На грани тьмы и света

Как прянет луч вечерний,

Ударит в грудь мою,

Я тихое свеченье

К ногам твоим пролью.

Тревожным черноземом

С краев окаймлено,

Забытым и знакомым

Увидится оно.

По залитой дороге

Пройдешь ты без следа,

И лишь кругами дрогнет

Глядящая вода.

Широкое, водою,

Как сон твой наяву,

Я — облачко цветное —

Вожатым поплыву.

Иди за мною следом.

Предчувствую межу.

Спеши — последним светом

Я в бездне исхожу.

Все ближе камень серый —

Однообразный путь.

Здесь гибельный мой берег…

Прощай и не забудь.

Сказали так, что умер я. Не знал.

Но слишком многих я похоронил.

Идет душа, храня живой накал,

Идет — среди живых и средь могил.

И как-то странно чувствую порой

В глазах людей, увидевших меня,

То отраженье, где еще живой

Встаю — свидетель нынешнего дня.

И те, кого я скорбно хоронил,

Глядят моими честными глазами

На этот мир, где жизней и могил

Число должны определять мы сами.

Зажми свою свежую рану,

Пусть кровь одиноко не свищет,

Она, как душа в нашем теле,

Смертельного выхода ищет.

В глаза ли глубокие гляну —

Живое в них дышит сознанье,

Что рана — твое обретенье,

А с ним ты сильнее страданья.

И словно отысканный выход —

В душе отступившая смута,

И, ясная в трепете боли,

Начальная светит минута.

А мы осененно и тихо

Столпились, чего-то не смея:

В животном предчувствии доли

Нетронутым рана страшнее.

Если ко мне ты захочешь,

Руки свои протяни —

Камень, холодный на ощупь,

Встретят сегодня они.

В камне, пугающем руки,

Не распознаешь черты —

Те, что до нашей разлуки

Были теплы и чисты.

Только в отчаянье — слышишь? —

Камень винить не спеши, —

Может, пустыня в нем дышит

Зноем усталой души.

Есть в этом мире ваятель

С грубым и страшным резцом:

Счастливы мы, если платим

Горю — веселым лицом.

Счастливы, если удастся

Сердце корой бытия

Скрыть, чтоб неузнанно — здравствуй! —

Вскрикнуть: — Да это же я!

Руки неверяще вскинув,

Что-то сомкнут и сорвут,

Как реставратор — картину,

К свету лицом повернут.

Если ко мне ты захочешь,

Дай лишь доверчивость рук, —

Камень, холодный на ощупь,

Сердцем окажется вдруг.

Листа несорванного дрожь,

И забытье травинок тощих,

И надо всем еще не дождь,

А еле слышный мелкий дождик.

Сольются капли на листе,

И вот, почувствовав их тяжесть,

Рожденный там, на высоте,

Он замертво на землю ляжет.

Но все произойдет не вдруг:

Еще — от трепета до тленья —

Он совершит прощальный круг

Замедленно — как в удивленье.

А дождик с четырех сторон

Уже облег и лес и поле

Так мягко, словно хочет он,

Чтоб неизбежное — без боли.

Я умру на рассвете,

В предназначенный час.

Что ж, одним на планете

Станет меньше средь нас.

Не рыдал на могилах,

Не носил к ним цветов,

Только все же любил их

И прийти к ним готов.

Я приду на рассвете

Не к могилам — к цветам,

Все, чем жил я на свете,

Тихо им передам.

К лепесткам красногубым,

К листьям, ждущим луча,

К самым нежным и грубым

Наклонюсь я, шепча:

«Был всю жизнь в окруженье.

Только не был в плену.

Будьте вы совершенней

Жизни той, что кляну.

Может, люди немного

Станут к людям добрей.

Дайте мне на дорогу

Каплю влаги своей.

Окруженье все туже,

Но, душа, не страшись:

Смерть живая — не ужас,

Ужас — мертвая жизнь».

И вдруг за дождевым

навесом

Все распахнулось под горой,

Свежо и горько пахнет лесом —

Листвой и старою корой.

Все стало чистым и наивным,

Кипит, сверкая и слепя,

Еще взъерошенное ливнем

И не пришедшее в себя.

И лесу точно нет и дела,

Что крайний ствол наперекос,

В изломе розовато-белом —

Как будто выпертая кость.

Еще поверженный не стонет,

Еще, не сохнув, не скрипит,

Обняв других, вершину клонит,

Но не мертвеет и не спит.

Восторг шумливо лист колышет,

Тяжел и груб покой ствола,

И обнаженно рана дышит,

И птичка, пискнув, замерла.

Как ветки листьями облепит,

Растают зимние слова,

И всюду слышен клейкий лепет —

Весны безгрешная молва.

И сколько раз дано мне встретить

На старых ветках юных их —

Еще неполных, но согретых,

Всегда холодных, но живых?

Меняй же мир, свои одежды,

Свои летучие цвета,

Но осени меня, как прежде,

Наивной зеленью листа.

Под шум и лепет затоскую,

Как станет горько одному,

Уйду — и всю молву людскую —

Какая б ни была — приму.