На службе народу [с иллюстрациями]

Против Квантунской армии

^{Куда мы едем? — Кое-кто в Приморье. — Рекогносцировка. — Парад и труд. — Бремя подготовки. — Николаев, Хренов, Крутиков... — Характеристика врага. — Так действовали танкисты.}

Начиная боевые операции на Дальнем Востоке, мы твердо верили в справедливость нашего дела, в то, что пришло время выполнить наш союзнический долг, изгнать японских захватчиков из Маньчжурии и Кореи, оказать содействие китайскому и корейскому народам в их освободительной борьбе против империалистического рабства, наконец, обеспечить спокойную жизнь советским людям на Дальнем Востоке и вернуть нашей стране отторгнутые у нее Южный Сахалин и Курильские острова.

Переброску войск на Дальний Восток и интенсивную подготовку их к предстоящим боевым действиям Верховное главнокомандование Советских Вооруженных Сил начало еще до окончания войны в Европе. Это мероприятие осуществлялось энергично и в срочном порядке, но с большими трудностями. Во-первых, войска перебрасывались на расстояние в 9 — 11 тысяч километров. Во-вторых, нужно было соблюдать строжайшие меры предосторожности и маскировать перевозку большого количества людей и техники. В-третьих, сеть железных дорог развита была в том районе слабо, а пропускная способность их являлась низкой. В-четвертых, сроки оказались весьма сжатыми. Тем не менее только за май — июль 1945 года на Дальний Восток и в Забайкалье прибыло с запада 136 тысяч вагонов с людьми и грузами. Всего, включая силы, находившиеся здесь ранее, к началу войны против Японии была сосредоточена группировка советских войск, насчитывавшая более 1,5 миллиона человек, свыше 26 тысяч орудий и минометов, 5,5 тысячи танков и самоходных артиллерийских установок и более 3800 боевых самолетов. Эти перевозки потребовали большого искусства от лиц и организаций, планировавших само мероприятие и обеспечивавших его выполнение. Сил было накоплено немало, так что первоначально развернутая в Приморье группа войск была затем преобразована в отдельный фронт. Этого же требовали и особые задачи, вставшие перед находившимися здесь соединениями.

Первым днем, когда я непосредственно стал работать «для Востока», можно считать практически 28 марта. В этот день я прилетел на «Дугласе» из Москвы в Ярославль, где дислоцировалось Полевое управление бывшего Карельского фронта. В Ярославле в течение двух дней мы вместе с начальником штаба А. Н. Крутиковым, моим заместителем по тылу И. К. Николаевым и командующими родами войск напряженно работали над планом переброски фронтового управления. 31 марта из Москвы прибыл специальный поезд. Погрузились, тронулись. Тут, как это всегда бывает, среди офицеров стали ходить различные версии относительно того, куда мы едем. Мой адъютант извещал меня через каждые два часа о блуждавших по составу предположениях: Болгария, Чехословакия, Германия. Никто ни разу не упомянул о Дальнем Востоке. Домыслы исчезли сами собой только после того, как наш поезд, выйдя 1 апреля из Москвы по Горьковской железнодорожной линии, проехал через Киров и затем повернул в сторону Сибири. По-видимому, каждый понял, куда мы направляемся. Я же точного места назначения не объявлял. Естественно, что никто не решился и спрашивать у меня. В дороге я освежал свои знания о дальневосточном театре военных действий, вспоминал службу в ОКДВА, читал захваченные из Москвы книги по истории, географии, этнографии народов Приморья, Маньчжурии и Кореи.

В Хабаровске в мой вагон с докладом об обстановке явился командующий Дальневосточным фронтом М. А. Пуркаев. Посетив в гражданской форме его штаб, я условился о том, как будем в дальнейшем поддерживать связь. 13 апреля мы прибыли в Ворошилов-Уссурийский, где нас встречали прежний командующий Приморской группой войск генерал-лейтенант Ф. А. Парусинов и сопровождавшие его лица.

На следующий день было объявлено о создании Полевого управления Приморской группы войск из бывшего Полевого управления Карельского фронта. Всем офицерам немедленно заменили удостоверения личности, и они стали дальневосточниками. Подчинялась группа войск в то время непосредственно Верховному главнокомандующему. В нее первоначально входили 1-я Краснознаменная армия генерал-лейтенанта М. С. Саввушкина, 25-я армия генерал-майора А. М. Максимова, 35-я армия генерал-майора В. А. Зайцева и 9-я воздушная армия генерал-майора авиации В. А. Виноградова. Все эти объединения наряду с другими ранее входили в Дальневосточный фронт — так назывались в совокупности наши вооруженные силы в Приамурье и Приморье в 1941 — 1944 годах. Командовал ими до 1943 года мой сослуживец еще по 1-й Конной армии генерал армии И. Р. Апанасенко. Став заместителем командующего Воронежским фронтом и стажируясь там для получения боевого опыта, Иосиф Родионович погиб во время Харьковско-Белгородской операции, после чего на Дальнем Востоке были дополнительно произведены некоторые перемещения по службе. Я считаю это обстоятельство довольно важным и останавливаюсь здесь на нем потому, что, на мой взгляд, личный момента руководстве войсками играет существенную роль. Так, между недостаточной боеготовностью армий Приморья и неверными методами работы Ф, А. Парусинова имеется прямая связь.

Генерал-лейтенанта Парусинова я знал давно, в частности еще по финской кампании. Это был человек со своеобразными взглядами на вещи и нелегким характером. Он казался несколько обиженным, на мой взгляд, что его не оставили командующим Приморской группой войск. Ему поручили руководить Чугуевской опергруппой, но он действовал безынициативно. Посетив эту опергруппу, я указал ему на равнодушное с его стороны отношение к делу. В дальнейшем мы так и не смогли сработаться, и он отбыл в резерв Ставки.

Дни в Приморье оказались заполненными до предела. Одним из важнейших мероприятий я считал установление тесного контакта с местной парторганизацией и Тихоокеанским флотом. Встречи с секретарем крайкома ВКП(б) Н. М. Пеговым и командующим Тихоокеанским флотом адмиралом И. С. Юмашевым открыли собой цепь тех часто повторявшихся далее бесед, без которых фронт не смог бы нормально функционировать. Тогда же были посланы первые офицеры на рекогносцировку местности, чтобы штаб с самого начала получил четкое представление о том, где и как будут действовать войска.

Вслед за офицерами поехал знакомиться с войсками и местностью и я. Начал с 35-й армии, расположившейся в районе Лесозаводска. Достаточно было получить первые сообщения от офицеров с побережья Японского моря, чтобы убедиться в недостаточной обеспеченности этого нашего фланга в случае высадки японцами десанта. Пришлось срочно создавать Чугуевскую оперативную группу войск. Во главе ее был поставлен сначала Ф. А. Парусинов, затем его заменил В. А. Зайцев. Пока Зайцев переформировывал и готовил к переброске части своей группы, я приступил к осмотру границы. В форме рядового пограничника выехал в расположение погранвойск и побывал в двух пулеметных батальонах, укрепленном районе, посёлке Графск и артбатарее, а затем присутствовал на проведенных по моему распоряжению учениях 264-й стрелковой дивизии.

По такой же программе действовал и далее. В Спасске состоялось совещание Военного совета 1-й Краснознаменной армии. Здесь мы посетили приграничные пади и наблюдательные пункты, пробираясь по таежному бездорожью от сопки к сопке верхом на лошадях. Далее состоялись смотровые учения 365-й стрелковой дивизии. Оттуда мы проехали по ряду погранзастав и еще к нескольким сопкам. Потом провели смотровые учения 258-й стрелковой дивизии.

Наша программа прервалась, когда 9 мая вся Советская страна с ликованием отмечала День Победы над фашистской Германией. У нас состоялось торжественное празднество в Ворошилове-Уссурийском. Особо приятное для меня, как командующего группой войск, событие произошло 20 мая, когда стали выгружаться первые эшелоны прибывавшей с запада 5-й армии, которая должна была усилить Приморскую группу войск.

После смотров состоялись совещания военных советов армий. На них подводились итоги учениям, разбирались действия соединений, частей, подразделений и составлялись новые директивы. Проводилось форсированное, систематическое и напряженное обучение войск опыту современной войны. В нужных случаях пришлось кое-кого отстранить от должности, но в основном дело пошло без особых понуканий.

Для флота, авиации, артиллерии и танковых войск были выработаны особые директивы. Крупным мероприятием явилось перебазирование войск Чугуевской опергруппы (ЧОГ) к району ее расположения. В конце мая — начале июня был совершен переход через Сихотэ-Алиньский хребет. Он пришелся как раз на время таяния снегов в горах и разлива рек. По почти непроходимым местам войска совершили многодневный переход на 350 километров и заняли рубежи у побережья Японского моря. Я решил произвести рекогносцировку маршрута и новой дислокации ЧОГ и отправился в путь на «виллисе», частично двигаясь вместе с войсками 162-го и 150-го укрепленных районов, а частично им навстречу. Из Владивостока мы приехали в бухту Ольга, а оттуда повернули к Сихотэ-Алиню. Во многих местах автомашина не хотела подчиняться. Приходилось вылезать, всем нам впрягаться в цепи или канаты и километрами тащить ее на себе. Давно уже не доводилось мне заниматься такой физической работой. Помню, как-то раз набрели мы в горах на избушку. Радушные хозяева предложили отдохнуть на полатях. Но беспокоить их не хотелось. Завернувшись в бурку, я улегся спать на полу, а утром, проснувшись, увидел, что около меня спокойно ходят куры, загнанные на ночь хозяйкой в избу. По подсчетам моего адъютанта, мы преодолели в те дни 300 километров горных троп.

В одном месте меня радостно приветствовали солдаты, тащившие пушки. Оказалось, что это были старые знакомые. Они сражались раньше в составе Чудовского укрепрайона Волховского фронта и Свирского укрепрайона Карельского фронта, а теперь попали сюда. Всегда приятно встретить боевых друзей. Ветеранам войны на нашем северо-западе было что вспомнить и о чем потолковать.

11 июня я улетел в Москву. В течение десяти дней участвовал в разработке предстоящих операций на Дальнем Востоке. Очень напряженно пришлось поработать в Генеральном штабе. Несколько раз беседовал с Верховным главнокомандующим и занимался тренажем сводного полка Карельского фронта, готовя его к параду Победы. Побывал и на заседаниях XII сессии Верховного Совета СССР 1-го созыва.

24 июня состоялся парад Победы. По Красной площади в Москве, мимо Мавзолея Ленина, на трибуне которого стояли руководители партии и правительства, шли советские воины всех фронтов от солдата до маршала, разгромившие войска гитлеровской Германии и тем самым спасшие человечество от катастрофы. В составе открывшего парад сводного полка Карельского фронта были подразделения, видевшие тундру Заполярья и горные озера Карелии, леса и болота Приволховья, те, кто отстаивал Новгород и Ленинград, Беломорье и Мурманск, кто освобождал Прибалтику и Норвегию. В рядах этих подразделений можно было увидеть и двух командармов — Щербакова и Сквирского, моих боевых соратников. Во главе почти каждого сводного полка шагал по площади командующий фронтом. Через два дня в Кремле был устроен прием в честь участников парада, а еще через два дня я вернулся в Ворошилов-Уссурийский.

Июль был посвящен выработке оперативных директив для всех армий группы войск. Затем мы снова провели учения в обстановке, приближенной к боевой. В 258-й стрелковой дивизии прошло учение на тему: «Наступление ночью при свете прожекторов для временного ослепления противника и подсвечивания на направлениях удара по его войскам». Состоялись смотры готовности армий к выполнению боевой задачи. Мы установили постоянную связь со штабом главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке, расположившимся в Чите, а затем главнокомандующий Маршал Советского Союза А. М. Василевский сам ознакомился с состоянием дел у нас. На этот раз картина была уже иной, далеко не той, с которой пришлось столкнуться в апреле. Но для этого нам всем довелось немало поработать. Вернусь поэтому немного назад и расскажу поподробнее об этой работе.

С прибытием на Дальний Восток полевых управлений армий, а также войсковых соединений началась интенсивная подготовка войск и штабов к предстоящей операции. Тут возникли различные трудности. Они объяснялись в основном тем, что многие соединения с их командирами и штабами не имели опыта боевых действий, так как в течение всего периода Великой Отечественной войны находились на Дальнем Востоке. Теперь нужно было за небольшой промежуток времени познакомить их с приобретенным нами опытом войны на западе и обучить дальневосточников сноровистым и решительным действиям в сложной боевой обстановке, чтобы они не уступали своим товарищам, прибывшим с советско-германского фронта. В свою очередь последних надо было ввести в курс действий применительно к своеобразным условиям обороны противника, а также местности и погоды в Приморье. В течение мая и июня проводились интенсивные учения рот, батальонов, полков, бригад, дивизий и корпусов; усиленно отрабатывались действия войск в наступательном бою с прорывом сильно укрепленной оборонительной полосы. Учениями, как правило, руководили те старшие начальники, которые имели боевой опыт.

Важную роль сыграли партийные органы фронта и армий. Коммунисты всегда были впереди: инициативнее других готовились к предстоявшим схваткам, а потом в боях тоже шли первыми. Укрепились первичные парторганизации. Так, к началу боевых действий в частях 5-й армии были созданы 43 новые партийные организации. С мая по июль в Приморской группе войск приняли в партию 12,5 тысячи человек. А в течение августа в частях 1-го Дальневосточного фронта вступили в ряды ВКП(б) еще 10,5 тысячи человек,

Особое внимание пришлось уделить материальной стороне дела. Наша страна, все отдававшая фронту, не могла в то время одинаково снабжать и фронтовые, и тыловые части. Поэтому снабжение дальневосточников было слабым. Но когда началась вплотную подготовка приморских соединений к военным действиям, им выдали новое обмундирование, резко улучшили питание. Конечно, это сразу заметили. Не осталась незамеченной и новая техника, прибывавшая в войска. Задача организовать материальное обеспечение Приморской группы войск, а потом 1-го Дальневосточного фронта и наладить его бесперебойность в период военных действий легла на плечи нового начальника тыла. Л. П. Грачев получил другое назначение, а его сменил генерал-майор интендантской службы И. К. Николаев. Иван Карпович справился с заданием весьма умело, проделав огромную по объему и масштабам работу. Плоды этой работы мы ощущали на себе в течение поздней весны и лета 1945 года, когда в войска ритмично поступало все необходимое. Николаеву особенно часто приходилось иметь дело по своей линии с партийными, советскими и хозяйственными органами края, которые усиленно помогали ему, в частности, в налаживании продовольственного обеспечения войск. Прочее (прежде всего боеприпасы, дополнительная боевая техника, горючее, автотранспорт) поступало из центра, связь с которым не прерывалась ни на один день. Мне представляется, что руководящие сотрудники тыла Красной Армии тоже хорошо оценивали деятельность И. К. Николаева.

Новая техника сразу же поступала в подразделения. части и соединения. Некоторые офицеры-дальневосточники настойчиво старались убедить, что в Приморье нельзя рассчитывать на успешное применение тяжелой боевой техники, прежде всего танков, ввиду сложного рельефа местности. Необходимо было доказать всем офицерам на конкретном опыте, насколько несостоятельны были подобные рассуждения. Поэтому, помимо докладов об опыте боевых действий танковых войск в таких трудных районах, как Новгородская область, Карелия и Заполярье, проводились учения с участием танковых подразделений, частей и соединений. Здесь тоже не все проходило гладко. Там, где танки и экипажи были тщательно подготовлены, где хорошо изучили местность и обеспечили учение в инженерном отношении, все шло отлично. А там, где готовились слабо, танки продвигались очень медленно и даже отставали от пехоты. В этих случаях учение приходилось начинать снова.

Проводилась подготовка командного состава в ходе различных сборов. При штабе фронта собирались начальники штабов армий, корпусов и дивизий, командиры бригад, полков, батальонов и дивизионов, корпусные и дивизионные инженеры. Остальной командный состав прошел сборы при армиях и корпусах. Кроме того, в приграничной полосе готовились исходные районы для наступления. Скажем еще раз, что район будущих действий фронта не был подготовлен для развертывания крупной группировки войск. Между тем времени оставалось мало. Поэтому работы по созданию дорог, оборудованию тыловых районов, развитию аэродромной сети пришлось вести параллельно с усиленной боевой подготовкой войск и штабов, а также с приемом и сосредоточением войск, все еще прибывавших с запада.

Труднейшие задачи довелось решать в этой связи моему заместителю, начальнику инженерных войск фронта генералу А. Ф. Хренову. Аркадий Федорович был моим давним сослуживцем. В период финской кампании он являлся начальником инженерных войск ЛВО и 7-й армии, руководил инженерной подготовкой и обеспечением прорыва линии Маннергейма. В 1941 — 1942 годах Хренов занимал идентичные должности на Южном фронте, в Одесском и Севастопольском оборонительных районах. Когда в июне 1942 года восстановили Волховский фронт и было решено нарастить наши усилия по деблокированию Ленинграда, Хренова перевели к нам, чему я очень обрадовался. Превосходно знающий свое дело, военный инженер высокой квалификации, целеустремленный и энергичный работник, хороший организатор, он был желанным и необходимым помощником и снова доказал это напряженной и успешной деятельностью. Аркадий Федорович руководил с лета 1942 года инженерным оборудованием оборонительных рубежей, инженерным обеспечением и подготовкой всех крупных наступательных операций Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов. Он возглавлял, кроме того, работы по разминированию местности, восстановлению сухопутных и водных средств сообщения, а также оказывавшихся в зоне фронта шахт и рудников. Наконец, он вместе с начальником тыла решал задачи по расквартированию войск. Венцом его трудов в военные годы явились инженерная подготовка и обеспечение наступательного плацдарма в Приморье, а затем осуществление сложнейших мероприятий в Маньчжурии.

В Маньчжурии крайне мало было шоссейных и хороших грунтовых дорог, и основные военные перевозки ложились на железные дороги. Следовательно, захват их и немедленная эксплуатация имели первостепенное значение. А если бы противнику удалось разрушить железнодорожные туннели, то на их восстановление понадобилось бы до двух-трех месяцев. Это могло затруднить осуществление нашего плана окончить войну за летне-осеннюю кампанию. Стоит ли говорить, что все мероприятия проводились в строжайшей тайне?

Казалось бы, сохранить в тайне развертывание полуторамиллионной армии вдоль длиннейшей границы было делом невозможным. И все же японцев, как читатель увидит далее, мы почти всюду застали врасплох: вообще-то они думали о предстоящих операциях и усиленно готовились к ним, однако конкретная дата начала боев осталась для них за семью печатями.

Между прочим, не последнюю роль в этом сыграла дезинформация противника. Когда я и мои будущие сослуживцы по 1-му Дальневосточному фронту ехали на восток, были приняты все меры к тому, чтобы из нашего курьерского поезда, которому был придан вид обычного состава номер 6, не просочились наружу лишние сведения: не отправлялись ненужные письма; на станциях еще до прибытия поезда вывешивалась табличка «Все билеты проданы». Штабным офицерам я сообщил, что едем до Новосибирска. Когда приехали в Новосибирск, сказал, что едем до Красноярска, потом до Иркутска. В Иркутске назвал Хабаровск, а уж только в Хабаровске сообщил о конечной остановке в Ворошилове-Уссурийском. Когда подполковник Суслов во время остановки поезда в Омске телеграфировал жене в Ярославль о том, где именно находился он в тот момент, это стало предметом разбора на партийном собрании. Телеграмму мы, конечно, перехватили, и больше такие случаи не повторялись. На мне была штатская одежда. И я, и сотрудники Полевого управления фронта именовались военнослужащими в званиях на несколько рангов ниже действительных и, если приходилось, надевали соответствующие погоны, а порой переодевались в штатское платье не только на время железнодорожных переездов.

Меня теперь звали генерал-полковником Максимовым, члена Военного совета Штыкова — Шориным, начальника штаба Крутикова — Киселевым, редактора фронтовой газеты Павлова — Петровым. Это не раз приводило к курьезным случаям. Встречает меня, например, коллега по прежней службе на Дальнем Востоке, хочет рапортовать. Опережая его, пока он еще не упомянул моего имени и звания, сразу раскрываю и протягиваю специальный документ, где я значусь в ином звании и с иной фамилией. Приведу такой пример. Сидим мы после проверки готовности войск в одной из частей и ужинаем. Командир полка ни о чем не подозревает. Но его супруга и еще несколько женщин, сервировавшие стол, все время поглядывают на нас. Вероятно, кое-кто из них помнил меня в лицо по довоенной службе на Дальнем Востоке. Гляжу, жена комполка что-то говорит ему. После ужина он обращается к моему адъютанту: «Жена смеется надо мной, уверяет, что я сидел не с генералом Максимовым, а с маршалом Мерецковым». Пришлось разъяснять командиру, что обижаться смешно, что ему вполне доверяют и что, когда придет время, тайну раскроют, а пока следует сохранять невозмутимый вид.

Вот еще два случая. После совещания, которое я провел 14 апреля в штабе Приморской группы войск и на котором впервые представился всем как Максимов, один из офицеров подошел ко мне и спросил: «Не слышали, говорят, приехал к нам маршал Мерецков?» Нет, говорю, не слышал и не видел его вообще никогда.

А во время моей встречи в Хабаровске с М. А. Пуркаевым этот старый сослуживец, отлично знавший, кем я был, увидев на мне погоны генерал-полковника и показав на них, сочувственно спросил: «Кирилл Афанасьевич, что случилось?» Я усмехнулся, ответив, что все, дескать, бывает на свете, и раскрыл удостоверение за подписью Верховного главнокомандующего. Из документа вытекало, что перед Пуркаевым стрит Максимов. Тут генерал, конечно, догадался о происходящем и потом уже ни о чем не спрашивал, тем более что вскоре встретился с командующим Забайкальским, фронтом генерал-полковником Морозовым (маршалом Р, Я. Малиновским), начальником штаба того же фронта генерал-полковником Золотовым (генералом армии М.. В. Захаровым) и, наконец, с заместителем наркома обороны генерал-полковником Васильевым (маршалом А. М. Василевским). Что касается японцев, то они узнали о ряде новых воинских назначений у нас, но так и не разгадали (о чем свидетельствовали на допросах их генералы), какие лица скрывались под чужими фамилиями.

Несколько слов о начале этой истории, когда я перед отбытием в Приморье беседовал с И. В. Сталиным, получая от него последние инструкции. Он посоветовал мне назваться на время в целях маскировки генералом армии. Но я предпочел стать генерал-полковником, сказав в шутку, что такого звания я еще не носил, хочется попробовать. Псевдоним Максимов был взят потому, что в Приморье действительно был генерал Максимов, который командовал одной из армий. Я рассчитывал, что японцы решат, будто именно о его переездах с места на место и его распоряжениях идет речь, и не станут остро реагировать на соответствующие донесения своих лазутчиков, в наличии которых мы не сомневались. И в самом деле, пленные японские генералы интересовались во время допросов, тот ли это знакомый им генерал Максимов командует войсками 1-го Дальневосточного фронта.

Изучению противника мы уделили большое внимание. Как известно, нам противостояла Квантунская армия. Что собой она представляла? В 1898 году Россия арендовала у Китая Квантунский полуостров (ту оконечность Ляодунского полуострова, на которой находились города ПортАртур и Дальний). В 1905 году Япония по Портсмутскому миру переняла право аренды. Срок ее истек в 1923 году, но Япония отказалась вернуть Квантунскую область Китаю, а в 1931 году захватила весь Дунбэй (как называют Маньчжурию китайцы). Название Квантунской армии распространилось теперь практически на все японские войска в Маньчжурии.

К августу 1945 года в составе Квантунской армии, включая воинские части Маньчжоу-Го, князя де Вана и мелкие группировки, имелось (согласно данным, которыми мы тогда располагали) 42 пехотные дивизии и 7 кавалерийских, а также 23 пехотные и 2 кавалерийские бригады, которые насчитывали в общей сложности сотни тысяч человек, свыше 5300 орудий, более тысячи танков и 1800 самолетов. В течение многих лет армия находилась в состоянии полной боевой готовности. Она специально предназначалась для войны против Советского Союза. Ее постоянно пополняли новыми полками и дивизиями. Значительные контингенты рядового и офицерского состава поочередно направлялись в район Южных морей для приобретения боевого опыта в сражениях с англо-американскими войсками. Квантунская армия обладала приспособленной к тамошней местности боевой техникой, большими запасами боеприпасов и продовольствия и могла сражаться длительное время даже при нарушенных морских коммуникациях, связывающих Маньчжурию с Японией. Солдаты были хорошо обучены. Их воспитали в духе милитаризма, полного повиновения, крайнего фанатизма.

Серьезное внимание уделялось японским командованием строительству укреплений в приграничных районах. До 1943 года укрепленные районы предназначались главным образом для развертывания наступательной группировки, ввиду чего они строились непосредственно возле границ и имели небольшую глубину. Это полностью отвечало агрессивным намерениям японского империализма по отношению к СССР. Но с изменением обстановки на советско-германском фронте, когда в Токио поняли, что придется, возможно, и обороняться, японское командование, не отказываясь от идеи наступления на нашу территорию, с 1943 года стало все же эшелонировать укрепрайоны вглубь.

Наибольшее развитие строительные работы получили в Восточной Маньчжурии, где на границе с советским Приморьем имелось семь укрепрайонов. Все они были оборудованы артиллерийскими и пулеметными дотами и дзотами, подземными ходами сообщений, имели сеть наблюдательных и командных пунктов с убежищами, были построены с учетом сложного рельефа местности и ее сильно пересеченного характера, сведены в узлы сопротивления, оборудованы противотанковыми и противопехотными заграждениями и препятствиями, железобетонными артиллерийскими и пулеметными гнездами с метровой защитной толщей и амбразурами. В общем и целом, если говорить о Приморье, где предстояло воевать, мне «повезло»: возьмите некоторые укрепления линии Маннергейма, добавьте к ним карельские леса (только погуще), бездорожье Заполярья, болота Новгородской области и восточный климат, и вы получите район к западу от озера Ханка, в карту которого в то время я ежечасно всматривался. Впрочем, при назначении моем на новую должность сыграло, по-видимому, роль не только мое знакомство с условиями нашего северо-запада, как сказали мне в Ставке, но и то обстоятельство, что я ранее уже служил на Дальнем Востоке.

Но вернемся к Квантунской армии. Созданные ею приграничные укрепления с многоярусным расположением огневых точек, с развитой сетью подземного хозяйства, с многочисленными минно-взрывными противотанковыми и противопехотными заграждениями, с ярко выраженной системой круговой обороны сделали последнюю весьма мощной. Это требовало для ее прорыва применения значительного количества средств разрушения. Укрепрайоны прикрывали наиболее важные операционные направления. Обойти их крупными силами не представлялось возможным. Значит, для того чтобы войска могли развивать удар в глубь Маньчжурии, необходимо было в первую очередь уничтожить эти укрепрайоны вместе с оборонявшими их войсками. Но и этого мало. Японцы подготовили для обороны все пограничные населенные пункты. Строения имели амбразуры для ведения огня. Многие из административных и жилых сооружений являлись своеобразными крепостями.

Чтобы составить себе лучшее представление о зоне боевых действий, я постарался объездить как можно больше частей, уделив особое внимание линии границы. Ряд мест я помнил еще по своей довоенной службе в этом районе. Не знавшие меня командиры соединений с удивлением слушали, как неизвестный им генерал-полковник Максимов говорил шоферу, где можно лучше и быстрее проехать. В целом офицерский состав оказался очень хорошим и уверенно решал все внезапно возникшие перед ним новые задачи. Почему же «новые»? — спросит читатель. Разве наши дальневосточники не знали все эти годы, что им придется воевать с японскими агрессорами? Конечно, знали. Но когда наши главные силы были скованы борьбой на советско-германском фронте, дальневосточники могли рассчитывать, в случае вступления Японии в войну, в основном на оборону. Не то было теперь. И мы изучали противника как бы с иной точки зрения, мысленно прощупывая его силу уже как обороняющейся стороны. Между прочим, это имеет и громадное моральное значение.

В этой связи я не раз задавался вопросом о том, какой должна быть моральная подготовка армии в мирное время. Известно, что многие наши писатели, мучительно переживая неудачи советских войск в 1941 — 1942 годах, в очень резкой форме выражали свое недовольство неверно поставленной у нас пропагандой в довоенные годы, когда постоянно утверждалось, что мы будем воевать только на чужой территории и только малой кровью. Что и говорить, к обороне мы были готовы недостаточно. Но так ли уж плохо, что в наших воинах воспитывался наступательный дух? А если бы случилось так, что, взращенные в условиях оборонительных концепций, наши командиры и солдаты не смогли бы потом как следует наступать? Мне скажут: война научила бы. Но ведь и обороняться тоже война научила. Ясно, что при подготовке речь должна идти о сочетании всех форм боевых действий, причем наступление никак не может быть предано забвению. Наоборот, ему должен принадлежать приоритет.

Сказывается это обстоятельство и еще кое в чем. Так, силы врага знать нужно. Однако вы никогда не одержите победы, не зная и его слабостей. Мы постарались учесть поэтому и последние. Как установила разведка, между узлами сопротивления, а также между укрепленными районами оставались промежутки, не заполненные фортификационными сооружениями. Таким образом, линия обороны была почти сплошной, но все же не совсем. Мы уцепились за это «почти». Я покажу дальше, как мы это использовали.

Наконец, большое внимание уделила японская военщина подготовке тылового района, развитию аэродромной сети. Начиная с 1932 года и вплоть до капитуляции Квантунской армии шло непрерывное расширение и улучшение аэродромов. На авиабазах и аэродромах усиленно строили помещения для гарнизонов, склады горючего и боеприпасов, укрытия для самолетов, прокладывали подъездные железнодорожные пути, создавали хорошие взлетные полосы с искусственным покрытием. Как правило, оборудовали несколько искусственных взлетных площадок, чтобы можно было производить полеты в зависимости от ветров, господствующих в различное время года. Аэродромы располагались в широких долинах, у населенных пунктов и в полосе дорог, являвшихся осями операционных направлений.

Соответственную подготовку вела и наша авиация. Мощная, подвижная, она быстро стала господствовать в воздухе.

Особенность предстоявших операций фронтов, помимо всего вышесказанного, состояла еще и в удаленности от наших главных экономических и политических центров. В связи с этим между командующими фронтами и Москвой была создана еще одна, промежуточная инстанция, на которую возлагалось общее руководство всеми силами, сосредоточенными против Японии, — Главное командование советских войск на Дальнем Востоке. Главнокомандующим был назначен Маршал Советского Союза А. М. Василевский, членом Военного совета — генерал-полковник И. В. Шикин, начальником штаба — генерал-полковник С. П. Иванов.

Благодаря наличию Главного командования советских войск на Дальнем Востоке взаимодействие фронтов осуществлялось хорошо. Здесь образовались три фронта. С запада наносил удар по Квантунской армии Забайкальский фронт Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского, с севера ~ 2-й Дальневосточный генерала армии М. А. Пуркаева (он же освобождал Южный Сахалин и Курилы), с востока 1-й Дальневосточный, которым командовал автор этих строк. Координировал действия военно-морских сил и организовывал взаимодействие сухопутных сил и флота адмирал флота Н. Г. Кузнецов. Ему подчинялись командующие Тихоокеанским флотом (адмирал И. С. Юмашев), Северной Тихоокеанской флотилией (вице-адмирал В. А. Андреев) и Амурской флотилией (контр-адмирал Н. В. Антонов) Руководство авиацией осуществлял Главный маршал авиации А. А. Новиков.

Стратегический план кампании укладывался в рамки 1945 года, а его реальный расчет отличался заметным изяществом, насколько, конечно, это слово применимо к боевым действиям. Взгляните на карту. Перед вами — неправильный, вдавшийся резко на север многоугольник, именовавшийся Маньчжурией. Если бы наши войска начали сдавливать расположенную в нем Квантунскую армию с нескольких сторон, последняя, отходя назад, затянула бы оборону, постепенно уползая в Корею или в Китай. В Токио как раз мечтали об этом. Наши западные союзники по войне в свою очередь не возражали бы, чтобы освободителями азиатских территорий, оккупированных японцами, оказались бы одни англо-американские войска. Стремительный же разгром Квантунской армии приводил к срыву всех подобных расчетов. Нельзя забывать также, что быстрая победа над Квантунской армией сберегала сотни тысяч человеческих жизней в связи с сокращением сроков войны. Одним словом, стратегия «удава» была нам ни к чему.

Поэтому Советские Вооруженные Силы наметили иной план. Речь шла о серии глубоких ударов, рассекавших Квантунскую армию на части. Все основные операции носили комбинированный характер, причем 1-й Дальневосточный и Забайкальский фронты наносили два главных удара, сходящихся в самом сердце Маньчжурии, в районе Чанчуня: Забайкальский — из района Тамцаг-Булакского выступа через пустыни и горы; 1-й Дальневосточный — из Приморья через укрепленные районы, тайгу, горные хребты к Гирину, после чего Маньчжурия и Квантунская армия оказывались рассеченными надвое, а Забайкальский фронт поворачивал на юг, к Ляодунскому полуострову. Кроме того, имели место вспомогательные удары. С северо-запада, от Аргуни, Забайкальский фронт наносил удар из района Даурии на юго-восток. Соответственно с северо-востока, из района Благовещенска, 2-й Дальневосточный фронт наступал на юго-запад. Их войска соединялись возле Цицикара, окружая и отрезая от баз японские войска на огромном квадрате территории с периметром 1600 километров. В то же время 2-й Дальневосточный фронт наступал еще и южнее, из района Биробиджана на Харбин. Сюда же наступал от озера Ханка 1-й Дальневосточный. В результате их встречи японские войска отрезались от баз и окружались на территории с периметром 1400 километров.

Этим ударам сопутствовали и другие, не столь сильные по мощи привлекавшихся войск, но тоже первостепенные в политическом отношении. Так, еще одна группировка Забайкальского фронта из района Дариганга продвигалась к Ляодунскому заливу, отрезая Квантунскую армию от японских войск, находившихся в Китае; последняя группировка того же фронта, являвшаяся советско-монгольской конномеханизированной группой, преодолевая сопротивление японских и так называемых «войск Внутренней Монголии», шла к Долоннору (ныне Долунь) и Калгану (сейчас Чжанцзякоу) с общим направлением на Пекин, оказывая непосредственную помощь народно-революционным китайским войскам. Наконец, еще одна группировка 1-го Дальневосточного фронта наносила удар вдоль берега Японского моря, громя вражеские войска в Корее, и отрезала соединения в Маньчжурии, Несколько позднее переходили в наступление советские войска на Сахалине и Курилах. Сложные и далеко рассчитанные задачи получили также наша авиация и флот.

Оригинальным явился не только сам замысел, но и его исполнение. Так, на направлениях главных ударов фронты сосредоточивали более двух третей всех сил и средств. Были и другие особенности. Например, 2-й Дальневосточный сконцентрировал основные силы у впадения Сунгари в Амур. По Сунгари, становившейся как бы осью действий фронта, поднималась Амурская флотилия, а по обоим берегам реки продвигались ударные наземные соединения,

В решении командующего 1-м Дальневосточным фронтом также имелись свои особенности. Прежде всего может обратить на себя внимание создание довольно высоких плотностей боевых порядков на участках прорыва. В 5-й армии каждая дивизия наступала всего в трехкилометровой полосе, а артиллерийская плотность составляла до 200 орудий и минометов на один километр фронта. Столь высокие плотности обусловливались тем, что армия начинала наступление с прорыва укрепленного района. Именно высокая концентрация боевой техники и войск на участках прорыва могла решить тогда успех сражения. Тем не менее 10-й отдельный механизированный корпус генерал-лейтенанта танковых войск И. Д. Васильева мы поставили во второй эшелон: по условиям местности и построению обороны противника не представлялось возможным эффективно использовать мехкорпус сразу, ввиду чего он предназначался для развития успеха 5-й армии.

Если же мы посмотрим на специфику оперативных действий армий в составе фронта, то и здесь найдем немало своеобразного. Каждая из них имела такое оперативное построение, которое отвечало особенностям местности на направлении действий армии и характеру построения обороны противника.

К северу от озера Ханка на 215-километровом участке фронта стояла 35-я армия генерал-лейтенанта Н. Д. Захватаева. Перед нею простиралась река Уссури, а далее — вытекающая из озера Ханки Сунгача. На этих водных артериях левый фланг армии прикрывали катера Амурской флотилии, но зона их действий была, естественно, ограниченной. Между тем за Сунгачей лежал открытый болотистый район. Лишь отдельные проплешины покрывал дубово-кленовый лес, густо переплетенный лианами. За 23 года до этого отсюда и несколько восточное продвигалась на юг Народно-революционная армия ДВР, возглавлявшаяся И. П. Уборевичем и гнавшая перед собой «земскую рать» японского ставленника белого генерала М. К. Дитерихса. Нам теперь тоже предстояло идти против тех же японских милитаристов либо их потомков, но уже на запад, ибо так поворачивала здесь наша граница. Трудно сказать, что оказалось для 35-й армии труднее: штурмовать укрепрайоны или преодолевать участки, где воды было больше, чем земли. Ее бойцы преодолевали десятки километров пространства где по пояс, где по грудь в воде.

Западнее Ханки на 135-километровом участке фронта стояла 1-я Краснознаменная армия генерал-полко-вника А. П. Белобородова. С именем этой армии у всех советских людей старшего поколения связаны незабываемые воспоминания. Кто не помнит песни 30-х годов?! «Стоим на страже всегда, всегда. А если скажет страна труда, — прицелом точным врагам в упор. Дальневосточная, даешь отпор!» Не одну провокацию японских милитаристов, вплоть до развязанного ими в 1938 году конфликта у озера Хасан, ликвидировали наши славные дальневосточники, входившие теперь в состав и других армий. Ныне им предстояло еще раз доказать, что в свое время не случайно их армию наградили орденом Красного Знамени.

Собрав в кулак основные силы на левом фланге, краснознаменцы должны были прорваться долиной Мулинхе к старинным каменноугольным копям. Тополями и ивами Приханкайской низменности бойцы пробирались в грабовые перелески с зарослями сирени и лещины. Выше, на холмах Сунцзяна, красовались ильмы, липы и желтые березы. Над ними торчали верхушки кедров и елей. Августовская идиллия... Однако тогда нам было не до нее, и мы рассматривали все это растительное царство лишь как часть ландшафта, кое-где помогавшего, но чаще мешавшего нам наступать на мулинско-муданьцзянскую вражескую группировку, ибо в полосе главного удара армии лежала непроходимая тайга. Маневр войск по фронту исключался, и силу удара можно было наращивать только за счет маневра из глубины. Поэтому оперативное построение было глубоким при очень сильных передовых отрядах. В их состав включались танковые подразделения, автоматчики и саперы. Танки своей массой валили деревья, саперы рвали завалы и буреломы, а автоматчики растаскивали их, расчищая путь шириной до пяти метров. Последующие подразделения совершенствовали эти дороги, и по ним пускалась тяжелая боевая техника.

Крайне трудная задача стояла перед занимавшей 65-километровый участок фронта 5-й-армией генерал-полковника Н, И. Крылова. Она должна была прорвать Пограничненский укрепрайон. возведенный на горных хребтах, а также Волынский укрепрайон. Здесь пришлось создать целых три сильных передовых отряда, имевших в своем составе горную артиллерию и инженерные войска, чтобы сначала преодолеть оборону врага на сопках, а затем успешно продвигаться по заболоченной местности и пересечь пути возможного отхода войск противника. В боевых качествах 5-й армии я не сомневался. Весной того же года она прорывала в Восточной Пруссии укрепленные районы Ильменхорст и Хейльсберг и попала, таким образом, к нам не случайно.

Имелись особенности в построении войск и у 25-й армии генерал-полковника И. М. Чистякова, атаковавшей в основном Дуннинский укрепрайон, наступавшей в полосе 285 километров и сочетавшей свои действия с операциями Тихоокеанского флота. Особенно характерным для всего фронта было создание мощных передовых отрядов. Они переходили границу внезапно, глубокой ночью, но вместе с главными силами, а далее играли роль тарана, расчищая им дорогу.

Идея оказалась неплохой: в первый же день боя эти отряды продвинулись примерно на 12 километров и не менее успешно действовали в последующие дни. Вот, например, как наступала впоследствии 72-я Отдельная танковая бригада 25-й армии. И. М. Чистяков поставил перед бригадой задачу на глубину до 650 километров: преодолеть Тайпинлинский перевал 1000-метровой высоты, болото Дуфанцзы, таежные дебри Хошаону, с ходу ворваться в город Ванцин и развивать далее успех в сторону Яньцзи, Дуньхуа и Гирина. Штаб армии (начальник штаба генерал-лейтенант В. А. Пеньковский) тщательно разработал детали выполнения задания, начинавшегося с преодоления Дуннинского укрепрайона, после чего подвижная группа армии из двух усиленных танковых бригад бросалась в прорыв. В бою за Дуннин был тяжело ранен комбриг-72 полковник Г. И. Обруч. опытный офицер, храбро воевавший на Западе. А контролировал ход прорыва начальник штаба бронетанковых и механизированных войск фронта генерал В. И. Савченко, направленный под Дуннин с группой фронтовых офицеров для координации действий 25-й армии. Он тут же назначил руководить бригадой полковника С. А. Панова.

Назначение оказалось удачным. Степан Алексеевич Панов уже обладал солидным опытом службы в танковых частях. В 1942 — 1944 годах на Волховском и Карельском фронтах он являлся заместителем командира и командиром танкового батальона, потом заместителем командира 7-й гвардейской танковой бригады. С. А. Панов повел теперь 72-ю бригаду далее на Ванцин. Этот город, находящийся в центре Боцогоулинских гор, со всех сторон окружен реками. Японцы учли данное обстоятельство и прикрыли множеством воинских групп речные переправы, долины и горные проходы. Возле Ванцина имелись артиллерийско-минометные и инженерные позиции, гнезда, траншеи, противотанковые сооружения. Бригада решила прорваться в город с запада, от русла реки Нояхэ. Пока одно подразделение совершало отвлекающий маневр, вводя противника в заблуждение, главные силы форсировали реку. Тем временем усилился нажим наших частей и со стороны фронта. Под двойным ударом Ванцин пал.

У бригады кончилось здесь горючее. Подразделения снабжения отстали на 60 километров, а дожидаться их было некогда. Между тем японские склады горели. Тут автоматчики во главе с майором К. С. Пономаревым прямо из пламени выкатили бочки с керосином и маслом. Танкисты смешали их в нужной пропорции, заправили боевые машины и уже через два часа рванулись к Яньцзи. Противник попытался задержать нашу подвижную группу восточнее Тумыня. Тогда удар по нему нанесла 257-я танковая бригада подполковника Корнева, обеспечив рывок 72-й танковой бригаде.

У Наньянцуня дорогу преградила 128-я японская пехотная дивизия. Рассредоточившись, танковые батальоны Азанова, Тарасенко и Борака огнем и гусеницами подавили сопротивление вражеской пехоты, взорвали ряд дзотов и устремились к населенному пункту. Его гарнизон поднял белый флаг. Навстречу боевым машинам потянулись японские солдаты. Они, не доходя до танков, бросали оружие и отходили в сторону от дороги. Командир этой дивизии был убит, начальник штаба бежал, а начальник тыла вместе со всем штабом сдался в плен. Через сутки, 15 августа, капитулировал гарнизон и в Яньцзи. Японский генерал положил свою саблю на гусеницу советского танка. Его примеру последовали другие. К тому времени в нашей бригаде почти не осталось автоматчиков и сохранилось в целости сравнительно немного боевых машин. Тем не менее она продолжала движение на Гирин.

Гирин, расположен на левом берегу реки Сунгари, у подножия хребта Лаоэлин. В ночь на 19 августа 220 тысяч его тогдашних жителей были разбужены грохотом гусениц и рокотом моторов советских танков. Тут же высыпавшая на улицы толпа приветствовала воинов великой державы. Мимо горожан, стоявших с зажженными лучинами, факелами и фонариками, громыхали девять танков — все, что в тот момент осталось в авангарде бригады. Два из них находились в распоряжении генерала Савченко и комбрига; два были поставлены на охрану Сунгарийской гидроэлектростанции в 25 километрах от города; два — возле арсенала; один — у замка губернатора, успевшего бежать; один — у банка; один — у почтово-телеграфного здания; группа автоматчиков встала у пороховых погребов на правом берегу Сунгари. Покрыв за 10 дней с боями 650 километров, бригада успешно выполнила сложное задание. Она была награждена орденом Красного Знамени, а 600 человек ее личного состава — орденами и медалями.

Много труда, сил и умения в подготовку войск к боевым действиям и руководство ими в ходе сражений вложили командующие армиями. Они приобрели большой опыт в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками на западе, а теперь умело использовали его на востоке. В частности, Н. Д. Захватаев прошел огонь Секешфехерварского сражения у венгерского озера Балатон; А. П. Белобородов участвовал во взятии Кенигсберга; Н. И. Крылов — в разгроме гитлеровцев на Земландском полуострове; И. М. Чистяков — в известной Витебской операции. Еще ранее они прошли через многие другие трудные военные испытания. На таких людей можно было положиться. Неоценимую помощь оказывали им заместители, до того руководившие войсками на Востоке. Хотя они и не имели большого опыта войны на Западе, но, находясь длительное время в Приморье, хорошо знали противника, систему его обороны, условия местности, погоды и другие особенности театра военных действий.

Для меня как для командующего фронтом положительную роль играло то обстоятельство, что членом Военного совета фронта являлся по-прежнему генерал-полковник Т. Ф. Штыков, а начальником штаба фронта — генерал-лейтенант А. Н. Крутиков. Очень важно, когда рядом находятся люди, на которых целиком можно положиться. Нас скрепляла боевая дружба. Мы знали взаимно наши плюсы и минусы, успели сработаться, прониклись уважением друг к другу. Оба моих боевых товарища ясно представляли себе мои требования по службе, собственные задачи, порядок действий и не нуждались в мелочной опеке. Это — огромное достоинство для членов такого коллектива, каким является руководство фронта.

Надлежит особо сказать несколько слов об А. Н. Крутикове. Алексей Николаевич выдвинулся в ряды видных военачальников, служа в Ленинградском военном округе. В тех же местах он принял дважды боевое крещение и во время Великой Отечественной войны довольно долго являлся начальником штаба 7-й армии. На этой должности Крутиков проявил себя с очень хорошей стороны. Когда встал вопрос о том, кто будет руководить 7-й армией в период Свирско-Петрозаводской операции, выбор пал на него. Фактически он как бы прошел здесь в боевых условиях стажировку в качестве командарма и доказал на деле, что ему по плечу не только штабные, но и крупные командные должности. Естественным было поэтому дальнейшее продвижение его по службе. Верховный главнокомандующий разрешил руководству Карельского фронта подобрать на период Петсамо-Киркенесской операции подходящее лицо на пост начальника штаба фронта, и когда мы рекомендовали Крутикова, Ставка утвердила выбор. Умелая постановка Алексеем Николаевичем штабной работы уже в масштабе фронта показала правильность этого назначения. Вот почему в интересах дела членам нашего коллектива не следовало расставаться при перемещении фронтового управления на Дальний Восток. Так это и произошло.

Особое значение придавалось выбору времени начала наступления для каждого фронта. Ставка Верховного главнокомандования при рассмотрении планов операций, представленных командующими фронтов, поставила вопрос о том, чтобы войска 1-го Дальневосточного вступили в действие на восемь дней позже, чем войска Забайкальского фронта. Ставка исходила из того, что восточная граница Маньчжурии была очень хорошо подготовлена японцами в инженерном отношении: здесь было построено семь укрепленных районов. Поэтому имелось в виду начать наступление тогда, когда противник оттянет свои резервы в полосу Забайкальского фронта. Однако у нас существовали свои соображения на этот счет. Во-первых, не было гарантии, что японцы оттянут резервы. Во-вторых, они могли использовать эти восемь дней для ускоренного укрепления границы. В-третьих, отступая под ударами одного Забайкальского фронта, Квантунская армия как бы сжималась в стратегический кулак, сокращая свое оперативное пространство. В-четвертых, в политическом отношении самым уязвимым участком был район Южной Маньчжурии и Кореи как ближайший к Японии. В-пятых, японцы могли разведывательными действиями втянуть нас в сражение еще до истечения восьми дней. Существовали и некоторые иные соображения. Нас поддержали А. М. Василевский и Генеральный штаб. И после доклада командования 1-го Дальневосточного фронта, представленного Ставке, Верховное главнокомандование дало нам право начать наступление в зависимости от обстановки.

В конце июля командармы получили приказы на наступление. В первую неделю августа происходило сосредоточение войск. 5 августа Приморская группа войск была переименована в 1-й Дальневосточный фронт. 7 августа штаб фронта перебазировался на новый командный пункт. 8-го японскому послу в Москве Сато вручили известное заявление Советского правительства.

Если бы правящие круги Японии проявили благоразумие и ответили согласием на предложение о капитуляции, содержавшееся в Потсдамской декларации от 26 июля, все сложилось бы иначе. Но, как известно, благоразумия этим кругам не хватило. 8 августа последовало заявление Советского правительства о присоединении СССР к упомянутой декларации, и раннее утро 9 августа 1945 года стало началом разгрома армии японского империализма.

Разгром врага

^{Ливень и артподготовка. — Сквозь узлы сопротивления. — Игра в капитуляцию. — Параллельно с флотом. — С неба падают десанты. — Харбин становится тылом. — Допрос пленных генералов. — Агрессивные замыслы самураев. — Конец войне!}

1-я Краснознаменная и 5-я армии составляли ударную группировку фронта. Они должны были атаковать противника после мощной артподготовки. Но произошло неожиданное: разразилась гроза, хлынул тропический ливень. Перед нашими войсками находились мощные железобетонные укрепления, насыщенные большим количеством огневых средств, а тут разверзлись хляби небесные... Наша артиллерия молчит. Замысел был такой: используя боевой опыт Берлинской операции, мы наметили атаковать противника глухой ночью при свете слепящих его прожекторов. Однако потоки воды испортили дело. Как быть?

А время идет. Вот наступил час ночи. Больше ждать нельзя. Я находился в это время на командном пункте генерала Белобородова. Вокруг стояли войска. Люди и боевая техника были в полной готовности. Одно слово ~ все придет в движение. Открывать огонь? Или нет? Уже некогда было запрашивать метеорологические сводки, собирать какие-то дополнительные сведения. Решать нужно немедленно, на основе тех объективных данных, которые уже известны. А они требовали: не медлить! Несколько секунд на размышления — и последовал сигнал. Советские воины бросились вперед без артподготовки. Передовые отряды оседлали узлы дорог, ворвались в населенные пункты, навели панику в обороне врага. Внезапность сыграла свою роль. Ливень позволил советским бойцам в кромешной тьме ворваться в укрепленные районы и застать противника врасплох. А наступательный порыв наших войск был неудержимым. Так, отряд 26-го стрелкового корпуса, пройдя по глухой тайге 40 километров, уже 10 августа овладел городом Мулин (Бамяньтун). Японцы стали отходить, но наши передовые отряды, вклиниваясь между японскими частями, разобщали их действия, рвали связь и дезорганизовали оборону. Тем временем погранвойска генерал-майора П. И. Зырянова ликвидировали полицейские кордоны и мелкие японские гарнизоны.

Главные силы фронта в трудных условиях горно-лесистой местности овладели центрами укрепрайонов Хутоу, Пограничненского и Дуннин, пройдя за два дня боев на отдельных направлениях до 75 километров. На Муданьцзян успешно наступали, ломая упорное сопротивление противника, 1-я Краснознаменная и 5-я армии. После разгрома здесь крупной группировки вражеских войск 1-я Краснознаменная армия стремительно двинулась на Харбин, а 5-я армия — на Гирин. 25-я армия громила японские дивизии в направлении на Ванцин и вдоль восточного побережья Кореи.

В несколько других условиях начались действия 35-й армии. Здесь переходу войск в наступление предшествовал сильный артиллерийский налет на опорные пункты противника. Затем главные силы армии, форсировав Уссури и Сунгачу и преодолев обширный болотистый район, сломили сопротивление врага и к исходу дня дошли до тыла мощного узла сопротивления противника — Хутоу. В итоге первых шести дней наступления войска фронта прорвали все приграничные укрепленные районы. Преодолевая труднопроходимую горно-таежную местность, они продвинулись в глубь Маньчжурии на 120 — 150 километров.

Надежды японского командования на то, что главные силы наших войск застрянут в пограничной полосе и будут здесь обескровлены, не оправдались. Вражеские войска не только не сумели задержать советское наступление, но были рассечены мощными фронтальными и фланговыми ударами, потеряли в первые же сутки боев управление и связь и перешли к безнадежной тактике сопротивления арьергардов, отрядов «смертников» и отдельных диверсантов.

Стремительность наступления позволила нашим войскам перерезать все коммуникации противника, прежде чем командование Квантунской армии смогло ими воспользоваться для отхода и организации обороны на заранее подготовленных рубежах в глубине. Столь быстрых действий советских войск японское командование не ожидало. Однако неправильно было бы думать, что японцы заботились только об отходе и не оказывали серьезного сопротивления. Напротив, я ежедневно получал доклады о том, что они яростно сражались и не сдавали без боя ни одного укрепленного пункта, ни одной высоты. Были, например, такие случаи. В Дуннинском укрепленном районе, где наступала 25-я армия, японские офицеры, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, приказывали своим солдатам сдаваться. Однако последние не выполняли этих приказаний и расстреливали офицеров. А в ряде гарнизонов японское командование посылало священнослужителей и местных учителей, которых обязало разъяснить солдатам бесцельность дальнейших боевых действий. Но солдаты, годами воспитывавшиеся в самурайском духе, не повиновались и священнослужителям, продолжая сражаться.

Главная группировка японских войск сражалась у Муданьцзяна. Здесь враг потерял около 40 тысяч солдат. Получив известие о том, что краснознаменцы прорвали оборону противника в районе Муданьцзяна, я поехал посмотреть, и вот что увидел. Сначала, километров на пять, тянулось предполье, подготовленное для сдерживания наших авангардов. Сравнительно небольшой интервал, и мы уперлись в главную оборонительную полосу с долговременными железобетонными точками. Я стал определять глубину этой полосы и в том месте, где находился, насчитал четыре километра. Проехали дальше ровно пятнадцать километров, и перед нами открылась новая полоса обороны, трехкилометровой глубины. Отъехали еще на пятнадцать километров и обнаружили еще оборонительную полосу такой же глубины. Узлы сопротивления выглядели чрезвычайно внушительно. При осмотре одного из них мы насчитали 17 артиллерийских догов, 5 артиллерийско-пулеметных точек, свыше 50 пулеметных гнезд и массу различных сооружений полевого типа.

Перебирая сейчас свои записи, я живо припоминаю, как картина этого узла сопротивления в свою очередь пробудила тогда в моей памяти зрелище пятилетней давности: перед глазами встала линия Маннергейма. Только вместо опушенных финским снегом грязно-серых железобетонных сооружений с вывороченной разрывами стальной арматурой на зеленом фоне густо разросшихся кустарников чернели трапецеидальные покатые крышки столь же прочных японских укреплений.

Некоторые укрепрайоны сопротивлялись долго. Мы были уже у Харбина и Мукдена, а в тылу у нас японские солдаты отдельных узлов сопротивления, окруженные со всех сторон, все еще вели безнадежное для них сражение. Позднее, просачиваясь через линию боевых действий мелкими группами, они переходили к диверсионным действиям. Замечу, что наибольшую активность диверсанты проявляли там, где неподалеку еще сражались крупные соединения японских войск. Если же данный район был очищен от войск противника, диверсанты чувствовали себя как бы одинокими, их активность резко падала. Рассуждая абстрактно, можно сказать, что, независимо от национальной принадлежности людей, действия в коллективе сказываются на них благотворно. Когда чувствуешь локоть другого, это, конечно, подбадривает, так что ничего удивительного в поведении японских солдат здесь нет. И зря самурайская пропаганда трубила об «особенной натуре» солдат из Страны Восходящего Солнца. Мы убедились, что дело заключалось отнюдь не в национальной специфике, а в том, насколько японский солдат был оболванен. Допросы пленных показали, что более развитый, грамотный японец критичнее оценивал политику правящих кругов своей страны, был менее фанатичен, нежели малограмотный, отсталый и забитый. Думается, что здесь мы наблюдаем некоторую закономерность, свойственную личному составу армий всех капиталистических стран.

В этой связи скажу, что во многих местах японцы при отходе широко использовали первоначально команды смертников — солдат, заранее обреченных на гибель. Вот как они действовали, например, против наших танков. В боях под станцией Мадаоши мы насчитали до двухсот смертников, которые, обвязавшись сумками с толом и с ручными гранатами, ползали по полю в зарослях густого гаоляна и бросались под наши танки. Эти «живые мины» были, конечно, достаточно опасны. Впрочем, наши войска заранее подготовились к такой тактике противника и быстро парализовали действия этих групп. В других случаях смертники пропускали вперед наши части, а затем стреляли им в спину. Не думаю, что японское командование рассчитывало на нанесение нам таким путем реального урона. Скорее, оно надеялось на подрыв моральной стойкости и наступательного духа советских войск. Что касается японского офицерства, то оно оказалось гораздо более трезвым, чем мы думали. Например, мы почти не встречали случаев самоубийства посредством харакири.

Авиация фронта (9-я воздушная армия во главе с генералполковником авиации И. М. Соколовым) вела боевую работу в благоприятных условиях, при почти полном отсутствии противодействия со стороны авиации противника. Это дало возможность все наши военно-воздушные силы использовать для обеспечения действий сухопутных войск: и бомбардировщики, и штурмовики, и истребители непосредственно прокладывали путь пехоте и танкам, нанося удары по наземным целям. Широкое применение нашла и военно-транспортная авиация, доставлявшая войскам на далекое расстояние горючее и боеприпасы. Успешно применялись парашютные десанты. Использовали их и другие фронты.

В течение первой же недели войны 1-й Дальневосточный, сломив ожесточенное сопротивление противника, полностью преодолел многочисленные укрепленные районы, разгромил основные силы сосредоточенных там японских войск и приближался к линии Харбин — Чанчунь. Отлично наступали и два других фронта, особенно Забайкальский. Японское командование всюду потеряло управление войсками. Обстановка для Квантунской армии складывалась крайне неблагоприятная. Правящие круги Японии оказались перед фактом полного военного поражения.

Перед лицом неизбежной катастрофы японское правительство вынуждено было 14 августа 1945 года принять решение о капитуляции, что было доведено до сведения правительств союзных держав. Действительно, к этому времени японские войска почти прекратили военные действия против американо-британских войск. Но там, где наступали советские армии, они продолжали оказывать ожесточенное сопротивление с целью втянуть СССР в затяжные переговоры об условиях капитуляции и выиграть время для укрепления позиций Квантунской армии. Они, например, предложили прекратить военные действия и остановиться на тех рубежах, которые занимали советские и японские войска к 16 августа. В то время прорванный нами так называемый 1-й маньчжурский фронт воссоздавался японцами по линии Чанчунь — Гирин и далее на восток; войскам Р. Я. Малиновского противостоял 3-й фронт; Корею прикрывал 17-й фронт. Остановка на этих рубежах означала, что крупные города Северо-Восточного Китая и почти вся Корея должны остаться в руках агрессора. Кстати, в таком решении вопроса было заинтересовано и американское командование, которое не хотело, чтобы советские войска продвигались в глубь Китая и Кореи.

16 августа Генеральный штаб Вооруженных Сил Советского Союза опубликовал разъяснение, в котором указывалось, что действительной капитуляции вооруженных сил Японии пока еще нет, что с нами пытаются разыграть фарс; поэтому советские войска на Дальнем Востоке будут продолжать наступательные операции. Действительно, о том, что японское командование намеревалось продолжать сопротивление, говорили такие факты, как контратаки соединений Квантунской армии против наших войск. Советские войска встретились с новой трудностью: прошедшие в августе ливневые дожди сильно размыли грунт и вызвали наводнение. Многие дороги сделались непроходимыми; реки вышли из берегов; войска ощущали острый недостаток в горючем. Вот здесь-то и сыграла свою роль транспортная авиация. Несмотря ни на какие препятствия, фронты продолжали энергично развивать наступление в глубь Маньчжурии. Забайкальский фронт устремился на Мукден и Чанчунь. 2-й Дальневосточный фронт подходил к Бэйаню. 1-й Дальневосточный, овладев Муданьызяном и завершив разгром 1-го фронта Квантунской армии, устремился на Харбин и Гирин. Тихоокеанский флот проводил десантные операции на побережье Кореи и Южного Сахалина. Активно действовали здесь части нашей 25-й армии, в содружестве с моряками и десантниками занявшей такие порты, как Вонсан, Сейсин, Юки и Расин.

Скажу несколько подробнее о действиях Тихоокеанского флота. До начала войны флот не получил конкретных указаний относительно десантных операций вообще, на побережье Кореи — в частности. Его операции планировались в основном на море. Только после того как обнаружилось, что крупных столкновений с японским флотом, видимо, не произойдет, а Красная Армия чрезвычайно успешно продвигается вперед, флоту были даны задания захватить порты в Северной Корее и высадить войска на Южном Сахалине и Курильских островах.

Когда 25-я армия прорвала японскую оборону западнее Посьета и овладела укрепленным районом между Тумынем и Хуньчунем, она повернула на юг и двинулась в Корею вдоль побережья Японского моря. Как раз в это время советские морские десанты овладели портами Юки, Расин и Сейсин. Как мне доложил командарм Чистяков, к 19 августа железная дорога Сейсин — Хамхынг оказалась неохраняемой. Опережая японские поезда, вдоль дороги, стремительно набирая темпы, мчались подвижные части 25-й армии. Параллельно паши корабли, шедшие в пределах отведенной им 100 — 150-мильной полосы от берега, везли штурмовые отряды в Вонсан (Гензан). 21 августа, с захватом ими Гензана и высадкой парашютистов в Канко, Квантунская армия оказалась отрезанной от метрополии, так как через три дня подвижные части 1-го Дальневосточного фронта ворвались и в Хейдзио (Пхеньян). Тем самым обе железные дороги, ведшие в Центральную Корею, были перерезаны. Комбинированные действия сухопутных частей и флота увенчались полным успехом.

17 августа главнокомандующий Квантунской армией генерал О. Ямада обратился к советскому командованию с предложением остановить сражение и сообщил, что им отдан приказ войскам о немедленном прекращении боевых действий. Я немедленно известил об этом Центр, добавив, что на деле японские войска продолжали оказывать сопротивление. То же происходило и на других фронтах. Поэтому главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке А. М. Василевский потребовал от японцев сложить оружие к 12.00 20 августа и сдаться в плен. При этом указывалось, что, как только японские войска начнут сдавать оружие, советские войска прекратят боевые действия.

Я подписал директиву о дислокации в масштабе фронта лагерей для пленных. Чтобы ускорить освобождение Северо-Восточного Китая и Кореи, нашим фронтом были высажены воздушные десанты в Гирине и Харбине, а Забайкальским — в Мукдене, Чанчуне и ряде менее крупных городов. Кроме того, были созданы сильные подвижные отряды, которые должны были продвигаться быстрыми темпами, овладеть важными промышленными центрами и не допустить вывоза или уничтожения японцами материальных ценностей. Замечу, что серьезное содействие оказали нам русские жители этих городов. Например, в Харбине они наводили наших десантников на вражеские штабы и казармы, захватывали узлы связи, пленных и т. п. В основном это были рабочие и служащие бывшей Китайско-Восточной железной дороги. Благодаря этому нежданно-негаданно для себя оказались внезапно в советском плену некоторые высшие чины Квантунской армии. Миссия по организации порядка в Харбине и Гирине была возложена нами на особоуполномоченных генерал-майора Г. А. Шелахова и гвардии полковника Лебедева, сопровождавших наши десанты.

Каковы были настроения местного населения, я убедился лично вскоре после освобождения Харбина. Донесение о высадке в нем нашего десанта во главе с подполковником Забелиным застало меня в Полевом управлении фронта, находившемся в 8 километрах юго-западнее селения Духовская, в лесу. В этом донесении сообщалось, что харбинская молодежь активно помогала советским войскам. Вооружившись, она взяла под охрану к нашему прибытию средства связи и другие государственные учреждения. Конечно, 120 наших десантников в огромном городе не могли много сделать. Когда позднее, сев в самолет, я часа через два приземлился на Харбинском аэродроме, то узнал, что командный пункт уже оборудован в городской гостинице. Пока мы ехали к ней, встречавшиеся на улицах патрули вооруженных гимназистов-старшеклассников отдавали нам честь. Такой же патруль стоял и возле гостиницы. Оставив машину возле одной из гимназических групп, я стал расспрашивать о том, как она вооружилась. Оказалось, что русская молодежь разоружила воинские части Маньчжоу-Го и поставила перед собой задачу сохранить в неприкосновенности все городские жизненные коммуникации и сооружения, пока их не займет наша армия. Благодарность они восприняли с энтузиазмом и пообещали и впредь помогать всем, чем только сумеют.

Едва успел я приехать на свой новый командный пункт в гостиницу, как явились духовные лица православной церкви. Они пожаловались на то, что японцы и маньчжуры запрещали им нести службу. Я посоветовал связаться с патриаршеством в Москве, сказав, что в церковных делах не компетентен, но что со своей стороны отдам распоряжение церковной службе не препятствовать.

В начале нашего появления почти все русские эмигранты, жившие здесь еще со времен гражданской войны, с опаской поглядывали на нас. Однако убедившись в хорошем отношении к ним Красной Армии, большинство вздохнуло с явным облегчением. Затем началось паломничество в наши штабы по самым разнообразным вопросам. А когда на сценах местных городских театров стала выступать красноармейская самодеятельность, от желающих попасть на представление буквально отбою не было. Мы наблюдали, как многие зрители рыдали, слушая старинные русские песни, и бурно аплодировали лихому солдатскому переплясу.

А война еще шла. 19 августа из Харбина на командный пункт нашего фронта был доставлен начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант X. Хата с группой генералов и офицеров. Он был принят А. М. Василевским и мною. Перед нами сидел бритоголовый человек с угрюмым взглядом. Ворот его рубашки был расстегнут, как будто ему было трудно дышать. Брови временами непроизвольно дергались. Обрюзгшее лицо выражало усталость. Не о таком исходе событий мечтал он, конечно. Спокойнее держались сопровождавшие его офицеры. По-видимому, они радовались, что на них лежит меньше ответственности. Когда они обращались к советским офицерам, сквозь их зубы слышалось легкое шипение: так изображается у японцев особая степень почтительности при разговоре.

Мы предъявили X. Хата конкретные требования, указали сборные пункты сдачи в плен, маршруты движения к ним и время. Хата согласился со всеми указаниями советского командования. Он объяснил, что приказ штаба Квантунской армии о капитуляции не удалось довести до японских войск своевременно, ввиду того что в первые же дни советского наступления была прервана связь с соединениями и японская армия потеряла сразу же управление. Пришлось оповещать самолетами.

Маршал А. М. Василевский заявил Хата, что японские войска должны сдаваться организованно и вместе со своими офицерами и что в первые дни забота о питании пленных солдат ложится на японских офицеров.

Вы должны, говорил А. М. Василевский, переходить к нам со своими кухнями и запасами продовольствия. Японские генералы пускай являются вместе со своими адъютантами и необходимыми для себя вещами. Нам некогда будет после, да это будет и неудобно, разыскивать их личные вещи, которые могут понадобиться. А я гарантирую хорошее отношение со стороны Красной Армии и к высшим офицерам, и к солдатам.

Небезынтересно отметить, что Хата попросил разрешения до вступления Красной Армии в различные города оставить у японских солдат оружие, поскольку «население там ненадежное». Мы и сами потом убедились, как население Китая и Кореи ненавидело японских оккупантов, власть которых держалась исключительно на штыках. Зато отношение местных жителей к советским воинам было прямо противоположным. И китайцы, и маньчжуры, и корейцы встречали наших воинов с неподдельной радостью и выражали горячее стремление оказать хоть какое-нибудь содействие.

А. М. Василевский послал с Хата командующему Квантунской армией генералу Ямада следующий ультиматум:

Большой интерес представляли показания пленных японских генералов. Они свидетельствовали об агрессивных планах Японии в отношении Советского Союза. Например, командующий 1-м фронтом генерал Кита Сэити и начальник оперативного отдела штаба 1-го фронта подполковник Сиба на допросе 20 августа показали: численность войск 1-го Маньчжурского фронта (в составе 3-й и 5-й армий) составляла 175 тысяч человек, в том числе в 3-й армии — 75 тысяч, в 5-й армии — 80 тысяч, резерв — 20 тысяч.

Согласно оперативному плану, утвержденному в 1943 году, предполагалось следующее развертывание японских войск: а) на рубеже Хутоу, Хулинь расположить шесть пехотных дивизий для действий в восточном направлении с целью перерезать железную дорогу Ворошилов — Хабаровск и занять Иман и Лесозаводск. Дальнейшее движение: двумя пехотными дивизиями — в северном направлении, на Губареве, обеспечивая при этом основную группировку с севера, и четырьмя дивизиями — на юг, в направлении на Спасск и последующим соединением их с основной группировкой войск, действующей на город Ворошилов; б) наиболее сильная группировка в составе 15 пехотных и двух танковых дивизий развертывалась на рубеже Мишань, Дуннин. Основные силы ее сосредоточивались в районе Пограничной для действий в направлении на Манзовку и овладения городом Ворошилов с севера; в) вспомогательный удар на Ворошиловском направлении должен был наноситься пятью пехотными дивизиями из района Муданьцзян: тремя дивизиями — на Раздольное для овладения городом Ворошилов с юга и двумя дивизиями — на Барабаш с выходом на западный берег залива Амурский, перерезая при этом дорогу из Раздольного в Краскйно и отрезая тем самым Краскинскую группировку советских войск с последующим ее уничтожением.

Основная группировка после занятия города Ворошилова свой главный удар должна была развивать в юго-западном направлении, на Владивосток, с последующим его занятием и выходом на южное побережье Приморского края, овладевая районом Шкотово, Сучан, мыс Поворотный; г) в 1943 году в связи с неудачами японской армии в зоне Южных морей японское командование начало перебрасывать часть своих сил из Маньчжурии в районы активных действий. Затем из-за приближения наших союзников к метрополии в 1944 году японское командование стало развертывать большую армию непосредственно в Японии, организуя ее на базе старых дивизий 20-тысячного состава и переформирования их в дивизии 10-тысячного состава. Маньчжурия на этом этапе являлась для Японии глубоким тылом, где и происходило формирование новых частей и соединений.

В связи с этим оперативные планы японского командования в Маньчжурии резко изменились. Оперативный план 1-го фронта Квантунской армии с конца 1944 года приобрел уже иной характер. Японское командование начало на всякий случай глубоко эшелонировать оборону.

Вся оборона состояла из трех полос. Первая полоса проходила в приграничной зоне. Она являлась полосой прикрытия и, несмотря на достаточное количество бетонированных и дерево-земляных огневых точек, обеспечивалась сравнительно слабыми силами. Пограничные гарнизоны, ранее занимавшие укрепрайоны, были переформированы и включены в состав пехотных дивизий. Вторая полоса (главный рубеж обороны) поспешно готовилась между реками Мулинхэ и Муданьцзян, а на юге она шла по реке Тумыньцзян (Тумень-Ула). Сюда была отведена большая часть пехотных дивизий, причем для прикрытия основных направлений пограничной полосы оставили по одному пехотному полку. Третья полоса (тыловой оборонительный рубеж) строилась на участке от озера Цзиньбоху до Яньцзи и реки Тумыньцзян. Основной и тыловой оборонительные рубежи носили полевой характер.

Любопытны показания и других высших японских чинов. 22 августа я допрашивал заместителя начальника штаба Квантунской армии генерал-майора Мацумура Томокацу. Он сообщил о себе следующее: 45 лет; служил в японской армии 24 года. Окончил офицерскую школу и военную академию в Токио. С 1941 года по 1943 год являлся начальником информационного отделения в управлении разведки генерального штаба японской армии. С августа 1943 года был начальником 1-го отдела штаба Квантунской армии. С марта 1945 года служил заместителем начальника штаба Квантунской армии. Чин генерал-майора получил в марте 1945 года. На допросе он показал также, что командование Квантунской армии знало об увеличении с марта 1945 года количества сил Красной Армии на границе с Маньчжурией. Но сроков возможного вступления Советского Союза в войну против Японии оно не знало, хотя считало это вполне вероятным. Что касается конкретной даты 8 августа, то для квантунского командования объявление войны Советским Союзом именно тогда и начало военных действий Красной Армией с 9 августа оказалось неожиданностью. 9 августа в штаб Квантунской армии поступил приказ императора, который потребовал вести упорную оборону в районах, занимаемых японскими войсками, и готовить военные операции большого масштаба.

Второй приказ был получен 10 августа. Он содержал указания действовать согласно предварительному плану общих операций в случае войны с Советским Союзом. План этот был разработан весной 1945 года главной ставкой. В нем предусматривались упорное сопротивление японских частей действиям Красной Армии в пограничных районах, необходимость задержать советские войска по линии хребет Ляолинь — Бэйаньчжень — Мэгень и по восточным отрогам хребта Большой Хинган до Кайла и Жэхе. Только в случае резкого усиления натиска Красной Армии и большого превосходства ее сил разрешалось отступить, но не далее линии Синьцзинь (Чанчунь) — Тумынь и Чанчунь — Дайрен, предохраняя тем самым территорию Кореи.

Дислокацию соединений Квантунской армии осуществили в соответствии с этим планом. Поэтому основные силы Квантунской армии не были подведены непосредственно к границам Советского Союза. Прежний оперативный план Мацумуре Томокацу не был известен, а подготовка маньчжурского театра военных действий по новому плану началась весной 1945 года, но ее не успели закончить. Проводилось оборонительное строительство в районах Яньцзи, Мулин, Сеньсин, Сахалян, Бухэду, Учагоу, Виньмяо, Таонянь, Туньляо и Жэхе. Предусматривалось строительство дополнительных районов обороны внутри Маньчжурии, однако к строительству этой второй очереди укреплений до августа не приступили. Линия Чанчунь — Тумынь и Чанчунь — Дайрен предварительно для обороны не подготавливалась: по мнению японского генштаба в этом не было необходимости, так как местность представляла малопроходимый лесисто-горный район.

Квантунская армия, как рассказывал далее Мацумура Томокацу, состояла из 1, 3 и 17-го фронтов и 4-й отдельной армии. Общая численность армии равнялась примерно 1 миллиону человек (в том числе 600 тысяч японских солдат). Из них 450 тысяч находилось в Маньчжурии, а 150 тысяч входило в 17-й фронт, соединения которого прикрывали Корею. Командующим Квантунской армией был генерал Ямада Отодзо, начальником штаба — генерал-лейтенант Хата Хипосабуро. Штаб находился в Синьцзине (Чанчунь).

Основным направлением возможного главного удара советских войск и самым для себя опасным японское командование считало направление со стороны Монгольской Народной Республики, так как оно открывало доступ к Чанчуню. Южные отроги хребта Большой Хинган представляют собой невысокие, но трудно проходимые возвышенности. Поэтому основные силы Квантунской армии прикрывали район Чанчуня. Кроме того, в случае отступления 4-я отдельная армия должна была усилить оборону этого направления. Располагать свои силы западнее японцам было невыгодно, так как там намеченные оборонительные рубежи не были оборудованы.

Когда советские войска в большинстве районов довольно легко перешли границу Маньчжурии и в первые же дни наступления значительно углубились на ее территорию, командование Квантунской армии приняло решение не выводить войска навстречу наступающим частям Красной Армии, имея в виду оказать сопротивление на рубежах, предусмотренных оперативным планом. Эти рубежи должны были окончательно достроиться к осени 1945 года. Поэтому задержать на них наступающие советские войска представляло, конечно, сложную задачу. В будущем имелось в виду осуществить жесткую оборону на линии Чанчунь — Тумынь и Чанчунь — Дайрен. Войска 3-го фронта прикрывали подступы к железной дороге Синьцзинь Дайрен, чтобы не пропустить Красную Армию в этот район и в Корею. Войска 4-й отдельной армии должны были отходить на юг, в направлении на Гирин. Войскам 1-го фронта была поставлена задача после упорной обороны отойти с боями на линию Яньцзи, Тунхэ. Части Сахалянского и Хайларского укрепленных районов, а также 107-й дивизии в Учагоу и Хутоу имели целью задержать наступающую Красную Армию, оборонять дороги, не допускать продвижения по ним внутрь страны.

Все эти боевые задачи, поставленные командованием Квантунской армии, исходили из плана и директив императорской ставки. Приказы на такое осуществление обороны маньчжурской территории были отданы 10 августа 1945 года 1-му и 3-му фронтам, 13 или 14 августа — 4-й отдельной армии.

На вопрос, как отнеслись японские генералы и офицеры к объявлению войны Японии Советским Союзом, Мацумура Томокацу ответил: «Мы — военные и поэтому должны были воевать, раз началась война. Возможность выступления СССР на стороне его союзников нами вполне допускалась. Мы знали, что наших сил для того, чтобы противостоять Советскому Союзу в Маньчжурии, недостаточно, но у нас были силы, чтобы удержать район Кореи по крайней мере в течение двух лет, если бы японское командование не было вынуждено передать эти силы метрополии для отражения предполагавшегося вторжения. После победы над Англией и Америкой, в которую мы верили, продолжал Мацумура, мы полагали, что можно будет, использовав корейский плацдарм, предпринять наступление против Красной Армии и вернуть себе всю Маньчжурию. И я, и все другие известные мне генералы и офицеры считали, что в этой войне мы не потерпим поражения и что она лишь затянется на несколько лет. Капитуляция же есть признание поражения. Я считаю, что мы не потерпели бы поражения, если бы император не отдал приказа сложить оружие».

Говоря это, японец гордо вскинул голову, но, встретив наши улыбки, потупился. После некоторого молчания он продолжал: «Что касается отношений между Японией и СССР, то раньше они были неустойчивыми, временами хорошими, а иногда плохими, хотя Япония и СССР не имели агрессивных намерений друг против друга (я привожу его выражения дословно). В дальнейшем отношения с Японией будут зависеть только от СССР. Япония хотела бы иметь дружбу с Советским Союзом, так как России и Японии легче иметь дружественные отношения, нежели Японии, с одной стороны, Англии и Америке — с другой».

Здесь японский генерал опять сделал паузу и посмотрел, какой эффект произвело на нас это «дипломатическое» заявление. «Япония во время русско-японской войны 1904 — 1905 годов и во время интервенции 1918 — 1922 годов в Сибири действовала под влиянием Англии и Америки, но отнюдь не по своему убеждению», — продолжал он, нетерпеливо повернувшись к переводчику и внимательно вглядываясь в наши лица.

После перерыва Мацумура дал подробные сведения о времени формирования дивизий Квантунской армии; об организации японского генерального штаба (в его втором отделе во главе с генерал-лейтенантом Арисуэ Советским Союзом занималось пятое отделение, которым руководил полковник Сираки, Англией и США — шестое отделение, Китаем — седьмое отделение); о работе военной академии; о деятельности разведки; об организации армии Маньчжоу-Го во главе с марионеточным императором Пу И (17 августа Генри Пу И был задержан вместе со своей свитой и интернирован на Мукденском аэродроме).

Слушать и затем перечитывать показания японского генерала о действиях Красной Армии было довольно любопытно. То, что нам было уже известно, представало перед нами еще раз. Нагляднее были видны наши отдельные просчеты и крупные успехи. Отчетливее были заметны плоды той работы, которую проделали воины Советских Вооруженных Сил в целом, 1-го Дальневосточного фронта в частности.

Тем временем сухопутные войска продолжали продвигаться вперед и принимать капитуляцию японцев. Местами приходилось еще вести бои с разрозненными группами смертников и диверсантов. К концу августа было полностью закончено разоружение капитулировавшей Квантунской армии и войск марионеточных сателлитов Японии. Было пленено около 600 тысяч солдат и офицеров, взяты большие трофеи, освобождены Северо-Восточный Китай, Ляодунский полуостров, Южный Сахалин, Курильские острова и Северная Корея до 38-й параллели, причем наши войска ворвались сначала даже в Сеул, но затем, в соответствии с имевшимся соглашением, оставили его и отошли к северу. Стремительный бросок советских войск лишил японцев возможности осуществить тактику «выжженной земли», и мы с удовлетворением смотрели на оставшиеся целыми и сохранными дома мирных жителей.

Советские Вооруженные Силы, разгромив Квантунскую армию Японии, вписали еще одну яркую страницу в славную летопись своих побед, содействовали установлению долгожданного мира, освобождению ряда угнетенных империализмом народов Дальнего Востока и подъему бурного национально-освободительного движения в странах Южной и Восточной Азии, обеспечили безопасность советских рубежей.

Когда отгремели выстрелы...

^{После капитуляции. — На митинге. — Чанчунь, Мукден и Дальний. — У стен Порт-Артура. — Как погиб генерал Кондратенко. — Помощь китайским коммунистам. — Промелькнул сентябрь, и...}

Меня нередко спрашивают: как отнеслись наши войска к сообщению о том, что 6 и 9 августа на Хиросиму и Нагасаки упали американские атомные бомбы? Как отразились эти события на операциях советских войск? Отвечу коротко: почти никак! Во-первых, ни в какой связи с нашими планами разгрома Квантунской армии трагические происшествия в Хиросиме и Нагасаки не стоят. Во-вторых, истинные результаты взрывов не были в точности известны в то время даже самим американцам, а японцы, естественно, нас не информировали.

Скоро после взрывов 6 и 9 августа, когда весь мир узнал о деталях случившегося, наш народ охватило чувство взволнованного удивления. Как бы мы ни относились ко вчерашнему врагу — японским вооруженным силам, каждый понимал, что прямой военной необходимости в использовании атомных бомб у США не было; что делу присуща совсем иная подоплека. Так же думал и я. И, как теперь это стало доподлинно известно, все мы не ошиблись в своих предположениях.

Существует поговорка: конец одного дела — это начало другого. Она вполне применима в данном случае. Кончалась вторая мировая война. А правящая верхушка США уже подумывала об установлении своего мирового господства. Но как быть с Советским Союзом, вынесшим на себе основную тяжесть второй мировой войны, и с его победоносной армией? Как быть с завоевавшими невиданную популярность социалистическими идеями? И американская реакция становится на путь устрашения, начинает размахивать «атомной дубинкой». Позади лежали годы борьбы с фашистским блоком, а впереди — долгие годы «холодной войны». Запугать нас и весь мир — вот истинная цель атомных бомбардировок в начале августа. Стоит ли говорить, что из этой затеи у американской реакции ничего не вышло? Но горько думать, что сотни тысяч людей, мирных японских жителей, явились первой жертвой, принесенной на алтарь «холодной войны» ее заокеанскими пропагандистами, инициаторами налетов на Хиросиму и Нагасаки.

После того как началась капитуляция японских войск, выстрелы гремели все реже и реже. Отдельные группы диверсантов еще продолжали вредить и пакостить, но серьезной угрозы они не представляли. Регулярные же подразделения Квантунской армии сопротивлялись теперь только там, где не было получено распоряжение о капитуляции. Таких глухих уголков оставалось все меньше и меньше.

Время от официальной капитуляции до подписания Японией соответствующего акта, то есть две недели (конец августа — начало сентября), было у меня в основном заполнено бесконечными разъездами. Маршруты их пролегали во всех направлениях: и в Хабаровск, где располагалась ставка маршала Василевского; и на командный пункт фронта, который 28 августа я перевел в район Муданьцзяна; и в Ворошилов-Уссурийский, «базовый» город нашего фронта; и в Харбин, ставший на время своеобразным центром фронтовой военной администрации в Маньчжурии. То приходилось осматривать трофеи (а двигало мною далеко не простое любопытство, но и соображения военного и экономического порядка), то участвовать в допросе пленных из числа высших чинов, то принимать парад войск фронта по случаю победы, то (что я делал с особым удовольствием) встречаться с делегациями трудящихся как нашего Приморья, так и Маньчжурии.

25 августа соединения 25-й армии освободили в корейском городе Сейян (Сиань) заключенных, содержавшихся японцами в концлагере. Среди них оказалось 16 довольно видных военных и административных деятелей Англии, Голландии и США, в разное время попавших к японцам в плен. Все они проявляли неподдельную радость по случаю освобождения и благодарили советских офицеров, но в принципе относились к нам по-разному. Одни появились здесь недавно и были по-своему честными служаками, исполнявшими в меру сил и способностей возложенные на них обязанности. Другие жили в Юго-Восточной Азии или на Дальнем Востоке еще с довоенных времен, представляя собой типичных колониальных дельцов и администраторов. Их изможденные лица говорили о многом. И дело заключалось, конечно, не только в физической усталости или болезнях. Плен давит на человека морально, заставляет о многом задуматься, поразмыслить, задать себе сотни вопросов и самому ответить на них. Одна лишь мысль о том, что ты в плену, угнетает больше всего.

Когда я беседовал с нашими, советскими людьми, вырвавшимися, например, из немецко-фашистского плена, то не раз слышал от них подобные высказывания. И вот теперь, наблюдая за людьми, освобожденными, так сказать, из другого плена и происходившими из другого социального мира, видел в них в какой-то степени примерно то же, при всем отличии взглядов на жизнь. По-видимому, в этом тяжелом, мучительном явлении «плен» кроется нечто постыдно-удушающее в общечеловеческом смысле данного слова. Однако все зависит от того, как повел себя человек дальше, попав в руки врагов. Даже самое безнадежное положение пленного не может лишить его возможности сопротивляться. И тот, кто не дрогнул в трудную минуту жизни, а встретил ее как боец, кто не сдался внутренне и продолжал бороться с врагом, того Родина не забывает, а считает своим верным сыном, своей верной дочерью, преданными великим идеям социализма. (Понятно, что здесь я имею в виду советских людей.)

Обо всем этом я думал, когда смотрел на упомянутых выше шестнадцать деятелей, освобожденных от японского плена нашими воинами. Признаюсь, что они интересовали меня с чисто психологической точки зрения, в плане сопоставления буржуазной идеологии с коммунистической. Но беседовать на эту тему мне с ними не привелось. Нужно было как можно быстрее решить вопрос о передаче пленных, являвшихся гражданами союзных нам держав, в соответствующие органы, ведавшие отправкой их на родину. Проблема была решена оперативно, хотя повозиться со всякими деталями дела мне пришлось немало.

Для контраста расскажу о том, как в конце августа я принимал пленных японских генералов. Они были доставлены в район полевого управления 1-го Дальневосточного фронта, находившегося в восьми километрах юго-западнее Духовской, в полной форме, при всех регалиях и при холодном оружии. Сначала генералы держались очень робко. Но потом, когда их пригласили за стол и стали разговаривать с ними спокойно и корректно, они осмелели.

Первое, о чем они заговорили, касалось оказания всем японским пленным медицинской помощи и обеспечения их одеждой и продуктами. Эта просьба произвела на меня самое благоприятное впечатление. Генералов заверили, что их солдаты будут снабжаться не хуже, чем в Квантунской армии. Тогда они перевели разговор на вопрос о судьбе своих семей. Главная просьба заключалась в том, чтобы не оставлять семьи в Маньчжурии, где к ним очень враждебно относится местное население. Не сможет ли советское командование отправить их в Японию? И нельзя ли, на худой конец, чтобы семьи сопровождали генералов в плен? Учитывая, что вопрос о семьях в общем-то сугубо человеческий, мы постарались и его разрешить достаточно позитивно.

В целом проблема пленных оказалась весьма сложной. С 9 по 31 августа на 1-м Дальневосточном фронте в плен взято 257 тысяч вражеских солдат и офицеров и 43 генерала. К 10 сентября цифра возросла до 300 тысяч, в том числе 70 генералов, из которых 13 принадлежали к армии Маньчжоу-Го. Всю эту массу людей нужно было обеспечить продовольствием (своего им хватило ненадолго), квалифицированным медицинским обслуживанием, обмундированием, решить вопросы об их временном размещении и еще многие другие. По наиболее крупным и важным вопросам мы получали указания, а все остальные вынуждены были решать на месте, причем незамедлительно.

Среди тех советских военных врачей, кто оказывал пленным медицинскую помощь, заслуживает особого упоминания Аркадий Алексеевич Бочаров. На протяжении всей войны он работал хирургом на фронте, причем большую часть времени являлся главным хирургом 5-й армии. Когда в мае 1945 года последнюю перебросили в Приморье и включили в состав 1-го Дальневосточного фронта, подполковник медицинской службы А. А. Бочаров оказался таким образом одним из моих подчинённых. В 5-й армии о нем ходила добрая слава. Раненые, нуждавшиеся в хирургическом вмешательстве, стремились, если это как-то от них зависело, попасть в руки Бочарова.

Но я хотел бы здесь подчеркнуть, что Бочарову и его сотрудникам могут и должны быть благодарны не только наши воины, а и солдаты и офицеры Квантунской армии. Советские военврачи честно выполняли свой гуманный долг и на поле боя, и в тылу, и в лагерях для военнопленных, в том числе японских. Тысячи и тысячи последних получили в те недели квалифицированную медпомощь и выражали неподдельную признательность за это.

Незабываемое впечатление произвел на меня митинг в Харбине по случаю победы. 3-го сентября я прилетел в этот город, чтобы на месте решить ряд вопросов, связанных с экономическими и административными проблемами, вставшими теперь перед нами. Вслед за мной вторым самолетом сюда прибыли А. М. Василевский, Главный маршал авиации А. А. Новиков, маршал авиации С. А. Худяков, маршал артиллерии М. Н. Чистяков и другие военачальники. Нас встретил А. П. Белобородов, войска которого отвечали за порядок в районе Харбина. Мы отправились на ипподром смотреть трофеи, захваченные у Квантунской армии. Особое внимание привлекли длинноствольные дальнобойные пушки. Из них японцы собирались обстреливать Владивосток, Хабаровск, Благовещенск и другие советские города.

Митинг состоялся на следующий день. Площадь Харбинзинзя, украшенная флагами, была переполнена. Здесь находилось около 20 тысяч русских жителей города, а также много маньчжур и китайцев. Открывавший митинг Т.Ф. Штыков предоставил слово представителю советских войск генерал-майору Остроглазову, который рассказал о крахе Квантунской армии и о той великой роли, какую сыграл во второй мировой войне Советский Союз и его народы. Каждое слово воспринималось слушателями с жадностью. Ведь то, что всем нам давно было известно, для них являлось, пожалуй, откровением. Немного, очень немного правдивых вестей доходило до харбинцев в годы войны. Японская пропаганда преподносила все в искаженном свете. А теперь они собственными ушами слышали то, что ранее попадало к ним в виде туманных сообщений. Свои мысли и чаяния местные жители излили в речах, горячих и взволнованных до предела. От интеллигенции города выступил юрист Бердяков, от молодежи — Людмила Захарова-Пенжукова, от духовенства — архиепископ Нестор. Затем речи произносили представители научных работников, студенчества, деятелей искусства, торговцев. В заключение состоялся большой концерт силами местных артистов и нашего Красноармейского ансамбля песни и пляски 1-го Дальневосточного фронта. Концерт с огромным успехом был повторен в расширенном виде вечером в помещении Харбинского русского театра.

5 сентября маршал А. М. Василевский и сопровождающие его лица улетели в Чанчунь, к маршалу Р. Я. Малиновскому. Прежде чем отправиться вслед за ними, я наметил для себя план рекогносцировки освобожденных районов Маньчжурии и Кореи. Это была безотлагательная работа, требовавшая оперативности, внимательности и дальних расчетов в связи с тем, что наша армия обязана была на какое-то время остаться на освобожденной ею территории; фронты же несомненно должны были реорганизовываться в группы войск или вливаться в существовавшие ранее военные округа.

6 сентября мы посвятили осмотру Чанчуня и Мукдена. В Чанчуне штаб Забайкальского фронта разместился в замке, где до этого помещалась ставка Квантунской армии.

Город производил двойственное впечатление. Его центральные улицы, широкие и светлые, с постройками в европейском духе, все в зелени, были очень приятны. Но сразу за центром, чуть в сторону, начиналась паутина узких, кривых и неимоверно грязных улочек, густо заселенных китайской беднотой. Проезды были забиты повозками, с которых торговали неприхотливыми изделиями местных ремесленников.

Вдоль стен толпились рикши. Маленькие домишки занимали мелкие торговцы, а на задворках ютились наемные рабочие и кули. Нищие встречались на каждом шагу.

Та же картина открылась перед нами в Мукдене, где мы остановились в штабе танкового корпуса. Это здание было возведено русскими инженерами еще в 1902 году. До нашего прибытия там размещалась железнодорожная гостиница. Отправившись осматривать японский арсенал, мы проехали и по городу. Как и в Чанчуне, центр был хорош, все остальное оставляло мрачное впечатление. Над зданиями и вдоль улиц ветер нес клубы густой пыли. Между домами лежали кучи отбросов и нечистот. Стоял тошнотворный смрад. С какой жалостью и сочувствием смотрели мы на мукденских бедняков! Только их ослепительные улыбки скрашивали грустный вид. Перед закабаленными японской военщиной трудящимися открылись теперь новые горизонты, и это, вероятно, понимал каждый. Японцы старались не показываться на улицах. Китайцы же, как только машина останавливалась, начинали бурно аплодировать и приветственно кричать «шанго!».

Это было, конечно, не случайным явлением. В революционно-освободительной борьбе китайского народа, с новой силой развернувшейся после окончания второй мировой войны, наши симпатии находились на его стороне, и он это отлично знал. Не менее хорошо известно, что США активно помогали чанкайшистам, которым так и не удалось перебросить в Маньчжурию сколько-нибудь значительные контингент своих войск. И когда Народно-освободительная армия Китая перешла в наступление, Северо-Восточный Китай оставался ее прочным тылом. Советская страна не только очистила этот район от японских империалистов, но впоследствии и реально помогла китайскому народу заложить надежный фундамент для построения социалистического общества.

Прошел еще один день. Повсюду развевались флаги, висели транспаранты. Простые люди с радостной улыбкой смотрели на небо, на утро, на бороздившие воздушный океан транспортные и пассажирские самолеты. В одном из таких самолетов много раз находился и автор этих строк, поглядывавший на расстилавшиеся внизу земные пейзажи. Продолжалось наше ознакомление с местами расположения советских войск. Офицеры других фронтов нередко прибывали при этом в зону расквартирования 1-го Дальневосточного фронта, а мы выезжали в их районы. Из числа наиболее запомнившихся совместных поездок скажу здесь о дайренской.

В освобожденном Дайрене (Люйда, он же Дальний, он же Далянь) я вновь встретился с А. М. Василевским и Р. Я. Малиновским. Мы стояли под лучами осеннего солнца, плывшего над просторами Желтого моря, и смотрели на город. Дайрен — это японское название русского порта Дальний.

Строительство порта было начато согласно арендному соглашению с Китаем в 1898 году. Оно обошлось российской казне до начала русско-японской войны в 30 миллионов рублей. А переименован город был японцами после того, как они его захватили в 1904 году. Собственно говоря, новое название есть простая модификация русского, ибо японцы не выговаривают букву «л» и произносят вместо нее «р» (у китайцев дело обстоит как раз наоборот). Порт этот ценен тем, что он редко замерзает. Это открывает перед ним возможность участвовать в зимней навигации, а близость его к Порт-Артуру делала город Дальний важным стратегическим пунктом.

Мы расположились в гостинице «Ямато-отель». После краткого отдыха поехали посмотреть город. Осмотр порта подтвердил имевшиеся у нас данные о том, что к середине XX столетия он являлся по величине вторым после шанхайского на всем побережье от Охотского до Южно-Китайского моря. Отлично оборудованный, он стал важнейшей японской базой. Через него поступала в Маньчжурию львиная часть морских грузов, а в обратную сторону вывозились награбленные империалистами Страны Восходящего Солнца местные богатства. Город являлся, кроме того, крупным промышленным центром. Особенно развито было здесь химическое производство, а также производство строительных материалов. Из 700 тысяч населения 200 тысяч составляли японцы, а остальные были в основном китайцы. Эти цифры свидетельствуют о довольно большом переселении японских граждан в Дальний. Впоследствии данное обстоятельство оказалось еще одной из проблем, вставших перед советским командованием, когда значительная часть жителей пожелала вернуться в Японию. Не касаясь местных деталей, замечу, что в других крупных населенных пунктах (Харбин, Гирин и пр.) мне тоже пришлось немало помучиться, занимаясь этим вопросом.

Главным украшением Дальнего являлась, несомненно, его центральная площадь Охироба. От нее в разные стороны радиально расходились эффектно выглядевшие, нарядные улицы. Но впечатление в корне изменилось, когда мы попали в китайский район города. Повторялась известная картина. Мы шли по узким, кривым, грязным и вонючим улочкам среди бедных домишек. Бросалась в глаза невероятная скученность населения. Вообще характерная для ряда восточноазиатских и южноазиатских стран, она особенно была заметна в крупных городах. Самыми примечательными фигурами на улицах в этой части города были кули и торговцы кукурузными лепешками.

8 сентября мы выехали на автомобилях в Порт-Артур, город, чье название говорит так много каждому русскому. У выезда за городскую черту нас встретил почетный караул воинов из числа подразделений, первыми вошедших в Порт-Артур. Маршал Василевский принял рапорт, и в сопровождении начальника местного гарнизона генерал-лейтенанта В. Д. Иванова мы отправились осматривать исторические места, связанные с событиями русско-японской войны 1904 — 1905 годов. Довольно длительное время мы провели на Электрическом утесе, где когда-то стреляла прославленная 15-я батарея защитников города, на Перепелиной горе, в бывшем штабе генерала Алексеева и в военном музее. Но самое сильное впечатление сохранилось у меня от посещения русского военного кладбища. 15 тысяч солдат, матросов и офицеров порт-артурского гарнизона и флота были похоронены здесь за сорок лет до этого. Приблизительно в центре стоит белая часовня на высоком фундаменте. На ее мраморе виднеется простая и строгая надпись: «Здесь покоятся бренные останки доблестных русских воинов, павших при защите крепости Порт-Артура». В скорбном молчании постояли мы перед часовней.

Русское военное кладбище в Порт-Артуре посетила вместе с нами большая группа наших генералов, красноармейцев и краснофлотцев. Многие из них начали войну еще у западных границ Советского Союза, отступали с боями до Волхова, Волги и Кавказа, потом с победными боями прошли назад, участвовали в освобождении стран Восточной и Центральной Европы, а теперь слушали, как плещутся воды тихоокеанских морей. Генерал-лейтенант Безуглый отдал рапорт. Под звуки траурно-торжественного марша к памятнику русским воинам были возложены венки.

8 сентября памятно мне еще по одному событию. Я узнал в тот день, что награжден орденом Победы. С этим орденом связаны воспоминания о славных днях Победы, увенчавшей четырехлетние сражения, самые тяжелые из всех, какие когда-либо приходилось вести нашей стране за всю ее многовековую историю.

Еще одна памятная встреча в Порт-Артуре произошла у меня месяца полтора спустя, когда попросил разрешения зайти ко мне с визитом бывший адъютант прославившегося в русско-японскую войну генерала Кондратенко поручик Алексеев, впоследствии живший в Харбине. Передо мной стоял благообразный старик с интеллигентным лицом. Он все еще сохранял старую офицерскую выправку и держался с достоинством, но очень волновался. Алексеев долго вглядывался в маршальскую форму, а мой адъютант рассказал позднее, что он попросил у него разрешения взглянуть на пистолет и пощупать офицерский погон. Кто знает, какие мысли проносились при этом в голове бывшего поручика?

Вместе с Т. Ф. Штыковым мы обстоятельно побеседовали с Алексеевым. Он рассказал нам о генерале Кондратенко, особенно об обстоятельствах его гибели. Ведь детали этого события раньше никому не были досконально известны. Затем мы все вместе поехали на то место, где погиб Кондратенко. Алексеев в 1904 году все время служил в Порт-Артуре, отличился в боях, был тяжело ранен, а после выздоровления являлся адъютантом генерала в течение четырех месяцев. Однажды генерал отправил его с важным поручением к командиру полка. Алексеев вышел из блиндажа и успел отойти лишь на сотню метров, как начался артиллерийский обстрел. Он залег и тут заметил, что снаряды ложатся в основном в зоне блиндажа. Тогда он решил подождать, пока не проверит, все ли в порядке с его начальником. Обстрел скоро кончился, и поручик возвратился. Но блиндаж был завален. Алексеев позвал солдат, и они стали откапывать укрытие. Вскоре добрались до генерала, но Кондратенко был уже мертв. Адъютант нашел на нем две раны: одну — на лице, слева от носа, другую — на виске.

Дальнейшая судьба поручика была схожа с судьбами многих его однополчан. По окончании войны он попал в плен и находился в Японии. Портсмутский мир позволил ему вернуться в Россию. Алексеев по-прежнему служил в армии; когда грянула Октябрьская революция, он находился на русском Дальнем Востоке. Отсюда в 1922 году он бежал в Маньчжурию и начал работать бухгалтером. Жизнь его не баловала. Много раз, по его словам, он задумывался, не возвратиться ли ему на родину, но боялся, что его, как бывшего царского офицера, покарают смертью. Красная Армия произвела на старика исключительное впечатление. Он говорил нам, что задыхался от счастья и гордости за русских воинов, когда сначала увидел бежавших японцев, а затем перед его глазами предстали грозные советские полки.

Хорошо запомнилась мне также поездка в Чанчунь. Там находился дворец марионеточного императора Маньчжоу-Го, ставленника японцев Генри Пу И. Императорским цветом в Маньчжурии считался по древней традиции красный. Поэтому почти все, что только поддавалось окраске и чего мог касаться император, было окрашено во дворе и в самом здании в красный цвет. По этому странному многокомнатному дворцу меня водил наш сержант по фамилии Комолов. За несколько недель бравый воин превратился в заправского гида, и я с удовольствием слушал его точную, насыщенную фактами речь.

10 сентября было днем окончания полной капитуляции и пленения Квантунской армии. Оглянулись мы назад — и сами удивились: армия-то эта была разгромлена за 12 суток. Таких темпов, по чести говоря, никто не ожидал. А последующие три недели явились временем принятия капитуляции. На эту неприятную для самураев процедуру ушло таким образом больше времени, чем на военные действия. И снова Советская страна чествовала своих воинов-героев. 30 сентября был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР об учреждении медали «За победу над Японией». Тысячи солдат, сержантов и офицеров получили заслуженные ими боевые награды. В приказе Верховного главнокомандующего отмечались умелые действия десятков воинских соединений и частей. Наиболее отличившимся присваивались особые наименования. Так, в составе 1-го Дальневосточного фронта 16 соединений или частей стали Уссурийскими, 19 — Харбинскими, а 149 были награждены Указом Президиума Верховного Совета СССР различными орденами.

Любопытные страницы жизни наших войск вообще, советской военной администрации в частности составляют контакты с коренным населением Маньчжурии и помощь различным местным демократическим организациям в налаживании их работы. Когда Красная Армия освободила Северо-Восточный Китай, бывшие гоминдановцы, чиновничество, помещики и крупное купечество, приветствуя изгнание японцев, в то же время выражали втайне надежду, что вскоре сюда придут чанкайшисты. Относясь недоброжелательно к тем мерам содействия, которые стало оказывать советское командование народным массам Маньчжурии — и китайцам, и корейцам, и маньчжурам, и монголам — в их стремлении построить новую жизнь, эти круги не решались вступить в открытую борьбу. Они понимали, что сразу же потерпят крах. Поэтому местная реакция, частично связанная ранее с японцами, а частично ожидавшая восстановления китайской помещичье-буржуазной власти, осмелилась первоначально лишь на консолидацию своих сил в подполье.

Особенную активность развило гоминдановское подполье в Харбине, где дислоцировалась 1-я Краснознаменная армия. На некоторых улицах Фуйзядяна (район Харбина) были организованы террористические банды, именовавшие себя «отрядами народной самообороны». Их возглавлял, как это выяснилось впоследствии, местный налетчик Чжен. который установил связь с гоминдановскими тайными воинскими подразделениями. Крупнейшим из последних являлась так называемая 6-я повстанческая армия. Суть названия заключалась в том, что после прихода чанкайшистов либо накануне этого прихода командиры подразделения собирались развернуть его в крупное воинское соединение. А пока оно имело стрелковое оружие на несколько сот человек.

Другая организация называла себя «синими рубашками». Ее лидер полковник Чжан поддерживал связь непосредственно с Чунцином, где находилось правительство Чан Кай-ши, и ежедневно выступал по радио. Радиопередачи готовил его штаб. Были засечены переговоры этих лиц с какими-то пунктами в районах Аныпань и Цзямусы. Оказалось, что там находились отделения этой организации. Разбор дела показал, что перед местными отделениями их центр поставил задачу наладить сбор разведывательных сведений о советских войсках и китайских коммунистических ячейках.

Отделения намеревались развернуть вербовку кадров, накапливать оружие и осуществлять отдельные диверсии, а также вести агитацию среди населения. Получив известие о начале войны между СССР и Японией, «синие рубашки» переименовали себя в конспиративных целях в «группу Биньцзян» и ускоренными темпами стали готовиться к своим черным делам.

Еще одну реакционную организацию создали корейские эмигранты — члены действовавших в Маньчжурии различных «обществ дружбы» с Японией. Объединившись, после вступления в Харбин советских войск, в единую организацию с фальшивым названием «корейские трудящиеся», эти лица также намеревались развернуть свою деятельность, причем их лидеры, некие Кон и Хан, первоначально попытались даже получить официальное разрешение в нашей военной комендатуре.

Самой опасной оказалась китайская террористическая организация «братья по крови». Ее руководитель Ян был ставленником харбинского богатея Чана. От Чана нити привели в подпольные типографии, где печатались листовки чанкайшистского содержания, а оттуда — к некоему Хэ. Последний оказался не кем иным, как главой местного гоминдановского центра, установившего связи с рядом офицеров в марионеточной армии маньчжурского императора Пу И. Гоминдановцы действовали в двух направлениях. Их люди в разном обличье приходили ежедневно в наши местные учреждения за советами, справками, консультациями, разрешениями, со всевозможными предложениями и т. д. Эти посетители добивались получения хоть каких-нибудь бумажек, которые как-то легализовали бы их деятельность в любой форме, а одновременно хотели что-то выведать и добыть интересовавшие их сведения. Второе направление составляла подпольная работа в вышеупомянутом духе.

Признаюсь, что нам нелегко было сразу разобраться, кому та или иная организация служит, чьи интересы защищает, тем более что внешне они проявляли себя с самой положительной стороны. Понадобилась очень серьезная работа, вдумчивый подход к оценке совершавшегося, многодневный анализ фактов, длительные наблюдения и сопоставления, чтобы отделить дурные наносы от чистого потока народного энтузиазма.

Трудящиеся массы активно включились в борьбу за ликвидацию империалистического наследия. Все японские политические организации были распущены или самораспустились. Японскую полицию стала заменять китайская, и осенью возникли так называемые комитеты общественного спокойствия. Рабочие объединялись в профессиональные союзы. Безработные стали на учет, им подыскивалась работа или оказывалось содействие. Взамен чиновников, служивших японцам, избирались либо назначались другие, которым доверяло местное население. Возникало городское и сельское самоуправление.

Всемерную помощь стремились оказать и организациям коммунистической партии Китая. Их численность в Маньчжурии была в то время небольшой. Стойкими и выдержанными в идеологическом отношении кадрами пополнились они после того, как открылись двери японских тюрем и политические заключенные, среди которых имелось немало коммунистов, вышли на свободу. Уже в августе возник в Харбине Североманьчжурский комитет КПК. Затем появились в разных населенных пунктах уездные, городские, районные коммунистические комитеты, а на предприятиях партийные ячейки. Их ряды быстро росли. Коммунистическая печать стала успешно завоевывать широкие круги читателей. Наконец, мы вступили в контакт с направленными в Маньчжурию уполномоченными лицами центральных органов КПК и всячески содействовали им, идя навстречу их просьбам и пожеланиям.

Время с 3 сентября по 1 октября, когда был образован Приморский военный округ, протекало, несмотря на окончание войны, очень напряженно. Среди многих одолевавших командование военных, экономических, политических и иных вопросов, особенно приковывавшим к себе в те дни наше внимание, было передвижение войск к установленной для них демаркационной линии в Корее. Линия эта проходила по 38 градусу северной широты. 9 сентября я вылетел в Хейдзио, где командарм-25 генерал Чистяков доложил о подготовке к передвижению, а 28 сентября последнее закончилось. Южнее новой границы расположились американские войска. Именно оттуда рванулись несколько лет спустя их местные марионетки в попытке сокрушить социалистическую Северную Корею.

Много внимания приходилось уделять размещению войск, организации их быта и обеспечению в условиях постепенно приближавшейся зимы, оказывать помощь народному хозяйству Приморского края. Проводилась напряженная работа по строительству высоковольтной линии электропередачи из Владивостока в Ворошилов-Уссурийский, по ремонту и совершенствованию шоссейных дорог, по сооружению различных хозяйственных и промышленных объектов. Большая нагрузка лежала в этой связи на члене Военного совета округа генерал-полковнике Т. Ф. Штыкове, моем заместителе генерал-полковнике Н. И. Крылове, начальнике штаба округа генерал-полковнике Н. Д. Захватаеве, на командующих советскими войсками в Корее генерал-полковнике И. М. Чистякове и на Ляодунском полуострове генерал-полковнике И. И. Людникове, а позднее генерал-полковнике А. П. Белобородове. Они не жалели никаких усилий и вкладывали в работу всю свою энергию и незаурядные способности. Огромный коллектив воинов трудился не покладая рук, решая стоявшие перед ним задачи, и успешно их выполнял.

Вот так незаметно, среди дел и забот, промелькнул сентябрь. Казалось, давно ли мы воевали, а уже повсюду налаживается мирная жизнь. На полях убирают поздний урожай. Люди отстраивают разрушенные смерчем войны жилища. Пепелища зарастают травой, осенний ветер гонит пожухлые листья. Тогда не сразу ощущалось, что уже ушла в прошлое вторая мировая война.

А сейчас, оглядываясь на события более чем двадцатилетней давности, мы отчетливо видим, что былое перескочило в 1945 году через эпохальный рубеж. И недалек уже был день, когда люди, посмотрев на карту, могли сказать: вот и лагерь социализма занял на земле свое историческое место.

Стрелка часов истории безостановочно движется, и ни на минуту не прекращается напряженная служба славных советских воинов...