Артур Ч. Кларк ДВОЕ В КОСМОСЕ

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

Грант делал запись в бортовом журнале «Стар Куин», когда дверь за его спиной отворилась. Оглядываться он не стал: на корабле кроме него был только еще один человек. Но так как Мак-Нил не начал разговора и не вошел, затянувшееся молчание в конце концов удивило Гранта, и он круто развернул свое вращающееся кресло.

Мак-Нил просто стоял в дверях с таким выражением, точно увидел призрак. Грант и не подозревал, насколько эта мелькнувшая у него избитая метафора близка к истине. Мак-Нилу и впрямь виделся призрак, самый страшный из всех — его собственный.

— В чем дело? — сердито спросил Грант. — Вам дурно или случилось что?

Инженер покачал головой. Капельки пота, срываясь с его лба, блестели, повисая в воздухе. Мускулы гортани шевелились, но с губ его не слетало ни звука. Казалось, он сейчас заплачет.

— Нам крышка, — просипел он наконец. — У нас нет больше запаса кислорода.

И тут он заплакал. Он был похож на тряпичную куклу. Упасть он не мог из-за отсутствия тяготения — он просто сложился.

Грант промолчал. Совершенно машинально раздавив в пепельнице сигарету, он со злостью ждал, чтобы погасла последняя искра. Ему уже сейчас не стало как будто хватать воздуха: горло его сжимал извечный космический страх.

Медленно высвободившись из эластичных ремней, создававших, пока он сидел, слабую иллюзию весомости, Грант с привычным автоматизмом двинулся к двери. Мак-Нил не пошевелился. Даже со скидкой на пережитый шок поведение его казалось Гранту непростительным. Поравнявшись с инженером, Грант сердито толкнул его и грубо велел очухаться.

Трюм был выполнен в форме полусферы, в центре которой проходили кабели к пульту управления, контрольным приборам и другой половине растянувшегося более чем на сто метров гантелеобразного космического корабля. Клети и ящики, сюрреалистической грудой заполнявшие помещение, весьма незначительно увеличивали гравитационную массу искусственного небесного тела.

Но даже исчезни внезапно весь груз. Грант едва ли заметил бы это. Взгляд его был прикован к большому баку с кислородом, укрепленному на переборке у выхода в воздушный шлюз.

С виду все казалось таким же, как всегда: тускло поблескивала алюминиевая краска, хранил еще приятную прохладу металл, оставались неповрежденными отводные трубки. Все было в полном порядке, и только одна мелкая деталь указывала на беду: стрелка индикатора неподвижно застыла на нуле.

Грант смотрел на этот молчаливый символ, как много веков назад, во время чумы, мог смотреть какой-нибудь вернувшийся домой лондонец на входную дверь, перечеркнутую в его отсутствие грубо нацарапанным крестом. С полдюжины раз Грант тщетно стучал по стеклу, сознавая в глубине души, что дело здесь не в случайно застрявшей стрелке. Дурные вести каким-то образом сами несут в себе гарантию достоверности. Только хорошие нуждаются в подтверждении.

Когда Грант вернулся на пульт управления, Мак-Нил снова был уже самим собой. Причину столь быстрого выздоровления выдавала открытая аптечка. Инженер даже попытался сострить:

— Это метеор. Нам твердят, что корабль таких размеров может столкнуться с метеором раз в сто лет. Мы, видать, сильно поторопились.

— Но почему не сработала сигнализация? Давление воздуха нормальное. Откуда же у нас могла взяться пробоина?

— Она не у нас. Известно вам, что по затененному борту проходят трубы, в которых охлаждается жидкий кислород? Вот их-то метеор и продырявил.

Грант молчал, собираясь с мыслями. Случившееся было серьезно, чертовски серьезно, но не обязательно грозило гибелью. Как-никак больше трех четвертей пути осталось за плечами.

— Но даже если воздух ухудшится, регенератор спасет нас от удушья? — с надеждой спросил он.

Мак-Нил покачал головой.

— Детального расчета я еще не произвел, но ответ знаю заранее. Из двуокиси углерода свободный кислород восстанавливается не полностью, а с потерей примерно десяти процентов. Поэтому мы и вынуждены таскать с собой резерв.

— Скафандры! — с внезапным волнением воскликнул Грант. — Как насчет скафандров? — Он сказал это, не подумав, и тут же понял свою ошибку, отчего на душе у него стало хуже прежнего.

Они рассчитаны на непредвиденный случай, и сжиженного газа в ранце минут на тридцать — подразумевается, что за это время вы успеете добраться до основного резерва.

— Какой-нибудь выход найдется — пожертвуем в крайнем случае грузом. В общем не будем гадать, давайте уточним обстановку.



Он был зол не меньше, чем испуган. Он был зол на Мак-Нила за проявленную тем слабость. Он был зол на конструкторов за то, что они не предусмотрели этой, пусть даже самой маловероятной, случайности. Но сколько-то времени до конца оставалось, и, значит, не все еще было потеряно. Эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Положение, несомненно, было критическим, но оно было одним из тех критических положений, которые как будто специально созданы для космоса. Впереди еще будет время поразмыслить об этом — может быть, слишком много времени для горьких дум…

Грант закрепился ремнями в кресле пилота и вытащил блокнот.

— Итак, к делу, — с нарочитым спокойствием сказал он. — Мы теряем десять процентов кислорода при каждом прохождении воздуха через генератор. Киньте мне, пожалуйста, справочник. Никак не упомню, сколько кубометров в сутки нам нужно.

Сказав, что «Стар Куин» раз в сто лет может столкнуться с метеоритом, Мак-Нил, бесспорно, упростил проблему. На самом деле это зависело от такого множества факторов, что три поколения статистиков пока лишь очень приблизительно вычислили закономерность, и страховые компании еще дрожали всякий раз, когда метеорные потоки шквалом врывались в орбиты планет.

Вопрос, конечно, в том, что понимать под метеором. На каждое космическое тело, достигающее Земли, приходится миллион более мелких осколков, сгинувших где-то между атмосферой и космосом — в том призрачном краю, куда скрывается на ночь богиня Аврора.

Эти знакомые нам падающие звезды обычно размером с булавочную головку, и на каждую падающую звезду приходится еще миллион настолько мельчайших частиц, что, когда они догорают в небе, от них не остается и следа. Но по сути они такие же метеоры, как и редкие болиды или как те огромные небесные тела, с которыми раз в миллион лет сталкивается наша Земля.

Для космонавтики интересен лишь тот метеор, который способен заметно повредить обшивку корабля. Здесь имеют значение как масса, так и скорость. Специальные таблицы приблизительно позволяют судить о вероятности столкновений в разных участках Солнечной системы с метеорами разной величины, вплоть до таких, масса которых не превышает нескольких милиграммов.

Метеор, врезавшийся в «Стар Куин», был настоящим гигантом — до сантиметра в поперечнике и массой целых десять граммов. Согласно таблице, такое чудовище могло встретиться здесь один раз в три миллиона лет. Но мысль, что в истории человечества это больше не повторится, была для Гранта и Мак-Нила слабым утешением.

Впрочем, дело могло быть и хуже. «Стар Куин» пробыл в пути сто шестнадцать дней, и оставалось ему до цели всего тридцать. Как все грузовые суда, он летел по касательной орбит Земли и Венеры с противоположной от Солнца стороны. Скоростные лайнеры преодолевали это расстояние по прямой за втрое меньший срок и с вдесятеро меньшим расходом горючего. Но «Стар Куин» вынужден был тащиться по своей эллиптической орбите, словно трамвай по рельсам, и тратить на дорогу в один конец сто сорок пять дней.

«Стар Куин» даже отдаленно не походил на космические корабли, рисовавшиеся воображению людей первой половины XX века. Он состоял из двух сфер диаметрами пятьдесят и двадцать метров, соединенных цилиндром около ста метров длиной. Вся конструкция напоминала построенную из спичек и пластилина модель атома водорода. Большая сфера предназначалась для команды, груза и систем управления, меньшая — для атомных двигателей.

«Стар Куин» был построен в космосе и самостоятельно не мог подняться даже с поверхности Луны. Работая на полную мощность, его двигатели способны были за час развить скорость, достаточную, чтобы оторваться от искусственного спутника Земли или Венеры.

Транспортные рейсы между планетами и спутниками осуществляли маленькие мощные химические ракеты. Через месяц они взлетят с Венеры, чтобы встретить «Стар Куин», но он не затормозит, потому что будет неуправляем. Он продолжит свой орбитальный полет, с каждой секундой на мили уносясь от Венеры, а еще через пять месяцев вернется назад, на орбиту Земли, хотя самой Земли на прежнем месте уже не будет.


Поразительно, сколько времени уходит на простое сложение, если от полученной суммы зависит твоя жизнь. Грант десять раз пересчитывал короткий столбик цифр, прежде чем окончательно расстался с надеждой на изменение итога.

— Никакая экономия, — сказал он, — не позволит нам протянуть больше двадцати дней. То есть до Венеры останется еще десять дней пути, когда… — Он умолк на середине фразы.

Десять дней — невелик срок, но в данном случае и десять лет не могли бы значить больше. Грант со злостью вспомнил всех фантастов, описывавших подобные ситуации. Эти писаки, из которых мало кто дальше Луны забирался, находили в таких случаях три возможных решения.

Популярным, ставшим почти шаблонным выходом из положения было превратить корабль в роскошную теплицу или ферму на основе гидропоники, чтобы остальное доделал фотосинтез. Другой способ заключался в описанном со всеми скучнейшими подробностями гениальном открытии. Герой использует химическую или атомную энергию для производства кислорода, благодаря чему не только спасет себя (а также, конечно, и героиню), но вдобавок становится обладателем баснословно ценных патентов. Третьим, так сказать «машинным», решением была чудесная встреча с другим космическим кораблем, курс и скорость которого удивительным образом в точности совпадали с вашими.

Но все это были весьма далекие от жизни фантазии. Правда, первая идея теоретически казалась приемлемой, но на борту «Стар Куин» не было даже горстки семян, необходимых для первого посева. Что до открытий, то двое людей, будь они хоть гении, ни при каких стараниях не совершат за несколько дней того, над чем целое столетие бьются имеющие превосходную техническую базу научно-исследовательские институты. И уж вовсе нельзя было ждать помощи от «случайно проходящего мимо» корабля. Если бы другое грузовое судно и следовало сейчас тем же курсом, чего, как знал Грант, на самом деле не было, расстояние между ним и «Стар Куин» по всем законам движения оставалось бы неизменным. Может быть, где-то в нескольких сотнях тысяч километров от «Стар Куин» и находился в данный момент какой-нибудь космический лайнер, но при той скорости, с какой он мчался по своей гиперболической орбите, он был для них так же недосягаем, как Плутон.

— Если выбросить груз, — спросил Мак-Нил, — есть у нас шанс изменить орбиту?

— Вероятно, но нам это ничего не даст. При желании мы могли бы за неделю достигнуть Венеры, но тогда нам не хватит топлива для торможения, а у них там нет способа задержать нас.

— Даже и лайнер не сможет?

— Регистр Ллойда указывает, что на Венере сейчас только несколько транспортных судов. Да и вообще такой маневр неосуществим. Ведь спасательному судну надо не только подойти к нам, но и вернуться потом обратно. А для этого нужна скорость примерно пятьдесят километров в секунду!

— Если мы сами не можем ничего придумать, — сказал Мак-Нил, — надо посоветоваться с Венерой. Авось кто-нибудь подскажет.

— Именно это я и собирался сделать, как только самому мне картина стала ясна. Наладьте, пожалуйста, связь.

Взглядом провожая Мак-Нила, он думал о заботах, которые тот ему теперь доставит. Как и большинство полных людей, инженер был уживчив и добродушен. До сих пор с ним вполне можно было ладить. Но теперь он показал свою слабохарактерность. Он явно одряхлел — и физически, и духовно — результат слишком долгого пребывания в космосе.


Бортовая радиостанция заработала. Параболическое зеркало, вынесенное на корпус корабля, нацелилось на Венеру, которая сейчас всего в десяти миллионах километров от «Стар Куин» и почти параллельно ему совершала свой путь по орбите. Трехмиллиметровые радиоволны преодолеют это расстояние чуть больше чем за полминуты. Даже обидно было думать, как мало им требуется, чтобы оказаться в безопасности.

Автоматический монитор Венеры бесстрастно просигналил «Прием», и Грант, надеясь, что голос его звучит твердо и спокойно, начал свое сообщение. Детально проанализировав обстановку, он попросил совета. О своих опасениях в отношении Мак-Нила он умолчал: несомненно, тот следил за передачей.

Грант знал, что пока все сказанное им записано лишь на магнитную ленту. Но очень скоро ничего не подозревающий дежурный связист прокрутит ее.

Сейчас он еще не догадывается о сенсации, которую первым узнает и которая затем прокатится по всем обитаемым планетам, вызывая бурю сочувствия и вытесняя все другие новости с телевизионных экранов и газетных полос. Такова печальная привилегия космических трагедий.

О вверенном ему грузе Грант, слишком поглощенный вопросом собственного спасения, до сих пор не вспоминал. Морского капитана былых времен, привыкшего в первую очередь думать о своем корабле, такое поведение, вероятно, возмутило бы. Однако Грант имел полное право вести себя так.

«Стар Куин» в противоположность морским судам никакой опасности не подвергался. Он не мог ни затонуть, ни налететь на рифы, ни бесследно пропасть. Что бы ни стряслось с его командой, сам он останется невредим и, если ему не помешают, будет продолжать свой путь по орбите с такой точностью, что люди в течение столетий смогут проверять по нему свои календари.

Внезапно Грант вспомнил, что груз застрахован больше чем на двадцать миллионов долларов. Не так уж много товаров стоят того, чтобы пересылать их с одной планеты на другую, а будь ящики в трюме набиты золотом, они и то не обошлись бы дороже. И Грант подумал, что какая-нибудь из этих вещей может оказаться полезной в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах.

Он как раз достал из сейфа документы на груз, когда Мак-Нил вернулся.

— Я уменьшил давление воздуха, — сказал он. — У нас немного нарушена герметичность. В нормальных условиях мы этого и не почувствовали бы.

Грант рассеянно кивнул и подал Мак-Нилу пачку бумаг.

— Давайте просмотрим накладные. Может быть, что-то из груза нам пригодится.

А если и нет, подумал он про себя, во всяком случае на какое-то время это нас отвлечет.

Просматривая длинный перечень, дающий полное представление о межпланетной торговле, Грант старался понять, что кроется за этими маловразумительными обозначениями. Номер 347-1. Книга-5 кг.

Он присвистнул, заметив проставленную рядом сумму страховки: сто тысяч долларов. Ага, вспомнил он, радио недавно сообщало, что музей Венеры приобрел первое издание «Семи столпов мудрости».

А чуть позже ему попалась противоположная запись: разные книги — 25 кг — простое отправление.

Пересылка этих книг на Венеру обошлась в целое состояние, а отправили их «простой почтой». Грант на миг дал волю воображению. Верно, кто-то, навсегда покидая Землю, не захотел расстаться с любимыми книгами — своим самым дорогим сокровищем.

Номер 564-12. Бобина кинопленки.

Это, конечно, «Пока Рим горит» — чудом проскочивший цензуру супербоевик о Нероне. На Венере его ждут с нетерпением.

Медикаменты — 50 кг; коробка сигар — 1 кг; точные приборы — 75 кг, и все в таком роде: либо какая-нибудь редкость, либо что-то, чего более молодая цивилизация сама еще не производит.

Груз резко делился на две категории: вещи для удовлетворения прихоти и предметы первейшей необходимости. Мало что было где-то посредине. И ничего, решительно ничего такого, что внушало бы Гранту хоть тень надежды. Он понимал, конечно, что странно было бы ждать иного результата, но это не избавило его от чувства горького разочарования.

Пришедший наконец с Венеры ответ потребовал почти часа магнитофонной записи и содержал такую уйму вопросов, что навел Гранта на унылые размышления: хватит ли оставшегося ему короткого срока жизни, чтобы удовлетворить чье-то любопытство? Большинство вопросов были чисто техническими и касались корабля. Эксперты двух планет ломали голову над тем, как спасти «Стар Куин» и груз.

— Ну, что вы об этом думаете? — ища на лице Мак-Нила признаки нового смятения, спросил Грант, когда они кончили прослушивать послание Венеры.

После долгой паузы Мак-Нил, пожав плечами, заговорил, и первые его слова прозвучали эхом собственных мыслей Гранта:

— Без дела мы, конечно, сидеть не будем. За один день я со всеми их тестами не управлюсь. В основном мне понятно, к чему они клонят, но некоторые вопросы поистине дурацкие.

Грант подозревал это, но молча дал собеседнику высказаться.

— В расчете утечки воздуха смысл есть, но зачем им понадобилось проверять, надежно ли мы защищены от космической радиации? По-моему, они пытаются поддержать наш дух своими заумными вопросами… Или просто отвлечь работой от тревожных раздумий.

Невозмутимость Мак-Нила успокоила Гранта и вместе с тем раздосадовала. Успокоила, потому что он опасался новой тягостной сцены, а раздосадовала, потому что противоречила уже сложившемуся мнению. Как же все-таки рассматривать тот его нервный срыв? Показал ли он тогда свою истинную натуру или это была лишь минутная слабость, которая может случиться с каждым?

Грант, воспринимавший мир в черно-белом изображении, злился, не понимая, малодушен или отважен Мак-Нил. Возможность сочетания того и другого ему и в голову не приходила.


В дальнем космическом полете у человека пропадает чувство времени. Ничего похожего нигде больше не испытаешь. Даже на Луне о времени напоминают лениво переползающие с уступа на уступ тени, а со стороны, обращенной к Земле, перед глазами всегда огромный вращающийся циферблат, на котором в определенный час появляется тот или иной континент. Но в гиростабилизированном космическом корабле неподвижно, словно нарисованные, одни и те же солнечные узоры лежат на стене и на полу, какой бы час ни показывали стрелки хронометра, сколько бы дней и недель ни прошло по земному календарю.

Грант и Мак-Нил давно приспособились к определенному ритму. В глубоком космосе и движения, и мысли их были неторопливы, размеренны, но темп этот резко менялся, когда путешествие близилось к концу и наступало время переходить к торможению. И сейчас, несмотря на близкую, неминуемую смерть, все шло обычным, проторенным путем.

Грант регулярно вел бортовой журнал и выполнял все прочие свои многочисленные обязанности. И Мак-Нил, по крайней мере внешне, держался, как обычно, хотя Грант подозревал, что некоторые технические наблюдения он делает спустя рукава.

После столкновения с метеором прошло три дня. Последние двадцать четыре часа Земля и Венера не прекращали совещаться, и Грант гадал, каковы будут результаты этой дискуссии. Не верилось, чтобы самые лучшие умы в Солнечной системе способны были еще спасти их; но и совсем отказаться от надежды было трудно, пока с виду все выглядело совершенно нормально и воздух оставался по-прежнему чистым и свежим.

На четвертый день Венера снова подала голос. Очищенное от технической шелухи, ее сообщение звучало по сути как некролог.

Гранта и Мак-Нила, уже вычеркнутых из списка живых, подробно наставляли, как им поступить с грузом.

На далекой Земле астрономы трудились, вычисляя орбиты, на которых в ближайшие несколько лет можно будет встретить «Стар Куин». Был даже шанс подойти к нему уже через шесть-семь месяцев с Земли, когда она снова окажется в афелии, но выполнить такой маневр сможет лишь скоростной лайнер без полезного груза, что обойдется в огромную сумму.

Мак-Нил скрылся сразу после этой радиограммы. Сперва Гранта устраивало, что инженер не беспокоит его. К тому же оставалось еще написать разные письма, хотя завещание он отложил на потом.

Была очередь Мак-Нила готовить «вечернюю» трапезу, что он делал всегда с удовольствием, так как весьма заботился о своем пищеварении. Однако на сей раз сигнала с камбуза все не поступало, и Грант отправился на розыски своего экипажа.

Мак-Нила он нашел лежащим на койке и весьма благодушно настроенным. В воздухе над ним висел большой металлический ящик, носивший следы грубого взлома. Рассматривать содержимое не требовалось — все и так было ясно.

— Просто безобразие тянуть эту штуку через трубочку, — без тени смущения заметил Мак-Нил. — Эх, увеличить бы немного гравитацию, чтобы можно было пить по-человечески.

Сердито-осуждающий взгляд Гранта оставил его невозмутимым.

— К чему эта кислая мина? Угощайтесь и вы! Какое это теперь имеет значение?!

Он кинул бутылку, и Грант подхватил ее на лету. Вино было баснословно дорогое — он вспомнил проставленную на накладной цену: содержимое этого ящика стоило тысячи долларов.

— Не вижу причин даже в данных обстоятельствах вести себя по-свински, — сурово сказал он.

Мак-Нил не был еще пьян. Он достиг лишь той приятной стадии, которая предшествует опьянению и в которой сохраняется определенный контакт с унылым внешним миром.

— Я готов, — заявил он с полной серьезностью, — выслушать любые убедительные возражения против моего нынешнего образа действий, на мой взгляд в высшей степени разумного. Но если вы намерены читать мне мораль, вам следует поторопиться, пока я не утратил еще способности воспринимать ваши доводы.

Он опять нажал пластиковую грушу, и из бутылки хлынула ему в рот пурпурная струя.

— Даже оставляя в стороне сам факт хищения принадлежащего компании имущества, которое рано или поздно будет, конечно, спасено, не можете ведь вы пьянствовать несколько недель!

— Это мы еще посмотрим, — задумчиво отозвался Мак-Нил.

— Ну уж нет! — обозлился Грант. Опершись о стену, он с силой вытолкнул ящик в открытую дверь. Выбираясь затем из каюты, он слышал, как Мак-Нил крикнул ему вдогонку:

— Это уже предел хамства!

Чтобы отстегнуть ремни и вылезти из койки, да еще в его теперешнем состоянии, инженеру потребовалось бы немало времени. И Грант, беспрепятственно вернув ящик на место, запер трюм. Поскольку до сих пор в космосе держать трюм на запоре никогда не приходилось, своего ключа у Мак-Нила не было, а запасной ключ Грант спрятал.

Мак-Нил, сохранивший все же парочку бутылок, пел, когда Грант немного спустя снова проходил мимо его каюты. Он услышал, как инженер горланил:

Нам плевать, КУДА уходит воздух,

Только бы не уходил в вино…

«Технарю» Гранту песня была незнакома. Пока он стоял, прислушиваясь, на него вдруг словно накатило чувство, природу которого он, надо отдать ему справедливость, понял не сразу.

Чувство это исчезло так же мгновенно, как и возникло, оставив после себя дрожь и легкую дурноту. А Грант впервые осознал, что его неприязнь к Мак-Нилу начинает переходить в ненависть.

Одним из основных требований, предъявляемых к длительным космическим полетам, считается состав команды минимум из трех человек. Это необходимо прежде всего по соображениям психологии.

Но правила для того и существуют, чтобы их нарушать, и «Стар Куин» с согласия Комитета космического контроля и страховых компаний был отправлен на Венеру без своего постоянного капитана. Тот в последний момент заболел, а подходящей замены не было. Но планеты, как известно, не считаются с людскими заботами: корабль, не стартовавший вовремя, вообще уже не полетит.

Дело шло о миллионах долларов — и «Стар Куин» отправился в очередной рейс. Грант и Мак-Нил, оба знатоки своего ремесла, не возражали против двойного заработка за совсем небольшой дополнительный труд. Несмотря на полную противоположность характеров, они при нормальных обстоятельствах достаточно ладили. А в том, что обстоятельства оказались весьма далеки от нормальных, ничьей вины не было.

Говорят, трехдневный голод способен превратить цивилизованного человека в дикаря. Грант и Мак-Нил физических страданий пока не испытывали, но живо представляли себе их в перспективе и оттого уже сейчас мало отличались от двух голодных аборигенов какого-нибудь острова, носящихся в утлой лодчонке посреди Тихого океана.

Создавшаяся ситуация обладала одним важнейшим аспектом, о котором вслух, правда, не упоминалось. Когда письменные расчеты были проверены и перепроверены, полученный итог все же оставался неполным. Произведенная каждым из мужчин в уме дополнительная операция неизбежно привела обоих к одному и тому же выводу, обсуждать который они не стали.

Все было до ужаса просто и выглядело жуткой пародией на задачи, с которых начинают изучение арифметики: «Если шесть человек производят монтаж за два дня, сколько…»

Для двоих кислорода хватило бы на двадцать дней, а до Венеры оставалось лететь тридцать. Не надо было быть математическим гением, чтобы сообразить: добраться до Вечерней звезды живым может один, только один человек.

И, рассуждая вслух о двадцатидневном сроке, оба сознавали, что вместе им можно лететь только десять дней, и на оставшийся путь воздуха хватит лишь одному из них. Положение было, что называется, пиковое.

Ясно, что долго длиться такой заговор молчания не мог. Однако проблема была из тех, что и в лучшие времена нелегко решалась полюбовно. Еще труднее это, когда люди в ссоре.

Грант намерен был действовать честно. А потому оставалось одно: выждать, пока Мак-Нил протрезвится, чтобы откровенно поговорить с ним.

Снова пристегнувшись ремнями к креслу пилота, Грант некоторое время задумчиво глядел в пространство. Под конец он решил, что лучше всего объясниться письменно, особенно с учетом нынешних натянутых отношений. Укрепив на пюпитре лист почтовой бумаги, он написал: «Любезный Мак-Нил…» Затем разорвал написанное и начал по-другому: «Мак-Нил…»

Еще и через три часа он не был вполне удовлетворен результатами. Некоторые вещи так дьявольски трудно изложить на бумаге. Все же он кое-как дописал письмо, запечатал его и спрятал в сейф. Денек-другой дело еще могло потерпеть.


Ни на Земле, ни на Венере никто, верно, не представлял себе все возраставшего напряжения между членами экипажа «Стар Куин». Газеты и радио наперебой строили самые фантастические планы спасения. Миллионы людей, кажется, только об этом и говорили. Но лишь слабое эхо поднятого обеими планетами шума доносилось до тех двоих, чья судьба так взволновала населенные миры.

Венера имела возможность в любое время беседовать со «Стар Куин», но сказать-то было по сути нечего. Не станешь ведь говорить пустые слова утешения людям, приговоренным к смерти, даже если дата ее известна лишь приблизительно.

Итак, Венера ежедневно проводила только обычные короткие сеансы радиосвязи и блокировала неистощимый поток бессмысленных предложений от доброхотных советчиков-землян. Попытки же некоторых частных радиокомпаний напрямую связаться с кораблем были тщетны: ни Грант, ни Мак-Нил и не подумали бы настраиваться на какую-то другую волну, кроме той, что тянулась к дразняще близкой и мучительно недосягаемой Венере.

Мак-Нил, с некоторой неловкостью выбрался уже из своей каюты, и, хотя атмосфера на корабле была далека от сердечной, внешне жизнь потекла почти по-прежнему.

Грант целыми часами сидел в своем кресле, производя навигационные расчеты или сочиняя бесконечные письма к жене. При желании он мог бы поговорить с ней, но мысль о миллионах чужих ушей останавливала его. Считалось, что межпланетная радиосвязь осуществляется тайным порядком, но Грант никак не мог положиться на скромность такого множества сочувствующих обывателей.

Каждый день он давал себе обещание, что завтра вручит Мак-Нилу письмо, если тот не воспользуется такой отсрочкой, чтобы проявить мужество и самому начать разговор. Он и мысли не допускал, что инженер может молчать по каким-то другим причинам.

Гранта всегда удивляло, зачем Мак-Нил таскает с собой целую библиотеку микрофильмированных книг, причем самых разных, в том числе даже просто «развлекательных».

Мак-Нил с его широчайшим кругом интересов вообще был слишком тонкой и сложной натурой, недоступной пониманию Гранта. Инженер любил жизнь и жаждал наслаждений, тем более что месяцами был отрезан от них. Однако он отнюдь не был тем распущенным, аморальным субъектом, каким считал его лишенный воображения, несколько ограниченный Грант.

Действительно, вначале Мак-Нил совершенно пал духом, а его выходка с вином заслуживала, по стандартам Гранта, самого строгого осуждения. Но Мак-Нил не был сломлен — он перенес потрясение и оправился. В этом и состояло его отличие от воздержанного, но не имеющего настоящего запаса прочности Гранта.

Хотя по молчаливому согласию заведенный порядок был восстановлен, на натянутость в отношениях Гранта и Мак-Нила это не повлияло. Оба всячески избегали друг друга и сходились только за столом. При этих встречах они держались с преувеличенной любезностью, усиленно стараясь вести себя как обычно, что ни одному из них не удавалось.

Грант надеялся, что Мак-Нил сам заговорит о необходимости кому-то из двоих принести себя в жертву. И то, что инженер упорно не желал начать этот трудный разговор, еще усиливало гневное презрение Гранта. В довершение всех бед Грант страдал теперь ночными кошмарами и почти не спал.

Кошмар был постоянно один и тот же. Когда-то, еще мальчишкой, Грант, захваченный какой-нибудь интересной книгой, часто продолжал чтение в постели. Делать это приходилось, конечно, украдкой, и он, накрывшись с головой, светил себе карманным фонариком. Каждые десять минут в этом уютном гнездышке становилось нечем дышать, и мгновения, когда он высовывался, чтобы наглотаться свежего, прохладного воздуха, доставляли ему особое удовольствие.

Теперь, через тридцать лет, он расплачивался за эти невинные детские шалости. Ему снилось, что он не может выпутаться из простыней и мучительно задыхается от недостатка воздуха.



Письмо Мак-Нилу он все еще не отдал. Вообще такая манера тянуть была совершенно ему несвойственна, но он сумел убедить себя, что в данном случае она единственно правильная.

Он ведь давал Мак-Нилу возможность искупить прежнее недостойное поведение мужественным поступком. И ни разу ему не пришло в голову, что Мак-Нил может ждать подобного проявления мужества от него самого.

Когда до последнего, буквально крайнего срока оставалось только пять дней, Грант впервые начал подумывать об убийстве. Он сидел после «вечерней» трапезы, с раздражением слушая, как Мак-Нил гремит в камбузе посудой.

Кому в целом свете, спросил себя Грант, нужен этот инженер? Он холост, смерть его никого не осиротит, никто по нем не заплачет. Грант же, напротив, имеет жену и троих детей, к которым питает соответствующие чувства, хотя сам по непонятным причинам видит от своих домочадцев лишь обязательную почтительность.

Непредубежденный судья без труда выбрал бы из двоих более достойного. Имей Мак-Нил хоть каплю порядочности, он сделал бы это и сам. А поскольку он явно не намерен ничего такого делать, он не заслуживает, чтобы с ним считались.

Мысль, которую Грант уже несколько дней отгонял от себя, теперь назойливо ворвалась в его сознание, и он, отдадим ему справедливость, ужаснулся.

Он был прямым и честным человеком с весьма строгими правилами. Даже мимолетные, считающиеся почему-то «нормальными» порывы к убийству были ему чужды. Но по мере приближения критического срока они стали появляться все чаще.

Воздух теперь уже заметно изменился. На дыхании это, правда, пока не сказывалось, но настойчиво сигнализировало о предстоящей беде и лишало Гранта сна. Он не считал это большой потерей, так как бессонница избавляла его от кошмаров, однако физически он чувствовал себя все хуже.

И нервы его тоже быстро сдавали, что усугублялось поведением Мак-Нила, который держался теперь с неожиданным и бесившим Гранта спокойствием. Откладывать объяснение дальше становилось уже опасно.

Достав из сейфа письмо, в котором оно пролежало, казалось, целую вечность. Грант помедлил еще, раздумывая, не надо ли прибавить что-нибудь к написанному. Но затем, осознав, что просто ищет новый предлог для отсрочки, он решительно двинулся к каюте Мак-Нила.

Единичный нейтрон вызывает цепную реакцию, способную вмиг погубить миллионы жизней и искалечить даже тех, кто еще не родился. Точно так же иной раз достаточно ничтожного толчка, чтобы круто изменить образ действий и всю судьбу человека.

Гранта остановил у двери Мак-Нила совершеннейший пустяк — запах табачного дыма.

Мысль, что этот сибаритствующий инженер транжирит на свои прихоти последние бесценные литры кислорода, привела Гранта в бешенство. Он был так разъярен, что в первый момент не мог двинуться с места.

Затем он медленно скомкал в кулаке письмо. Побуждение, которому он вначале противился, над которым потом нехотя размышлял, было наконец признано и одобрено. Мак-Нилу предоставлялась возможность равноправия, но он оказался недостоин этого. Что ж, если так — пусть себе умирает.

Быстрота, с какой было принято это решение, не обманула бы и начинающего психолога. От каюты Мак-Нила Гранта вместе с ненавистью прогоняло и смутное удовлетворение. Теперь, говорил он себе, можно больше не считаться с этим отвратительным эгоистом. Инженер сам лишил себя права на жизнь.

А Гранту только того и нужно было, чтобы успокоить свою совесть. Потому что он принадлежал к людям, которые хоть и способны задумать и даже совершить убийство, но и в таких случаях остаются верны собственным представлениям о чести и морали.

Между тем Грант — уже не впервые — глубоко заблуждался насчет Мак-Нила. Последний был заядлым курильщиком, и ему даже в нормальных обстоятельствах для поддержания душевного равновесия требовался табак. Насколько важнее это было сейчас, Грант, куривший от случая к случаю и без особого удовольствия, не мог и вообразить.

После тщательных расчетов Мак-Нил пришел к выводу, что четыре сигареты в день существенно на содержание кислорода внутри корабля не повлияют, но для его собственных нервов, а отсюда косвенно и для нервов Гранта роль их будет огромна.

Поскольку объяснять это Гранту было бы бесполезно, инженер курил тайком, и самообладание, которое помогали ему сохранить эти четыре сигареты, почти поражало его самого. Только роковая случайность позволила Гранту застигнуть его за курением.

Для человека, лишь сейчас решившегося на убийство, Грант действовал на удивление методично. Не раздумывая, он кинулся к аптечке, содержимое которой предусматривало чуть ли не все несчастья, какие могут произойти в космосе.

Предусмотрен был даже самый крайний случай, и специально для него позади других медикаментов здесь прикрепили пузырек, мысль о котором все эти дни подсознательно тревожила Гранта. На белой этикетке под изображением черепа и скрещенных костей стояла четкая надпись: «Примерно полграмма вызовут безболезненную и почти мгновенную смерть».

Безболезненная и мгновенная смерть — это было хорошо. Но было еще одно важное обстоятельство, на этикетке не упомянутое: яд не имел вкуса.


Еда, которую готовил Грант, не имела ничего общего с произведениями кулинарного искусства, выходившими из рук Мак-Нила. Человек, любящий вкусно поесть и вынужденный большую часть жизни проводить в космосе, приучается хорошо готовить. И Мак-Нил давно уже освоил эту вторую профессию.

Грант же, напротив, смотрел на еду как на одну из необходимых, но досадных обязанностей, от которых он старался побыстрее отделаться. И это соответственно отражалось на его стряпне. Мак-Нил успел уже с ней смириться, но сегодняшние старания Гранта могли бы его заинтересовать.

Если он и заметил все возрастающую нервозность Гранта, он ничего не сказал. Трапеза протекала почти в полном молчании, но это стало уже обычным: все возможности непринужденной беседы были давно исчерпаны. Когда с едой было покончено, Грант отправился в камбуз готовить кофе.

Это отняло у него довольно много времени, потому что в последний момент ему вдруг вспомнился некий классический фильм прошлого столетия: легендарный Чарли Чаплин, пытаясь отравить опостылевшую жену, перепутывает стаканы.

Совершенно неуместное воспоминание полностью выбило Гранта из колеи. На миг им овладел тот самый «бес противоречия», который, если верить Эдгару По, только и ждет случая поиздеваться над человеком.

Впрочем, Грант, по крайней мере внешне, был уже совершенно спокоен, когда внес пластиковые сосуды с трубочками для питья. Ошибка исключалась, потому что свой стаканчик инженер давно пометил, крупными буквами выведя на нем: «Мак».

При этой мысли Грант едва удержался от истерического смешка, признавшись себе, что совсем уже не владеет своими нервами.

Как зачарованный, наблюдал он за Мак-Нилом, который, угрюмо глядя в пространство, вертел свой стакан, не спеша отведать напиток. Потом он все же поднес трубочку к губам.

Когда он, сделав первый глоток, поперхнулся, сердце у Гранта остановилось. Но инженер тут же спокойно произнес:

— Разок вы сварили кофе, как полагается. Он горячий.

Сердце Гранта медленно возобновило прерванную работу, но на свой голос он не надеялся и только неопределенно кивнул. Инженер осторожно пристроил стаканчик в воздухе, в нескольких дюймах от своего лица.

Он глубоко задумался. Казалось, он подбирал слова для какого-то важного заявления. Грант проклинал себя за слишком горячий кофе: такие вот пустяки и приводят убийц на виселицу. Он боялся, что не сможет долго скрывать свою нервозность.

— Я полагаю, — тоном, каким говорят о самых обыденных вещах, начал Мак-Нил, — вам ясно, что для одного из нас здесь хватило бы воздуха до самой Венеры?

Неимоверным усилием воли Грант оторвал взгляд от стакана и выдавая из пересохшего горла слова:

— Эта… эта мысль у меня мелькала.

Мак-Нил потрогал свой стакан, нашел, что тот еще слишком горяч, и задумчиво продолжал:

— Так не будет ли всего правильней, если один из нас выйдет через наружный шлюз или примет… скажем, что-то оттуда? — Большим пальцем он указал на аптечку.

Грант кивнул.

— Вопрос, конечно, в том, — прибавил инженер, — кому это сделать. Я полагаю, нам надо как-то бросить жребий.

Грант был буквально ошарашен. Он ни за что не поверил бы, что инженер способен так спокойно обсуждать эту тему. Заподозрить он ничего не мог — в этом Грант был уверен. Просто оба они думали об одном и том же, и по какому-то случайному совпадению Мак-Нил сейчас, именно сейчас, затеял этот разговор.

Инженер пристально смотрел на него, стараясь, видимо, определить реакцию на свое предложение.

— Вы правы, — услышал Грант собственный голос. — Мы должны обсудить это.

— Да, — безмятежно подтвердил инженер, — должны. — Он взял свой стакан, зажал губами трубочку и стал медленно потягивать кофе.

Ждать конца этой сцены Грант был не в силах. Облегчения, на которое он надеялся, он вовсе не испытывал. Скорее его даже кольнуло нечто похожее на жалость, хотя с раскаянием это не имело ничего общего. Просто он вдруг с ужасом представил себе, что больше трех недель — пока не придет спасение — должен будет провести в полном одиночестве, не зная, куда деваться от своих страхов.

Он не хотел видеть Мак-Нила умирающим, ему стало почти дурно. Не оглянувшись на свою жертву, он поспешил к выходу.

* * *

Раскаленное солнце и немигающие звезды со своих постоянных мест смотрели на неподвижный, как и они, «Стар Куин». Невозможно было заметить, что эта крохотная гантель несется с почти максимальной для нее скоростью, что в меньшей сфере скопились миллионы лошадиных сил, готовых вырваться наружу, и что в большей сфере есть еще кто-то живой.

Люк на теневой стороне корабля медленно открылся, и во тьме странно повис яркий круг света. Почти тут же из корабля выплыли две фигуры. Одна была значительно массивнее другой, и по очень важной причине — из-за скафандра. А скафандр не из тех нарядов, которыми можно пренебречь, ничем особо не рискуя.



В темноте происходило что-то непонятное. Потом меньшая фигура начала двигаться, сперва медленно, однако с каждой секундой набирая скорость. Когда из отбрасываемой кораблем тени ее вынесло на слепящее солнце, стал виден укрепленный у нее на спине небольшой газовый баллон, из которого вился, мгновенно тая в пространстве, легкий дымок.

Эта примитивная, но сильная ракета позволила телу преодолеть ничтожное гравитационное поле корабля и очень скоро бесследно исчезнуть вдали.

Все это время другая фигура неподвижно стояла в шлюзе. Теперь наружный люк закрылся, яркое круглое пятно пропало, и на затененной стороне корабля осталось лишь тусклое отражение бледного света Земли.

Следующие двадцать три дня ничего не происходило.

* * *

Капитан «Геркулеса», облегченно вздохнув, повернулся к первому помощнику.

— Я боялся, он не сумеет этого сделать. Какой невероятный труд одному вывести корабль из орбиты, да еще когда и дышать-то нечем! Сколько времени нам нужно, чтобы встретить его?

— Около часа. Он все еще несколько отклоняется в сторону, но тут мы сможем ему помочь.

— Хорошо. Просигнальте, пожалуйста, «Левиафану» и «Титану», что мы идем на сближение и чтобы они тоже стартовали. Но я не стал бы до завершения стыковки давать информацию вашим приятелям из отдела новостей.

Помощник вспыхнул и с некоторой обидой возразил:

— Я и не думаю. — Он нажал клавиши счетно-решающего устройства и остался не вполне доволен мгновенно возникшим на экране ответом. — Не стоит, по-моему, вызывать другие буксиры, пока мы сами не подойдем к «Куин». Он все еще отклоняется в сторону. Что зря тратить горючее?

— Вы правы. Скажите, чтобы «Левиафан» и «Титан» были наготове, но не стартовали без нашего сигнала.

Пока это сообщение пробивалось сквозь толщу облаков к планете, первый помощник задумчиво спросил:

— Интересно, что он сейчас чувствует?

— Могу вам сказать. Он так рад своему спасению, что все остальное ему безразлично.

— Не думаю все-таки, чтобы мне было приятно бросить в космосе товарища ради возможности самому вернуться домой.

— Такое никому не может быть приятно. Но вы слышали их передачу, они мирно все обсудили и приняли единственно разумное решение.

— Разумное — возможно… Но как ужасно позволить кому-то спасти тебя ценой собственной жизни!

— Ах, не сентиментальничайте. Уверен, случись это с нами, вы вытолкнули бы меня в космос, не дав перед смертью помолиться!

— Если бы вы еще раньше не проделали этого со мной. Впрочем, «Геркулесу» такое едва ли угрожает. До сих пор мы ни разу не были в полете больше пяти дней. Толкуй тут о космической романтике!

Капитан промолчал. Прильнув к окуляру навигационного телескопа, он пытался отыскать «Стар Куин», который должен был уже быть в пределах видимости. Пауза длилась довольно долго: капитан настраивал верньер. Потом с удовлетворением объявил:

— Вот он, километрах в девяноста пяти от нас. Велите команде стоять по местам… ну а его подбодрите, скажите, что мы будем на месте через тридцать минут, даже если это и не совсем так.


Тысячеметровые тросы натянулись, преодолевая инерцию обоих кораблей, и вновь расслабились, когда «Стар Куин» и «Геркулес» начали сходиться ближе. Электрические лебедки, вращаясь, выпускали швартовы, точно плели паутину, пока «Геркулес» не подошел наконец вплотную к «Стар Куин».

Тут-то и началась самая тонкая часть работы. Люди в скафандрах приложили немало усилий, чтобы полностью выровнять борты кораблей и соединить их стыковочные узлы. Когда это было сделано, наружные люки открылись и в переходных отсеках свежий воздух смешался с удушливо-тяжелым. Первый помощник с «Геркулеса», стоя с кислородным баллоном в руках, ожидал появления спасшегося космонавта и старался представить себе, в каком тот окажется состоянии. Вот уже открылся и внутренний люк «Стар Куин».

Остановившись в противоположных концах короткого коридора, мужчины с минуту молча смотрели друг на друга. Первый помощник с удивлением и некоторым разочарованием отметил про себя, что элемент драматизма здесь начисто отсутствует.

Сколько исключительных событий должно было произойти, чтобы этот момент стал возможен, а когда он наступил, напряжение вдруг сменилось спадом. Первый помощник капитана «Геркулеса» — неисправимый романтик — хотел сказать что-нибудь очень значительное, что вошло бы потом в историю, как та знаменитая фраза: «Доктор Ливингстон, я полагаю?»[1]

Но на самом деле он сказал только:

— Привет, Мак-Нил, рад вас видеть.

Заметно похудевший и осунувшийся Мак-Нил держался, однако, вполне нормально. Он с удовольствием глотнул свежего кислорода и отказался от предложения прилечь. Он сказал, что последнюю неделю ничего другого почти не делал — только спал, экономя остатки кислорода. Первый помощник обрадовался — он и не рассчитывал, что так скоро сможет услышать все подробности!

Пока «Стар Куин» освобождался от груза, а с Венеры спешили сюда еще два буксира, Мак-Нил рассказывал о событиях последних недель, и первый помощник с «Геркулеса» украдкой делал заметки.

Мак-Нил вел повествование спокойным, эпическим тоном, словно все случившееся произошло не с ним, а с кем-то посторонним или вовсе не имело места в действительности. Так оно отчасти и было, хотя нельзя сказать, будто Мак-Нил сочинял.

Нет, он ничего не выдумывал, но он об очень многом умолчал. Он готовился к этому отчету целых три недели и постарался не оставить в нем слабых мест.


Грант был уже у двери, когда Мак-Нил мягко окликнул его:

— Куда вы спешите? Я думал, мы собирались кое-что обсудить.

Чтобы не пролететь головой вперед, Грант схватился за дверь и медленно, недоверчиво обернулся. Инженеру полагалось уже умереть, а он удобно сидел, и во взгляде его читалось что-то непонятное, какое-то новое, особое выражение.

— Сядьте! — сказал он резко, и с этой минуты власть на корабле как будто переменилась.

Грант подчинился против воли. Что-то здесь было не так, но он не представлял, что именно.

После длившейся целую вечность паузы Мак-Нил почти грустно сказал:

— Я был о вас лучшего мнения, Грант.

Грант обрел наконец голос, хотя сам не узнал его.

— О чем вы? — просипел он.

— А как вы думаете, о чем? — В тоне Мак-Нила едва слышалось раздражение. — Конечно, об этой небольшой попытке отравить меня.

Итак, для Гранта все кончилось. Но ему было уже все равно. Мак-Нил сосредоточенно разглядывал свои ухоженные ногти.

— Интересно, — спросил он так, как спрашивают «который час», — когда вы приняли решение убить меня?

Гранту казалось, что все это происходит на сцене — в жизни такого не могло быть.

— Только сегодня, — сказал он, веря, что говорит правду.

— Гм-м… — с сомнением произнес Мак-Нил и встал.

Грант проследил глазами, как он направляется к аптечке и ощупью отыскивает маленький пузырек. Тот по-прежнему был полон: Грант предусмотрительно добавил туда порошка.

— Наверно, мне следовало бы взбеситься, — тем же обыденным тоном продолжал Мак-Нил, зажав двумя пальцами пузырек. — Но я не бешусь — может быть, потому, что я никогда не питал особых иллюзий относительно человеческой натуры. И я ведь, конечно, давно заметил, к чему идет дело.

Только последняя фраза полностью проникла в сознание Гранта:

— Вы… заметили, к чему идет?

— О боже, да! Боюсь, для настоящего преступника вы слишком простодушны. А теперь, после краха вашего маленького замысла, положение у нас обоих неловкое, вы не находите?

Сдержаннее оценить ситуацию было невозможно.

— По правилам, — задумчиво продолжал инженер, — я был должен сейчас прийти в ярость, связаться с Венерой и разоблачить вас перед властями. Но в данных обстоятельствах это лишено смысла, да и ярость мне никогда по-настоящему не удавалась. Вы, конечно, скажете, что это из-за лени, но я считаю иначе. — Он криво усмехнулся. — О, ваше мнение мне известно — с присущей вам аккуратностью вы четко определили, что я за тип, нет разве? Я слабохарактерен и распущен, у меня нет понятия о нравственном величии, да и вообще о нравственности, и мне ни до кого нет дела, я люблю только себя… Что ж, не спорю. Может быть, на девяносто процентов все так. Но какую огромную роль играют оставшиеся десять процентов. Грант!

Грант никогда не поощрял психологических рассуждений, а сейчас они и вовсе были неуместны. К тому же мысли Гранта все еще были целиком заняты неожиданным и загадочным ходом событий. А Мак-Нил, отлично понимая это, явно не спешил удовлетворить его любопытство.

— Ну и что же вы намерены теперь делать? — нетерпеливо спросил Грант.

— Я, — спокойно ответил Мак-Нил, — продолжил бы дискуссию с того места, на каком она была прервана из-за этого кофе.

— Не думаете же вы…

— Думаю! Думаю продолжить, как если бы ничего не произошло!

— Чушь! — вскричал Грант. — Вы хитрите!

Мак-Нил со вздохом опустил пузырек и твердо посмотрел на Гранта.

— Не вам обвинять меня в интриганстве. Итак, я повторяю мое прежнее предложение, чтобы мы решили, кому принять яд… Только решать мы теперь будем вдвоем. И яд, — он снова приподнял пузырек, — будет настоящий. От этой штуки остается лишь отвратительный вкус во рту.

У Гранта наконец мелькнула догадка.

— Вы подменили яд?

— Естественно. Вам, может быть, кажется, что вы хороший актер. Грант, но, по правде говоря, вас насквозь видно. Я понял, что вы что-то замышляете, пожалуй, раньше, чем вы сами отдали себе в этом отчет. За последние дни я обшарил весь корабль. Было даже забавно перебирать все способы, какими вы постараетесь от меня отделаться. Мне это помогло скоротать время. Яд был настолько очевиден, что прежде всего я позаботился о нем. Но с сигналом опасности я, кажется, переусердствовал и чуть не выдал себя, поперхнувшись первым же глотком: соль плохо совместима с кофе.

Он снова невесело усмехнулся.

— Я рассчитал и более тонкие варианты. Я нашел уже пятнадцать абсолютно надежных способов убийства на космическом корабле. Но описывать их сейчас мне не хотелось бы.

Это просто чудеса, думал Грант. С ним обходились не как с преступником, а как со школьником, не выучившим урока.

— И все-таки вы готовы начать все сначала? — недоверчиво спросил он. — И в случае проигрыша даже сами принять яд?

Мак-Нил долго молчал. Потом медленно заговорил снова:

— Вижу, вы все еще мне не верите. Это не соответствует точному определению, какое вы мне дали? Но я постараюсь объяснить. В сущности все очень просто. Я брал от жизни все, что мог, не слишком терзаясь угрызениями совести, Грант… Но все лучшее у меня уже позади, и я не так сильно цепляюсь за остатки, как вам, возможно, кажется. Однако кое-что, пока я жив, мне совершенно необходимо. Вас это, может быть, удивит, но дело в том, Грант, что некоторые принципы у меня имеются. В частности, я… я всегда старался вести себя как цивилизованный человек. Не скажу, что это всегда мне удавалось. Но, сделав что-либо неподобающее, я старался загладить свою вину.

Он опять помолчал, а затем так, точно не Грант, а он сам нуждался в оправдании, объяснил:

— Я никогда не питал к вам симпатии, Грант, но я часто вами восхищался. Вот почему мне очень жаль, что такое случилось. Особенно я восхищался вами в тот день, когда корабль получил пробоину.

Первый раз Мак-Нил затруднялся в подборе слов. Теперь он избегал встречаться взглядом с Грантом.

— В тот день я показал себя не с лучшей стороны. Случившееся потрясло меня. Я всегда был уверен, что выдержу любое испытание, но… в общем удар был слишком силен, и я не выдержал… — Он попытался шуткой скрыть смущение: — Такая же история случилась со мной в моем первом полете. Я не верил, что МНЕ грозят те неприятные ощущения, которые, как я слышал, возникают в космосе. А в результате мне они дались особенно тяжело. Но я переборол себя — переборол тогда и переборол теперь… Мало что в моей жизни так сильно удивляло меня, как то, что вы, именно вы, Грант, начинаете пасовать… О, конечно, история с вином! Я понимаю, вы сейчас думаете о ней. Так вот, это — единственное, в чем я НЕ раскаиваюсь. Я сказал, что всегда старался вести себя как цивилизованный человек, а цивилизованный человек должен знать, когда напиться. Но вам этого, пожалуй, не понять.

Между тем, как ни странно, именно сейчас Грант начал его понимать. Только сейчас он почувствовал, как сильно заблуждался насчет Мак-Нила. Нет, «заблуждался» — не то слово. Во многом он был прав. Но он скользил взглядом по поверхности, не подозревая, какие под ней скрываются глубины.

В первый и — учитывая обстоятельства — единственный раз ему стали ясны истинные мотивы поведения инженера. Теперь он понимал, что перед ним не трус, пытающийся оправдаться перед миром: никто и не узнает, что произошло на борту «Стар Куин». Да и Мак-Нилу с его так часто раздражавшей Гранта самоуверенностью, вероятнее всего, наплевать на общественное мнение. Но ради той же самоуверенности ему необходимо любой ценой сохранить собственное доброе мнение о себе. Иначе жизнь утратит для него всякий смысл, а на такую жизнь он ни за что не согласится.



Инженер пристально наблюдал за Грантом и, наверно, почувствовал, что тот уже близок к истине, так как внезапно изменил тон, словно жалея об излишней откровенности:

— Не думайте, что мне нравится проявлять донкихотское благородство. Подойдем к делу исключительно с позиций здравого смысла. Какое-то соглашение мы ведь вынуждены принять. Приходило ли вам в голову, что, если один из нас спасется, не заручившись соответствующими показаниями другого, оправдаться перед людьми ему будет нелегко?

Это обстоятельство Грант в своей слепой ярости совершенно упустил из виду. Но он не верил, чтобы оно могло чересчур беспокоить Мак-Нила.

— Да, — сказал он. — Пожалуй, вы правы.

Сейчас он чувствовал себя намного лучше. Ненависть испарилась, и на душе у него стало спокойнее. Даже то, что дело приняло совсем не тот оборот, какого он ждал, уже не слишком его тревожило.

— Ладно, — сказал он равнодушно, — покончим с этим. Где-то здесь должна быть колода карт.

— Я думаю, сделаем сначала заявления для Венеры — оба, — с какой-то особой настойчивостью возразил инженер. — Надо зафиксировать, что мы действуем по полному согласию — на случай, если потом придется отвечать на разные неловкие вопросы.

Грант безразлично кивнул. Он был уже на все согласен. Он даже улыбнулся, когда десятью минутами позже вытащил из колоды карту и положил ее картинкой вверх рядом с картой Мак-Нила.


— И это вся история? — спросил первый помощник, соображая, через какое время прилично будет начать передачу.

— Да, — ровным тоном сказал Мак-Нил, — это вся история.

Помощник, кусая карандаш, подбирал формулировку для следующего вопроса.

— И Грант как будто воспринял все совершенно спокойно?

Капитан сделал свирепое лицо, а Мак-Нил холодно посмотрел на первого помощника, будто сквозь него читая крикливые газетные заголовки, и, встав, направился к иллюминатору.

— Вы ведь слышали его заявление по радио? Разве оно было недостаточно спокойным?

Помощник вздохнул. Плохо все же верилось, что в подобной ситуации двое людей сохранили такое достоинство, так бесстрастно вели себя. Помощнику рисовались ужасные драматические сцены: приступы безумия, даже покушения на убийство. А в рассказе Мак-Нила все выглядело так гладко. До обидного гладко!

Инженер заговорил снова, точно обращаясь к себе самому:

— Да, Грант очень хорошо держался… исключительно хорошо. Как жаль, что… — Он умолк; казалось, он целиком ушел в созерцание вечно юной, чарующе прекрасной планеты. Она была уже совсем близко, и с каждой секундой расстояние до этого белоснежного, закрывшего полнеба серпа сокращалось на километры. Там, внизу, были жизнь, и тепло, и цивилизация… и воздух.

Будущее, с которым совсем недавно надо было, казалось, распроститься, снова открывалось впереди со всеми своими возможностями, со всеми чудесами. Но спиной Мак-Нил чувствовал взгляды своих спасителей — пристальные, испытующие… да и укоризненные тоже.


Всю жизнь его будет преследовать шепоток. За его спиной будут раздаваться голоса: «Не тот ли это человек, который?…»

Ну и пусть! Хоть однажды он совершил нечто такое, о чем не стыдно вспомнить. Быть может, придет день, когда его собственный безжалостный внутренний голос, разоблачая тайные мотивы его поведения, тихонько шепнет ему: «Альтруизм? Не валяй дурака! Ты старался исключительно ради собственной гордыни — тебе необходимо было нравиться самому себе, самого себя уважать!»

Но сейчас этот внутренний голос, постоянно портивший ему жизнь, цинично над всем издевавшийся, молчал, и Мак-Нила ничто не тревожило. В самый разгар урагана он сумел усмирить себя. А теперь, попав в полосу штиля, он хотел в полной мере всем насладиться.

Перевод с английского Татьяны Гинзбург

Загрузка...