На школьном дворе

Глава 8

Солнце уже совсем закатилось, но полная темнота так и не наступила, ведь приближалось лето. Директор мог видеть лица всех заговорщиков, сидевших по обе стороны от него. Кто-то попытался улыбнуться, кто-то переглядывался друг с другом, но лица у всех были напряженными. Когда Томка закончила давать свои показания, кто-то закашлялся, а еще кто-то шепнул ему:

— Да тише ты!

— Спасибо, Зырянова, садись, — сказал Данила Акимович. — Вызывается свидетельница Раиса Петровна Борисова.

На этот раз никто не улыбнулся, когда директор назвал учительницу «свидетельницей». Молоденькая учительница встала.

— Скажите, Раиса Петровна, что вы делали в классе после того, как все оттуда ушли?

Раиса Петровна ждала этого вопроса, поэтому отвечала твердо, без малейшей запинки.

— Сначала я убрала в портфель тетради, — сказала она и на секунду умолкла, чтобы директор задал ей следующий, заранее известный ей вопрос. Он тут же последовал:

— Потом?

— Затем присела на минутку и стала думать, почему Мокеевой бросают какие-то записки. И еще о том, почему Мокеева вчера эти записки читала и рвала, а сегодня даже не поднимала.

— И в тот момент, когда вы думали, в класс заглянула Зырянова?

— Кто-то заглянул, но я не обратила внимания кто.

— А когда Зырянова ушла, что вы делали?

— Я собрала эти записки... — Тут учительница немного запнулась. — Я, конечно, понимаю, что чужую переписку читать... — Раиса Петровна опять умолкла, но ей пришел на помощь Федор Болиславович.

— Да какая же тут переписка, если одни кидают записки, а она их читать не желает.

Раиса Петровна благодарно кивнула.

— Вот именно! Я так и подумала. И прочитала эти записки.

— А потом? — спросил в мертвой тишине директор, и в его голосе появилась несвойственная ему жесткость.

И в тон директору звонко и жестко отчеканила Раиса Петровна:

— А потом, Данила Акимович, вы сами знаете: я пришла к вам и показала вам эти записки.

Учительница замолчала. Молчали Данила Акимович с Федором Болиславовичем, молчали и все остальные. Луиза сидела, закусив нижнюю губу, и было видно, как, стекая рядом с ее носом, поблескивая в сумерках, капают редкие, но крупные слезы.

— Я могу быть свободна? — спросила наконец учительница.

— Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов.

Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу «свидетельницей», ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.

— Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел записки?

— Вы спросили, кто эти записки написал, — твердо и громко ответила Раиса Петровна.

— А вы что ответили?

— Я сказала, что заметила только восьмерых... кто бросал записки. Остальных не заметила.

— А я что сказал?

— А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.

— Спасибо, свидетельница! Вы свободны.

Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.

— Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?

Подняли руки все восемь «писак», но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.

— Так о чем же меня спросил Иннокентьев?

— Он спросил, откуда вы узнали, кто какую записку написал.

— По-яс-ня-ю, — сказал Данила Акимович раздельно и громко. — Кто какую записку написал, я узнавал по лицам, по тому, как ведут себя эти... авторы. Морозова тут же разревелась, когда увидела свою записку, Цветов стал моргать слишком уж часто, Оганесян принялся нос тереть да глаза прятать, и так далее, и тому подобное. Только Иванова да Зырянову не удалось мне раскусить: уж больно хорошо собой владеют. Как говорится, ни один мускул не дрогнул у них на лице.

Польщенный Иванов улыбнулся и оглянулся на Томку. Та хихикнула и потерла ладошки. А Данила Акимович продолжал:

— Скажи, свидетель, что я ответил, когда Иннокентьев спросил меня, почему я так ловко угадываю?

Лицо Иванова сразу стало серьезным. Теперь он понял, к чему клонит директор, и покосился на опущенную голову Луизы.

— Вы ответили, что у вас разведка хорошая, — проговорил он глухо.

— Правильно! Так я и ответил. А теперь еще один вопрос: что вы все подумали, когда я сказал, что у меня разведка хорошая? Что вы подразумевали под этой самой разведкой?

— Вернее будет не «что», а «кого», — поправил директора Федор Болиславович.

— Да, вот именно, кого? Кого вы подозревали, что он принес все эти записки и еще указал, кто какую из них написал?

Упитанная физиономия Иванова вдруг сделалась какой-то несчастной. Он явно понимал, что должен по совести ответить, но собраться с силами не мог.

И тут ему помогла сама Мокеева. Она уронила дубинку и сумку с меховой шапкой и зарыдала так, что затряслась и голова ее, и плечи, и вся спина.

Луиза сидела самой крайней, рядом с учительницей. Раиса Петровна утешала ее, поглаживая по голове, по трясущейся спине. Нюша Морозова сорвалась со своего места, села с другого бока Мокеевой и обняла ее за плечи.

— Луиз!.. Ну, Лиза, Лизынька, ну не надо!.. Лизынька, ну перестань! Лиза!.. Ну, Луиз!.. — Глаза у Нюшки Морозовой всегда были на мокром месте. Прошло несколько секунд, и она, склонив голову вровень с головой Мокеевой, завыла тоненьким голоском.

К Луизе подбежала Томка Зырянова и присела перед ней на корточки, стараясь пальцами поднять Луизин подбородок.

— Луиза, ну ты чего?! Луиза, я завтра обратно к тебе пересяду. Луиза, ну ты слышишь или что?..

Среди заговорщиков началось движение. Практичный Иванов топтался на месте, поворачиваясь в разные стороны, и говорил неизвестно кому:

— Истерика у нее. Воды бы надо или капель каких...

Никто его не слушал. Многие поднялись со своих мест. Оганесян стал позади Зыряновой, слегка согнувшись и прижав руку к сердцу.

— Мокеева, слушай! — кричал он. — Мокеева, тут, конечно, ошибка вышла, мы это... мы извиняемся перед тобой. Ребята, ведь правда, мы извиняемся?

— Ага!

— Ошибка вышла!

— Извиняемся!

Поняв, что все признают ее невинно пострадавшей, Мокеева прониклась такой жалостью к себе, что зарыдала еще сильней, а Нюша завыла вдвое громче, а остальные стали еще громче кричать, что тут ошибка вышла и что все извиняются.

Директор решил прекратить этот концерт. Он встал и сказал очень громко и властно:

— Луиза Мокеева!

Луиза тотчас умолкла и обратила к директору мокрое лицо.

— Перестань! — так же властно сказал Данила Акимович. — Расследование еще не окончено, а ты мешаешь.

Луиза протерла ладонями глаза и щеки, подняла с земли сумку и даже попыталась улыбнуться. Перестала выть Морозова, умолкли и все остальные, возвращаясь на свои места. Данила Акимович продолжал говорить стоя:

— Итак, расследованием установлено, что некоторые лица (он перечислил фамилии заговорщиков) решили учинить расправу над Мокеевой без суда и следствия, не собрав никаких доказательств ее вины. А посему указанные лица являются теперь уже не свидетелями, а подсудимыми, вина которых полностью доказана. За попытку учинить самосуд они приговариваются к пятнадцати розгам по мягкому месту каждый. Причем розгами будет служить крапива.

— Во! — тихо сказал кто-то.

— Хи-хи! — отозвался другой.

Но нашлись и такие, которые переглянулись довольно озабоченно: мол, кто его знает, а вдруг он всерьез! Поэтому Данила Акимович поспешил добавить, что приговор условный, что исполнение его откладывается впредь до совершения осужденными нового преступления.

Начался веселый галдеж. Кто-то заявил, что не боится порки, и требовал, чтобы приговор исполнили немедленно, кто-то кричал, что ожоги крапивой очень полезны для организма, кто-то спрашивал, какое бы новое преступление ему тут же совершить. Луиза улыбалась, хотя и вытирала еще глаза, улыбалась учительница, улыбался и директор, поглядывая на своего друга, как бы спрашивая его: «Ну, кто из нас оказался прав?» А завхоз поднялся и, положив директору руку на плечо, пробубнил ему в ухо;

— Данила Акимович, про Хмелева что-нибудь скажи.

Директор взглянул на Леньку и увидел, что это единственный человек, который не принимает участия в общем веселье: сидит насупившись, плотно сжав губы.

Директор молча поднял руку, но этого не заметили и гомон продолжался.

— Ти-хо! — крикнул Федор Болиславович. — А ну, все по местам!

Все оглянулись, увидев директора с поднятой рукой, и через несколько секунд воцарились порядок и тишина.

— Теперь нам надо рассмотреть дело Леонида Хмелева, — Директор нарочно сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на улице негромко разговаривают прохожие.

— Вот так, значит, — пробасил в тишине Федор Болиславович, и опять наступило долгое молчание. Наконец директор негромко заговорил:

— Ну, вот он, Хмелев, перед вами. Вы ведь ему пригрозили: если донесешь о нашем заговоре — тебе еще хуже будет, чем Мокеевой. А он взял да и донес. Так вы как его будете: крапивой или просто так, кулаками?

Опять несколько секунд длилось молчание.

— Да ну-у, Данила Акимович! — с обидой в голосе протянул Иннокентьев: мол, что вы нас за дураков принимаете.

— Но он же ябеда, по-вашему, доносчик. Может, вы нас стесняетесь? Может, взрослым уйти?

— Да ну-у! — также обиженно протянула Зырянова.

И тут Федор Болиславович счел нужным вмешаться:

— Однако хватит, Данила Акимович. Люди сами понимают, что к чему.

— Правильно, хватит, — согласился директор. — Итак, дорогие граждане, собрание считаю закрытым. До свидания и спокойной вам ночи!

— До свидания! Спокойной ночи! До свидания! — облегченно и радостно кричали заговорщики, а Гришка Иннокентьев подбежал к Леньке.

— Данила Акимович, глядите, как я сейчас Хмелева бить буду!

Эту забаву подхватили другие мальчишки.

— Ну, Хмель, держись!

— Ну, Хмель, сейчас тебе будет!

И мальчишки принялись тузить Хмелева, чуть касаясь его кулаками, а тот отбивался от них, улыбаясь, как видно, даже забыв о своей больной ноге.

— А я защищать его буду, — закричала Томка Зырянова, — потому что он благородство проявил!

— И я защищать, и я защищать! — подхватила Луиза.

— И я защищать! — запищала Нюша Морозова. Все три девочки ввязались в потасовку и стали награждать мальчишек уже довольно увесистыми тумаками.

Так, веселой возней, закончилась операция «Капроновый чулок».

Наступили летние каникулы, но в школе было по-прежнему оживленно. Данила Акимович производил ремонт, как он выражался «хозяйственным способом», то есть он вместе с Федором Болиславовичем ремонтировал и красил крышу, а старшие ребята чинили парты, красили оконные рамы... Не пусто было и в школьном дворе. Там прямо на земле были разостланы старенькие палатки, на них сидели девочки-старшеклассницы и ставили заплаты на другие палатки. Параллельно с ремонтом школы шла подготовка к походу, который должен был состояться через месяц.

Дело в том, что Данила Акимович был страстным краеведом. Заболел он этой «болезнью», когда был еще лишь учителем географии, а когда стал директором, он заразил и своего друга Федора Болиславовича.

Маленький городок Иленск был столицей таежного района, простиравшегося километров на четыреста в длину и ширину. Когда-то в зимнюю пору сюда съезжались старатели с отдаленных приисков, чтобы отдохнуть и прокутить добытые тяжелым трудом деньги. А с тридцатых годов сюда стали все чаще наведываться люди иного сорта. Иленский район был «белым пятном» на геологической карте страны. И вот сюда каждое лето стали приезжать партии геологов-разведчиков. Они-то и увлекли Данилу Акимовича поисками полезных ископаемых. Побывав раза два во время отпуска в Сочи и в Ялте, он нашел, что лучше проводить время в путешествиях по таежным речкам, собирая образцы геологических пород. Позднее, став директором, он начал проводить походы со старшими ребятами, и тут к занятиям геологией прибавились другие занятия, о которых я вам потом расскажу.

Когда директор школы и учитель труда спускались с крыши, чтобы передохнуть на ступеньках «летнего клуба», их тут же облепляли ребята.

После операции «Капроновый чулок» Луиза Мокеева так полюбила директора, что, сев рядом с Бурундуком, не стеснялась брать его под руку и даже склонять золотоволосую голову к нему на плечо, надменно поглядывая на окружающих. Ленька вел себя гораздо скромнее.

Но на душе у каждого из них было грустно. Они ничего не понимали в том, о чем говорили старшие ребята с двумя педагогами: о каких-то «обнажениях», «шурфах», «шлихах» и тому подобном.

Перед крыльцом вместе с остальной малышней вертелась маленькая худенькая девочка с круглой головой на тонкой шее и короткой светлой челкой на лбу. Это была десятилетняя Альбина — дочь заведующего отделом народного образования Ивана Карповича Лыкова. Ее отец тоже решил провести свой отпуск в походе с ребятами. Геология его не интересовала, но врачи запретили ему ездить на южные курорты, да и сам он давно хотел половить рыбу в чистых водах здешних рек, посидеть вечерком у костра перед палаткой.

Альбина прыгала перед крыльцом на одной ножке и пропускала мимо ушей всякие там «отложения» да «обнажения». Они ее нисколько не интересовали.