На острие

Глава 9

— Удивительно, что ты все еще занимаешься этим делом, — сказал Деркин. — Что ты предпринял? Позвонил в Индиану и натряс золотых яблочек с золотой яблоньки?

— Нет. Хотя, вероятно, следовало бы. Столько времени уже прошло, а с результатами по-прежнему плохо. Думаю, исчезновение Паулы Хольдтке — дело уголовное.

— Почему же ты так решил?

— Из своей комнаты формально она не выезжала. В понедельник, как положено, внесла квартплату, а десять дней спустя хозяйка вскрыла дверь и обнаружила, что комната покинута.

— Так часто случается.

— Знаю. Из комнаты вынесли все, за исключением трех вещей. Кто бы ее ни очистил, он забыл прихватить телефонный аппарат, автоответчик и постельное белье.

— И о чем это, на твой взгляд, свидетельствует?

— Скорее всего это не Паула упаковала вещи и вынесла их из комнаты. Во многих меблирашках пользуются хозяйским постельным бельем, но тут все иначе. Пауле пришлось купить белье, и, выезжая, она его, конечно, не оставила бы. Тот, кто унес ее вещи, этого не знал и, наверное, подумал, что белье не следует забирать.

— Это все?

— Нет. Она бросила и автоответчик. Когда девушка исчезла, он все еще был подключен к телефону и голосом Паулы предлагал всем оставлять после сигнала сообщения. Если бы она собирала свои веши сама, то наверняка позвонила бы на станцию, чтобы ее телефон отключили.

— Если только не уезжала в спешке...

— Думаю, откуда-нибудь да позвонила бы. Но, допустим, она этого не сделала, допустим, она настолько безответственна, что совершенно об этом позабыла. Почему же она не взяла с собой автоответчик?

— По той же причине — забыла.

— Комната была совершенно пустой. В ящиках комода нет одежды, в шкафу — тоже ничего не осталось. Из ее вещей брошены только автоответчик, телефон да постельное белье. Маловероятно, что она могла их забыть.

— Ну, что ты! Вполне могла. Переезжая, многие забывают увезти свой телефонный аппарат. К тому же, если он куплен не вами, то, по правилам, должен оставаться на месте. В любом случае — о нем постоянно забывают. Может, она просто не решилась захватить телефон. Ну, а автоответчик... Он же стоит за телефоном, верно?

— Верно.

— Представь: она смотрит в ту сторону и видит только телефон. Автоответчик избавляет от беспокойства пропустить важный звонок, поддерживает за вас контакт с друзьями и знакомыми... Дзинь-дзинь... То, что у нее перед глазами, — лишь часть телефонного аппарата.

Я подумал и сказал:

— Не исключено.

— Он воспринимается как часть телефона. И если уж она оставила телефон, то зачем ей понадобилось бы брать с собой автоответчик.

— Почему же она не вернулась за ним позже, спохватившись, что забыла его?

— Да потому, что она в Гренландии, — ответил Деркин. — И дешевле будет приобрести новый, чем возвращаться самолетом за старым.

— Не очень убедительно, Джо.

— Я и сам не уверен, но скажу тебе одно: в моих словах не меньше резона, чем в деле о похищении, где доказательствами служат брошенные простыни с наволочками, телефон и автоответчик.

— Ты забыл о покрывале.

— Да, верно. Может, там, куда она переехала, постельное белье ей ни к чему? Что за постель у нее была? Односпальная?

— Побольше. Что-то между односпальной и двуспальной. Я бы сказал, полуторная.

— Теперь представь: она сошлась с мужиком, у которого роскошная водяная постель и член в двенадцать вершков. Так на кой черт ей старые простыни и одеяла? И зачем ей теперь телефон, если почти все время она проводит на спине с задранными коленками?

— И все-таки я думаю, что вещи забрал кто-то другой, — сказал я. — Взял ключ, незаметно проник в комнату, сложил вещи и выскользнул. Думаю...

— Но кто-нибудь мог увидеть постороннего, который выносил пару чемоданов из дома!..

— Жильцы друг друга-то не знают. Как им определить, кто посторонний, а кто — нет?

— Неужели никто не заметил, что вынесли вещи?

— Ты же знаешь, прошло слишком много времени. Я расспрашивал ее соседей по этажу, но разве можно надеяться на то, что кто-нибудь спустя два месяца припомнит такой заурядный факт?

— В этом вся загвоздка, Мэтт. Даже если какой-то след и был, сейчас он уже не просто остыл, а заледенел.

Деркин взял прозрачный кубик с фотографией внутри и повертел его, глядя на снимок, с которого двое ребятишек и собака, втроем, радостно смотрят прямо в объектив.

— Но ты продолжай — что там дальше по твоему сценарию? — сказал он. — Значит, кто-то взял ее вещи, но оставил постельное белье, потому что не знал, чье оно. Почему же он не прихватил автоответчик?

— Он подумал, что если Пауле позвонят по телефону, то ни за что не догадаются об ее отъезде.

— В таком случае почему было не оставить в комнате все ее барахло? Тогда бы и домовладелица не узнала, что Паула уже съехала.

— Потому что хозяйка в конце концов сообразила бы, что дело не чисто, и обратилась бы в полицию. Вывозя все вещи Паулы, он обрубал концы. В то же время, оставив автоответчик, можно было выгадать время, создать обманчивое впечатление, что девушка еще здесь. Кроме того, таким образом можно было помешать точно установить момент ее исчезновения. Так и получилось. Она заплатила за комнату шестого, но только через десять дней обнаружилось, что жилье опустело. Поэтому и я затрудняюсь определить время, когда она пропала. Речь идет о промежутке в несколько дней, точнее сказать не могу.

Деркин задумался.

— А что, если это она сама оставила автоответчик включенным? Не случайно, а с определенной целью?

— Какой же?

— Уезжая, она не хотела, чтобы кто-нибудь об этом пронюхал. Скажем, ее родители или кто-то еще, от кого она стремилась ускользнуть.

— Тогда ей следовало бы сохранить за собой комнату. Платить за нее, обосновавшись в другом месте.

— Ну, хорошо. Допустим, она собралась убраться из города, но при этом хотела знать, кто ей звонил. Она могла бы...

— На расстоянии было невозможно определить, кто хотел с ней поговорить и что записал автоответчик.

— Да нет же, появилась специальная приставка. Теперь достаточно позвонить к себе с любого телефона, набрать код, и автоответчик прокрутит вам свои записи.

— Но не все аппараты обладают такой возможностью. У Паулы был совсем простенький автоответчик.

— Откуда тебе это известно? Хотя, конечно, ты его видел. Он все еще в комнате.

Деркин сплел пальцы.

— Послушай, зачем нам ходить по кругу, повторяя одно и то же? Мэтт, ты сам долго был полицейским. Поставь себя на мое место.

— Я просто считаю, что...

— Мэтт, войди в мое положение. Представь, что ты сидишь за этим столом — и вдруг является парень с рассказом о постельном белье и автоответчике. Никаких доказательств того, что совершено преступление, у него нет и в помине. А пропавшая девушка — совершеннолетняя, в здравом рассудке, и никто ее не видел уже около двух месяцев. Что мне следует предпринять?

Я промолчал.

— Как бы ты поступил на моем месте?

— Делал бы то же, что и ты.

— Вот видишь!

— Но представь, что она была бы дочерью мэра.

— У мэра нет дочери. Он импотент. Как бы он мог завести дочь?

Он оттолкнул кресло и поднялся:

— Конечно, если бы речь шла о дочери мэра, вопрос стоял бы иначе. На ее поиски мы бросили бы сотню людей и вкалывали не покладая рук круглыми сутками, пока что-нибудь да не раскопали. Хотя, если учесть, сколько времени прошло, и принимая во внимание скудость улик, это маловероятно. Послушай, а откуда у тебя эти страхи? Конечно, я не хочу сказать, что она сейчас путешествует по Диснейленду и просто застряла там на чертовом колесе, но что, собственно, тревожит ее родителей и тебя?

— Что она, возможно, мертва.

— Очень может быть. В этом городе люди мрут как мухи. Ясно одно: если она жива, то рано или поздно отзовется. Когда останется без денег или когда в ее голове рассеется туман. Ну, а если умерла, то ей уже никто: ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой — не поможет.

— Думаю, ты прав.

— Конечно, прав. Беда в том, что ты смахиваешь на собаку, которой бросили кость. Позвони ему и скажи, что у тебя нет новых фактов, а ему, чтобы рассчитывать на успех поисков, следовало бы связаться с тобой двумя месяцами раньше.

— Верно: пусть осознает свою вину и помучается.

— Ну, лучше не скажешь! Иисусе, никто не отдал бы этому расследованию больше сил, чем ты. Никто не продвинулся бы так же далеко, как ты. Тебе даже удалось раскопать довольно серьезные улики, я имею в виду телефонные звонки и автоответчик. Несчастье в том, что эти нити оборваны. Стоит за них потянуть, и они останутся у тебя в руках.

— Да, знаю.

— Так брось эту затею! Или ты перестанешь попусту тратить время, или кончишь тем, что будешь вкалывать за жалкие гроши.

Я собрался ему возразить, но тут зазвонил телефон. Деркин разговаривал несколько минут. Положив трубку, спросил:

— Ты помнишь, чем мы занимались, когда не было кокаина?

— Как-то выкручивались.

— Разве? Пожалуй, тогда деваться нам было некуда.

Несколько часов я бродил по улицам. Около половины второго пошел дождь. Почти сразу же на всех углах появились торговцы зонтами. Вероятно, в сухую погоду они прикидывались спорами, которые оживают только с первыми каплями дождя.

Я не стал покупать зонт — дождь был слишком слаб, чтобы стоило входить в такой расход. Чтобы убить время, я заглянул в книжный магазин. Когда, ничего не приобретя, я оттуда вышел, дождь уже едва моросил.

Добравшись до гостиницы, остановился у дежурного. Для меня ничего не было, кроме предложения приобрести кредитную карточку. «Ваша кандидатура уже одобрена», — утверждалось в послании. Почему-то я в этом усомнился.

Поднявшись к себе, позвонил Уоррену Хольдтке. Не выпуская из рук блокнот, коротко сообщил, чем занимался и как скудны мои достижения.

— Расследование уже отняло у меня массу времени, — заметил я, — но я так же далек от цели, как в начале. Не могу сказать, что я чего-то добился.

— Вам нужны еще деньги?

— Нет. Не представляю, чем бы я мог их заслужить.

— Как вы думаете, что с ней? Понимаю, ничего определенного вы не узнали, но, возможно, догадываетесь о том, что произошло?

— Пока у меня только расплывчатые предположения. Не знаю, насколько весомыми они покажутся вам. Похоже, она связалась с человеком, который выглядел обаятельным, но в действительности был опасным. Вероятно, ее втянули во что-то незаконное. Не исключаю, что именно поэтому она не в состоянии с вами связаться.

— Трудно представить Паулу в компании преступников.

— Наверное, вначале эта связь показалась ей увлекательным приключением.

— Да, возможно.

Он вздохнул.

— Вы почти не оставляете нам надежды.

— Понимаю. Но, думаю, пока нет оснований и для отчаяния. Боюсь, нам остается одно: терпеливо ждать.

— Это я и делаю. Но как... тяжело.

— Прекрасно вас понимаю.

— Ну, что же, — сказал он. — Хочу вас поблагодарить за работу и за то, что были откровенны со мной: Если, по вашему мнению, все-таки можно довести расследование до конца, я буду рад прислать вам денег.

— Не нужно, — ответил я. — Вероятно, в любом случае я поработаю еще несколько дней: вдруг что-то всплывет? Тогда сразу же свяжусь с вами.

— Мне не хотелось брать у него деньги, — сказал я Вилле. — Тысяча, которую я уже получил, легла мне на душу камнем. Если возьму еще, то до конца дней не избавлюсь от мыслей о его дочери.

— Но ты же продолжаешь работать, так почему бы не получить вознаграждение за труд?

— Он мне уже заплатил. А что я дал ему взамен?

— Ты же вкалывал.

— Разве? В старших классах на уроках физики нас учили измерять проделанную работу. Формула включала силу, расстояние и время. Скажем, надо взять предмет, который весит двадцать фунтов, и перенести его на расстояние в шесть футов. Это значит, вы проделали работу в сто двадцать футо-фунтов.

— Футо-фунтов?

— Была такая единица измерения. Если же ты стоишь у стены и целый день бьешься об нее лбом, а она остается неподвижной, значит, никакой работы ты не проделал. Раз стена не сдвинулась ни на йоту, результат твоих усилий равен нулю.

— Ты все-таки чуточку ее передвинул.

— Этого мало.

— Ох, не знаю! — вздохнула она. — Когда Эдисон трудился над своей лампочкой, кто-то заметил, что его следовало бы остановить: результатов никаких! Эдисон возразил, что, напротив, добился большого успеха, выяснив, что двенадцать тысяч уже опробованных им материалов непригодны для использования в качестве нити накаливания лампочки.

— Эдисон был в лучшем положении, чем я.

— И прекрасно! Иначе мы все еще сидели бы в темноте.

Честно говоря, именно в темноте мы и находились, однако ни один из нас не имел ничего против этого. Мы лежали на постели в ее спальне, из кухни доносилось пение Рибы Макинтайр. Слышались голоса переругивавшихся жильцов из дома напротив.

Вообще-то я не собирался к ней заходить. После разговора с Хольдтке я решил пройтись. Оказавшись рядом с цветочным магазином, я вдруг захотел послать ей букет. При оформлении заказа, однако, выяснилось, что его выполнят только на следующий день. И тогда я подумал, что, пожалуй, доставлю цветы сам.

Мы устроились на кухне. Она поставила букет в воду и приготовила кофе. Как и в прошлый раз, растворимый, но теперь из новой банки, более дорогой. Он сильно отличался от баланды, из которой извлекли кофеин.

Потом, без долгих разговоров, мы прошли в спальню. Риба Макинтайр пела уже довольно долго, и запись вот-вот должна была закончиться. Однако песенки стали повторяться — у кассетника сработал реверс, благодаря этому устройству он снова и снова прокручивал пленку.

Спустя какое-то время Вилла спросила:

— Ты голоден? Могу что-нибудь приготовить.

— Только если ты сама хочешь есть.

— Открою тебе секрет: никогда не любила готовить. Повар из меня никудышный, а мою кухню ты видел.

— Мы могли бы куда-нибудь пойти.

— На улице дождь. Слышишь, какой шум в вентиляционной шахте?

— С утра едва моросит. Моя ирландская тетушка называла такие дни «ласковыми».

— Ну, судя по звуку, погода стала более суровой. Может, закажем ужин у китайцев? Они не обращают внимание на погоду. Усевшись на велосипеды, как камикадзе, мчатся, если приходится, даже в град. «Ни дождь, ни снег, ни жара, ни тьма ночи не лишат вас миски курицы с грибами». Правда, мне она не нравится. Мне хочется... Тебе интересно знать, чего мне хочется?

— Конечно.

— Лапши с кунжутом, свинины, жаренной с рисом, цыплят с орехами кешью и креветок с четырьмя ароматами. Ну, как звучит?

— Этого хватит на целую армию!

— Ручаюсь — съедим без остатка. Ох!

— В чем дело?

— У тебя есть время? Уже без двадцати восемь, а пока ужин доставят и мы с ним расправимся, ты начнешь спешить на собрание.

— Сегодня я могу его пропустить.

— Точно?

— Да. У меня к тебе вопрос: что такое креветки с четырьмя ароматами?

— Ты никогда не пробовал?

— Никогда.

— Ну, мой дорогой, — улыбнулась она, — ты испытаешь огромное наслаждение.

Мы устроились за цинковым столом на кухне. Я то и дело пытался отодвинуть цветы в сторону, чтобы стало просторнее, но она постоянно меня одергивала.

— Пусть они стоят там, где я могу их видеть, — повторяла Вилла. — Места хватает.

С утра она успела сходить за покупками и, помимо кофе, запаслась фруктовыми соками и прохладительными напитками. Я пил коку. Себе она принесла бутылку пива «Бек'с», но, прежде чем ее открыть, спросила, не будет ли меня раздражать, если она выпьет.

— Конечно, нет, — ответил я.

— Лучше всего запивать блюда китайской кухни пивом, Мэтт. Ты согласен со мной?

— Ну, думаю, с этим можно было бы поспорить. Наверняка нашлись бы виноделы, которые запротестовали бы. Но нам-то какое до них дело?

— Я сомневалась, стоит ли мне его покупать.

— Спокойно открывай свое пиво, — сказал я. — Сядь и поешь.

Еда оказалась изумительно вкусной, а блюдо из креветок — истинным шедевром китайской кухни. К заказу полагались палочки, и она ими воспользовалась. Я так и не научился ими орудовать и предпочел вилку с ножом. Она же очень ловко орудовала палочками, и я не преминул ей об этом сказать.

— Это совсем легко, — ответила Вилла. — Нужно только привыкнуть. Вот попробуй.

Я попытался, однако мои пальцы оказались слишком неуклюжими. Палочки постоянно перекрещивались, и мне никак не удавалось донести еду до рта.

— Они оказались бы очень полезными человеку, сидящему на диете, — сказал я. — Странно, что попутно китайцы не изобрели вилку. Ведь все остальное вроде бы придумано ими: ложки, мороженое, порох.

— И бейсбол.

— Разве его изобрели не русские?..

Как она и предсказывала, мы съели все без остатка. Убрав со стола, она открыла вторую бутылку пива.

— Мне, наверное, надо познакомиться с основными правилами вашей программы, — сказала она. — Чувствую себя неловко, когда пью при тебе.

— Я тебя смущаю?

— Нет. Но я боюсь причинить тебе неудобство. Я сразу не подумала, уместно ли говорить, что хорошо выпить пиво под китайскую еду. И можно ли вообще рассуждать с тобой о выпивке?

— Как ты думаешь, чем мы чаще всего занимаемся на собраниях? Только и говорим о выпивке. Некоторые проводят в таких беседах больше времени, чем раньше за бутылкой.

— А разве вы не вспоминаете, как это было ужасно?

— Иногда. Но порой мы вместе обсуждаем, как это было замечательно!

— Никогда бы не подумала.

— Еще больше тебя удивил бы смех: люди рассказывают о самых тяжелых событиях в своей жизни — и вдруг принимаются хохотать.

— Трудно поверить, что об этом вообще можно спокойно рассказывать, а уж тем более — смеяться, вспоминая о таком прошлом. На мой взгляд, это примерно то же самое, что в доме повешенного говорить о веревке.

— В доме повешенного, — возразил я, — вероятно, только об этом и говорят.

Позже, когда мы вернулись в комнату, она заметила:

— Мне бы хотелось перенести цветы сюда. Но это было бы глупо. Здесь слишком тесно, им лучше на кухне.

— До утра они не завянут.

— Я веду себя как ребенок, правда? Могу я тебе кое в чем признаться?

— Конечно.

— Боже мой, даже не знаю, надо ли об этом говорить... Ну, раз уж начала... Никто никогда не дарил мне цветов.

— Не могу в это поверить.

— Почему? Я телом и душой была предана партии и двадцать лет занималась революционной деятельностью. Активные члены движения не преподносят друг другу букеты. Это расценивалось как буржуазная сентиментальность, капиталистическое перерождение. Хотя Мао и говорил: «Пусть цветут сто цветов», — это отнюдь не означало, что каждый мог сорвать несколько и преподнести букетик любимой. Никаких любимых иметь не полагалось. Если связь не служила партии, ее вообще не следовало заводить.

— Ты ушла от них всего несколько лет назад. За кого ты вышла замуж?

— За состарившегося хиппи. Он был заросшим, в замшевой курточке с бахромой и в бусах. Ему бы следовало прибить к стене календарь за 1967 год. Он застрял в шестидесятых, так и не заметив, что они давно миновали.

Она передернула плечами.

— Муж никогда не приносил домой цветы. Разве что цветочные верхушки...

— Цветочные верхушки?

— От марихуаны. По-научному — Cannabis sativa. Эта часть растения действует наиболее сильно. Ты курил когда-нибудь травку?

— Нет.

— Уже много лет, как и я бросила. Если попробую опять, боюсь, снова начну курить. Забавно, не так ли? Обычно пугают, что травка ведет к героину, а я боюсь вернуться к табаку. Но я никогда особенно не увлекалась марихуаной. Не выношу, когда утрачиваю над собой контроль.

Следующим утром цветы стояли на прежнем месте.

У меня и в мыслях не было оставаться на ночь. Ведь поначалу я даже заходить к ней не собирался. Но мы вдвоем внезапно забыли о времени. Мы то болтали, то молчали, то наслаждались музыкой, прислушиваясь к дождю.

Я проснулся раньше, чем она. Мне снился пьяный сон. Это бывает не так уж редко, но я почти забыл о них. К тому времени, как я открыл глаза, подробности сна исчезли из сознания. Помню только, что кто-то угощал меня пивом; не подумав, я его взял и отпил половину, прежде чем спохватился, что делать этого не следует.

Очнувшись, сразу не мог сообразить, где нахожусь, и мне даже показалось, что все произошло наяву. Шесть утра. Спать не хотелось. Меня пугало, что сон может повториться. Чтобы не разбудить Виллу, я не стал принимать душ, а тихо встал и оделся. Я уже завязал шнурки, когда заметил, что Вилла наблюдает за мной. Повернувшись, встретил ее взгляд.

— Еще рано, — сказал я. — Поспи еще. Я позвоню позже.

Я вернулся в гостиницу. Никаких сообщений для меня не было. Накануне, правда, звонил Джимми Фабер, но еще было слишком рано, чтобы я мог ему перезвонить. В номере принял душ и побрился, а потом, на минутку растянувшись на кровати, вдруг задремал. Усталости я не чувствовал, но тем не менее проспал три часа кряду. Проснулся с тяжелой головой.

Чтобы взбодриться, снова принял душ. Затем позвонил Джимми в типографию.

— Вчера вечером мне тебя очень не хватало, — сказал он. — Я набрал твой номер, чтобы справиться, как идут дела.

— Все хорошо.

— Рад это слышать. Ты пропустил сильное выступление.

— Да?

— Свою историю рассказывал очень забавный парень. Одно время у него была тяжелая депрессия, и он несколько раз пытался покончить с собой. Но все — безуспешно. Однажды, арендовав плоскодонку, он выгреб далеко в море. Плавать он не умел совершенно. Решив, что уж на этот раз его план сработает, он встал в полный рост и, сказав: «Прощай, жестокий мир!» — шагнул за борт.

— И?..

— И оказался на песчаной отмели. Воды там — воробью по колено.

— Так бывает — как ни старайся, ничего не выходит.

— Да, у каждого бывают такие дни.

— Этой ночью мне снилось, что я выпиваю.

— Вот как?

— Выпил полбутылки пива, пока сообразил, что делаю. Когда же понял, почувствовал себя ужасно, но все равно допил, что оставалось.

— Где это происходило?

— Подробности не помню.

— Не там ли, где ты однажды проводил ночь?

— Как ты любопытен! Да, я был с Виллой.

— Так вот как ее зовут! Она-то и есть домоуправ?

— Точно.

— Она выпивала?

— Слишком мало, чтобы это имело какое-то значение.

— Для кого?

— Господи, не считая сна, мы провели вместе восемь часов. И за это время она выпила всего две бутылки пива. Одну — за ужином и еще одну — после. Неужели это доказывает, что она алкоголичка?

— Вопрос в другом. Ты испытывал при этом какой-то дискомфорт?

— Трудно припомнить ночь, которую я провел бы лучше.

— А какой сорт пива она пила?

— "Бек'с". Разве это имеет значение?

— А что ты пил во сне?

— Не помню.

— Какой у выпивки был вкус?

— Забыл. Или вообще не заметил.

— Жаль! Раз уж ты в своих грезах хватаешься за кружку, надо делать это хотя бы с наслаждением. Вы собираетесь вместе пообедать?

— Нет. У меня есть кое-какие дела.

— Значит, не исключено, что вечером увидимся?

— Вероятно.

В раздражении я бросил трубку. Мне показалось, что он говорил со мной, как с ребенком. Наверное, поэтому я стал по-детски раздражителен. Какое, черт возьми, значение имеет сорт пива, выпитого во сне?!