На склоне пологой тьмы

Со звонницы небесной соловей

Рулады рассыпает дивным горлом.

Над свежей нежной зеленью полей

Пространство полог мартовский простёрло.

Бежит, звенит, трепещет первый звук

Бессонницы земли, любовной песни.

Окончен путь печалей и разлук,

Пичуга свищет: «Оживи, воскресни,

Раскрой свои объятья новизне,

Пусти в себя тепло, зачни цветенье…»

И так спокойно, сладко стало мне,

И так легко до головокруженья!

А солнца луч разрезал облака

И ровным светом опоясал горы,

И заискрилась вечности река,

Заполонив весенние просторы…

Бесчувственно луна глядит не спящим оком.

Ей нечего сказать, она полна собой.

А в сердце снова лёд, а в сердце одиноком

Звучат слова любви не в лад и вразнобой.

Нам не понять себя и, как понять друг друга,

Когда вся наша жизнь – сиюминутность сна?

Ведь я тебе никто, – не лада, не подруга,

А без любви, увы, мне эта даль тесна.

Мне без любви луна – пустое наважденье,

Знакомый белый круг и больше ничего…

А сердце рвёт печаль, в нём смертное томленье,

Рассудочность судьбы – не будущность его.

Припал к груди твой зов, пустая бездна ночи,

Стеклянный звон проник в мой воспалённый ум…

Воспринимаю явь сегодня я не очень,

И все её слова – лишь отдалённый шум.

Но, где искать молву, наполненную смыслом?

Лишь смерть всегда права, она одна права…

А Млечная дуга искристым коромыслом

Раскинулась в тиши, как над бездоньем рва.

И здесь, на дне веков, в колодце невозврата,

Где на исход любви молитвы не прочтут,

Я, одичав от чувств, что для тебя не святы,

Освобожусь сама от этих страшных пут.

И буду чуть жива, но выстою, я знаю.

Мы не равны с тобой, и в этом вся беда.

Но я тебя своей судьбой благословляю,

Хоть не постичь её мужчине никогда!

Сомкнулось веко прожитого дня,

Глухая ночь беззвёздна и безлунна.

Поёт в печи голодный бог огня,

Трещат поленья жарко и бездумно.

Витают сны в избе под потолком,

Прозрачных крыльев их прохладны взмахи.

И каждый сон подвязан узелком

К моей старинной вышитой рубахе.

А главный сон, от мыслей распалясь,

Горячечных идей бредово-полон,

Как тьмы бездонной первобытный князь,

Стоит в дверях в хламиде долгополой…

Одни и те же сны из года в год

По заведённой памятью шарманке…

Но ночь кладёт очельем тонкий лёд

На лоб, врачуя бед моих проранки,

И гаснут сны в предутренней тиши,

Как наважденье прожитого века.

Моя душа на новый круг спешит,

И день грядущий отворяет веко.

Закончена история, финита.

Не знаю, день на улице, иль ночь.

Сказать банально, – сердце вновь разбито,

Сказать по чести – выдержать невмочь.

И что с того, не рухнуло же небо,

И солнце долу не пустилось вскачь…

Ты никому не будешь на потребу?

Так что же, сердце, выдюжи, не плачь!

Молчи, с тобой бывало и похуже, —

Забудь, не стоит, это не любовь.

Давай затянем узелок потуже,

Запястье стерпит, пропуская кровь.

Сердца поэтов одиноки всюду.

Какая новость! Это ли конфуз?

Давай-ка сердце, сбавим амплитуду,

И бросим в воду чувств ненужных груз.

Ничто не вечно, ты не виновато,

Что вдруг забилось, годам вопреки…

Сердца бывают из камней, из ваты,

А ты – живое, из твоей строки

Опять закаплет боль… но не смертельно.

Переживёшь науку из наук.

А над тобой судья – твой крест нательный,

Как символ веры, боли и разлук.

Пусть плачет тот, кому ты не досталось,

Седое время всех возьмёт в полон!

Оно вполне уместно отыгралось

Над той, что жизни ринулась вдогон.

Тайный знак невозвратной любви,

Исступление, как искупление.

Ты порви мои письма, порви,

Всё на свете подвержено тлению.

Даже чувств умирает восторг,

А погост на душе только ширится…

Все слова – лишь мучительный вздор.

Я же вижу, пусть я – не провидица.

Колебаний твоих маета

Непонятна, но разве безделица,

Что в душе у тебя пустота,

А любовь моя – надвое делится?

Нежность горло сдавила кольцом,

Разум сердце наполнил отчаяньем…

Нет, ты не был со мной подлецом, —

Ты сгубил мою душу молчанием.

Уходи, мне не надо тепла,

Что похоже на милость нездешнюю.

Я тебя не звала, не ждала,

Хоть сама я – земная и грешная.

Уходи. Не терзай, не тревожь,

Ни к чему тебе совестью мучиться.

Только в теле досадная дрожь…

Кто за разум безумный поручится?

Припев:

Зачем мне этот дар – гореть и не сгорать,

Зачем твои глаза – два омута пощады?

Наверное, тебе совсем не надо знать,

Что в сердце у меня, и жалости не надо.

На древних камнях только ветры рисуют, да время.

Над ними веков исполинские птицы кружат.

Стирает, подошвами шаркая, надписи племя,

Вдогонку бредущее прошлому, камень кроша.

Истории плен, словно плавный изгиб горизонта,

Лишь Бог заступает за круг, но не смертная плоть…

Есть высшее знание – сила особого сорта,

Над тайной завесу не всем открывает Господь.

Цветение вёсен кончается зрелостью смысла, —

Всему есть начало, всему наступает конец…

Беспечно читаем названия, буквы и числа

Сплетая в один бесконечно пространный венец,

Как будто не нас среди этих мертвящих покоев

Куда-то влекли волей рока рожденье и смерть.

Но сами в беспамятстве жизни мы много ли стоим,

Пытаясь в сознании утлом все вехи стереть?

По кругу, по кругу, по кругу в колодце тюремном

Невежества тащимся, тщась просиять сквозь века…

Но каждый здесь лишь экскурсант и на уровне генном

Правителей роли не светят простым мужикам.

А зеркало мира смеётся вовсю кривизною.

Чем дальше истоки, тем гуще из грязи поток…

Пусть небо весеннее блещет своей новизною,

Пусть голос развалин старинных, как эхо, далёк,

Разгадка близка, как кудлатое пламя заката:

Мы вновь отреклись от погасших своих очагов!

Спираль нанизала просторы Вселенной, а даты —

Всего лишь земные условности в пепле веков.

Ни радости, ни горя, – сердце умерло, —

Переизбыток чувств и бытия.

Черты смягчились, и бесценным Уреем

Прозренья стала мудрости змея.

Не тяготят ни годы, ни чудачества,

И страх по коже больше не следит.

Любовь в груди живёт иного качества,

А совесть с честью слиты в монолит.

Речей пустопорожних всё досаднее

Восприниматься стала воркотня,

И только взору вольному отраднее

Глядеть, как с жиру бесится родня.

И только ночью разуму свободному

Всё проще возноситься к небесам,

Поскольку к телу, для утех негодному,

Не возвратится прежняя краса.

Но красота – сокровище не внешнее,

Что изредка с достоинством дружна.

Её обрящут кротко души грешные,

Которым правда Божия слышна.

И, расставаясь с этим миром радостно,

Отдав земле пустую скорлупу,

Замрёт душа восторженно и благостно,

Покинув ненавистную толпу,

Где в тесноте и давке, и бессмыслице

Она влачила тяжесть многих лет,

И не смогла над суетой возвысится

В условном мире, где пощады нет.

Стекло и хрусталь на деревьях

Мерцают в медовых огнях,

И птицы в заснеженных перьях

Кружат в этих скудных краях.

Дыхание ночи студёно,

Мороз, что ни час, то сильней,

И с тонким серебряным звоном

Сосульки слетают с ветвей.

А парк нереально прозрачен,

Искрится опаловый наст,

И месяц смотрящим назначен

Зимою, что спуску не даст,

Пока не истратит запасы

Мертвящей своей белизны,

И всё выразительней стансы

Февральского ветра слышны.

Свила одиночества кокон

Вкруг мира небесная тьма,

И месяца тоненький локон

Опять его сводит с ума.

На резком слове не взыщи,

Источник всех моих сомнений!

Ты болью сердце истощил,

А ум исполнил сожалений.

Мне не понятна суета,

Как не понятны недомолвки,

Увы, святая простота

Больней вонзается иголки.

Ты помнишь этот странный час,

Когда легко и невозвратно

Развёл февральский сумрак нас,

А март не принял нас обратно?

Я помню этот страшный миг,

Когда глаза, сравнимы с бездной,

Моей души гасили крик

Своею тайной бесполезной.

Какое множество причин

Покончить с нашим мезальянсом!

Но у судьбы закон один, —

Всю жизнь раскладывать пасьянсы.

И даже свой роскошный дар

Она сумела так искомкать,

Что нет в помине прежних чар,

Лишь мысли кружатся позёмкой.

Припев:

И не весна ещё, и больше не зима,

То луг цветёт в душе, то стынет вьюга…

Наверно, снова виновата я сама,

Что мы с тобой не поняли друг друга.