Эпилог

В пятницу двадцать пятого октября в Сконе зарядил холодный осенний дождь.

К тому же дул порывистый юго-восточный ветер, и когда Валландер в начале девятого вышел из двери своего подъезда на Мариагатан, термометр показывал всего семь градусов. Несмотря на данное самому себе слово ходить на работу пешком, он поежился и пошел к машине. Две недели он был на больничном, а накануне доктор Йоранссон продлил его еще на неделю. Ему удалось наконец снизить уровень сахара в крови до нормы, но давление по-прежнему было высоким. Несмотря на то что он по просьбе врача, перед тем как измерять давление, провел пятнадцать минут в полном покое, давление все равно было 160/120. Йоранссон настоятельно потребовал, чтобы он провел на больничном еще неделю, и Валландер чувствовал, что этим не ограничится.

И сейчас он ехал в полицию не потому, что уже приступил к работе. Он ехал на важную встречу, встречу, запланированную еще в те безумные дни в августе, когда они еще ничего не знали – ни имени убийцы, ни его мотивов, ни намерений.

Валландер прекрасно помнил этот момент. Мартинссон зашел к нему в кабинет и рассказал о своем одиннадцатилетнем сынишке, который ни с того ни с сего заявил, что хочет стать полицейским. Мартинссон тогда сокрушался, что просто не знает, что на это сказать, и Валландер пообещал, когда закончится следствие, поговорить с мальчиком. И теперь собирался выполнить свое обещание. К тому же он обещал дать Давиду – так звали сына Мартинссона – померить свою форменную пилотку. Накануне он целый вечер копался в шкафу и наконец обнаружил пилотку в одном из бесчисленных пластиковых пакетов на самом дне. Вспомнил, что уже искал ее, когда хоронили Сведберга, но так и не нашел.

Теперь он нахлобучил ее на себя и посмотрел в зеркало в ванной. У него возникло чувство, что он смотрит на свою собственную давно забытую фотографию, с которой связано много воспоминаний.

Он поставил машину и, пригибаясь под ледяным ветром, поспешил к подъезду. Эбба была простужена. Она помахала ему рукой и сделал знак не подходить, чтобы не заразиться. Валландер подумал, что через год Эббы уже здесь не будет. Она вот-вот уйдет на пенсию. Сама Эбба и хотела этого, и боялась.

Давиду он велел прийти без четверти девять. В ожидании Валландер привел в порядок свой письменный стол. Через несколько часов он покинет Истад. Он все еще сомневался, разумное решение он принял или не особенно разумное, но искушение сесть за руль, поставить кассету с «Тоской» и любоваться мелькающим в окнах осенним пейзажем было слишком велико.

Давид оказался пунктуальным ребенком. Эбба проводила его до кабинета Валландера.

– У тебя посетитель, – сказала она, улыбаясь.

– Важный посетитель, – поправил ее Валландер.

Мальчик был очень похож на отца. Та же застенчивость, что время от времени проглядывала и у Мартинссона.

Валландер положил свою пилотку на стол.

– С чего начнем? – спросил он. – С пилотки или с вопросов?

– С вопросов.

Давид достал из кармана сложенный лист бумаги. Он, очевидно, хорошо подготовился.

– Почему вы стали полицейским? – спросил он.

Этот простой вопрос озадачил Валландера. Он для себя решил, что будет говорить с Давидом очень серьезно, поэтому ответил не сразу:

– Думаю, потому, что мне казалось, что я смогу быть хорошим полицейским.

– А разве не все полицейские хорошие?

Этого вопроса на листке не было.

– Большинство – да. Но не все. Учителя тоже не все хорошие.

– Что сказали ваши родители, когда вы объявили им о своем решении? – прочитал Давид следующий вопрос.

– Мама ничего не сказала. Она умерла еще до этого.

– А папа?

– Папа был против. Настолько, что мы почти перестали с ним разговаривать.

– Почему?

– Честно говоря, до сих пор не знаю. Понимаю, что это звучит странно, но это факт – не знаю.

– Но вы же, наверное, его спрашивали?

– Я-то спрашивал, а он не отвечал.

– А он жив?

– Он недавно умер, так что теперь и спросить некого. Даже если бы я и захотел.

Слова Валландера, казалось, огорчили мальчика. Он уткнулся в свою шпаргалку в поисках следующего вопроса.

– А вы когда-нибудь раскаивались, что пошли в полицию?

– Сто раз. И не я один. Такие моменты бывают у всех. Думаю, что у всех.

– Почему?

– Потому что постоянно приходится иметь дело с чужими несчастьями. Кажется, что ты ничего не можешь сделать. Постоянно спрашиваешь себя, на сколько еще хватит сил.

– Считаете ли вы, что заняты хорошим и полезным делом?

– Иногда. Но не всегда.

– Как вы считаете, стоит мне пойти в полицию?

– Считаю, что тебе стоит подождать с этим решением. Человек начинает по-настоящему понимать, что он хочет, не раньше чем лет в семнадцать-восемнадцать.

– Я хотел бы либо служить в полиции, либо строить дороги.

– Дороги?

– Мне кажется, это замечательная работа – облегчить людям дорогу.

Валландер кивнул. Мальчик был явно неглуп, хотя и не производил впечатления маленького старичка.

– У меня остался только один вопрос, – сказал Давид. – Бывает ли вам страшно?

– Еще как! И довольно часто.

– И что вы тогда делаете?

– Не знаю. Плохо сплю. Стараюсь думать о чем-нибудь другом.

Давид сунул свой листок в карман и покосился на пилотку. Валландер кивнул, и мальчик тут же натянул ее на голову. Валландер подвел его к зеркалу. Пилотка была велика и сползла на уши. Он проводил мальчика в приемную.

– Если будут еще вопросы, приходи, – сказал он на прощанье.

Он долго смотрел вслед удаляющейся под дождем маленькой фигурке, потом вернулся в кабинет и продолжил разбирать стол. Надо уезжать, подумал он. Прямо сейчас.

В дверях появилась Анн-Бритт.

– Я думала, ты на больничном, – сказала она.

– Так оно и есть.

– Как прошла встреча?

– Какая встреча? – не понял он.

– Не темни, Мартинссон мне все рассказал, – улыбнулась она.

– Умный мальчик. Я попытался ответить на его вопросы совершенно честно. Вопросы очень толковые, только, боюсь, папаша к ним руку приложил.

Он убрал со стола еще несколько папок. Теперь стол был пуст. Анн-Бритт села на стул для посетителей.

– У тебя есть время?

– Есть, но немного. Я уезжаю на несколько дней.

Она встала, закрыла дверь и снова села.

– Даже не знаю, почему я это тебе рассказываю, – сказала она. – Во всяком случае, очень прошу, чтобы пока этот разговор остался между нами.

Она хочет уйти из полиции, подумал Валландер. И правильно – кто это может выдержать.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Иногда нужно поделиться своими неурядицами. Хотя бы с одним человеком.

– Мне тоже.

– Я развожусь, – сказала она. – Мы долго обсуждали и наконец договорились. Если в таких вопросах вообще можно договориться, особенно когда у вас двое детей.

Валландер не особенно удивился. Он давно уже догадывался, что в семье у Анн-Бритт не все в порядке.

– Не знаю, что и сказать.

– А тебе ничего и не надо говорить. Я даже не хочу, чтобы ты что-нибудь говорил. Достаточно, что ты знаешь.

– Я сам через это прошел, – сказал он. – Сам разводился. Вернее сказать, со мной разводились. И я вполне могу предполагать, каким адом это может обернуться.

– Но ты же с этим справился!

– Я? Ничего подобного.

– Тогда, значит, умело скрываешь.

– Вот здесь ты права. Что-что, а это мне удается превосходно.

По окну сбегали струи дождя. Ветер заметно усилился. Они помолчали.

– И еще одна новость, – наконец сказала она. – Ларстам пишет книгу.

– Книгу?

– О том, как он убивал. Какие чувства при этом испытывал.

– Откуда ты знаешь, что он пишет книгу?

– В газете прочитала.

Валландер почувствовал, что начинает свирепеть.

– И кто ему за это платит?

– Одно книжное издательство. Сколько платят, разумеется, неизвестно. Но можно предположить, что немало. Внутренняя жизнь маньяка-убийцы – это будет хорошо продаваться.

Валландер яростно затряс головой:

– Тебя от этого не тошнит?

– Он разбогатеет, в отличие от нас с тобой.

– Мы живем во время, когда преступления становятся рентабельными. Так или иначе.

Она поднялась:

– Я просто хотела, чтобы ты знал. Больше ничего.

В дверях она обернулась:

– Счастливой поездки.

Валландер какое-то время сидел не шевелясь и думал о том, что она ему рассказала – о разводе, о книге убийцы. О своем раздражении и о повышенном кровяном давлении.

Он хотел как можно скорее завершить свои дела на работе, но сейчас просто сидел и думал, как будто ему некуда было спешить. События двухмесячной давности снова разворачивались в его памяти.

Им все же удалось взять Ларстама до того, как он совершил свое девятое убийство. Все, кто потом его допрашивал, ошеломленно говорили, что ожидали увидеть чудовище, а увидели вполне разумного, скромного, даже приветливого человека. Валландеру даже казалось иной раз, что более дружелюбного существа он никогда не встречал. Но Оке Ларстам и в самом деле был чудовищем, хотя и не таким, каких в часы досуга мастерил Стуре Бьорклунд и потом продавал режиссерам фильмов ужасов.

Он допрашивал его много часов, переходящих в дни и недели. Иногда ему казалось, что действия Ларстама непостижимы не только для окружающих, но и для него самого. Он искренне и вежливо отвечал на все вопросы, но у Валландера все больше и больше крепло ощущение, что до истинной причины они не докопаются никогда.

– Зачем вы их убили? – спрашивал Валландер. – Троих ребят в национальном парке? Ребят, только начинающих жить? Вы открывали их письма, вы шпионили за ними. Потом устроили засаду и расстреляли.

– А можно ли желать себе лучшего конца? Умереть, когда ты на вершине счастья?

– Так вы убили их в благотворительных целях?

– Думаю, да.

– Думаете? Вы должны не думать, а знать. Вы же все спланировали заранее.

– Можно планировать и не будучи на сто процентов уверенным.

– Вы уехали в Европу и посылали открытки. Вы спрятали машины, закопали трупы. Зачем?

– Я не хотел, чтобы их обнаружили.

– Зачем же тогда вы их потом выкопали?

– Я так хотел.

– Зачем?

– Не знаю. Чтобы быть замеченным… Не знаю.

– Вы взяли на себя труд поехать на Бернсё и убить Ису Эденгрен. Почему вы не могли оставить ее в покое? Она же ничем вам не грозила.

– Человек должен доводить задуманное до конца.

Иногда Валландер не выдерживал. Он выходил из комнаты для допросов и думал, что там, за дверью, сидит истинный монстр, почище, чем в любых страшилках, только в человеческом облике. С дружелюбной улыбкой и более чем разумным поведением. Но он все же каждый раз заставлял себя вернуться и продолжать допрос. Они говорили о молодоженах, за которыми он тоже шпионил. Он не мог позволить им жить, потому что они излучали совершенно непереносимое для него счастье.

Наконец он перешел к Сведбергу и услышал о долгой и запутанной любовной истории, разыгрывавшейся в тайне от остальных. О роковом треугольнике, о Бруре Сунделиусе, даже не догадывавшемся, что Сведберг изменяет ему с другим. Стрид якобы знал об их отношениях и угрожал разоблачить. Они говорили о том, в какой ужас пришел Сведберг, когда понял, что человек, с которым у него был десятилетний роман, что этот самый человек – преступник и убийца. Валландер спросил о телескопе, подложенном в сарай Бьорклунда, – это, как он и думал, оказался просто отвлекающий маневр.

И все равно, несмотря на часами продолжающиеся беседы, у Валландера было чувство, что он так и не получил ответа ни на один из своих вопросов. В словах Ларстама все время было что-то ускользающее, какая-то недоговоренность. Он всегда был приветлив и скромен, и даже просил извинения, если ему не удавалось вспомнить ту или иную деталь. Но где-то в душе его был тайник, куда Валландер проникнуть не мог. Не мог он и понять до конца отношений Ларстама со Сведбергом.

– Что же произошло тем утром?

– Каким утром?

– Тем утром, когда вы явились в квартиру Сведберга и расстреляли его из ружья, похищенного вами в Людвике, когда вы ездили к сестре?

– Я был вынужден его убить.

– Почему?

– Он меня обвинял. Он считал, что я причастен к исчезновению ребят.

– Они не исчезли. Они были убиты. Значит, он начал вас подозревать?

– Я же только что об этом сказал.

– А вы рассказали ему, что убили их?

– Нет. Но я рассказывал ему о своей мечте.

– Какой мечте?

– Чтобы люди прекратили смеяться.

– Почему они должны прекратить смеяться?

– Потому что рано или поздно счастье оборачивается своей противоположностью. Я хотел защитить их от этого. Это была мечта, и я поделился ею со Сведбергом.

– Что вам иногда хочется убить человека, если он счастлив?

– Да.

– И он на этом основании начал вас подозревать?

– Я заметил это за несколько дней.

– За несколько дней до чего?

– До того, как я его убил.

– И как вы это заметили?

– Он начал задавать вопросы. Словно бы он меня допрашивал. Я начал нервничать, а я терпеть не могу нервничать.

– И, чтобы не нервничать, вы явились к нему и расстреляли его в упор?

– Он сидел на стуле. Ружье я оставил в прихожей. Я сначала хотел только попросить его перестать меня нервировать своими вопросами, а он продолжал. Я тогда сходил за ружьем и застрелил его.

Валландер долго молчал, пытаясь представить себе Сведберга в последние минуты его жизни. Успел ли он что-то понять? Или все произошло слишком быстро?

– Это, должно быть, нелегко, – сказал он наконец. – Убить человека, которого ты любишь.

Ларстам не ответил. Лицо его ничего не выражало. Он продолжал молчать и когда Валландер повторил свой вопрос.

Потом Валландер колоссальным усилием воли заставил себя продолжить допрос. Когда они обыскали Ларстама после ареста, они нашли маленький фотоаппарат. На проявленной пленке было всего два кадра: один сделан в национальном парке сразу после убийства молодых людей, а второй на Бернсё. На снимке была скорчившаяся среди папоротников Иса Эденгрен.

Валландер выложил перед ним фотографии:

– Зачем вы фотографировали их?

– На память.

– Что вы хотели запомнить?

– Как это было.

– Вы имеете в виду, вы хотели запомнить, что вы испытывали, только что хладнокровно убив несколько ни в чем не повинных ребят?

– Нет, не совсем. Скорее я хотел напомнить себе, что в действительности сделал то, что наметил.

Валландер не мог больше про это спрашивать. Его так тошнило, что он отодвинул снимки. Он просто не в состоянии выспрашивать дальше. Может быть, позже.

Вместо этого он перешел к событиям последней ночи, когда Ларстам подстерегал его в квартире на Мариагатан.

– Почему вы выбрали меня вашей следующей жертвой?

– А у меня никого другого не было.

– Как это понять?

– Я вначале предполагал выждать. Может быть, год или больше. А потом у меня появилась потребность продолжать. Все шло так хорошо.

– Но почему именно я? Я не так уж счастлив. К тому же смеюсь я очень редко.

– У вас есть работа, которая вам нравится. К тому же на снимке в газете вы улыбаетесь.

– Но я не переодевался и не наряжался, для вас же это было важно.

Ответ огорошил Валландера.

– Я собирался это сделать.

– Сделать – что? – вытаращил он глаза на Ларстама.

– Вас переодеть. Я хотел надеть на вас мой парик и попробовать загримировать так, чтобы вы стали похожим на Луизу. Она мне уже была не нужна, так что я решил дать ей умереть. Я решил воскреснуть в образе другой женщины.

Ларстам смотрел ему прямо в глаза. И Валландер тоже смотрел ему в глаза. Много раз он спрашивал себя, что ему удалось прочитать во взгляде Ларстама.

Он не мог ответить на этот вопрос. Но он не мог и забыть этот взгляд.

Наконец, спрашивать стало больше не о чем. У Валландера сложился образ человека, никогда и нигде не востребованного и от этого сошедшего с ума. И безумие его вылилось в потребность в убийстве, которую он под конец уже не в состоянии был контролировать. Судебно-психиатрическая экспертиза дополнительно прояснила картину – заброшенный, униженный ребенок, не получивший в детстве никаких социальных навыков, ничему не научившийся – разве что прятаться и ускользать от наказания. Увольнение из инженерного бюро оказалось непосильным для его и без того подорванной в детстве психики. Он сломался. У него возникло представление, что смеющиеся люди олицетворяют собой все зло мира.

Валландер подумал тогда, что во всем этом есть и еще одна пугающая сторона. Он думал о тяжелой туче, нависшей над страной. Все больше невостребованных людей оказываются выброшенными за пределы достойной жизни, на задворки общества. И оттуда они смотрят на тех, кто оказался по другую сторону барьера, на тех, кто может позволить себе радоваться жизни. Пока смотрят… А дальше?

Он вспомнил об одном неоконченном разговоре с Анн-Бритт Хёглунд. Они говорили, что общество меняется так быстро, что с этим уже невозможно справиться. Иррациональное и бессмысленное насилие становится будничным явлением. Они не успевают, отстают, они всегда на шаг сзади. И правовое общество, которым они всегда так гордились, в какой-то степени уже перестало существовать. Первый раз в жизни Валландер задал себе вопрос – что будет, если в стране рухнет гражданское общество в том смысле, в каком он привык его понимать. А трещин и раковин уже достаточно, чтобы это могло случиться в любой момент. Собственно говоря, далеко ли отсюда Босния, подумал он тогда. Может быть, куда ближе, чем нам кажется. Он все время думал об этом, пока допрашивал Ларстама. Может быть, психика этого человека не настолько непостижима, как кажется. Он показал нам, что может с нами произойти, когда внутренний кризис вырвется наружу.

Все было кончено. Валландер поставил точку в последнем протоколе, Оке Ларстама увезли.

Через несколько дней после этого покончила жизнь самоубийством Ева Хильстрём. Когда Анн-Бритт рассказала ему об этом, он не сказал ни слова, пошел домой, купив по пути бутылку виски, и напился до потери сознания.

Но он никогда потом об этом не говорил. Никогда не делился тем, что он пережил в этот день. Оке Ларстам все-таки настиг свою девятую и последнюю жертву. Ею стала Ева Хильстрём.

Валландер взял свою куртку, поднялся и вышел. Чемодан уже лежал в багажнике. Мобильный телефон он взял с собой, но, садясь в машину, выключил его и положил на заднее сиденье.

Он выехал из Истада в десять минут одиннадцатого. Путь его лежал на Кристианстад, а затем на Кальмар.

В два часа дня он свернул в придорожное кафе под Вестервиком. Он знал, что такие кафе зимой обычно закрывают, но все-таки надеялся, что она окажется там. За последние два месяца он несколько раз собирался ей позвонить, но так и не решился. Никак не мог придумать, что же он, собственно, от нее хочет. Он вышел из машины. Дождь и ветер сопровождали его всю дорогу из Сконе. К асфальту прилипли мокрые листья. Все было заперто и заколочено. Он обошел дом, подошел к двери в той комнатке, где он спал по дороге с Бернсё. Хотя после этого прошло всего несколько месяцев, у него все время было чувство, что это было так давно, что, может, даже и вовсе никогда не было. Или возможно, и было, но настолько размыто временем, что деталей уже не вспомнить.

Огорченный, он постоял у заколоченного кафе, вернулся к машине и вставил ключ в замок зажигания. Он так и не знал до сих пор, правильно ли он делает, что едет туда.

Он остановился в Вальдемарсвике и купил бутылку виски.

Зашел в кондитерскую, выпил кофе и съел пару бутербродов, предупредив, чтобы не клали маргарин. На извилистую дорогу на Грют и Фюрудден он выехал уже в темноте.

В начале сентября ему неожиданно позвонил Леннарт Вестин. К тому времени дознание уже было закончено и материалы переданы Турнбергу. Был обычный рабочий день, Валландер как раз допрашивал молодого парня, избившего своего отца. Это был какой-то долгий и унылый разговор, причем Валландер никак не мог понять, что же там на самом деле произошло. Наконец он сдался и попросил Ханссона заменить его. Закрыл за собой дверь и пошел к себе. И тут позвонил Вестин. Спросил, не хочет ли Валландер его навестить. Валландер уже забыл, что Вестин и раньше предлагал ему приехать. Он хотел отказаться, но почему-то поблагодарил и сказал, что приедет, хотя был уверен, что из этого ничего на выйдет. Но все же они на всякий случай договорились на конец октября. После этого Вестин звонил еще пару раз – напоминал. И вот он собрался и поехал.

Они договорились, что Валландер подъедет на Фюрудден к шести часам. Вестин должен был за ним подъехать. Он собирался погостить у Вестина до воскресенья.

Валландер в глубине души был благодарен Вестину за его предложение, хотя и немного смущен. Ему никогда или почти никогда в жизни не приходилось близко общаться с малознакомыми людьми. К тому же осень выдалась тяжелой, как никогда. Он все время думал о своем здоровье боялся, что его может хватить удар, и увещевания доктора Йоранссона его нимало не успокаивали. Казалось бы, все шло неплохо – уровень сахара в крови снизился, он похудел, стал более или менее соблюдать диету. Но все равно у него часто возникало чувство, что все это уже поздно. Иногда находило дурное настроение, когда ему казалось, что он уже зажился на свете – при том что ему не было еще и пятидесяти. В любую минуту сыграет горн – и все кончено.

Он свернул на стоянку в гавань. Дул сильный ветер, в стекла машины летели капли дождя. Он поставил машину на том же самом месте, что и тогда. Выключил мотор и прислушался к шуму прибоя. Время приближалось к шести. Наконец, он увидел в море белый топовый огонь, чуть позже – и бортовые, красный и зеленый. Это был Вестин.

Он вышел из машины, взял чемодан и пошел к причалу.

Вестин вышел из рубки, и Валландер сразу вспомнил его приветливую улыбку.

– Добро пожаловать, – закричал он, сложив руки рупором. – Жена уже ужин приготовила!

Он принял у Валландера чемодан. Валландер неуклюже вскарабкался на катер. На ветру он сразу замерз. Явственно холодало.

– Приехал все-таки, – добродушно проворчал Вестин, когда они уселись в рубке.

И в эту секунду Валландер удивился – чего он боялся? Ему вдруг стало очень хорошо на этом уходящем во тьму катере.

Вестин заложил крутой поворот, и Валландер чуть не упал. Когда они вышли из гавани, стало сильно качать. Катер с глухими стонами проваливался между волнами.

– Вы не боитесь моря? – спросил Вестин.

Насмешки в его голосе не было.

– Конечно боюсь, – честно сказал он.

Вестин прибавил обороты. Валландер почувствовал такое блаженство, что даже сам удивился.

Никто не знает, где он. Никто не будет ему звонить. Первый раз за очень долгий срок он ощутил покой.

На следующее утро он проснулся в шесть часов. Побаливала голова – накануне они хорошо приняли. Валландер чувствовал себя у Вестина совершенно как дома. Двое детей, приветливых и немного застенчивых, жена Вестина, которая сразу приняла Валландера как старого друга. Рыбный ужин, кофе, виски. Дети вскоре ушли спать, за ними последовала жена. А они долго еще сидели за столом, пока в бутылке почти ничего не осталось. Время от времени Валландер выходил во двор облегчиться. Дождь прекратился, но, как он заметил еще на пристани, похолодало. По-прежнему дул ледяной ветер, но Вестин сказал, что к утру должно стихнуть.

Ему постелили на зимней веранде. Они разошлись в два часа. Он долго лежал, вслушиваясь в завывания ветра. Ему ни разу не вспомнился ни Ларстам, ни его сотрудники. Даже родной Истад он не вспоминал.

Хотя он проспал всего часа четыре, но чувствовал себя совершенно выспавшимся. Вставать не хотелось. Он лежал и таращился в темноту. В семь он встал, оделся и вышел во двор. Вестин оказался прав: было совершенно тихо, но термометр за окном в кухне показывал ноль. Небо было затянуто тяжелыми низкими облаками. Он спустился по тропинке к морю. Пахло свежестью и водорослями. Он поднялся на утес и посмотрел на море. Катер Вестина стоял в небольшом заливе, защищенном как от северного, так и от южного ветра. Над горизонтом медленно разгоралась светлая полоска. Начинало светать. Он услышал шаги – по тропинке шел Вестин.

– Спасибо за вчерашний вечер, – сказал Валландер. – Мне давно не было так хорошо.

– Я слышал, как ты встал, – улыбнулся Вестин. – Ничего не имеешь против небольшой морской прогулки? Я хотел кое-что тебе показать.

– Что?

– Один островок в дальних шхерах.

В руке у Вестина был пластиковый пакет.

– Кофе я захватил, – сказал он. – Жаль, виски больше нет.

Они пошли к катеру. Светлело очень быстро. Свинцовая вода была подернута легкой рябью. Вестин включил реверс, развернулся и направил катер в открытое море. Острова попадались все реже, и они были уже не такими зелеными. Просто торчащие из воды угрюмые утесы, покрытые птичьим пометом. Вестин показал на одинокий остров и заложил поворот. Катер миновал отмель с мягко перекатывающимися по ней волнами. Вестин подошел к острову с юга.

– Тебе придется спрыгнуть, – сказал Вестин. – Тут к берегу не подойдешь. Я пока лягу в дрейф. Ты допрыгнешь?

– Если свалюсь, придется меня вытаскивать.

– Если пойдешь на запад, увидишь развалины. Собственно, даже не развалины. Только фундамент. Раньше здесь жили люди. Как им это удавалось, для меня до сих пор загадка. Мои предки. Молодая пара, они жили здесь в конце восемнадцатого века. Как-то в октябре, вот как сейчас, внезапно начался шторм. А у них стояли сети, надо было их спасать. Лодка перевернулась, и оба погибли. Утонули. А у них были маленькие дети. Одного взяли на воспитание родители тетки. Его звали Ларс Ульсон. Один из его внуков сменил фамилию на Вестин. Так что я его прямой потомок.

Он разлил кофе и продолжил:

– Тебе стоит туда сходить. По-моему, Швеция начинается именно здесь. И кончается. Смотря откуда смотреть.

Они выпили кофе. Катер слегка покачивало на пологих волнах. Потом Вестин осторожно подвел катер носом к выступающей скале, и Валландер прыгнул. Ему повезло – он даже не поскользнулся на мокром камне. Катер сразу отошел назад. Вестин вышел из рубки.

– Можешь не торопиться, – крикнул он. – Я подожду.

Прибрежные скалы местами густо поросли лиловым вереском, кое-где во впадинах между утесами виднелся густой ольшаник, но в основном – голый камень. В расщелине лежал птичий череп. Он шел на запад, иногда скользя на мокром граните, когда мох проседал под его тяжестью. За одним из густых ольшаников он увидел небольшой залив. Огляделся. Вот они, эти развалины, о которых говорил Вестин. Катера отсюда не было видно. Стояла тишина, если не считать чуть слышного бормотания прибоя. Он тут совсем один. И в то же время в центре невидимого круга. В том месте, откуда, чем дольше смотришь, видно все дальше.

Здесь и начинается Швеция, подумал Валландер. Вестин был совершенно прав. Начинается и кончается. Остров, все поднимающийся и поднимающийся из моря, медленно и незаметно. Шведские скалы.

У него захватило дух, непонятно отчего. Он попытался представить, как здесь жили люди. На краю земли, на одиноком острове, в ветхом деревянном доме, в бедности и лишениях.

Здесь начинается Швеция, и здесь она кончается. Он действительно находился в центре чего-то, чему сам не мог придумать названия. Если историю представить себе в виде ландшафта, то отсюда он мог, поворачиваясь во все стороны, видеть ее целиком.

Чуть к северу от развалин хижины поднимался утес, очевидно самый высокий на острове Он нашел глазами самый пологий склон и полез наверх. Несколько раз он скользил, порвал штанину, но в конце концов все же забрался на самый верх. Катер, качавшийся в заливе, отсюда казался совсем маленьким. Он огляделся. Открытое море, с севера и востока – рифы и отмели. На юге и западе все теснее и теснее толпились острова… Одинокие морские птицы то взмывали, то скользили вниз на воздушных потоках. И ни суденышка, ни паруса – яхты в преддверии холодов уже перекочевали на зимние стоянки. Пустой фарватер, бакены словно статуи в закрытом на зиму музее.

Валландер чувствовал себя словно внутри высокой дозорной башни. Идеальное место, чтобы принять решение. Остров и море – отступать некуда.

Скоро ему стукнет пятьдесят. Большая часть жизни прожита. Вернуться назад и начать все сначала невозможно. Несколько лет назад он еще колебался – может, уйти из полиции, выбрать другую профессию? Служба безопасности на крупном предприятии, к примеру. Он даже стал вырезать объявления, уже почти решился, а потом их все изорвал. Теперь он твердо знал, что от себя не уйдешь. Он полицейский, и он останется полицейским. Он никогда не уедет из Истада. Еще как минимум десять лет он будет сидеть в своем кабинете. Потом закроет за собой дверь, уйдет на пенсию, а что будет дальше – этого ему знать не дано.

Выдержит ли он эти десять лет? Он посмотрел на море и прищурился, словно бы ожидая услышать ответ на свой вопрос. Но море молчало, медленно катя к берегу пологие волны.

Он подумал, что будет все труднее. Все больше народу выброшено на обочину жизни, все больше молодых людей вступают в жизнь с чувством своей полной ненужности.

И еще он подумал, что профессия полицейского означает только одно – сопротивление. Несмотря ни на что, пытаться противостоять всем этим силам распада.

Впрочем, это лишь часть ответа. И не факт, что правильного. Шведским политикам в основном пока еще можно доверять, профсоюзы не управляются мафией. Предприниматели пока не ходят с пистолетами в кармане, не нанимают телохранителей, забастовщиков не избивают дубинками. Но трещина, проходящая через все общество, делается все глубже. Это напоминает дрейф материков – процесс протекает настолько медленно, что никто его и не замечает, пока не разражается гибельное землетрясение. Но трещина есть, и о ней нельзя забывать. Население страны вновь разделилось, по новому признаку – на тех, кто нужен, и тех, кто не нужен. Быть полицейским при таком раскладе сил означает все время делать свой выбор – и всякий раз все более тяжкий. Им надо продолжать наводить порядок на поверхности, при том что гниль-то в глубине, в самых основах общества.

Будет еще тяжелее. Он с ужасом думал об оставшихся ему годах службы.

Он нашел глазами катер.

Наверное, пора идти. Вестин сказал, что он может не торопиться, но он и так здесь уже довольно долго.

Но что-то его удерживало. Чувство, что он находится в невидимой дозорной башне». Что он – в центре самого себя.

Он побыл бы здесь еще, но не хотелось испытывать терпение Вестина. Он начал осторожно спускаться со скалы.

Возвращаясь, задержался у развалин хижины. Камни фундамента кое-где откатились в стороны, словно медленно расползались обратно, к тем местам, откуда их когда-то взяли.

Выйдя на берег, он подобрал осколок камня и сунул в карман – на память. И пошел к тому мысу, откуда начал свою прогулку.

Вестин заметил его, завел мотор, и катер медленно двинулся к утесам.

Едва Валландер поднялся на борт, как пошел снег. Сначала сыпалась редкая крупа, а потом начался настоящий снегопад.

Непогода налетела с северо-востока и всей своей силой обрушилась на шхеры – передний край суши. Температура воздуха упала ниже нуля.

Осень закончилась. Наступала зима.

Катер развернулся. Валландер стоял на палубе, глядя, как остров медленно исчезает в густой пелене снегопада.

На следующий день, 27 октября, он уехал в Истад.

Снегопад прекратился.

В Сконе все еще была осень.

Послесловие

Автор позволил себе определенную свободу: все, что описано в этом романе, могло случиться именно так. Но могло и по-другому.

Так я писал в послесловии к своему роману «Пятая женщина».

Эти слова стоит повторить. Ибо они справедливы и для этой книги.

Я пользовался своей авторской свободой довольно широко. В первую очередь – в том, что касается устройства почтовой службы в части сортировки и доставки писем: В этой связи я просто обязан подчеркнуть, что мои личные отношения с почтальонами всегда были превосходными и ни один персонаж этой книги не имеет прообраза в реальной жизни.

Я дал себе свободу передвигать дороги, удлинять их и укорачивать. Национальный парк я тоже переделал, причем так, что если следовать моим описаниям, в нем можно заблудиться. Некоторые бетономешалки в романе, возможно, производят больше шума, чем реальные. К тому же я создал без спроса некое общество и пригласил его членов на праздничный ужин. Есть и другие вольности. Но в этой истории самое главное – ее идея.

Так что самая большая моя вольность – что я позволил себе написать этот роман.

Стенхейдан, 1 апреля 1997 года

Хеннинг Манкелль

Загрузка...