от инея старики, угрюмые, словно окаменевшие женщины. Ждали хлеба. Трамваи не ходили — не хватало электрического тока. У рекламных щитов и заборов нанесло целые сугробы снега, — видно, убирать некому. И все-таки город был прекрасен…

У Смольного остановил патруль. Ладно пригнанная форма, высокие хромовые сапоги. Патрульные перекинулись между собой несколькими фразами. Да ведь это же латышские стрелки! Старший патрульный прочел предъявленный документ, улыбнулся:

— Свой… Где остановились, товарищ Фабрициус?

— Только что с поезда.

— Как встанете на учет, приходите к нам в сводную смольнинскую роту погреться. Да и койка найдется…

В комнате, где помещалась Мандатная комиссия, делегат латышских стрелков получил анкету. На первые вопросы ответил быстро: «Родился 26 июня 1877 года. Латвия — Курляндия, имение Злекас, хутор Вангстребеи».

В графе, где надо было указать партийную принадлежность и время вступления в партию, написал: «С апреля 1903 года в РСДРП(б)».

Поморщился, вписав в анкету слово «холост». Вот ведь как сложилась жизнь: сорок первый год идет, а все еще не нашел невесты. Давным-давно была на примете в Виндаве миловидная, рослая, веселая девушка. Нравились друг другу. Встречались. И в праздничный, хмельной день Лиго она надела на голову жениха дубовый венок и поцеловала при всех. А вот свадьба не состоялась. Жениха арестовали. Сослали. Два года ждала… и вышла замуж за другого…

Следующий вопрос: «Служба в армии» — заставил задуматься, вспомнить прошлое. Да, проходил действительную службу. Когда? День призыва запамятовал. Пожалуй, в середине августа 1898 года это было. Запомнился пожилой, сутулый, худенький врач. Проверив сердце и легкие, хлопнул ладонью по широкой груди новобранца и восхищенно воскликнул: «Какой богатырь! В гвардию его. Непременно в гвардию!» И направили в Варшаву — в лейб-гвардии Литовский полк 3-й гвардейской дивизии. Служил усердно. Особенно преуспел в огневой подготовке. На полковом празднике занял первое место в стрельбе из винтовки. Перед строем всех шестнадцати рот победителю вручили подарок. После этого был произведен в старшие унтер-офицеры…

Фабрициус заполнил анкету, отдал дежурному, а тот выдал ему два талона: на обед и ужин.

В комнату вошел невысокий, худощавый человек в кожаной куртке. Бледное узкое лицо, пенсне на шнурке, курчавые волосы — облик этого человека показался Фабрициусу очень знакомым. Конечно же он встречался с ним в ссылке! Это товарищ Андрей, он же Яков Михайлович Свердлов. К нему довелось однажды ездить на лыжах в Максимкин Яр, чтобы передать партийную почту и сообщить о том, что политические ссыльные требуют освобождения Свердлова из студеного, гиблого Максимкина Яра. Фабрициус не осмелился напомнить Якову Михайловичу о той давней встрече, но тот подошел, пожал руку:

— Здравствуйте! Вспомнил, да-да, вспомнил, где мы встречались с вами и о чем говорили, а вот фамилию позабыл.

— Медвежатник. Вечный ссыльный. Фабрициус.

— Фа-бри-ци-ус, — улыбаясь повторил Яков Михайлович. — Ус, ус. Усы у вас выдающиеся, великолепные. Вот по ним и запомнил вас. Скажите, откуда прибыли и чем занимаетесь?

— Из двенадцатой армии. Помощник командира взвода. Немного работаю в полковом комитете.

— Весьма рад, что встретил вас. А где остановились?

— У товарищей из смольнинской роты.

— Вот и хорошо. А питаться будете в нашей столовой. Однако должен предупредить: харчи у нас скудноватые, в чем вы сейчас и убедитесь… Пойдемте…

…III съезд Советов открыл председатель ВЦИК Я. М. Свердлов. Сводный оркестр моряков-балтийцев заиграл «Интернационал». Все встали. С трудом сдерживая волнение, Ян Фабрициус пел вместе со всеми, и знакомые слова звучали как клятва:

Вот они здесь, вокруг, — те, «кто был ничем». И собрались в том самом зале, в котором заседали некогда члены царской Государственной думы — помещики, капиталисты. А сейчас рядом с народными комиссарами сидят рабочие и крестьяне, солдаты и матросы. Народ и власть едины. Отсюда и слово великое — народовластие.

Фабрициус внимательно слушал выступления, и они показались ему празднично-торжественными. Запомнился заокеанский журналист Джон Рид. Он заявил с трибуны съезда о том, что, возвращаясь в страну закоренелой реакции и господства капитализма — Америку, черпает глубокое удовлетворение в сознании, что победа пролетариата в одной из могущественных стран не сон, а действительность. Отныне буржуазия увидела всю мощь, силу и непобедимость революционного движения, которое никакими репрессиями не может быть сломлено. Джон Рид обещал, что расскажет американским рабочим обо всем, что делается в революционной России, и это, несомненно, вызовет у них живейший отклик.

И еще один оратор взбудоражил всех сидящих в зале — матрос Анатолий Железняков. Широкоплечий, обветренный, охрипший от стужи и митингов балтиец произнес горячо и взволнованно:

— У революционной армии и флота, у всех «чернорабочих революции» еще не заржавели винтовки и хватит силы для того, чтобы довести революцию до конца и одержать победу над капиталом!

Фабрициус давно уже обратил внимание на группу делегатов в серых шинелях, сидевших впереди него Оттуда донеслось:

— Да здравствует революционный флот!

Анатолий Железняков улыбнулся и громко провозгласил:

— Да здравствует непобедимая революционная армия рабочих и крестьян!

В ответ раздались аплодисменты.

Сидевший рядом с Фабрициусом старый большевик, латышский стрелок, член ВЦИК второго созыва Карл Петерсон тихо сказал:

— Знаешь, это тот самый Железняков, который «распустил» учредилку…

На следующий день Ян Фабрициус впервые увидел и услышал Ленина. Владимир Ильич появился в зале, когда Я. М. Свердлов зачитывал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». По рядам волной прокатилось: «Ленин! Ленин!» — и все сразу же встали и дружно, громко зааплодировали. Смущенный Владимир Ильич недоуменно пожал плечами, махнул рукой Свердлову и сел в первом ряду.

Свердлов закончил чтение декларации и делегаты одобрили каждый ее пункт. А затем слово для доклада о деятельности Совета Народных Комиссаров было предоставлено В. И. Ленину. И снова делегаты тепло приветствовали его. Долго не смолкали аплодисменты, и он долго не мог начать речь, улыбался, озабоченно потирал высокий лоб, всматривался в радостные лица. Наконец укоризненно покачал головой, вытащил из жилета часы и показал делегатам. И они успокоились.

Ян Фабрициус подался вперед, стремясь лучше рассмотреть вождя и услышать каждое его слово. Владимир Ильич говорил просто, словно беседовал с друзьями. Он напомнил о том, что Советская власть живет уже 2 месяца и 15 дней — на 5 дней больше Парижской коммуны, и находится в гораздо более благоприятном положении.

Парижские пролетарии «не имели аппарата, их не поняла страна, — мы сразу же опирались на Советскую власть и поэтому для нас никогда не было сомнения в том, что Советская власть пользуется сочувствием и самой горячей, самой беззаветной поддержкой гигантского большинства масс, и что поэтому Советская власть непобедима».

Фабрициус заметил, как наполнился вдохновенной силой голос Ленина, когда он заговорил о первых победах в гражданской войне, которые достигнуты Советской властью потому, «что с самого начала она стала осуществлять исконные заветы социализма, последовательно и решительно опираясь на массы, считая своей задачей самые угнетенные, забитые слои общества пробудить к живой жизни, поднять к социалистическому творчеству. Вот почему старая армия, армия казарменной муштровки, пытки над солдатами, отошла в прошлое. Она отдана на слом, и от нее не осталось камня на камне».

А затем Ленин рассказал случай, который пробудил у Фабрициуса воспоминания детства. Владимир Ильич вспомнил знаменательный разговор пассажиров в вагоне поезда Финляндской железной дороги, свидетелем которого он был. Старушка-финка сказала: «Теперь не надо бояться человека с ружьем. Когда я была в лесу, мне встретился человек с ружьем, и вместо того, чтобы отнять от меня мой хворост, он еще прибавил мне». И эта старая женщина показалась Фабрициусу очень похожей на его мать, Грету Фабрициус, которая боялась ходить в соседний лес барона Бера и даже за лекарственными травами бегала тайком.

На серьезные размышления натолкнул Фабрициуса вывод Ленина, сделанный в связи с рассказанным случаем. Народные массы «говорят себе: теперь не надо бояться человека с ружьем, потому что он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров», — подчеркнул Владимир Ильич.

Ведь это о нем, Яне Фабрициусе, о его товарищах по полку говорит Ленин. Это они теперь защищают трудящихся, их революционные завоевания. Кто, как не они, должны влиться в новую, революционную армию, Красную Армию, которая начинает формироваться!..

В ночь на 19 января состоялось заключительное заседание съезда. На нем был оглашен проект «Основного закона о социализации земли». Фабрициус уже был знаком с ним, так как присутствовал на его обсуждении большевистской фракцией съезда. Бывший батрак Ян Фабрициус без всяких колебаний поддержал этот закон. Отныне право пользоваться землей принадлежит лишь тем, кто обрабатывает ее собственным трудом. Справедливость торжествует! Отец, мать и его братья получат пашню и луга в вотчине барона Бера. И не только в Курляндии, а всюду крестьяне обрадуются этому закону и скажут спасибо Советской власти, безвозмездно передавшей в их пользование самое дорогое — землю-кормилицу.

Председательствующий Я. М. Свердлов внес предложение принять проект без прений. Против выступили правые социалисты-революционеры, но они оказались в ничтожном меньшинстве…

В зале наступила особенная тишина, когда Я. М. Свердлов стал называть фамилии тех, кто вошел в новый состав Центрального Исполнительного Комитета. Первым был назван Ленин, затем его верные ученики и соратники: Свердлов, Дзержинский, Луначарский, Петровский, Фрунзе…

Делегат от латышских стрелков невольно вздрогнул, когда с трибуны назвали: «Фабрициус». И не поверил: неужели его выбрали в члены правительства? Ведь никаких особых заслуг у него нет…

Раздумья прервали аплодисменты. Фабрициус поднял голову и увидел на трибуне Ленина. Он произнес надолго запомнившиеся слова:

— Товарищи, перед закрытием Третьего съезда Советов следует с полным беспристрастием установить ту историческую роль, которую сыграл этот съезд в истории международной революции, в истории человечества. Можно сказать с неоспоримым основанием, что Третий съезд Советов открыл новую эпоху всемирной истории, и ныне, в условиях мировой революции, все значение этого съезда начинает сознаваться все более и более. Этот съезд, закрепивший организацию новой государственной власти, созданной Октябрьской революцией, наметил вехи грядущего социалистического строительства для всего мира, для трудящихся всех стран.

Ян Фабрициус слушал и думал о том, что ему, сыну батрака, посчастливилось участвовать в утверждении важнейших политических документов: «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», «Основного закона о социализации земли», постановления об основных положениях Конституции РСФСР и резолюции, одобряющей деятельность Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров. И вместе с чувством гордости появилось чувство повышенной ответственности за претворение в жизнь всех принятых решении. Именно к этому призывает делегатов Ленин:

— Вы разойдетесь по местам и приложите все силы к организации, закреплению нашей величайшей победы.

Делегаты встали и овацией подтвердили готовность отдать все силы во имя победы.

Свердлов объявил III съезд Советов закрытым…

Из Таврического дворца Ян Фабрициус вышел вместе с земляками — членами ВЦИК — Петром Стучкой, Карлом Петерсоном и Робертом Эйдеманом. Под сапогами звонко хрустел свежий снег. Женщина, закутанная вязаным платком, расклеивала какие-то небольшие объявления. Подошли вплотную, прочли:

«Извещение от Совета Народных Комиссаров.

По техническим условиям хлебный паек может быть увеличен до 1/2 фунта только с 21 января. 19 и 20 будет выдано по-старому, т. е. 1/4 фунта.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)…»

Фабрициус надвинул на лоб папаху, угрюмо сказал:

— Тяжело, очень тяжело Владимиру Ильичу подписывать такой документ, а надо…

— Да, необходимо. Мир и хлеб — это вопросы жизни и смерти, — тихо произнес Стучка.

Где-то близко, должно быть на Шпалерной улице, грохнул выстрел. И еще один. Земляки переглянулись. Бывший прапорщик Роберт Эйдеман определил:

— Револьверные. Странно. В центре города.

— Бандиты развелись повсеместно, — сказал Карл Петерсон, поправляя теплый шарф на больном горле. — Так что учтите — нужно всегда иметь при себе оружие… Всегда!

…Днем 19 января Ян Фабрициус собрал мешок, почистил винтовку и простился с приютившими его товарищами из сводной смольнинской роты. Только собрался уходить, как зазвонил телефон. Командир роты Ян Петерсон, переговорив с кем-то, повернулся к Фабрициусу:

— Ян, тебя вызывают к товарищу Свердлову. Фабрициус поспешил к Председателю ВЦИК. Яков Михайлович поздоровался, спросил:

— Чем занимаетесь?

— Собираюсь в дорогу. В свой полк.

— Ну что вы Дорога отменяется. Мы ввели вас в расширенный состав пленума ВЦИК и определили в военную секцию. Не удивляйтесь. Вас рекомендовали авторитетные латышские товарищи. Вот документы по формированию Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Ознакомьтесь и приступайте к работе.

Фабрициус взял тощую папку, сел на стул.

— Не здесь, — остановил Свердлов. — Ваше служебное место в сороковой комнате Таврического дворца. Там есть стол, а все остальное добывайте сами. По всем деловым вопросам обращайтесь к члену Всероссийской коллегии по формированию армии Николаю Ильичу Подвойскому, а в его отсутствие — к Константину Александровичу Мехоношину или Валентину Андреевичу Трифонову. Это очень опытные товарищи, и я надеюсь, что вы с ними быстро сработаетесь.

Зазвонил телефон. Свердлов снял трубку. Фабрициус растерянно произнес: «Так я пойду», — и торопливо вышел из комнаты. Какая крутая и неожиданная перемена! Подумать только: старший унтер-офицер введен в военную секцию Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и должен отвечать за формирование новой армии! Какая огромная ответственность! А военного образования и опыта нет. Однако не пойдешь и не скажешь: не могу, товарищ Свердлов, освободите. Ведь он сказал, как приказал: «Ознакомьтесь и приступайте к работе».

В сороковой комнате стояли три новых, пахнущих сосной стола и три мягких стула. Фабрициус выбрал самый прочный стол. Раскрыл папку. В ней было несколько документов: два декрета Совнаркома, принятые 15 января, и знакомое Яну Фабрициусу Обращение III Всероссийского съезда Советов к трудовому казачеству.

Фабрициус трижды прочел Декрет об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Обдумал каждый пункт. Усвоил главное: новая армия строится на добровольных началах. Для ее организации отпускается 20 миллионов рублей. Сумма крупная, но ведь и армия нужна огромная. Пожалел о том, что в папке не оказалось инструкций и конкретных заданий. Решил — последуют позже.

Уже стемнело, когда Фабрициус спохватился, что он сегодня еще не обедал. Да и поужинать, пожалуй, не удастся. Сухой паек еще вчера кончился, а в смольнинской сводной роте скорее всего считают, что он выбыл по месту службы. Да, надо сообщить в 1-й Усть-Двинский полк, что выехать не может, так как выполняет поручения ВЦИК, и, конечно, рассказать, как прошел съезд. Ведь обещал.

Спрятав папку в ящик стола, Фабрициус пошел к латышским стрелкам. Может, что-нибудь осталось у них на кухне.

Командир роты Ян Петерсон встретил Фабрициуса вопросом:

— Ты где пропадал и отчего такой грустный?

— С сего дня служу в военном отделе ВЦИКа. А грустный оттого, что чертов живот пищи требует. Не осталось ли чего… на зубок?

— Поздравляю с повышением! — улыбнулся Петерсон и двумя руками потряс ручищу Фабрициуса. — Как же такое начальство да не покормить!

— Слушай, перестань насмешничать!

— Подожди, подожди, скоро генералом будешь, — не унимался Петерсон.

— Да ты вроде моей мамаши. Когда я вернулся из Варшавы в новенькой форме лейб-гвардейца, она очень обрадовалась и долго ходила вокруг и приговаривала: «Ну форменный генерал. Как есть генерал». Обиделась, когда я сказал, что всего-навсего старший унтер-офицер. Мои погоны спрятала в сундук и задумчиво так произнесла: «Тебе форма к лицу. И ростом вышел. Я-то знаю: будешь генералом…»

— Вот ее предсказание понемножку и сбывается. Ладно, пойдем к повару.

Усталый повар показал на пустой котел:

— Если бы чуть пораньше пришли… выкроил бы порцию.

— А что это в кастрюльке? — спросил Петерсон.

— Оставил двум патрульным… Да вот пока не вернулись…

— Как это понимать?

— Ну как не возвращаются… Может, ранены, а может, и наповал…

— Разберусь. А сейчас покорми товарища Фабрициуса.

— Не надо, — отказался Фабрициус. — Патрульные должны вернуться.

Петерсон посмотрел на часы, сказал с горечью:

— Поздно… Вероятно, что-то случилось. Ешь, Ян, пока дают…

— А как завтра быть с товарищем Фабрициусом? — спросил повар.

— Кормить! Я договорюсь о пайке с комендантом Мальковым, — ответил Петерсон и ушел.

Фабрициус как-то незаметно съел всю кашу, но голода не утолил. Попросил кипяточку, посочувствовал повару:

— Трудная у тебя должность, кормилец. Ведь небось все добавки просят?

— Вначале просили и, если не давал, бранились, а теперь смирились. Поняли…

Фабрициус вернулся к командиру роты, спросил:

— Ну, как с патрульными?

— Наводим справки в больницах и моргах. Пока не обнаружили…

— Дезертирство исключено. Значит, нападение?

— И не первое. Двадцать девятого ноября мы поехали, чтобы арестовать вожаков кадетов. На обратном пути нас внезапно обстреляли. Двух убили, а меня тяжело ранили в грудь. Привезли сюда чуть живого. Нужна срочная операция, а врача нет. Комендант Мальков доложил Ленину. И Владимир Ильич приказал незамедлительно отыскать и привезти лучших хирургов. Вот так и спас мне жизнь…

На другой день Ян Фабрициус направился во Всероссийскую коллегию по организации армии.

Народный комиссар по военным делам Николай Ильич Подвойский встретил его радушно:

— Рад лично познакомиться с вами, товарищ Фабрициус. Я, знаете ли, запомнил вас по выступлениям на солдатской секции ВЦИКа. Сейчас, к сожалению, не могу уделить вам должного внимания, так как меня только что вызвал Бонч-Бруевич.

— Приду завтра.

— Нет, нет!..

Подвойский подошел к соседнему столу, попросил:

— Валентин Андреевич, примите, пожалуйста, товарища Фабрициуса, — и быстро удалился.

Валентин Андреевич протер платком очки, показал на стул, отрекомендовался:

— Член Всероссийской коллегии по организации новой армии Трифонов. Чем могу быть полезен?

Фабрициус на глаз определил возраст собеседника: около тридцати будет. В армии не служил: близорук; так какая же от него польза в коллегии? Однако по декрету Ленина назначен, — значит, государственный человек.

И, прервав затянувшуюся паузу, Фабрициус попросил:

— Познакомьте меня, пожалуйста, с формированием воинских частей Красной Армии.

Трифонов придвинул к себе какую-то таблицу, сказал:

— Хвалиться пока нечем. Недавно создали отряд особого назначения для поддержания порядка здесь, в столице. Сейчас командующий Петроградским военным округом Еремеев формирует первый корпус Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

— Мне кажется, ваши сведения недостаточно точны Еще в начале января четыре полка новой армии сформированы в районе рижских позиций. И еще следует приплюсовать к числу первых частей Красной Армии девять латышских полков.

— Оказывается, вы осведомлены лучше меня. А вот как вы считаете: устоят ли на боевых позициях новые полки, сформированные из солдат старой армии, если вдруг нажмут немцы?

Вопрос оказался трудным, и Фабрициус ответил не сразу:

— Вступали-то они добровольно. Но все-таки есть сомнения. Истосковались мужики по дому, по земле. По весне как бы не разбежались… Вот если бы к фронтовикам добавить красногвардейцев из партийцев. Как цемент…

— Вот-вот, как цементирующий состав. Только красногвардейцев у нас под рукой маловато осталось Изрядно поредел питерский рабочий класс.

— Может, я ошибаюсь, но сильно тревожусь: упущен момент. Надо было формировать нашу новую армию сразу после разгрома керенщины. И по всей России. Ведь воевать долго придется. Внутри поднимаются сволочи. Да и снаружи полезут…

— Все куда сложнее и труднее, чем нам кажется. Придет время — историки разберутся… А нам нужно думать о том, как быстрее создать нашу армию.

Трифонов выжидающе посмотрел на собеседника. Фабрициус промолчал. Тогда Валентин Андреевич стал рассказывать о том, как идет вербовка по районам Петрограда. Он был особенно озабочен тем, что недостаточно активно ведется отбор в запасных полках опытных унтер-офицеров, которые могли бы после краткосрочных курсов стать взводными и ротными командирами.

Разговор стал совсем дружеским, когда выяснилось, что оба побывали в ссылке и когда-то шли одним этапом…

В тот же день Фабрициус познакомился с командующим Петроградским военным округом Константином Степановичем Еремеевым. От него узнал, что уже формируются пехотные батальоны, артиллерийские батареи, кавалерийские эскадроны и обозы, которые войдут в 1-й корпус Красной Армии. Измученного, худого (в чем душа держится) командующего непрерывно отвлекали телефонные звонки, и цифровые данные Фабрициус так и не собрал. Однако уяснил: пока нет ни одного полка полного состава. И Фабрициус сделал для себя вывод: надо заняться районными вербовочными комиссиями. От них зависит комплектование частей и специальных команд.

За пять дней Фабрициус побывал во всех районных Советах Петрограда. Убедился в том, что вербовочные комиссии созданы, но работают скверно. В Невском районе ограничились сбором резолюций, одобряющих Декрет об организации РККА. На Васильевском острове выявлено всего 153 добровольца. Председатель вербовочной комиссии Нарвского района похвалялся, что на «Скороходе» в Красную Армию вступают 5400 человек. Фабрициус усомнился в реальности столь внушительной цифры и поехал на фабрику. Оказалось, что переписали всех участников митингов, проголосовавших за создание новой армии, — и мужчин, и женщин, и подростков. Фабрициус попросил председателя заводского комитета отобрать только здоровых, способных нести военную службу парней, а из молодых работниц организовать санитарный отряд.

На Выборгской стороне в работе вербовочной комиссии активно участвовала секретарь райкома, в прошлом профессиональная революционерка, Евгения Егорова, она же Марта Лепинь, из Руиены. Она сообщила Фабрициусу, что от их района в Московские казармы отправлены две роты добровольцев. Поблагодарив землячку, Фабрициус решил посмотреть, чем занимаются новобранцы.

В казармы прошел беспрепятственно. В холодном учебном зале инструктор объяснял взаимодействие частей затвора винтовки. Вокруг него толпились будущие стрелки.

Фабрициус отозвал в сторону молоденького красноармейца и спросил:

— Что вы усвоили, товарищ?

— У меня рост подкачал. Не вижу, что там показывают.

— А еще чем вы занимаетесь?

— Проводится час политграмоты. А вот строевой подготовки еще не было. Командиров-то нет.

— Пришлем командиров, — пообещал Фабрициус и вышел из казармы.

Вспомнил разговор с Трифоновым и убедился в правоте его совета: «Необходимо скорее отбирать унтер-офицеров в запасных полках столичного гарнизона. Среди них есть опытные, знающие военное дело младшие командиры. Нельзя медлить: ведь идет демобилизация пятнадцати возрастов старой армии. Унтер-офицеры могут разъехаться по домам». Фабрициус заторопился в Смольный. Решил зайти прямо к Свердлову. Повезло: у Якова Михайловича никого не было.

— Заходите, заходите, товарищ Медвежатник, — близоруко щурясь, сказал Свердлов. — А вы заметно похудели: харчей мало, а забот много.

— Заботы и привели к вам, Яков Михайлович. — И Фабрициус рассказал о том, как выполняется Декрет о создании Красной Армии. Невесело подытожил:

— Мир еще не заключен, и если немцы двинутся в наступление, то Петроград прикрыть, скажу прямо, нечем. Старую армию распускаем, а новой-то ведь нет…

На бледном, усталом лице Свердлова появились красные пятна. Строго спросил:

— А что вы конкретно предлагаете?

— Надо по-другому организовать деятельность вербовочных комиссий. Меньше митинговать, больше заниматься конкретной разъяснительной работой среди трудящихся. Скорее и как можно больше готовить инструкторов из бывших унтер-офицеров. И еще, — Фабрициус замялся, — надо как-то поднять весь народ, обратиться к нему за помощью…

— Ну что ж, надо подумать, как это сделать. Например, провести день Красной Армии… — задумчиво сказал Свердлов и тут же крупно написал на листке: «В воскресенье 28 января провести день Красной Армии». Посмотрел на часы, покачал головой: — Как быстро летит время! Ваши соображения считаю весьма полезными. Прошу вас изложить их письменно и вручить эту записку товарищу Подвойскому. Кроме того, подготовьтесь к выступлению на митинге двадцать восьмого января. Свяжитесь с Алексеем Ивановичем Окуловым. Он опытный пропагандист и агитатор, прекрасный оратор и рад будет помочь вам.

Фабрициус встал:

— Слушаюсь! Разрешите идти.

— Ну зачем же так официально, — улыбнулся Свердлов. — Желаю успеха! А сейчас советую вам отдохнуть, выспаться…

В воскресенье 28 января 1918 года по всем районам Петрограда прошли массовые митинги. На них выступали М. И. Калинин, А. В. Луначарский, В. И. Невский, Н. И. Подвойский, П. Е. Дыбенко, А. И. Окулов, В. А. Трифонов, А. И. Слуцкий, К. С. Еремеев. Они призывали собравшихся всемерно поддерживать Рабоче-Крестьянскую Красную Армию и вступать в ее ряды.

Ян Фабрициус выступал в кинотеатре «Жар-птица». В зале собрались живущие поблизости рабочие Нарвской заставы. Речь Фабрициуса была короткой, но яркой и убедительной — больше половины присутствующих вступили в Красную Армию.

На следующий день в казармы Новочеркасского, Московского и Преображенского полков пришло такое пополнение, которое позволяло полностью укомплектовать шесть батальонов 1-го корпуса. Особенно радовало, что в новую армию добровольно вступили и некоторые бывшие унтер-офицеры, которых можно ставить на должности командиров взводов и рот.

Как-то в разговоре с Фабрициусом Еремеев посетовал, что приходится приспосабливать для Красной Армии старые уставы, наставления и руководства, так как ничего другого нет. Этот разговор невольно подтолкнул Фабрициуса к осуществлению давнего замысла — заняться изучением военного дела. В книжных магазинах на Литейном он купил подержанные уставы и руководства. Удалось также приобрести две тоненьких книжки: А. В. Суворова «Наука побеждать» и М. И. Драгомирова «Начальник и подчиненные». Их прочитал в первую очередь и нашел много поучительного. Кое-что не понял и обратился за разъяснениями к своим новым друзьям, членам ВЦИК — Роберту Эйдеману и Алексею Окулову. Слушая их, восхищался и завидовал: «Какие они образованные, сколько книг прочитали!» Завидовал и учился у них.

Иногда (очень редко) Ян Фрицевич выкраивал время, чтобы написать обстоятельное, серьезное письмо своей родственнице, Эмме Германовне Фабрициус. От нее получал добрые письма и пылкие наивные стихи, под которыми стояла подпись «Талрита» («Утренняя заря»). Во второй половине февраля Фабрициус отправил Эмме-Талрите большое письмо:

«Приветствую многоуважаемую родственницу! Прошу передать привет Вашим родным…

Мы давно уже не воюем. Теперь производится полная демобилизация старой армии. Латышские стрелки вступили в Красную Армию и поехали в глубину России воевать со слугами контрреволюции. Если бы они этого не сделали, контрреволюционные силы со временем проглотили бы Прибалтику.

Латышские стрелки должны были выехать на помощь своим русским товарищам. Если в Петрограде и в Москве буржуи успели бы взять верх над рабочими, солдатами и крестьянами, тогда господа по всей России ввели бы для малых народов еще более страшные порядки, чем были при кровожадном царе Николае. Поэтому всем российским народностям надо бороться сообща… с всемирным врагом — империалистической буржуазией.

Нам надо сражаться до Победы…

Я теперь работаю в Петрограде — в Центральном Исполнительном Комитете… Очень много работы… В Исполнительном Комитете теперь так много работы, что прямо не знаю с чего начинать. Я имел право поехать домой. Ведь все мои одногодки разъехались из армии, а я остался, как избранный на государственную службу. Я послал письмо своим в Курляндию, но до сих пор ответа не получил.

У нас в Петрограде очень мало хлеба. Надо жить в полуголоде».

…В полдень 18 февраля в военный отдел ВЦИК вбежал Алексей Окулов и, задыхаясь от волнения, сообщил:

— Германские войска начали наступление… по всему фронту…

— Не может быть! — не поверил Фабрициус. — Ведь шли переговоры о мире.

— Переговоры слишком затянулись. Немцы выбрали самый подходящий момент: когда проходит демобилизация пятнадцати возрастов русской армии.

— Теперь всех надо ставить в строй. Всех способных держать винтовку.

— Я иду к Свердлову. Он сейчас должен вернуться с экстренного заседания ЦК.

И Окулов торопливо вышел.

Фабрициус прижал ладони к ноющим вискам.

Какая страшная новость! По дорогам родной Латвии идут немецкие полки. И некому их остановить… Латышские стрелки переброшены на внутренние фронты… Германские войска рвутся к Петрограду. Надо во что бы то ни стало задержать их.

Фабрициус поспешил в штаб округа.

Еремеев сидел у развернутой карты. Увидев Фабрициуса, он озабоченно сказал:

— Вот прикидываю, где встретить врага.

— Думаю, что немцы пойдут вдоль железных дорог. На нашем, петроградском направлении самая важная станция — Псков. Если там не остановим — через три дня будут в Питере.

— Ты, пожалуй, прав: надо бить под Псковом. Туда и двинем батальоны первого корпуса. Жаль — маловато активных штыков.

— Пошлем рабочие отряды. На какой пункт их направлять?

— В Смольный. Как в Октябре…

Фабрициус поехал на Нарвскую заставу. В райкоме партии шло совещание: обсуждали, что в первую очередь предстоит сделать в связи с наступлением немцев. Фабрициус от имени ВЦИК предложил немедленно приступить к организации сводного отряда. Тут же выбрали мобилизационный штаб во главе с болыпевиком-путиловцем Анатолием Богдановым…

Лишь поздней ночью Фабрициус вернулся к себе, в казармы смольнинской роты.

Утром Фабрициуса разбудил тревожный шум. Прислушался к возбужденным возгласам и понял: стрелки собираются на фронт. Комиссар отряда Эдуард Озол пытается успокоить их, но голос его тонет в общем гуле…

Подозвав Озола, Фабрициус посоветовал ему:

— Надо собрать партийцев. И пусть они…

Озол перебил:

— И партийцы мешки собирают. Никто не убедит их, что они не правы. Их тоже понять надо… Не на свадьбу торопятся…

— Вот если бы Ленин выступил перед стрелками, он бы убедил их, — уверенно заявил Фабрициус.

— Ему не до нас. За всю Россию отвечает…

— Я доложу Свердлову и попрошу передать нашу просьбу Владимиру Ильичу.

Свердлов спокойно выслушал сбивчивый рассказ Фабрициуса, покачал головой:

— Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить! Латышские стрелки очень нужны здесь. Вопрос весьма серьезный, и я незамедлительно переговорю с товарищем Лениным. Хотя момент крайне неподходящий, — Свердлов посмотрел на часы и предупредил: — Сегодня вечером вы должны быть на объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа. Вопрос важнейший — заключение сепаратного мира с Германией…

В этот день Фабрициус побывал на Выборгской стороне. Так же, как и вчера, он прежде всего зашел в райком. Секретарь райкома Евгения Егорова, решительно отложив текущие дела, занялась самым главным — организацией рабочих отрядов. К вечеру собрали два небольших, но хорошо вооруженных партизанских отряда.

Усталый Фабрициус вернулся в Таврический дворец вечером. Успел как раз к началу объединенного заседания фракций большевиков и левых эсеров. Я. М. Свердлов предоставил слово Председателю Совнаркома В. И. Ленину.

Сидевший в первом ряду Ян Фабрициус заметил, что Владимир Ильич заметно похудел, резко обозначились скулы и запали глаза. Вероятно, мало спит и совсем не отдыхает. А говорит как всегда — очень просто и убедительно. Ленин глубоко уверен: необходимо немедленно заключить мир, так как немцы движутся по всему фронту сплошной массой и оказать сопротивление миллионному натиску мы не в состоянии.

Кажется, правдивее и яснее не скажешь, однако сидящие на правой стороне зала левые эсеры мешают оратору выкриками с места, называют этот мир немыслимым, предательским и грабительским. Ленин не отвечал на реплики, приводил неопровержимые доводы и решительно предупреждал о грозящей опасности самому существованию Советской власти.

Совещание закончилось ночью. Никаких решений принято не было. Рядовой большевистской партии Ян Фабрициус воспринял это бурное заседание как своеобразную разведку, которая выяснила силы противников и союзников Ленина в борьбе за немедленный мир — в борьбе тяжелейшей, так как не было единства в самой большевистской фракции ВЦИК. Впервые Фабрициус увидел и услышал так называемых «левых коммунистов», ратующих за «революционную войну» с кайзеровской Германией и не желающих понять ту истину, что воевать некому…

…После завтрака к латышским стрелкам пришел комендант Смольного Павел Мальков и громко объявил:

— Все свободные от наряда, пройдите в Актовый зал. Там будет выступать товарищ Ленин. — И поторопил стрелков своим любимым словом: — Живо!

Ян Фабрициус не поверил услышанному: ведь вчера Владимир Ильич очень устал, а сегодня снова должен выступать.

Эдуард Озол толкнул Яна плечом, сказал улыбаясь:

— Ян! Ты слышал команду? «Живо!» Пошли…

Когда Озол и Фабрициус вошли в Актовый зал Смольного, первые ряды были уже заняты. Только сели, как появился Ленин в сопровождении Малькова. Разговоры сразу стихли.

Командир роты Ян Петерсон объявил:

— Сейчас товарищ Ленин будет говорить о мире с немцами. Прошу соблюдать тишину!

Владимир Ильич быстро поднялся на трибуну, окинул взглядом сидящих и сразу же перешел к главному вопросу:

— Уважаемые товарищи стрелки! Мне вчера рассказали, что вы против заключения мира с Германией. Вы одни хотите воевать с немцами, в то время как вся Россия требует мира.

Фабрициус заметил, как стрелки недоуменно и неловко переглянулись. Комиссар Эдуард Озол воскликнул:

— Нет у нас такого решения!

А Ленин стал рассказывать о противоречиях между главными воюющими капиталистическими странами, о труднейшем экономическом положении Советской республики и об отступлении деморализованной старой армии по всему фронту. Он говорил о невозможности в нынешних условиях продолжать войну с немцами, так как огромная масса населения нашей страны требует мира и только немногие фразеры хотят воевать без армии. Свою речь Ленин закончил так:

— Крестьянин и солдат России хочет мира. Он больше не может и не хочет воевать. Мы обещали мир, когда взяли власть, и вы, латышские стрелки, нас тогда поддержали. Теперь воевать с немцами мы не можем. Какой бы мир мы ни заключили, он будет лучше войны, потому что сохранит Советскую власть… Взоры трудящихся всего мира обращены теперь на нас. Мы должны спасти Советскую Россию для строительства социализма как путеводную звезду для пролетариата Западной Европы. Недалек час, когда и там произойдет революция. Тогда и ваша Латвия будет свободна от немецких захватчиков, тогда рухнут и все навязанные договоры.

Ленин сел за стол президиума.

В зале воцарилась тишина.

Командир роты Ян Петерсон поднялся на трибуну и громко спросил:

— Не желает ли кто-нибудь высказаться?

Стрелки ответили:

— Нет. Нечего говорить. Все понятно…

— Мы присоединяемся к сказанному…

Тогда Петерсон подошел к столу и сообщил Ленину, что латышские стрелки не принимали решений против заключения сепаратного мира. Правда, были желающие добровольно поехать на фронт, но теперь все остаются на своих постах.

Павел Мальков громко спросил:

— Все ли понимают по-русски?

— Поняли. Все поняли, — прозвучали голоса.

Ленин, Мальков и Петерсон вышли из зала.

И стрелки стали расходиться.

…Утром 22 февраля в военном отделе ВЦИК Ян Фабрициус узнал тяжелые вести: немцы захватили Венден, Валк, Режицу и вышли на псковское направление. В Петрограде был создан Комитет революционной обороны.

Хмурый, шатающийся от бессонницы Алексей Окулов принес пахнущие типографской краской листки с декретом-воззванием Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!» и разложил по столам.

Совнарком призывал рабочих Петрограда и других городов и районов страны, находившихся под угрозой вражеского нашествия, создавать укрепления и дать отпор агрессору.

Фабрициус прочел и красным карандашом подчеркнул два первых пункта постановления Совнаркома:

«1. Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны.

2. Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови».

Бережно свернул листок и положил в походную сумку. Окулову сказал:

— Выезжаю к рабочим Невского района.

— Но часам к девяти вечера будьте здесь. Намечается очень важное совещание…

В Невском районе Фабрициус пробыл весь день. Привез две резолюции. Рабочие Невского судостроительного и Александровского заводов постановили: всем выступить на защиту Петрограда.

В Смольном узнал, что экстренное совещание военных специалистов, на котором он должен присутствовать, состоится в комнате № 75 после 12 часов.

Фабрициус пошел к стрелкам. Попросил дежурного поднять его через два часа, лег и сразу уснул. И вдруг проснулся. Тревожно, громко, протяжно ревели гудки. Они будили рабочих, звали их к оружию. Где-то близко набатно гулко звонили колокола. От непрерывного нарастающего рева и звона зябко дрожали стекла.

Фабрициус заторопился на совещание. В 75-й комнате он увидел членов Комитета революционной обороны Н. И. Подвойского и К. А. Мехоношина. Фабрициус подсел к ним. Прислушался к разговору и понял: обсуждают обстановку на псковском направлении.

В комнату вошли и уселись у стола пять генералов — в военной форме, но уже без погон и орденов. Вскоре появился и Владимир Ильич Ленин. Сел. Щурясь, стал внимательно вглядываться в большую десятиверстную карту, включавшую Петроград, Финский залив, Нарву, Гдов, Чудское озеро… Затем сказал:

— Итак, товарищи военные специалисты, прошу вас ответить на три вопроса: будут ли немцы брать Петроград? Следует ли защищать Петроград? Оставаться ли правительству в Петрограде?

Из кармана пиджака Владимир Ильич достал блокнот и карандаш.

В комнате наступила тишина, нарушаемая приглушенными, но тревожными гудками.

Фабрициус заметил: вопросы озадачили генералов. Пожимая плечами, переглядывались, глазами умоляли Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича выступить первым. А тот, по-видимому, думал о том, как лучше обосновать свои выводы. Тишина была затяжной, тягостной. У Фабрициуса невольно мелькнула мысль: «Генералы считают дело таким безнадежным, что и говорить не хотят. А может быть, боятся сказать то, что думают». Фабрициус посмотрел на озабоченное, усталое лицо Ленина и, желая прервать затянувшуюся паузу, робко попросил:

— Разрешите мне высказать свои соображения?

Ленин кивнул головой.

Фабрициус встал и сразу же почувствовал: все смотрят на него. Кто-то шепнул: «Вот еще стратег нашелся». Фабрициус резко выпрямился, привычным движением пальцев вдоль ремня расправил гимнастерку и, с трудом подбирая слова, сказал:

— Присутствующие, вероятно, сомневаются в моей военной подготовке. Да, я сын батрака и, к сожалению, военной академии не кончал. Однако я прошел фронтовую школу и по опыту знаю, что, отсиживаясь в обороне, врага не победишь. Надо идти на поле боя. Революция должна сохранить за собой инициативу. Укреплять Таврический, строить баррикады в закоулках — удел трусов и паникеров. К массам, в поле, в открытый бой — вот наша тактика. Военные работники ВЦИКа должны быть на переднем крае. Владимир Ильич, прошу вас отправить меня на любой участок петроградского фронта.

Опускаясь на стул, Фабрициус услышал колючую реплику: «Прописные истины» — и с горечью подумал о своем провале — ведь он не ответил на вопросы Ленина. Старший унтер-офицер полез в стратегию и… сорвался. Даже подготовленные мобилизационные данные забыл привести. А было бы кстати. Вздрогнул, услышав спокойный голос Владимира Ильича:

— Правильно, совершенно правильно. Всех наших военных товарищей мы незамедлительно направим на фронт. Там они больше принесут пользы. Итак, почин сделан. Я жду замечаний ваших коллег, Михаил Дмитриевич.

И специалисты заговорили. Их выступления были краткими, насыщенными убедительными данными, и казалось, что они не выступают, а читают уже готовые боевые приказы. Потрясающей по стройности изложения и логике выводов была речь генерал-лейтенанта Бонч-Бруевича, который когда-то тоже служил в известном Фабрициусу лейб-гвардии Литовском полку.

Мнения выступавших свелись к следующим ответам на вопросы, поставленные Лениным:

— Немцы Петроград брать не будут.

— Создавать далеко выдвинутую оборону не следует.

— Правительству необходимо выехать из Петрограда.

Ленин согласился с мнениями военных специалистов и попросил их изложить свои соображения о мерах обороны Петрограда, рассчитывая на единственно реальную военную силу — отряды рабочих и матросов.

После совещания Фабрициус вышел на площадь и не узнал ее. На белых колоннах Смольного алели отблески костров. Вооруженные винтовками люди стояли плотным кругом и тянули озябшие руки к жаркому пламени. Говорили вполголоса. Ждали команды «стройся!». Их командиры получали предписания в Комитете революционной обороны и уводили отряды на главные направления — под Псков и Нарву. Уходили торопливо, молча, только снег надрывно скрипел под ботинками, сапогами, валенками. А пылающие костры окружали вновь подошедшие красногвардейцы.

Взволнованный Фабрициус прошел в комнату Комитета революционной обороны и сразу же получил задание от Н. И. Подвойского:

— Проверьте, все ли отряды имеют оружие. Невооруженных отправляйте в Преображенские и Новочеркасские казармы…

Вечером Фабрициус участвовал в объединенном заседании фракций большевиков и левых эсеров ВЦИК.

Заседание открыл Я. М. Свердлов, напомнивший о том, что к утру следует дать ответ германскому командованию и поэтому ораторы должны быть предельно краткими.

Первый оратор, главковерх Крыленко, был немногословен. Главный тезис его речи — у нас нет силы, которая могла бы остановить неприятеля, и только немедленное подписание мира спасет Советскую власть от гибели.

Левые эсеры проводили Крыленко криками и свистом и направили на трибуну своего лучшего оратора — противника мира Штейнберга. Яростно размахивая руками, он называл большевиков изменниками, штрейкбрехерами, предателями революции.

Выслушав эту высокопарную речь, Ян Фабрициус понял: с левыми эсерами не столкуешься; по всему видно, что они временные союзники.

Гневно и сурово выступил против сторонников «революционной войны» В. И. Ленин. В его речи прозвучала твердая уверенность в окончательной победе, основанная на реальном учете противоборствующих сил, на умении отступать и наступать.

Затем состоялось совещание фракции большевиков. Было принято решение — на заседании ВЦИК голосовать за ленинские предложения о принятии условии мира, предложенных Германией.

Экстренное заседание ВЦИК открылось 24 февраля в три часа ночи в Таврическом дворце. И снова Ян Фабрициус увидел на трибуне Ленина. И удивился: как это он еще держится на ногах? Ведь третьи сутки не отдыхает. А какое мужество, какая сила в его словах:

— Надо смотреть губительной истине прямо в лицо: перед нами угнетатель, поставивший колено на грудь, и мы будем бороться всеми средствами революционной борьбы. Но сейчас мы находимся в отчаянно трудном положении, наш союзник не может поспешить на помощь, международный пролетариат не может прийти сейчас, но он придет. Это революционное движение, не имеющее сейчас возможности дать военный отпор неприятелю, поднимается и этот отпор даст позже, но даст его.

Уверенность Ленина в том, что грабительский мир будет ликвидирован, передалась слушателям…

В 4 часа 30 минут поименным опросом выявилась победа сторонников мира: 116 голосами против 85 и при 26 воздержавшихся ВЦИК постановил принять предложенные германским командованием условия мира. Это решение председатель Совнаркома В. И. Ленин немедленно передал через радиостанцию Царского Села в Берлин.

Рассветало, когда Ян Фабрициус вышел из Таврического дворца. После непрерывных шумных заседаний болела голова. А на сердце было легко и отрадно. С чувством исполненного долга шел член правительства к рабочим Нарвской заставы для того, чтобы рассказать о только что принятом историческом решении, собрать отряд и выехать на фронт.

По улицам шагали вооруженные рабочие, матросы, солдаты. Спешили к штабу обороны — Смольному. И, провожая их взглядом, Ян Фабрициус с грустью подумал о том, что завтра он расстанется со Смольным и Таврическим. Кончается прекрасная, незабвенная пора. Пятьдесят дней и ночей он работал во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете, слушал выступления Владимира Ильича Ленина, учился жить и работать по-ленински.

Пятьдесят дней и ночей Смольного определили весь дальнейший жизненный путь Фабрициуса. И позже Ян Фрицевич с гордостью скажет, что главное образование он получил в январе — феврале 1.918 года в партийной школе Смольного…