На ладони ангела

Воображаемый некролог, написанный самим автором

ФЕРНАНДЕЗ, Доминик (1929 — …)

Углубленное изучение французского языка, латыни и древнегреческого в Эколь Нормаль, и очень раннее осознание того, что «гуманистическая» культура, в которой его воспитывали, основана на лжи. Его заставляли читать Платона и Вергилия, восхищаться мраморными эфебами, ему восхваляли превосходство античных институтов, не позволяя ему при этом следовать нравам, благодаря которым расцвели и Афины, и Рим. Отсюда скорое неприятие Парижа, Франции и ее пуританской морали, и поиски подлинной родины. Он нашел ее сначала в Италии, а затем, когда она интегрировалась в Европу, адоптировав буржуазную идеологию производительности и рентабельности, — в Неаполе, на Сицилии и в различных странах третьего мира.

Неслучайно жанр путевых заметок занимает в его творчестве значительное место: исследование Юга (не только географическое, но и психологическое) всегда представляло для него возможность загладить то оскорбление, что нанесло ему общество, в котором он родился. Бежать от Вольтера и Паскаля, от этой страны с ее сухими тортами, прямыми статуями и узким мышлением, и погрузиться в сочную, чарующую, барочную реальность, которая, открываясь к югу от Рима, простерлась на восток Европы вплоть до Праги и Кракова, на запад — до Андалузии, откуда она перепрыгнула через океан, дабы с индейской экспансивностью раствориться в Мексике.

Мексиканские корни Доминика Фернандеза сыграли превалирующую роль в его жизни — янсенистской строгости своей матери из Оверни он предпочитает чувственность и легкомысленность отца. Их сын впитал в себя и ту и другую склонность, и в то время как он пытался упорядоченно выстроить свою личную жизнь, на страницы своих романов он выплескивал свою страсть к приключениям и авантюрам.

Он с удовольствием писал бы оперы. Александр Дюма, Стивенсон, Мелвиль, Конрад, Гоголь и особенно Стендаль укрепили в нем надежду на то, что через роман он сможет избежать несчастья иметь лишь одно я, одну национальность, один социальный статус, одну жизнь, один пол: преобразившись во столько двойников, сколько книг он сможет написать. Перевоплощаясь то в неаполитанского кастрата XVIII века («Порпорино»), то в поэта, жаждущего принести себя в жертву («На ладони ангела»), то в немецкого художника, влюбленного в Италию («Любовь»), то в жертву СПИДа («Слава парии»), то в своих собственных родителей («Порфирио и Констанция»), то в юную девушку из восточной страны («Кристель»), он раскрывал таким образом различные виртуальные стороны своего я. Каждая из этих книг, по его словам, была «воображаемой автобиографией». Его мало интересовали формальные исследования и сладкая болтовня современников, его литературные методы основывались на поиске верного слова и музыкальном слухе фразы.

Его занимало лишь то, что естественно. И, как следствие, отстаивание прав меньшинств. Никогда не давая повод назвать себя «ангажированным» писателем, Фернандез написал роман, в котором критики усмотрели, преподнося ему это как упрек, защиту гомосексуальности. Гомосексуальность для Фернандеза была не только предметом страхов в юности и гордости в уже зрелом возрасте, но также символом всего маргинального и даже, как он это показал в своем эссе «Похищение Ганимеда», эмблемой того, чем должна быть любая жизнеспособная культура — силой протеста, низвергающей установленные авторитеты. Найдя сначала во Фрейде союзника (психобиографические эссе «Древо до самых корней» и «Эйзенштейн»), впоследствии он начал рассматривать психоанализ как вспомогательное оружие нормы, как новую Церковь, с которой необходимо бороться.

К чему он стремился всю жизнь? К любви и красоте. Чего он боялся больше всего? Перестать быть влюбленным.