На крыльях Бекаса

ПРИНИМАЮТ нынче по одёжке,

Но никак, скажу, не по уму!

Приезжал к нам в пятницу Серёжка,

А зачем, - не знаю, не пойму?..

ГОВОРИЛ красиво он, и много,

Что он только нам не говорил?..

И чему-то нас учил Серёга,

Хоть его никто и не просил!

ОН блистал собой, как на параде, -

Весь холён, уверен и надут!

Декламировал он, словно на эстраде,

И за это гонорар ему дадут!..

МНЕ знакома вся его фигура.

Ведь таких я вижу много лет…

Не Серёга, а всего лишь Юра, -

Серенький, посредственный поэт!

Так случилось, у творчества сдвинулась ось,

Расшаталась сначала, потом заскрипела.

И когда-то красивая, смелая, дерзкая злость,

Как волна у причала стала белою пеной.

Лист тетрадный, что нервы мне рвал по ночам,

Каждой клеткой похож на тюремную клетку.

Я от боли, что сдвинула творчеству ось, замолчал…

Не судите, но больше меня не зовите в разведку.

Так случилось, что сдвинулась клёпка в мозгу,

Заскрипела от ржавчины, и покатилась.

Я всё злюсь потому, что писать не могу, -

Мне такая бодяга, никогда и не снилась.

Ложки стук по стакану в ночной тишине,

Душу рвёт словно лист, или же, промокашку.

И хрустит на зубах… Только кажется мне,

Что от злости жую я, простую букашку.

Меня обнимал за плечи

Вчера унижавший рьяно,

Я только оцепенела

Пытаясь перетерпеть,

Меня славославил дурень

То ль смело, то ль просто пьяно,

Шакал, что скулить приучен,

Решил научиться петь?

Меня, не страшась, не каясь,

В друзья записали верные,

Учителем «обозвали»,

Наставником, и так далее…

Я только брезгливо ёжилась,

И знала: Привычки скверные,

Увы, не дают мне шанса

Не видеть каналью в каналье.[1]

Не наступил ещё вечер

А я уже сыто-пьяно,

И голые свои плечи

Ногтями царапаю рьяно.

От этого лишь цепенею,

Пытаясь перетерпеть.

Но всё же ещё не смею,

Как дура пьяная петь.

А вот друзья мои «верные»,

Кто меня «обожали»,

Сами «завыли» первые, -

Учителя обогнали!

Я только брезгливо икала,

Привычка такая скверная,

Совсем их не понимала, -

Ведь я же должна быть первая!..[2]

Кто-то вышил одуванчик

За морями и долами.

Кто-то стих родил далече,

В незнакомом мне краю…

Я шутила: с подолами

Изводилась - подшивала…

Меж нескучными делами,

Рисовать пыталась тщетно…

Разве быть такой в раю?

Где-то в голове родилось,

Даже то, что и не снилось, -

Одуванчик с подолами!..

Тщетно силилась понять:

Как же это за морями,

Да горами и долами,

Между скучными делами, -

Научусь я рисовать?..

Тот окажется в Раю,

Кто осмыслит мысль мою!..[3]

Пусть ими брезгуют открыто

В наш быстрый, динамичный век.

Вновь в закоулках водкой быдло

Свой повышает интеллект…

Пусть ими брезгуют открыто,

И не ложатся с ними спать,

Но снова свиньи у корыта,

Собрались что-то обсуждать.

В наш быстрый, динамичный век,

Не до сохи, не до навоза.

Летит куда-то человек,

Быстрей свиньи и паровоза.

Но интеллект свой заливает,

В закоулках быдло водкой.

Совсем оно не понимает,

Закусывать её селёдкой...

Блики луны задрожали в окне,

Слабым сияньем мелькнув в темноте.

Сон у порога стоит. Не ко мне

В гости заглянет в ночной тишине…

Блики луны в окне задрожали,

Слабым сияньем мелькнув в темноте.

И «голоса» в голове завизжали, -

Будто бы эти, а может быть те?..

Травки курнёшь, и вовсе не пьяный,

Сон у порога стоит, - не ко мне!..

Ведь шаловливый «галюн» конопляный,

В гости заглянет в ночной тишине…