На холодном фронте

28. По пятам финнов

Крупные силы наших войск, богато оснащенные всеми видами вооружения, двигались от Вознесения на Шелтозеро, от Лодейного Поля на Олонец, от Масельской на Медвежьегорск и Кондопогу, угрожая финнам, засевшим в Петрозаводске.

Враг, отступая, яростно сопротивлялся и поспешно уничтожал все, что попадалось под руку. Когда наши части пришли в Медвежьегорск, город нельзя было узнать: торчали одни обгоревшие печи и трубы.

В районе Вознесения, как и в Медвежьегорске и других местах, финны, по методу немецко-фашистских факельщиков, планомерно уничтожали здания. поджигая их горючей смесью.

У одного из поджигателей мы захватили план поджогов Вознесения.

Вот текст этого плана, второпях составленного командиром третьей роты тридцать пятого отдельного саперного батальона финской армии лейтенантом Патанен:

«Разрушение деревянных зданий и уничтожение их производится путем сжигания. Для сжигания применять бутылки с горючей смесью. Расположение зданий указано на карте. Для квартала выделяется по 2 человека и 1 конная повозка. Количество бутылок с горючей смесью и норма уничтожения строений путем сжигания для каждой группы следующая: первая группа уничтожает 46 зданий 50 бутылками, вторая группа уничтожает 47 зданий 60 бутылками, третья группа уничтожает 40 зданий 50 бутылками, четвертая группа уничтожает 40 зданий 60 бутылками, пятая группа уничтожает 61 здание 80 бутылками, шестая сжигает 35 зданий, седьмая группа сжигает здания административно-хозяйственной части, восьмая группа уничтожает здания, расположенные на берегу Свири до деревни Богачево в количестве 56 зданий 70 бутылками, девятая группа уничтожает 69 зданий 85 бутылками, десятая группа — 45 зданий 60 бутылками. Всего подлежит сжиганию 539 зданий 685 бутылками с горючей смесью. Для сжигания время 5 часов.

Лейтенант М. Патанен».

Однако финские поджигатели не всегда успевали выполнять эти разбойничьи приказы. Наши объятые наступательным порывом воинские части стремительно вырывали у врага населенные пункты…

Соединение, в которое входил батальон майора Чеботарева, совершало тяжелый марш по лесам и болотам. Несколько дней подряд наши бойцы упорно пробирались туда, где финны никак их не ожидали, считая местность проходимой только для лосей и опытных охотников. Мокрые до последней нитки, не раз и не два купавшиеся по горло в грязи, бойцы шли целыми полками. Они несли на себе минометы, пулеметы, тащили мелкокалиберные пушки, и прошли там, где считалось невозможным пробраться. Выходили в тыл на дороги, ведущие к финским оборонительным рубежам, отрезая пути отступления. Двигавшиеся за ними саперные части поспешно строили дороги для прохода танков и тяжелых орудий. В наступательном движении наших войск сказалось наше полное превосходство в моральной и материальной силе…

В одну из минут отдыха, раскинув шинель, я улегся на влажной луговине и, прежде чем вздремнуть от усталости, безмолвно наблюдал за летней природой. Южная Карелия значительно отличается от северной. Здесь и высокие, пахучие, цветистые травы, и малинник, и леса, где лиственные породы мешаются с хвойными, и поля, засеянные рожью и яровой пшеницей.

Я задумался над тем, как я представлял войну до ее начала, как она складывалась в первые дни и месяцы и как идет сейчас. Да, война не бывает схожа с заранее сложившимися о ней представлениями и потому, помимо тренировки и предварительной учебы, командир и боец должны быть готовы быстро в любой обстановке ориентироваться, схватывать ее особенности и изобретать на ходу, чтобы умело бить врага и не быть самому битым.

— О чем размечтались, товарищ капитан? — вывел меня из раздумья подошедший парторг Огурцов.

— Да так кое о чем. А что такое?

— Я к вам, товарищ капитан, по делу: надо бы нам собрать парторганизацию. Много заявлений поступило с просьбой о приеме в партию.

— От кого?

— От лучших ребят, отличившихся в боях: от Одинцова, который пятерых финнов вчера срезал, от Горелова, от ефрейтора Локтева — парень лучший подрывник; от сержанта Карпенки и других. Надо рассмотреть их заявления да написать боевые характеристики…

— Это хорошо, — откликнулся я, — но только всю парторганизацию сейчас собирать нельзя. Давайте, созывайте бюро, а собрание потом, когда станет возможным…

Мы еще не успели закончить разбор всех заявлений, как снова последовал приказ — двигаться вперед. И опять на запад, все ближе и ближе к границе Финляндии шли батальоны бойцов. Вот уже наши части обошли с двух сторон древний город Олонец, раскинутый на двух речках Олонке и Мегре. К приходу Красной Армии кто-то в городе догадался собрать население и распорядился после ухода финнов тщательно подмести улицы.

В Олонце мы не задерживались. Батальон в числе других войск наступал, преследуя финнов на Видлицком шоссе. За один день были освобождены десятки деревень Рыпушкальского и Ильинского сельсоветов.

Карелы и карелки, празднично одетые, выходили на улицы, приветствовали нас, показывали ближние пути и места обходов; помогали саперам восстанавливать разрушенные мосты, задерживали и доставляли предателей.

На пыльной дороге кто-то из бойцов заметил свернутую бумажку под камешком, оказалось это письмо, оставленное советскими девушками-невольницами финского плена.

«Дорогие товарищи!

Привет от пленных девушек всем бойцам, командирам и летчикам Красной Армии! Освобождайте нас как можно быстрее от вражеского ига, от гнета финнов. Просим вас об этом, дорогие товарищи! Мы находимся в плену уже скоро три года. Больше нет терпения и сил. Нас угоняют неизвестно куда. Догоните нас. Спешите, родные! Освободите!

Русские девушки: Пахомова Серафима, Мясникова Лидия, Богданова Клавдия, Крюкова Настя…»

И еще восемнадцать девичьих подписей.

Парторг Огурцов зачитал вслух письмо девушек и сказал:

— Вот, товарищи. Можем ли мы медлить? Нет! Надо наседать на плечи лахтарей. Мы должны освободить наших девчат, вырвать их из цепких лап противника.

…Ночью по восстановленным мостам на шоссе вышли десятки наших танков. Со скрежетом и грохотом они пронеслись вперед, обгоняя наступающую пехоту. В одной из деревень танкисты захватили в плен большую группу финнов. Там же они перехватили партию советских людей, угоняемых в Финляндию, и освободили их. Люди эти около трех лет томились в лагерях за колючей проволокой, были оборваны, истощены, но не потеряли веры в свое освобождение. Они бежали навстречу бойцам, обнимали, целовали их, плакали от радости.

— Наконец-то вы пришли, наши родные! Кончено наше мученье!

Несколько девушек запели гимн Советского Союза. К их звонким голосам присоединились голоса танкистов.

— Откуда вы сумели узнать и заучить наш новый гимн? — спросили бойцы девчат.

— От одного пленного красноармейца. Его потом финны расстреляли.

Потные, пыльные, уставшие от дальних переходов пришли пехотинцы генерал-майора Грозова, а с ними и наш батальон. И опять радостная встреча победителей с освобожденным народом.

— А нет ли среди вас Пахомовой Симы?

— Есть! — откликнулась одна из девушек с бледным лицом.

— А нет ли Мясниковой Лиды!

— Я, я, Мясникова, — выбежала из толпы девушка лет восемнадцати в старой гимнастерке и полосатых мужских брюках.

— Мы нашли ваше письмо, оставленное на дороге, и всюду в деревнях спрашивали о вас. Хотели мы вас освободить, да танкисты обогнали, а письмо-то — вот оно! Сохраним как память…

— Это у нас Настя Крюкова догадалась написать. Она и под камень подсунула, хоть без адреса, а попало в те руки, какие надо. Спасибо вам, спасибо…

Два-три часа отдыха и дальше.

Перед рассветом на американской «амфибии» в сопровождении бронемашины за танками проехал генерал-майор Грозов. Здешние места были ему знакомы. Три года тому назад с остатками разрозненной дивизии он выходил, или вернее, пробивался здесь через кольцо вражеского окружения.

Тогда у генерала было не много бойцов и не то вооружение, что теперь. Но он пробился, не оставил финнам и немцам ни одного раненого бойца, всех вывел и вынес на руках. Раненые воины, неспособные держать оружие и владеть им, во время прорыва в ночное время, по приказанию Грозова громко кричали «ура», чтобы нагнать страху на врага. А шедшие впереди штыками и гранатами прорывались в лесные просторы, прочищали путь к своим, и все вместе выходили на новые рубежи строившейся обороны…

Генерал велел шоферу остановить «амфибию». Вместе с адъютантом и офицером связи он свернул с шоссе. Небольшой земляной холмик порос густой высокой травой. Генерал, склонившись, нащупал в траве три камня. Он снял фуражку. Его примеру последовали оба офицера. Генерал сказал:

— Вот на этом самом месте в июле сорок первого мы похоронили двадцать семь товарищей, погибших в бою. Вечная им память и слава!.. Хорошие были ребята, жаль, не дожили до победных дней…

Утреннее солнце, огненно-красное, глянуло сквозь ветви кустарника. На листве ивняка заискрилась роса. Вдалеке впереди громыхали гусеницами танки, гудели моторы машин. В пешем строю шли по шоссе и по обочинам пехотные полки. За тягачами тянулись дальнобойные пушки; на длинных стволах орудий, свесив ноги в обмотках и ботинках, сидели запыленные до самых глаз бойцы-артиллеристы.

Генерал повернулся к шоссе. В это время шеренгами по три в ряд подошел сюда батальон Чеботарева. Не дожидаясь, пока комбат поравняется с ним, Грозов сам подал команду:

— Батальон, слушай мою команду: за мной, шагом марш!.. — И подведя бойцов к братской могиле, построил их полукругом:

— Смирно! Шапки долой!.. Товарищи! Здесь одна из могил наших братьев, павших в боях в сорок первом году в тяжелые дни отступления. Почтим их память трехминутным молчанием.

Бойцы и командиры, склонив головы, безмолвно стояли у незабываемого этого холмика возле шоссе, ведущего с Олонца на Видлицу…

И снова шли полки вперед на запад, к финской границе, не давая финнам опомниться и задержаться на нашей истомившейся под их игом земле.