На темной стороне Луны

Сержант не спросил: «Кто вы? Документы?» У него не возникло ни тени сомнения в праве Туры приказывать.

— Вас понял, — он козырнул злобно, повернулся и медленно пошел вдоль проспекта.

— Вам персиков? — продавец тотчас подошел к нему, хотя Тура и не стоял в очереди. Люди молчали.

Тура кратчайшим путем пошел к рынку — вначале к гостинице по аллее, упиравшейся в памятник Отца-Сына-Вдохновителя — геометрический центр окружности из мраморных плит, поднятых над площадью.

Памятник убедительно смотрелся на фоне девятиэтажной гостиницы «Мубек», распахнутой, как книжка, перед мемориалом Славы. Сразу за мемориалом светился куполами банно-оздоровительный профилакторий — с комнатами для массажа, финской и русской банями и вынесенными наружу огромными фигурными люстрами — подарком директора хлопкоочистительного комбината.

Тура прошел мимо чайханы, бросил взгляд на окно. В свободной от занавески части стекла виднелся таз с мокнувшими пиалушками, несколько чайников-инвалидов с жестяными носами. Ковер висел на своем месте — на стене, сбоку от окна.

— Сапам, — приветствовал Туру Силач, сидевший в Автомотрисе. — Тебе Надежда передала, что я здесь?

— Да. Что случилось?

— Сейчас, — Силач поднял стекла, вышел из машины, запер дверцу. — Мне тут пошептали, что коньяк на свадьбу привез Яхъяев. А взял он его не у себя, а здесь, в диско-баре, у базара. Люди верные сказали, — он погремел в кармане наручниками, однако стальные браслеты так и не появились на свет.

— Так что — выходит, что дал Яхъяеву коньяк Шамиль? — спросил Тура.

— Вот именно, — довольно закивал Силач. — Перст судьбы! Шамиль, из-за которого меня выгнали! Заведующий диско-баром, он же старший бармен!

— У него еще есть коньяк?

— Да. За дверью в ящике. Мне объяснили, где. Шамиль сейчас вышел, скоро придет.

Они еще постояли у граверной.

«…Дорогая мамочка! Желаю Вам много радостей и улыбок, — машинально прочитал Силач каллиграфически написанный образец на витрине, — а все Ваши надежды и желания чтобы сбылись. С поздравлениями. Ваша дочь…»

Одна сторона граверной рекламировала работы «за здравие» — на подарках, поздравлениях, адресах, с другой висели надписи «за упокой».

— Ну что ж, если нас не уводят, то добыл ты информацию классную! Смотри! — Тура достал справку эксперта-химика. — Коньяк, оказывается, непростой…

Силач быстро пробежал справку глазами:

— Самодельный! Запальный! По-видимому, из спирта и чая. Ай да Шамиль! Ай да молодец! То-то мне сказали, что Шамиль наливает его только пьяным клиентам. Когда все равно, что пить. И конечно, продает чужим, проезжим. Здесь он налакался, а опохмеляться будет дома.

— Я думаю, что у Сабирджона в «Чиройли» был в сумке именно этот коньяк…

Они походили по рынку, но так, чтобы не терять из виду вход в диско-бар.

— «Опять я посетил печальный уголок…» — юродствуя, запел Силов, лениво прогуливаясь между торговыми рядами. — Именно здесь будет установлен памятник моей глупости с надписью: «Проходите мимо!» Именно здесь я наколол однажды Шамиля и сгорел на этом. Именно здесь на свою голову я стал «качать права» с мафией…

— А что ты должен был сделать?

— Пройти тогда сторонкой! Мимо! — Силач показал на женщин, торгующих срыком[7]. — Как, например, мы проходим сейчас мимо вот этого вернейшего средства от простуды и дурного глаза. Глядишь, все бы и обошлось…

— Не обошлось! — Халматов положил ему руку на плечо. — Было бы что-нибудь другое! Сбытчики фальшивого коньяка или шулера-гастролеры… Что-нибудь все равно было. Как говорят — «если судьба решила, гости обязательно заявятся». Результат был бы тот же… Вон, погляди… — показал глазами вдоль ряда.

— Я вижу.

Недалеко от них несколько цыганок в шароварах, в бархатных жилетах поверх платьев вовсю торговали дрожжами. У каждой в руках было не больше двух пачек — о спекуляции и речи быть не может! Продав их, выручку передавали огромной толстой «баронше» с медалью «Материнская слава» на жилете. Та сразу же совала в руки продавщиц все новые пачки дрожжей. Сколько их было спрятано у нее в шароварах? В бюстгальтере?

Встретившись с Халматовым глазами, «баронша» в первую секунду изменилась в лице, что-то тихо сказала компаньонке — высокая, с тяжелыми золотыми перстнями цыганка мгновенно обернулась, посмотрела на Туру и быстро ответила. Обе засмеялись — Халматов и Силач для них были уже не опасны.

Они вернулись к палатке со стороны, увешанной грустными тарелками с фотографиями для памятников. Сколько Тура помнил, на тарелках всегда писали три слова: «Любим, помним, скорбим…»

— Шамиль пришел, — сказал Силач, наблюдавший за входом в бар. — Пошли.

За дверью торговой точки, носившей непривычное название «Диско-бар», на них сразу обрушились раскаты музыкального грома. Казалось, внутри должны были плясать и бесноваться орды, наэлектризованные пугающими звуками Вселенной. Им надлежало орать, ломать мебель, стоять на ушах, разносить аляповатую постройку, воздвигнутую на краю Центрального базара и служившую некогда — на памяти Туры — рубочной мясного павильона.

Однако в диско-баре, как оказалось, сидело всего несколько пар. Зал был освещен еле-еле — система «интим». В потолке, задрапированном темной тканью, мерцало несколько круглых ламп, оформленных, как светлячки. Витрина за стойкой была декорирована финскими конфетными коробками, разноцветными бутылками виски, джина, аперитивов, яркими коробочками американских сигарет. У кофейного агрегата, сбоку, стояла голосистая японская дека, создавая музыкальный фон рок-парада. Во всем этом великолепии сидел Шамиль и, склонив чуть голову, закусив кончик языка от усердия, писал.

Ах, волшебство театральной декорации! О могущество торгового дизайна! Мечтания провинциалов о красивой жизни. Всеобщее согласие в том, что на подобную красоту можно только смотреть, попробовать эти лакомства жизни нельзя, ибо все — реквизит, выдумка, обман чувств.

Коробки финских конфет пусты, в бутылках — чай, вода и жидкость для мытья окон, в пачках сигарет — остатки виргинского аромата, а достойный служащий местного общепита Шамиль — откровенный бутлегер, вор и убийца. И писать он скорее всего не умел, а знал только арифметику, праматерь коммерческих наук.

— Время и мудрость новое диктует, — сказал Туре Силач, кивнув на Шамиля. — И пойман — не вор…

От входа, спрятанные интимным сумраком, они наблюдали с интересом за Шамилем, ведущим на листочке хитрые свои расчеты.

Когда-то давно, лет двадцать назад, еще сопляком, Шамиль был лихим поездным вором. Но однажды где-то под Боготолом он сорвался с крыши, угодил под колеса. Ампутировали ногу, и Шамиль — редкий случай среди воров, посвятивших себя «вольным кражам», — закончил курсы продавцов, встал за прилавок. Но здесь он оказался чужим — без друзей, без поддержки, без «замазки», и боролся он, как зверь, за то, чтобы торгаши перестали видеть в нем урку, признали одноногого своим. Дважды ОБХСС почти хватал Шамиля за руку с левым товаром, но оба раза ему удавалось выкрутиться, не прибегая к помощи покровителей, которых у него и не было, и не поставив под удар ни подельников с базы, ни снабжавших его «цеховиков». Злобная стойкость одноногого Шамиля на пути к поставленной им цели — Делать Большие Деньги На Общепите — была в конце концов оценена.

Его взяли в дело — по дороге на химкомбинат в Навои отцепили две цистерны со спиртом и на подпольном заводике развели и растарили по водочным бутылкам, которые с большим успехом «шарашил» Шамиль. Но из-за невыясненного недоразумения убили шофера — экспедитора с грузом водки — Силов не сомневался, что это сделал сам Шамиль или кто-то из его подручных, и Одноногий бутлегер повис над пропастью. Но нашли ходы, концы и связи в управлении, а несговорчивого Силова просто выперли…

А Шамиль получил давно желаемую им награду — Собственное Дело — диско-бар, за который выплачивал ежемесячно взнос тем, кто его поставил.

— Одноногому пирату Джону Сильверу — привет! — сказал Силов, подходя к стойке.

Шамиль оторвался от расчетов, взглянув — как бритвой полоснул, быстро оглядел зал — за столиками тишина и порядок, ситуация спокойная.

Тогда усмехнулся облегченно — худое, угловатое лицо его разбежалось складочками, из-под сухой нижней губы вылезли наружу кончики белых клыков, непонятно — лизнет или укусит.

— Привет вам, отставной козы барабанщики! С чем пожаловали?

— Дело есть! Кампари с тоником выпить захотелось, — Силач с ходу толкнул дверцу, приходившуюся ему где-то чуть выше колена, через узкий проход буфета пошел к подсобке.

— Ты что?! — Шамиль хотел его задержать, но Силач уже открыл дверь. — Погоди, говорю…

Маленькая неудобная подсобка была завалена ящиками и коробками, прямо против двери, у весов, стоял наполовину пустой мешок с сахарным песком, жестяная банка индийского чая. В углу, под цветным портретом Отца-Сына-Вдохновителя, на столе рядом со стопкой накладных чернел телефон.

— Забыл, что ли?! За самоуправство по головке не гладят!

Шамиль тревожился за документы, но Силач протиснулся между коробок, сбросил крышку с ящика, стоявшего за дверью. В разделенной на гнезда таре, кругленькие, как головки опиумного мака, закачались алюминиевые колпачки самодельного коньяка.

— Ну вот! Что и требовалось доказать, — заметил Силач. — Теперь предъяви накладные на «KB». Откуда он у тебя?

Шамиль неожиданно развеселился. Видно, он успел прикинуть обстоятельства и грозный вид Силача его не пугал.

— Предъявить?! Кому?! Тебе! Или, может, ему?! — Он показал на Халматова. — А кто ты такой? Кто вы оба такие?

— Знаешь! — засмеялся Силач, и смех его был как визг пилы. — Ты хорошо знаешь, кто мы такие…

— Немного знаю! Говорили, что ты взятки брал, за что и был выгнан! — Лицо Шамиля заливала синюшная бледность, вылезли из-под губы совсем длинные клыки, он себя истерически заводил, взвинчивал блатной духарский накал, когда на взводе, близком к падучей, можно напугать — «оттянуть мента». — Но у меня для вас лишних денег нет — я их горбом своим заколачиваю и этим вот протезом! С меня вы ни копейки не получите… А тебя, Халматов, может, не сегодня завтра посадят! Могу только обещать, что тебе передачу принесу!..

Силач спокойно уселся на ящик с коньяком, а Шамиль все больше распалялся, ярил себя, из углов рта показались пузыри пены.

— Другие не принесут, а я принесу. За то, что по твоей милости меня чуть из торговли не поперли! Помнишь, бумагу на меня подписал! Правда, нашлись добрые люди, бумаге твоей хода не дали… Я лично ею задницу подтер…

— Тебе бы за деньги посетителям показывать такие спектакли! — Силач позвенел наручниками, которые уже успел достать. — В ящике у тебя балованный коньяк. Никуда от этого не денешься. Откуда он?

— С базы! С базы такой получил! У меня накладные!

— Предъяви, пожалуйста!

Одноногий по-блатному помахал пальцами над ширинкой:

— На! Держи двумя руками! Вот когда вы в соседних камерах закукуете, душа моя успокоится! Прошу вас, потрохов долбаных! Тебе, Халматов, передачу принесу, а ему, — Шамиль ткнул пальцем через плечо на Силача, — я знаю, что притащу! Резиновую бабу, надувную. Настоящая-то от него ушла!..

Тура успел перехватить руку Силача, повернулся к Шамилю и коротким «корпусным» ударом плеча вломил его так в стену, что дух вышибло, и бармен медленно сполз вдоль стенки на мешок с сахарным песком. А Тура, прижав руки к груди, напуганно сказал:

— Извини, дорогой, поскользнулся, тесно тут у тебя очень. Показывай документы быстро, не заставляй повторять…

В зале по-прежнему оглушительно гремела музыка. С трудом ловя дыхание, Шамиль все-таки духовито «качнул права» еще раз:

— А по какому праву? Кто ты такой?

— Ты знаешь, кто я такой… — негромко сказал Халматов. — Сколько отпущено нам до конца жизни, я для тебя — мент! А ты для меня — жулик! И мертвый я буду для тебя мент! А сейчас дай-ка мне накладные просто как покупателю. Каждый покупатель имеет право заботиться о том, чтобы его не облапошило жулье, такое, как ты…

— Хоп! Накладную я покажу. Но не вам — милиции! И в присутствии своего руководства!..

Тура кивнул на телефон:

— Звони…

Тура не услышал, как они подъехали, увидел только идущего от двери Алишера Гапурова с каким-то обэхаэсником. Из-за оглушительной музыки они тоже, по-видимому, предполагали внутри огромное стечение публики и удивились пустоте зала.

Шамиль сразу вырубил магнитофон, открыл дверцу, приглашая сотрудников за стойку, но Алишер направился к Халматову и Силачу.

— Как поживаете, устоз? — Алишер пожал им руки, подвинул себе стул, сел рядом. — Здорова ли ваша семья, как настроение? Лучше? — Он все еще не мог просто сказать «здравствуйте» или «привет», отойти от обязательных правил традиционного этикета.

— Какая у нас, пенсионеров, жизнь? — усмехнулся Тура. — Тихие игры на покое. Ты мне скажи — что слышно по делу Корейца?

— В пруду у «Чиройли» нашли пистолет убийцы. «Макаров.

— В розыске числится?

— Да. Помните убийство постового на дороге Дарваза — Урчашма? Я тогда еще не работал. В школу ходил. Но вы должны знать…

— Сержант Садык Закинов. Недалеко от моста, ночью.

— С похищением оружия. Это тот самый пистолет. Гильзы в «Чиройли» со следами от его механизма…

— Какую удивительную новость ты сказал, — медленно произнес Тура.

— Что вас так поразило, устоз? — заинтересовало Алишера.

— Нет, ничего. Просто я подумал о том, что пистолет убитого Садыка молчал восемь лет. И чтобы он заговорил в «Чиройли», должны были быть причины чрезвычайные…

Садыка застрелили восемь лет назад. Тура вместе с оперсоставом прорабатывал тогда буквально всех, кого удалось установить по трассе, — владельцев частных машин, водителей транзитных грузовиков — «дальнобойщиков», шоферов почтовых фургонов, разъездных спекулянтов, работников ночных аварийных служб. Отдельно проверялись сотрудники милиции.

«Если бы сегодня меня допустили к розыскному делу, с какой бы тщательностью я перепроверил бы каждую зацепку…» — подумал Тура с горькой досадой и спросил:

— Следователь, наверное, возобновит дело Закинова по вновь возникшим обстоятельствам…

— Уже возобновил.

— Как ребята?

— Все вымотались… — Алишер был рад выговориться. — Пока все один и тот же круг очевидцев. Фактически несколько человек. Иранец с подругой, супруги-пенсионеры…

— Подругу иранца надо крутить изо всех сил. По-моему, она проститутка, а эти бабы смотрят вокруг себя по-другому. Она еще здесь?

— Пока в гостинице. А супруги уехали. И никто-никто ничего не сказал существенного! Правда, я сейчас плохой помощник — Другие задачи…

— Тебя можно поздравить, — вспомнил Халматов. — С назначением! Ты и прибыл как замнач ОБХСС…

— Спасибо, устоз. Я стараюсь, хотя дело для меня это новое. А что здесь случилось?

— В подсобке у Шамиля ящик коньяка «KB». Бутылки такие же, какая была у Сабирджона… — Халматов не упомянул о цепочке, тянувшейся из заведения Шамиля к свадебному столу Алишера, и заключении, вынесенном экспертом-химиком. Тура по-прежнему был уверен, что Алишер мог не знать и наверняка не знал всего, что происходило в тот вечер в доме его отца. — Накладная выписана на два ящика в июле прошлого года. Что же он, почти год ими торгует?

— Очень сомнительно, — согласился Алишер. — Скорее всего покупает на стороне левый коньяк и гонит под эти накладные.

— Я советую взять анализ. Не исключено, что это фальсифицированный коньяк. Из спирта и чая…

Алишер слушал внимательно. Потом кивком подозвал помощника, лениво переговаривающегося у стойки с Шамилем:

— Пломбир с собой?

— Я взял, как вы сказали, вот он… — Обэхаэсник достал из кармана клещи.

— Сейчас в присутствии понятых опломбируй подсобку.

— Понимаю.

— На накладные составь протокол изъятия. С утра назначим ревизию. Скажи бармену, чтобы закрывал…

Слова Гапурова потонули в оглушительной какофонии звуков — Шамиль демонстративно на полную мощность включил деку.

Ехали молча.

— Смотри, — Тура вдруг показал на зеркало над головой.

Знакомая патрульная машина городского отдела маячила в заднем стекле в самом конце дороги.

— Мне не нравится этот эскорт. Неужели следователь действительно боится, что я скроюсь? Можешь что-нибудь сделать?

— Мы можем оторваться от них только за гостиницей, — сказал Силач.

На многополосной пустынной дороге автомобиль катился заметно и одиноко, как бильярдный шар на зеленом поле.

— Как ты считаешь, Тура, — спросил немного погодя Силач, — Сабирджон знал, что у него коньяк фальшивый?

— Не сомневаюсь.

— Почему?

— Потому что он его вез Корейцу. Пак и приехал в «Чиройли», чтобы взять у Сабирджона «KB». Это было вещественным доказательством! О другом можно было договориться по телефону…

— Но при чем уголовный розыск к балованному коньяку? Наше дело — убийства, кражи, наркомания… Пак послал бы вместо себя в «Чиройли» обэхаэсника… И почему так срочно уехал, никого не предупредив?

— Не знаю. Думаю, что Сабирджон сообщил Паку нечто чрезвычайное.

Едва Халматов и Силач подъехали к гостинице — рядом уже пристраивалась «патрульная».

Похоже было, что слежку за ним уже не скрывают. Водитель патрульной со своим раздавленным в середке лицом равнодушно смотрел в стекло перед собой, на заднем сиденье мелькнуло круглое лицо его постоянного спутника с волосяной кисточкой на подбородке.

— Придется есть мороженое… — Халматов не хотел, чтобы Равшан совершенно точно знал, где он находится.

У кафе «Мороженое» под зонтиками тентов стояло несколько столиков. Едва Халматов и Силач сели, из-за соседнего столика, где шумная компания допивала шампанское, поднялся толстый грузин. В каждой руке он нес по металлической вазочке с пломбиром.

— От нашей компании — угощайтесь, пожалуйста, — мужчина был не знаком. Его друзья за столом жестами и улыбками подтвердили искренность намерений, Туре и Силачу осталось только поклониться. Потом вся их компания поднялась.

Тура подождал, пока они ушли, отодвинул вазочку.

— Не будем переедать. У жирного телка короткий век, — он стал осторожен. — Угостим наших сопровождающих… Или они нам охрана?

— По-моему, они нам конвой, — заметил Силач.

Из газет:

Размером и оформлением гостиничный вестибюль больше напоминал железнодорожный вокзал крупной узловой станции.

Вестибюль был с антресолью. Двухэтажный. Вдоль стен располагались киоски — Союзпечать, сувенирный, — сберкассы, почты — пустые, закрытые навсегда. Грязный огромный ковер, никогда не чищенный, сломанная кабина междугородного телефона. Разводы протечек на потолке, зияющие цементом пятна из-под выпавших керамических плиток. Пустая конторка дежурного администратора, перекошенная дверь лифта.

На стук шагов появился казах-швейцар в галунной фуражке и полосатых пижамных штанах.

— По каком делу? Далеко?

— Наверх, — ответил Тура, не останавливаясь, — подполковник Халматов еще не растерял привычных манер сотрудника розыска. — Администраторша на восьмом?

Один из номеров отводился для отдыха персонала, обычно там собиралась разношерстная и довольно подозрительная публика.

— Кто сегодня дежурит, Мавлюда?

— Рухсора.

Тура и Силач стали подниматься. На каждом этаже от лестничных площадок тянулись огромные холлы, пустынные, душные и пыльные, как Кызылкум.

— Батюшки! Какими судьбами! — Рухсора, дежурная администраторша, которую казах-швейцар успел все-таки предупредить по телефону, оставила компанию и спускалась им навстречу. Привлекательная семипудовая женщина в прозрачной кофточке, выдававшей конфигурацию и ткань бюстгалтера, с насурмленными бровями и помадой на губах и щеках.

— Вы так или по делу? Может, жены выгнали? — она заговорщицки засмеялась. — Ради Бога!

— По делу.

Лицо Рухсоры стало озабоченным — оно выражало ее готовность помогать.

— Нам надо поговорить с молодой женщиной… — Халматов обрисовал подругу завмага-иранца. — Не помню ее имени…

— Это Света, Гюльчехра. Но она сейчас не одна. У нее гость.

— Наш? Я знаю его?

— Нет. Он ездит по линии Госкомводстроя, по снабжению.

— А она что здесь делает?

— Так, путешествует… — Рухсора хихикнула. — У нас жил один артист, он говорил про таких — «детский ум, пустой кошелек и яички молодой обезьянки…». В общем, понимаете…

— Это-то да, это мы понимаем, — засмеялся Силач.

Слава супергорода в степи, которому покровительствует сам Отец-Сын-Вдохновитель, легенды о его щедрых, набитых крупными деньгами хозяевах вызывали наплыв сюда симпатичных особ, которых принято было именовать «легкомысленными». Дежурные администраторы работали с ними «в доле».

— Она давно в Мубеке?

— С того дня, как начальника милиции застрелили… — Рухсора имела в виду Пака. — Гюльчехра тоже ведь была там, в «Чиройли». С другом. Такой страх!

— Она часто приезжает сюда?

— Нет. Третий раз за два года.

— Понял. Сюда? — Силач толкнул дверь.

В большом двухкомнатном номере царили разор и беспорядок — свидетели бурного отдыха накануне. На хилом с гнутыми ножками арабском диванчике сидел огромный опухший толстяк в голубой пижаме и грыз тыквенные семечки. Он равнодушно посмотрел на вошедших, сплюнул скорлупки и меланхолично спросил у подруги, развалившейся в кресле перед журнальным столиком, уставленным бутылками и остатками закуски:

— Это к тебе?

Силач уверенно сообщил:

— Да, это к ней, — и, повернувшись к Свете-Гюльчехре, кивнул на толстяка: — что, эта голубая горная незабудка проживает здесь?

Она засмеялась:

— Нет, он зашел сюда в гости.

Толстяк продолжал неспешно грызть семечки. Желтые зубчики шелухи были расплеваны веером вокруг него на ковре. Шар живота мерно покачивался на коленях. Туре показалось, что когда-то толстяк проглотил одну тыквенную семечку и у него в пузе выросла тыква. Он подошел к толстуну, похлопал его по плечу и сказал:

— Ну-ка, давайте к себе в номер, нам поговорить надо…

Пузан доброжелательно покивал, с трудом поднялся с дивана и, забыв про тапки, босиком отправился восвояси.

— Между прочим, я вас сразу узнала. Вы приехали! в «Чиройли», когда меня допрашивали, — сказала Туре Света-Гюльчехра. Света лениво поправила распахнутый халат — длинный, до щиколоток, узкий, с серебряным по фиолетовому бархату шитьем. — И потом ночью в управлении…

— Я вас тоже узнал. Вы были с толстяком-иранцем…

— Ага! Это мой приятель. Он подвез меня на машине из Ташкента. Вообще-то, я из Зеленокумска…

— Начнем сначала. Вы приехали в кафе задолго, как все произошло?

— Примерно за час.

— Успели сделать заказ?

— Да. Лагманы, минеральная. Мой приятель принес шашлыки. Я уже говорила… Кто уж меня только не расспрашивал! И генералы, и полковники.

— Очень хорошо. Значит, вы не забыли то, что уже говорили. Представьте снова все как было. В какой момент вы увидели мужчину, который совершил потом преступление?

— Убийцу? Во дворе. Он стоял за шашлыками. Я шла в туалет.

— Почему вы обратили на него внимание?

— Я всегда обращаю внимание на мужчин:

— Он был один?

— Да.

— А что бы вы могли сказать об этом человеке?

— Мужчина, что называется, в самом соку, — она поправила на груди халат. Массивная, со шнурок толщиной, золотая цепочка у нее на шее тускло блеснула. — Вроде вас. Но он не в моем вкусе.

— А точнее?

— Грубый. Я толстяков люблю. Они слабые, а поэтому — нежные. А этот жесткий. Настоящий степняк.

— Так думаете? Почему?

— У меня был муж из Пахтаабада. Чем-то похожи.

— А что можно сказать насчет одежды?

Она пожала плечами.

— Одет дорого — финская тройка. И туфли хорошие. А все-таки, как будто давно куплено. И не носится. Добротное, но не новое… Редко надеванное!

«Об этом стоит поразмыслить…» — подумал Тура.

— А как по-вашему, кем он может работать?

— Он, я думаю, офицер. Или мент. Это точно. Не торгаш, — Гюльчехра задумалась. — Или, может, раньше в сапогах шлепал. Левое плечо — вперед, кру-у-гом!..

— Слушай, подруга, а ты не ясновидица случайно? — подбодрил Силач.

— Я же вижу людей… Ох, устала же я, ребята! — Она неожиданно потянулась всем телом. — Теперь бы капитально отдохнуть! А тут с понедельника опять! На работу, на учебу!

— Учишься? Повышаешь квалификацию? — снова спросил Силач.

Света засмеялась, и вся она была — один хитрый глаз.

— Вобщем, да. Платные курсы. Интенсивное общение, устранение комплексов…

— А работаешь?

— В санэпидстанции.

— Неужели даже в Зеленокумске знают о нас?

— О Мубеке? Конечно! У вас город знаменитый! Каждый второй — миллионер. Шучу, конечно. Не второй, так третий. Может, десятый. Миллионер или картежник.

— Кто раньше приехал в «Чиройли»? — спросил Тура. — Кореец или его убийца?

— Кореец.

— Точно? — включился Силач.

— Совершенно точно.

— А как думаешь, почему парень в синей куртке… — начал Силач.

— Сабирджон? Я уже всех знаю по фамилиям…

— Да. Почему он сел к Паку?

— Я им об этом вчера говорила. Они знакомы! И не сомневаюсь в этом нисколько…

Тура подошел к окну. С восьмого этажа машины на проспекте казались маленькими заводными игрушками, двигавшимися между четкими белыми полосами, насколько хватало взгляда. На крыше ресторана, на уровне второго этажа, появлялась и исчезала фигурка в защитной каске с ведром и веником — убирала мусор. Уборщик двигался неровно, как коричневая полевая мышка, каких Тура часто видел у себя в кишлаке, по другую сторону Заха.

«Вот и Гюльчехра тоже считает, что Пак ждал Сабирджона. Выходит, преступник каким-то образом узнал об их встрече, — напряженно раздумывал Тура, прислушиваясь краем уха к разговору Силача с девицей. — Если преступник намеревался убить Пака, почему не сделал этого до приезда Сабирджона? Если он намеревался убить Сабирджона, почему он ждал его в „Чиройли“? Не убил по дороге или где-то в другом месте! Вывод один — убийца должен был убедиться в том, что Сабирджон действительно встретился с работником милиции…»

Тура решил, что жена спит, не включил свет и вообще старался двигаться как можно тише, но, присмотревшись, увидел: Надя лежала с открытыми глазами. Когда он лег, тихо к нему прильнула.

— Может, все-таки уедем, Тура? Зимой будем на лыжах ходить, там нам хорошо будет, спокойно. А если не приживемся в Москве, можем сюда вернуться потом. Все как-нибудь уже успокоится. Не будем сейчас дразнить гусей…

— Ты к чему?

Она, не отвечая на его вопрос, продолжала гнуть свое:

— Я уже все обдумала. Если не хочешь жить с моими стариками, можем идти работать по лимиту — там сразу комнату дают. Я ведь никакой работы не боюсь. А у тебя пенсия хорошая. Мы с тобой еще молодые — представляешь, как здорово: нам судьба еще одну жизнь предлагает!

Тура помолчал и твердо ответил:

— Вы уедете вдвоем с Улугбеком.

— Без тебя? Я не поеду.

— Надя, я потом к вам приеду. Сейчас мне уезжать нельзя…

— Я здесь тебя не оставлю, Тура, — он ощутил тяжелую крепость ее теплого тела, нежную шелковистость, начинающуюся чуть выше полного круглого колена. Она осторожно кончиками зубов тронула его за мочку уха. — Или вместе, или никто.

— Что-нибудь случилось?

Надежда не ответила.

Он уже засыпал, когда раздался длинный, длиннее обычного, звонок.

— Алло, — Тура снял трубку.

— Халматов? — голос был знакомый, Тура услышал его впервые через несколько часов после выхода на пенсию. — Жив еще? Смотри, не кашляй. Нос далеко не высовывай. Отрежем. Предупреждаю…

Тура выдернул телефонный штепсель из розетки.

— Опять та же подруга?

Халматов понял, что Надежде тоже звонили — она из-за этого и нервничала.

— Тебе ничего не показалось необычным? — спросил Тура.

— Нет.

— Мне кажется, это междугородная…

Надежда взяла его руку, поднесла к губам. Он почувствовал на ее щеках слезы.

— Ты чего?

— Я боюсь, Тура! Ты знаешь, я никогда не боялась, но сейчас мне страшно. Я боюсь этих людей. Они вежливые. Они начальники, ездят на служебных машинах, но мне в тысячу раз легче, когда ты ловишь обычных убийц и грабителей… Завтра к десяти тебя опять просили приехать в управление. Слышишь?

— Да.

Он думал о своем: «Убийца приехал первым, не выслеживал ни Сабирджона, ни Пака — значит, кто-то ему сообщил об их предполагаемой встрече в кафе над прудом».

— Надя! — позвал Тура.

— Что? — сквозь всхлипывания отозвалась жена.

— За целую жизнь я ни разу тебе ничего не приказал. Потому что знал — ты и умнее, и грамотнее, и тоньше меня. Спасибо тебе за счастье, которое ты мне дала, — так много радости и любви! Пятнадцать лет!..

— Зачем ты так говоришь? — Прижалась к нему в испуге Надя. — и так все сделаю… Ты будто прощаешься…

— Надечка, любимая моя, первый раз я тебе приказываю и прошу тебя — на колени встану перед тобой! Только сделай, как я говорю! Уезжай с мальчиком завтра! Или послезавтра…

— Не могу! — крикнула Надя. — Я тебя тут не брошу!

— Можешь! Обязана! Пока вы здесь, у меня руки-ноги связаны! Я не могу идти в атаку вместе с обозом! Они уже знают, что ты с Улугбеком — мое самое уязвимое, незащищенное место. И если я их чуть-чуть прижму, они сразу же ударят! Любимая, ты должна сделать, как я говорю…

Протокол заседания комиссии вел кадровик, тот самый, кто вручил Туре при увольнении трудовую книжку. Он сидел в конце длинного приставного стола и, кажется, единственный сочувственно смотрел на Туру.

«Будто я никогда и не был с ними, по ту сторону стола…» — с горечью подумал Халматов.

Только генерал повел себя так, словно ничего не произошло.

— Проходи сюда, Тура Халматович, — пригласил он. — Бери стул.

Халматов сел. Назраткулов с бритой синеватой головой, не поддающейся загару, напротив, поднялся.

— Комиссия сочла необходимым ознакомить с результатами служебного расследования, — он не сказал, кого именно знакомит, надел очки, взглянул еще раз на бумагу и передал ее для зачтения кадровику.

Заседали они, по-видимому, с самого утра — несмотря на кондиционер и занавешенные окна, было душно. Эргашев курил кубинские сигареты, которые ему присылали с базы.

— «В марте 1980 года милиционер-водитель служебной машины ГАЗ-26, государственный номер 02–00 МБД, — невыразительно читал протоколист, — принадлежащий Управлению внутренних дел мубекского облисполкома, Урдушев обратился к знакомому механику хозрасчетного участка № 2…»

Халматов знал всю преамбулу наизусть.

Он рассматривал лица членов комиссии, не удалось встретить лишь взгляд полковника Назраткулова, полный горестного возмущения своекорыстностью и самодурством бывшего начальника отдела уголовного розыска подполковника Халматова.

«Сначала подставили, — вспомнил Тура резюме Силача, — затем стреляли. Затем выгнали… Теперь отдали под суд. Пока не поздно, нужно действовать!»

— «…Последний объяснил, что такой двигатель находится на электроагрегате АБ.16 в комплекте и продаже отдельно не подлежит… — гугниво зачитывал кадровик. — Однако после угрозы, что в случае отказа отпустить двигатель работники УВД с пристрастием проведут осмотр автомашин, принадлежащих хозрасчетному участку № 2…»

Равшан, не поднимая глаз, что-то писал на листке бумаги, потом подвинул ее Назраткулову. Тот скорбно и глубокомысленно кивнул.

— «…Кроме того, не осуществлял должный контроль за работой подчиненного аппарата, в результате чего заместитель начальника отдела уголовного розыска Пак… — каждая фраза заключения занимала не меньше страницы, — …в служебное время, пользуясь бесконтрольностью со стороны начальника отдела подполковника Халматова, не поставив в известность руководство управления…»

Тура снова отвлекся, пропустил заключительную часть.

— Понятно? — спросил Назраткулов и снял очки, которые во время чтения акта должны были символизировать контроль над ситуацией. — Комиссия усматривает, с одной стороны, признаки злоупотребления, выражающиеся в том, что… — он растянул формулировку и теперь должен был либо оборвать фразу, либо вытягивать ее оставшийся хвост. Он предпочел второе, и вроде бы как повторил все сначала. — Плюс ваша халатность… Заключение принято единогласно. — Назраткулов воспользовался паузой. — Можете его обжаловать, хотя, поскольку вы уже не работаете… — Он снова увяз в объяснениях.

— Почему это все ставится мне в вину? — Тура попытался обратиться к опыту своих бывших коллег, хотя понимал, что дело это совершенно бесполезное: все в руках Назраткулова и генерала, и хитрый Назраткулов нередко вертит и самим Эргашевым. — В день гибели Пака я был в Урчашме — в одном из отдаленных районов. Выезжал по указанию начальника управления уголовного розыска Силантьева…. — Он видел, как увел взгляд, чтобы не встречаться глазами, Равшан Гапуров, другие начальники отделов тоже старались смотреть в стол. — Заключение это пойдет следователю. Ему что ли обжаловать? Решается моя судьба, дорогие мои бывшие товарищи…

— Перестань, Халматов… Что заслужил, то и получай! Подумаешь, корифей нашелся! — Назраткулова наконец прорвало, как давно вызревший нарыв. — Развалил дисциплину в отделе… И что ты все ссылаешься на отсутствующих: Силантьев в Москве — на учебе, Пак погиб из-за твоей же бесконтрольности…

Халматов не остался в долгу:

— А ты — никто. На тебя я положил. С прибором, — сказал ему Тура и повернулся к Эргашеву. — Товарищ генерал, вы тоже согласны с выводами комиссии?

Эргашев развел руками:

— Комиссия — орган коллегиальный. Мне нельзя давить их своим авторитетом…

Из газет:

Патрульная машина 13–47 сопровождала их уже вплотную. В зеркале заднего вида было удобно рассматривать раздавленно-плоскую физиономию водителя, будто спящую с открытыми глазами, ничего не выражающую, равнодушно-жестокую. За его спиной мелькал напарник с реденькой бороденкой.

— Все-таки интересно знать — они присматривают за мной, чтобы я не сбежал? — спросил Тура. — Или интересуются моим пенсионным досугом?

— И то и другое, — заверил Силач. — А что тебе до этого?

— Нет, ничего. Но на нервы сильно действует, отвлекает. А я пытаюсь реконструировать логическую цепь от стрельбы в «Чиройли» к фальсифицированному коньяку…

— А я ее давно построил, — как всегда уверенно сообщил Силач.

— Поделись, — скромно попросил Тура.

— Кореец занимался наркотиками как твой дублер. Сабирджон звонил тебе, но попал на Пака. Поскольку Кореец помчался в кафе как ошпаренный, не дожидаясь тебя, сообщение было, во-первых, очень срочным, во-вторых, связано с опием, в-третьих, Сабирджон хотел что-то показать или передать Паку. Думаю, что вез он Корейцу коньяк. Вот. Эта бутылка фальшконьяка как-то связана со сбытом наркотиков…

Тура и Силач устроились под карагачом на супе[8] с чайником и пиалой, зной сюда не попадал, как бы оставался в отдалении… Жара обещала усилиться — небо было чистым, без единого облачка.

Ковер в чайхане Сувона висел на своем месте. Мух словно прибавилось. Они атаковали затянутое марлей окно, мокрые пиалушки в тазу, на подоконнике, лицо Сувона с глазами навыкате и выдвинутым, как при базедовой болезни, зобом. Иногда и висевшую у окна липучую бумагу, где их ждало долгое мученическое угасание.

— Сначала поговорим с Алишером — что дала проверка коньяка в диско-баре. — сказал Тура. — Я не хотел подходить к нему в управлении. Через минут тридцать-сорок он будет в облсуде, мы туда подойдем.

— Дальше?

— Если через Шамиля они ни на кого не вышли, я еду к Хамидулле Насырову.

— Ты считаешь, это удобно?

— Для начальника уголовного розыска действительно неудобно. Ты прав. Но сейчас я частный гражданин. А в законе не написано, что один гражданин не должен вступать ни в какие отношения с другим, даже отбывшим наказание за торговлю наркотиками.

— А зачем тебе Хамидулла?

— Он долгое время был местным Аль-Капоне, руководил урчашминской мафией. Много чего знает…

— Ты с ним знаком лично?

— Я всю жизнь за ним охотился. И даже один раз его посадил.

В мубекском областном Дворце правосудия шел ремонт. Кирпичная пыль забиралась в рот, в глаза. Пахло известкой.

На втором этаже судили участников вооруженной группы, останавливавшей частные машины на трассе и нападавшей на водителей. Дело это считалось «расстрельным» — несколько водителей было убито, наиболее активным главарям грозила «вышка». Конвой — с пистолетами в расстегнутых кобурах — удалял публику из коридора по черной лестнице. В зал проводили арестованных. Заплаканные женщины заглядывали в щели — изменившиеся до неузнаваемости, отчаянные, чужие лица близких.

Алишер еще не выходил от председателя суда, новая «Волга» ОБХСС, черная, со штырем на крыше, ждала у подъезда.

Халматов и Силач подошли к киоску «Союзпечати», около которого двое парней стоя решали кроссворд.

— Хорошенькое дельце: замнач ОБХСС — родственник Юлдашева, первого жулика в городе, заведующего общепитом, — заметил Силач. — Шамиль — подчиненный Юлдашева, который отвечает за все безобразия в диско-баре… И вот первый должен уличить третьего…

— Конечно, Алишеру трудно, — примирительно сказал Халматов, — он ведь кишлачный парнишка. Воспитан в традициях полного доверия и подчинения старшим. А через неделю после свадьбы приходится выбирать между родственником — почтенным человеком, депутатом, прочим-прочим и службой…

— Думаю, он уже выбрал. Когда согласился на брак с девушкой, которую ему выбрал брат в очень жирной семейке. Дай Бог, чтобы я ошибся!

— Да я не спорю, — пожал плечами Тура. — Пока особенно рассчитывать на Алишера не приходится. Он парень неплохой. Но они обведут его вокруг пальца…

— Ага! — кивнул Силач. — Сначала по молодости, потом по послушности…

— Устоз! — Алишер вышел из кабинета председателя суда, направлялся к ним. — Как поживаете? Как настроение? Как семья? — По традиции он прижал одну руку к груди, вторую протянул Халматову. — Все хорошо?

Тура внимательно взглянул на него, Алишер замялся, не зная, как начать. Одно мгновение они молча смотрели друг на друга, потом Алишер вздохнул глубоко-глубоко, будто собрался нырнуть под воду, и решительно сказал:

— Мы проверили, устоз. Все в порядке. На этот раз интуиция вас подвела.

— В самом деле? — медленно спросил Тура.

— Коньяк действительно поступил в июле. Два ящика. Один он продал, а этот держал сыну ко дню рождения.

— Не фальсифицирован?

— Муса Аминов сам провел анализ. Вы ему верите?

Тура пожал плечами:

— Аминову я верю. Но бутылку ему передали именно из этого ящика? Уверен? У Шамиля наверняка был и другой коньяк, настоящий. Из какого ящика бутылка ушла на анализ?

— Что вы, устоз! Мои сотрудники сами проследили за всем. Тут все четко! — Алишер хотел поскорее закончить разговор. — Извините, мне надо идти. Мне еще к прокурору, потом к главному архитектору…

— Смотри, сынок, — грустно сказал Халматов. — Тебе жить.

Они вышли из суда. Медленно оседала пыль, поднятая машиной, на которой уехал Алишер. Тура и Силач шли в одиночестве. Молча. Была самая жара, горожане предпочитали зною душный, но закрытый от солнечных лучей автобус.

Пожилая женщина у детского городка ругала школьников:

— Идите к своему дому, там играйте. А эти качели для детишек из этих домов…

Халматов знал ее — у женщины было трое взрослых парней. Ничего путного из ее сыновей не вышло, сейчас отбывали наказание где-то далеко. Раньше, когда работала на фабрике, славилась трудолюбием, безотказностью. Выполняла любую работу. Теперь, выйдя на пенсию, она не знала, чем занять дни. Не готовила, не читала. У нее появилась страсть — охранять качели и трапеции от чужих детей…

Радиодинамик, установленный на столбе, вещал в жаркую безлюдную пустоту страстными театральными голосами о героях хлопковой страды — передавали спектакль по роману Отца-Сына-Вдохновителя «Ураган».

— У меня такое чувство, будто я когда-то уже слыхал про Сабирджона или встречался с ним, — сказал Тура. — Но не могу вспомнить…

— Так ты не вспомнишь, — сказал Силач. — Нет ассоциативного повода…

— Надо искать этот повод в движении, — засмеялся Тура. — Для начала подведем итоги. Может, это деградация личности человека пенсионного возраста? Как ты считаешь?

— Я не психиатр, — тактично заметил Силач. — Мне другое кажется. Сказать про Халматова или про Силова «не виновен» — значит взять на себя ответственность. А объявить невиновного виновным, значит показать себя человеком, болеющим за судьбы чего-то там… Короче, человеком заинтересованным. Тут уж никакой ответственности! Если ошибся — что ж, поправят. Ошибся — но из лучших побуждений! — Силач словно помолодел в эти последние дни, когда его долгое прозябание внезапно прервалось и жизнь приобрела конкретную цель. Он весь будто подобрался, стал крепче, пружинистей. Хлопчатобумажную с короткими рукавами и погончиками сорочку наполняли упругие округлости мускулов.

— Ладно, — Тура наконец нехотя подвел итог. — Комиссия моих доводов не приняла. Шамиля — не выдали. Алишеру приказали сесть на задницу. Следователь прокуратуры — человек, кажется, честный, но он — казенный дурачок, формалист. Я для него — образец дремучего милицейского невежества и самоуправства. Ну и конечно, доброжелатели шепчут изо всех сил. Они уже успели повесить ему лапшу на уши.

— Ничего страшного! Все идет нормально! Зло будет наказано, — подхватил Силач. — Тебя посадят. Уголовное дело закончат. Следователь уедет. И все в Мубеке пойдет как бывало. Мертвые всегда виновны. Как и те, кто уволен! Важно вовремя отрапортовать, что справедливость восторжествовала.

— Хватит завывать! — Тура резко повернул к делу. — Мы не знаем, где находится производство фальшконьяка. Но мы — розыскники. Давай это продемонстрируем!

— Есть идеи?

— Когда Силантьев позвонил мне, он предупредил, что по пути провоза наркотиков был горный ручей — сай. Там у них спустило колесо. Мимо шли люди — их видели.

— У нас полно таких мест!

— Я решил, что это Урчашма. Там сай. И там на квартирной краже оставлен был шприц с наркотиками. И Сабирджон тоже из тех мест. И убийство Садыка Закинова тоже там, между Урчашмой и Дарвазой…

— Но Уммат признался в краже!

— Я знаю. Ты завезешь меня к Хамидулле Насырову, а сам махнешь к брату Уммата. Прокачай его — до исподнего. Как Уммат объяснил происхождение денег, которые тот нашел на чердаке? И вообще, откуда деньги? В доме Маджидова похитили вещи, кольца!

— Почему Силантьев звонил тебе в ту ночь?

— На следующий день отправлялся караван с «яблоками»… — Халматов помолчал. — И на следующий день убили Пака и Сабирджона… Но сейчас следует решить частности. Если Уммат все-таки взял на себя чужое дело, значит, мы должны заняться дорогой Урчашма — Дарваза!

Халматов не договорил, огляделся. Выжженный солнцем огромный проспект был пуст. Ближе к гостинице, почти рядом с утопавшим в зелени шелковиц бюстом Отца-Сына-Вдохновителя, виднелась реклама выставки — выведенные огромными буквами ГРА КЕРА — вверху и ФИКА МИКА — пониже. По мысли устроителей это должно было читаться как ГРАФИКА и КЕРАМИКА, написанные как бы в два этажа.

— Вот такая фика-мика, — усмехнулся Тура. — Вернемся к нашим баранам, которые гонят фальсифицированный коньяк. Мы можем выйти на них либо через сбытчиков, вроде Шамиля…

— К ним нас не подпустят и на длину плевка, дорогой геноссе Халматов! Тут командует наш косой Чингизид — Равшан. И братец младший, кишлачный Альхен.

— Резонно, — кивнул Тура. — Поэтому мы должны заняться производителями. Надо установить, кто закупает в больших количествах бутылки.

— Имеет доступ к спирту…

— Да. А поскольку Сабирджон скорее всего привез бутылку с собой, следовательно, этот фальшконьяк — как ты говоришь — производят где-то вблизи его места жительства. Под носом у Хамидуллы Насырова, которому это, безусловно, не должно нравиться.

— Когда ты решил поехать к Хамидулле?

— Если не возражаешь, то прямо завтра. С утра. Но только так, чтоб никто не сел нам на хвост.

— В этом можешь не сомневаться! — пообещал Силач. — Фирма веников не вяжет…

— Но сначала самолеты…

В агентство Аэрофлота приехали незадолго до обеденного перерыва. По привычке Тура прошел к малолюдной воинской кассе — третьим был у окошка, когда повернулся и увидел лицо усмехающегося Силача.

— Гражданин Халматов, боюсь, вы забыли дома перевозочное требование на литерный авиационный билет…

Забыл! Привычка за двадцать шесть лет — больше ему у этой кассы делать нечего, пожалуйте в общий хвост.

— Пенсионер Халматов, вам теперь спешить некуда, — изгалялся Силач. — И в воинской кассе вам делать нечего, вы никуда не опаздываете…

Из-за стеклянной перегородки охрипшая девушка в синей форме терпеливо повторяла бьющейся у окошка толпе:

— Товарищи, русским языком повторяю — билетов на Москву нет и не будет… До конца Олимпиады… Въезд в столицу временно ограничен… Не будет… Да не из Мубека, а из всех городов…

— Вот тебе и фика-мика, — сказал Тура, ему понравилась эта бессмысленная рекламная приговорочка. Он пояснил Силачу: — Чего-то вся наша жизнь превратилась в фику-мику…

А Силач уже перемигивался, перешучивался, переговаривался с кассиршей, кричал ей через стекло:

— Два, два билета — один взрослый, один детский… До Душанбе… Нет, лучше прямым, не через Ташкент… Два до Душанбе…

Тура искоса рассматривал стеклянный голубой транспарант с перечнем правил и обязательство для авиапассажиров — в зеркальной бликующей поверхности хорошо просматривался трущийся за его спиной молодой козлобородый патрульный из машины 13–47.

Из газет:

Рассвет — благословенный миг, когда солнце уже дало свой первый нежно-розовый свет, не успев растопить накопленную за ночь прохладу. Утренний ветерок еле-еле шевелил листву шелковиц вокруг бюста Отца-Сына-Вдохновителя, когда Автомотриса прямиком проскочила центральный проспект и выбралась на окраину.

— Кажется, все в порядке, — заметил Силач.

В ту же секунду Тура положил ему руку на плечо.

— Вот они!

Оранжевого цвета «Нива» показалась сразу же за постом ГАИ на выезде из Мубека. На улице, когда они садились в машину около дома, «Нивы» не было.

— Я думаю, кто-то навел ее на нас по телефону из дома, — предположил Силач. — Но я это предвидел и принял кое-какие меры… — Он показал на цветные занавески, закрывавшие заднее стекло. — Как они тебе?

— Нормальные портянки для рядового и младшего начальствующего состава… — Тура, предупреждая удар в плечо, выставил руку, но Силач был настроен благодушно:

— Эх ты! Неблагодарный свинюган! Благодаря этим портянкам ты исчезнешь в нужный момент, как привидение…

— Я уже оценил. Просто прекрасно!

— Номерной знак «Нивы» будем записывать?

— Обязательно. Хотя номер этот скорее всего списан или утерян. Система отработана. Ты решил, как тебе лучше проехать к родственникам Уммата?

— Да. Но перед тем я хочу продемонстрировать, что такое ралли на самом отвратительном участке дороги…

— Только, пожалуйста, устрой эти гонки достаточно далеко от места моей высадки… Лучше, когда я буду в поезде!

— Обижаешь, начальник! Это-то мы соображаем!

Хотя между Автомотрисой и «Нивой» шло уже несколько машин и на прямой преследователей не было видно, ни Халматов, ни Силач не сомневались в том, что «Нива» зубами держится у них на «хвосте».

— Я думаю об этих людях в машине, сзади, — снова заговорил Халматов. — Какие им даны полномочия? Кем? Может, они должны меня арестовать, если я попытаюсь скрыться? А может, кто-то надеется, что убийца Пака — кто-то из моего окружения? И я их выведу на человека в серой тройке?!

— Если надо, мы их арестуем сами, — не прекращая следить за дорогой, Силач достал из кармана наручники, положил на сиденье. — Что касается их полномочий, то я тебе давно собираюсь сказать… Мы не знаем, кто их послал нас пасти… Не исключено, что ограничений в полномочиях им не поставили…

Тура прищурился:

— Ты хочешь сказать, что все зависит от нашего поведения?

Силач молча кивнул.

— И если мы, как Кореец, наступим на собственный хвост, в нас разрешено стрелять?

— Не сомневаюсь! — жестко отрезал Силач. — Конечно, у страха глаза велики, но мне кажется, что этот сержант с раздавленной мордой — тот, который не устает за рулем, — нас все время держит на мушке…

Они помолчали немного. В тишине лишь глухо шипели и бились баллоны на дороге да заунывно-сердито выл мотор на подъеме. Потом Тура спросил очень серьезно:

— Боишься?

Силач пожал плечами:

— Конечно, боюсь. Если бы мы с ним охотились друг за другом на равных — один разговор. А так — это стрельба влет. Только я ему не дам попасть в себя. Кореец прокололся, потому что был не готов… Ладно, — он махнул рукой. — Готовься к десантированию, подъезжаем, отстегнуть ремни!

Впереди показались дома поселка, прилепившиеся к маленькой железнодорожной станции — несколько одноэтажных кирпичных зданий; камера хранения, кубовая с горячей водой, туалет, водонапорная башня. Все густо окрашено темной охрой — излюбленным экономным цветом железных дорог.

— Готов? — переспросил Силач. — Сейчас будет крутой поворот направо. Я приторможу между водонапорной башней и туалетом. Может, Хамидулла еще не знает, что ты уволен!

— Может… Значит, где-то ближе к ночи. Здесь же… — Халматов нащупал дверную ручку.

— Все! Ни пуха ни пера! Давай!

Не ожидая, пока Силач полностью затормозит, Тура открыл дверцу, сгруппировался — и рванул в сторону и вперед. Кошачий пролет, мягкий тычок в кучу гравия. Уже на бегу, перед туалетом, услышал, как хлопнула дверца и коротко рявкнул, набирая обороты, двигатель. Туалет был без дверей — стена, образуя зигзаг, прикрывала вход. Укрытие — как аммиачная бомба, не весьма надежное.

Цепочка машин плавно огибала привокзальную площадь. Автомотриса Силача ровно шла впереди, другие водители подгоняли сзади, плавно перестраивались — никто не стремился никого обогнать.

Еще через секунду на площади появилась «Нива» 14–86 МБД — номер был хорош для запоминания: складываясь, числа образовывали полную сотню.

Судя по ее плавно-размеренному движению, в «Ниве» ничего не заметили, два человека мелькнули в заднем стекле и исчезли. Сзади машину прикрывал мощный рефрижератор.

Кажется, все в порядке.

Ехать было недалеко, Халматов всю дорогу дремал. Народу было много. В купе вместе с ним сидели возвращавшиеся с базара мужики, горластые, крепкие, привыкшие стоять за себя. Просыпаясь, Халматов наблюдал их компанию, пробовал разобраться, кто они, что их связало. Ни возраст, ни работа, думал он, хотя достаток примерно один у каждого. Говорили о пустяках: забавные случаи, привередливая теща… Один искал «дворники» для машины.

Таксисты? Не похоже…

Один — самый разбитной, вынул из сумки бутылку минеральной, откупорил, сделал несколько глотков, пустил по кругу. Туру тоже не обошли. Сделав для приличия глоток, он послал ее дальше. Тот, что казался самым скромным — в шляпе, в ковбойке и при галстуке, — как бы случайно допил ее всю до конца.

Перед разъездом показались в вагоне контролеры, два высоких здоровяка-узбека. Они знали компанию, поздоровались:

— Импортная леска есть?

— Найдется.

— Я тут заезжал, искал карабин для поводка… Да что там!

Конечно же, подумал Тура, умельцы при базаре. Целая отрасль, созданная вечным дефицитом. Поставщики наживки, корма для рыб, поводков, намордников, триммингов, расчесок для собак…

Вслед за ревизорами прошли два молодых оперативника в штатском, Тура их сразу разгадал. В самом начале своего пути, в линейном отделении — до учебы в Могилевской средней школе, поставляющей всему Союзу кадры уголовного розыска транспортной милиции, до знакомства с Надей, где она гостила у своих белорусских родичей, — приходилось ему не раз дежурить одному в полупустых поездах. Эта работа требовала сосредоточенности, внимания и осторожности.

На ближайшей станции умельцы вышли. Степь за окном кончилась.

Хамидулла стоял во дворе под навесом, голый по пояс, с огромным выкатившимся вперед животом, в необыкновенно модных кроссовках и импортных брюках «бананах», с десятком тесемок и карманов во всех подобающих и неподобающих местах. Лишенные мускулов складки кожи висели у него на груди и боках, младенчески дряблое лицо скопца выражало тусклую скуку.

Хамидулла кормил любимого петуха и сам завтракал кусочками вяленой дыни. Несколько мгновений он всматривался в Туру, и вдруг в одну секунду лицо его преобразилось хитростью.

— Аллах акбар! Кто же это к нам пожаловал! А, Гасан? — спросил он петуха. — Не подполковник ли Халматов, самый уважаемый мною человек в мубекской милиции?

Из глубины двора мгновенно прибежавший малец бережно принял у него из рук петуха Гасана.

— Какой гость! — В приветствии Хамидуллы не прозвучало ни одной лживой ноты неискренности — было невозможно устоять, особенно в первую минуту, против волны обаяния, непритворности, радушия и гостеприимства, которые источал этот старый уголовник. Хамидулла Насыров был толст и уродлив, пока не начинал говорить.

— Как я рад, что я дома, что никуда не уехал! Ты не представляешь это, о мой дорогой мент! А ведь могло быть — не застал бы меня! Как бы я жалел и казнил себя!

— Я сам рад тебя видеть, — сказал Тура. Хамидулла скроил сочувственную гримасу:

— Я думаю, что твоя радость больше моей, если ты дал себе труд ехать ко мне.

Оба засмеялись. Тура заметил:

— Сейчас дети в школах знают золотое правило механики: проигрываешь в расстоянии — выигрываешь в силе…

Хамидулла сложил на груди испуганно руки, низко поклонился:

— Скорее небо упадет на землю, чем всесильному Туре Халматову понадобится сила старого бедного Хамидуллы…

— Не прибедняйся, пожалуйста, плут средних лет! Я смотрю, как ты тут шикарно живешь, — Халматов обвел руками вокруг.

— Я бы все это отдал, чтобы мой сын Талгат был жив… — Насыров по-блатному, с силой, заскрипел зубами. Маленький сын его несколько лет назад погиб от гнойного аппендицита, несвоевременно диагностированного врачами.

Они разговаривали в центре двора, перед раскинувшимся во все стороны зеленым шатром — проволочный каркас почти полностью закрыли виноградные лозы; чуть дальше был воздвигнут двухэтажный кирпичный дом с выступающим далеко вперед модерновым козырьком крыльца и лоджиями. По другую сторону высился квадратный помост-супа, убранный ярким ковром, едва десятка новых подстилок-курпачей лежали высокой стопой. В дальнем углу виднелся еще сарай с балханой, с загоном для домашнего скота.

— Да, ладно… — вдруг улыбнулся Хамидулла как ни в чем не бывало. — Нищему одеться — только подпоясаться. Видишь, этот сарай с балханой — это мое. А этот дом и все остальное, что вокруг, — все моей жены. Рассердится на меня — не пустит даже во двор.

— Что так? — поинтересовался Халматов.

— А чтобы меня не сделали нищим твои коллеги, Тура! Чтобы я на них не был в обиде! И на тебя тоже. Придешь ко мне — а у меня нет ничего! Бедный старый дурачок! — Он хлопнул в ладоши. — Кадыр! Дилорм! Мухаббат! Гость в доме… Ты не против, Тура, я останусь без галстука? Терпеть не могу удавки…

К супе женщины уже несли пиалы, тарелки с грецкими орехами, памирским миндалем, изюмом и засахаренные сласти. В доме за закрытыми ставнями началось стремительное движение.

— Сегодня пятница — плов мой попробуешь.

— Я ненадолго, — предупредил Халматов.

— Уверен — наш с тобой разговор казана плова стоит! — Хамидулла собрал старчески нежную кожу на лице в тоненькую сеть. — Наверняка мы успеем и индийским чаем из Индии, и беседой насладиться…

— Наверное, — усмехнулся Тура.

— Вот и прекрасно! — Хамидулла налил в пиалу чай, возвратил его обратно в чайник, снова повторил чойни кайтаринги, наконец, налил себе и Халматову. — А там Бог даст, и плов будет готов. Пей, ешь. Прошу, — он сложил руки на груди.

Гибкий мускулистый парень и давешний малец привели из загона черного барашка, и Хамидулла учтиво спросил:

— Почтенный Тура, произнеси над головой агнца слова благословения. Ты ведь у меня гость дорогой…

Тура покачал головой:

— Боюсь, Хамидулла, я недостаточно благочестив… Сделай это сам — как старший и как святой, совершивший хадж в мордовские лагеря…

Хамидулла прищурился и негромко — чтобы молодые и женщины не слышали, — сказал Туре:

— Мне по числу ходок в лагеря три зеленых чалмы полагаются, — молодо, весело захихикал, с неожиданной силой вдруг подтянул барана к себе, свалил резким рывком на бок, положил ладонь агнцу на его шелковисто-лохматый лоб и, воздев ввысь плутоватые глазки, возгласил нараспев тысячелетнее благословение перед закланием:

— Прости нас, добрый брат, — на тебе нет вины! Безгрешен ты перед нами, но нам хочется есть, и это желание дал нам Аллах, не возложив за это на нас греха! И потому мы не лишаем тебя жизни, а приобщаем к своей плоти, чтобы вместе в час ответа предстать перед Аллахом на милосердный суд…

В глазах барана стыла печаль и обреченная покорность. Хамидулла ловко выхватил из кармана стилет с кнопкой, цыкнула пружина, и синеватое лезвие брызнуло струйкой металла из ручки. Взмах — и широкая алая борозда на горле отмерила жизненный срок барана. Гибкий, будто струящийся, парень оттащил его за ноги, Хамидулла аккуратно вытер лезвие о шкуру, сложил нож и доброжелательно пояснил парню:

— Когда тебя мучает злоба и гордость, помни, что человек умирает еще легче…

Тура с интересом смотрел на Хамидуллу — тот наверняка знал, что больше Тура никакой не подполковник и никакая не гордость мубекской милиции. Заклание барана было частью разговора. И очень важной. Хамидулла намекал. Или предупреждал?

— Беда наша в том, что встречаемся только по делу, — сказал Тура. — Может, и сами стали бы другими, если б могли говорить только по душам!

— Понимаю, — кивнул Насыров.

— Ты слышал — убили моего заместителя Пака? И еще парня, который оказался там же, в кафе, Сабирджона Артыкова. Он отсюда, от вас…

Хамидулла снова кивнул. Словоохотливость его сразу заметно убавилась.

— Я так думаю, у Сабирджона была с собой бутылка самопального коньяка. Он, видимо, ее тоже привез отсюда. Как считаешь?

— А почему ты спрашиваешь об этом у меня, почтенный Тура?

— Потому что все хотят узнать истину у добродеев. Может быть, это неправильно? Может быть, надо узнавать ее у делателей зла?

Хамидулла тихо засмеялся:

— Интересные вещи ты говоришь, Тура-джан. Здесь, в углу, мы мало что слышим. Только не пойму — я-то здесь причем? Не считаешь же ты, что в моем доме, — он показал на двухэтажный кирпичный особняк, — я готовлю для продажи липовый коньяк. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, я проведу тебя по всем комнатам и закоулкам этой лачуги.

— Не надо, я и так в этом уверен. Я хочу, чтобы ты доказал мне свою дружбу. Подсказал, кто из ваших может транспортировать коньяк в Мубек. И только.

— Ни больше, ни меньше! — развел руками Хамидулла.

— Ни больше, ни меньше, — подтвердил Тура. — Только это.

— Во-первых, как ты понимаешь, Тура, я этого не знаю. Меня долго не было здесь, и тебе хорошо известно — почему. Поэтому я могу только догадываться.

Обдумывая позицию, Хамидулла замкнулся, и сейчас перед Халматовым сидел плешивый, голый по пояс старик, под мышками которого и на груди, словно спущенные футбольные камеры, свисали складки кожи. Лицо было младенчески бессмысленным.

— А во-вторых, Тура, даже если б я знал… С какой стати я стал бы об этом говорить?

— Подумай сам.

— Они мне не мешают. Зачем мне снова искать приключений? Вот этот прекрасный особняк, — в зависимости от ситуации в разговоре дом мгновенно превращался из жалкой лачуги бедняка в дворец толстосума. — Ты ведь знаешь, что лучше десять процентов в верном деле, чем девяносто — в сомнительном… Пей чай…

— Спасибо. Я пью. Хороший чай. Не индийский.

— Индийский. Но из Индии. Если бы ты знал, Тура, в какой помойке я вырос! Я не скажу ничего плохого об отце, но ведь он попрекал мать каждой лепешкой, каждым куском сахара…

— Ты знал Сабирджона? — жестко перебил его уголовно — сентиментальные воспоминания Тура.

— Приходил как-то ко мне, просился помогать в делах. А какие мои дела? — Хамидулла поставил пиалу, развел руки. — Самому нечем заняться. Инвалид! Радикулит замучил, — запястья обеих рук были перехвачены металлом — медным магнитным браслетом и японской «сей-кой». — Он безотцовщина, Сабирджон. К кому из мужчин пристал бы, таким бы и стал. И мент из него бы вышел, и вор. Эх… — Он скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.

— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.

— Это все началось, когда нас еще не было на свете!

— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…

Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.

— …Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…

— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…

Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.

— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…

Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.

— Тебе уже все известно? — спросил Тура.

— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…

— Я понял.

— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.

— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.

— Линию можно подправить.

— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…

— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.

Тура хлопнул его по дряблому плечу:

— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…

— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…

— Почему?

— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…

Тура терпеливо спросил:

— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…

— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…

— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.

— Это правда, — кивнул Хамидулла. — Поэтому тебя выгнали. У дракона две головы — воровство и взяточничество. Одна голова Юлдашева ворует, другая взяткой всей жизнью управляет с момента рождения — в роддоме надо дать, в ясли — надо дать, в детсад — дать, в школу хорошую — дать, в институт, на работу, в больницу — всем дать! И в милицию — обязательно дать! Поэтому ты здесь, на моей супе. И просишь совета…

— Остается взятку дать за Юлдашева на кладбище, — усмехнулся криво Тура.

— Это обеспечит его новый родственник — Равшан Гапуров. Тот, что на твоем месте сидит… Он теперь вышел в большие забияки…

— Слушай, Хамидулла, а если ты меня уже совсем похоронил, то как же мы с тобой будем вместе в золоте купаться?

— Э-э! Со мной тебя еще рано будет хоронить. У Хамидуллы тоже кое-какие силенки имеются. А если я вместе с тобой прижал бы Рахматуллу Юлдашева с Равшаном, тут бы у них кровь из всех пор брызнула. Ладно, я от тебя ответа сейчас не требую. Если смогу, попробую тебе помочь. Ты приехал не на машине?

— На поезде.

— И садился не в Мубеке?

— В Айе. Машина, из которой я вышел, и сейчас крутит по предгорью. Вечером она снова меня подберет в Айе.

— Я так и понял. Тебе гонщик этот помогает, Силов.

— Записать тебе мой телефон?

— У меня есть, — помотал головой Хамидулла.

— Его сменили год назад.

— Я знаю. После того, как Пака в «Чиройли» застрелили, я попросил узнать. У меня тоже появилось такое чувство, как будто нам необходимо встретиться. Вот я и достал его…

Хамидулла привстал.

— Эй, — крикнул он в направлении дома. — Живы там? Гость наш эту ночь в мечети ночевал — голодный. А впереди у него дальняя дорога…

Из газет:

Когда Тура прибыл на станцию Айе, было уже темно. Он долго искал Автомотрису, пока не разглядел ее в глубоких сумерках за блок-постом, позади куч угля, запасенного на зиму.

Силач спал, далеко закинув голову на сиденье, он явно продрог в обтягивающей его узкой, цвета хаки, рубахе, с короткими рукавами и погончиками, похожей на армейскую. Все двери машины были заперты. Тура постучал в стекло, Силач мгновенно проснулся, распахнул дверь и, ничего не сказав, повернул ключ зажигания.

— Как твой эскорт? Точнее, конвойная машина? — спросил Тура.

— Ты имеешь в виду «Ниву»? По-моему, они и сейчас еще ищут меня где-нибудь в районе Педжикента…

— Брата Уммата удалось повидать?

— Нет.

— Не оказалось дома?

— Нет, — Силач аккуратно, стараясь не касаться пыльных угольных куч, насыпанных рядом с блок-постом, вывел Автомотрису из укрытия, повел к шоссе. — С братом Уммата уже никто говорить не будет…

— Погиб?!

— Утонул. В магистральном канале. Захлебнулся. Экспертиза подтвердила — песок в легких. Отсутствие телесных повреждений.

— Когда это произошло?

— Позавчера. Вчера и похоронили… — Силач свернул на асфальт, трасса была свободна. — А теперь — погнали…

— У тебя еще что-то? — Халматов заметил, что Силач поглядывает на него в зеркало над головой.

— Так, детали… Если ты помнишь, на свадьбе Алишера я выразил удивление по поводу его брака…

— Как же! Он — кишлачный мальчик… А она — в Москве, в музыкальном училище, родственница достопочтенного Юлдашева… Я все помню.

— Мы еще удивлялись, почему Рахматулла-ака снисходителен к Яхъяеву, к его злобной шутке…

— Да.

Они уже долго катили по трассе, не замечая ее.

— Так вот! Я подвозил своего знакомого. Он проходил потерпевшим по общепиту. Помнишь? Сделал какое-то замечание по поводу плова…

— Помню. Пьяные повара догнали его, изувечили. Потом выдвинули версию о том, что он сам на них набросился. Был затронут престиж их шефа. Областная прокуратура вступилась за общепит…

— А я — за потерпевшего… Вот что он мне сказал под большим секретом. Невеста Алишера — такая же родственница Рахматуллы-аки, как ты или я. Он несколько раз брал ее с собой отдыхать. В отпуск. И всегда останавливается у нее, когда едет в Москву… Теперь Равшан подыскал ей мужа.

— Ну и новости ты привез… — Тура омрачился.

— А что у тебя с Хамидуллой? Сказал что-нибудь?

— Обещал подумать. Взамен предложил создать уголовно-полицейский синдикат. Против Юлдашева и Равшана.

— Надеюсь, у тебя хватило ума не бросать ему в ответ гордое милицейское «нет»?

— Хватило. Времена сердечных исповедей воров безвозвратно прошли…

Машина мчалась с рокотом и тяжелым гулом по дороге. Силач, лениво подворачивая руль одной рукой, что-то негромко насвистывал. Тура, сквозь накатывающую незаметно дрему, раздумывал — позвонит ли Хамидулла? Рассчитаться с врагами для него, должно быть, очень заманчиво. Зато руками Туры, за жизнь которого он копейки не даст. Так что выгода двойная — и свидетелей не останется. В изготовлении фальшивого коньяка Хамидулла участия не принимает. Весь этот промысел у него под боком ему только вредит…

«Брат Уммата погиб. Утонул в магистральном канале. Песок в легких.»

Но никто не захочет ворошить материал об утопленнике… «Что, других дел нет?!» Опять же, заключение судебно-медицинской экспертизы… Как это бывает? Двое-трое амбалов окунают жертву головой в воду и держат?! Интересно, какой он был из себя, брат Уммата? — И внезапно вспомнил. — Пацан! Маджидов так и сказал: «Пацан. Нашел деньги на чердаке, сдал следователю…»

«Нашел деньги на чердаке, сдал следователю…» Может, не находил? Не сдавал? Кто-то заметил, что я интересуюсь этим делом — приезжал к Маджидову, брал Уммата из камеры. Рано или поздно я бы обязательно вышел на брата. Выходит, его поэтому и убрали? Но тогда какие деньги Уммат выплатил Маджидову? Кто их ему дал? Наконец, почему убрали брата Уммата, а не его самого? Впрочем, Уммат — вор, находящийся под стражей. Ему вряд ли поверят, даже если он признается в сделке с правосудием. Другое дело — его брат! Человек, который ни в чем предосудительном не замечен! Выходит, третья жертва…

Нет, не третья — я не учел убийство Садыка Закинова. Восьмилетней давности.

Убитый постовой Садык Закинов был милиционером-старослужащим — достаточно опытным и осторожным. Он не раз дежурил вблизи моста через сбросовый канал — место, пользовавшееся дурной славой, потому что его нельзя было объехать ни одному «дальнобойщику», ни одному спекулянту ранними фруктами или овощами. Ох, как некоторые постовые и инспектора ГАИ полюбили этот пост! Мост называли «Золотым», потому что только через него можно было выбраться на трассу. А для этого «блатной караван» из нескольких машин кружными дорогами съезжался по ночам к Золотому мосту. Собирали по пятьсот-шестьсот рублей с носа и давали гаишнику — лоцману, который и проводил караван.

Следствие по делу Садыка Закинова ничего не доказало. Денег при нем не обнаружили. Ничего не похищено, кроме табельного оружия. Единственное огнестрельное ранение, оказавшееся смертельным, было нанесено ему с близкого расстояния, почти в упор. А Закинов никогда не подпустил бы ночью близко к себе человека, которого не знал или считал подозрительным.

И на Золотом мосту и в «Чиройли» стреляли в упор…

Несмотря на поздний час, Улугбек не спал. Он сидел с красными глазами, обиженный на весь мир, всем своим видом изображая униженность и злость.

— Ты что надулся, как мышь на крупу? — спросил Силач.

Улугбек зашмыгал носом, на глазах стали накипать слезы. Надежда загородила мальчишку и сказала мягко:

— Не трогайте его. Его сегодня обидели.

— А что случилось? — спросил Тура.

— Яхъяевский мальчишка собрал своих дружков, и они его поколотили! Та же песня: твоего отца посадят, твой отец — вор.

— Хорошие времена наступили, — Силач, резко схватил за бока Улугбека и подкинул вверх. Не обращая внимания на его попытки отбиться, подкидывал непрерывно, пока тот не засмеялся. — Это они правду говорят! К счастью, твой папа — вор, и я — вор. Ты нам веришь? Мы хотим украсть у них дубину, которой они беззащитных людей всю жизнь молотят по голове!

Он развеселил Улугбека шутками, и все уселись за стол.

— Поздновато ужинаете, — заметила Надежда, снимая с плиты сковороду.

Силач вынул из сумки длинный цилиндр расписной консервной банки и протянул Улугбеку.

— А вот это лично тебе. Подарок. Давно не ел, наверное…

Улугбек восхищенно воскликнул:

— Сосиски! Настоящие!

— Настоящие, — сказал Силач. — Чешские. Будешь есть когда, относись к ним бережно…

— Почему? — удивился Улугбек.

— Потому что это очень редкое нынче животное. Сосиски первыми не выдержали экологической бури. Сколько людей предупреждали, чтобы их не трогали, что их осталось мало, что их надо беречь. А люди бессмысленно их ели и ели, ели и ели, пока они не исчезли совсем…

Выпили по нескольку рюмок водки, и как-то незаметно отошло напряжение долгого трудового дня. Тура, откинувшись на спинку стула, спросил Силача:

— Как думаешь, позвонит Хамидулла?

Силач неспешно дожевал, отодвинул тарелку и сказал:

— Не сомневаюсь. Позвонит обязательно.

— Почему так уверен?

— А я на его жадность рассчитываю. Люди — народ жадный, а уголовники — в особенности. Пока он не расстанется с надеждой, что ты ему поможешь раскроить голову Юлдашеву, он тебе будет помогать помаленьку. Для него большой профит в этом смысле светит.

— Ну, профит профитом, но он хорошо понимает, на какой риск идет, — резонно заметил Тура.

— Знаешь, жадность у самых умных людей мозги отбивает. Я часто вспоминаю историю, как несколько лет назад у нас появились здесь цыгане, которые ходили по домам и продавали банки с медом…

— Да-да-да! — подхватила Надежда. — Я помню. По двадцать рублей банка.

— Народ осумасшедшел, хватал этот мед, который был в два раза дешевле обычного, и ни одному человеку не пришло в голову задаться вопросом: а где же их пасеки, где их улья? Потом выяснилось, что это просто переваренный сахар с эссенцией. Но в момент, когда предлагали задешево, — все хватали. Я думаю, что и Хамидулла ухватится за твою банку цыганского меда…

Надежда дала еще котлет и протянула Силачу стеклянную банку с этикеткой «Фрагус»:

— Зеленый горошек румынский хочешь?

Силач взял у нее из рук банку, посмотрел и вслух с выражением прочитал:

— «Зеленый горошек мозговых сортов». Мозговых сортов! Обратите внимание — это как раз блюдо для меня. Нагревай…

Надежда высыпала горошек в кастрюлю, поставила на конфорку, потом повернулась к Туре и медленно сказала:

— Звонили из управления… Тебя завтра вызывают к часу дня на очную ставку…

Провожая Силача, уже на лестнице, Тура спросил:

— Ты же старый кверулянт, жалобщик… Ты наверняка должен знать. Кто из замминистров в Москве курирует кадры?

Силач усмехнулся:

— Хочешь пройти по моим стопам?

— Пока не знаю.

— Дело твое. А курирует нас — первый зам. Генерал Чурбанов…

Туре казалось, что он только заснул, когда раздался пронзительный телефонный звонок. Он снял трубку, и уже знакомый сипловатый голос сказал:

— Халматов! Хочешь жить — сиди, не рыпайся! Узнаем, что шевелишься — замочим тебя! Найдут в магистральном канале, и все подтвердят — сам утонул. Понял?

Тура бросил на рычаг трубку. Все сомкнулось. Это те же люди, что утопили брата Уммата.

В темноте воспаленно поблескивали белки глаз Надежды.

— Что тебе сказали?

— Да ничего, глупости… Надечка, завтра ты уезжаешь, и все будет нормально. Я тебя без крайней необходимости беспокоить не стану, звонков не жди. И еще. Я тебе дам два письма: в МВД и Генеральному прокурору. Их надо будет отправить не с почты, а с какой-нибудь верной оказией в Москву, чтобы конверты опустили в ящик уже на месте…

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Да ничего особенного, просто на всякий случай.

Надежда спала беззвучно-тяжело, как спят на коротком привале, выбившись из сил, забыв обо всем.

Тура вышел на кухню. Рядом с телефоном, на полке, лежала стопа бумаги, он взял несколько чистых листов, положил на стол. Достал авторучку. Долго обдумывал начало. Потом написал:

Утром за ними заехал на Автомотрисе Силач, и они покатили не торопясь в аэропорт. Улугбек на переднем сиденье весело спорил с Силачом, обсуждая преимущества «Жигуля» перед «Москвичом». Надежда крепко держалась за руку Туры, а смотрела все время в окно, чтобы он не видел набегавших беспрерывно слез.

Тура нежно обнимал ее за плечи, тихонько приговаривая:

— Ну, что с тобой, Надечка моя! Расстаемся на неделю, а ты вдруг раскисла… Ты ведь никогда ни на что не жаловалась. Надечка…

— Убегаем, как воры… Попрощаться не с кем, — горько сказала Надя.

— Вот это ты зря, — подал голос Силач. Тура перехватил его взгляд в зеркальце заднего вида. — Не дадут нам уехать, не попрощавшись…

Тура оглянулся — в пределах видимости тянулась за ними ровно, как привязанная, патрульная машина 13–47. Утреннее солнце бликовало в лобовом стекле — вдавленной рожи водителя было не видно, но от этого слепой напор преследователя и соглядатая был еще тревожнее.

— Может, погонять его маленько за нами? — спросил Силач. — Время позволяет…

— Ни в коем случае! — отрезал Тура. — Мы должны быть за полчаса до начала регистрации…

В аэропорту обычные духота, суета и неразбериха. Тура пошел к стойке узнавать о времени посадки, а Силач с Надей и Улугбеком отправились в буфет. В коротком рукопашном бою Силач отбил столик — липкий, захватанный, зловонящий копченой рыбой, потом нашлись и стулья, привычная энергия и хватка в добыче пропитания позволили сравнительно быстро достать из-за прилавка засохшие пирожные и растаявшее мороженое.

Улугбек от волнения перед первым в жизни полетом на самолете был возбужден, говорил без остановки, перемазал лицо мороженым, беспрерывно вскакивал, боясь опоздать на посадку.

— Сиди, дуралей, не дергайся, пока отец не придет, никуда твой самолет не улетит, — успокаивал его Силач.

Потом появился Тура, держа в руке зарегистрированные билеты. Уселся на свободный стул и показал глазами Силачу на вход — сержант-водитель с выпиравшим лбом и подбородком стоял у дверей буфета и пил из горлышка лимонад.

— Плотно они нас держат, — усмехнулся Силач и добавил: — Около посадочной стойки я видел еще одного… Они не хотят, чтобы у нас были от них свои маленькие тайны…

Тура посмотрел на настенные часы и довольно громко, чуть раздражений сказал жене:

— Надя, ну почему он у тебя всегда вымазан, как поросенок? Вымой ему лицо… — И добавил чуть растерянно: — Пожалуйста…

— Не надо сердиться, — она положила руку ему на плечо. — Сейчас мы с Улугбеком вымоем ему мордаху, и все будет в порядке. Дай твой платок — утереть его…

Они встали из-за стола, и Улугбек протянул отцу свой черный пластмассовый пистолет — совсем как настоящий:

— Подержи пока, мы сейчас придем…

В хромированной крышке кофеварки Тура видел, как они прошли мимо патрульного сержанта в дверях и отправились в туалет. Силач предложил:

— Давай еще чего-нибудь пожуем…

— Давай, — равнодушно ответил Тура. Встал и пошел в конец длинной очереди к прилавку. Не лез вперед, не суетился, терпеливо ждал, опершись на грязный барьерчик. Потом повернулся и стал смотреть в окно.

Он увидел, как Надя вышла из бокового входа аэровокзала, расположенного рядом с женским туалетом. Она пошла не через привокзальную площадь к стоянке такси, а сразу же свернула за угол — к багажному отделению. Если бы патрульный водитель стоял не у двери буфета, а вошел внутрь и выглянул в окно, то вместе с Турой увидел, как Надя тащит за собой упирающегося мальчика, что-то втолковывая ему на ходу.

Но патрульный был не сыскарь, конвойный хвост, и знал свое дело туго — ему надо было убедиться, что Надежда с ребенком сели в самолет, а пройти мимо него на посадку или к главному входу незамеченными они не могли.

Надежда уже стояла около вишневого «Москвича» и о чем-то быстро договаривалась с водителем — Тура ей десять раз повторил накануне: ехать только на леваке или на частнике, ни в коем случае на такси, это контингент проверяемый.

Улугбек полез в кабину, Надя подсадила его, уселась сама, пыхнул сизый дымок выхлопа неслышно заведенного мотора. Ну, быстрее, быстрее, пожалуйста, быстрее! Уезжайте.

— Гражданин! Вам чего! Вы что, оглохли? — спрашивала его буфетчица. Очередь подошла незаметно.

— Бутерброды… Сок… — механически сказал Тура. — Чего хотите…

— Чокнутый какой-то!

«Москвич» описал круг по площади — Надя, делая вид, что поправляет туфлю, низко наклонилась, почти лежа приникла к сиденью, когда машина проезжала мимо патрульного экипажа 13–47, пристроившегося у края автомобильной стоянки. Вспыхнули, весело подморгнули желтые мигалки на повороте — «Москвич» исчез на шоссе в сторону Мубека.

Теперь надо потаскать за собой наблюдение еще полчаса — в 11.15 поезд на Ташкент пройдет за выходную стрелку. Билеты в общий бесплацкартный вагон, полный безбилетников, базарных умельцев, работяг, крестьян, хаотических проезжих людей, которых ни разыскать, ни опросить невозможно, — лежали у Нади в сумке.

Тура вернулся за стол к Силачу, составил тарелки и стаканы с подноса и негромко сказал:

— Пожалуй, можно выпить теперь…

Сержант, присевший на корточки у стены, смотрел равнодушно мимо них — он видел, что авиабилеты лежат на столе, выход из аэропорта перекрыт наблюдением, а напарник в патрульной машине 13–47 дежурит около Автомотрисы Силача.

Из газет:

— Я несколько раз говорил: «Мотор слабый, товарищ подполковник. На нем ни за кем не угнаться. Нужен новый…» — отвечая, водитель Алик старался не смотреть в глаза Туре.

Очную ставку вел Икрам Соатов, тоже включенный в следственную бригаду. Должность его называлась длинно и грозно — Прокурор по надзору за следствием и дознанием в органах МВД.

— Халматов соглашался с вами? — спросил Соатов. Он был развеселый, компанейский парень, с которым Тура регулярно контактировал по службе.

— Ну, мотор действительно ни к черту не годился. Какая же это оперативная машина?..

— Соглашался или не соглашался? — добивался сверстник Туры — высокого роста, полноватый, с красивыми крупными чертами лица обжоры и женолюба. У него было много детей, но жену Икрама никто никогда не видел — Соатов не появлялся с ней на людях, шутя приговаривая, что немножечко шариата только укрепляет социалистическую семью.

— Не знаю, как это сказать… — тянул Алик.

— Дайте полный ответ: соглашался с вами полковник Халматов или нет? — отчеканил Соатов.

После возбуждения против Туры и его водителя уголовного дела Икрам старательно изображал заповедь: дружба — дружбой, а служба — службой.

— Подполковник Халматов со мной соглашался, — давясь, выдавил из себя водитель. Слова умирали у него во рту, их засохшие трупики невнятно выпадали на стол.

— Вопрос Халматову. Вы подтверждаете в этой части показания свидетеля? — повернулся Икрам к Туре.

Расчленив признание вины Халматова на множество мелких «да» и «нет», «подтверждений» и «согласий», Икрам методично шел к цели, которая всегда, когда уголовное дело возбуждено, состоит в том, чтобы в указанный в законе срок закончить уголовное дело, составить обвинительное заключение и передать дело в суд.

— Записывай дословно, — сказал Халматов. — Я никогда не давал распоряжение взять в организации Мубекирмонтаж новый двигатель и поставить на служебную машину…

Пока он говорил, вошел Нарижняк. Тихо, чтобы не мешать, следователь по важнейшим делам присел у двери в углу. Халматову снова показалось, что Нарижняку хорошо за пятьдесят, но спорт, может, ежедневный бег, теннис, режим питания сохранили ему фигуру и осанку совсем моложавого человека.

— Но, соглашаясь с тем, что старый мотор никуда не годится, — Соатов гнул свое, — вы объективно подталкивали водителя к незаконным действиям…

— Почему — к незнаконным?

— Новый-то ему получить негде! Вы же знали!

— По-вашему, я должен был убедить водителя в том, что мотор у него на машине действительно первоклассный!..

— Это что? Шутка? — возмутился Икрам.

— Стоило меня уволить, как сразу что-то произошло с моим юмором. Его перестали понимать даже коллеги. По-твоему, на черное я должен говорить — белое, Икрам?

Соатов надулся, покосился в сторону Нарижняка.

— А теперь у меня вопрос к водителю, — сказал Тура Соатову. — А вы, товарищ прокурор, внесите мой вопрос и ответ водителя в протокол. Итак, Алик, вспомни, что я тебе говорил об экскаваторе?

— Какой еще экскаватор? — удивился Соатов.

Алик мгновение смотрел на Туру непонимающим взглядом, потом хлопнул себя по лбу:

— Конечно! Я помню! Я когда установил новый двигатель, то сказал товарищу подполковнику: вы теперь нашу лохматку не узнаете, она как зверь землю роет на ходу. А он рассердился и ответил, что ему экскаватор — рыть землю — не нужен. И чтобы я снял мотор и возвратил…

— Ваши показания записаны, — Соатов дал водителю прочитать и подписать протокол. — Все. Когда будете нужны, я вас вызову. Пока работайте.

Они остались втроем. Следователь по важнейшим делам вел себя по-прежнему тихо — словно его и не было. Соатов протянул Туре протокол:

— Отвечать за свои действия никому не хочется. А нарушать закон — можно? Слишком многое себе позволяете…

— Что имеется в виду?

— На вас с Силовым поступило заявление.

— Из диско-бара?

— Да. Копия пошла генералу Эргашеву и в Прокуратуру республики. Оттуда уже звонили.

— Я не закон нарушил, Соатов, — Тура вздохнул. — Я говорю тебе это как юрист и твой вчерашний коллега. Я нарушил правило. Я знал его, но в какой-то момент, видимо, скиксовал. Преступника надо брать намертво, как ядовитую змею, чтобы он не успел пустить в ход связи. Иначе — тебе самому конец. Где-то я допустил промах. Поэтому я сейчас здесь. Уразумел?

Нарижняк в углу кабинета кашлянул, Соатов подвинул протокол.

— На сегодня все. Подпишите показания. Пока вы свободны.

Тура поднялся на четвертый этаж. В экспертно-криминалистическом отделе было пусто. Муса Аминов сидел за пишущей машинкой в лаборатории. Здесь же в обычном беспорядке, завалив всю остальную поверхность стола, стояли и лежали колбы, пробирки вперемешку с сухими круглыми головками опиумного мака, пинцетами, пробками, порошками реактивов и справочниками.

— Ответственное задание! — Муса приветственно помахал рукой. — Пишу заметку в стенную газету. «Обязательства, взятые в преддверии Олимпийских игр в Москве, выполнили…»

— Очень актуально… — хмыкнул Тура.

— Мне дали, — пожал плечами Муса. Тура не стал отвлекаться:

— Слушай, стенкор! ОБХСС направляло вам коньяк «KB» на исследование… — Тура спешил — в любую минуту им могли помешать.

— Я занимался, — кивнул Муса. — Десять бутылок. Из диско-бара, если не ошибаюсь.

— Не похож этот коньяк на тот «KB», что приносил я?

— Небо и земля! Этот абсолютно нормальный, — Муса засмеялся: — С удовольствием посидел бы с ним и с тобой.

— Тот, что я приносил, тоже из диско-бара. Из этой же партии. Другой накладной нет.

— Что ты хочешь сказать?

— В какой-то момент коньяк подменили. Ты исследовал совершенно другой продукт.

Муса развел руками:

— Я отвечаю за тот, что мне прислали. Отличный коньяк. Могу только повторить свое предложение.

— Принимаю! Как-нибудь соберем компанию — ты, я и «KB»… Много работы? — Халматов показал на лежавшие на столе головки мака, дурно пахнущий зеленоватый порошок гашиша.

— Хватает. Не все еще понимают: не каждый дикорастущий мак — опиумный. Только посаженный южнее черты Кызыл-Орда и…

Халматов снова не дал ему отвлечься:

— Как ты считаешь, Муса, может ли существовать связь между производством фальсифицированного коньяка и наркотиками?

— Не понимаю…

— Могут ли быть связаны оба эти промысла? Может ли в изготовлении самопального коньяка применяться опиум?

Аминов подумал, неспеша ответил:

— Теоретически возможно. Но мне кажется — накладно. Опиум очень дорогой ингредиент. Производители этих двух отрав бьют клиентов каждый из своего ствола… Почему это пришло тебе в голову?

Туре хотелось объяснить — если коньяк, который доставил Сабирджон, не связан с наркотиком, рушится цепочка… У Пака не было причин приезжать в «Чиройли»…

Он промолчал.

— Я понимаю, Тура, ты не привык сидеть сложа руки… А кроме того, такой урон для Мубека! Представляешь? — При своей честности, любви к справедливости Муса был ревнителем скандальной славы закрытой неприкасаемой области. — Ты бы сходил к генералу! Поговори с ним! Ты же его человек…

Тура вздохнул:

— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к чертовой матери…

— Видно, сильно ты перешел кому-то дорогу, Тура! — сочувственно сказал Муса.

— Не иначе. Боюсь, что по этой дорожке дьявол гуляет.

Из радиодинамика за стеной послышалась песня. Муса замер, руки его были молитвенно сложены на каретке:

— Артык Атаджанов поет!..

Из газет:

Синяя стеклянная табличка с надписью «Подполковник Р. Гапуров» висела у входа в его бывший кабинет. Тура толкнул дверь.

— Не помешал?

— Вы здесь всегда дома! Входите, пожалуйста. — Равшан сделал движение подняться из кресла, но в последний момент решил не вставать. — Как отдыхается? Как семья?

— Все в порядке. Как вы?

— Крутимся.

— Хоть что-нибудь проясняется?

— Нет пока. Генерал сказал: «Проверьте связи Сабирджона. Не может быть, чтобы такой красивый молодой парень был без женщины. Может, ухаживал за замужней. Может, ее муж и выследил его…»

«Как в кино, — подумал Тура. — Уже все зрители знают, где надо искать преступника, а у следователя будто голова повернута назад… Но Равшан-то опытный розыскник! Если он ищет не там, где следует, значит, в том есть для него резон!»

— Я вас сам хотел найти, Тура-ака… Хочу предупредить. На вас пришло заявление…

— Шамиль?

— Да. Заявление от Шамиля. И препроводительное письмо из общепита, — Гапуров достал из стола бумагу, протянул Туре: — По поводу происшедшего в диско-баре. Надо как-то отрегулировать. Не буду вам подсказывать, вы лучше знаете, как это сделать. Шамиль, он мужик хоть и заводной, но безвредный. Я уверен — договоритесь…

Тура мельком просмотрел сначала заявление: …Угрозы, нецензурные выражения… «Бывший сотрудник милиции Халматов и его собутыльник Силов в нетрезвом состоянии…»

«Мубекский экспериментальный диско-бар, созданный по решению областной партийной конференции, — писал в сопроводительной директор облобщепита Рахматулла Юлдашев, — призван внести существенный вклад в культурное обслуживание населения, способствовать организации досуга молодежи города, что не могла не знать группка бесчинствующих элементов — из числа бывших работников милиции — пытавшихся дискредитировать решения областной общественности…»

Пока Тура читал, Равшан внимательно следил за ним.

— Я думаю: при желании вы и с Рахматуллой найдете общий язык…

— Надо подумать…

— Против вас сильно настроен следователь Нарижняк… — Гапуров печально вздохнул. — По-приятельски, коллегиально, так сказать, хочу предупредить…

— Что он копает?

— Не знаю. Что-то все вокруг вас как-то не так складывается, Тура-джан. Где-то вы допустили ошибку. Пошли не туда, что ли?

Меньше всего Туре хотелось обсуждать свои дела именно с Чингизидом. Да Гапуров и не предлагал обсуждения. Он предупреждал. Или предостерегал. Или грозил.

И, закончив с этой частью разговора, Равшан раскинул следующую петельку:

— Не знаю, кого выдвинуть на место Пака? Не посоветуете?

— Ребята, в общем-то, все неплохие… — Тура, естественно, не назвал Какаджана, которого всегда считал первым, понимая, что своим предложением навсегда перечеркнет его кандидатуру. Ни другого своего воспитанника — Энвера. — А сам ты как считаешь?

— Вообще-то, я хотел бы совсем нового человека, — озабоченно сообщил Равшан. — Обещали мне выпускника академии. Но это, наверное, уже ближе к осени…

— Что ж… — Тура поднялся.

— Заходите всегда, — Равшан проводил его до дверей в коридор, мимо секретаря отдела в приемной, мимо другой двери — в кабинет сотрудников. — Желаю успеха… — Пока Тура шел к лестнице, Равшан стоял у двери, провожая его взглядом.

В вестибюле Халматова ждал Какаджан:

— Я провожу вас, устоз! Мне все равно надо в город…

Все той же выжженной пустошью, так и не ставшей ровно подстриженным газоном парка, они вышли в центр. Тура спросил:

— Будете устанавливать интимные связи Сабирджона?

— Пустое дело. Я так считаю.

— Как он характеризуется по месту жительства?

— О нем все говорят хорошо. Вы видели его мать?

— Мухаббат?

— В молодости, говорят, она была очень привлекательной. Жила одна, все отдала воспитанию сына. Сабирджон — до того, как сел — готовился в институт. И не просто! В Институт стран Азии и Африки. Обращался за рекомендацией в райком комсомола…

— Любопытно.

Тропинка заканчивалась у ворот областной государственной автоинспекции. Какаджан и Тура повернули в сторону базара.

— Судимость все ему испортила.

— Его судили и за хулиганство тоже? — Тура пропустил Какаджана по тропинке впереди себя — так легче было разговаривать. — Мне не удалось познакомиться с делом.

— Сопротивление работнику милиции. Соседи объясняют это мальчишеством, незрелостью. Дескать, жестоко было его так наказывать.

— А после колонии?

— Планы его, конечно, рухнули. С другой стороны, ореол человека повидавшего, тертого. По-моему, он и сам поверил в то, что он действительно блатной…

— Мне говорили, что его видели в магазине «Березка» в Ташкенте с каким-то мужчиной. Не его ли мы разыскиваем?

— Может быть. Мужчину никто не запомнил, устоз. Только Сабирджона. Красивый парень. Все обращали внимание. Да вы видели его однажды, устоз!

— Я видел? — удивился Тура. — Где? Не могу вспомнить.

— Он, правда, сильно изменился с тех пор. Это было до его отсидки. Первенство области по боксу среди юношей. Третий призер!

Взрывом полыхнуло мучившее его столько воспоминание:

— Господи! Я вручал ему диплом!

Все мгновенно встало на свои места.

…Черноволосый худой пацан нагнулся с небольшого пьедестала, подставив стриженую голову… Высокая гибкая шея — Тура надел на нее легкую на желтой ленте медаль… «Памятную медаль и диплом вручает начальник отдела уголовного розыска областного управления внутренних дел мастер спорта подполковник милиции Тура Халматов…» — объявил информатор… Заиграл оркестр…

«…Если мне нужна будет помощь, могу я к вам обратиться?» — одними губами спросил подросток — оркестр заглушил все другие звуки.

«…Конечно!..»

…Боже мой, он ведь мне звонил! Мне! Мне! У меня в кабинете сидел Пак… Меня должны были застрелить на встрече с Сабирджоном! Меня! Но туда помчался Кореец! Кореец умер вместо меня!..

— Какаджан, — сказал Тура. — Возможно, мне придется просить тебя о помощи. И очень скоро.

— Вы знаете, устоз, — всегда в вашем распоряжении. Можете рассчитывать, — твердо сказал Непесов.

— Пока меня интересует материал о гибели брата Уммата.

— Я слышал, что он утонул в канале.

— Поинтересуйся — кто видел? Кто его обнаружил? При каких обстоятельствах? И очень важно мне знать, каким образом записка, в которой Уммат сообщал о краже в Урчашме, попала к следователю…

— Тора! — Звонивший называл его на местный манер. — Слушаешь?

Тура спросонья быстро спросил:

— Кто это?

Не отвечая на вопрос, молодой звонкий голос сказал:

— Гость будет завтра между двенадцатью и половиной первого у базара, рядом у туалетом… «Волга»-двадцать-четверка бежевого цвета…

— Будет стоять?

— Нет. Сразу уедет. Дальше сам смотри…

В трубке раздались частые гудки.

«Вот он, связной Хамидуллы. Мир перевернулся, — подумал Тура. — У меня, старого опера, подполковника милиции, трясется и сладко замирает сердце от весточки, присланной блатным мафиозником…»

Из газет:

Той самой вешалкой, с которой якобы начинается театр, на мубекском колхозном базаре служила всегда шумная, полная людей, многоголосая автостоянка.

«Уважаемые пассажиры!.. — разносилось каждые несколько минут из динамика, установленного на крыше диспетчерской. — В связи с массовым вывозом горожан на сбор хлопка автобусы по всем направлениям задерживаются до полной загрузки…» — Последние слова всегда пропадали в криках толпы, в гудках машин.

Весь транспорт был на ходу, моторы не глушили. В радиаторах, закипая, шипела вода. Автобусы подолгу стояли, переполненные счастливцами, успевшими в них набиться.

Сновали горячие от нестерпимого солнца такси. Десятки грузовиков с мешками, с живностью, подгоняемые окриками инспекторов ГАИ, мешая друг другу, въезжали в узкое пространство ворот, рассчитанных точно на ширину одного кузова и охраняемых всевластным представителем директора базара.

Вновь прибывших встречал оглушительный рев радиоусилителей. Продавцы музыкальных записей, чьи фигуры возникли на восточном торжище относительно недавно, но уже успели стать повсюду его обязательной приметой, на десятках разбитых, давно нуждающихся в ремонте магнитофонах предлагали продукцию на все вкусы — от классики до уйгурских, иранских и корейских песен.

Всюду, куда ни кинь глаз, на огромной площади шла шумная торговля. В авангарде шли продавцы старых газет, бумажных и полиэтиленовых мешков, пакетов. Раскладушки, заменявшие им прилавки, прогибались под тяжестью сухих, как порох, выгоревших, никому не нужных центральных иллюстрированных журналов и изданий. Их продавали школьники — как раз под объявлением: «Несовершеннолетним детям нельзя торговать на базаре…»

Чуть поодаль начинались ряды с мешками желтой моркови, длинного азиатского лука, редьки. На выдвинутых вперед столах пирамидами высилась карамель, темноватый, крепкий, как кремень, рафинад, сушки — традиционный общепитовский набор «К чаю», утвержденный директором Рахматуллой Юлдашевым. Продавцы — все как на подбор рослые, крепкие парни в белых халатах и высоких колпаках красиво смотрелись на фоне «цеховиков», вывешивавших свой набор легкой одежды на веревках между стойками. «Цеховики» выглядели людьми в возрасте, не очень опрятными, как бы побитыми жизненными недугами.

Здесь же торговали сшитыми на продажу чапанами, тюбетейками, мятыми пиджаками, деревянными ступами, связками срыка, черными длинными мужскими трусами, жестяными трубами, детскими люльками, острой корейской капустой.

Был самый обед. На ручных тележках то и дело подвозили горячие лепешки, закрытые клеенкой и платками.

У огромных казанов с пловом выстраивались очереди. По жирным, никогда не знавшим кипятка металлическим тарелкам из-под плова, по кружочкам свежего лука ползали мухи.

Силач поставил Автомотрису за базаром. Было решено, что он не будет выходить из машины, как и Какаджан Непесов, который отпросился у Гапурова и тихо сидел на заднем сиденье, стараясь быть незаметным. Их задача была проста — взять под наблюдение бежевую «Волгу» — двадцатьчетверку, как только она появится.

Личный сыск на базаре был за Турой, и в этом большим подспорьем оказался сюрприз, который ему и Силачу преподнес Какаджан.

— Вот, — сказал он, подавая небольшой целлофановый пакет. — Две рации «уоки-токи» — моя и Энвера. На всякий случай. Только выходить в эфир, устоз, придется лишь в самом крайнем случае. Иначе вас сразу узнают. Я бы и третью достал, но…

— Ничего, у меня есть это, — Силач вытащил наручники. — Тоже кое-что стоят.

— Приступаю, — Тура не был настроен шутить.

— Ок йул. В добрый час.

Базарный туалет, устроенный самым примитивным способом — без дверей, с двумя выходами: на базар и на улицу, прибежище алкашей и наркоманов-таблеточников — был непристойно грязен. У единственного окошка, дыры без стекла и рамы, служившей для внутреннего освещения и вентиляции, валялось несколько пустых флаконов «Русского леса».

«Кто-то из них уже забегал сегодня», — подумал Халматов.

Чуть сбоку от туалета, рядом с забором, журчал грязный арык, вытекавший из-под ворот небольшого дубильного цеха Промкомбината. Там тоже валялся пустой флакон из-под туалетной воды.

Тура вернулся на базар, прошел вдоль палаток. Отсюда можно было видеть одновременно подъезд к базару, вход в туалет, а также Силача в Автомотрисе, прикрывшись самому толпой базарных завсегдатаев.

Тура чувствовал себя беспокойно. Стоять на одном месте он не мог, подходить к продавцам — тоже. Ему могли сделать любую скидку — «из уважения», «из-за легкой руки», не купить в этом случае — было бы тягчайшим оскорблением. Приходилось все время находиться в движении, интересоваться всем и ничем, постоянно контролируя подходы к туалету, проезжую часть, не теряя из внимания Силача и Автомотрису.

Несколько раз Халматов включал рацию — он прикрепил ее под рубашку к поясу, но доносившиеся из «уоки-токи» голоса постовых были слишком резки, обращали на себя внимание.

Базар монотонно гудел. Иногда чей-то голос вырывался ненадолго из ровного общего шума, но быстро снижался до принятого уровня.

Тура уже давно обратил внимание на мужчину в мятой, неряшливой одежде, который все крутился на пятачке перед туалетом. Он тоже переходил все время от рядов к рядам, ничего не спрашивал, не покупал. Халматову показалось, что потертый мужик часто поглядывает в сторону проезжей части дороги, проходящей сразу за общественным туалетом.

Наркоман? На нем был вылинявший плащ, старая клетчатая рубашка, обтрепанные брюки, грязные тапочки. Лоб и часть головы скрывал грязный, давно не менявшийся бинт. Главным была худоба — взрослый мужчина без возраста весил не более сорока килограммов.

Нельзя терять его из виду, подумал Халматов, отходя за киоск Союзпечати, увешанный старыми номерами журнала «Монголия». Где-то Тура видел его, но бинтовая повязка мешала рассмотреть лицо. Кроме того, Халматов опасался встретиться с мужчиной взглядом — Хамидулла вряд ли предоставит второй шанс.

Он перешел к палатке «цеховика»: для видимости помял вывешенные на продажу джинсы. Снизу к штанине была подколота копия наряда-заказа без даты, ее использовали много раз, 42 было карандашом исправлено на 56. Сам черт здесь ногу сломит…

Туру джинсы не интересовали. «Почему он в плаще? — подумал он о мужчине. — Озяб, что ли?»

Между ними стояли несколько старух в черных жакетах, в галошах, надетых на сапоги, — торговали тюбетейками.

«Волга» появилась неожиданно. Тура взглянул на дорогу и увидел, как водитель осторожно припарковывает ее к тротуару. Еще через минуту он показался из кабины — стройный, лет тридцати, в хлопковом костюме «сафари», с «атташе-кейсом», хлопнул дверцей, быстро направился к туалету.

И в тот же момент мужик с грязными бинтами на голове как-то сразу подтянулся, походка стала пружинистой — быстрыми шагами, мимо мешков с желтой морковью, редькой и азиатским луком рванул он в туалет со стороны базара. Через минуту из туалета почти одновременно вышли и оборванец, и пижон с кейсом — пользуясь разными выходами.

Водитель «Волги» пошел к палатке «цеховика», где только что стоял Тура, о чем-то заговорил с продавцом. «Дипломат» был по-прежнему с ним.

Халматов включил рацию, послал тон вызова — тонкий тревожный зуммер.

— Вижу водителя «Волги», — услышал он Какаджана. — Он встретил знакомого. По-моему, так просто ему теперь от него не уйти…