- Знаю о формировании капитаном Каппелем не то отряда, не то добровольческой дружины - в основном из офицеров. "Волжское слово" писало, что гарнизон Самары пополняется уральскими казаками, тоже добровольцами...

- Повтори, пожалуйста, о чем писало "Волжское слово", - попросил Куйбышев.

- О том, что из Николаевского уезда в Самару прибыли казаки...

- Понятно! Продолжай, продолжай и докладывай обо всем, что слышал и что видел в царстве Комуча. И побольше фактов. Мы разберемся в них сами...

И я рассказал о своих встречах с офицерами, которые, подвыпив, намекали на то, что-де чехословацкий мятеж - это запланированная союзниками стратегическая операция.

Куйбышев дружески коснулся руки Тухачевского:

- К величайшему сожалению, лишь теперь становится известным, что "стратегическая операция", как эсеры называют "Волжский фронт", была задумана сразу же после Октябрьской революции. Каково?! Разве не готовилась она уже тогда, когда распространяли слух, будто эвакуация чехословацкого корпуса из России через Мурманский порт согласована с германским послом графом Мирбахом и что чехословацкие части будут потоплены немецкими подводными лодками в Северном Ледовитом океане? И тогда чешские легионеры заявили, что они "на собственный риск и страх" будут пробиваться с оружием в руках во Владивосток. Мы располагаем точными данными о том, что союзники ловко использовали все это.

Ознакомившись с привезенным мною донесением Кожевникова о дислокации чехословацкого корпуса, Тухачевский с улыбкой заметил:

- Если это не "подарок" чехословацкой контрразведки, премного благодарен, - и положил донесение в карман френча. - Вы доставили важные сведения. Но я должен откровенно сказать, - Тухачевский посмотрел мне в глаза, - что вы еще не научились обобщать свои наблюдения, делать из них выводы. Но это дело наживное. Главное же, вы объехали большую территорию и увидели собственными глазами то, о чем мы здесь могли только догадываться. Это очень важно, и я поздравляю вас с первым успехом.

Поздравил меня и Куйбышев.

- А теперь нам хотелось бы услышать, - сказал он, - какое впечатление произвел на тебя наш тыл: о чем толкуют наши бойцы и командиры - ведь ты встречался с ними?

Я подробно доложил обо всем, что мне довелось увидеть и услышать по пути от Бугульмы до Симбирска.

- Вот вы рассказали, как проходил в Бугульме спор о том, следует ли сохранить выборность командиров или перейти к их назначению, - заговорил Тухачевский. - Безусловно, выборность уже изжила себя. Это вчерашний день нашей армии. Но мне хочется знать, какими же командирами недовольны красноармейцы.

Ответил я не сразу. Я знал, что сам Тухачевский был поручиком старой армии и что мой ответ может задеть и его лично. Но все же я решил быть откровенным.

- Люди прежде всего недовольны теми командирами, которые раньше были офицерами.

- А почему недовольны?

- Как почему? Почти каждый из них - сын дворянина, фабриканта, кулака или попа, то есть наш классовый враг. Вот, например, полковник Махин: ему Советская власть доверила пост начальника штаба Уфимской группировки войск Красной Армии, а он рассредоточил войска, а сам, да еще со штабом, переметнулся к чехословакам: "Вот вам карта обороны Уфы, дислокация, численность Уфимской группировки - смело занимайте Уфу..." И белочехи захватили Уфу, а мы понесли огромные потери. Скажите, разве я не прав?

- Значит, настроения не в пользу бывшего офицерства? Кого же в таком случае будем назначать командирами? - спросил Куйбышев.

- Осенью прошлого года вы сами, Валериан Владимирович, призывали нас, красногвардейцев, выбирать командиров. Помните? Мы, трубочники, когда отправлялись против Дутова, избрали командиром своей роты токаря Кузьмичева и не ошиблись.

- Тогда это было правильно, - согласился Куйбышев. - Но теперь мы создаем регулярную армию. И если мы хотим победить, мы должны найти грамотных в военном отношении командиров...

- Мы сами виноваты в том, - как бы продолжил мысль Валериана Владимировича Тухачевский, - что не смогли объяснить бойцам ту простую истину, что в любой войне, в том числе и в гражданской, необходим строго научный подход к решению тактических задач. А на это способны только специалисты... Можно избирать старост в деревне, а в армии... Ведь врача не выбирают. Командир - такой же специалист, как и хирург, только военный, могущий обобщить систему знаний и умеющий применять их в бою.

Чувствовалось, что Тухачевский глубоко и всесторонне продумал этот непростой вопрос.

- Офицер - это официальный представитель правительства с неограниченными полномочиями, - поддержал его Куйбышев. - Но если командира избирают, значит, он подчиненное выборщикам лицо со всеми вытекающими отсюда последствиями. А это уже партизанщина.

- Перед назначением на ваш фронт, - сказал Тухачевский, - я был приглашен к Ленину. Владимир Ильич говорил о строительстве Красной Армии как о вопросе совершенно новом и необычайно сложном... Ленин напомнил и о том, что в кратчайший срок нам предстоит решить вопрос о так называемой эшелонной войне. Но как решить эту проблему без опытных кадров?

- Смертельная опасность для республики, - заметил Куйбышев, усугубляется еще тем, что и до сих пор кое-кто в Высшем военном совете Красной Армии, да и мы здесь, на местах, оценивали мятеж чехословацкого корпуса лишь как эпизод. Об этом я докладывал Николаю Ильичу Подвойскому раньше.

- Но события на Волге, - продолжал Тухачевский, - приняли угрожающий характер именно потому, что здесь не было создано крупных воинских соединений. Когда неделю назад я прибыл на станцию Инза, штаб 1-й армии, которой поручено мне командовать, состоял лишь из пяти человек: начальника штаба, начальника оперативного отдела, комиссара штаба, начальника снабжения и казначея. Никакого аппарата! Боевой состав армии никому не был известен. Да и сейчас армия насчитывает всего около пяти тысяч штыков, то есть является армией только по названию. Полупартизанские отряды и дружины разбросаны от Сызрани и Сенгилея до Бугульмы; их взаимоотношения с командующими "группами войск", "фронтами" до сих пор невероятно запутаны кто кому подчиняется, часто трудно установить. Формирование армии пока что носит стихийный характер. Существуют сотни отрядов самой разнообразной численности и боеспособности. Ни о какой серьезной дисциплине пока нет и речи. И все же я уверен, что скоро наша армия будет первой не только по номеру, по и в организационном отношении.

- Но как скоро это будет? - раздался голос Семенова.

- Нам нужно покончить с местными "фронтами" и "группами" сельского значения и укомплектовать штабы знающими военное дело офицерами, - ответил Тухачевский. - Конечно, будем принимать их только после самой тщательной проверки и при условии благонадежности или хотя бы лояльности. В этом вижу свой долг. Без мобилизации офицеров создать регулярную Красную Армию немыслимо! За несколько дней свои командные кадры не подготовить...

Хотя я не считал возможным доверять бывшим офицерам, но слова Тухачевского убедили меня, что на том этапе необходимо было использовать военспецов и объективно оценивать их достоинства. И, как бы продолжая свою, а теперь уже и мою мысль, Тухачевский, повернувшись к Куйбышеву, спросил:

- Валериан Владимирович! А что, если обратиться к бывшим офицерам моим пензенским землякам? Думаю, что они разберутся, где настоящие друзья и где враги нашего отечества.

- Хотите знать мое мнение, Михаил Николаевич, извольте: я уверен, что воззвание найдет отклик среди офицерства... Мой совет: не откладывайте это полезное дело.

Воспользовавшись короткой паузой, Семенов сказал мне:

- У тебя все или есть еще о чем доложить?

В это время раздался телефонный звонок. Семенов снял трубку и передал ее Куйбышеву:

- Вас, Валериан Владимирович. Куйбышев глянул на меня:

- Ну-ну, развивай, если что интересное осталось.

- В Самаре я познакомился с балериной Сарычевой, а вскоре подпольщики установили, что эта особа связана с американской миссией... На вечеринке у Сарычевой встретил недавно приехавшего из Москвы представительного господина по имени Анатолий Корнилович. Как видно, он не привык даром терять драгоценное время. И когда мы встретились второй раз, он не стал расхваливать Америку, американцев, их образ жизни, а, зная, что я коммерсант, предложил мне сотрудничать с американской экономической фирмой.

- А ты что ответил? - улыбнулся Куйбышев.

- Сказал, подумаю. Дело-то рискованное, Валериан Владимирович. Доложил Кожевникову. Яков поразмыслил и во избежание провала рекомендовал мне воздержаться, не принимать предложение этого господина.

- Как ты думаешь, Вячеслав, с какой целью пожаловал в Самару этот тип? - почему-то по имени обратился ко мне Куйбышев.

- Его приятельница балерина Сарычева говорила, хотя вряд ли этому можно верить, будто он разыскивает жену своего друга, имя которого от меня скрывали... Сарычева предложила мне съездить с ней в Белебей, куда нелегкая занесла жену какого-то очень важного господина: он-де живет в голодной Москве, а супругу как бы для откорма отправил в далекий Белебей. Покровитель настаивает, а ехать одной по теперешним временам опасно... Связь Москвы с захолустным Белебеем показалась мне более чем подозрительной, и я согласился сопровождать Сарычеву в Белебей. Кожевников считает, что ехать надо.

- То, что ты приглянулся балерине, это мне понятно. А вот чем ты расположил к себе этого типа? - в шутливом тоне продолжал беседу Куйбышев.

- Моей заслуги в том, Валериан Владимирович, нет никакой. Враги открыто вербуют сторонников Комуча, противников нашей партии и, представьте, находят. Находят даже в пролетарской рабочей среде. Вот вам свежий пример со слесарем Володькой Ивановым...

- Как это странно! - проговорил Тухачевский... - Но продолжайте.

Куйбышев сидел, поглядывая то на меня, то на Семенова, затем откинулся назад и, ухватившись за спинку стоявшего перед ним стула, глухо заговорил:

- Что будем делать, Иван Яковлевич?

Семенов наморщил лоб, посмотрел куда-то в сторону и спокойно проговорил:

- Нельзя так сразу, товарищ Куйбышев. Мне надо сначала подумать самому, посоветоваться с Кожевниковым, а уж потом... Ведь из всего сказанного здесь Дроздом ясно пока одно: Корнилович - птица высокого полета! И кто знает, возможно, придется обратиться за советом в Москву...

Новое задание

После беседы у Куйбышева Семенов посоветовал мне отправиться в сторону Бугульмы и, доехав до какого-либо полустанка, проникнуть в тыл белых. Нужно было попытаться срочно выяснить, где и какие они сосредоточивают силы для наступления. В дороге я решил сойти на ничем не примечательном разъезде Шелашниково, а дальше уже пробираться в район, занятый противником. Конечным пунктом я наметил Сергиевск.

Поезд пришел в Шелашниково под вечер, и я сразу же направился в поселок, чтобы нанять подводу. Хозяин дома, как бы притаившегося за кустами буйно разросшейся сирени, долгим, оценивающим взглядом посмотрел на меня и на мою городскую одежду.

- Мельницу, говоришь, на Соку задумал покупать? Доброе дело. Но ведь это далеко, да и опасно ехать туда.

Все решила "золотая валюта" - соль, за которую в то время не жалели ничего.

- На личность теперича глядеть не приходится, - махнул рукой хозяин. Часто будто и порядочный человек, а внутрях у него - дьявол.

- Это как же так?

- Не могим знать как, а пример имеется. На прошлой неделе подрядился я ехать в Похвистнево и чуть на тот свет не угодил. Пришла этакая расфуфыренная девица с чемоданом, по виду хвершалица, и говорит: "Доставьте меня в Похвистнево, там мне надобно завтра быть. За ценой не постою".

Повез я ее. Только доехали до моста через Кинель-реку - трах-трах-бах! Позади конные. Догнали. "Стой!" - говорят. Мне что робеть, остановился. "Кого везешь?" "Барышню", - отвечаю. "Кто приказал, сказывай!" - "Сам подрядился..."

И стали они барышню без всякого стеснения и приличия обшаривать. Сняли кофту, стащили юбку, а она стоит как молоком облитая, бледная. А офицер с коня солдат словами погаными хлобыщет: "Найти ее документы!" Всю ее общупали, а при ней никаких бумаг. "Признавайся, куда спрятала свои фальшивки!" - кричит офицер. "Мама моя в Бугуруслане при смерти. Меня там каждый признает", - говорит она. "И этого бандита тоже обыскать!" Это на меня. А я ему в ответ: "Ваше благородие, я при чем?" "Не вози большевичек!" - и огрел меня плеткой.

Стали ворошить сено, что было в телеге, и выпала какая-то бумажка. Подали ее офицеру. "Ну, и теперь будешь отпираться?" - закричал он. А я, того, значит, спрашиваю: "Можно ли мне вертаться в Шелашниково?" - "Нет, с нами поедешь. Мы еще дознаемся; что ты за личность". А я ему: "Меня многие здешние господа знают"... Насилу отпустили. В Самару ее отвезли...

А может, это была наша разведчица и даже одна из тех, что я видел у Семенова. Вот и вторая встреча один на один, думал я.

Получив задаток, хозяин приготовил тарантас, смазал колеса дегтем, засыпал жеребцу овса. Ночь была теплая, и я решил спать на свежем сене во дворе.

Тишина. Слышно, как лошадь хрустит сухим прошлогодним овсом. Фыркнет, замрет, будто задумается, и снова хрустит... Вскоре усталость взяла свое, и я уснул...

- Да ты проснись, - вдруг слышу голос возницы. - Глянь, войска-то сколько... Почитай, с полчаса стоим, а они все идут да идут...

Я протер глаза. Наша телега стояла на обочине дороги, пропуская колонну чешских легионеров. Замыкала колонну четырехорудийная батарея на конной тяге. Ясно, что чехи движутся к железной дороге. До нее напрямик верст двадцать, не больше... К вечеру будут там, прикинул я, и дорога Симбирск Бугульма окажется перерезанной. Нужно как можно скорее вернуться в Шелашниново, предупредить своих, что враги в тылу наших войск. Но как это сделать? В объезд - опоздаю. Попытаться обогнать - задержат...

Заметив, что колонна белочехов произвела на меня сильное впечатление, крестьянин заволновался.

- Будь она неладна, твоя соль! - запричитал он. - Видал, сколько войска прет? И все в нашу сторону. А что, ежели...

- Поворачивай назад, коли боишься. Поеду в другой раз...

- А с деньгами как: на задатке остановишься аль сполна?

- Довезешь быстро до разъезда - получишь сполна. Нет - пеняй на белых.

- Добро! - согласился возница и, осадив лошадь, почти на месте развернул телегу. - Ну, пшел с богом!

- Проскочим?

- Напрямик не пропустят - окольной дорогой объедем. Я тутошний, каждая тропка - как на ладони. - И, помолчав, добавил, как бы оправдываясь: - Мне все едино, кого возить, лишь бы доход был. А ты, паря, притворись хворым, стони, жалуйся на брюхо, если застопорят: ехал-де мельничку покупать, да занемог...

Не спеша въехали в Исаклы.

Церковная площадь и улицы забиты подводами. Там и здесь прохаживаются, разгоняя сон, офицеры. Унтера выстраивают солдат, повара возятся у походных кухонь. От церковной ограды отделились всадники и поскакали в сторону железной дороги.

Нам оставалось миновать пять-шесть домов, а дальше околица, за ней крутой подъем, ведущий прямо в лес.

Кажется, пронесло, подумал я и облегченно вздохнул. И вдруг вижу: идут солдаты с винтовками.

- Руки до верху! - скомандовал приземистый ефрейтор.

- Рехнулся, что ли? Я тутошний, мирно крестьянствую, - объяснил возчик.

- Обыскать! - приказал ефрейтор солдатам.

С другой стороны улицы к нам подошли два офицера. Солдаты ощупали у меня и у возницы карманы, поворошили сено в тарантасе.

- Оружия нема, пан офицер, - доложил ефрейтор.

- Какое есть значение ваш прогулка по военной магистрал? - спросил офицер в пенсне.

- Мы, ваше скородие, тутошние... - начал было свое возница и внезапно вскрикнул от удара ременным стеком по плечу.

- Ой, да вы с ума сошли! Пошто такая напасть? - снимая шапку, взмолился крестьянин.

- Молчать, болван, не тебя спрашивают! - заорал подпоручик.

- Здравия желаю, господа офицеры! - охая, проговорил я. - Вот ехал покупать мельницу на реке Сургут, под Сергиевском, да занемог: вчера самогону перехватил и что-то съел, а сегодня, извините, животом страдаю. Возможно дизентерия...

- Пергамент! - прокартавил офицер в пенсне.

- Сделайте одолжение! - со стоном произнес я и подал ему паспорт.

- Вы ехали навстречу нам, почему вернулись? - спросил поручик, проверив мой паспорт.

- Я же объяснил, господин офицер. Самочувствие мое плохое, лекарю надо показаться, потому и вернулся.

Офицеры переглянулись.

- А может, вас испугала встреча с нами? - многозначительно произнес поручик.

- Я коммерсант. У меня документ... Зачем же мне бояться?..

Офицер в пенсне вынул из полевой сумки топографическую карту, поводил по ней пальцем, подозвал солдата и, передавая ему мой паспорт, сказал что-то по-чешски.

Солдат положил паспорт в фуражку и козырнул офицерам.

- У нас нет времени заниматься вами. Сим ведает господин комендант, сказал офицер. - Поезжайте!

Солдат щелкнул затвором винтовки и жестом руки приказал возчику двигаться.

Как быть? Малейшее подозрение коменданта - и расстрел...

- Дело серьезное, отец, - шепнул я крестьянину, - лошадь заберут, а нас могут и в расход...

- Это как же так? Живого человека ни за что ни про что - и в расход?

- Я слыхал, о чем шептались офицеры. В общем, если не хочешь раньше времени в рай, делай, что скажу, может, и вырвемся.

- Приказывай, все сделаю... Ах ты, боже мой, напасть-то какая...

- У моста придержи жеребца. Надо избавиться от конвоира. А тогда гони... Лошадь не подведет?

- Не сумлевайся... Как стегану, сам черт не догонит. Как только мы спустились к речушке, я внезапно нанес солдату сильнейший удар в челюсть. Винтовка выпала у него из рук, и он упал на землю. Я спрыгнул за ним, подобрал свой паспорт и на ходу вскочил в тарантас.

- Прихватить бы усопшего - и концы в воду, - крестясь, проговорил мужик.

- Говорю тебе, гони правее моста!

Возчик стеганул лошадь, тарантас пронесся через мелководную речушку, и позади остались огороды и курные бани. Разгоряченный конь стремительно мчал нас в гору, но хозяин придерживал его:

- Не загнать бы жеребца. Слезай. Пройдись малость.

Я спрыгнул на землю и, держась за тарантас, бежал рядом, пока дорога шла в гору.

Сверху село - как на ладони. И мы видим, что внизу уже тревога: от поповского дома в нашу сторону скакали всадники.

- Погоня! - вскрикнул крестьянин. - Садись!

Немилосердно настегивая лошадь, он гнал ее к лесу.

И когда из-за горизонта показались три всадника, размахивая над головами обнаженными шашками, я, не целясь, выстрелил из захваченной винтовки. Но не успел я ее перезарядить, как мы. были уже в лесу.

Проехав немного по извилистой лесной дороге, мы остановились и прислушались. Наши преследователи решили, видимо, прекратить погоню, опасаясь выстрелов из засады.

Выждав, мы пустили лошадь шагом и через час оказались на опушке леса. Вокруг многолетние дубы, некошеная трава, а дальше - ржаное поле до самого Шелашникова.

- Пронесло, отец!..

- Пронесло-то пронесло, - помолчав, ответил крестьянин, - да ума не приложу, куда теперь подаваться? Ведь моего жеребца в Исаклах даже малое дитя знает: первейшая лошадь в волости! Допытаются, и тогда я пропал. Меня жизни лишат, а семью по миру пустят.

Стащил с головы шапку, заскорузлыми пальцами поскреб затылок и как бы про себя вполголоса произнес:

- А что, ежели к товарищам в обоз? - Но сам испугался этой мысли и махнул рукой. - Не-ет! Отберут жеребца и спасибо не скажут. У них это запросто. Вот она, правда-то!

Я стоял возле его телеги, смотрел на него и думал, как успокоить человека.

- Иди в обоз, лошадь не отберут. А винтовку оставь себе на память.

- Да кто же ты такой, скажи на милость? На красного не похож, а своей рукой белого солдата лишил жизни. Чудной какой-то, право слово, чудной!.. Можа, из тех, кто фальшивые деньги печатает? А? Задал ты мне думку, век не забуду твою подозрительную личность. Пропади ты пропадом со своей солью и с керенками, - с каким-то ожесточением произнес он и тронул лошадь.

- Спасибо тебе, добрый человек! - крикнул я ему вдогонку.

Но он будто и не слышал.

За семафором, у входных стрелок, меня нагнала санитарная летучка, а когда я подошел к деревянному перрону разъезда, там уже суетилось много людей. Худенькая сестра милосердия с красным крестиком на белоснежной косынке меняла лакированные туфли на каравай черного хлеба, пожилая дама предлагала шляпу с павлиньим пером, мужчина с бородкой "гвоздем" выменивал офицерские бриджи на жареную курицу.

Среди местных жителей и обитателей санитарного поезда, лузгая семечки, выделялись загорелые, дюжие, как на подбор, парии в пестрых деревенских рубахах, в сапогах военного образца и защитных брюках. Да это, наверное, разведчики белых, подумал я. Им ведь ничего не стоит захватить санитарный поезд, занять разъезд и держать его до прихода отряда. Надо предупредить командование!

Я забежал в кабинет дежурного и торопливо набросал на клочке бумаги: "Вне всякой очереди! Симбирск. Штарм, Тухачевскому и Куйбышеву, копия Бугульма комгруппы Ермолаеву. На разъезде Шелашниково конная разведка белых. От села Исаклы подходит пехотный полк с артиллерией. Дрозд".

- Немедленно передайте это по прямому проводу! - вместе с удостоверением контрразведки протянул я текст телеграммы начальнику разъезда.

Как пойманная птица затрепетала в руке начальника бумага, вот-вот, казалось, вырвется и улетит.

- Я не видел вашего удостоверения и депеши не видел и ничего не знаю, шепотом произнес он, возвращая мне текст телеграммы. - Немедленно уходите отсюда. Они уже контролируют разъезд и не спускают с меня глаз.

- Тогда передайте по селектору в Бугульму только два слова: "Шелашникове белые".

- Вас и меня прикончат на месте...

Бегу к главврачу санитарного поезда. Он не то завтракает, не то обедает.

- На разъезде белые разведчики. Нужно немедленно выбираться из ловушки...

- А вы уверены, что это действительно белоармейцы? - без тени волнения спросил он и, вытащив из-за воротника кителя салфетку, не торопясь вытер холеную бородку. - Любопытно!..

- Я их видел, и они, между прочим, вызывают не любопытство, а подозрение, - возмущенно заметил я.

- Но если это и так, любезный, они не имеют права задерживать санитарный поезд с международными знаками Красного Креста.

Где кончается преступная наивность интеллигента и где начинается явное предательство? - выбегая из купе врача, спрашивал я себя.

Последняя надежда на машиниста: может, он согласится увести летучку в нарушение святая святых железных дорог - без путевки...

Я бросился к паровозу.

- За пятнадцать лет впервой слышу - ехать без путевки, - выслушав меня, ответил машинист. - А ежели из Клявлина встречный? Линия однопутная, да и туман еще не рассеялся. Столкновением может кончиться эта затея!

Он допил кипяток, положил в железный сундучок консервную банку и поднялся.

Подошли помощник с масленкой в руке и кочегар с шуровкой.

- Что делать, ребята? - спросил машинист. В ответ молчание.

- С ума сойдешь с вами! - разозлился я и стал спускаться с паровоза. Вот дадут вам беляки шомполов, тогда быстрее соображать станете...

- Рискнем?! - предложил машинист. Помощник и кочегар согласились ехать.

Санитарный тронулся без предупредительных звонков, не было и паровозного гудка. Медики бросились к поезду, на ходу цепляясь за поручни, лезли в вагоны. Набирая скорость, состав шел в Клявлино.

Машинист и помощник, высунувшись из окон паровоза, напряженно всматривались вдаль, однако за молочной пеленой тумана ничего не было видно. Но вот лес кончился, впереди показались мельница и пристанционный поселок.

- Спасибо вам, товарищи! - Я попрощался с паровозной бригадой и, спрыгнув на ходу, увидел стоявшего на перроне седоусого, в форменной фуражке, начальника станции.

- Имею право пользоваться прямым проводом. Прошу немедленно вызвать Бугульму.

- Вы же видите, я занят приемом поезда сумасшедшего машиниста! - не глядя на меня, прокричал начальник станции.

Через минуту я был уже в комнате дежурного. Совсем юный телеграфист застучал ключом.

- Бугульма не отвечает, - пожал плечами телеграфист. Но в это время морзянка заработала: "Все, что сообщили нам, передайте Полупанову, - читал телеграфист ответ Бугульмы. - Найдете его на станции Дымка..."

С шумом распахнулась дверь, и в комнату вместе с начальником станции ввалилась группа военных.

- Фершалиц с клизмами вперед, а нас с винтовками позади? Пойми ты, куриная голова, там нужны не ночные горшки, а винтовки! - убеждал один начальника станции.

- Гидру контрреволюции - к стенке! - кричал другой, увешанный гранатами.

- Не могу-с... Вначале приказано отправить санитарный. .. Запросите сами Бугульму, - как-то отрешенно твердил начальник станции.

Я вышел на перрон. На первом пути стояла санитарная летучка, рядом небольшой состав с продовольствием для голодной Москвы, а за ними - воинский эшелон. Охрана не могла сдержать напор мешочников и спекулянтов - они заняли крыши, тормозные площадки, даже буфера вагонов.

Санитарный вскоре тронулся на Дымку. Я вскочил на подножку классного вагона и поднялся в тамбур.

Мимо проплывали исхоженные в детстве места.

За горой - речонка Уксада, там мельница с большим деревянным колесом. У водосброса я когда-то любил ловить гольцов. Вон в той дубовой роще собирал желуди, а в этом березнике - грузди...

Поезд мчался под уклон, оставляя позади перелески и необозримые поля ржи.

Мелькнул разъезд Маклауш, на горизонте показались гумна родного Семенкина... Паровоз, напрягая последние силы, преодолел глубокую выемку перед станцией Дымка, неожиданно резко затормозил и остановился.

Вдали послышались выстрелы.

- Что здесь происходит? - спросил я путевого обходчика, стоявшего с красным флажком.

- Кажись, погнали! - буркнул он в ответ.

Я побежал к станции и между семафором и массивным зданием мельницы, которая, словно средневековый замок, высилась вдали, увидел цепочку моряков. В полный рост, с винтовками наперевес, они шли к большому деревянному дому под железной крышей. Когда я приблизился к ним, высокий горбоносый матрос крикнул, указывая на меня:

- Гляди, братва, это ж, наверно, из их банды! Шлепнуть его, чтоб не путался!

- Провокатор! В расход его! - поддержал горбоносого другой матрос.

- Никакой я не провокатор, товарищи, я свой...

- А откуда я могу знать, что ты свой? - стоял на своем матрос-верзила. - А ну бегом к нашему верховному! Он разберется, чи свой, чи беляк, - скомандовал он.

Под конвоем меня отвели за угол какой-то постройки, и здесь я увидел бугульминского военкома Просвиркина: на его загорелом лице кровоточила царапина, воротник помятого бушлата был порван, бескозырка испачкана. Он что-то объяснял бойцам, показывая то на стоявшую невдалеке мельницу, то на группу моряков, которые только что собирались меня "шлепнуть".

- Тимофеев? Ты откуда? - узнал меня Просвиркин.

- Что здесь происходит, товарищ военком? - в свою очередь спросил я.

- Сегодня утром тут беляки нашу дружину расстреляли... Потом расскажу, а теперь давай за мной - я с полупановцами захожу с фланга, чтобы прихлопнуть сволоту, засевшую в доме мукомола.

- А чем давать-то? Вот все мое оружие, - и я потряс своим чемоданчиком.

- Тоже мне... - выругался Просвиркин. - Бери его винтовку! - показал он на раненого матроса.

Я схватил винтовку и побежал за Просвиркиным. Вместе с другими моряками ворвался в дом мукомола Печерского и угодил под дуло револьвера притаившегося в темном углу белогвардейца. Офицер несколько раз нажал на курок, но раздались лишь слабые щелчки - барабан был пуст. Выбив штыком из рук офицера оружие, я сгоряча чуть не заколол его и поднявшего руки мукомола.

- Боже правый! Я вину свою сознаю, прошу пощады, требуйте, я все расскажу. Умоляю! - и мукомол упал на колени.

Своим оружием он мог бы защитить и себя, и офицера, но струсил.

- Я есть иностранец, у вас нет прав убивать пленного офицера! Вы еще будете ответить за меня, - неожиданно обнаглел чехословацкий офицер.

- Именем революции! - выбрасывая руку с маузером, загремел Просвиркин.

- Не торопись, - остановил я его. - Покойники уносят с собой то, что бывает нужно живым. Давай сначала допросим их.

- Идет! Пусть рассказывает, гад, да только поскорей... Ну, говори все, как на духу! - прикрикнул он на мукомола.

- Выкладывайте все, что натворили здесь, а пощады просите у них, показал я на вошедших в это время матросов, вместе с которыми был молодой парень с окровавленным лицом.

- Назаренко!? - воскликнул Просвиркин.

- Господи Иисусе! - перекрестился мельник. - Так его ж того... При мне это было...

- Воскрес из мертвых! - подходя к мельнику, дрогнувшим голосом произнес Назаренко. - Воскрес, чтоб тебя судить...

- Умоляю, примите во внимание...

- Примем, примем, ты только не торгуйся и не тяни! - и Просвиркин потряс перед лицом Печерского маузером.

- Я есть офицер, у меня нет даже маленького желания объяснять мальчишкам то, что имеет знать любой военный, - высокомерно заявил офицер. Нашему отряду приказ: занять эту станцию, и мы это сделали.

- Это все? - закипая от гнева, проговорил Просвиркин и снова схватился за маузер.

- Нет, нет, - умоляюще произнес Печерский. - Мы расскажем все как было, без утайки.

Показания мельника дополнили рассказ случайно оставшегося в живых Назаренко. И тогда во всех подробностях мы узнали о страшной трагедии, разыгравшейся на этой маленькой станции.

Трагедия на станции Дымка

Вечером над станцией разразилась гроза. В полночь дождь прекратился, но вспышки молний то и дело вырывали из тьмы неясные очертания мельницы и опушку леса у семафора, где проходил большак на Бугуруслан.

Недалеко от мельницы остановились взмыленные кони в городской упряжке. Седоки прислушались - лишь храп лошадей да крики совы нарушали тишину ночи:

- Поспешим, господин Арнольд, - негромко произнес один из прибывших.

Трое сошли с пролетки, стороной обошли будку стрелочника и крадучись направились к мельнице.

- Кто там идет? - окликнул стрелочник Бонько. Но ему никто не ответил...

Ступая по грязи, пришельцы остановились перед открытым окном дома мукомола, и один из них по-кошачьи мяукнул. Хозяин задул стоявший на подоконнике ночник и, всматриваясь в темноту, шепнул:

- Сюда!

Так в ночь на четвертое июля 1918 года в тылу у красных, на станции Дымка, в доме мукомола Василия Печерского появились белые разведчики. Там их уже ждали.

Один из офицеров вынул карту и развернул ее на столе.

- Итак, господа, операция начнется завтра. Проверим, все ли у нас готово... Наш первый отряд захватит Дымку и внезапным ударом в тыл красным парализует бугульминский очаг. Второй, с приданной ему батареей, овладеет разъездом Шелашниково и начнет развивать успех в сторону Мелекесса. В этом районе нас обязательно поддержат крестьяне. Затем нацелимся на Симбирск и Казань...

- Не будем отвлекаться от главного, - остановил капитана господин Арнольд. - Основные наши силы ударят со стороны Уфы, что и решит участь всей Симбирской группировки красных. Давайте лучше поговорим о том, что еще надо сделать здесь для обеспечения нашего плана...

В комнату вошла хозяйка дома, подошла к Печерскому и что-то тихо сказала ему.

- Господа, - обратился он к гостям. - Нас ждет накрытый стол. Там и поговорим.

Поклонившись в пояс, хозяйка первой вышла из комнаты, широко распахнув двери в столовую.

После второй рюмки заговорил Печерский:

- Мы не против революции, даже, скажу вам, господа хорошие, мы за: ведь земские управы могли бы получить законные права. Но с тех пор, как большевики захватили власть, - сущий разбой. Посмотрите, какую подлость учинили супротив меня: отобрали мельницу, реквизировали зерно и муку, а на прошлой неделе увели со двора двух рысаков... Рассудите сами, добрые люди, нужна нам такая революция?

- Вы еще легко отделались, - посочувствовал ему господин Арнольд. - Они м*огли вас и к стенке поставить. Ведь им ничего не стоит расстрелять порядочного человека.

- Упаси бог! - крестясь, проговорила жена Печерского. - Нечего сказать, дожили...

- Как нечего сказать? - перебил ее Печерский. - Даже очень есть о чем сказать. Вот, к примеру, при нашей махонькой станции десять дружинников. Для начала хорошо бы старшего этой банды, Касперовича, того... - И мукомол выразительным жестом правой руки описал петлю вокруг шеи.

- Касперович - жид? - спросил капитан.

- Белорус, ваше скородие. Намедни их человек сто привалило с Полесской железной дороги. Из этой шайки и Касперович.

- Из-за одного большевика не стоит рисковать. Чтобы избавить Россию от большевистской заразы, придется истребить не один миллион. Но это в будущем, а пока этим разбойникам, господин Печерский, вы должны улыбаться.

Жирная шея мукомола налилась кровью, лицо побагровело. Было видно, что он сдерживает себя.

- Ваш покорный слуга! Как прикажете, так и будем действовать.

- Командование оценит ваши услуги, - пообещал Арнольд.

- У вас в Бугульме найдется человек, на которого можно положиться? спросил капитан.

- Что за вопрос? - ответил польщенный доверием хозяин.

- Необходимо весьма секретно и спешно отправить в Бугульму письмо. Как надежнее: железной дорогой или на лошадях?

- Поездом, - посоветовал Печерский, - только поездом! Устрою в два счета.

Когда переговорили о всех неотложных делах и "гости" улеглись, Печерский побежал на станцию.

- Как здоровье, Василий Кузьмич? Не заболели ли? - спросил его дежурный, удивленный появлением Печерского в столь поздний час.

- Закури, Вася. Папиросы фабрики Зимина. Зоя Ивановна сберегла. В свое время вся Волга курила их. - Печерский протянул дежурному Василию Галишникову пачку папирос и зажигалку. - Не заболел ли я, спрашиваешь? Нет, бог миловал, а вот жена почитай всю ночь промучилась зубами. Сама страдает, и мне нет покоя. Сделай милость, отправь ее с попутным в Бугульму. Христом богом прошу тебя.

В тот день поезда в сторону Бугульмы не было, и весь день Печерский провел на станции, как бы между прочим интересовался служебными телеграммами, прислушивался к разговорам по селектору...

День четвертого июля клонился к вечеру. Из-под Уфы, где красные с трудом сдерживали напор противника, в Бугульму прибыл бронепоезд № 1 "Ленин".

Пока паровоз запасался топливом, станция приняла тревожный сигнал: "Я Дымка... срочные меры..."

Комиссар Бугульминского участка Крекшин просил повторить депешу, но Дымка молчала. И тогда командиру бронепоезда Гулинскому было предложено следовать на станцию Дымка.

- Бронепоезд в разведку? - удивился Гулинский. - У командира полесского отряда Орла имеется для такого дела "блиндированная площадка".

- Договорись с Орлом! - ответил комиссар. - Я не возражаю.

- Выручай, Никифор, - попросил Гулинский. - Мои ребята с ног валятся. Уважь, пошли "блиндированную"...

"Блиндированной" дружинники называли пульмановскую платформу, борта которой были обложены мешками с песком. Накануне ночью отряд Орла громил банду у станции Туймазы, где белогвардейцы пустили под откос поезд с продовольствием. Дружинники спасли драгоценный груз и только недавно вернулись в Бугульму.

- Вот что, товарищи, - обратился Орел к бойцам. - Знаю, что устали, потому и прошу, а не приказываю. Кто хочет добровольно отправиться на разведку?

- Я, - первым откликнулся командир взвода дружинников Сивцов.

- И я, - вызвался вихрастый Коля Ковальчук.

- Я тоже, - одновременно выкрикнули Сергей Назаренко, Кранцевич и Жидков.

- Я, я, я!.. - послышались голоса.

Вмиг к первым присоединились еще четырнадцать бойцов...

- Слушайте приказ! Начальником команды назначаю товарища Сивцова. Взять винтовки, два станковых пулемета, патроны и сейчас же следовать на станцию Дымка!

- Ясно! - ответил Сивцов и послал на паровоз Дениса Федоренко и Михаила Парфенкова, решив, что так будет надежнее.

Ночь была тихая. Под монотонный перестук колес "песочницы", как в шутку прозвали "блиндированную", бойцов потянуло ко сну...

На станции Дымка Сивцов отправился к дежурному. Было слышно, как он спорил с кем-то на перроне: "От вас, служивый, самогоном несет. Я доложу об этом комиссару..."

- Ну что? - спросил Матвеев, когда Сивцов возвратился в "блиндированную".

- Спрашиваю дежурного, почему не отвечаете Бугульме, а он крутит, подлец...

- Ты уверен, что разговаривал с дежурным? - спросил Пискарев. - Я железнодорожников знаю наперечет, а голос человека, с которым ты спорил, мне показался чужим.

- Да нет, я его знаю, - ответил Сивцов и, подумав, добавил: - Вот что, ребята, проскочим до Клявлина...

Как было условлено с машинистом, он пронзительно свистнул, и паровоз дал гудок. Площадка покатила дальше.

На станции Клявлино было спокойно, и Сивцов приказал возвращаться в Бугульму.

Уже зарделся восток, когда "блиндированная", проскочив мимо открытого семафора Дымки, остановилась у пакгауза.

- Гнетов! Узнай, почему нас приняли под рампу? - приказал Сивцов.

Не успел Гнетов сойти на землю, как со стороны пакгауза ударили пулеметы. По бортам площадки забарабанили пули. От ручной гранаты, влетевшей через открытый верх, взметнулся столб песка. Один из дружинников застонал и пополз на середину платформы.

- Огонь! Огонь! - командовал Сивцов.

Застрочил пулемет Орлова. Несколько человек, пытавшихся окружить площадку, бросились прочь. "Блиндированная" рванулась вперед, но тут же остановилась: на рельсах громоздилась груда шпал.

- Попали в ловушку. Драться до конца! - крикнул Сивцов.

И снова на площадке взорвалась граната... Пыль и дым застилали глаза, но дружинники стойко отбивались и тогда, когда половина из них были ранены и контужены.

Белочехи атаковали беспрерывно, пока у дружинников не кончились патроны.

- Оставьте оружие и выходите по одному! Даю слово офицера, зла не причиним - отпустим по домам, - донесся голос с рампы.

Белочехи поднялись из придорожной канавы и с винтовками наперевес окружили "блиндированную". Они набросились на еле державшихся на ногах бойцов, били их прикладами, выбрасывали из "блиндированной" на землю. Сивцов потерял сознание.

- Кто ваш комиссар? - допытывался у дружинников офицер.

- Нет у нас комиссара, - ответил Пискарев. - Я замещаю командира, я и в ответе за всех.

Пленных повели к вокзалу. Печерский был уже здесь. Заложив руки за спину, он высматривал кого-то. Увидев среди дружинников Голункова, закричал:

- Большевик! Это он увел моих лошадок! - Его маленькие глазки налились кровью. Он выхватил из кармана поддевки револьвер и направил его на Голункова.

- Стреляй, гад! - Голунков разорвал гимнастерку и, обнажив грудь, шагнул вперед, глядя в упор на Печерского. - Бей в сердце, подлюга!

Печерский дрожащей рукой несколько раз в упор выстрелил в Голункова.

Смертельно раненный Голунков продолжал двигаться на Печерского.

- Трясешься, гад? Трясись, трясись! Ты еще расплатишься за все!..

Упал он только тогда, когда Печерский выпустил в него последнюю пулю из обоймы. Остальных пленных, которые еще могли стоять на ногах, пригнали на лужайку напротив мельницы.

Босоногие ребятишки принесли воду. Лежавший в луже крови Гнетов, припав к ведру, жадно пил. Какой-то мальчуган притащил ковш. Гнетов подставил окровавленную голову:

- Лей, братишка, и запомни все, что происходит здесь. А вырастешь, расскажи людям: своими глазами, мол, видел, как на этом месте бандиты расстреливали честных людей...

Из ворот мельницы вышли солдаты с винтовками.

- Молитесь! - крикнул чешский офицер и, выхватив из ножен шашку, встал на фланге.

- Мы не верим в бога!

- Вы коммунисты и потому сейчас будете расстреляны!

- Простимся, друзья! - предложил Назаренко.

- Кругом! - громко скомандовал офицер.

- Отворачиваться от смерти не будем! - крикнул кто-то из дружинников.

Юноши, взявшись за руки, так и стояли с поднятыми головами. Офицер взмахнул шашкой. Грянул залп. Кто-то застонал, кто-то судорожно забился, прощаясь с жизнью. Арнольд хладнокровно пристреливал тех, кто еще шевелился...

Солнце было уже высоко, когда пришли солдаты с лопатами.

- Надо было заставить их выкопать для себя яму. Господа офицеры торопятся, а нашему брату работа, - ворчали солдаты.

Когда расстрелянных стали сваливать в яму, вдруг с воющим свистом пролетел снаряд.

- Эшелон, красные!

Солдаты разбежались.

Артиллерийский обстрел усилился, послышалась частая дробь пулеметов. На станцию с грохотом ворвался бронепоезд "Ленин". Загремели разрывы гранат...

В это время контуженный в голову дружинник Сергей Назаренко, приподнявшись, осмотрелся вокруг и пополз...

Обходя фланг вражеской пехоты, моряки-десантники обнаружили расстрелянных и среди них полуживого шестнадцатилетнего Колю Ковальчука...

"Свобода или смерть!"

Белогвардейцы на станции Дымка дрались с ожесточением, то и дело переходили в контратаки. Им удалось забросать гранатами, а затем и подорвать переднюю платформу бронепоезда № 1, а пехотинцев Гулинского потеснить за семафор.

Неизвестно, чем бы закончилась эта схватка, если бы не подоспел бронепоезд "Свобода или смерть!" с тремя сотнями моряков-десантников.

Полупанов остановил свой бронепоезд за семафором, выслал вперед разведчиков, следом за ними - отряд моряков, а сам, забравшись на орудийную башню, стал рассматривать в бинокль позицию белогвардейцев. Шесть пушек и сорок пулеметов бронепоезда были наготове.

- Шрапнелью... Прицел... Огонь! - наконец протяжно скомандовал Полупанов.

Прогремел залп. Бронепоезд вздрогнул и попятился на тормозах.

Белогвардейцы выкатили на открытую позицию полевые пушки, чтобы с ближней дистанции уничтожить подбитый бронепоезд Гулинского. Полупанов заметил это и, выручая попавших в беду "братишек", открыл по батарее белых огонь прямой наводкой...

Завершила бой штыковая атака. Полупановцы внезапно ударили по белогвардейцам с фланга, и те не смогли устоять перед бесстрашными матросами в полосатых тельняшках, с развевающимися по ветру лентами бескозырок, с винтовками наперевес.

После боя и допроса Печерского мы с Просвиркиным вернулись на станцию. Здесь уже шел митинг.

- Товарищи! Обнаглевшая контрреволюция перешла в открытое наступление, она бросила нам вызов...

Полупанов стоял у ствола еще не остывшей пушки перед толпой вооруженных матросов, красноармейцев, жителей пристанционного поселка.

На его загорелом с рябинками лице чернели два пятна, шея и рука были забинтованы - ранило, когда корректировал огонь с бронепоезда.

Я протиснулся вперед и, как только Полупанов закончил речь, поднялся к нему на площадку броневагона:

- Командующий Бугульминской группой войск товарищ Ермолаев говорил тебе обо мне?

Полупанов поднес руку к уху и посмотрел на меня воспаленными глазами.

- Здесь шумно, браток, а я малость оглох - от пушек. Зайдем-ка в мой коробок! - Он взял меня за руку и повел в броневагон.

Там было сумрачно. Полупанов приоткрыл смотровой люк. Мы сели у небольшого железного столика с прикованным к нему полевым телефоном. Я предъявил удостоверение и рассказал о событиях у разъезда Шелашниково... Выслушав меня, Полупанов достал из полевой сумки карту.

- Значит, так! - размышлял он вслух. - Белочехов ты встретил в двадцати верстах от железной дороги в полдень. Сейчас что мы имеем? - он взглянул на большие карманные часы. - На моих купеческих шестнадцать. Чехи доберутся до разъезда, вероятно, только к вечеру. А мы часа через полтора, и никак не позднее, будем уже на месте!

- Не опоздаете?

- Ни в коем разе. Ведь на разъезде ты застукал глаза отряда, они и должны смотреть на двадцать верст вперед! К тому же у них переходы совершаются по всем правилам воинского устава: подъем, отвал, привал, жратва. А мне только свистнуть, и все готово к бою! Так что непременно успеем.

- Чехи на подводах, и их много. Быть может, они уже заняли разъезд.

Полупанов, подперев огромным кулаком щеку, удивленно уставился на меня.

- К военному делу тебя приставили, однако ж ты плохо разбираешься, голубок, в нашей стратегии. Что такое чешский отряд в тысячу солдат с четырьмя пушчонками? - Он облизнул пересохшие губы и сплюнул. - Только мокрое место останется. Не таких потрошили, когда немец на Украине с нами тягался. А тут? Взвод - с фланга, остальные - в обход. И амба!

- Какое же это окружение, если всего-то один взвод?

- Взвод для отвода глаз. Он отвлечет на себя врага, а триста матросов с гранатами с тыла...

Полупанов повернул ручку телефона, позвал кого-то.

- Митинг кончать, - сказал вошедшему матросу. - Отчаливаем на разъезд Шелашниково.

- Есть на разъезд Шелашниково! - повторил тот и скрылся за железной дверью.

У бронепоезда уже пели "Интернационал".

- Пора! - надевая бескозырку, сказал Полупанов. - Бывай здоров, браток! - Он снова крутанул ручку телефона и кому-то вполголоса приказал: Свистать всех по местам и полный вперед!

Я открыл тяжелую дверь и выпрыгнул из душного, раскаленного полуденным солнцем броневагона. Человек пять в тельняшках, обнявшись, сидели на орудийной башне головного вагона. Пронзительно свистнул паровоз. Будто в ответ ему запела саратовская, с бубенчиками, гармошка. Несколько голосов подхватили "Яблочко". Поезд тронулся...

* * *

К вечеру на Дымку прибыл салон-вагон командующего Бугульминской группой войск Ермолаева. Командующий тут же вызвал Гулинского, командира Петроградского отряда Волкова и уездного комиссара Просвиркина. Вместе с ними пошел и я, чтобы действовать дальше с учетом сложившейся обстановки.

Командующий выслушал командиров и стал многословно говорить о "штормах", которые бросили сухопутные "броненосцы" в пучину гражданской войны... Затем Ермолаев отпустил Просвиркина, Волкова и Гулинского.

- Я направляюсь в Шелашниково, - сказал он, когда мы остались вдвоем. Если вам туда, можете ехать со мной.

Я поблагодарил его.

- А не могли бы вы заняться ближней разведкой? - вдруг предложил он.

Я ответил, что у меня особое задание и отвлекаться на ближнюю разведку не могу. По возможности я обещал информировать командиров отрядов о добытых мною сведениях.

- Поход белых на Шелашниково, захват Дымки, диверсия у станции Туймазы - это все звенья одной цепи, - вслух размышлял Ермолаев, барабаня по столу растопыренными пальцами.

- Разъезд Шелашниково сейчас надежно прикрывает бронепоезд Полупанова! - заметил я.

- Охрана полупановцами разъезда Шелашниково - игра вслепую. Слов нет, вам повезло, встретили отряд чехов, вовремя предупредили нас. За это спасибо! Но, дорогой товарищ, вы видели скорее всего лишь головной отряд. А каковы дальнейшие намерения противника? Допустим, полупановцы разделаются с этим отрядом, а что, если за ним более значительные силы? Боюсь, как бы в Шелашникове не повторилась трагедия Дымки.

Вагон остановился. Ермолаев подошел к окну.

- Приехали.

Я встал и тоже подошел к окну. Бронепоезд "Свобода или смерть!" стоял под парами. На перроне толпились матросы, заливалась гармошка.

- Что нового? - спросил Ермолаев Полупанова, когда тот показался в дверях салона.

Полупанов сорвал с головы бескозырку и, но отвечая на вопрос Ермолаева, плюхнулся на мягкий диванчик.

- Ну и жара! Как на Украине, дышать нечем! - Спохватившись, с усмешкой глянул на Ермолаева: - По случаю благополучного прибытия приветствую вас от себя лично и от братвы. Вы спрашиваете, что слышно? Чехи еще не появлялись. Выслал ребят в разведку. Достанут "языка", а язык до Киева доведет...

- Не густо заварено, - раздраженно буркнул Ермолаев. - Приказ мой будет таков: пока обстановка не прояснится, дальше не двигаться! - И заметив, что Полупанов не слушает, добавил: - Ясно? Приеду на место, дам дальнейшие указания.

- Под Бугульмой, что ли, опасность? - не без иронии спросил Полупанов.

- Я еду в Симбирск.

- Вот оно что! А я-то иное подумал... Так вы, значит, только проездом!..

- Я спрашиваю, приказ ясен? - повысил голос Ермолаев.

- Сидеть без дела не намерен, - как бы про себя сказал Полупанов, поднялся и направился к окну. - Дождусь, когда братва притопает с разведки, тогда мне станет ясно, что делать дальше.

- Самовольничать не позволю. Слышите?

- Зачем самовольничать? Мы отчалим не ради прогулки, как некоторые!

- Как вы смеете! - вспылил Ермолаев.

- Я ведь не бросаю свою братву и не бегу за тридевять земель от фронта, - отрезал Полупанов и, круто повернувшись от окна, выбежал из вагона.

Зашифровав донесение, я попросил Ермолаева передать его Куйбышеву, попрощался и тоже вышел.

Полупанова я нашел возле его десантников. Дымил небольшой костер. Матрос в тельняшке разогревал консервы в банках. Полупанов остановился, вдыхая аромат мясного бульона.

- Жестоко страдаю от голода! Рассчитывал на харчи командующего. Наверняка, закуска и водочка нашлись бы. Но, сам видел, беседы не получилось... - Полупанов аппетитно причмокнул языком, извлек из огня банку консервов. - Закусим на сон грядущий!

К костру подошел атлетического телосложения моряк.

- Я вернулся, командир! - доложил он, переминаясь с ноги на ногу.

- А, это ты, Паша? - не поворачиваясь, отозвался Полупанов. - Кого приволок? Офицера? Давай сюда!

Через минуту перед Полупановым стоял связанный поручик. Паша вынул у него изо рта кляп и развязал ему руки.

Поручик, как и большинство белогвардейцев, попадавших в плен, был уверен, что его немедленно расстреляют, и даже попросил "напоследок" закурить.

- Я недавно мобилизован в Народную армию, был прикомандирован к чешскому отряду в качестве консультанта - хотел с ними уехать во Францию. Клянусь честью, не от радости - ведь свои же пошли войной на своих. .. Поручик жадно затянулся, но тут же швырнул недокуренную папиросу и заплакал.

- Почему чехословацкий отряд не занял Шелашниково? - спросил Полупанов.

- Чехи рассчитывали на внезапность, но на разъезде появился бронепоезд с двухтысячным отрядом матросов под командованием адмирала Полупанова...

- Это хто тоби казав, що е двухтысячный отряд у нашего Полупаныча? расплываясь в довольной улыбке, спросил Паша.

- Точно не могу знать, но, кажется, конные разведчики, - ответил офицер.

- Мне абсолютно достоверно известно, что в Самаре и Бугуруслане формируются специальные отряды и засылаются на Волго-Бугульминскую железную дорогу с диверсионными целями...

Показания поручика показались мне настолько важными, что я решил немедленно ехать в Самару, а Семенову отправил по телеграфу донесение.

- Ну а что ты знаешь точно? Только чтоб как на духу! Понял? - продолжал допрос Полупанов...

Самара - Бугуруслан

Дорога в Самару через разъезд Похвистнево была мне, хорошо знакома. Но, как и много раз до этого, я восхищался непрерывной сменой пейзажа: то мелькнет безымянная речушка, то березовая роща, то, как окинуть взором, раскинется колосящаяся нива.

Самара встретила меня предгрозовым зноем. Низко, почти у самой земли, проносятся ласточки. Высоко в небе парит ястреб.

Первое, что мне бросилось в глаза, как только я вышел из вагона, это стоявший на запасном пути готовый к отправлению воинский эшелон. Я сосчитал количество теплушек. Если в каждой теплушке восемь лошадей, то в эшелоне сотни три казаков.

Через открытые двери видны висящие на стенах вагонов седла и карабины. На платформах - пушки, походные кухни, кругом снуют чубатые казаки в широченных шароварах с лампасами.

И мне вспомнился Первомай четырнадцатого года, когда вот такие же "молодцы" нещадно налетали с плетьми на демонстрантов в Самаре...

Но я не обнаружил здесь отступивших от Шелашникова белочехов, ради чего совершил этот путь: заметая следы, отряд словно в Волгу канул.

Что делать?

Выйдя на привокзальную площадь, я задумался: сразу к Кожевникову или сначала пройтись по улицам города?.. Ни то, ни другое. Увидев свободную пролетку, я изменил свое решение.

- В гостиницу "Националь", любезный.

Там я быстро привел себя в порядок и в половине восьмого вечера переступил порог квартиры Маргариты Васильевны.

- Как это мило! Сегодня я не отпущу вас до конца вечера, - проворковала Маргарита Васильевна, поднося мне для поцелуя свою холеную руку, украшенную изящным золотым браслетом. - Признайтесь, вы ведь знали, что сегодня день моего ангела?!

Я поздравил ее и в смущении развел руками:

- Виноват, не знал, а посему явился с пустыми руками...

- Это даже хорошо. Вы подарите мне свое внимание.

В квартире стоял многоголосый шум, слышались звуки рояля.

Когда мы вошли в гостиную, навстречу нам устремился изрядно подвыпивший штабс-капитан.

- Сударыня, поклянитесь в присутствии этого молодого человека, что вы станцуете сегодня по случаю такого торжества.

- Охотно, только немного позже. - Маргарита Васильевна выразительно посмотрела на меня, взяла под руку и увела от штабс-капитана.

- Мадам Сарычева, вас можно поздравить с завидным приобретением! произнесла с улыбкой какая-то дама, когда мы проходили мимо.

- Этот юнец свои расходы окупит, - послышалось за моей спиной. - Ну, посудите сами...

Маргарита Васильевна, не обращая внимания на реплики гостей, увлекла меня в дальний угол гостиной, где уединились двое: уже знакомые мне Анатолий Корнилович и чехословацкий майор Пшеничка.

- Вы можете положиться на них, как на меня, дорогой, - сжимая локоть моей руки, шепнула Маргарита Васильевна. - Разговаривайте с ними откровенно, и они ответят вам тем же. А сейчас я должна вас покинуть.

- И надолго?

- Только на минутку, чтобы отдать распоряжение прислуге... - И Маргарита Васильевна удалилась.

- О, я знаю эту женщину! Если она осчастливит вас, вы без нее не сможете и дня прожить, - многозначительно произнес Анатолий Корнилович. - А пока садитесь и рассказывайте, где были, что видели...

Было уже далеко за полночь. Гости стали расходиться, и Анатолий Корнилович, оставшись со мной наедине, спросил:

- Считаете ли вы возможным сейчас продолжить однажды начатый нами разговор? Я по-прежнему предлагаю вам выбраться с мелководья... Надо начинать жить, а не прозябать среди толпы дураков. Каждому выразившему желание сотрудничать с нашей фирмой, - твердо выговаривая слова, наставлял меня Анатолий Корнилович, - я должен изложить, в чем заключаются его обязанности. Итак, слушайте: ежедневное чтение газет, журналов, изучение работы советских учреждений, их организационных схем, изучение партийных и профсоюзных организаций, пропускной способности транспорта...

- И структуру органов Советской власти и пути сообщения вы также включаете в коммерческую информацию? - невинно осведомился я.

- Дело в том, дорогой мой, что в силу обстоятельств вам, хотите вы того или не хотите, придется знакомиться с настроением населения, с политикой большевиков, особенно в области экономики. Наша фирма заинтересована в понимании того, что происходит сегодня в России. А потому, естественно, нас интересует состояние и железных дорог, и водного транспорта.

- Всего не упомнить, придется, видимо, записывать...

- Безусловно! Во избежание недоразумений я покажу, как нужно записывать необходимое условными знаками...

Анатолий Корнилович долго говорил о роли "Нанкинвиль" как связующего органа между Россией и Соединенными Штатами Америки, как посредника для заключения в недалеком будущем договоров на концессии в Сибири. Закончил он свое напутствие только тогда, когда в комнату вошла Маргарита Васильевна и с нею невысокого роста брюнетка.

- Боже, кого я вижу?! - воскликнул Анатолий Корнилович. - А ведь мы уже хотели было снаряжать послов к тебе, моя радость!

Я посмотрел на кругленькое личико незнакомки, и мне почему-то стало не по себе от ее ястребиного взгляда. Я встал и молча поклонился ей.

- Мадам Каламатиано, - представил незнакомку Анатолий Корнилович. Затем он вышел в переднюю и тут же вернулся с бутылкой в руке:

- Выпьем, коллега, за благополучный приезд моей дамы. Вы бывали в Белебее? - разливая водку, спросил он. И, не ожидая ответа, добавил: Информацию с Волго-Бугульминской дороги будете передавать мадам Каламатиано в Белебей. И только в исключительных случаях - Маргарите Васильевне. Но тогда оставляйте у себя копию...

Когда я вернулся в гостиницу, портье, передавая мне ключ, сказал: "Вас просили зайти в восьмой помер".

Не заходя к себе, я пошел в номер Анатолия Корниловича.

Вероятно, я не мог скрыть своего удивления, когда увидел в номере Анатолия Корниловича упакованные чемоданы.

- Жду извозчика. Срочно отбываю - такова наша жизнь. А тут еще приходится возить с собой чуть ли не колониальную лавку, иначе можно умереть с голоду, - говорил он, указывая на чемоданы и коробки. - Впрочем, времени у меня еще достаточно, чтобы кое о чем поговорить с вами. Садитесь, пожалуйста.

- На восток или на запад держите путь? - как бы между прочим поинтересовался я.

- На восток. Впрочем, давайте о деле. Я побеспокоил вас, Михаил Устинович, чтобы предостеречь от возможных заблуждений. Вы должны придерживаться трезвых взглядов относительно нынешних правителей из Комуча. Слышали ли вы, например, что Комуч намерен пригласить председателя партии эсеров Виктора Чернова в Самару и предложить ему портфель министра земледелия? Он уже занимал этот пост у Керенского. Считается знатоком крестьянского вопроса, хотя, как говорят теперь, ни уха, ни рыла не смыслит ни в экономике, ни в сельском хозяйстве. Да и что он может? Двенадцать лет прожил в Италии. За всю свою жизнь ни разу не был в деревне. Пшено от проса не отличит! - Анатолий Корнилович остановился посреди комнаты, заложил руки за спину и сокрушенно покачал головой. - Все эти господа комучевцы персонажи из плохой политической комедии. Балаган! Ясно, что без помощи великой державы - я имею в виду Америку - Россия как государство существовать не сможет: за гражданской войной неизбежно последует хозяйственный паралич. Американские концессии, и прежде всего в Сибири, откроют русскому народу широкую дорогу к предпринимательству. А для того, чтобы действовать наверняка, нам нужно знать силы большевиков, их намерения... Поэтому круг обязанностей, которые вы согласились выполнять, несколько расширяется и усложняется.

- Я не хотел бы, чтобы такие вопросы вы решали за меня...

- Выслушайте до конца, а потом будете возражать. Нужны люди, близкие нам по духу. Такие люди имеются в штабах красных. Не думайте, что все офицеры идут в их армию по убеждению, как генерал Бонч-Бруевич или генерал Самойло. Есть люди, которые охотно будут служить нам... И ваша задача найти их.

- Боюсь, что эта работа для меня слишком сложна.

- А вы начинайте. Со временем придет и опыт и искусство. Учтите при этом, что отказываться вам теперь нельзя.

- Я должен еще подумать...

- Не трудитесь. Все уже продумано, коль скоро вы дали согласие, усмехнулся Анатолий Корнилович. - Теперь вы, образно говоря, патрон. Вас зарядят, и вы должны выстрелить. А от негодных боеприпасов освобождаются или взрывают. Как? Впрочем, не буду вас утомлять - поверьте, способов много, и все они надежные...

- Предположим, вы меня убедили. Что же я должен делать?

- Не просто делать, а действовать.

Анатолий Корнилович встал и положил мне руку на плечо.

- Запомните, некоторые вещи не называют своими именами. Вот вам памятка. Все сведения будете отправлять по этому адресу, - и он показал кусочек картона, на котором было написано: "Москва, уголовное отделение, ящик 219". - Свой адрес сообщите в Белебей мадам Каламатиано! Заведите почтовый ящик в Самаре и Бугуруслане. На расходы - после первого вашего сообщения - получите от мадам Каламатиано или Сарычевой. Они вас вызовут... И последнее: если будете в Москве, загляните в дом, что в Малом Толстовском переулке, там, в квартире Кожиных, спросите Николая Серповского, или Александра Хвалынского, или Марию Фриде. Они в курсе наших с вами отношений. Предупреждаю: не вздумайте служить двум господам: такое может кончиться плохо...

Это прозвучало как угроза, и я чуть было не взорвался, но в этот момент в дверь кто-то постучал.

- Вас проводить? - предложил я.

- Нет, благодарю. Мне помогут.

Он встал, взял небольшой чемоданчик, и мы вышли из номера.

- Желаю успеха, - произнес он.

Как только извозчик перенес все его вещи и пролетка загромыхала по булыжной мостовой, я спустился _по черной лестнице, взял извозчика и отправился на вокзал.

Из зала ожидания я увидел возле желтого вагона только Сарычеву и мадам Каламатиано.

Не дожидаясь отправления поезда, я поспешил к Кожевникову, чтобы послать подробное донесение в Симбирск.

В Бугуруслане жила моя сестра Катя - фельдшерица городской амбулатории. Я знал, что она далека от политики, и рассчитывал, что у нее найдет временный приют нужный мне человек, который мог бы сообщать мне о происходящем на перепутьях военных дорог...

На следующий день я уже был в Бугуруслане и прямо с вокзала направился в городскую амбулаторию. Чтобы дать знать о себе, я приоткрыл дверь кабинета, в котором принимала сестра, и тут же закрыл ее. Она увидела меня, вышла, не снимая халата, и отвела в свою квартирку, находившуюся при амбулатории.

- Налегке? - удивилась она, увидев мой маленький чемоданчик.

- Из Самары, к маме. Боюсь, как бы в армию не забрали.

- Похвально!

- Что похвально? - не понял я.

- Да то, что не лезешь в пекло.

- Чертовски хочется спать, Катя! - уклонился я от разговора.

- Поешь и отдыхай, а я пойду. Видел, сколько больных?..

Спал я как убитый, а проснувшись, в темноте не сразу сообразил, где нахожусь.

- Кому везет в карты, тому отказано в любви: вашего короля бью козырной шестеркой! - слышался из соседней комнаты голос сестры.

- После русской революции короли подешевели! У нас, в Австрии, смотрите что делается... - басил кто-то с заметным акцентом.

Я умылся, причесался и вошел в маленькую столовую.

- Знакомьтесь, господа, это мой младший брат Вячеслав, - представила меня Катя.

За столом кроме сестры сидели дама с высокой прической, два офицера в мундирах с узенькими погонами и давно не бритый, видимо, решивший отпустить бороду, штатский.

- Откуда пожаловали, молодой человек? - услышал я уже знакомый бас, принадлежащий пожилому офицеру с небольшой темной бородкой.

- Из Самары в деревню еду.

- Как там теперь? - полюбопытствовал второй офицер в очках.

- Людно! - уклончиво ответил я.

- Мы слышали, что в Сибири уже формируются французские, итальянские, английские, американские, польские и сербские легионы. Скоро удостоимся чести увидеть доблестное войско русских союзников.

- Радуетесь?

- О нет! Печалюсь: это еще на какое-то время задержит наше возвращение на родину.

- Господа, хотите чаю? Сейчас приготовлю. - И Катя вышла. Следом за ней вышел я.

- Что это за люди?

- Мои друзья.

- Белогвардейцы?

- Какие там белогвардейцы, господь с тобой! Тот, что с бородкой, пленный австриец, врач-психиатр. Рядом с ним чех Клавдий, фельдшер из эпидемического барака. А гражданский - тоже чех, его приятель. После контузии на фронте оглох, бедняга, и лишился речи. Не беспокойся, вполне приличные люди.

За морковным чаем с сахарином доктор заговорил об опасности вмешательства в дела других стран, о том, что вторжение войск Антанты в Россию добром не окончится... Его поддержали другие. Лишь глухонемой, посасывая трубочку, как-то странно улыбался.

Вдруг что-то с грохотом упало в сенях. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились два сильно подвыпивших офицера.

- Пардон, мадам! Ваш покорный слуга и по гроб обязанный вам пациент! Мы на одну минуточку, - извинялся поручик с перевязанной рукой.

- Шли мимо, решили поблагодарить за милосердие к раненому офицеру, добавил его спутник, капитан, и, вытащив из кармана бутылку водки, поставил ее на стол. - Трофеи наших доблестных войск при штурме винокуренного завода! - пояснил он.

Узнав, что за столом сидит австриец, поручик пренебрежительно процедил:

- Там, где русский офицер, австрияку не место!

Доктор и его коллеги, сославшись на поздний час, поспешно откланялись и ушли.

- Зачем вы оскорбили моих гостей? - обиделась Катя.

- Так уж получилось, - примирительно ответил капитан, разливая в чайные стаканы водку.

- Выпьем, господа, за свободу России, - серьезным тоном произнес поручик. - Выпьем за то, чтобы нам больше никогда не приходилось прятаться от всяких там совдеповцев и ревкомовцев...

- А когда это тебе приходилось прятаться? - удивился капитан.

- Совсем недавно, и даже не раз. Разве ты не знаешь, что здесь произошло четырнадцатого декабря прошлого года, когда мы, офицеры сто шестьдесят девятого пехотного полка, и чиновники земства закатили демонстрацию под лозунгом "Вся власть Учредительному собранию!"? Ревкомовец Сокольский и даже эсер Легашев пошли против нас, и нам пришлось смываться. Правда, ненадолго. Уже в феврале мы организовали крестный ход во главе с иереем Суховым. И опять тот же Сокольский встал на нашем пути... И еще... Впрочем, выпьем за то, чтобы подобное больше никогда не повторилось!

Поручик выпил водку и склонился над столом, а капитан повернулся ко мне.

- На призывной пункт прибыли, молодой человек? - И, не ожидая моего ответа, продолжал: - Могу определить в свою роту писарем. Ведь здесь, среди инородцев, грамотного человека днем с огнем не сыщешь - чуваши, мордва, татары, черемисы... Боже мой, откуда их, эта тьма-тьмущая?

- Писарем? Это не мое призвание, - отшутился я. - Либо грудь в крестах, либо голова в кустах...

- Это мне нравится! - подхватил капитан. - Но дело в том, что моя рота только формируется. Лучше обратитесь к поручику. Это человек твердых убеждений, настоящий офицер, сорви-голова, он таких, как вы, уважает.

У него связи с батальонами особого назначения, с ними поручик частенько совершает дальние рейды. Там вы быстро могли бы отличиться.

- А знаешь ли ты, окопная крыса, что я однажды уже слышал голос этого симпатичного парня? - неожиданно поднял голову поручик. - Дай бог память, сейчас вспомню!

Я понял, что хотя поручик и пьян, но надо быть настороже.

- Ага, вспомнил. Голос этого субъекта я слышал при любопытнейших обстоятельствах. Это было после того, как мы расшлепали банду железнодорожников на станции Дымка. Нас окружила матросня в доме мукомола Печерского. Мне удалось спрятаться среди хлама в подвале, и оттуда я слышал обрывки разговора...

- Вы много выпили, и теперь вам в каждом встречном чудится большевик. Нашли над кем куражиться! Мой брат и курицы не обидит... Где уж ему соваться в военные дела, - вступилась за меня Катя.

- Прошу прощения, мадам! - капитан вытянулся перед Катей, как перед генералом. - Долг старшего обязывает примирить враждующие стороны. Поручик погорячился. Снисходительствуйте!

Но поручик уже не мог успокоиться.

- Дикари! Они не хотят служить в Народной армии. Бастуют! Ты это понимаешь, капитан? Бастуют, сучье племя! Нет, тут нужны не сладкие речи агитаторов Комуча, не поповские молебны, не заклинания меньшевиков, а довольно-таки простая вещь - пуля. Эта маленькая штука делает чудеса навсегда вышибает из черепа всякие бредовые идеи. А что еще делать? Мы с капитаном Бельским последними вырвались со станции Дымка. В одной деревне нужно было сменить лошадей. Мужичье заупрямилось. Но стоило расстрелять парочку, и лошади мигом появились.

- Потому-то вас и ненавидит народ! - вдруг осмелела Катя. - Убивать людей только за то, что они не хотят терять своих лошадей!

- Не вашего ума дело, милейшая! - оборвал ее поручик и, схватив фуражку, выбежал из квартиры.

- Вот видите, - не то шутя, не то серьезно произнес капитан, - упустили поручика, а с ним и счастливый случай приобщиться к одному из отрядов особого назначения. А ведь завтра-послезавтра вы могли бы начать свою карьеру!

- Это какую же карьеру, господин капитан? - дрожащим голосом спросила Катя.

- Дело в том, что через два-три дня отряды, с которыми имеет дело поручик, уходят под Бугульму... - уточнил капитан.

Я понял, что капитан и в самом деле говорит серьезно, и тоже с серьезным видом сказал:

- В таком случае не могу ли я при вашем содействии вступить в один из отрядов?

Капитан рассмеялся.

- К сожалению, мое слово не имеет никакого значения для командования отрядами особого назначения. Чего таить, ведь я всего-навсего пехотный офицер, мобилизованный в Народную армию. А чтобы зачислить русского человека в чехословацкий отряд, требуется рекомендация офицера контрразведки, на худой конец - благоприятный отзыв полковника или генерала.

- Нет худа без добра! - обрадовалась Катя. - Ни с полковниками, ни с генералами мы не знакомы, а от офицеров контрразведки пусть оградит нас господь бог.

- Я солидарен с вами, милосердная наша сестра! Ведь пока поручик служил в войсках, он был нормальным офицером, а связался с контрразведкой - не узнать: пьет запоем, нервничает, бесится. И все оттого, что упустил в Бугуруслане несколько важных большевиков - председателя Совдепа Розанова, наркома образования латыша Глузмана, члена ревштаба Леонида Сокольского...

Часы пробили двенадцать.

- Позвольте, господа, откланяться, - щелкнул каблуками капитан.

Гости ушли, и я уже было уснул, но меня разбудил сильный стук в окошко.

- Извиняйте за большое хлопотание! - послышался голос фельдшера Клавдия.

Рядом с ним, будто из-под земли, вырос глухонемой.

- Послушай, дорогой! - заговорил "глухонемой", как только вошел в комнату. - Гостиницу "Сан-Ремо" помнишь? Тогда вспомни и то, как однажды привел ко мне группу чехов...

Я вспомнил случай, когда по дороге с вокзала к центру Самары помог военнопленным чехам отыскать гостиницу "Сан-Ремо", где председатель чехословацкой секции РКП(б) Ярослав Гашек формировал добровольческий отряд из сочувствующих Советской власти пленных чехов, словаков, венгров и сербов, съезжавшихся из Сибири, Урала и других мест из лагерей военнопленных.

Вспоминая ту далекую пору, я благодарю случай, который свел меня с замечательным человеком - Ярославом Гашеком. Но тогда ни я, ни близкие мне люди не могли знать, что рядом с нами жил не только убежденный коммунист, но и выдающийся писатель.

Я спросил у Гашека, в чем он нуждается, предложил деньги.

- Дело сложнее, чем вы думаете, - ответил Гашек, - нас ищут и если найдут, то повесят. Нам нужно временно исчезнуть, и чтобы никто не знал, где мы.

Я написал записку матери, просил ее приютить на пасеке "глухонемого" вместе с фельдшером Клавдием.

- Слава, может быть, ты и проводишь их до Семенкина? - предложила Катя. - Ведь ты сказал, что едешь туда...

Я быстро собрался и вместе с Гашеком и Клавдием вышел из дома. У ворот мы попрощались. Я рассказал им, какими селами безопасней добираться до деревни, в которой жила моя мать, а сам поспешил на вокзал, чтобы с первым же поездом уехать в Бугульму: нужно было во что бы то ни стало опередить отряды особого назначения. Несколько позже я узнал, чем закончилось путешествие Клавдия в Семенкино.

Война в Поволжье началась по линиям железных дорог, в разгар разрухи: не хватало паровозов, топлива, вагонов, не было даже керосина для фонарей стрелочников.

На вокзалах городов и на узловых станциях оседали тысячи пассажиров. Женщины с грудными и малолетними детьми, старики с домашним скарбом заполняли помещения вокзалов, платформы, перроны, осложняли работу железнодорожников, мешали нормальному продвижению воинских и грузовых поездов. И остановить этот грандиозный поток людских масс не могла ни одна из воюющих сторон. И вот, не сговариваясь, коменданты прифронтовых городов и узловых станций обеих сторон стали выдавать пассажирам специальные пропуска на "право" перехода на территорию противной стороны. А дальше каждый мог идти, куда он хотел.

В сейфах командования белых войск находились планы оперативных перебросок полков и дивизий. Но чего стоила эта хранившаяся за семью печатями тайна, если сами перевозки по дороге Самара - Уфа раскрывали оперативный замысел врага: его главные силы сосредоточивались вокруг узловой станции Чишмы, а это значило, что враг готовит наступление на Бугульму и Симбирск.

Прошло совсем немного времени, и я постиг многие премудрости, которые помогали мне в моей нелегкой службе. Мне уже не составляло труда, взглянув на состав, пусть даже из окна вагона, определить, какое подразделение в нем следует.

Среди пассажиров, возмущавшихся царившими на железных дорогах беспорядками, я чувствовал себя как рыба в воде. Но хаос на транспорте служил, видимо, достаточно надежным прикрытием для разведчиков обеих сторон. Правда, чем ближе к линии фронта, тем чаще белогвардейские и чешские военные патрули заходили в вагоны, придирчиво проверяли документы и вещи и при малейшем подозрении арестовывали.

Ночью на какой-то станции поезд остановился. Орудийная стрельба, доносившаяся из-за леса, как бы сигнализировала, что дальше поезд не пойдет. Пассажиры нехотя покинули теплушки и разбрелись кто куда... За приличное вознаграждение меня согласились взять с собой оказавшиеся здесь цыгане, и благодаря им я довольно быстро добрался до Бугульмы.

* * *

Вагона командующего на станции не было; видимо, он находился еще в Симбирске. Я обошел тупики товарного двора и обнаружил там штабной вагон командира Петроградского отряда Волкова.

Волков был мрачнее тучи. Он молча выслушал мое сообщение о сосредоточении перед фронтом значительных сил белых, молча свернул цигарку, закурил.

- Каждый день можно ожидать наступления белых и чехов, а мы ушами хлопаем. Командующий войсками Симбирской группы Иванов руководит нами с берегов Волги, за триста верст. Ох, не доведут до добра эти эсеры и золотопогонники.

- Среди бывших офицеров есть и честные люди, - возразил я. - Например, товарищ Гай. Ведь он тоже офицер, правда, из солдат. А как воюет! Я уже не говорю о нашем Тухачевском. Да и всех эсеров нельзя валить в одну кучу.

- Сколько серого ни корми, все равно он в лес смотрит! - не сдавался Волков.

Не знаю, чем закончился бы наш спор, если бы Волков не увидел, что я из последних сил борюсь со сном.

- Будь другом, определи-ка этого парня на ночь, - подозвал он проводника.

- Спасибо! Но кормить клопов в твоем мягком вагоне не хочу, пробормотал я. - Тут рядом, в селе, живет моя сестра, переночую у нее на сеновале.

- Какая там еще сестра, сеновал?.. Кому ты сказки рассказываешь? Эх, братец! Я и сам бы не прочь посеновалиться, да видишь, какая у нас неразбериха!.. Ну да ладно, валяй на сеновал! О твоем сообщении доложу Бугульминскому ревкому, а не подведет связь, то и в штаб армии.

От Волкова я ушел, когда было уже темно, и направился в село Малая Бугульма. Не заходя к сестре в дом, забрался на сеновал и, не раздеваясь, уснул.

Утром где-то очень близко прогорланил петух, и я открыл глаза. Было уже светло.

Сестра даже не удивилась моему внезапному появлению - я бывал у нее довольно часто.

- Садись завтракать и рассказывай, откуда и куда. Кое-как объяснил причину своего появления, наспех позавтракал, оставил на хранение чемоданчик с документами контрразведки (в местах, где меня многие знали, я пользовался подлинным паспортом) и деньгами и зашагал на товарную станцию.

У будки стрелочника стояли два железнодорожника. Один из них поманил меня пальцем.

- Эй, парень, подойди-ка поближе! Далече ты разбежался?

- А почему это вас заинтересовало?

- Вечор я тебя видел у вагона товарища Волкова. А это, по моим понятиям, означает, что ты имеешь к нему касательство. Вот и остановил я тебя, чтобы предупредить: сегодня на рассвете белые захватили Бугульму...

- Да быть того не может!

- Эка бестолочь! Я ж тебе русским языком сказываю, что белогвардейцы тут. А теперь, если смекалку имеешь, иди назад и не оглядывайся.

Я стоял, не в силах поверить, что красноармейские отряды, боевые дружины железнодорожников, бронепоезд, уездный ревком оставили Бугульму. Но все сомнения отпали, лишь только я увидел проходивших невдалеке офицеров. Надо было узнать, что с ревкомовцами, выяснить обстоятельства падения Бугульмы. Но как это сделать? И я вспомнил о Сахабе, который оставался в городе, и поспешил к нему.

Перейдя деревянный мостик через мелководную речушку, которая как бы отделяла бедноту от зажиточных горожан, я оказался на окраине Бугульмы.

- Два дня мы не видели света в окошке старого Салима, - ответил сосед Сахаба на мой вопрос.

Но я все же решил постучать в дверь друга. Какова же была моя радость, когда я увидел самого Сахаба!

- Ревком? Сегодня ночью ушел из города, - подтвердил он. - Небольшой отряд во главе с Просвиркиным отступил к Дымке, другой - по большаку на Чистополь...

- Без боя?

- А что было делать, если беляки налетели как саранча...

Оставалось узнать подлинные силы противника. Но для этого нужно было побывать на станции. И я пошел туда.

На станции стояли длинные составы с дымящими паровозами. Однако у большинства теплушек двери и оконные люки были задраены, из чего я заключил, что численность передового отряда белых невелика. Противник применил хитрость, включив в эшелоны много порожняка, чтобы создать впечатление массовости.

Между составами притаился бронепоезд, а за ним на платформах трехдюймовые пушки на колесах со снятыми чехлами. Прислуга была наготове. Эта подвижная артиллерия могла защищать и бронепоезд и пехоту...

Внезапно мои наблюдения были прерваны: точно из-под земли передо мной выросли три фигуры: косоглазый человек в штатском, унтер и солдат с карабином.

Косоглазый бросился на меня, заломил мне руку за спину и повел к стоявшим в стороне классным вагонам.

Корчась от нестерпимой боли, я пытался заговорить с ним.

- Заткнись, красная сволочь!

Унтер постучал в дверь мягкого вагона, откуда доносились душераздирающие крики. Вероятно, кого-то пытали.

- Господа офицеры заняты, - не дождавшись ответа, подмигнул косоглазый унтеру.

- Сдадим в арестантский! - предложил унтер. "Столыпинский вагон" с решетками находился тут же, рядом с классным. В него и постучал унтер.

- Принимай! - бросил он в открывшуюся дверь.

- Эва, какую рожу словили! - прогнусавил уже немолодой, беззубый надзиратель.

Он обыскал меня, выгреб все из карманов и втолкнул в камеру.

Минут через сорок раздался лязг засова, дверь отворилась, и на меня уставились холодные, навыкате глаза бледнолицего офицера.

- Пойдешь впереди меня, да смотри, скотина, если вздумаешь "оступиться", получишь без предупреждения пулю в затылок!

Когда офицер вел меня в мягкий вагон, навстречу нам шел по коридору полураздетый, в нижнем белье, человек с одутловатым лицом. В руках у него было полотенце и мыло.

- А это кто такой? - не глядя на меняг лениво спросил он хриплым голосом и сплюнул на пол недокуренную папиросу.

- Шпионил на станции, - доложил офицер.

- Меня нет, а посему вопросы касательно арестантов решайте сами.

Офицер открыл дверь купе и с силой втолкнул меня туда. Неожиданно грянул выстрел. Я непроизвольно нагнулся, но от сильного удара в спину упал на пол.

У окна сидел подпоручик и хохотал. Его нижняя челюсть судорожно дергалась, и он безуспешно пытался поправить криво сидевшее на тонком длинном носу пенсне. Хищное выражение лица и приподнятое правое плечо делали его похожим на коршуна. Когда ему все же удалось справиться с пенсне, он в упор посмотрел на меня и снова поднял револьвер.

- Не шевелись! - целясь мне в голову, крикнул он. - Говори, кто подослал тебя в расположение воинских частей? Отвечай! Скажешь правду сошлем в Сибирь, будешь вилять - расстреляем здесь же, как собаку!

И он так сильно ударил кулаком по столу, что лежавшие на нем бумаги рассыпались и полетели на пол. Бледнолицый собрал их и стал рассматривать.

- По паспорту - русский, а по виду на жида смахивает, - сказал он, изучающе глядя на меня.

- А ну, покажи крест. Жиды и коммунисты, как черти ладана, боятся креста, - сказал подпоручик и сунул наган в кобуру.

Я потянул висевшую на шее серебряную цепочку и показал золотой крестик.

Офицеры осмотрели его и переглянулись.

- Ты не финти и не морочь нам голову... Отвечай прямо: кто послал тебя шпионить за воинскими эшелонами?

- Я искал поезд на Клявлино, там, в селе Старое Семенкино, живут мои родные.

Поручик вынул из моего бумажника маленькую фотокарточку.

- Ого! - засмеялся он, прочитав на обороте ее старательно выведенный ученическим почерком стишок. - Эта милая крошка до сих пор сохнет по тебе? Или... - он перебросил горящую папиросу из одного угла рта в другой и отвратительно засмеялся.

- Оскорбляя эту девушку, вы оскорбляете ее брата, такого же офицера, как и вы, господа!

- Ты это о ком? - спросил поручик.

- Я говорю о летчике Александре Дедулине. Он капитан русской авиации, получил из рук самого государя Георгиевский крест. А девушка эта - его родная сестра.

- Что? Эта красавица - сестра капитана Дедулина? - переспросил подпоручик.

- Барышня эта действительно похожа на капитана Дедулина, - всматриваясь в фотографию Ани, подтвердил бледнолицый офицер.

- Отведи его пока обратно и проверь все, - приказал подпоручик уже более мягко.

На ужин я получил кусок черного хлеба, вяленую воблу и кружку воды. Только прилег, подложив под голову вместо подушки кулак, как дверь отворилась.

- Пойдем со мной! - пригласил меня тот же бледнолицый офицер.

Теперь он уже не угрожал и молча шел по освещенному коридору вагона. В купе напротив подпоручика сидела одетая в черное платье Аня. Она бросилась ко мне, обняла и поцеловала.

Подпоручик разрешил нам уйти, но на прощанье все же сказал:

- Обязан предупредить: еще раз попадетесь при столь сомнительных обстоятельствах, пеняйте на себя! А теперь получайте свои документы - и вы свободны.

- Вместе с паспортом у меня отняли небольшую сумму денег, - осмелев, обратился я к подпоручику.

- Какие деньги? - пробормотал бледнолицый. - Была какая-то мелочь, ее отдали солдату на махорку.

- До свидания, господа! - торопливо простилась Аня и, взяв меня под руку, увлекла из вагона.

Некоторое время мы шли молча. И хотя Аня казалась спокойной, я чувствовал, как дрожат у нее руки, вздрагивают худенькие плечи. То и дело она оглядывалась на занавешенные окна вагона, куда привезли ее для очной ставки.

- Спасибо, Аня. Я обязан тебе жизнью! - тихо проговорил я, когда мы пересекли опустевший перрон и спустились по широкой деревянной лестнице на привокзальную площадь.

Но Аня только тихо всхлипывала.

Я проводил ее домой. Прощаясь, она взяла меня за руки, как делала это в школьные годы, и с тревогой в голосе проговорила:

- Слава, я обо всем догадалась. Скажи, ты не можешь бросить это опасное дело? Хочешь, уедем к папе в деревню?..

- Конечно, хочу. Но сейчас это невозможно. Когда-нибудь ты все узнаешь. А сейчас не спрашивай ни о чем. Хорошо? И успокойся. Скоро мы будем вместе. И вот еще какая у меня просьба: если в адрес твоего отца придет письмо от господина Люке или генерала Жанно, скажи ему, чтобы в своем ответе он подтвердил существование коммивояжера Михаила Дрозда. Для меня это очень важно...

- Ну, хорошо, пойдем в дом...

Отступление

Город еще спал тревожным сном, когда я покинул его, чтобы добраться к своим и рассказать о "многоэшелонном наступлении" белогвардейцев.

Я был уверен, что Просвиркин не может пройти мимо своего родного села, и пошел через Русское Добрино. На мосту посреди села навстречу мне шел крестьянин в лохматой шапке, лаптях, с топором за поясом.

- Степана Просвиркина знаешь?

- А кто его не знает? - вопросом на вопрос ответил мужик.

- Дома он?

- На селе не объявлялся, а где он ныне, должно быть, знают его баба да господь бог, - ответил бородач.

Найдя нужный дом, я объяснил хозяйке, для чего мне понадобился Просвиркин.

- Перейдешь тот ручей и поднимайся по тропе, она выведет тебя к лесу, там и найдешь его, - сказала женщина, гладя по головке прижавшегося к ней белобрысого мальчонку.

Просвиркина я обнаружил в лесу, который тянется от станции Дымка к двугорбой лысой горе.

Был тихий вечер. Деревья отбрасывали длинные причудливые тени. Но ни аромат трав и цветов, ни яркие краски летнего леса не радовали собравшихся здесь людей - на их суровых лицах лежала печать тревоги...

Увидев меня, Просвиркин встал, смахнул с брюк прилипшую листву и шагнул мне навстречу.

- Знакомить не буду. И Петровскую и других товарищей ты знаешь.

Поздоровались.

- Вот видишь, пришлось отступать вслед за красноармейцами. Но из родных мест не хочется уходить. Здесь мы знаем каждую тропинку и здесь будем бить и уже бьем! - врага по-партизански. Присаживайся и выкладывай новости, предложил Просвиркин.

Я рассказал обо всем, что видел в Бугульме. Партизаны слушали молча. Кто-то тяжело вздохнул. Катя задумчиво смотрела вдаль, и таким прекрасным было ее лицо.

Через полчаса Просвиркин поднялся.

- Ну, нам пора в путь, - проговорил он. - Пока выберемся на большак, наступит ночь.

Он свистнул. С опушки на поляну потянулась цепочка подвод. Партизаны стали рассаживаться по телегам, а тем временем Просвиркин писал записку.

- Отдай Волкову - вчера он был в Клявлино. Скажи, что ночью мы совершим налет на станцию Дымка, а теперь идем на Ериклы и Кичуй, там сколотим крестьянский полк. И тогда белые попляшут под дулами наших винтовок. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте. Ну, бывай здоров!

Просвиркин снял бескозырку и по-медвежьи сгреб меня в объятия.

- Кто знает, что нас ждет впереди, - крепко, по-мужски пожимая мне руку, говорила Катя. - Прощай, Слава!

Расставшись с Просвиркиным, я думал о том, какая силища в этом человеке. Партизан - горстка, а он рассуждает о полке и уверен, что победа не так уже далеко.

Медленно густели теплые сумерки. Из-за горы выглянула луна.

Усталость валила с ног. Хотелось прилечь или присесть хотя бы на минуту. К счастью, по пути попался родник. Я снял рубашку, умылся по пояс ледяной водой и будто обновленный пошел дальше. Ночь была теплая и тихая. Но к утру горизонт почернел, стали сгущаться облака, луна скрылась. И хотя дорога была мне знакома, я то и дело останавливался и осматривался.

Вдруг где-то справа как будто щелкнул затвор винтовки. Я припал к земле и прислушался. Если это патруль белых со станции Дымка, подумал я, то тут документами коммивояжера не оправдаешь ночную прогулку. Всмотревшись в темноту, откуда снова послышался лязг металла, я разглядел лошадь, которая, пощипывая траву, медленно приближалась ко мне. Оказывается, она была стреножена цепью. Подождал еще немного и пошел.

За день я отмахал верст шестьдесят, смертельно устал, нервы мои были на пределе, а тут еще эта лошадь... Однако нельзя было терять времени, и я решил догонять отступившие от Бугульмы на Симбирск наши отряды, чтобы знать, как далеко расползлась белая саранча в этом районе.

И Куйбышев, и Семенов говорили мне не раз: опирайся на своих людей, особенно если ты в родных местах. Ты должен знать, кому можно довериться...

До Старого Семенкина оставалось не более пяти верст... Там живет моя мать, там мне помогут. И вскоре я уже стучался в дверь родного дома. Вот так же, бывало, стучались к нам односельчане. У всех у них была -одна просьба: "Ульяна Павловна, ради бога, помоги, баба умирает, тебя требует".

И мама, заботливо укутав нас, детей, спавших на разостланной на полу кошме, торопливо одевалась, и, будь то осенняя слякоть или зимняя стужа, шла туда, где в трудный час женских мук должен был появиться новый человек.

Мать сразу торопливо открыла дверь.

- Сынок, ты? Жив? - и тихо заплакала, припав поседевшей головой к моей груди.

- Что слышно, мама? Чехи здесь еще не появлялись? Или...

- Беда пришла в наши края, сынок, лютует вражина, да еще как... Из Байтугана вернулся Иван Семенович, тебе бы с ним поговорить.

Иван Семенович Васильев был первым председателем нашего Байтуганского ревкома. Если он в Семенкине, значит, весь район от Бугуруслана до Волго-Бугульминской железной дороги глубиной в семьдесят верст уже в руках оккупантов.

- Послушай, мама. Я должен ехать на станцию Клявлино, но мне нужно знать, в чьих руках она. Как ты думаешь, Иван Семенович поможет мне в этом?

- Конечно, Иван Семенович, только он! Ты посиди, я сейчас сбегаю за ним.

Бывший солдат Петроградского гарнизона, активный участник вооруженного восстания в октябре семнадцатого года, Иван Семенович Васильев выслушал меня и задумался.

- Вчера их в Клявлино еще не было, - рассуждал он вслух. - А что сегодня там делается, надо узнать. Впрочем, и мне надо в те края. Так что готовься, вместе и поедем.

Мы условились о времени встречи, и Иван Семенович ушел.

- Закуси, сынок, в дорогу! - засуетилась мать. Через минуту на столе стоял горшок с молоком и лежал каравай душистого ржаного хлеба.

Пока я ел, мать рассказала мне, что на прошлой неделе, вот так же ночью, к ней заявился Яков Кожевников, которого она хорошо знала и любила, как сына. Дом матери был пунктом сбора информации от осведомителей. А осведомителями были моя сестра, ее муж - учитель Василий Краснов и Иван Семенович. Яша оставил им даже "инструкцию": кого можно привлечь к этому делу, какие сведения собирать, где и что нужно прятать. Позднее разведка белых пронюхала о визитах к матери и дважды устраивала у нее обыск. Краснова даже арестовали, но прямых улик не было, и его вскоре выпустили. Однако дом оставался под наблюдением.

Когда мать уже рассказала мне о посещении Кожевникова, к дому подъехала телега. В избу вошел Иван Семенович и заторопил. Я попрощался с матерью, и мы поехали. Приходил ли к ней фельдшер-чех с "глухонемым", я спросить не успел.

Занятые каждый своими думами, молча ехали мы мимо дозревающей ржи, пересекли лесной буерак, каменистый косогор... Вдруг в телеге позади меня кто-то судорожно забился. Оказывается, под сеном, прикрытым дерюгой, лежал связанный баран. Иван Семенович предусмотрительно прихватил не только его, но и корзину с полсотней яиц - на случай, если задержат: дескать, едем на базар.

На дно этой корзины я и запрятал свои документы на имя Михаила Дрозда, так как здесь и стар, и млад могли узнать в "коммивояжере" своего земляка-слесаря, не так-то уж давцо работавшего на строительстве механической мельницы в Клявлино, а затем красногвардейца...

Мы договорились с Иваном Семеновичем, что, если станция Клявлино в руках белых, поедем вдоль железной дороги на Шелашниково и дальше на Мелекесс: надо продать товар и купить лошадь - пришла пора обзаводиться хозяйством, да и керенкам надо найти применение.

В пределах дозволенного я посвятил Ивана Семеновича в свои дела. А затем, как бы ничего не зная, завел разговор о том, чтобы Иван Семенович согласился сообщать об интересующих меня и Кожевникова сведениях моей матери. Васильев рассмеялся:

- Уже! И с твоей мамашей, и с Яковом Кожевниковым обо всем договорились...

Остановились мы в березовой рощице, недалеко от станции Клявлино. Иван Семенович отправился на разведку, а я ушел с дороги в заросли и стал ждать... Через час он вернулся, лицо его так и светилось радостью.

- Свои! - крикнул он, когда я вышел ему навстречу. - На станции отряд Волкова...

Увидев меня, Волков глазам своим не поверил.

- Черт побери! Да ты не с неба ли, дорогуша, свалился?

Я рассказал ему о призрачной силе передового отряда врага, о встрече с Просвиркиным, о том, как горсточка коммунистов забросала гранатами эшелон белочехов на станции Дымка.

Он по-детски обрадовался записке Просвиркина, в которой тот обещал прийти на помощь с полком добровольцев. Но сразу помрачнел, когда стал рассказывать об отступлении из Бугульмы:

- Гляжу, топает братва из соседнего отряда. "В чем дело?" спрашиваю. - "Окружают, спасайся! Эшелонов сорок супротив нас". Вот так мы и откатились. Хотя ты и предупредил нас, но мы не успели выставить заслоны и выслать разведку. А ночью, сам знаешь, у страха глаза велики. Не справились мы с паникой...

Я посмотрел в окно. У костра сидело с десяток красноармейцев.

- К семафору бы дозор выслать, - показав на них, предложил я.

- У входных стрелок поставлена первая рота, вторая - на фланге, а здесь третья рота и дружинники отряда Орла; они оставлены в резерве.

- Говоришь, круговая оборона, а на перроне твоей "неприступной крепости" бойко торгуют чем попало, девки с парнями лузгают семечки, играет гармошка.

- А чем ты недоволен? - удивился Волков. - Война сама по себе, и жизнь ведь тоже сама по себе.

- Я уже немало походил по территории белых и должен тебе сказать, что на передовой у них - никаких гармошек и танцулек! - упрямо возразил я.

Но Волков не обратил внимания на эти слова.

- Завидую тебе, друже! - задумчиво проговорил он. - Своими глазами вражью силу видишь, полезным делом занимаешься. - Помолчал и с улыбкой добавил: - Хотя я тоже не лыком шит! Вот выберу времечко и сам схожу поглядеть на беляков. Имею обыкновение и любовь смотреть на предмет своим оком. К тому же большая охота спросить белых солдат: "Ради какого интереса, дурачье, умираете?.."

Скрипнула дверь. Прищурив воспаленные глаза, Волков обернулся.

- Ключик от багажного сарая кому прикажете передать? - подобострастно, с поклоном, спросил начальник станции.

- Давай сюда! Мои ребята сегодня чеха словили. Лепечет по-русски, но крутит, подлец. Посадил под замок.

Заработал селектор.

- Алло, алло! Говорит Полупанов из Шелашникова. Кто на проводе?

- Волков у телефона! Это ты, Андрей? Почему не отвечаешь на мои вызовы по диспетчерскому?

- Лапу сосу, браток. Скука одолела, сижу, как кобель на цепи, и сторожу разъезд согласно приказу начальства.

Молодец Полупанов, переломил себя, подчинился-таки приказу Ермолаева, подумал я.

- Слушай, Волков! Дело к тебе есть...

Полупанов не договорил, его перебил холодный голос:

- Господа комиссары! Говорит уполномоченный Комуча полковник Соболев со станции Дымка. По поручению командования предлагаю условия добровольной сдачи в плен...

- Полковник Соболев? Катись ты к... - не заботясь о выборе слов, в свою очередь оборвал его Полупанов.

- Даю два часа на размышление... - продолжал полковник. Но его уже не слушали.

- Вали столбы, руби провода, ребята! - крикнул в окно разгневанный Волков.

Непосильную ношу взвалили на плечи петроградского плотника Волкова; его потрепанный отряд да покалеченная "блиндированная платформа" Орла составляли авангард Симбирской группы войск. Но разве могли эти силы Волкова противостоять численно превосходящему головному отряду чехословаков?

Прошло два часа. Возле "блиндированной" разорвался первый снаряд, со стороны семафора слышались винтовочные выстрелы и треск пулеметов.

- А ведь не соврал, подлец! - со злостью отметил Волков, вспомнив разговор с Соболевым. Забегали связные, засуетились дружинники Орла. "Блиндированная" стала маневрировать. Перрон опустел. Лишь два хмельных анархиста шли в обнимку и горланили пьяными голосами.

Увидев их в открытое окно, Волков пришел в бешенство.

- Эй вы! Не видите, что начинается бой? А ну в цепь!

Сначала анархисты, пошатываясь, продолжали идти, будто их и не касался приказ, но, оглянувшись и увидев высунувшегося в окно разъяренного Волкова, подтянулись и ускорили шаг.

Волков вышел на перрон. Я последовал за ним.

- Хотят взять нас в клещи! - сказал он, прислушиваясь к частым выстрелам. - Связные, ко мне! Передать командирам рот: контратаковать противника!

Справа и слева от станционного здания красноармейцы залпами палили из винтовок. Недалеко от нас упал человек в кожаном костюме и стал кричать, размахивая огромным револьвером:

- Вперед, братишки, за революцию - вперед!

Он кричал, но сам не двигался с места. Я присмотрелся и узнал в нем вожака отряда анархистов "Черные орлы".

Нам было видно, как перебежками цепи вражеской пехоты приближались к станции. Красноармеец, лежавший на перроне за пулеметом, вцепившись в бешено дрожащие рукоятки, поливал свинцом белогвардейцев, рвавшихся к зданию вокзала.

Артиллерийский обстрел усилился, бой быстро приближался к нам.

- Белочехи уже начали обтекать правый фланг, - озабоченно проговорил Волков. - Если промедлим, путь к отходу будет отрезан!..

- В штыки! - услышал я голос командира резервной роты.

Выхватив из ножен офицерскую шашку, он поднялся во весь рост, но тут же упал, прошитый пулеметной очередью.

Волков с маузером в руке рванулся вперед.

- За мной, товарищи! Ура!..

Его поддержали лежавшие в цепи бойцы и бросились за ним.

Я схватил чью-то винтовку и тоже побежал за Волковым, но вдруг увидел чеха в офицерском кителе. Прицелился и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Поспешно перезарядил винтовку и снова стал целиться... Но что это? Передо мной фельдшер из Бугуруслана Клавдий.

- Ружек! - окликнул я его.

- О, пан студент! - обрадовался он.

* * *

Бой затих лишь к вечеру. Станция несколько раз переходила из рук в руки. С наступлением темноты, подобрав раненых и убитых, мы погрузились в стоявшую за семафором "походную казарму", как называл Волков свой эшелон, и авангард Симбирской группы начал отступать...

Мы с Ружеком ехали в штабном вагоне Волкова. Раскрасневшийся от горячего чая фельдшер с юмором рассказал, как расстался с Гашеком и как в одиночестве, пробираясь из Бугуруслана по населенным чувашами, мордвой и татарами деревням, тщетно пытался попять их язык. По примеру Гашека прикинулся "глухонемым" и кое-как добрался до села Старое Семенкино, побывал в доме моей матери, но там не остался, так как узнал, что в каких-нибудь двенадцати верстах находится Волго-Бугульминская железная дорога, и решил податься в Симбирск, чтобы присоединиться к побратимам, боровшимся против интервентов. Однако на первой же станции был захвачен красноармейцами из отряда Волкова.

Начальник станции ненавидел красных и ждал лишь случая, чтобы доказать свою преданность белогвардейцам. Когда начался бой, он тайком открыл сарай, где был заперт "шпион" Ружек, и сунул ему в руки давно припрятанную винтовку, но Ружек не знал, что с ней делать, и, выйдя из сарая, бросил ее.

Теперь Ружек ехал в Симбирск, чтобы вступить в интернациональный отряд Красной Армии.

Было за полночь, когда я уснул. Проснулся от толчка и тревожного рева паровозов. Спрыгнув с верхней полки, выбежал на площадку вагона.

Все пути были забиты воинскими эшелонами. Здесь же стояли бронепоезда, а вокруг творилось что-то невообразимое: куда-то суматошно бежали возбужденные матросы, красноармейцы и красногвардейцы-железнодорожники, метались мешочники.

- Что случилось? - спросил я у первого попавшегося матроса.

- Кулаки нашему брату кишки выпускают, а начальство, вишь ли, митинг затевает, - со злостью ответил он, вытаскивая маузер из деревянной коробки.

- Двое наших ребят пошли в село за молоком, а кулаки заманили их в дом и зарезали, - на бегу пояснил другой матрос.

Я прочитал название станции - "Нурлат" - и тоже побежал за матросами.

На перроне увидел стоявших с обнаженными головами Полупанова, Волкова, Гулинского и других знакомых мне командиров. На земле лежали два изуродованных трупа, а вокруг них бушевала толпа вооруженных людей.

Присмотревшись, в одном из убитых я опознал Пашу из отряда Полупанова: широко разбросав богатырские руки, он лежал в окровавленной матросской тельняшке.

Когда умолкли паровозы и затихла толпа, Полупанов, комкая зажатую в руке бескозырку, с волнением произнес:

- Товарищи! Тяжело говорить о погибших друзьях, но в тысячу раз горше, когда ты знал их по совместной борьбе. Эти братишки завоевывали Советскую власть в октябре в Петрограде, отстаивали Украину. И повсюду смерть отступала перед ними. Но подлая вражеская рука сразила их ударом в спину. Набрав полные легкие воздуха, Полупанов не сказал, а крикнул: - Кровь погибших - сигнал тревоги для нас, живых!..

- Смерть убийцам! Даешь красный террор! - раздались голоса матросов.

Немалого труда стоило Полупанову и Волкову успокоить разбушевавшуюся вооруженную толпу.

- Командиров вызывает к прямому Симбирск, - доложил подбежавший к Полупанову начальник станции.

В аппаратную я пришел, когда телеграфист уже читал ленту. В ней говорилось о том, что командующий войсками Восточного фронта Муравьев призывает все воинские части фронта повернуть оружие против немцев...

Командиры переглянулись.

- Что это? Приказ об отступлении? - сдерживая раздражение, сказал Волков.

- Нас заставляют оголить фронт? - недоумевал Гулинский.

- Это предательство! - возмутился Полупанов.

- Симбирск ждет ответа, - напомнил телеграфист. "Прошу уточнить, чем вызвано такое распоряжение комфронта", - запросил Полупанов.

"Заключением мира с чехословаками и началом войны с Германией", последовал ответ. Но кто передавал приказ и кто отвечал на запрос Полупанова, осталось неизвестным.

Все разъяснилось несколько позже, когда Реввоенсовет Восточного фронта разослал в части фронта телеграмму, сообщавшую об измене Муравьева, о том, что Советы войны Германии не объявляли и что необходимо продолжать борьбу против белочехов. Но пока в отрядах узнали о второй телеграмме, настроение у людей было паническое.

Были уже сумерки, когда я направился к штабному вагону Волкова, чтобы попрощаться и сообщить о своем решении срочно выехать в Симбирск для доклада и получения дальнейших заданий.

Навстречу мне с мрачным видом шел Андрей Полупанов:

- Завтра утром на могиле погибших матросов расскажем людям об измене Муравьева и поклянемся стоять насмерть за дело революции! Ты, браток, тоже должен выступить.

Я сказал Полупанову, что вынужден немедленно уехать, попрощался с ним и направился к Волкову.

В штабном вагоне какой-то мужичонка в домотканых портках, забравшись с ногами на мягкое сиденье дивана, прилаживал лапти.

- Ты как попал сюда? - удивился я.

- А, это ты, брательник? - услышал я голос Волкова. - Вот в разведку собираюсь. Своими глазами хочу видеть белую армию, хочу знать, кого мы испугались, от кого бежим как очумелые.

- Не дело затеваешь, Волков! Не зная здешних мест, людей, обычаев, пропадешь ни за понюх табаку!

- Коли уж я надумал, доведу до конца. Мне позарез нужно изнутри увидеть белую армию. Понял? Ты не думай, что я это дело не обмозговал. Я ведь не один иду. Со мной будет боец из местных. А двое - это уже сила.

Волков слез с дивана, притопнул лаптями и стал надевать рубаху.

- А в случае чего, - добавил он задумчиво, - не я первый...

Закинув котомку за плечи, Волков протянул мне руку.

Позже я узнал, что Волкова задержал разъезд белых. Его опознали и повесили на одной из станций Волго-Бугульминской железной дороги.

Симбирск

Товарный состав еле тащился от одной станции к другой. Паровоз на остановках отцепляли то для пополнения запасов воды, то для погрузки дров. Пассажиры во всем старались помочь машинисту и кочегару.

На какой-то станции в переполненный товарный вагон, в котором ехал и я, втиснулась молодая женщина, чем-то напоминавшая мою сестру фельдшерицу. Она сказала, что вчера приехала из Симбирска, а сейчас спешит туда обратно.

- Из Симбирска? - обрадовался пожилой мужчина в бекеше, сидевший до сих пор молча. - А ты не слыхала там, верно ли, что в Москве убили германского посла и что в Симбирске начались беспорядки?

- Бог видит, премного мы нагрешили. Смуты много, вот и наказует нас бог за наши грехи, - наставительным тоном заговорил молодой человек явно духовного звания. - Началось на фабриках в Петрограде, а затем и к нам, как чума, докатилось. Господи, избави нас от напасти...

- Все от войны! - вздохнул кто-то в углу вагона.

- А все же, как там в Симбирске? - после долгой паузы снова полюбопытствовал мужчина в бекеше.

- Все в порядке! - бодрым тоном ответила женщина.

- Значит, и в самом деле там новая власть образовалась? И кто же, не Муравьев ли ее возглавил? - продолжал уточнять все тот же мужчина в бекеше.

Женщина начала было рассказывать, что по городу ходят слухи об убийстве Муравьева, но ее оборвал пожилой человек в выбеленной дождями шинели.

- Полно врать-то! Чего надумала: Муравьева убили! Да ты знаешь, кто такой Муравьев? Ежели бы не он, Украина давно бы под немцами была.

- И в самом деле, кто же такой Муравьев? - раздался чей-то голос.

- Муравьева не знаешь? - укоризненно произнес пассажир в бекеше. Подполковник. Военная косточка! Он правильно рассудил: величие России зависит от победы над немцами. Следовательно, нужно с ними воевать, иначе союзники без нас поделят Германию. Сколько немцу осталось жить? То-то и оно! Германия уже на спине лежит, связать ее осталось.

- А ты воевал? - насмешливо спросил молодой солдат. - Небось, в тылу с бабами... Покормил бы вшей в окопах, тогда бы знал: чи воевать, чи штык в землю!

- А я слышал, что Муравьев застрелился! - раздался из угла резкий мужской голос.

В полумраке вагона не было видно, кто это сказал. Но в это время какой-то курильщик щелкнул зажигалкой, и я увидел узкое бледное лицо и большие настороженные глаза подавшего реплику человека.

- Возможно, и так, - заговорил старик в золотых очках, - и я был бы невеждой, если бы верил разным слухам, однако же нет дыма без огня. По моему глубокому убеждению, в слухах об убийстве Муравьева есть доля правды. Ведь слухи сегодня одни тревожнее других. И нигде так много не судачат, как у нас в Мелекессе.

- Да расскажите же, ради бога, толком, что там произошло, - попросил немолодой мужчина в форме преподавателя гимназии.

И женщина начала рассказывать, волнуясь, сбивчиво и торопливо...

- О том, что произошло с Муравьевым, я знаю со слов моего мужа. Он служил в охране здания исполкома и все знает. Но если что и не так, я не в ответе... Так вот. Говорят, Муравьев прибыл внезапно в Симбирск из Казани на пароходе "Межень" со свитой и охраной. Никто не знал, с какой целью и почему главком так неожиданно появился в Симбирске. Вскоре стало известно, что по приказу Муравьева арестованы командарм Тухачевский и группа коммунистов.

В полночь в Совдепе собрались члены исполкома. Коммунисты созвали свою фракцию, левые эсеры - свою. Тогда еще никто не знал, какие войска пойдут за Муравьевым. Пока коммунисты совещались, эсеры вынесли решение: образовать "Поволжскую республику" во главе с Муравьевым.

Тогда Симбирский Совдеп постановил арестовать Муравьева. Арест приурочили к экстренному заседанию исполкома.

Ничего не подозревая, Муравьев явился на заседание. Но почуяв неладное, командующий войсками Симбирской группы эсер Клим Иванов предложил перенести заседание исполкома в другое помещение. Однако коммунисты не согласились, и заседание началось.

Первым на заседании выступил Муравьев. Он вел себя вызывающе, приказывал, угрожал. Но получил отпор и стал нервничать...

Особенно разволновался Муравьев, когда узнал, что разоружили его адъютанта.

Но вот объявили перерыв, и Муравьев хотел было выйти из зала заседания. А перед ним - красноармейские штыки. Говорят, все это было заранее подготовлено. "Что за провокация? Прочь!" - крикнул Муравьев и выхватил револьвер. Трудно сказать, кто первым стал стрелять, красноармейцы или Муравьев, но в завязавшейся перестрелке он был убит.

- Значит, это точно, Муравьев убит? - раздался голос мужчины в золотых очках.

- Убит двойник Муравьева, - категорически заявил военный в гвардейской фуражке. Звеня шпорами, он порывисто поднялся, вынул портсигар и закурил.

- Не знаю, кто убит, но знаю, что главный завет российской революции, господа, это верность союзникам. И Муравьев неукоснительно следовал ему, А коммунисты, вместо того чтобы всей силой русского оружия обрушиться на злейшего врага свободы - кайзеровскую Германию, кланяются ей в пояс, - чуть ли не брызгая слюной, громко ворчал человек в бекеше.

- А вы сами когда-нибудь сидели в окопах? - повторил недавний вопрос молодого солдата мужчина в шинели.

- А вам-то что за дело до меня? Убили Муравьева и ликуете... Не радуйтесь: завтра вас все равно уничтожат.

- Смотрите, как бы это не случилось с вами раньше, - последовал ответ.

На какой-то остановке человек в бекеше и пассажир в гвардейской фуражке исчезли, исчезли так же незаметно, как и появились в нашем вагоне.

* * *

Рано утром поезд наконец-то прибыл в Симбирск, но остановился почему-то за мостом через Волгу.

Я проснулся от тишины и сразу же ощутил знакомое дыхание могучей реки: пряный запах мокрой древесины, приглушенные вздохи катеров, характерный волжский говор. Вышел из вагона и стал взбираться по круче в направлении городского сада. Наверху, у расчищенной площадки, матросы в брезентовых брюках и тельняшках устанавливали крепостную пушку. Восьмерка битюгов, высекая искры из мостовой, тащила орудие. Симбирск готовился к обороне. И тут мое воображение стало рисовать картину того, чем бы могла кончиться муравьевская авантюра, если бы ее своевременно не разгадали.

Свернув за угол, я пошел по обсаженной деревьями улице к штабу контрразведки. Дом по-прежнему выглядел снаружи уютным очагом дворянского семейства - большие окна, тюлевые гардины. Парадный вход был закрыт. Я открыл калитку, зная, что есть вход и со двора, но меня остановил часовой. Команда красноармейцев биваком разместилась посреди двора. Из окон особняка, выходивших во двор, смотрели угрюмые лица военных. Я показал свое удостоверение часовому и прошел в здание.

В большом зале, где все, до последней безделушки, оставалось на своих местах, у окна с книгой в руках сидел мужчина. Его русые волосы были гладко зачесаны. Хорошо сшитый китель, а также начищенные до блеска сапоги на высоких каблуках говорили о том, что этот человек следит за своей внешностью.

- Разрешите задержать вас на одну минуту, - поспешно шагнул он мне навстречу. - Я видел однажды, как вы заходили в гостинице к Валериану Владимировичу, и хотел бы попросить...

- Я вас слушаю.

- Моя фамилия Иванов, Клим Иванов, командующий, виноват, бывший командующий войсками Симбирской группы.

Ах, вот ты какой, подумал я.

- И что же?

- Бога ради, при первой же возможности спросите у Валериана Владимировича, известно ли ему о моем аресте.

- Вряд ли я смогу вам помочь.

- Безусловно можете. Я хотел бы только, чтобы Валериан Владимирович знал, что в деле Муравьева я хотя и виноват, но не настолько, чтобы держать меня под арестом!

Я ничего не ответил, но подумал, что арестован он, видимо, не случайно.

Поднявшись на антресоли, я постучал в знакомую мне дверь и, не дожидаясь разрешения, вошел в кабинет помощника начальника контрразведки.

- О, Дрозд? Имею удовольствие и великое утешение видеть пропавшую душу. Ну, здравствуй! - приветствовал меня Бауэр с неизменной трубкой в зубах.

Карл выглядел усталым, но в его глазах, как всегда, светился живой ум.

- Ты мне пока ничего не рассказывай, а садись и читай, - и Карл протянул мне какую-то бумагу.

Это была запись телеграммы Куйбышева Свердлову по военному проводу.

"10 июля в 9 часов вечера, - читал я, - Муравьев прибыл в Симбирск без политического комиссара с 600 солдатами... После прибытия в Симбирск Муравьев расставил против почты и телеграфа пулеметы, окружив здание Совета броневиками и пулеметами. Арестовал нескольких коммунистов, командующего Первой армией Тухачевского.

Загрузка...