На ратных дорогах

В отряде особого назначения

Меня грызли сомнения. Правильно ли, что я, здоровый, сильный, отсиживаюсь в тылу. Думал, думал и попросился в действующую армию. Летом 1919 года меня направили в Смоленск, где находился штаб Западного фронта, а оттуда в Великие Луки — в 15-ю армию.

В штабе армии заполнил анкету. Начальник кадров просмотрел ее, сиял трубку телефона и коротко кому-то сообщил:

— Подобрал. Зайди, познакомься!

Через несколько минут в комнату торопливо вошел полный белобрысый матрос. Он внимательно прочел анкету, изредка вскидывая на меня глаза. Потом сказал:

— Вы мне подходите, товарищ Абрамов. Получайте документ и приходите.

— Коротко, но не ясно! — вырвалось у меня. Матрос вышел, не отвечая. Начальник кадров разъяснил:

— Говорил с вами Иванченко — комендант штаба армии и начальник отрядов особого назначения. Ему требуется командир.

Получив предписание, я пошел к Иванченко. Матрос поднялся из-за стола, улыбнулся:

— Хорошо, что вы так быстро пришли. Присаживайтесь. Назначаю вас командиром 4-й отдельной роты…

— Разрешите заявить, товарищ комендант, — возразил я. — Штаб фронта направил меня на должность командира батальона.

— А вы начальство не перебивайте. Это не просто рота. Вот положение о ней и штат.

Я быстро просмотрел бумаги и извинился.

— Так-то лучше, — снова улыбнулся Иванченко. — Как видите, это не обычное подразделение. При наступлении отряд особого назначения всегда должен быть впереди, увлекая за собой остальные части, а в случае вынужденного отхода — идти последним. И если на фронте случится паника, вы должны навести порядок железной рукой. Поняли?

— Так точно.

— Отряд стоит в местечке Краслава, что по дороге на Двинск. Командира, вашего предшественника, сняли за развал работы. Люди в отряде разболтались, их нужно подтянуть и сколотить для боя. Сколько вам потребуется времени?

— Думаю, что за месяц управлюсь. — Назвав такой срок, я вспомнил, как в 1917 году мне пришлось готовить прибывший из Вятки чрезвычайно распущенный маршевый батальон. Тогда удалось это сделать за 35 дней.

— Хорошо, приступайте, — сказал Иванченко, — но предварительно рекомендую побывать в оперативном отделе. Там вас введут в курс дела на Западном фронте. Армия только комплектуется и одновременно ведет напряженные бои с немцами, белоэстонцами, белополяками, Юденичем и бандами Булак-Балаховича. Из-за недостатка войск сплошного фронта у нас нет. Пришлось отказаться от линейного построения войск и создать маневренные ударные группы на важнейших направлениях. По мере необходимости отряды особого назначения будем перебрасывать на угрожающие участки. Обстановка такова, что ваш отряд тоже может понадобиться раньше срока. Дорог каждый день, так что сразу принимайтесь за дело. Будет в чем нужда, напишите, постараемся помочь. А теперь до свидания, желаю успеха…

Приняв в Краславе отряд, я узнал из строевой записки, что в нем большой некомплект красноармейцев, младших и средних командиров. Кавалерийский взвод не имел лошадей, пулеметному не хватало двух пулеметов. На все недостающее сразу отослал заявку Иванченко.

Из бесед с исполнявшим обязанности командира отряда Лободой выяснилось, что в бою «наши подкачали». А «подкачали» потому, что в бой отряд пошел необученным.

В слабой подготовке отряда я и сам убедился на следующий же день, когда впервые построил его. На мое приветствие люди ответили громко, но не дружно. Подал несколько команд на перестроение — одни выполнили их четко, другие вяло, вразнобой.

Приказав развести взводы на занятия, я начал более детально знакомиться с личным составом. В первом взводе по расписанию проводилась строевая подготовка. Заглянув туда, установил: почти все бойцы опытные, служили в армии еще до революции, но разболтались, а командир малограмотен, явно слаб. Второй взвод проверил по знанию винтовки, а третий — по штыковому бою и тактике. Выяснилось, что многое забыто. Лучше оказались подготовленными пулеметный и кавалерийский взводы.

Уяснив недостатки, я с жаром взялся за дело. Сослуживцы помогали мне в полную меру сил и знаний. Это нас быстро сблизило.

Особенно располагал к себе помощник по хозяйственной части Семен Лобода, рослый, стройный, всегда подтянутый, с живым и открытым характером. Отец его служил железнодорожным сторожем на станции Люцин. Семен окончил городское училище, мечтал стать помощником начальника станции, но этому помешала война.

Адъютант — латыш Анте Бодман был из вольноопределяющихся. Когда немцы начали наступать на Советскую Латвию, Бодман, сочувствовавший большевикам, пошел в армию.

Командир пулеметного взвода Ильенков — из прапорщиков военного времени. До войны был учителем, а теперь буквально влюбился в свои пулеметы. Сам стал незаурядным пулеметчиком и подчиненных хорошо подготовил.

Стрелковыми же взводами командовали бывшие унтер-офицеры, не совсем удачно подобранные. Они оказались не только малограмотными, но и малоинициативными.

Понравился мне секретарь партячейки, по должности каптенармус, Петер Лацис. Высокого роста, поджарый, он был старше нас всех. С увлечением рассказывал об октябрьских днях, штурме Зимнего, о вождях революции. Он предложил провести собрание партячейки с моим докладом о задачах отряда. Коммунисты решили сами заниматься старательно и другим служить примером.

Потом к нам приехал инструктор политотдела армии.

Выступая перед солдатами, он рассказал о положении на фронтах. К середине августа успешно развивалось наступление на востоке. Был освобожден Челябинск, а с занятием Троицка колчаковский фронт расчленился надвое. На юге продолжались ожесточенные бои с деникинцами. Наши войска там тоже переходили в контрнаступление. В общем благоприятно складывалась обстановка и на Западном фронте. Войска 7-й и 15-й армий освободили Ямбург и подходили к Пскову. Но снова зашевелились белополяки. Возможен их прорыв на Двинск и Полоцк. Имеются данные, заставляющие опасаться, что противник попытается перерезать важную магистраль Двинск — Великие Луки.

Инструктор откровенно заявил нам, что армия резервами не располагает, и призвал быть готовыми ко всяким неожиданностям.

Слушая докладчика, я окончательно убедился, что нас, пожалуй, потребуют на фронт раньше срока. Про себя отметил: «Надо со следующего утра заниматься тактической подготовкой. Отработаем марш, наступление и оборону, а тогда можно будет опять вернуться к строевой подготовке».

Так мы сделали. И не ошиблись. Всего неделя прошла после моего заступления в должность, как меня ночью разбудил стук в дверь:

— Товарищ командир! Вам срочная телеграмма.

При свете коптилки прочел:

«21 августа 7 утра станцию Краслава будет подан подвижной состав. Получите местном запасном полку согласно вашей заявке людей, оружие, боеприпасы, имущество. Восьми часам закончить погрузку отправки на фронт. На станции Борковичи встретит Котов. Поступаете его подчинение. Получение телеграммы подтвердите, указав час минуты. Иванченко».

Взглянул на часы с кукушкой — в моем распоряжении еще четыре часа.

Вместе с Лободой и Бодманом поехал в запасной полк. Там уже всё знают, все на ногах и ждут нас.

Через час в отряд прибыло пополнение. В темноте распределили его по взводам. Пришел степенный и подтянутый военный, лет двадцати восьми, доложил:

— Помощник командира батальона Бедик. Теперь назначен вашим помощником.

Потом явились еще трое на должности командиров взводов: двое из них — С. Воронин и Л. Петров — подтянутые, с военной выправкой, бывшие прапорщики, третий — Н. А. Петрунькин — маленького роста, со вздернутым носом, чем-то напомнивший мне Бардушкина. Он откровенно признался: в бою не был и может струсить. Я обещал дать несколько советов перед боем.

К указанному сроку отряд погрузился в вагоны. Эшелон тронулся. В пути мы провели партийное собрание. Коммунисты, выступая, давали обещание в бою действовать храбро, не щадить своей жизни, быть примером для всего отряда. Первым такое заявление сделал Петрунькин. При этом посмотрел на меня, словно прося поддержки.

* * *

Поздно ночью мы прибыли на станцию Борковичи. Небольшая привокзальная площадь забита людьми и мебелью эвакуируемых советских учреждений. Начальник станции торопил нас с разгрузкой — ему необходимо было отправить беженцев.

— А то враг вот-вот нагрянет, — беспокоился он.

— Разве есть такая опасность?

— Беженцы говорят, что вечером белополяки подходили к реке Диена. От нее до нас всего 14 километров.

По опыту мне было известно, что сведения беженцев часто недостоверны. Но все же лучше подготовиться заранее.

Недалеко от станции расположился прибывший до нас 2-й отряд особого назначения. Я послал туда связного.

Среди эвакуируемых удалось разыскать партийных работников города Диена и уточнить обстановку. Она была серьезной. Два наших численно слабых полка в боях юго-западнее Полоцка разбиты и рассеяны. Дорога противнику на город Диену и дальше к станции Борковичи открыта. Нам предстоит закрыть образовавшуюся брешь.

Пока уяснял обстановку, прибыл командир 2-го отряда. У него около четырехсот штыков и два станковых пулемета. Таким образом, вместе у нас свыше тысячи бойцов и 8 станковых пулеметов. Сила немалая!

Основываясь на уставе, я объявил себя командиром сводной колонны и через полчаса назначил выступление. На рассвете нужно было выйти к реке. /

Дорога одна, сбиться нельзя, поэтому шли быстро. Когда уже подходили к реке, разведка донесла, что противника не обнаружено ни на подходе, ни на противоположном берегу. Переправы через реку нет — единственный деревянный мост сгорел.

Я приказал Петрунькину со взводом и одним станковым пулеметом переправиться через реку на лодках и занять оборону на южной окраине города Диены.

— Ваша задача — встретить огнем передовые части противника, заставить их развернуться. Когда сдерживать врага станет трудно, незаметно отойдете.

— Понятно, товарищ командир. А как насчет совета… Я вспомнил о своем обещании и сказал:

— Вы думаете, что струсите, а я убежден — окажетесь храбрецом. Сам перед первым боем так же вот волновался. А потом привык. Хотя и теперь иногда становится страшно. Я в этом случае делаю вид, будто ничего не боюсь, смеюсь и песни пою. Это помогает. У вас тенор хороший. Поступайте так же. Начнет, например, противник бить по окопу, садитесь на дно и пойте «Интернационал». А потребуется в атаку — первым прыгайте на бруствер и погромче кричите «ура».

— Спасибо. Попробую воспользоваться вашим советом, — ответил Петрунькин и начал распоряжаться посадкой в лодки.

К концу дня я навестил его взвод. Командир удачно расположил своих людей, на чердаке двухэтажного дома выставил наблюдателя и расчет станкового пулемета.

Следующим утром при осмотре позиций мне посчастливилось встретить командира соседнего полка. Тот рассказал, что белополяки наступают крупными силами по трем направлениям: на Друю, на Полоцк и в центре — на город Диену. Наши фланговые части держались стойко, а на центральном направлении, как раз против нас, врагу удалось прорваться.

К исходу дня на южной окраине города послышалась стрельба. Петрунькин прислал донесение, что показался конный разъезд противника, за ним головная походная застава. Взвод открыл огонь, и поляки отошли.

Ясно! Утром надо ждать наступления.

Еще чуть-чуть светало, а я уже был у Петрунькина. Взвод застал в полной боевой готовности.

Взошло солнце, и сразу же вблизи окопов разорвалось несколько снарядов. Каждый раз при этом Петрунькин вздрагивал и испуганно смотрел на меня. Ничего удивительного — в первом бою многие так ведут себя. Я подсказал ему:

— Если слышишь разрыв снаряда, то он не опасен. Опасного услышать не успеешь.

Вдали на дороге показалась густая цепь противника. Подпустив ее примерно на тысячу шагов, расчет станкового пулемета открыл огонь. Цепь залегла, а потом стала отходить.

Снова начался артиллерийский обстрел. Один из снарядов угодил в дом рядом с тем, где был наблюдательный пункт. Я приказал убрать наблюдателя и пулемет с чердака.

Петрунькин держался заметно спокойнее, но при каждом разрыве начинал петь «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Вскоре снова показались белополяки. Теперь наступало до батальона. Позади еще виднелись цепи пехоты.

— Кажется, придется отходить, — заметил Петрунькин.

— Пока рано. Противник не знает, сколько вас, будет действовать нерешительно и подставлять себя под ваш огонь. Сейчас его обстреляют пулеметы, потом шагов с шестисот — винтовки. Врагу придется продвигаться перебежками, а мы выиграем время. — Потом я показал на одинокое дерево: — Когда цепи поравняются с этим ориентиром, снимайтесь и отходите. Лодки будут ждать.

Вернувшись на противоположный берег, узнал, что белополяки подходили к реке на обоих флангах, но наш огонь заставил их отступить.

Со стороны взвода Петрунькина доносилась сильная ружейная и пулеметная стрельба. Изредка рвались снаряды. Выходит, командир не трусит, взвод держится стойко.

Потом стрельба стихла, а через четверть часа на берегу показались первые красноармейцы. Успешно оторвавшись от противника, взвод расположился в резерве.

К вечеру белополяки заняли город и с крайних домов наблюдали за нами. Ильенков, пройдясь по чердакам несколькими пулеметными очередями, отогнал наблюдателей.

Три дня противник особой активности не проявлял, только подтягивал силы. А на четвертый начал артиллерийский и пулеметный обстрел и под его прикрытием попытался переправиться через реку. Наш ответный огонь сорвал переправу.

Вечером со станции Борковичи прибыл пехотный полк. Штаб армии распорядился, чтобы отряд сдал полку свои позиции, погрузился в вагоны и следовал в город Двинск. Там нам предстояло поступить в распоряжение начальника 4-й стрелковой дивизии.

Было приятно сознавать, что отряд успешно выполнил свою задачу.

Когда прибыли в Двинск, из дивизии последовало распоряжение не выгружаться. Я направился в штаб. Начальника дивизии там не оказалось. С обстановкой меня познакомил и поставил задачу начальник штаба.

— Противник наступает вдоль железной дороги Шавли — Двинск, по шоссе Ковно — Двинск и вдоль железной дороги Вильно — Двинск, — говорил он, показывая эти направления на карте, разрисованной красными и синими стрелами. — Белополяки, действующие вместе с бандами Булак-Балаховича, рассчитывают захватить город Двинск — важный узел дорог. Наша задача — удержать его. В недавних боях дивизия понесла потери и может прикрыть только два первых направления. Третье поручается вашему отряду. Ваш участок с вечера оголен. Чтобы сэкономить время, ночью эшелон подадим почти к самому рубежу обороны, где вас встретят проводники. Рубеж займите до рассвета. Связь с нами держать через правого соседа. Обоз оставьте в Двинске. Все. Желаю успеха!

К составу прицепили небольшой паровозик. Машинист заявил:

— Повезу вас прямо в раскрытую пасть врага. Буду двигаться медленно. Если начнется обстрел, сразу же выскакивайте из вагонов.

Эшелон медленно втянулся на железнодорожный мост через Западную Двину. От паровоза вдоль поезда широкой огненной струей несутся искры. Мы ждем: вот-вот в нас полетят снаряды. Но все обошлось благополучно, Отряд быстро выгрузился, и эшелон ушел.

Проводники повели к рубежу напрямик. Ночь темная, местность неровная, изобиловавшая песчаными холмами. Полтора километра показались всеми пятью.

Наконец старший проводник тихо доложил;

— Пришли!

К этому времени рассвело. Огляделся. Вправо и влево от нашего рубежа тянется гряда холмов, впереди деревня, левее проходит железная дорога. Проводник предупредил, что вечером в деревне была разведка противника.

Взвод Петрунькина занял оборону далеко на левом фланге. У Петрунькина резонный вопрос:

— Телефона у нас нет, посыльному далеко бежать. Как будем держать связь с вами?

— Сигналами, как у Диены. Надевай фуражку на штык и действуй. А будет плохо фуражка видна, карту можно поднять.

Пошли мы с Петрунькиным от отделения к отделению. Командир поторапливал:

— А ну, друзья, пошевеливайся! Окапывайся глубже… С гордостью глядя на своих людей, доложил:

— У меня во взводе создана ячейка сочувствующих партии большевиков. Почти половина бойцов записалась. Видите, как все работают?

К восходу солнца взводы были разведены по своим местам. Фронт широкий — оборона жидкая. Не особенно беспокоило, что левый фланг совсем открыт. До ближайшего соседа здесь с десяток верст.

Закончив обход позиций, вернулся на командный пункт. Он на холмике, шагах в двухстах от переднего края и несколько ближе к левому флангу. Прав Петрунькин, далековато он от нас. Я решил в случае чего поддержать его кавалерийским взводом и пулеметами.

Справа донеслась артиллерийская пальба, там шел бой. Скоро и у КП разорвался первый снаряд, за ним второй. Начался обстрел всего нашего участка.

Из деревни вышел дозор, за ним — рота противника. Стоявший на правом фланге станковый пулемет, подпустив роту поближе, обстрелял ее. Белополяки рассыпались, прижались к земле, затем стали отходить перебежками.

Первая маленькая удача подняла настроение людей. Слышались голоса:

— Быстрей, быстрей, паны!

— Вон как драпают! Подходи еще, угощу как надо!

Около полудня противник возобновил артиллерийский обстрел. Со стороны деревни цепью двинулся батальон. Когда до него осталось с версту, открыли огонь четыре наших пулемета. Цепь залегла. Пробовала подняться, но пулеметы снова прижимали ее к земле. Ничего не добившись, противник опять отошел.

Подступала ночь. Тактика врага не изучена, и я не знал, попытается ли он наступать в потемках. Выставив вперед надежное боевое охранение, остальным разрешил спать и сам лег. Сон охранял ординарец А. Ермаков. Едва я проснусь, он укладывает снова:

— Спите. Все спокойно.

Новый день обещал быть солнечным и теплым. Вернулись связные от правого соседа, доложили, что накануне он успешно отразил все атаки.

Когда солнце поднялось, Ильенков заметил вдали приближающийся со стороны противника дымок:

— Смотрите, поезд на Двинск идет.

Странно! Неужели белополяки решили повторить то, что мы осуществили в четырнадцатом году? Тогда под Варшавой эшелоны с сибирскими стрелками подавались почти к передовой. Сибиряки выскакивали из теплушек, рассыпались в цепь и с ходу шли в атаку. Такой маневр не только остановил Гинденбурга, но и нанес ему поражение, заставил отступить.

Но вот послышался орудийный выстрел. Оказывается, на нас шел бронепоезд. Мне не приходилось иметь дело с такими подвижными крепостями, но было ясно, что бронепоезд представляет большую опасность для отряда. Низкие песчаные холмы могли укрывать нас только от наблюдения, но не от огня с высокой насыпи.

Очевидно, бронепоезд пока что только разведывал путь. Выпустив с десяток снарядов, он ушел.

— Что будет, если белополяки начнут наступать с фронта, а бронепоезд зайдет к нам в тыл? — спросил у меня Бедик.

— Я уже думал об этом. Перспектива, что и говорить, неприятная.

— Разрешите мне, товарищ командир, подобрать несколько человек и разобрать железнодорожное полотно, — попросил помощник.

— А кого возьмете?

— Мы с Лацисом уже посоветовались. Если не возражаете, он вызовет из взводов нескольких коммунистов.

Я согласился. Только предложил Бедику взять для прикрытия отделение с пулеметом.

Бедик добрался до ближайшей сторожки путевого обходчика и достал там инструмент для разборки рельсе. Прошло часа полтора. Петрунькин подал сигнал о появлении противника. На его взвод наступало до роты пехоты.

И тут снова показался бронепоезд. Не открывая огня, он миновал место, где останавливался в первый раз, и скрылся между холмами. Через несколько минут оттуда донеслась пулеметная стрельба.

Посыльный, прибывший от Бедика, сообщил, что группе удалось разобрать путь на ближайшем мостике. Отделение замаскировалось в окопе и, когда из бронепоезда высадилась ремонтная бригада, обстреляло ее.

Через некоторое время, усиленно дымя, поезд опять вынырнул из-за холмов и, обстреляв нас, убрался к себе в тыл.

Ночь прошла спокойно. Рано утром на следующий день (Это было 27 августа) в расположение отряда приехал комиссар дивизии Верховский. Он выслушал доклад, одобрил наши действия, затем сказал:

— Противник старается охватить правый фланг. Чтобы избежать опасности, дивизия начинает отход к Двинску и займет оборону на его подступах. Вам надлежит отойти к хутору Покронишки и задержать там белополяков хотя бы до двенадцати часов дня. Это даст нам возможность закрепиться на новом рубеже. После двенадцати можете уходить самостоятельно. Вас встретят и укажут новое место.

Комиссар уехал, а отряд, скрытно оставив окопы, направился к хутору.

Осмотрев местность, я сразу понял ее преимущества. Хутор располагался на возвышении у скрещения двух глубоких и широких балок, уходящих влево. Справа от него раскинулось ровное поле, заканчивающееся болотом. Позади хутора — шоссе, проложенное по хвойному лесу. Перед лесом несжатый хлеб, что очень удобно для последующего отхода.

В центре хутора стоял двухэтажный каменный дом, окруженный густым садом. Рядом — несколько деревянных одноэтажных домиков, три скотных двора и два сарая. Настоящая крепость, труднодоступная для пехоты.

С чердака большого дома открывался великолепный обзор. Подход противника теперь будет виден за три — пять километров.

Мы с Бедиком организовали оборону, выставили наблюдателей. Лацис обошел все взводы, объяснил бойцам задачу, поговорил с коммунистами. Он предупредил о необходимости держаться до последнего, ибо от нашей стойкости будет зависеть оборона Двинска.

Скоро прибежал связной от Ильенкова. Командир взвода с одним пулеметом устроился на чердаке. Оттуда он заметил, как из деревни, расположенной верстах в трех, вышло до батальона противника с артиллерией.

Я поднялся к Ильенкову. В бинокль хорошо видна вражеская колонна. Через полчаса она будет здесь, и начнется бой. К противнику, конечно, подойдут подкрепления. А наш маленький отряд остался одиноким, без соседей, без поддержки с тыла и даже без всякой связи со своими. Но не это главное. Будь у поляков только пехота, ее бы мы легче отразили. Но артиллерия! Нам нечего было противопоставить ей.

Однако не будем падать духом. Постараемся задержать врага как можно дольше. Будем драться, пока останется узкая лазейка позади, чтобы можно было отойти.

Колонна белополяков уже в версте от хутора. Ильенков сам стал к пулемету и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул головой. Пулемет выплеснул сноп пуль. И сразу же колонна врага, изломавшаяся, раздробившаяся, схлынула с дороги.

— Не понравилось! А вот вам еще привет от бабушки, от дедушки и с полным почтением от меня, — приговаривал Ильенков, посылая новые очереди.

Придя в себя, белополяки растянулись цепью и стали медленно продвигаться к хутору.

— Почему не стреляет артиллерия? — удивился Ильенков.

— Не было цели. А сейчас начнет, раз мы объявились, — ответил я.

И действительно через несколько минут первый снаряд разорвался в балке, перед хутором.

— Быстро уходить! — скомандовал я пулеметчикам. Едва спустились, как в крышу ударил снаряд и сверху посыпались куски черепицы.

Начался сильный обстрел. Била батарея со стороны деревни. Потом послышались более мощные разрывы. Оказывается, снова подошел и задымил впереди слева знакомый нам бронепоезд.

Когда цепь противника оказалась в полуверсте, заработали три наших пулемета и заставили ее залечь.

Мы ждали наступления перебежками, да, видно, опытен командир вражеского батальона! Цепь лежит. Зато участилась артиллерийская стрельба, противник открыл по хутору сильный пулеметный огонь. У нас появились раненые. Их отправляли в лесок, что позади.

Обстановка пока не очень сложная. Но что будет, если к врагу подойдет подкрепление и предпримет обход наших флангов? Хорошо бы, белополяки поднялись в атаку, чтобы можно было разбить этот их передовой батальон.

Словно прочитав мои мысли, Бедик предлагает:

— Что, если сделать вид, будто мы уходим, и устроить засаду?

Идея хорошая. Вызываю Воронина, предлагаю его взводу отойти в лес цепью, а потом по посевам быстро вернуться на место.

Противник на эту приманку клюнул. Едва взвод зашел в лес, как белополяки поднялись и прямо во весь рост пошли к хутору. Мы подпустили их к самому спуску в балку и тут встретили огнем всего своего оружия. Те из вражеских солдат, что оказались на возвышении, отхлынули, подобно морскому прибою, а которые вошли в балку, заметались в поисках спасения.

Атака отражена. В балке осталось много убитых и раненых. У нас тоже есть потери.

Посмотрел на часы — 12.30. Поставленная задача выполнена, и можно отходить. Но каждый час задержки противника на хуторе идет на пользу дивизии. Посоветовался с Бедиком. Он согласен со мной. Решили пока не сниматься.

Только мы успели обойти взводы и поблагодарить красноармейцев за проявленное в бою умение и храбрость, как меня снова вызвали на крышу.

Вдали появилась еще одна вражеская колонна. Времени уже 14 часов. Ладно, подождем, пока противник подойдет, обстреляем его, заставим развернуться и отскочим.

А колонна вдруг свернула с дороги вправо и пошла в сторону болота. Скоро пехотинцев догнала и обогнала конница. Она подскакала к болоту, потопталась у него и направилась вдоль фронта, к правому соседу. Хорошо, что лошади по болоту не прошли. А пехота? Сможет ли она преодолеть это препятствие? Видим, и пехота пошла за конницей. Угроза охвата справа отпала.

Через полчаса из деревни вытянулся еще один батальон противника. Две роты нацелились на взвод Петрунькина, а одна пошла еще левее, в обход. Потрепанный нами в балке противник привел себя в порядок и тоже готовился атаковать.

От Петрунькина прибыла записка. Он просил поддержки. Писал, что собрал всех коммунистов и сочувствующих на угрожаемый фланг, у каждого из них по две гранаты. Для поддержки взвода я направил Ильенкова с пулеметом.

Противник подходит все ближе и ближе. Снова разом заговорили все наши огневые средства. Батальон, надвигавшийся на наши окопы с фронта, залег. На флангах роты белополяки наступали перебежками. По хутору беспрерывно бьет артиллерия.

Мне все еще кажется, что мы можем долго держаться. Неприятно, правда, что рота противника заходит слева, умело пользуясь неровностями местности. К тому же хутор стала обстреливать еще одна батарея, а справа показалась новая цепь противника.

Подошли Бедик и Лацис.

— Пора отходить, товарищ командир…

Легче командиру отдать приказ на наступление, чем на отход. Всегда при этом вступаешь в спор со своей совестью, не раз спрашиваешь себя: не рано ли? Местность-то врагу не хочется отдавать. А с другой стороны, зарвешься — напрасно бойцов потеряешь, и гибель каждого тяжелым камнем ложится на твою совесть. Она беспощадна и будет тебя мучить, если ты поступил вопреки своему командирскому долгу…

Я еще раз окинул взглядом оборону, взвесил соотношение сил, степень опасности для отряда. Затем сказал:

— Четверть часа еще продержимся, а потом начнем отход. Первыми снимаются взводы с хутора, последним — тот, что в поле. Вам, товарищ Бедик, с началом отхода придется встать у ворот хутора и пропускать людей, показывая направление.

Когда отходил взвод Петрунькина, командир, вытирая грязным платком пот с лица, задержался возле меня:

— Хорошо воевали?

— Отлично!

Пересекая железную дорогу, встретили обходчика. Я спросил:

— Бронепоезд далеко?

— Здесь его не будет, — ответил этот замечательный советский человек. — Я разобрал путь впереди.

Мне оставалось только поблагодарить его.

Вечером подошли к Двинску. На окраине хутора Легнишки, что в полуверсте от реки Западная Двина, нас встретили несколько военных. Один из них, среднего роста, сухощавый и опрятно одетый, отделился от других, подошел ко мне:

— Котов, из штаба армии.

Я представил ему помощника, адъютанта и других командиров, а потом доложил о действиях у хутора Покронишки.

— Задачу свою отряд выполнил блестяще. Теперь вам предстоит занять оборону впереди хутора Легнишки и прикрывать подступы к деревянному мосту. Части дивизии располагаются правее вас, впереди железнодорожного моста и вправо от него. Ясно?

— Есть вопросы. Будет ли у нас сосед слева, с кем держать связь и дадут ли нам провод?

— О соседе слева сказать ничего не могу. Связь держать с дивизией через меня. Я буду в Двинске в штадиве. Провода для вас нет, — закончил Котов, попрощался и пошел к городу.

Светлого времени оставалось мало, а надо было изучить рубеж и организовать оборону. Местность впереди ровная, открытая и с хутора Легнишки хорошо просматривается. Вдоль реки, начиная от железнодорожного моста до деревянного и еще на полторы — две версты левее, тянутся поля, местами заболоченные, затем гряда лесистых холмов и большой бор.

Слева, на горе, раскинулась деревня Лезинишки да ближе к реке — деревня Грива.

Три взвода с четырьмя пулеметами решил расположить впереди Легнишск, вправо и влево от дороги, а два взвода при двух пулеметах оставить в резерве, в самом хуторе.

Ночь прошла спокойно. Начинается новый день. В деревнях над крышами домов струйками поднимается дым. Низко по земле стелется редеющий туман. За рекой, на востоке, загорается небосклон, и из-за леса выплывает ослепительный диск солнца. Щедрое светило одаряет благодатными лучами землю, ласкает наши лица, придает бодрости.

Тишину разрывает артиллерийская канонада. Видно, как поблизости от железнодорожного моста снаряды поднимают фонтаны черной земли. Вскоре оттуда доносится треск пулеметов. У правого соседа начался бой.

Прибыл Котов, сообщил, что перед железнодорожным мостом и правее его положение серьезное. Противник сильно нажимает и рвется.

— Дивизия, конечно, устоит? — спросил я.

— Приказано устоять, но части, обороняющие мост, сильно потрепаны. А как чувствует себя отряд?

— Хорошо. Окопы отрыты, ночью бойцы отдохнули и утром сытно покушали.

— За оборону хутора Покронишки начдив Солодухин объявил командирам и красноармейцам отряда благодарность. В армию я тоже обо всем донес. Надеемся, что и теперь вы проявите стойкость.

— Если надо, будем держаться до последнего человека, — ответил я.

— Удержать мост надо. Желаю вам боевых успехов, — и, распрощавшись, Котов ушел. Больше мы с ним не встречались. Передавали, что он убыл из дивизии.

Противник и на нашем участке долго ждать себя не заставил. Вот впереди дома, в котором мы находились, разорвался снаряд, за ним второй. С опушки леса забормотал пулемет, потом еще один. Одновременно две цепи противника, по роте в каждой, стали спускаться с холмов.

Тут заработали наши пулеметы с запасных позиций. В цепях противника началось замешательство, и они залегли. Вражеская артиллерия ударила по нашим пулеметам, но те успели уже перейти на основные позиции.

Цепи опять было поднялись, а мы снова заставили их приземлиться,

А справа от нас, впереди железнодорожного моста, бой становился все напряженнее. «Устоят или не устоят там?» — не раз задавал я себе тревожный вопрос. Было хорошо видно, как белополяки медленно продвигались к реке в стыке между отрядом и нашим соседом. Ильенков выдвинул туда два пулемета. Его огонь сделал свое дело — наступление замедлилось, а потом и совсем приостановилось.

Во второй половине дня противник возобновил атаки по всему фронту, особенно усилив нажим в направлении соседа. Было очевидно, что он стремится овладеть в первую очередь железнодорожным мостом.

На наш отряд наступал батальон при поддержке батареи. Красноармейцы и пулеметчики вели сильный огонь, причиняя врагу немалый урон. В бинокль, да и невооруженным глазом, видно было, как то там, то здесь в цепи противника падали люди.

У нас потери также росли. Мелкие окопы не могли предохранить от осколков.

И тут мое внимание привлек тревожный голос адъютанта:

— У Лезинишек движение!

Посмотрел влево и увидел, как с возвышенности в сторону деревни Гривы двинулось до роты противника. Хорошо, что туда еще днем был выслан взвод Воронина. Комвзвода — рослый сибиряк, вступивший в Красную Армию в феврале 1918 года, — опытен и смел. Его взвод относительно легко справился с вражеской ротой.

А вот на правом фланге положение все ухудшалось. Пока два наших пулемета помогали соседу сдерживать рвущуюся к реке пехоту, еще было терпимо. Но как только вражеский снаряд уничтожил один из них, а расчет другого стал менять огневую позицию, белополяки бросились к реке. Бойцы соседней части дрогнули, стали отходить.

Скоро на воде у железнодорожного моста появилось много черных точек. Это десятки, а то и сотни людей бросились вплавь к противоположному берегу. Река в этом месте широкая. Мы видели, как то одна, то другая точка исчезала с ее поверхности и больше не появлялась.

— Тонут, товарищ командир! — взволнованно сказал Ермаков, машинально снял шапку и перекрестился.

— Что будем делать? — тревожно спросил у меня Бедик.

— Стоять на месте и выполнять приказ! Сожмем свое кольцо и будем держать круговую оборону. Прикажите взводам отойти на второй рубеж. А вы, товарищ Бодман, — обратился я к адъютанту, — возьмите с собой несколько бойцов, встаньте на стык дорог и не допускайте никого ни к мосту, ни к берегу!

Подошел Ильенков, быстро выпалил:

— Чего мы тут торчим? Дивизия отходит, и нам надо спешить. Не то будет поздно: либо в плен попадем, либо тоже утонем.

— Не паникуйте, Ильенков, — раздраженно ответил я, — ничего с вами не случится, если будете честно выполнять поставленную вам задачу. — Повернувшись к командиру отделения, прикрывавшего командный пункт, попросил: — Товарищ Ерофеев, объясните комвзвода Ильенкову обстановку, а то он не понимает.

Возможно, этот мой шаг был непедагогичен. Но у меня не было времени долго раздумывать. К тому же хотелось подействовать на Ильенкова каким-то необычным образом, чтобы сразу привести его в чувство.

Ерофеев, пожилой сибиряк — один из самых развитых коммунистов, правая рука Лациса. Я знал, что он найдет убедительные слова. И он действительно нашел.

— Я так понимаю, — заговорил Ерофеев, — что если командир получил приказ обороняться, то стоять должен, пока жив.

Ильенков стоял потупившись. Я верил в него и знал, что в данном случае он поддался минутной слабости.

— Слышали, Ильенков? Это вам, бывшему прапорщику, говорит бывший унтер-офицер. А сейчас выше голову, все будет хорошо. Свой страх спрячьте поглубже и не показывайте бойцам…

Взводы заняли новые позиции. Мы тоже перешли на другое место. И тут вдруг появился помпохоз Лобода.

— Вы как здесь очутились? — спрашиваю у него.

— Лодку за вами пригнал.

— Где она?

— Там, у берега.

— Ермаков! — позвал я ординарца. — Идите, прорубите дно лодки и утопите ее.

— Товарищ командир, как же это так — утопить лодку? — всплеснул руками Лобода.

— А так. Утопить, и немедля. Ермаков, быстро выполняйте приказ! — Затем уже мягче сказал Лободе: — Понимаете ли вы, какую медвежью услугу оказали? Ведь если люди узнают, что командир готовится уплыть, сразу все побегут к реке.

— А мне как попасть на тот берег? — спросил Лобода уже более спокойным голосом.

— Пока никак, а потом, переправитесь на доске. Идите в деревню, подберите на всякий случай побольше досок. Только до времени никому их не показывайте…

Близится вечер. Солнце, совершив дневной путь, опустилось к вершинам деревьев.

А бой продолжается. Противник на флангах вышел к реке и теперь перебежками вдоль берега приближается с двух сторон к деревянному мосту. Наши два пулемета стреляют беспрерывно. У одного из них сам Ильенков. Перезаряжая ленту, он взглянул на меня, словно говоря: «Эх, командир, пропадем мы тут не за понюшку табаку!»

У меня самого тревожно на душе. Я уже не уверен, сумеем ли удержаться. Была слабая надежда на скорое наступление ночи, на темноту, которая всегда дает передышку. Да развязка, кажется, приближается быстрее.

В который раз оборачиваюсь к городу, смотрю, не идет ли помощь. Вот кто-то там, за рекой, появился. Вижу еще и еще. Уж не поддержка ли это?

Бедик, опустив бинокль, радостно кричит:

— Появились люди в форме, с оружием. Идут к мосту. Да, теперь и я хорошо вижу, как с противоположного берега на мост вышли красноармейцы.

От избытка нахлынувших чувств громко кричу:

— Ура!

Вслед за мной кричит отделение Ерофеева. Ильенков припал к пулемету и строчит без перерыва. В отряде тоже заметили подход резервов, криком выражают радость.

Поднявшись, я показал рукой в сторону противника и побежал вперед. Тут же встали Ерофеев и все его отделение.

Нас обогнал Лацис. Рядом с ним большевик делопроизводитель Ланис и еще несколько человек. Взводы тоже перешли в контратаку.

Белополяки опешили, прекратили стрельбу. Сперва вскочили и побежали обратно одиночки, потом группы, а вот уже и вся цепь стала поспешно отходить.

Тем временем через мост прошли подразделения, с ходу рассыпались, взяв направление вправо, к железнодорожному мосту.

Ко мне подошел запыленный человек:

— Командир латышского коммунистического батальона. Давайте дружно ударим. Как вы думаете, куда мне лучше наступать?

— Наступайте, как и развернулись, вправо, а я пойду вдоль дороги на опушку леса.

— Согласен! До новой встречи у леса.

Солнце еще не успело опуститься за горизонт, а мы уже загнали противника в лес. Наступившая темнота прервала бой. Обходя взводы, я всюду слышал возбужденные голоса:

— Здорово мы всыпали белякам!

— Жаль, темнота помешала, прогнали бы их из лесу. — А заметили, как они бежали, только пятки сверкали?

Среди других выделился голос Петрунькина:

— И завтра шуганем так, что побегут не хуже нынешнего. Освободим Вильно. Надо помочь литовским товарищам.

Его слова поправились красноармейцам. Они согласны «шугануть». Петрунькин завел разговор о братстве всех народов, и мне прямо завидно стало, как складно у него получается.

Хотелось послушать, но подошли командиры взводов с докладами. Потери велики — много убитых и раненых, есть и просто без вести пропавшие.

Приехала кухня. Накормив бойцов и выслав охранение, разрешил остальным отдыхать.

Доставили приказ из штадива. Меня накрыли шинелями, и я его прочел при свете спичек. Командование дивизии благодарило отряд и латышский батальон. Одновременно нам предлагалось с часу ночи перейти в наступление, очистить от противника лес и захватить деревню с противоположной его стороны.

Ночные действия позволяют добиваться значительных результатов небольшими силами и с меньшими потерями, чем в дневное время. Но это при условии, если подразделения специально подготовлены к ночным действиям. В противном случае темнота сковывает бойцов, порождает у них чувство оторванности, одиночества, беспомощности. Наш отряд как раз к ночным боям не готовился.

Пришлось проинструктировать командиров взводов почти на ходу. Сообщил только, что глубина леса полторы — две версты, наступать будем, пока сможем гнать врага. Во всяком случае, выбить его из лесу и занять деревню — обязательно. В лесу нужно вести себя осторожно, не шуметь. Огонь открывать только после того, как враг себя обнаружит.

И вот пошли. Нас сразу же обступила черная непроглядная мгла. Приходилось часто высылать связных во взводы, чтобы убедиться, правильно ли они движутся, и не дать им оторваться.

Ночную тишину вдруг разорвали редкие выстрелы. Было ясно, огонь ведет секрет или караул противника.

Ильенков дал несколько очередей из пулемета, и враг замолчал. Мы поднялись и снова пошли вперед.

На опушке нас опять обстреляли. На этот раз из пулемета.

Быстро прошли открытое место и снова углубились в лес, наполненный гулом выстрелов и треском попадающих в деревья пуль. Лесное эхо усиливало звуки. Казалось, что в нас стреляют со всех сторон.

По мере нашего продвижения стрельба нарастала и наконец превратилась в сплошной, непрекращающийся гул. В темноте послышались вскрики, означавшие, что кто-то из бойцов ранен. Но лес надо пройти, и я громко подал команду:

— Вперед!

Ее повторили связные, командиры взводов и для бодрости многие бойцы.

Впереди заалело зарево пожара. Это белополяки подожгли на опушке какую-то постройку, чтобы лучше видеть, как мы будем выходить из лесу.

Я приказал двигаться ползком на опушку. Впереди, шагах в пятистах, стоял одинокий дом со службами. Горел сарай у дома. Хорошо виднелись ворота, забор и колодец с журавлем. Откуда-то из-за дома стрелял пулемет.

Задерживаться нельзя. Мы начали наступление перебежками. Но едва первые отделения выбежали на открытое место, как застрочило несколько вражеских пулеметов и по опушке начала бить артиллерия. Вырвавшиеся вперед залегли шагах в пятидесяти, остальные задержались в лесу.

Ясно, что, если продолжать наступление по пристрелянной противником местности, нас могут перебить, как куропаток. Я приказал отойти шагов на двести — триста, чтобы затем возобновить атаку в другом месте.

Когда отошли и отдышались, помощник заметил:

— Что-то давно не слышно латышей.

В самом деле, справа от нас была полнейшая тишина. Посланный связной вернулся, не найдя латышского батальона. Выходит, в лесу мы одни. А может, латыши затаились и связной не нашел их? Я пожалел, что в отряде не было подготовленных разведчиков. Сейчас они особенно пригодились бы.

Надо дождаться рассвета и выяснить обстановку. Отвел отряд еще немного назад и приказал занять оборону.

Когда, казалось, пропала вся надежда на взаимодействие с латышами, от них неожиданно явился связной и доложил, что батальон находится в лесу правее и позади нас. До утра он наступать не будет.

Мы с Бедиком обошли свои боевые порядки.

Остановились возле пулеметчиков. Те расположились в большой яме, прикрытой кустами.

— Оставайтесь с нами, товарищи, — пригласили пулеметчики.

— И правда, отдохните часок, я пока подежурю, — предложил Ильенков.

Бывает, что усталость валит человека с ног. Ему адски хочется «просто лечь» и вытянуться. Так случилось в этот раз и со мной. Прилег я и сразу будто куда провалился. Приснилась река Онега. В лодке я, моя жена, Вася Потапов, учитель Иван Емельянович. Мы поем веселые песни. Потом Вася начинает свою любимую «Накинув плащ, с гитарой под полою» и срывается. Пробует еще раз и снова «пускает петуха». Песню затягивает Иван Емельянович, но кто-то ему мешает. Я сквозь сон слышу, как этот «кто-то», прерывая учителя, несколько раз повторяет: «Где командир отряда?» «При чем тут командир, когда надо петь?» — думаю я, но сильный толчок заставляет очнуться. Еще раз уже более отчетливо слышу:

— Где командир отряда?

Предо мной связной. Он сообщает, что латыши отошли, а белополяки обходят отряд.

Быстро вскакиваю. Близится рассвет. На пулемете, с которого я только что поднял голову, покоятся еще три головы — Бедика, адъютанта и Ермакова. Ильенков, обещавший дежурить, крепко спит в обнимку со вторым пулеметом. Кругом тишина, но она обманчива, ее в любую минуту может разорвать грохот выстрела.

Надо отходить. Бедик, адъютант и Ермаков побежали искать взводы. Ильенкову приказываю прикрывать отряд. Сам Громко начинаю звать Петрунькина, Воронина и Петрова. Они отзываются, только голос Петрунькина доносится слабо.

Скоро явились посыльные от Воронина и Петрова, доложили, что их взводы начали отходить. А с Петрунькиным связи нет. Отошли и пулеметчики. Все в сборе, кроме взвода Петрунькина.

Оставив за себя Бедика, я с отделением Ерофеева и Ильенковым пошел на старое место искать утерянного комвзвода. Наконец он отозвался:

— Я Петрунькин!

Кричу ему:

— Петрунькин, отходите к нам!

Через несколько секунд слышим:

— Петрунькин, оставаться на месте!

Какое странное эхо! Не можем понять, что за чертовщина. Снова, еще громче кричу:

— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю отходить! И опять кто-то вполне явственно повторяет;

— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю оставаться на месте!

— Голову морочат беляки, товарищ командир! — сообразил Ерофеев. — Так Петрунькин может попасть в плен, в лесу не узнает вас.

— Сейчас узнает, — говорю ему, а сам кричу: — Отходи, Петрунькин, а то в Рославль к дочке не попадешь!

Командир взвода уши нам прожужжал, рассказывая о своей восьмимесячной дочурке. Теперь я этим воспользовался и сразу же услышал ответ:

— Понял. Отхожу!

Вскоре взвод Петрунькина подошел, и отряд вернулся в исходное положение. Заняли оборону невдалеке от леса. Латышский батальон окапывался правее нас в поле.

К нам приехал комиссар дивизии, сделал разбор ночного боя. Он признал, что в целом ошибок с нашей стороны не было. Если судить по конечному результату — мы возвратились в исходное положение и понесли потери, — то бой следовало бы оценить как неудачный. Но нельзя забывать и другого — не подготовленный к ночным действиям отряд продвинулся с боем на три версты и заставил белополяков очистить лес, а затем, находясь уже в полуокружении, благополучно отошел. В заключение комиссар поставил перед нами задачу овладеть деревней Лезинишки.

Наступать днем по открытой местности на противника, сильно укрепившегося, явно безрассудно. И мы решили использовать для захвата деревни опыт своего первого ночного боя. Это нам блестяще удалось.

Ермаков привел двух пленных. Мне очень хотелось с их помощью получить ответ на вопрос, мучивший еще со дня боев у города Диены. Проведя многие месяцы мировой войны в окопах под Варшавой, русские солдаты сдружились с польскими крестьянами. Мы находили с ними много общего. Они так же бедствовали на крохотных клочках земли, окруженных большими и малыми поместьями магнатов. Поэтому я никак не мог себе представить простых людей Польши в роли нашего противника. Мне непонятно было, что заставляет их сейчас, в 1919 году, выступать с оружием в руках против братского народа, который выгнал своих панов-помещиков, уничтожил власть буржуазии?

Участвовавший в допросе «жолнеров» комиссар дивизии Верховский быстро нашел ключ к их сердцам. Один из пленных оказался мобилизованным рабочим из Лодзи, другой — крестьянином. Они рассказали, как ксендзы, представители соглашательской социалистической партии и буржуазная печать туманили им мозги, распространяя разные небылицы, убеждая польский народ в том, что Советская Россия якобы стремится закабалить Польшу и согнать крестьян с земли. Демагогия, оголтелый шовинизм, а главное — жесточайший террор, расправы с забастовщиками, расстрелы отказывающихся идти в армию сделали свое дело. Правителям буржуазно-помещичьей Польши, покорным лакеям империалистов, удалось сколотить полумиллионную армию и бросить ее на Советскую республику.

Комиссар пробыл у нас весь день. Он провел объединенный митинг красноармейцев нашего отряда и латышского коммунистического батальона. На конкретных фактах совместных боев комиссар показал силу дружбы и боевого содружества народов Советской республики.

Большое внимание уделил комиссар нашей партячейке. С момента выезда из Краславы она выросла и теперь объединяла в своих рядах 36 красноармейцев и 9 командиров.

До поздней ночи затянулось партийное собрание. Комиссар подробно рассказал нам о решениях восьмого съезда партии большевиков, изложил новую, принятую съездом программу, доложил о ходе обсуждения на съезде военного положения и военной политики партии.

* * *

Наступление белополяков было отбито, и наш отряд, потерявший около половины состава, перебросили в Великие Луки. Здесь находился штаб армии. При встрече Иванченко похвалил нас, сказал, что сам командующий армией А. И. Корк приказал вывести отряд на переформирование.

Пополнение мы получили из мобилизованных, уроженцев Смоленской и Могилевской губерний. Начались усиленные военные занятия от рассвета до сумерек.

Командование отрядом поселилось в бревенчатом, почерневшем от времени и дождей просторном поповском доме. Хозяйство у попа вела его мать. При встречах с нами она первой здоровалась, приветливо улыбалась, низко кланялась, всем своим видом показывая расположение. За глаза же, как стало известно, ругала нас безбожниками, проклятыми большевиками, египетской чумой и наказанием господним.

По утрам она долго молилась перед иконами, крестилась при всяком удобном и неудобном случае и, продавая нам пропущенное через сепаратор молоко по самой высокой цене, божилась, что оно «сей минутой» надоено и совсем, совсем свежее. Такое лицемерие в конце концов вывело из терпения нашего Лободу. Как-то утром, когда на кухне собрались женщины — старуха, попадья и ее сестра, — он заявил:

— Удивительный сон я сегодня видел!

— Какой, расскажите, — встрепенулись женщины.

— Сны бог посылает. Они зачастую вещие бывают, — добавила старуха.

— Да, да, — поддержал ее Лобода и стал с серьезным видом рассказывать:

— Приснилось мне, будто я умер…

— Хороший сон. Долго жить будете, — вставляет старуха и крестится.

— Лежу с закрытыми глазами, а все вижу и слышу. Повезли меня на погост, отпевают, зарывают в могилу. Стало так тяжело, что хотелось сбросить землю, выскочить на свет божий.

— Это ваша душенька отлетала к господу, — поясняет старуха и снова крестится.

— Вот именно отлетала. Поднялся я на небо, иду по дороге, и вижу, как на левой стороне мучится народ: один висит на железном крюке, второй — подвешен за руки, третьего черти колют вилами, одной женщине в раскрытый рот льют из ведра керосин…

— Каждому воздается по его грехам на земле, — замечает старуха.

Лобода подмигивает мне и продолжает:

— Иду это я, значит, дальше и вдруг слышу голос: «Сеня, остановись!» Повернулся, смотрю: два черта подбрасывают на рогах мою тетку Степаниду. Той плохо. Ее давно тошнит, а черти все качают и качают. Спрашиваю: «За что тебя, тетушка, так мучат?» Черти на минуту приостановились, а тетка отвечает: «Говорят, Сеня, будто я на базаре честной народ обвешивала да в молоко воду подливала. Скажи им, что это неправда!»

Женщины переглянулись. Попадья закрыла рот платком, чтобы не расхохотаться. Бабка смутилась и направилась к выходу со словами:

— Грешный сон! Его не только рассказывать, но и слушать грешно.

На следующее утро молоко было жирнее и вкуснее. Лобода заметил:

— Сон, ежели его к месту рассказать, здорово помогает…

Впрочем, недолго нам пришлось пользоваться этими благами. Отряд перевели в город Торопец, как сказал Иванченко, «поближе к Юденичу». Мы расположились в двух старинных имениях с поэтическими названиями «Отрадное» и «Благословенное».

* * *

Незаметно приближалась зима. В октябре 1919 года по решению ЦК РКП (б) был введен институт политических руководителей рот, эскадронов и равных им подразделений. У нас комиссаром назначили К. Ланиса.

Ланис всячески поощрял красноармейскую инициативу. У нас работали товарищеский суд, контрольно-хозяйственная и культурно-просветительная комиссии. Коммунисты раздобыли учебники, большой рулон светло-коричневой оберточной бумаги и организовали занятия по ликвидации неграмотности красноармейцев.

Скрасить долгие осенние вечера нам помогали выступления участников художественной самодеятельности. В отряде нашлось немало талантов. Ерофеев неплохо играл на гармошке, красноармейцы Голодов, Антонов и Зайцев — на балалайках, Ильенков — на мандолине. Мы с Петрунькиным пели дуэтом. Нашлись декламаторы и даже фокусник. А мой ординарец Ермакоб оказался «силачом», он поднимал тяжести, клал на обе лопатки любого противника.

На один из вечеров самодеятельности мы пригласили руководителей уездного комитета партии, председателя уездного Совета и военного комиссара. После концерта председатель Совета сказал:

— С такими силами вы могли бы поставить спектакль в городском клубе.

Секретарь партячейки П. Лацис и комиссар К. Ланис загорелись этой идеей. Они при каждом удобном случае убеждали меня, что нам под силу «любая революционная пьеса». Их поддержали другие командиры.

И вот мы решили поставить сцену в корчме на литовской границе из «Бориса Годунова». Отрывок тем более подходил, что рядом с нами была Литва.

Когда распределяли роли, Ильенков вызвался сыграть самозванца Гришку Отрепьева, Ермаков — пристава, а я — Варлаама.

— Кого бы на роль Мисаила подыскать? — спросил Лацис.

— Чего тут долго подыскивать, — заметил я, — по-моему, из Петрунькина выйдет чудесный Мисаил.

— Что-о? Я — Мисаил? — удивился Петрунькин и растерянно посмотрел на всех.

— А почему бы нет? Рост, фигура, тенорок — все подходит.

— Да я на сцене никогда не бывал, — не сдавался командир взвода.

— В бою тоже никогда не был, а как хорошо начал воевать!

Этот довод оказался самым убедительным.

Не было только хозяйки корчмы. Ее обязался подыскать Ильенков.

Начались читки, заучивание ролей, репетиции. За несколько дней до спектакля Ильенков познакомил нас с высокой, стройной и красивой женщиной, женой одного командира части, согласившейся сыграть роль хозяйки корчмы. Уже первая репетиция с ее участием показала, что она вполне для этого подходит.

Еще задолго до начала спектакля театр заполнили жители Торопца, представители частей гарнизона. Заведующий городским театром-клубом достал реквизит, умело загримировал и одел нас. На мне — дырявый поповский кафтан. Привязанная к животу подушка изменила фигуру. На голове длинные, растрепанные волосы. Седая борода и увеличенный, красный нос совершенно преобразили мое лицо. Петрунькин внешне отменный Мисаил: маленький, щупленький, с глазами-щелочками, узкой бородкой-мочалкой.

Спектакль идет. За кулисы доносится выразительный голос шинкарки. Пора на сцену и нам с Мисаилом.

Наше появление произвело впечатление. Зрители, не стесняясь, выражали вслух свое отношение к нам:

— Во, появились красавчики!

— Два сапога — пара!

Первые слова Варлаама и Мисаила, обращенные к хозяйке корчмы, заинтересовали. Реплика Варлаама: «Нет ли вина?» снова вызвала насмешливые отклики в зале:

— Вот орел!

Сцена, когда Варлаам вырвал из рук шинкарки водку и начал пить одну рюмку за другой, а Мисаил только крутился вокруг него, вызвала смех и движение публики.

— Ну и долгогривый, знает толк!

Хоть и без аккомпанемента, я решил спеть песню Варлаама. Она зрителям понравилась. Да я и сам чувствовал, что она удалась. Голос лился свободно и сильно. Концовка песни «Эх ты!», свободный и всем понятный жест Варлаама по отношению к шинкарке — $на, нарочито рассерженная, отскочила прочь — вызвали аплодисменты.

Меня заставили повторить песню. Интерес зрителей не ослабевал.

В щелки глаз я наблюдал за Мисаилом. Петрунькин чудесно вел свою роль. Захмелев, он никак не мог улечься на скамейке, падал и снова мостился.

Когда опустился занавес, зрители долго аплодировали, кричали:

— Молодцы ребята!

По совету местных властей мы повторили спектакль дважды. Вход по платным билетам. На собранные 16 тысяч рублей закупили для отряда музыкальные инструменты.

* * *

В конце октября девятнадцатого года я получил вызов к Иванченко. Он, по обыкновению, кратко спросил:

— Отряд к бою готов?

— Вполне, — ответил я.

— Хорошо. Решено направить вас на фронт. Идем в оперативный отдел, познакомишься с обстановкой — и быстро в отряд.

В оперативном отделе я узнал, что второе за тот год, осеннее наступление Юденича на Петроград позорно провалилось. Нам предстояло добивать его.

На следующий же день выехали в распоряжение начальника 10-й дивизии Новоструева. Дивизия вела наступление на Гдов. Во всех ее частях было зачитано обращение В. И. Ленина, призывавшего напрячь все силы для преследования отступавших белогвардейцев,-

7 ноября, в день второй годовщины Октября, Гдов был взят. Мы продолжали наступление, стремясь окончательно уничтожить войска Юденича и полностью обеспечить безопасность Северо-Запада страны.

В начале декабря штаб армии приказал отряду разместиться в небольшой деревушке на берегу Чудского озера. К этому времени озеро покрылось льдом, и вражеские лыжники могли использовать его для прорыва в наш тыл.

Лыжников встретить не пришлось, а перебежчики являлись в нашу деревню почти ежедневно. Все это были насильно мобилизованные Юденичем. Они плелись по нескольку дней из Эстонии. Многие в пути замерзали.

Мы оказывали прибывшим медицинскую помощь, кормили их и отправляли в Гдов. Вскоре оттуда поступило распоряжение высылать на озеро верст за 10–15 группы солдат, разводить там костры и помогать перебежчикам.

Так продолжалось до 31 декабря, когда стало известно, что Советское правительство заключило с Эстонией перемирие. Эстонцы интернировали остатки армии Юденича. Радостное событие!

Днем в отряде состоялся митинг. Затем мы устроили концерт самодеятельности.

В разгар веселья мне подали телеграмму: «К двум часам ночи прибыть на разъезд, быстро погрузиться в теплушки и следовать на станцию Жогово».

У военного коменданта станции Псков я узнал, что на Псковщину снова полезли белополяки.

Омерзительная картина беспримерной подлости империалистов встанет перед каждым, кто пожелает вникнуть в обширные материалы — исследования подготовки нападения панской Польши на Советскую республику.

Рост революционного движения в странах капитала, уроки восстаний в армиях интервентов заставили империалистов искать новые пути для военных авантюр. «Замечательно, — говорил В. И. Ленин, — что ни одно государство Антанты не осмеливается выступить против Советской России открыто, боясь показать рабочим свое настоящее лицо». Именно скрывая свое истинное лицо, империалисты в 1920 году сделали ставку на панскую Польшу как ударную силу мировой реакции.

Пользуясь продажностью правительства Пилсудского, англо-французские и особенно американские империалисты захватили ключевые позиции в экономике Польши. Американские монополии за бесценок скупали польские предприятия и источники сырья. Польшу наводнили многочисленные американские продовольственные, технические и торговые миссии. Они бесцеремонно вмешивались во все стороны внутренней и внешнеполитической жизни страны. При польском правительстве были назначены американские советники.

Американские транспорты доставили в Польшу 20 тысяч пулеметов, свыше 200 танков, более 300 самолетов и много военного имущества на сумму 1700 миллионов долларов. Англия тоже предоставила Польше часть своих «излишков» вооружения и снаряжения. А Франция передала 2 тысячи орудий, 3 тысячи пулеметов, 500 тысяч винтовок, 300 самолетов. Из Франции в Польшу было направлено 9 генералов, 29 полковников, 63 батальонных командира, 196 капитанов, 435 лейтенантов. Интересно, что среди поехавших в Польшу офицеров был и нынешний президент Франции де Голль.

Советское правительство многократно предлагало Польше установить нормальные отношения, шло на уступки. Аналогичное предложение было сделано и в начале 1920 года. Стремясь ослабить впечатление, произведенное этим на трудящихся всех стран, и не допустить установления мира между Советской Россией и Польшей, империалистическая пропаганда начала разнузданную антисоветскую клевету.

Зимой 1920 года, инсценируя запросы в Сейме о мире и подготовку к переговорам с Советским правительством, польские реакционеры продолжали местные наступательные действия. Они ставили себе целью подготовить удобные плацдармы для предстоящей «большой войны» с нашей страной. В частности, белополяки стремились разъединить советские Западный и Юго-Западный фронты, лишить их рокадной железной дороги Витебск — Жлобин — Коростень — Жмеринка.

На станции Остров комендант сообщил нам, что бои идут возле Жогово и поэтому эшелону придется разгружаться в шести километрах не доезжая станции. Машинист подал состав на разъезд. Мы быстро выгрузились и броском, менее чем за час, пришли к месту назначения.

Жизнь на станции Жогово замерла. Мы застали там только дежурного и сторожа. До ближайшей деревни, расположенной юго-западнее, откуда можно ждать противника, две версты. В тылу на расстоянии около полуверсты чернеет одинокий фольварк. Местность вокруг открытая.

Ерофеева, который уже более месяца командует взводом, мы отправили в деревню с задачей занять оборону на юго-западной ее окраине. При появлении белополяков Ерофеев должен зажечь костер и этим предупредить нас.

Два взвода с пулеметами были поставлены на оборону станции. Четвертый взвод Воронина расположился левее на пригорке с одиноким сарайчиком. Кавалерийский взвод, оставивший лошадей в Торопце, мы держали в резерве на фольварке. Там же мой командный пункт.

…Шла к концу неделя нашего пребывания в Жогово, а противник все еще не показывался. Лишь с юга изредка доносилась орудийная канонада. Но 10 января утром, когда мы завтракали, Ильенков, случайно посмотревший в окно, вдруг вскрикнул:

— Смотрите-ка, у Ерофеева огонь!

Мы с Ланисом и Ермаковым побежали на станцию. Петрунькин уже принял сигнал Ерофеева, и оба взвода заняли окопы.

Вскоре от Ерофеева прибыл посыльный с донесением. Оказывается, в версте от деревни замечена разведка противника силой до взвода. Наблюдатель, высланный Петрунькиным к мостику, что за семафором, тоже доложил о появлении белополяков.

Во второй половине дня со стороны деревни послышалась стрельба. Сначала работали только пулеметы, позже к ним присоединились винтовки, затем донеслись артиллерийские выстрелы. А вот уже затарахтел и пулемет, приданный взводу Воронина. Наблюдатель с крыши станции сообщил, что вдоль полотна железной дороги движется рота противника. Взвод Ерофеева, как и предусматривалось, отошел к станции и занял позицию правее других.

На окраине деревни показалась группа белополяков, и вот уже на дорогу вытянулась одна ротная колонна, за ней другая. Идут нахально, в открытую. Как жаль, что у нас нет артиллерии, а то бы можно здорово проучить!

Приказал Ильенкову открыть огонь из двух пулеметов, что стояли на чердаке пристанционного домика. Хоть и далековато, но пули долетели. Мы видим, как колонны остановились, потом стали поспешно расчленяться по обе стороны дороги.

Поблизости от станции разорвался первый снаряд — противник нащупывал наших пулеметчиков. Но те успели убраться с чердака. Пришлось и нам с адъютантом расположиться за водокачкой, где был заранее подготовлен наблюдательный пункт.

Глубокий снег затруднял продвижение противника. Чтобы преодолеть версту пути, ему потребовалось больше часа. А когда до наших окопов оставалось примерно тысячу шагов, снова заговорили пулеметы, к ним присоединились стрелки. Цепи белополяков так и не смогли продолжать наступление. Их батарея пробовала подавить наши пулеметы, но расчеты часто меняли позиции, и из этого ничего не вышло.

На следующий день противник снова пробовал наступать при поддержке батареи, но опять был отогнан нашим огнем. Тогда одновременно с фронтальной атакой две вражеские роты пошли в обход, туда, где оборонялся взвод Воронина. Мы перебросили на левый фланг резерв — Кавалерийский взвод с двумя пулеметами. Белополяков и здесь заставили отойти назад.

Вечером дежурный по станции доложил, что меня требует к телефону комендант Острова. Тот сообщил, что к нам едет Лобода со своим хозяйством.

— Где ему разгружаться? — спрашивал комендант. — У вас, на Жогово, или не доезжая, на станции Борчаниново?

— Направляйте его к нам.

— Но у вас бои, — возразил комендант.

— Ночью здесь безопасно. Мы успеем разгрузить эшелон и до рассвета отправить обратно.

— Хорошо. Сейчас доложу начальству, а пока передаю трубку Лободе.

— Добрый вечер, товарищ командир, — услышал я бодрый голос своего помощника. — Везу валенки, полушубки и продовольствие.

Пока мы говорили, вернулся комендант Острова. Он объявил, что ему разрешено отправить эшелон на Жогово под мою, командира отряда, личную ответственность…

Мы подготовились к разгрузке: выделили по отделению от каждого взвода, заготовили сходни для лошадей и повозок.

Нельзя сказать, чтобы я был спокоен, хотя всячески старался скрыть это от подчиненных. Мозг сверлила мысль: «А вдруг противник ночью бросит на станцию все силы и если не захватит, то разобьет эшелон».

Поезд подошел тихо. Красноармейцы начали выводить лошадей, спускать сани, выносить имущество.

— У вас совсем спокойно, а мы тревожились, — заметил Лобода.

И только он это сказал, как возле станции разорвался снаряд. Неужели противник что-то заметил? Второй снаряд подтвердил эти предположения. К счастью, разгрузка шла к концу.

Но вот заговорил пулемет Петрунькина. Посланный к нему адъютант вернулся и доложил, что белополяки предприняли наступление. Я отправился в окопы.

Ночная атака противника была сорвана, а скоро разгрузившийся эшелон благополучно отбыл обратно.

14 января стоял очень сильный мороз и противник активности не проявлял. Пользуясь затишьем, мы роздали полушубки и валенки.

Лобода доставил несколько пачек газет, и они пошли по рукам. Все интересовались, что делается в России и «что сказал товарищ Ленин». Вера в Ленина, в каждое сказанное им слово была безгранична.

Доставленные Лободой газеты публиковали телеграмму Наркоминдела Советской России польскому правительству. В ней говорилось, что наша страна еще в апреле 1918 года заявила о своем неизменном желании прекратить военные действия. Однако польское правительство оставляет советские мирные предложения без ответа, а польские войска продолжают продвигаться в глубь советской территории.

Телеграмма предлагала Польше начать переговоры о заключении прочного и длительного мира.

В тот же день мы провели общее собрание отряда.

Ланис прочел телеграмму Советского правительства. Затем сказал:

— Наша задача состоит в том, чтобы любой ценой отбить врага, который упорно лезет на станцию. Поклянемся же товарищу Ленину, что будем стоять в окопах насмерть, не отступим ни на шаг.

— Клянемся! — раздалось в ответ.

С утра 15 января после продолжительного артиллерийского обстрела противник стал продвигаться в трех направлениях: рота шла вдоль железной дороги, две роты — справа от деревни, а еще одна направилась левее железной дороги. Что ж, если это все силы белополяков, то мы отобьем их. Но если у противника есть резервы?..

Артиллерия непрерывно била по окопам, станции, фольварку. Вражеская пехота двигалась перебежками. Много белополяков, сраженных нашими очередями, падало в снег. Все шесть пулеметов отряда работали на полную мощь.

Когда цепи врага подходили слишком близко, открывали убийственный огонь все красноармейцы и отгоняли их.

Под вечер белополяки стали выдыхаться.

Но вот вдали показался дымок. Нетрудно было догадаться, что это идет бронепоезд.

Хорошо, что Ерофеев разобрал рельсы на мостике. Выемка и холмик закрыли остановившийся состав. Оттуда станция не видна, стрелять ему неудобно. А путь починить мы не позволили — мостик находился под обстрелом. Бронепоезд вел огонь наугад.

Ободренные поддержкой, роты противника попробовали подняться. Но мы снова заставили их залечь.

— Лезут, дурни, словно не знают, что станцию обороняет отряд особого назначения, — пошутил Ильенков.

— Конечно не знают. Ты им напиши, и они перестанут наступать, — в тон ему ответил Бедик…

Я вызвал по телефону станцию Остров. Там оказался поезд командующего армией Корка. Ответил мне Иванченко. Доложив ему об итогах боя, я высказал свои опасения. Враг наращивает силы. Еще несколько подобных атак — и потери наши будут так велики, что отряд не сможет удержать станцию.

— Все будет в порядке. Скоро вас сменят, — ответил Иванченко.

Ночью прибыл стрелковый полк. Мы снялись и походным порядком выступили на станцию Борчаниново, а оттуда поездом в деревню Бородино, что рядом со станцией Локня.

Нашему отряду поручалась необычная задача — борьба с дезертирством на трудовом фронте и забота о налаживании работы «железкомов» и «лескомов» Витебской и Псковской губерний Транспорт и промышленные предприятия из-за нехватки угля переводились на древесное топливо. Тысячи коммунистов были направлены на топливный фронт. Заготовка и перевозка дров приравнивались к военным заданиям.

Отряд получил трехдневный отдых. На третий день состоялось партийное собрание. Меня приняли в члены РКП (б).

За зиму и раннюю весну отряд выловил немало дезертиров, помог в организации лесозаготовок. А в апреле пришлось расстаться с ним: меня отозвали в штаб армии и вручили предписание на Южный фронт, в Харьков.

Так я снова попал в город, где в 1918 году определился мой путь в революции. Иванченко оказался тоже здесь, в должности коменданта Харькова, являвшегося в то время центром подготовки наступления на барона Врангеля — последний оплот Антанты.

— Не сердись, Василий Леонтьевич, — сказал Иванченко. — Но придется тебе поработать в тылу.

— Как в тылу?

— А так…

Словом, меня назначили военным комендантом Ивано-Лысогорского района с его знаменитыми Холодной и Лысой горами. Работа в городе, незадолго до этого освобожденном от белогвардейцев, показалась мне трудной и сложной. Чем только ни приходилось заниматься: облавами на многочисленных бандитов и вылавливанием дезертиров, разбором дел спекулянтов и проверками подозрительных личностей, ликвидацией наследства почти трехлетней гражданской войны.

Прошло три месяца. Корпуса Врангеля вытянулись из Крыма, намереваясь снова разжечь пламя гражданской войны. И я обратился к командующему 1-й Украинской запасной армией Базилевичу с просьбой направить на фронт.

Меня назначили начальником штаба 4-й отдельной бригады. На нее возлагалась охрана юга Донбасса и борьба с бандитизмом.

Пришлось расстаться с Иванченко. С ним мы встретились снова лишь через шесть лет, когда бывший матрос стал директором крупнейшего в стране Енакиевского металлургического завода. С присущей ему энергией и настойчивостью он быстро организовал восстановление домен. А в тридцатых годах имя начальника Востокстали Иванченко знала вся страна. С ним был связан сказочный рост металлургии Урала и Западной Сибири, строительство Магнитогорского и Кузнецкого гигантов.

Но это, повторяю, было много позже, а в тот раз мы тепло попрощались с Иванченко, и я отбыл к месту новой службы.

Штаб бригады располагался в городе Шахты, или, как тогда называли, Александрово-Трушевске. Мы быстро сработались с командиром П. Л. Виноградовым.

Обстановка в районе была сложной. Много хлопот доставляли нам бандитские шайки, и особенно банда некоего Каменюка, насчитывавшая свыше тысячи сабель.

Однажды эта банда стала готовить налет на Шахты. Наше положение осложнялось тем, что три полка бригады рассредоточились в разных пунктах в радиусе 150 километров. В городе оставались только рота ЧОН, да комендантская команда при штабе.

Решено было прибегнуть к хитрости. Мы разослали во все концы конных милиционеров. Основная обязанность их состояла в том, чтобы бывать на людях, беседовать и как бы невзначай упрекать штаб бригады за то, что он нагнал в город много войска. Следовало также «проговариваться», что якобы на станцию прибыли бронепоезда и артиллерия.

Одновременно в Каменку, Криницу и некоторые другие станицы выехали «заготовители». Они сделали большие заказы на продукты, ссылаясь на необходимость прокормить тысячи красноармейцев.

Дезинформация сыграла свою роль. Слухи дошли до бандитов. Как потом показывали пленные, Каменюк объявил своим атаманам:

— На черта нам сдался этот город. Поживы там мало, из-за нее не стоит драться с бронепоездами.

Летом 1921 года я получил назначение на должность начальника штаба 51-й дивизии. С этого началась моя двадцатилетняя служба в войсках ВЧК, затем в пограничных частях…