На краю времени

Глава 1

Ночь. Ветер свистит в ушах. Сияет далеко внизу алая дымка фламм-поля. Ты висишь на отвесной стене почти в километре над поверхностью, держась одной рукой за крохотный каменный выступ, и до сих пор не можешь понять, как ухитрился сделать это. Ведь ты не ждал. От него не ждал. Ты как мальчишка жаждал его похвалы, надеялся… думал, что…

Какая теперь разница, о чём ты думал! Отец был прав — настоящий император не должен доверять никому, когда стоит на краю. Не должен. Ты слышал, как простучали по плитам его твёрдые, совсем не старческие шаги. Он ушел, он поверил в твою смерть. Можешь гордиться, ты превзошел учителя. Зелгарис ни разу не сумел внедрить в мозг другого потомка ардражди ложную память, а ты — смог. Но толку от этого? Твой комбез чист, как простынь монаха — отцовская охрана постаралась на славу. Ни крючьев, ни «кошек», ни даже троса, запрятанного в пояс… Шгражж арх'даан! Похоже, на сей раз тебе-таки приходит конец, твоё высочество. Недалеко край парапета, а не дотянуться, хоть из кожи вон вылези. Всё, что тебе остаётся — висеть и ждать, когда сведенные судорогой пальцы, наконец, разожмутся, и ты, сорвавшись вниз, рухнешь именно на тот фламм-генератор, который показал отцу в ложной памяти. Ты не победил его и даже не обманул. Так, выиграл немного времени.

Употреби же его с пользой. Вспомни уроки Аридаля и помолись Создателю о своей не слишком праведной душе. Покайся наедине с собой перед теми, кто верил и любил тебя. Перед теми, кто был тебе друзьями и семьей. Перед теми, кого ты предал ради другой семьи — семьи, которой оказался не нужен. Ты сыграл отведенную тебе роль и превратился в мусор, и, как мусор, тебя выбросили.

Совсем просто закрыть глаза, отпустить рхотов выступ. Мгновение — и…

Нет. Сдаваться нельзя. Никогда. Надежда — все, что остаётся нам, когда гаснет последняя свеча.

Кто так говорил? Кажется, Эрна… да, она самая. Хрупкая задумчивая девочка с грустной улыбкой и лилово-синими глазами на пол-лица. Эрна — для Никса и "Детей Света". Для принца Ригана — Иринеа ди Олгерраденнэн, ясная княжна, родственница то ли в пятнадцатом, то ли в шестнадцатом колене. Талантливейший математик и гиперфизик, почти гений. И — глаза "Детей Света" среди высшей аристократии Велсс-та-Нейдд.

…Император отдал приказ: нейтрализовать без применения силы. Направить в закрытый отдел Тетраэдра. Подвергнуть обработке по категории эгро (высший уровень). Ввести в число разработчиков программы "Огненный шторм".

— Значит, всё-таки ты, Никс, — Иринеа смотрит на тебя с голоэкрана без злости и удивления, сжимая штурмовой бластер, слишком тяжелый для её маленькой тонкой руки. Под глазами залегли тени, роскошные смоляные волосы в беспорядке свисают на плечи, по рубашке расползается красное пятно. Но голова её гордо вскинута, и ты невольно вспоминаешь записи последних мгновений "Стального грома" и отца Иринеа, генерала Никопола, отдающего приказ идти на таран. — А я на Аири думала. Она умерла только что. Бедняжка.

— Моё имя Риган, — глухо говоришь ты.

— Ах так… светлейший принц, наш герой невидимого фронта, — быстрый взгляд куда-то в сторону и короткий кивок. — Я весьма польщена оказанной мне честью. Еще пару голов в вашу коллекцию?

— Сдавайтесь, княжна, и вам будет сохранена жизнь. Слово Ригана.

— Как можно верить слову того, кто не хозяин себе? — одними губами шепчет девушка. — Пёс императора…

Что-то неуловимо меняется в её лице, и ты на инстинкте орёшь в коммуникатор: "Отход! Всем отходить!" Яркая белая вспышка, голоэкран, мигнув, гаснет — и через внешние камеры слежения ты видишь, как вычислительный центр "Детей Света", скрытый в подземелье Олгеррада, обращается в прах вместе с дворцом, его хозяйкой и лучшими штурмовиками корпуса безопасности. Удивлён ли ты? Нет. Разгневан? Тоже нет. Ты не усомнился бы ни на миг, беря под стражу ясную княжну ди Олгерраденнэн, но чувствуешь странное облегчение, что всё кончилось именно так, и в тайниках покойного генерала нашёлся не только древний бластер для дочери, но и столь же древняя (и весьма эффективная) плазменная граната — для незваных гостей.

А наглецы, осмелившиеся выступить против тебя, получили по заслугам.

Тебя, одного из лучших офицеров Эр'гона, секретной службы императора, сразу насторожила лёгкость, с которой корбезовцам удалось нейтрализовать вертящиеся плиты, «радуги-паутинки» и множество других, столь же отвратительных ловушек, скрытых в стенах древнего поместья. И ты не настаивал — требовал, чтобы в штурме участвовали дроиды. Но…

"Государь, это пустая трата времени. Пока прибудут дроиды, мои бойцы успеют дважды провести штурм и захват. Они отлично обучены и справятся с любыми трудностями. Неожиданностей не будет". 'Отец… лаисс ар, я настаиваю: в операции необходимо использовать дроидов'. 'Довольно, сын. Генерал, вы отвечаете за свои слова? 'Да, государь! Всё будет исполнено! 'Я запомню это. Руководство штурмом поручается вам. Действуйте. Нам нужен результат. Сын — не вмешивайтесь'.

Только нелогичные и противоречивые гваньер могли придумать, что у ардражди нет эмоций, а затем возвести гипотезу в абсолют. Им не понять, что 'управление' — не значит 'отсутствие'. Но когда гнев растекается внутри огненной лавой, поневоле жалеешь, что это не так. Лицо бледнеет… и быстрый кивок скрывает выражение глаз. Всего лишь формальность. Император сказал своё слово, и твоё несогласие ничего не изменит.

А генерал ди Тарноэдднан не бледнеет — сереет под твоим взглядом. Он втягивает голову в плечи и еле слышным голосом просит у тебя позволения удалиться. Император не прощает ошибок, не терпит, когда обманывают его ожидания. А в наказаниях, равно как и в наградах, он чрезвычайно изобретателен. Меньшее, что сделают с генералом за подобный просчет — зальют ему уши и глотку расплавленным свинцом. И потому ты коротко киваешь ди Тарноэдднану, делая вид, что не замечаешь пустой кобуры от крриша на его поясе.

У дверей генерал на миг застывает, оборачивается к тебе, криво усмехнувшись, произносит — точно выплевывает — две фразы на древнем ардраждине и только потом выходит. Ты задумчиво перекатываешь на языке его слова, словно пробуя их на вкус.

"Ещё увидимся. И скорее, чем ты думаешь, мальчишка".

Ты ощущал его страх. Видел его так же отчетливо, как бисеринки пота на высоком лбу генерала, но не испытывал презрения. Всему живому свойственно страшиться небытия, только безумцы и покойники не боятся смерти. Ты либо отступаешь, либо, сжав кулаки, идёшь вперёд. Это и есть отвага — не давать страху овладеть собой.

Иринеа сгорела как богиня.

Ди Тарноэдднан ушёл как трус.

Как уйдёшь ты, Риган?

…А подыхать-то не хочется! Страх тёмным мурлычущим клубочком свернулся внутри, и всё твоё существо переполняет жесточайшая обида. Обидно чуть ли не до слёз — почему сейчас? Ведь столкни тебя отец с башни ещё год назад, ты от души проклял бы его и, досадуя лишь на то, что не успел опередить родителя, распылился на кварки. Но умирать теперь, когда ты научился — нет, тебя научили — видеть чуть дальше своего носа и думать самостоятельно, а не слепо верить словам императора, когда ты захотел измениться сам и изменить мир — просто… возмутительно?

Жаль, сестрёнка не слышит, посмеялась бы всласть. Если бы она заподозрила неладное… если бы догадалась прийти сюда… если бы сумела отключить камеры слежения… Пальцы вцепляются в неподатливый камень так, что кровь выступает из-под ногтей. Многовато «если», светлейший принц. Зелгарис бы сказал: Создатель, сейчас нам совсем не помешает маленькое чудо.

Но ты не верил в чудеса, даже когда был Никсом.

Держись. Мужчина ты или дерьма кусок?!

Что?…

Тише. Замри. Прислушайся.

Слабый, еле различимый шорох наверху. Шаги?

Неужели вернулся отец… Интуиция у него невероятная. Ты всегда подозревал, а в последнее время особенно, что старый мерзавец не гнушается запрещенными (им же самим запрещёнными) ментальными практиками. Нет, едва ли он. Император ступает уверенно, тяжелые подкованные ботинки словно вколачивают в пол тех, кому не посчастливилось оказаться рядом. А эти шажки совсем другие — легкие, мягкие, словно танцующие, и ты не знаешь никого, кто бы мог так ходить.

Шаги постепенно приближаются, незнакомец как-то по-детски шмыгает носом. Подходит к парапету, смотрит вниз… Зачем вы так отчаянно жмуритесь, светлейший принц? Надеетесь, что если не видите варгиша, то и варгиш не заметит вас?

— Что та…кое? Ого! Эй! Вы меня слышите? Господин скалолаз!

Девичий голос, звонкий, певучий, музыкой вливается в твои уши. Те, кто следит за порядком в этом мире, должно быть, за что-то тебя любят, потому что кем бы ни была ночная гостья, она не из стражи и не из корпуса безопасности. Корбезовка первым делом связалась бы с начальством. "Простите, принц, но таков мой долг".

Ты осторожно поднимаешь голову, и язык отнимается: тебе чудится, что это не луна — солнце взошло. Девушка стоит в ореоле света, облокотившись на парапет, пальцы рассеянно теребят кончик длинной косы, а её лицо… Великий Создатель, оно не просто красиво, больше, это самое прекрасное лицо, которое ты видел в своей жизни! Лучший из виденных тобой снов! Как сказка, как чудо, как песня, лик надежды… Благословенна будь Звездоокая, но сейчас не время для поэзии. А ты, моё спасенье… что же ты вертишься, словно йулу, постой спокойно, дай рассмотреть тебя, дева!.. Дева? Девчонка совсем, едва ли двадцать Оборотов сравнялось. На служанку не слишком похожа — длинные волосы заплетены в тугую косу, которую позволено носить только высшим аристократкам, а руки красивые, изящные, с длинными тонкими пальцами. Но и не ардражди, не чистокровная, по крайней мере: какая-то неуловимая чуждость проскальзывает в её облике. Черты лица резковаты, рот великоват, нос чересчур курнос даже для ди Кариавеннов, и волосы не смоляные, как сперва показалось, а красновато-коричневые. Конечно, у придворных дам необычные цвета всегда в моде, но, гхаж тор, её глаза! Льдисто-синие, бездонные, точно северный океан, каких в природе не бывает, разве только у эрвегских кошек или чужаков… Стой. О чём ты думаешь, безумец? Гваньер, переселенка, на башне императорского дворца? Это ни в какой ангар не лезет!

Трейша'досх, да кто же она?

— Ну, ёкарный бабай, алло! — она дышит на ладони, словно пытается их согреть. — Господин Висящий-на-одной-руке! Понимаю, у вас есть дела поважнее, чем со мной говорить, но не будете ли вы столь любезны объяснить, какого баклана там делаете?

— Вишу, — сдавленно отзываешься ты, пытаясь понять, какое отношение боевой клич народа рушди имеет к пожилому мужеложцу, а ты — к клану Баа.

— Да что вы! Я, было, подумала, ментальными практиками занимаетесь. Ну, и как висится? — ехидно доносится сверху, и ты вздрагиваешь, испытывая нечто сравнимое с ударом шоковым копьем в солнечное сплетение.

— Что? — шепчут внезапно пересохшие губы. Либо это все же корбезовка с извращенным чувством юмора, либо…

Вита-невидимка. Неизвестная переменная в уравнении "Дети Света". Странное создание с туманным прошлым и парадоксальной логикой, которое приходило, когда ему вздумается, уходило, когда хотело, слушало только Зелгариса и меняло обличья как перчатки. В один день её не отличить было от высшей аристократки, в другой — от неё попятились бы и чужакигваньер. Что там, даже сдержанный Зелгарис охнул, когда на очередной сбор "Детей Света" она явилась с топазово-желтым «гребнем», багровыми глазами и длинным острым носом, похожим на птичий клюв. Природный трансформ, оборотень, способный притвориться кем угодно и проникнуть куда угодно. Идеальный шпион… Её не было — впрочем, ты и не ждал этого — ни среди погибших, ни среди захваченных в плен. Невидимка затаилась в тени.

…чтобы проникнуть во дворец и спасти предателя и убийцу? Вздор. Скорее, удостовериться, что этот самый предатель и убийца получит по деянию его. Вряд ли она ожидала, что ей и делать ничего не придётся, только подождать немного.

Но будь ты дважды проклят, если не используешь свой шанс!

Сосредоточиться. Привести разум в гармонию. Позволить энергии космоса течь сквозь…

— Слушайте, сударь, сейчас явно не май месяц. Самовыражайтесь быстрее, у меня уже уши замерзли! И руки! И ноги!

Гхарынж, ведь почти получилось! Я тебя!.. Спокойно. Выровнять дыхание. Сосредоточиться. Отбросить все звуки и образы внешнего мира. Тишина. Покой… А теперь — мысленныйшаг. Перед внутренним взором возникает привычная уже, пульсирующая в такт биению твоего сердца серая дымка, и ты радуешься ей, как родной. Но твой путь ещё не завершён, осталось самое трудное. Слиться с туманом. Раствориться в нём. Стать его частью. И в то же время удержать крохотный лепесток своего «я» целостным, и неделимым, свободно парящим в пустоте. Ещё шаг — и серая дымка расползается, рвется неудержимо, как тонкая кисея, ты проваливаешься в черную бездну, сияющую тысячами звезд. Те, что ярче — твои братья и сестры ардражди, те, что бледнее — гваньер и простолюдины. И как отыскать среди них ту единственную, что нужна тебе? Вот одна — ярко-лиловая, изредка вспыхивающая синим: холодный гнев, волнение, страх… Сестричка. И потянуться бы, позвать (вдруг услышит?), да рядом с ней другая звезда, тусклая, багрово-алая с черными крапинами — отец. Почуять-то он не почует, но на нём ожерелья, каждому из которых лет столько же, сколько самой империи, если не больше. И это отнюдь не побрякушки. Вбрасывая старику ложную память, ты на миг отчётливо увидел разверстый зев "ловушки разума" — жутковатой вещицы, как раз для защиты от бродяг вроде тебя. Может, она и неактивна. А, может, тебе просто повезло. Проверять это, рискуя обратиться в овощ, охоты мало, а времени — ещё меньше. Вперед. Ещё одна звезда — слепящее серебро, окутанное сетью тончайших грязно-желтых нитей — чем-то похожая на тебя. Это Зелгадис. Паутина — такздесьвыглядит эрголитовая камера — угрожающе тянет к тебе длинные зловеще мерцающие нити, ты невольно отшатываешься, содрогаясь от омерзения, и застываешь, скованный ужасом. Если тебе стало дурно всего лишь от мимолетного касания щупалец… великий Создатель, какие муки должен испытывать ментат, заточённый в эрголитовую камеру?

Ты не рискуешь приблизиться к учителю, которого сам же предал, но Зелгарис чувствует твоё присутствие, и тянется к тебе сам, невзирая на боль.

"А-а-аххх…"

Но в его касании не ярость, не гнев, а… радость? Надежда? Он тебе верит?

"Иди-и… ищщи!" — его разум легонько подталкивает тебя, и ты летишь… летишь куда… ого, а это что за…

Сапфир, жарко горящий в пустоте, притягивает взгляд и манит к себе, словно звездоцветки бабочек рёсс. Но стоит приблизиться, как он, насмешливо подмигнув, ускользает, и ты пролетаешь, как стыковочный трос мимо шлюза. Пробуешь зацепить «якорьком» — словно из ниоткуда возникают сотканные из тумана высокие стены и башни мысленных барьеров и мягко — пока ещё мягко — отстраняют тебя: "Не надо. Уходи". Намёк тонкий, словно стена ракетного бункера: "Всё равно не пролезешь, дурачок…" Довольно, резко обрубаешь ты, не хочет по-хорошему, будет по-взрослому. Не впервые сквозь закрытые двери проходить, а времени на раскланивания нет. Остатки сил утекают как песок сквозь пальцы, вывернутое плечо немилосердно ноет, а осколок сломанного и не залеченного толком ребра впивается тебе, кажется, в самое сердце. Ты извинишься перед ней потом, когда будет время.

И поблагодаришь.

Возможно.

А сейчас — держись, девчонка!

— Дай ответ, зачем прошел я сотни световых лет? Ночь и свет! Я видел гибель и рождение планет! — Она ещё и поёт, рреш'э! Вот нахалка! — В который раз я вижу этот сон, но не пойму я — призван или обречен?… Однако, как будет смешно, если поутру здесь обнаружат два окоченевших тела — черноволосого идиота на карнизе и молодой девушки у парапета, такой прекрасной, что её даже смерть не смогла изуродовать… Эй, вы жи… апчхххи! Прекрасно… Гайморит, бронхит, двусторонняя пневмония и — ага! Летальный исход. Но разве это кто-нибудь оценит?

Едва не сорвав голос в попытках дозваться странного человека, девушка пришла к выводу, что он потерял сознание. Она, правда, не совсем представляла, как можно потерять сознание с открытыми глазами, вися на одной руке на (посмотрев вниз, она не увидела ничего кроме густой мутновато-розовой дымки)оченьбольшой высоте, но всем известно, что на свете много есть такого, что и нашей философии не снилось. И вполне возможно, это был тот самый случай. Спасать бессознательного альпиниста было весьма затруднительно, и она решила подождать, пока объект очнётся, утешая себя мыслью, что раз он уже столько продержался, от него не убудет, если он ещё немного провисит. Она подняла воротник, завязала любимый красный шарфик под самые уши, поглубже засунула руки в карманы пальто и, пытаясь согреться, начала пританцовывать на каменной площадке, залитой светом огромной зелёной иабсолютнонеправильнойлуны. Почему неправильной девушка не знала, но память упрямо подсовывала ей странную картинку: ясная весенняя ночь, теплый ветерок, обвевающий лицо, и приклеенный к угольно-чёрной небесной сковороде золотистый блинчик — раз в десять меньше чудовища, висящего сейчас над её головой.

Было ли это сном? Или сон она видела сейчас?

Ночь, накинувшая бархатное покрывало на каменную громаду какого-то дворца или собора, звезды, поблескивающие тускло, словно поцарапанные латунные пуговицы… а подойти к парапету и целое море огней раскинется перед тобой — огней города, похожего на фантастическую сказку. Хищно вытянутые, устремленные ввысь дворцы и исполинские колонны, увенчанные плюмажами из мертвенно-зелёного сияния, неуклюжие, массивные жилые корпуса с бесчисленными светящимися глазками окон, кольца разноцветных огней, из которых один за другим взлетают крохотные светляки, чтобы через мгновения затеряться среди звезд. Нескончаемые многорядные потоки машин, мчащихся по воздуху в каньонах между домами…

И тишина — ни рева двигателей, ни воя сирен — словно невидимая стена отгораживает башню от города.

Как? Почему?…

Девушка решила не забивать голову ненужными вопросами, ответы на которые всё равно не получить. Уверенно пристукивая каблуками в ритме какого-то народного танца и надеясь, что это выглядит не слишком театрально, она подышала на ладони и замурлыкала себе под нос разухабистую песенку о чашке горячего бодрящего напитка, которая сейчас пришлась бы как нельзя кстати. На втором куплете её довольно невежливо прервали.

— Замолчи, ради Создателя, — забавно коверкая слова, проговорил уже знакомый ей голос. — И помоги мне.

— Ой, вы вернулись? — она села на парапет, держась рукой за зубец стены, и осторожно наклонилась, отыскивая взглядом незнакомца. Темная фигура почти сливалась с камнем башни, а вместо лица в неверном свете луны девушка видела только бледное расплывчатое пятно. Глаза его были словно провалы во тьму, но отчего-то ни на миг не возникло сомнений, что смотрит он именно на неё. И смотрит нехорошо… давяще, что ли. Она вздрогнула и сердито мотнула головой, отгоняя наваждение. — Вот и славно. Висим дальше или будут другие предложения?

— Дай мне руку, девчонка, — не попросил — надменно приказал он. — Быстро!

Тон его был оскорбителен. Слова — оскорбительны вдвойне. Но он болтался над бездонной пропастью на одной руке, а она была доброй девушкой (что бы ни говорил Сергей Петрович из пятого подъезда, таксу которого онанекрасила в розовый цвет), и потому обижаться не стала.

— Не надо так, — мягко и спокойно промолвила она. — Когда нужна помощь, её не требуют, а просят. Знакомое слово — "пожалуйста"?… Ладно, для урока хороших манер сейчас не время, — она наклонилась ещё немного, прикидывая на глаз расстояние. — Тут нужна рука в полтора раза длиннее моей…

"И сил в полтора раза больше", — про себя закончила она, кусая губу. Дотянуться, удержать — и не просто удержать, а помочь выбраться рослому парню, которого трудно назвать дистрофиком… Для хрупкой молодой девушки — это что-то из области научной фантастики.

Она машинально поправила воротник, и её осенило.

— Сейчас-сейчас! Я сейчас, подождите немного… — забормотала девушка, торопливо развязывая шарф. Подтверждая главный закон мироздания — если дела могут пойти плохо, они именно так и пойдут- тот зацепился торчащими нитками за молнию на кармане пальто. У его хозяйки с досады выскочило такое словечко, что она невольно ойкнула и прикрыла ладошкой рот. — Я сейчас… потерпите… чуточку…

— Дай руку, дура, — с нажимом повторил человек. Она изумлённо захлопала глазами: ничего себе! — Просто дай мне свою крангхалью руку!!!

Слово было ей незнакомо, но едва ли незнакомец пытался посеять в её душе разумное, доброе и вечное. Справедливо обидевшись, девушка сердито засопела. Как несправедливо, подумалось ей, что нельзя сейчас, сию же секунду вытащить наверх этого невоспитанного, гадкого, мерзкого, отвратительного, себялюбивого свина, а потом схватить за горло и сжимать до тех пор, пока он не захрипит и не попросит пощады! Но нет, она его не простит. Нет, нет, она его задушит вот этими самыми руками, потом порежет на куски — малюсенькие-малюсенькие кусочки — и скормит миленькому таксику Сергея Петровича. Да. Так она и поступит.

Она торжествующе ударила кулаком по парапету и тут же, жалобно взвизгнув, затрясла ушибленной рукой.

Первая «змейка» потухла, даже не коснувшись барьеров, защищавших её разум. Вторая, уже без малейшей учтивости, была отшвырнута назад — и щиты, которые принц в гордыне своей считал если не несокрушимыми, то близкими к тому, обратились в прах. Ощущение при этом было такое, словно его сперва макнули в кипящее масло, а потом вышвырнули из шлюза в открытый космос. Облачная цитадель налилась слепящей снежной белизной, башни исторгли громадный сноп искр, и синие протуберанцы зазмеились вокруг наглеца. Он попытался выпасть из транса, но не смог: чужой разум держал мертвой хваткой. Ригану стало по-настоящему страшно. Принц хорошо знал, что такое битва ментатов: нет ни вспышек выстрелов, ни размахиваний кулаками — двое пристально смотрят друг на друга, а потом один внезапно валится на пол с выжженным мозгом, а другой устало трёт лоб. Эта девчонка, он чувствовал, могла раздавить его, как таракана. Она была словно сходящая с гор снежная лавина — окажись на её пути и останется только умереть.

Он дернулся снова, отчаянно, и ментальные тиски мягко разжались. Его отпустили, да ещё в спину подтолкнули: ступай себе.

Но как? Как же? Невозможно! Владей оборотень даром ментата, Зелгарис бы знал и сказал бы ему… а, может, и нет. Всегда нужно держать в рукаве запасную обойму. Вот чему радовался старый ментат, вот для чего подсказал дорогу предателю-ученику! Его ручная тварька убьёт не только тело, сам дух Ригана, лишив его надежды на перерождение, и старик уйдёт со спокойным сердцем… Но как же он не почуял её раньше? Ведь не один раз стоял рядом, должен был хоть что-нибудь уловить! Будь оборотень даже в десять раз сильнее, дар так просто не спрячешь!

…А если не в десять? В двадцать? Или в сто?

Вот дерьмо.

— О Сорри… — слабо шевельнулись губы, шепча древнее обращение к Создателю. — Форгив ми… плиз, форгив ми…

Тихий шелест шагов и сердитое бормотание внезапно прекратились. Девушка перегнулась через парапет, напряженно щуря глаза, как если бы плохо видела в темноте. "Это не Вита, — стыд и досада на собственную глупость затопили сознание принца. — Всё-таки гваньер… и Зел — великий человек… а я — параноик и паршивый вирхжат!"

Гваньер неожиданно улыбнулась, и Ригану пришлось напомнить себе, что нужно дышать. Солнечная улыбка — поэтический образ, выдумка восторженных юнцов, но эту, открытую, тёплую, яркую, по-другому и не назвать было.

— Well… If you say: «Please», I'll say: «Yes», — просто сказала девушка, отбрасывая косу за плечо. — I'm glad to help you… sugary.

Шгражж арх'даан, она говорила на древнем языке не хуже Первосвященника! И в отличие от него, похоже, действительно понимала, о чём говорит. Принц мысленно сделал себе заметку поближе познакомиться с этой девушкой — если, конечно, она сообразит предложить помощь прежде, чем его пальцы разожмутся. И, конечно, если потом их не испепелят при попытке выбраться из дворца. И если ему удастся освободить Зела. И… Нет, он опять увлёкается никому не нужными союзами.

— Давно бы так! — она снова перешла на риселлан. — Умный мальчик, возьмите с полки пирожок.

— С какой полки? — растерялся принц.

— Да это так говорится просто, — гваньер слегка оторопела от его вопроса. — Образное выражение.

Риган уныло подумал, что легче обучить равнинного мхабта прыгать через верёвочку, чем человеку постичь безумную логику гваньер. С другой стороны, именно из-за этой безумной логики девчонка всё ещё стояла на башне, а не мчалась прочь, призывая на помощь охрану, как любая жительница Империи.

— Пожалуйста, помоги мне, — вырвалось у него. Дед перевернулся бы в гробу, услышав внука. "Ди Коарветтаноны не умоляют! Молят нас!" Но через сколько ардалей пребывания в подвешенном состоянии на башне родного дворца он бы взял свои слова обратно? Принц ставил на три.

Гваньер забавно, по-птичьи склонила голову набок, словно что-то обдумывая, нахмурила тонкие бровки и начала разматывать свой длинный алый кирш.

"Хорошо. Помогу. Но я хочу получить что-нибудь взамен", — мелькнула в голове принца посторонняя, словно не его мысль. И кто-то тихо, но очень знакомо рассмеялся.

— Хорошо. Помогу. Но я хочу получить что-нибудь взамен, — машинально повторила гваньер, и в её глазах мелькнул испуг.

Она отпрянула от парапета, чуть не до крови прикусив язык — но поздно. Беззвучно застонала и, судорожно вцепившись в косу, села прямо на каменные плиты, выстилающие площадку. Вельзевул и Люцифер, она действительно сказала это вслух! Как только язык повернулся! Что он теперь о ней подумает?! Дело ясное, ничего хорошего… Постой паровоз, не стучите колеса. С каких пор её волнует, что о ней подумают другие? А вот с тех самых, как этого «другого» увидела… Ой, мамочки!.. А смешнее всего то, что она ни имени его не знает, ни даже лица разглядеть не может. Вдруг он старый, жирный, уродливый и вдребезги женатый? Нет, не с её везением. Девяносто девять и девять десятых процента, что он молодой, стройный, словно тополь, холостой, как патрон и так офигительно красив, что влюбиться в него при лунном свете — дело десяти секунд, ппри солнечном — ноль целых двадцать три сотых.

Конечно, она его вытащит (по крайней мере, попытается), но дальше-то что? Тут и пророком быть не надо: счастливо спасенный подарит ей лучезарную улыбку, пробормочет: "Я так тебе благодарен, так благодарен, ты мне теперь как сестра!" или другой столь же изысканный комплимент, чмокнет в щёчку, махнёт ручкой и упорхнёт на крыльях любви к какой-нибудь ослепительной блондинке/брюнетке/рыжей с кукольным личиком и ногами от ушей. А горе-спасительнице останется подтаявшая шоколадка, цветочный веник, как и она сама, начинающий вянуть, и должность безотказной жилетки, в которую всегда можно поплакаться после крушения очередной великой любви. Потому что, три тысячи дохлых кошек, мы в ответе за тех, кого приручили. Или спасли.

Нет, всё же удачно она сказала про «взамен», вовремя перевела события из плоскости лирико-трагической в сугубо деловую. Слава тебе, Господи, глядишь ты за нами… Вот почему она так сказала, когда ни о чём подобном не думала — вопрос. Серьёзный. Головоломка, внутри которой прячется ещё одна, в ней ещё, и можно ли перечесть их — неизвестно.

Но об этом можно подумать и завтра. Подвиг уже внесен в распорядок ночи, самое время приступить к исполнению плана спасения.

Всё-таки, что у него… кхм… потребовать? Что-нибудь мелкое — оскорбить и без того уязвлённое самолюбие: ему пришлосьпросить! Дважды! На двух разных языках! Что-нибудь крупное — согласится, не раздумывая, и вылезет только для того, чтобы собственноручно свернуть ей шею.

Фигурально выражаясь, конечно.

А, может, и нет.

Ей на ум не к месту и не ко времени пришла мысль о том, что её любимые фиалки засохнут, а коту придется перейти на воробьиную диету, но она выдрала её с таким остервенением, что заломило виски и, решительно стянув с шеи шарф, принялась завязывать на нём узлы через каждый локоть. Длина приличная, должно хватить с запасом, рассуждала она. Другой вопрос, выдержит ли импровизированный канат вес молодого здорового парня? Хотя — натуральная шерсть, ручная, плотная вязка, может, и выдержит. А, может, и… нет, долой, долой эти мысли, задвинуть в самый дальний чулан сознания, закрыть двери и навесить пудовый замок. Выдержит. Обязан.

— Думаю, я не в том положении, чтобы торговаться, — долетел до нее невесёлый смешок. "Теперь он с полным на то правом будет считать меня алчной стервой", — она мысленно дала себе затрещину, а вслух произнесла:

— Пра-а-авда? Я и не знала, что вы умеете!

— Умею что? — наивно спросил он.

— Думать, конечно, — поспешила разъяснить девушка. Ответом ей был ещё один смешок, на сей раз — почти настоящий.

— Возможности мои сейчас несколько ограничены, но постараюсь сделать то, что в моих силах. Чего вы желаете, благородная энорэ?

"Любви", — почти беззвучно шепнул кто-то.

— Любви, — покорно вымолвила она. Потом повторила это слово ещё раз — про себя, по слогам — и если бы не ограниченные возможности человеческой анатомии, её нижняя челюсть, наверное, отвисла бы до колен, а глаза выпали из глазниц и покатились по камням. Трясущаяся, как у закоренелой наркоманки, рука сама собой вцепилась в уже порядком разлохмаченную косу и принялась нервно теребить её.

За парапетом потрясённо промолчали. Она всем сердцем пожелала провалиться если не сквозь землю, то хотя бы сквозь каменные плиты пола.

— Ой, не принимайте все так близко к сердцу, это шутка такая! Просто шутка! Вы только не подумайте ничего плохого… А если подумаете, то как вам эта идея?

Она не стала падать на камни. Не стала вопить и в истерике биться о них головой, потому что была хорошо воспитанной молодой леди (что бы ни говорил Сергей Петрович из пятого подъезда, таксу которого онанекрасила и в зеленый цвет тоже). Ей немного полегчало после того, как она несколько раз повторила про себя, что психическим расстройством не страдают, а наслаждаются, и завязала ещё один узел. На косе.

— Простите, я больше не буду, — по-детски пообещала она. Из-за парапета раздалось странное фырканье, словно незнакомец пытался сдержать смех.

— Вы невероятны, блистательная, вы знаете это? — почти благоговейно произнес он. — Примите мои поздравления — за неполный нейд вы четырежды заставили меня утратить дар связно излагать свои мысли. Подобное не удавалось даже моему учителю, а он, как я могу предположить с большой долей вероятности, в прошлой жизни был одним из собирателей мудрости, что бродили по площади Эйграр ан'Нард и убеждали каждого встречного в том, что его отец был хомяком. А теперь, если у вас нет принципиальных возражений, я бы хотел, наконец, услышать, чего изволит желать досточтимая энорэ? Висеть здесь становится утомительно.

— Поспешность хороша только при ловле блох, — нравоучительно изрекла она, затягивая очередной узел на шарфике. — И с чего вдруг вы заговорили таким высоким штилем? Словно какой-нибудь безумно родовитый лорд или князь, белая кость, голубая кровь! Не надо так, у меня же психика. И нервы могут не выдержать. А хочу я звездолёт.

— Пять раз, — пробормотал он, хотя ей могло и показаться. — Какой? — добавил он чуть громче.

— Э-э-э, белый.

— Вам больше пойдёт синий, хотя меня интересует не столько цветовая гамма, сколько модель и класс. Военный или гражданский корабль вы хотите? Грузовой или пассажирский? Яхту, фрегат, линкор? Может быть, крейсер?

Она заранее знала, что вопрос дурацкий и всё-таки спросила:

— У вас их что, несколько?

Он немного помолчал.

— Если вы меня вытащите, будут. Даже боевая станция найдётся.

— Настоящая Звезда Смерти? — восторженно пискнула она, хлопая в ладоши. — Ой, хочу, хочу! Покрасьте её в синий, раз он так вам нравится, и с первым пунктом мы покончили. Переходим ко второму. Мне нужна вилла на берегу моря.

— Зачем?

— Чтобы там жить, — терпеливо растолковала она.

— Найтивэйллунетрудно, в мирах Айего их сколько угодно, но… — медленно проговорил мужчина, — ради Создателя, зачем вам эта тварь? И как вы собираетесь с ней жи… — он осёкся и продолжил с нескрываемым ехидством. — Вы же не имеете в виду то, о чем я подумал?

— Извращенец! — выпалила она, чувствуя, что на её щеках расцветают розы и отчаянно радуясь, что он не может этого видеть. — Не валяйте дурака, вилла — это большой красивый дом с колоннами! Я хочу дом на берегу моря, а не… а не какое-то животное!

— В чём? — с бесконечным терпением переспросил он.

— Что в чём? — она поняла, что понемногу начинает терять связь с реальностью.

— Дурака. В чем я не должен его валять?

— Это ещё одно образное выражение, — сердито огрызнулась она. — Означает, что не фиг прикидываться валенком и воспринимать все мои слова буквально. Господи Боже, вы и камень из себя выведете!

— Хорошо. Я понял. Простите. Вы главная. Что энорэ изволит на третье? — осведомился он таким тоном, словно был официантом в фешенебельном ресторане, а она — до невозможности привередливой клиенткой.

— Большущую плитку горького шоколада и…

Ощущение чьего-то взгляда в спину ударило словно током. Девушка резко повернулась, разворачиваясь на колене, но на площадке никого, кроме неё не было. Только бродяга ветер гулял среди башен и стен, играл на серебряных свирелях, трепал её косу и запускал холодные пальцы под одежду. И всё же она знала, всей кожей ощущала, что кто-то огромный и невообразимо могучий, стоя рядом, пристально на неё смотрит. Потом наклоняется ближе… ещё ближе… и, бережно подержав в ладонях саму её душу, удовлетворенно вздыхает и уходит.

Ветер дул всё сильнее, песня превращалась в крик, рыдание — в вопль, и в её голове вдруг сами собой стали возникать слова. Они никак не могли принадлежать ей, они рождались не в её голове, а ещё где-то, они хотели произнестись сами, они как живые рвались на волю, и единственным способом промолчать было откусить себе язык.

— Чего я хочу? Семью. Друзей. Мужа, который будет меня любить и которого буду любить я. Детей с его глазами, — произнесла она, в полнейшем ужасе косясь на собственный рот. — Ну, и королевство впридачу. Вы ведь можете это организовать?

Риган был совершенно уверен, что ему не почудился тот тихий смех. Зелгарис-Призрак снова оправдал своё имя, совершив то, что доселе считалось невозможным — вырвался из эрголитовой камеры, а прежде чем исчезнуть, навестил ученика. И был он не один. Принц не знал и не слишком стремился узнать, кем было жуткое существо, приходившее с учителем. Он не увидел его ни глазами, ни мысленным взором, только ощутил на мгновение присутствие невероятной Силы, сравнимой по мощи разве что с древними богами, скопление чистой энергии без малейшего следа физического тела. В него заглянули — осторожно, но настойчиво, каким-то образом не затронув ни одного из уцелевших щитов — снисходительно потрепали его ментальное «Я» по голове (ощущалось это именно так), мимоходом восстановив все разрушенные синеглазкой барьеры.

Два ментата вели какую-то свою игру, и Ригану, похоже, отводилось в ней особое место, как и синеглазой гваньер, которая… только что… сказала… что?!

Сведённые судорогой мышцы правой руки отозвались режущей болью, словно в плечо вонзился вибронож, заставив его в приступе бессильной ярости заскрежетать зубами. Просил… приказывал… требовал сделать руку полностью бионической… "Нет, тэй ар, этого мы сделать не можем, — вежливо, но твёрдо. Угрозы и просьбы отлетают, как торпеды от дефлекторного щита. — Наш долг — сохранить как можно больше живых тканей… это же правая рука, светлейший принц… заменим только пару мышц и костей…" Пресловутое "благо пациента". Фарганг тебя побери, лэр-целитель!

Девушка ждала его ответа.

— Вы шутите? — выдавил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Да нет, я серьезно, — донеслось сверху.

Нет, он ровным счётом ничего не понимает ни в логике, ни психологии гваньер! А так же в том, чем она шуршит там, наверху, как собирается его вытаскивать и собирается ли вообще, тем более что ни троса, ни верёвки у нее нет… и, кажется, ничего нет, кроме того, что на ней надето. Странная одежда — не биоткань и не синтет. Где такую носят, хотелось бы знать. А ещё больше — где так говорят. Человеческому уму непостижимо, "да нет" — как форма отрицания! Удивительно… И она сама удивительная — странная, чужая, как экзотический цветок, и вроде бы не красавица, но что-то есть в ней, определённо… Яркие глаза, синь полуночного неба не сравнится с ними, улыбка — ах, эта улыбка, чудо как хороша, короткие вьющиеся прядки на висках, выбившиеся из косы, изящная шейка… Жаль, фигуру не успел разглядеть толком, ну ничего, вся жизнь впереди… ох, растреклятая бездна…

Вот поэтому ты и висишь здесь. Ты идиот, Риган Тарнаэлда Коста Ан'дьярдже ди Коарветтанон. А ещё принц!

— Может, деньгами возьмёте? — без особой надежды поинтересовался он, стараясь убедить себя, что эти мысли — ничто иное, как умопомрачение из-за сильного стресса. Получалось не очень. — Готов предложить сто, нет, двести галактических суперкредитов.

— Вы сами сказали, что не в том положении, чтобы торговаться, — вредным голосом напомнила девушка.

— Пятьсот, — быстро предложил принц.

— Да хоть тысяча! Счастлив не тот, у кого много денег, а тот, кому их хватает. Мне нужны истинные ценности, а не презренный металл, если вы понимаете, о чем я.

— Десять тысяч. Твердые деньги в Империи и её колониях не используются уже более шестисот лет, виртуальные кредиты намного удобнее, — подчёркнуто не заметив сарказма, сообщил Риган. — На один суперкредит вы можете приобрести…

— Засунь ты их себе в!.. — внезапно разозлилась девушка. — В общем, сам найди место, понял? Ну что ты за существо такое? Почему не можешь говорить по-человечески? То как змея шипишь и жалишь, то изъясняешься как его высочество, светлейший принц, а то, блин, и вовсе, "утром — деньги, вечером — стулья"! Не надо мне от тебя ничего! Ничего! — она с шумом втянула воздух и тихим надломленным голосом закончила: — Сколько волка не корми, все равно в лес смотрит, а из паршивого идеалиста прагматик не выйдет, хоть ты тресни… Сейчас я тебя вытащу и катись на все четыре стороны.

Сердца Ригана на миг замерли, а потом забились вдвое быстрее прежнего. В груди почему-то разливалось обжигающее тепло, безумные мысли переполняли голову, и впервые в жизни ему не хотелось ничего анализировать и подвергать разбору, а просто взять, что дают, и послать к Жнецу всю Вселенную вместе с Зелгарисом, который — теперь принц в том не сомневался — знал, что случится именно так. Знал, потому и злорадно посмеивался над своим горе-учеником.

Или вовсе всё это подстроил от начала до конца.

Охраны нет. Системы слежения отключены. Ну, учитель, ну, старый…

Принц мысленно помянул Зелгариса в выражениях, часть которых была подцеплена у Детей Света, а часть у отца во время заседаний правительства, когда он пытался застращать свой кабинет министров и генеральный штаб.

— Энорэ, сжальтесь над несчастным, который сейчас у ваших ног! — взмолился он со всей искренностью, на которую был способен. — Вы самое необыкновенное создание во Вселенной, самое доброе, нежное и прекрасное, а я мерзавец и идиот, мне давно пора разнести череп из бластера, пустить на удобрения, испепелить и разорвать на куски. — Подбор слов не слишком впечатлял, аргументация хромала на обе ноги, но принц надеялся, что неподдельное раскаяние в голосе искупит огрехи. Только куда вдруг пропали и спокойствие, и логика, и умение держать себя, хотелось бы знать?… — Простите меня, синеокая. Я не слишком силён в речах. Я старый солдат и не знаю слов…

Она тихо хихикнула. Принц воспрял духом.

— Донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви… Охохонюшки, на вас сердиться — что воду решетом носить, — она снова хихикнула и тут же без всякого перехода спросила: — Откуда вы знаете, что у меня синие глаза?

— Я… ну… — замялся принц. — Просто я…

Разум утонул в эмоциях без шанса всплыть. Лучший агент секретной службы Императора лепечет, как мальчишка. Позор!

Он бы мог ответить: "Я знаю не только это. Я знаю, что когда ты улыбаешься, на твоей левой щеке появляется ямочка, ведь моё зрение в несколько раз острее твоего, и света луны мне вполне достаточно. Я слышу, как ты сейчас ерзаешь на каменных плитах, тихо покашливаешь в кулак и дышишь на ладони, пытаясь их согреть — мой слух тоже чувствительнее твоего. Тебе холодно, дитя тёплого солнца, а я почти не мёрзну, я, ардражди, один из расы владык. И — ты не ошиблась — аристократ в двести шестом колене, но кровь у меня не голубая, а красная, как у тебя. Что ещё? Я принц. Кронпринц, если тебе интересно. Бывший наследник, которого отец-император своею царственной дланью столкнул с башни, когда в его изъеденном паранойей мозгу родилась мысль, что сын вербует союзников, дабы совершить государственный переворот. Теперь я вишу на стене, досадуя, что ничего подобного спланировать не догадался, и надеюсь только на тебя. Ещё? Ещё я ментат, и весьма бесцеремонно пытался залезть в твой разум, а ты даже не заметила, что вытолкала меня вон…"

Может, она бы на него не обиделась. Даже скорее всего. Но проверить Риган не решился.

Потом. Он расскажет ей потом, решил принц.

После рождения их третьего сына, например.

— Я хорошо вижу в темноте, — после секундной заминки проговорил он. — А глаза у вас очень красивые.

— Заурядные, — фыркнула она, затягивая последний узел и ёжась на ледяном ветру. В воздухе кружились редкие снежинки, падая на камни и тут же тая.

— Изумительные, — мягко возразил он. — Значит, мужа, который будет вас любить, детей и королевство впридачу? А империя вас не устроит?

— Это предложение руки и сердца? — кокетливо спросила она, ни на миг не поверив в серьёзность его слов.

— Пока только сердца, — невозмутимо заметил он. — Надеюсь, руку мне предложите вы.

— Я уже говорила, рукой мне не дотянуться. Сейчас я спущу вам шарф с узлами, он длинный и достаточно крепкий ("Надеюсь. Очень надеюсь"). Смело хватайтесь за него и вылезайте.

— Постойте! Разве вы не должны потребовать от меня страшной клятвы на крови во исполнение своих желаний?

— Зачем? Если вы захотите нарушить обещание, никакая клятва вас не удержит. А захотите сдержать, это будет только ваш выбор… пчхии! — она чихнула и громко хлюпнула носом. — Всё, хватит с меня, беру свои слова обратно, меняю империю на банку малинового варенья и чашку горячего чая. Давайте, скорее спасёмся и пойдём греться!

— Mei hiart unt mei soil u yurs. Fariver unt ever, — с жутчайшим акцентом пробормотали из-за стены. Девушка поморщилась, даже не пытаясь понять услышанное, и снова чихнула, а незнакомец, чуть помолчав, властно произнес: — Энорэ, сделайте так. Завяжите кирш вокруг талии, сядьте к парапету, а свободный конец сбросьте мне. Если не можете, — продолжал он, угадав её возражения, — перекиньте кирш через плечо назад, наискось, пропустите длинный конец под рукой, сожмите крепко. Короткий конец обмотайте вокруг ладони другой руки и держите. Отступите на два шага от края площадки, левая нога вперёд, правая назад, отклонитесь, чтобы создать противовес и…

Его голос внезапно пресёкся. "Сорвался!" — будто током ударило её, и она кинулась к парапету, холодея от страшного предчувствия. Стремительно наклонилась, едва не перелетев через край, обдирая пальцы, ухватилась за каменный зубец, и облегчение затопило её как вздувшаяся от талого снега весенняя река — он был там.

— Жив… жив…

— Не надо. Ну что вы. Успокойтесь, — она не сразу поняла, что он говорит такими короткими, точно рублеными фразами, чтобы не дать голосу сорваться, а тёмная полоска на лице, смутно белеющем во мгле — текущая из закушенной губы кровь. А когда поняла, едва не взвыла в голос. — Это ничего. Ничего. Вы слышали, что я сказал?

— Д-да, — всхлипнула она.

— Повторите.

— Перекинуть шарф через плечо, одной рукой держать длинный конец, другой короткий, отклониться назад…

— Крепче упирайтесь ногами в пол. Не пытайтесь тянуть кирш на себя. Просто держите. Остальное — за мной.

Она послушно выполнила все его указания, и, спустив длинный конец шарфа за парапет, отступила назад. Ветер бил ей в лицо, словно пытаясь оттолкнуть от края смотровой площадки, текущие из глаз слёзы высыхали, оставляя солёные корочки на щеках, сердце колотилось с неистовой силой, волосы отчаянно пытались встать дыбом. "Ты всё… не так… он сейчас… а ты! — обезумевшими птицами метались в голове обрывки мыслей. — Угробишь… даже не спросила… не узнала… угробишь… неправильно… имя спросить… что же он медлит?"

— Не бойтесь, — попытался ободрить он, словно бы почувствовав её ужас. — Всё будет хорошо. Теперь вам так просто от меня не отделаться. Если мы во что вцепляемся, это «что-то» можно вырвать только из наших холодных мёртвых рук. Спойте ту песню.

— Ч-что? — ошалело переспросила она. — К-какую песню?

— Ту, что вы пели. Про замок. Давайте. Прошу вас.

Она несколько раз вздохнула, силясь унять нервную дрожь. "Песню, так песню. Он знает лучше. Наверное. Всё будет хорошо. Он так сказал. Но если соврал, я своими руками скину его с этой башни!!"

— Дай ответ, зачем прошла я столько световых лет? — запинаясь, начала она. — Ночь и свет, я зрела гибель и рождение планет! В который раз я вижу эти сны, но не пойму, призвали или обрекли? — Сильный рывок натянувшегося шарфа дернул её к парапету. Она с трудом устояла и отклонилась назад, что есть силы упираясь ногами в неровный каменный пол. Шарф зловеще затрещал. Она зажмурилась и с отчаянием продолжала: — Вечные сумерки здесь… нет ли людей, ни богов… там ветра нет, там странный замок стоит… на краю времени! В окне есть свет, но для кого он горит? На краю времени решаются судьбы планет…

Натяжение шарфа ослабло так внезапно, что девушка не удержалась на ногах, но каким-то чудом сумела извернуться и вместо того, чтобы грохнуться навзничь на каменную площадку, упала набок, ударившись бедром и плечом. В левой руке что-то хрустнуло. Она на миг замерла, пережидая искры, мельтешащие в глазах, с трудом села, подняла голову… и тут же забыла про ушибленный локоть и ноющее колено.

Он стоял, опираясь плечом о зубец стены и сжимая в руке её шарф — высокая темная фигура на фоне бледной луны. Глаза его светились точно угли, лицо пряталось в тени. Он резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и, чуть пошатнувшись, выпрямился. Рука с шарфом блеснула металлом в лунном свете.

— Вы даже не дослушали, — промямлила она.

— Нет, — отозвался он и тут же серьезно уточнил: — А надо было?

Девушка почувствовала, как её губы неудержимо расплываются в улыбке, словно кто-то тянет их за уголки. Она заправила за ухо выбившуюся из косы прядку, но упрямец ветер снова бросил её на лицо.

— Разумеется! Зря я, что ли, старалась? Кстати, — она припомнила первое из своих бредовых требований, — раз уж вы здесь… я бы всё-таки хотела получить свой звездолёт!

Она прежде не видела, чтобы кто-нибудь двигался так быстро. Разделявшее их расстояние он покрыл всего за один звериный шаг. Припал возле неё на колено, горячая — это даже сквозь ткань пальто чувствовалось — ладонь мягко стиснула её ушибленную руку чуть повыше локтя. И боль отхлынула, смытая волной тепла.

— Вы — самое удивительное создание во всей Вселенной, — медленно, словно не веря себе, прошептал он. Его дыхание щекотало ей щеку, но лица она по-прежнему не могла разглядеть. — Самое странное… но, кажется, я вас люблю.

Света издала протестующе-изумленный всхлип: такого она точно не ожидала! А в следующие мгновение мир вдруг утратил чёткость, и перед глазами всё поплыло. Её куда-то резко дёрнуло, тряхнуло, замотало и заболтало, как самолёт, попавший в зону турбулентности. Всё вокруг кружилось и вертелось, цвета сменяли друг друга с такой бешеной скоростью, что пришлось зажмуриться, дабы желудок не вывернулся наизнанку. Потом её снова тряхануло так, что зубы лязгнули, и, хорошенько шваркнув обо что-то твёрдое, отпустило.

— Света? — позвал далёкий голос. — Света?…

— Света! Светка! Да очнись ты! Ну ё-моё! Уснула ты, что ли?!

Светлана с трудом разлепила глаза и вытаращилась на светящийся перед ней монитор компьютера. Повернулась направо. Стенка мягкого коричневого цвета "под дерево" и окно. За окном серое небо, затянутое непроницаемым пологом туч, шуршит и горестно всхлипывает мелкий осенний дождик. Она повернулась налево: взгляд упёрся в чей-то живот, обтянутый выцветшей желтой майкой с Джеки Чаном. Она подняла голову, и кузен подарил ей широченную улыбку актёра с рекламы зубной пасты.

— Уфф, слава тебе Господь наш Всемогущий! — Лёшка хлопнул её по плечу. — Я почти испугался! Сидит сестра, на экран пялится, как на икону Богородицы, глазки то откроет, то закроет, то откроет, то закроет — страх смертный! Всё, думаю, заворот мозговых извилин. Или того хуже — бес какой, вирус компьютерный вселился, надо папу вызывать, чтоб окуривание с бичеванием провёл… Даже трубу взял, только она дохлой оказалась, — он продемонстрировал ей разряженный мобильник. — А раз ты оклемалась… ну, это, давай.

— Что тебе надо? — понемногу приходя в себя, спросила Света. В ушах её ещё звучал негромкий бархатистый голос, перед глазами стояла башенная площадка, залитая лунным светом, прикосновение сильной горячей ладони к руке ощущалось как клеймо.

— Вышло твоё времечко, сестрёнка! — он чуть ли не приплясывал от нетерпения. — Кончилось! Финита! Дай и гостю пошпилить маленечко!

— Ты в гости пришел, чтоб в свои игрушки играть? — она обеими руками вцепилась в стул, готовая держать оборону до конца. Лёшка пожал плечами.

— Во-первых, они такие же твои, как мои, а, во-вторых, ты дядю с тетей любишь? — Светлана непонимающе нахмурилась. — Папульку с мамулькой мой внешний вид и так изрядно напрягает, а если я «Ворик» с «Диаблой» подключу, их вообще удар хватит. Инфаркт миокарда. И если ты их любишь… дай, ну дай, дай, дай!

Света окинула двоюродного брата скептическим взглядом. Шевелюра цвета взбесившегося баклажана, серьга в ухе, застиранная майка, художественно разорванные джинсы и сто восемьдесят сантиметров бесноватого геймера. Как жаль, что родню не выбирают…

— О боже, кто это чудовище? — она с деланным ужасом покачала головой. Кузен хитро подмигнул и попытался столкнуть её со стула. — Оно не могло родиться! Оно могло только из пробирки вылупиться! Ты не Алёша Попович, ты злой Тугарин Змеевич!

— В точности мой батя! И взгляд его, и прищур! Только он тише выражается, чтоб матушка попадья не услыхала, неохота проповедь читать с синяком под глазом… опять, — Лёшка скосил взгляд на монитор и приподнял брови. — "Света издала протестующе-изумленный всхлип: такого она точно не ожидала…" Это ты написала?! Ну, даёшь!

— Не смей читать, червяк! — грозно рявкнула она, пытаясь закрыть страничку, но Алексей легко перехватил её руку. — Не смей, кому сказала!!!

— Свет, никогда не думал, что это скажу, — печально, как при разговоре с тяжелобольным, изрёк Лёшка, — но прав папка, замуж тебе пора. Давно бы уже могла детишек воспитывать, мужу борщ варить, котлетки телячьи жарить, а ты, — он фыркнул, — мечтаешь. О далёких мирах, о волшебных дарах, что когда-нибудь под ноги нам упадут, сказочки сочиняешь о прекрасных принцах, ждущих спасения. Светка, я твой друг и должен открыть тебе глаза. Принцы… — он сделал паузу. — Так о чём я?

— О котлетах, — буркнула Светлана, быстро просматривая текст. Она едва могла сдержать дрожь, обрывки мыслей метались в голове стайкой вспугнутых стрижей. "Что это? Что это такое? Словно слепок сняли… Чья-то шутка? Кто? Как?… Нет-нет-нет, этого не было, не могло быть, не могло быть, не могло…"

— А! Да, точно, — Алексей вдруг резко дернул кузину к себе и, не давая ей опомниться, ужом скользнул на заветный стул. — Я в холодильнике видел… Поджаришь мне парочку, Свет, а, Свет? И кашу какую-нибудь сваргань, я голоден как волк!.. Мой первый друг, мой друг бесценный, и я судьбу благословил… — он любовно погладил компьютер по корпусу. — Не любит тебя Света, не заботится, антивирь не обновляет, диск не чистит, всё сидит и пишет, пишет, пишет… Ничего, сейчас Алёша… пошпилит маленечко! Во имя контрола, альта и святого делита, приступим!

Света потёрла лоб и с досадой стукнула кулаком по ладони, не в силах отделаться от ощущения, что видит дурной сон. Крохотная комнатка, колышущееся серое марево за окном и тяжелый стук капель, кот увлеченно катает карандаш по полу, двоюродный брат с улыбкой от уха до уха стучит по клавишам, впившись взглядом в монитор…Ей снова придётся привыкать к этому сну.

"Что я тут стою, в самом деле? — обреченно подумала девушка. — Мёртвые не возвращаются, на сосне не колосятся помидоры, а чудес не бывает… В моей кофеносной системе слишком много крови. Нужен кофе. Много кофе. Сливки. Эклеры. Сейчас же".

Она вздохнула и медленно, как зомби, поплелась на кухню.

— Эй, Свет! — внезапно окликнул её Алексей, снимая наушники.

— Что? — нехотя обернулась она.

— Ты ещё здесь? — он приподнял брови, изобразив на лице вежливое изумление и радость от того, что такая замечательная девушка удостаивает его своим вниманием. Светлане захотелось врезать ему по физиономии. Она одарила брата, как надеялась, уничтожающим взглядом и направилась к двери.

— Умница Молодец! Потренируешься перед зеркалом разок-другой, все парни твои будут! — радостно заорал ей вслед Алёшка. — Я что сказать хотел-то… Принцы давно вымерли. Как мамонты… Света, не уходи-и-и! Это что, новая мода такая — косы в узлы завязывать? А?…