– 4 – 2005

Мэри сжала вместе босые ноги и сняла со своей джинсовой юбки нитку, следы неудачной утренней работы над своей последней лоскутной картой. На скамейке справа от нее стояла упаковка пива на четыре бутылки и большой пакет хрустящих чипсов. Не слишком ли это запросто для второго свидания? Между тем, чтобы показаться небрежной, и тем, чтобы случайно разрушить всю романтику, такая тонкая грань. Но Мэри запаниковала в магазине, выбирая вино – а вдруг к этой бутылке понадобится еще и штопор, – и схватила первое, что попалось под руку. А теперь уже было поздно; Джеймс ехал к ней на такси из городского аэропорта, и у нее не было времени побежать обратно и попытаться вернуть свои покупки.

Второе свидание – очень волнительная штука, и нервы Мэри ощущали это на всю катушку. Тогда, две недели назад, то утро после предыдущей ночи тоже принесло свои испытания (отсутствие сменной одежды, нечем привести себя в порядок), но там, с Джеймсом, все было так естественно, а потом ему надо было бежать, чтобы успеть на самолет. Он взял у нее номер телефона, поцеловал на прощание, и тут же, она еще даже не успела выйти из номера, прислал сообщение. Серьезно – я хочу снова увидеть тебя. До скорого. Дж. х

На следующий день он позвонил и, не рассыпаясь в долгих любезностях, сказал, что купил билет в Белфаст, через одну субботу. Я же сказал – до скорого, верно? Ты будешь свободна? Не заставляй мужчину умолять, Мэри. В тебе еще осталось столько загадок. От одного звука его голоса Мэри ощутила слабость во всем теле. Она тут же велела себе собраться. Ничто так не отталкивает мужчин, как неспособность справляться со своими эмоциями. Да, я буду свободна, сумела ответить она перед тем, как повесить трубку и с визгом зарыться в подушку.

Мойра с радостью согласилась подменить ее, хотя, точно гончая, вынюхивала возбуждение в голосе Мэри. Как она ни пыталась его скрыть, Мойра все равно догадалась и страшно изумилась: Как, ты – и с парнем? Ты в порядке вообще? Как будто Мэри нуждалась в напоминаниях, что она, отринув свои вольные годы без привязанностей и симпатий, прямиком устремилась в средний возраст.

Но под восторгами пряталось и чувство вины. С тех пор как Да пять лет назад бросил работу, потому что у него в легких нашли несколько опухолей, Мэри всегда ужасно себя чувствовала, уходя из дома больше чем на час. Вдруг что-нибудь случится, а ее не окажется рядом? Но Джеймс приезжает только на два дня, и они не будут уезжать далеко от дома. Мэри никогда не забывала о своих обязанностях – дочери, сестры, друга, – но сейчас, впервые за всю свою жизнь, она начала надеяться, что может обрести какую-то свою жизнь за их пределами.

– Вот это зрелище для усталых глаз.

Сердце Мэри забилось. Она не думала, что он приедет так быстро, но он определенно был здесь – такой же красивый, каким она запомнила его под лучами летнего солнца, с кожаной сумкой, заброшенной на плечо. Он бросил ее к ногам Мэри, и она поднялась поцеловать его. Вот он – шанс проверить, что искра не исчезла.

Джеймс, во всем легкий, склонился к ней. На его нижней губе была трещинка, и Мэри почувствовала ее шероховатость своими губами. Она провела руками по завиткам волос на его шее и теснее притянула его к себе, вдыхая его запах – дымный, с легким оттенком сосны. Опьяняюще. Его язык скользнул по ее языку. Мэри почувствовала, как химия между ними подымает ее над парком, над ней самой, волшебным, но совершенно неприемлемым в общественном пространстве образом.

Она отстранилась.

– Ну, добро пожаловать в Парк Виктории.

Но Джеймс совершенно не смотрел по сторонам, он сел на дальнем конце скамьи и положил одну руку на спинку так, чтобы смотреть прямо на Мэри.

– Ты выглядишь потрясающе.

– О, ээ, да… спасибо. – Мэри никогда не умела получать комплименты. Она выбрала изумрудно-зеленую шелковую блузку с короткими рукавами и оборками вокруг шеи, самую женственную из того, что могла себе позволить. Вырез на ней был слишком рискованным, чтобы ходить на работу, но вот, кажется, он наконец обрел благодарного зрителя. – Как твои дела?

– Как обычно. Был занят. Всеми возможными жалобами на ухо, горло и нос.

Мэри открыла рот, чтобы спросить еще что-нибудь о его профессиональной жизни, но Джеймс перебил ее.

– Работа – последнее, о чем хочется говорить. – Он приподнял бровь, и Мэри взмолилась, чтобы ему не вздумалось обсуждать ее поведение в прошлые выходные. – Скажи, чем бы тебе хотелось заниматься вместо этого?

– То есть?

– Ну, конечный результат. Тот, о котором мечтаешь, пока занимаешься реальной работой. Мне всегда кажется, это очень о многом говорит.

– Я не знаю.

Никто никогда не задавал Мэри таких вопросов. Как будто Джеймс мог смотреть ей в самое сердце; она почувствовала это тогда, над тарелкой с кусками курицы, а сейчас ощущала еще сильнее. Может быть, он знал, невзирая на ее слова, что у нее все-таки был ответ. Но она никогда никому о нем не говорила. При том, что происходило вокруг, это было неважно и нерелевантно. Но впервые с того момента, как Да поставили диагноз, Мэри почувствовала, что рядом с Джеймсом может смотреть в будущее. Он спросил, потому что хотел это знать, ему было важно.

– Знаешь. Ну же? Иначе откуда этот румянец?

Глубоко вздохнув, Мэри слегка отвернулась, так чтобы видеть его реакцию только боковым зрением.

– Я бы хотела стать художником. Художником по ткани. Я делаю такие карты. – Мэри вытащила из кармана телефон, открыла фотографии и нашла там галерею картинок, которые никогда никому не показывала. Теперь же, сказав это вслух, она должна была доказать, что все это больше, чем просто каприз.

Минуту или две Джеймс молчал. Мэри смотрела, как он перебирает картинки. У нее не было настоящей камеры, и она делала все фотографии своим «самсунгом» со слабым разрешением.

– Мэри, это потрясающе. Ты берешь заказы?

– Скорее нет. Я просто делаю их в подарок. Только своим, в семье, больше никому.

– Но ты можешь зарабатывать этим деньги. Много денег, продавая их нужным людям. Ты можешь начать свой бизнес, у тебя будет много заказов…

– Эй, эй, мне кажется, ты как-то слегка увлекся.

– Я не буду настаивать – пока. Садись сюда.

– Что?

– Вот сюда. Раз уж я завладел твоим телефоном, то, я уверен, что ты хочешь, чтобы мы сфотографировались вместе. Чтобы распечатать, повесить на стенку…

– Да, конечно, в рамке из сердечек.

Джеймс ухмыльнулся.

– Садись сюда. – Он обхватил ее рукой за талию. Камера вспыхнула. Мэри поторопилась отодвинуться, чтобы не слишком уж привыкать к его руке на своем теле.

– Как, уже? – Его лицо все еще оставалось сантиметрах в двадцати от ее лица.

– Чтобы ты не устроил ничего такого.

Джеймс облизнул нижнюю губу.

– Зануда. – Он поцеловал ее в щеку. – Итак, карты – это великий план. А что привело тебя в отель?

– Я всегда там работала. – Мэри пожала плечами, и это вышло небрежнее, чем она рассчитывала. Не больно-то вдохновляюще, да? Организовывать праздники для других, и потом за ними убирать. – Я начала подрабатывать там с шестнадцати. А когда закончила школу, стала работать на всю катушку.

– Пожизненно?

– Типа того.

Мэри думала, что почувствует осуждение. В конце концов, Джеймс был из состоятельной семьи. Чтобы понять это, не нужно иметь ученую степень. По большому счету, может быть, он не был уж настолько богат. Но все равно было ясно, что он жил в совершенно другом мире. Говорил на совершенно другом языке. Для Мэри все это значило – не волноваться о том, что зарплаты может не хватить до конца месяца или что какие-нибудь неожиданные расходы внезапно погребут всю семью. Ей хотелось бы обидеться на Джеймса за его относительное богатство – за то, что оно может купить ему столько свободы, – но у нее почему-то не получалось.

– Мой папа болеет, – добавила она.

– Мне очень жаль.

Она понятия не имела, зачем это ляпнула. Это прозвучало так нелепо, так странно – этот прогноз, рассеивающий свои ужасные семена в воздухе среди парашютиков одуванчика.

– Извини. Я не знаю, зачем это сказала. Я не хочу, чтобы ты меня жалел.

– Не волнуйся – я не буду. Я же вижу – ты сильная.

Мэри слегка приподняла в полуулыбке губы.

– Если хочешь, можешь рассказать мне об этом. А если не хочешь, можем поговорить о чем-нибудь другом. Например, о карте, которую ты мне сделаешь.

И тут Мэри, не выдержав, излила душу. Ей так нравилось, что Джеймс не перебивал, что дал ей выплакаться и высказать все то, в чем она так боялась признаться даже самой себе: что она любит свою семью, но иногда ей кажется, что она живет в этом доме с тремя подрастающими братьями, как в западне, а лучшие годы ее жизни проходят мимо. Что она не может представить себе, как будет без папы, но не знает, насколько еще хватит маминых сил ухаживать за ним. Плача, Мэри не думала о том, как выглядит ее лицо, о том, что вся косметика расплылась. Она приняла и салфетку, которую предложил Джеймс, и плечо, чтобы выговориться в него.

– Ему повезло, что у него есть ты. Им всем повезло.

Мимо прошла кучка подростков, с лицами, скрытыми под капюшонами. У одного был магнитофон, каких Мэри не видела много лет, да и то только у старьевщиков в Ньютонарде. Когда шум вдалеке затих, они снова оказались наедине. Она предложила Джеймсу еще бутылку пива, третью. Тогда она не выпьет ее сама и не будет вести себя как идиотка.

– Ну, а ты – какой у тебя главный план? Раз уж я рассказала о своем, – спросила она.

– Боюсь, у меня его нет.

– Херня!

Джеймс взглянул на нее, заметно удивленный. В Мэри всегда присутствовала вспыльчивость, но большую часть жизни она старательно подавляла ее, стремясь, чтобы все вокруг были счастливы. У Джеймса была какая-то способность раскрывать резкие черты ее личности. И она наслаждалась возможностью дать им выход.

– Клянусь, офицер! Я не обманываю. По крайней мере, ничего похожего на твои карты.

– Совсем ничего?

– Ну, я знаю, что не хочу заниматься тем, чем занимаюсь.

– Медициной?

Джеймс кивнул.

– Все не так просто. Но уж что есть. Мне нравится помогать людям. Но моя работа по большей части состоит не в этом. Сплошной бардак, возня с бумагами и боль. Но все равно – я не думаю, что мог бы все это бросить. Мне тридцать шесть, как-то поздновато для смены работы.

Мэри думала, сколько ему лет, но пока не могла придумать вежливый способ узнать об этом. Значит, он старше ее на девять лет – не то чтобы это была проблема. Она всегда ощущала себя старше своих лет. Значит ли это, что Джеймс собирается покончить с холостой жизнью, или же стоит волноваться, почему он до сих пор свободен? Лучше пока не спрашивать, решила она.

– Тебе не нравится в Лондоне?

– И никогда не нравилось, – ответил Джеймс, пожимая плечами. – Но там живут родители. И теперь еще работа. Если бы я мог, я бы уехал куда-нибудь в поля – пара больших собак, небольшое стадо овец, и я был бы счастлив. Думаешь, мне бы подошло? – Прежде чем Мэри успела ответить, Джеймс изобразил то, что, как она думала, должно было быть западным акцентом. – Фермер Джим.

Эта идея была настолько нелепой – настолько неподходящей человеку в отутюженной рубашке и пиджаке, сидящему перед ней, – что Мэри не могла удержаться от смеха. Она согнулась пополам, и ее лицо оказалось в неподобающей близости от его ширинки.

– Тише, тише – что, вот так ужасно, да?

– Очень, Джим.

Мэри выпрямилась, готовая снова поцеловать его. Она никогда не думала, что взаимный рассказ о своих слабостях может высекать такие искры – до такой степени. Внезапно она подумала, что есть одно место, которое она должна показать ему – и должна сделать это прямо сейчас, пока ощущение близости еще свежо и сильно.

– Давай пойдем отсюда.

Еще не темнело, но августовский воздух был прохладным. Когда они дошли до ворот парка, Мэри дрожала. Она знала, что должна была надеть что-то более существенное, чем прозрачная блузка, особенно если они собирались потом спуститься к реке Лаган.

– Тебе не холодно? – Джим обнимал Мэри за плечи, и он, несомненно, почувствовал, что она дрожит. – Погоди-ка. – Он повернул ее к себе. – Да ты закоченела – почему ты не сказала? – Он снял с себя пиджак. Встав позади Мэри, он подождал, чтобы она вдела в него руки. В грудном кармане было что-то квадратное и жесткое – фляжка или какая-то коробочка. – А тебе идет.

Мэри повела его вниз, подальше от Уотерфронт-холла с его толпами, туда, где уже кончалась застройка и стояла прибрежная тишина. Когда они отошли достаточно далеко от городского шума, она пролезла под металлический барьер, оберегавший подвыпивших пешеходов от падения в воду. В покрытии набережной был выцарапан острым осколком кремня небольшой крестик, посверкивающий в лучах заходящего солнца, – след многих часов, проведенных ею здесь в одиночестве.

Это место Мэри не показывала никому. Ни маме, ни Мойре. И уж точно не Дину во время восемнадцати месяцев их неудачных отношений. Он бы заглушал звуки волн своей непрестанной болтовней – глупая чайка в кроссовках и толстовке с капюшоном, напяленной второпях перед тем, как идти на свою смену на бензоколонке. Нет. Это место было только ее. Она приходила сюда думать и мечтать, особенно когда мир вокруг становился слишком уж интенсивным в своих нуждах, потребностях и привязках.

Мэри решила не думать слишком много о важности того обстоятельства, что она привела сюда Джима. Она лишь понимала, что это было правильно, а с самого момента их встречи доверие инстинктам вознаграждалось сполна.

Она села спиной к городу, свесив ноги над двухметровым провалом внизу, и предложила Джиму сделать то же самое. Он сел рядом, так что их плечи соприкасались. Касание было легчайшим, но отдалось по всему ее телу. Она повернулась поцеловать его, и то, что должно было стать лишь чмоканьем, стало расти и становиться все глубже, все настойчивей, настолько, что она заставила себя отстраниться, пока все это не переросло в оскорбление общественных нравов. Кто знает, сколько времени успело пройти и кто мог их тут увидеть? Будет ужасно, если сосед или кто-то с работы застукает ее вот так, на горячем.

Джим обнял Мэри за талию.

– Хорошее место. Да и компания подобралась неплохая.

– Да ты затейник.

– Только с тобой.

– Вот уж сомневаюсь.

– Почему это?

Он сам напросился.

– Потому что ты всем девушкам так говоришь.

– Каким еще девушкам?

– Ну, тем, что у тебя в Лондоне.

– Ах, ну да. Мой гарем. Надеюсь, их там кто-нибудь покормит.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– А ты знаешь, что мне нужна единственная женщина.

У Мэри дыхание замерло.

– Так что, когда ты приедешь? – спросил Джим.

– В Лондон?

– Ну а куда же еще?

Мэри не смотрела на него. Что тут было сказать? Она не могла себе это позволить, даже если копила бы много месяцев. И, кроме того, деньги нужны были семье. До нее внезапно дошло, что все это было только мечтой – глупой, счастливой мечтой. Двухнедельная мечта, которая украсила ее жизнь и должна была покинуть ее, так же, как все постояльцы их отеля, как те, кто пускал корни в ее сердце.

– Значит, через две недели. Я закажу билет.

Мэри повернулась к нему, собираясь возразить.

Джим целовал ее до тех пор, пока отзвук этих возражений не уплыл далеко-далеко, до самого моря.

Загрузка...