На то и волки – 2

Глава 1 ПАСТОРАЛЬ

«Пастораль», как известно, происходит от слова «пастухи». Вот никаких стад тут как раз и не было, но все равно вокруг раскинулась самая настоящая пастораль, уже в значении тишайшего уютного уголка. Тишина стояла невероятная, в воздухе не ощущалось ни малейшей примеси цивилизации, ни бензином не воняло, ни промышленной гарью. Данил расслабленно стоял на пригорочке и смотрел на поле, где давно уже возвели, хоть и на скорую руку, но старательно, четыре ряда далеко отстоящих друг от друга дощатых прилавков. Ярмарка, приуроченная к послезавтрашнему празднику, народ съедется километров за сто — настоящий «кирмаш», как в давние времена, пресса обещала и скоморохов, и песняров, и конские ряды, намекали, мимоходом заглянет и Батька, что вполне походило на правду. Пока что обустроенное поле, где не маячило ни одной живой души, выглядело чуточку странновато, как покинутый жителями город.

Взглянув на часы, Данил решил, что пора потихоньку и выдвигаться к месту.

Свернул в коротенькую улочку из десятка домиков, не по-сибирски субтильных, казавшихся почти игрушечными — ни бревен, ни кирпича, лишь тоненькие доски, благо мягкий европейский климат позволяет, — свернул направо, спустился в крохотный овражек, образовавшийся от высыхающего ручья. Первый раз Данил тут побывал десять лет назад, с тех пор ручей мелел, словно бы истаивал, становился все уже, зарастал зеленой травкой, подергивался густой тиной.

Сейчас он уже и не струился — неподвижно стояла унылая зеленая вода, шириной в полшага. Очень похоже, к следующему году исчезнет окончательно…

Поднялся на крутой пригорочек. Справа был темный сосновый лесок, неотличимый от иных шантарских окрестностей, а прямо перед ним — множество вросших в землю серых плит, накренившихся, поваленных. Старинное еврейское кладбище — нынешняя деревушка в полсотни дворов, Граков был некогда городом, основанным лет семьсот назад, процветал и мог похвастаться многими, ныне позабытыми, памятными событиями: именно здесь королевский подскарбий Ян Гевелло настиг бежавшую с любовником юную супругу и сгоряча порубал обоих заодно с возницей; именно здесь перед Березиной ночевал у костра кто-то из наполеоновских маршалов; именно здесь подносили хлеб-соль Пилсудскому в двадцатом.

Ни единой буквы на памятниках уже нельзя было разобрать — очень уж старое кладбище, настолько, что никаких родственников не осталось. Напрямик вела давным-давно протоптанная дорожка, полоса плотно убитой желтоватой земли среди жесткой низкой травы, и Данил пошел по ней, сгараясь не наступать на осколки серого камня. Наглядная иллюстрация к Екклезиасту: и возвратится прах в землю, чем он и был, суета сует, все — суета…

В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был неширокий проем издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что он тут есть.

Пройдя в него, Данил нос к носу столкнулся с двумя крепкими парнями, подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.

Он оказался на небольшом дворике, куда выходили крылечки четырех магазинов — здешний торговый центр. Все они были закрыты на обед, но и в другое время народу здесь ходило мало, так что конфиденциальность гарантирована.

В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными складами, торчал еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где по воскресеньям приторговывали дарами огородов особенно оптимистичные местные землеробы, сидел четвертый, примерно ровесник Данила, неторопливо покуривал. Забреди сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали: перед сидящим стояла на расстеленной газетке бутылка портвейна с нехитрой закуской; забрался подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные, надо полагать, ждут открытия которого-то магазина, примитивно, но действенно абсолютно привычная картина, не способная вызвать ни малейших подозрений у аборигенов, пусть неопытная молодежь, напялив темные очки и килограммовые цепи, картинно сходится у сверкающих джипов…

— Здорово, Крук, — сказал Данил, обстоятельно устраиваясь на потемневшей скамье.

— Здорово, Петрович, — сказал сидящий, по внешности неотличимый от любого окрестного колхозника.

Он и в самом деле происходил из потомственных крестьян глухой северо-западной окраины, где болот больше, чем твердой земли. И на свою невидимую вершинку карабкался по-крестьянски неспешно, семь раз отмеряя, один раз отрезая — потому и остался на прежнем месте в прежней роли, не в пример торопливой городской молодежи, спешившей жить и потому пожить, собственно говоря, и не успевшей… Ах, как зрелищно носились их навороченные тачки, как хрустели баксы, засунутые в трусики стриптизеркам, как сверкало рыжье и млели от зависти недотепистые! И где они теперь? А хитрый Крук, пролетарий от сохи, живехонек — вот только определенно утерял прежний нюх…

— Отраву будешь?

— Я еще умом не поехал, — отмахнулся Данил.

— И правильно. Говорят, им маляры кисти моют. Но реквизитику сейчас нарисуем… — Он взял раскупоренную бутылку, плеснул немного в стаканы, так что образовалась классическая картина славянского заугольного застолья: выпили по первой мужички, задымили, начали про жизнь…

— Давненько не виделись, — сказал Крук ради вежливого вступления, приличествующего светской прелюдии.

— Давненько, — сказал Данил. — Тихо тут у вас, душа радуется. А какие мы были моторные, Крук, лет несколько назад, как мы по этим краям носились с пропеллером в заднице, какие дела крутили. Сейчас и не поверят, пожалуй.

— Это точно. А главное-все обошлось и все живы, а кто не жив, того и не жалко — был бы человеком, был бы и дальше жив…

— Золотые слова, — сказал Данил. — Интересно, Крук, я для тебя человеком остался?

— Обижаешь, Петрович.

— А если вникнуть?

— Если вникнуть… — Крук взял оба стакана, легонько звякнул ими друг о друга, поставил на место. — Если вникнуть, то извини меня, Петрович, на сто кругов, но получается шероховатость… Парнишки жалуются, ты шумел в Брацлаве. Бил там всех направо и налево, огнестрельным оружием пугал, налетевши с бандой ляхов, да и ляхи-то у тебя твердые, против них особо не повоюешь… Сначала решили, что какая-то гнида под тебя работала и твоим честным имечком называлась, потом уточнили детальки, и вышло, что никакой это не самозванец, а Данил Петрович Черский своей собственной персоной… Ты пойми, я не говорю «нехорошо», я пока что говорю, что это мне насквозь непонятно. С чего бы вдруг и почему? Ты ж не юный пионер, чтобы за людьми с пушкой гоняться… Коли уж сам меня вызвал и сам пришел, объясни, где я тебе мозоль отдавил. Как полагается. Опять же Мишу Ракуту нашли без признаков жизни организма. Упаси боже, я на тебя не грешу, но находятся такие, что грешат… Молодые, конечно, резкие в мыслях и поспешные в выводах. Но мне ж надо объяснять людям не на эмоциях, а на понятиях…

— Изволь, — сказал Данил. — Только должен сразу предупредить, что и мне может в голову прийти черт-те что… я, конечно, такие глупости и не обсуждаю всерьез, но общая картинка, Крук, не из приятных… Едет, понимаешь ли, чистенькая девочка из хорошей семьи на выходные в Брацлав, проведать знакомых и съесть там польского мороженка, а ее твои парнишки силком венчают в шлюхи, отбирают паспорт, бритвой пугают, запирают в борделе… Моя девочка, между прочим, в смысле — из моего филиальчика. И дело тут не в моих обидах, а в том, что твои ребятки так обычно не поступают. Рискованно сторонних этак вот затягивать, к чему, если и доброволочок полно? Прекрасно знают, для каких таких кордебалетов их туда подряжают… Так-то, Крук. Я тебе не буду ее называть, и фотографии у меня с собой нет. К чему? Ты ее в любом случае в глаза не видел… а вот Миша Ракута видел, и без его санкции ребятки в самодеятельность бы ни за что не ударились. Значит, варианты? Либо Миша твой оборзел вдали от присмотра, либо дали ему конкретный заказ, либо… ну, третий вариант я и обсчитывать не хочу, я ж тебя до сих пор уважаю…

— Умеешь ты, Черский, языком кружева плести… Сразу видно человека с образованием.

— Так как?

— Ты в большой обиде?

— В большой, — сказал Данил. — Девочку ведь не просто так припутали к борделю, не из вредности — у меня в филиале пошли непонятки, вот ее и спровадили, чтобы подольше не рассказала. Это усугубляет… Потому что получается неприглядно: тот, кто утворил такое с девочкой, определенно из тех, кто под меня копает… Одна и та же рожа. Я ведь, Крук, сам по себе простой карандаш, но деньги-то мне платят за цепную работенку… золотые «Паркеры». Оно тебе надо?

— Дожили, — вздохнул Крук. — Друг на друга с кольями, как те старорежимные холопы на меже…

— Жизнь заставляет, — сказал Данил. — Мне ж теперь расхлебывать надо, с меня спросят…

— Ракуту вы… покритиковали?

— Ничего подобного, — сказал Данил. — Уж извини, не буду долго распинаться, тебе что-то доказывая, — либо верь, либо нет. Но если бы Мишу твоего положил я, так и сказал бы. Ни я тебя не боюсь, Крук, ни ты меня, вилять тут нечего.

Мишу положили, чтобы он мне ненароком не рассказал то, что я у него узнать хотел. А узнать я у него хотел одно: что за сука дала такой заказ… Ходи, Крук, твой ход, однако. Тронул пешку — ходи…

— Я ему такого заказа не давал, — помолчав, сказал Крук. — Тоже, знаешь ли, не буду распинаться… Либо-либо.

— Верю, — сказал Данил. — Что же, со стороны взял заказ твой Мишаня?

— Как ни горько мне, Петрович, но должен честно сказать, что так оно, судя по всему, и было.

— Концы нашел?

— Нет, — угрюмо сказал Крук. — Ты ж сам знаешь: стопроцентная верность бывает только у собак. А людишки, хоть и едят у тебя с руки, хвостом повиливая, порой свинью подкладывают…

— Верю.

— Что я тебе должен, Петрович? Извини — что тут скажешь… За накладку один черт отвечать следует.

— Ничего ты мне не должен, — великодушно сказал Данил. — А вот дослушаешь до конца — пожалуй что, сам признаешь, что стал ты нежданно-негаданно ба-альшим моим должником… Твои мальчики давно конвоируют иные грузовички?

Ты только не делай глупых глаз. Прекрасно понимаешь, о чем я. Есть такие грузовички, что идут под негласной охраной твоих ребят. А это, если разобраться, вроде бы и бессмысленно — ты ж и так трассу держишь, отморозков там давно не паслось. Значит, варианты? Кто-то тебя попросил особо присматривать за некоторыми фурами… Тебя лично. Такие дела молодежь вроде покойного Ракуты или Стаха сами не решают… — Он достал небольшую фотографию и продемонстрировал собеседнику в ладони. — У тебя с ним роман, Крук?

— Я же тебя не спрашиваю про твои романчики…

— Так и потребности у тебя такой не возникало, — с ухмылкой сказал Данил. — А у меня, знаешь ли, возникла…

— Не по правилам все это, Петрович. Мои дела — мои, а твои, соответственно, твои. Не вижу я пока что пересечения…

— Сейчас объясню, — сказал Данил с расстановкой. — Что бы за тобой ни числилось, Крук, тяги к самоубийству ты вроде бы и не испытывал никогда.

Чего ж сам в петлю полез?

— Короче?

— Короче — это ты решил, что его прикормил. Что он, начитавшись романчиков и насмотревшись на российских коллег, захотел жить красиво и потому тебе отдался… А это он тебя пользует, как… сказал бы я, как кого, да за базаром следить приходится… Сказать тебе, во что ты влип?

— Ну, скажи, — усмехнулся Крук.

И Данил сказал — конечно, выложив не более половины, а то и меньше половины, если судить пристрастно. Но и того должно было хватить с лихвой.

Кому-кому, а Круку хватит…

— Вот так, — сказал Данил, закуривая. — Сколько клятв есть на белом свете считай, я их все произнес. Не работаю я по мелочи, Крук, сам знаешь. И ошибиться не могу. Хорошо, если он тебя просто пользует втемную… только не такой он дурак. Он из тебя, ручаться можно, давно изобразил отличнейшего козла отпущения… как из меня давненько уж пытается изобразить. А мне на старости лет отчего-то не хочется в козлы, да еще по такому делу… Думай, Крук, думай…

Он отвернулся и, пуская дым, рассеянно смотрел на белый обшарпанный магазинчик, возле которого стоял зеленый автомобильный прицеп.

— Ручаешься? — спросил наконец Крук.

— Ручаюсь, — сказал Данил. — Тебя не просто пользуют, тебя в козлы готовят черт-те сколько времени…

Минут через десять он остался один. Не глядя вслед уходящим, достал фотографию майора Пацея, поднес к ней огонек зажигалки и старательно сжег.

Растер пепел подошвой, встал и направился обратной дорогой.

Вскоре он обосновался в пивной, которую знал десять лет, с первого приезда. Как и «Приют охотника», она ничуть не изменилась — простецкое темноватое помещение с двумя рядами столов, в углу раковина с облупившейся эмалью, у стены — короткая стойка с двумя кранами, где пиво разливали и в банки, и в кружки, да и вообще во все, с чем придешь. Наполнив купленную в соседнем магазинчике трехлитровую банку и, взяв в свободную руку бумажку с двумя толстенными копчеными скумбриями, прошел к столику у окна. За окном как раз проехала военная машина, при виде которой Данил, хорошо рассмотревший и номера, и марку, и назначение, удивленно приподнял брови.

Интересная мозаика…

И попивал прохладное пивко, отрешенно глядя на узенькую улочку за окном.

Восемнадцатого августа девяносто первого года он проехал по этой самой улочке в столицу в половине седьмого утра, когда все радиостанции Советского Союза уже объявили, что товарищ Горбачев некстати занемог, а посему создан совершенно новый госкомитет, избравший своим гимном бессмертную музыку Чайковского.

Как и все прочие волки «дня Д», Данил точно знал, что ему делать и куда первым делом направиться.

Первый неприятный укол в сердце он ощутил, когда его «жигуль» проехал мимо солидного кирпичного зданьица — поста ГАИ на въезде в столицу. В обычное время здесь всегда дежурили милиционеры с автоматами, логично было предположить, что уж теперь посты даже усилят. Однако пост был закрыт вообще! Чего никогда прежде не случалось. Через десять минут, проезжая мимо городского аэропорта, Данил увидел, как оттуда взлетает гражданский самолет.

И это — чрезвычайное положение?! Возле железнодорожного вокзала — никаких признаков чрезвычайной охраны, разве что у пригородных касс приткнулся небольшой цивильный «пазик» с полудюжиной парней в штатском…

И на улицах — ни следа усиленных патрулей.

На душе становилось все тревожнее, и, когда он приехал туда, где должен был находиться согласно штатному расписанию, то вошел внутрь, уже явственно ощущая волчьим чутьем сосущее предчувствие краха, скольжения в бездну.

Так оно и оказалось. О тех днях он старался вспоминать как можно реже, но когда бы ни вспоминал, осадок в душе был самый пакостный. Все было готово, все были готовы, замерла в предчувствии броска великолепная армада, умевшая сокрушать и пресекать в мгновение ока, недоставало лишь хриплого рева охотничьего рога, — а вот его-то и не последовало. Совсем. Сутки спустя Данил сидел в комнате, где усатый подполковник, вопреки строжайшим инструкциям успевший опрокинуть стакан, стучал кулаком по столу и орал:

— Блядь, мы ж профессионалы! Мы ювелиры! Только моторы завести! Вы что, не видите, как все проседает? Дайте команду! Что они в Москве, жопой думают?

Но Басенок, который должен был дать команду ему, а заодно и Данилу, сидел, уставясь в стол, с мертвым лицом — потому что не получил команды и сам. Никто не получил команды, до самого конца так и не последовало команды.

Двадцать первого, когда все рухнуло окончательно, Данил улетал отсюда — и, глядя в иллюминатор медленно катившего к взлетной полосе самолета, видел, как идет к армейскому «ИЛ-76» длинная колонна десантников. Очень возможно, это были ребята того подполковника. Все рухнуло. Не нашлось молодого корсиканца, способного без оглядки рявкнуть: «Вперед!» — ведь известно, что перевороты, затеянные молодыми военными вундеркиндами, проваливаются раз в десять реже, чем путчи, задуманные старыми интриганами…

…Понемногу, несмотря на рабочее время, в пивнушку стали стекаться аборигены, и вскоре за одним столиком с Данилом их оказалось четверо, а там и пятый прибавился. Данила это ничуть не раздражало, наоборот — выпала возможность беззаботно отдохнуть, проведя время в неторопливой пустой беседе за кружкой не самого скверного пива, обсуждая знакомые насквозь темы: жизнь на грешной земле. Батька и его супротивника, нехитрые сенсации старинного Кракова, космос и земля… Благо в таких вот местах все моментально становятся друг другу желанными собеседниками и чуть ли не кумовьями.

И через каких-то четверть часа, сидя за мокрым столиком с разодранной на бумажке копченой рыбой, в табачном дыму и мирном гомоне, он услышал от новых знакомых такое, от чего перехватило дыхание. Нечто, касавшееся той самой военной машины — и, надо сказать, идеально с ее видом и номерами сочетавшееся…

Умело задавая наводящие вопросы, он быстро убедился, что ошибки тут нет.

Это был даже не шок — ослепительное озарение, недостающий кусочек, после которого головоломка мгновенно преображалась в лишенную всяких неясностей картинку. Конечно же, С-300, даже по описанию селянина ясно… Вот оно!

Средоточие и узел!

Нервы звенели так, что он не на шутку испугался умереть здесь, за столиком, от неведомо откуда взявшегося инфаркта, — ведь все умерло бы тогда вместе с ним. Как все укладывалось, господи боже! Как все становилось просто!

В первую минуту потянуло сломя голову бежать куда-то — то ли на автобусную остановку, то ли на местную почту, к телефону. Он в конце концов переборол себя, остался сидеть, прихлебывая потеплевшее пивко. С-300, полигонные учения в рамках совместной военной доктрины…

Маленькая «Ока» вишневого цвета остановилась там, где и было условлено, ловко развернулась, задом отъехала к зеленому забору. Данил сидел на прежнем месте, разделывая вторую скумбрию. Все внутри пело и ликовало после озарения.

Оксана старательно заперла машину, постояла немного, чуть нетерпеливо постукивая каблучком. Данил смотрел на нее, тут же припомнив из классики:

«Вы такой звездой, такой этуалью слетели к нам…» От ее красоты вновь стало тоскливо: брючный костюм из вишневого бархата, прямо-таки в тон машине, бриллиантовый посверк в ушах и на шее, волна распущенных черных волос, синие глазищи, гордая стать… Редкие прохожие на нее оборачивались. Душевное ликование медленно уступало место пустоте.

Потом она появилась в пивнушке, огляделась и уверенно направилась к его столику, остановилась над ним, дыша духами, очарованием и иронией, призрак той жизни, кою местные знают лишь понаслышке и никогда не смогут ею жить.

Столкновение двух миров.

— Привет, — сказал Данил непринужденно. — Я ж говорил, что брошу тут якорь.

Садись, я тебе сейчас газетку подстелю…

Сидевший рядом с ним абориген, сохраняя на лице выражение полной обалделости, приподнялся, подхватил свои две кружки и молча, оглядываясь, убрался за другой столик, остальные притихли.

Бровью не поведя, Оксана опустилась на застеленный газеткой стул, одним взглядом оценила количество оставшегося в банке пива и констатировала:

— Неплохо. Успел приятно провести время…

— Тебе налить? — светски спросил Данил. — Ежели посуда без миазмов… Он сходил к стойке за кружкой, старательно промыл ее под краном в горячей воде, наполнил. Оксана, не жеманясь, отпила. Ошалевшие соседи по столу таращились на нее, забыв о своем пиве. Дело было не только в нежданном явлении ослепительной красотки. Поведение у нее было не правильное — не в смысле морали, а в смысле тех нехитрых взаимоотношений меж мужчиной и женщиной, к коим здесь привыкли испокон веков. Обнаружив своего «дядька» в пивной, супруга, или кто она там, просто обязана была, взявши загулявшего спутника жизни за шиворот, со скандалом выбить его отсюда, как предписывали сложившиеся за пару-тройку столетий стереотипы. Меж тем дядько продолжал благоденствовать, нахально цедя пивко, и ничуть не боялся, что его отсюда поволокут под шумные напоминания о семейном долге. Поистине столкновение миров, можно преисполниться черной зависти, что соседи по столу и делали, судя по их завистливо-опасливым взглядам.

— Ну как? — с любопытством спросил Данил.

— Бывает хуже, — невозмутимо ответила Оксана, отпив еще. — Не пытайтесь меня шокировать, пан Черский, по большому счету, не из графьев происходим, до шести лет в уличный сортир бегали-с…

Окружающие таращились на нее восхищенно и уважительно. Тут бы самое время ощутить приятное чувство собственника, вспомнив, что не так давно вытворял с этой гордой красоткой и какой покорной она станет совсем скоро, — но Данил никак не мог избавиться от пустоты в душе. Он словно бы и не видел ладного солдатика, вошедшего в заведение с пластмассовой канистрой, — к чему обращать внимание на столь будничное зрелище, когда рядом сидит поразившая окружающих женщина?

— Тебе еще налить? — спросил он.

— Нет, хватит. От пива, ходят слухи, полнеют. Ты пей, не торопись, времени у нас предостаточно…

Сосед напротив расхрабрился настолько, что с самым живейшим интересом спросил:

— А вот что вы, к примеру, пани дорогая, думаете насчет жизни на планетах Солнечной системы?

Оксана оглядела его вполне доброжелательно и сообщила:

— Я так думаю, что если там есть мужики, то самогонку они и там обязательно изобретут…

— Золотые слова! — восхитился сосед.

— Пусть даже у них три ноги, два хвоста и шкура зеленая…

— От верно!

Солдат прошел в обратном направлении, бережно неся перед собой полнехонькую канистру — из тех хватких служивых, что в два счета сварят суп из топора, а уж смотаться в самоволку за пивком в близлежащую деревеньку и вовсе ухитрятся так, что ни один отец-командир не заподозрит. Данил вновь не проявил к военному никакого интереса, всецело поглощенный рыбой.

— Ну, пошли? — сказала Оксана, видя, что банка опустела. — Всего наилучшего, Панове, приятно было посидеть…

И первой направилась к двери, идущий следом Данил услышал за спиной:

— От дядьке везет, я б на свою холеру сменялся не глядя…

— Так он тебе и сменяет. Ты б сменял?

— Да ни в жизнь…

— А ты бы сменял? — осведомилась Оксана уже на улице.

— Тебя? — фыркнул Данил. — На холеру? Да ни в жисть, ясная пани. Какая вы сегодня, право…

— Ой! — она отпрянула с неподдельным ужасом. — Новый костюм же! А ты рыбу терзал…

— Да вымыл я руки, — сказал Данил. — С мылом, на три раза. И даже рот пастой прополоскал, пока ты наряд осматривала, не понес ли он урона от здешних кресел. У меня как раз был в кармане тюбик, крошка, из гостиничных, с Польши осталось…

— Это намек?

— Откровенный, — сказал Данил. — Руки мытые, зубы чищены… Пойдем погуляем под сосенками? — и взял ее за руку.

— Влияние окружающей идиллии?

— А почему бы нам и не прогуляться идиллически, держась за руки? — пожал он плечами. — Можно же ненадолго стать нормальными людьми…

— Это из какого-то романа?

— Из головы.

— Как в Польше? Ты так и не удосужился рассказать, зачем ездил…

— Да пустяки, рутина, — отмахнулся Данил, увлекая ее в прохладную тень сосен. — Посмотри лучше, как вокруг красиво…

Оксана не упиралась, и они долго целовались под сосной, словно сбежавшая с уроков парочка, вишневый бархат сминался под ладонями, пальцы наткнулись на круглую пуговицу…

Оксана гибко вывернулась:

— Э нет! Мы все-таки не в диких скалах, пан Черский… Нас в километре отсюда целый особняк ждет… Что подумает мирный пейзанин, если ненароком наткнется?

— Позавидует… — Данил снова взял ее за руку. — Ладно, пошли ехать лежать… хорошенький оборот речи? Велик и могуч русский язык…

Они вышли к громадному костелу из серого кирпича, где в фундамент была заделана каменная плита с непонятными знаками, смысла которых никто не знал и не надеялся разгадать, совсем неподалеку размещался самый настоящий сельский клуб и, как гласила рукодельная афиша, сегодня должны были демонстрировать кинофильм «Последние каникулы».

— Давай сходим? — предложил Данил. — Вечерком, пешочком туда и назад…

— Да ну. Название незнакомое, но, чует мое сердце, ерунда какая-нибудь.

Вот «Римские каникулы» я бы с удовольствием посмотрела. Мои любимый фильм. С юношеских лет.

— Купи кассету.

— По телевизору — совсем не то. Вот на большом экране, в большом зале, где эмоции окружающих тебе телепатически передаются — другое дело… — голос у нее стал тихим и мечтательным. — Совсем другое дело…

— А у меня любимый фильм был «Три мушкетера», — признался Данил. — Тот, французский, конечно, классический.

— Ну понятно — драки-поединки…

— Не только, — сказал Данил. — Я, знаешь ли, в пять лет научился читать как раз по «Трем мушкетерам». Серьезно. И долго не мог взять в толк, что же такое означает у д'Артаньяна это самое "д" с запятой? Дед? Или что? Родители помочь не могли, они сами и не представляли. А потом оказалось, что все невыносимо скучно и прозаично, всего-то — «из Артаньяна»… Но я все равно добрых полромана наизусть помню, — он прилежно процитировал:

— «Вдруг она увидела, как на повороте дороги заблестели обшитые галунами шляпы и заколыхались на ветру перья. Она насчитала сначала двух, потом пять и, наконец, восемь всадников; один из них вырвался на два корпуса вперед, миледи издала глухой стон: в скачущем впереди всаднике она узнала д'Артаньяна…» Что?

Оксана остановилась, резко развернулась к нему, в глазах был страх:

— Вон там, возле синей «Волги»…

— Ну и что? — спросил Данил, напрягшись, впрочем, при виде ее мгновенно осунувшегося лица. — Двое…

— Один — тот, что тогда на лестнице… С пистолетом…

— Стой, не дергайся, — тихо приказал Данил. — Они твоего лица не видят, по-моему, и внимания не обратили… И не смотрят в нашу сторону… Ты не ошиблась?

— Я эту рожу где угодно опознаю…

— Медленно уходим, — сказал Данил. — Так, чтобы выглядело как нельзя более естественно. Сейчас я отвернусь тоже… Пошли. Постой-ка тут, у почты, тебя отсюда не видно… или лучше зайди внутрь. А я гляну…

Он вернулся метров на пятнадцать, сел на лавочку с таким видом, словно в этом самом домике и обитал всю жизнь, краем глаза рассматривал двух мужчин у синей «Волги».

Нет, никогда прежде не встречались. Ничего знакомого. Вот они, наконец, сели в машину, и она уехала — в каком направлении, гадать трудно. Чуть подальше, метрах в трехстах, — вокзальчик, где останавливаются междугородные автобусы, оттуда расходятся три дороги, а еще дальше есть вторая развилка, дорог там две. До скончания века можно гадать, куда эти двое направились…

— Ну все, — сказал он, выведя Оксану из крохотной комнатушки местной почты. — Исчезли с глаз долой. Точно, не ошиблась?

— Если бы тебе кто-то ткнул пистолетом вот в это самое место, ты бы его хорошо запомнил?

— Да пожалуй что, — согласился Данил. — Таких я стараюсь запоминать, чтобы потом обязательно пригодилось… Может, вернемся в град-столицу? Ты как, ничего?

Оксана упрямо задрала подбородок:

— Нормально. Не буду я из-за какого-то гада бежать сломя голову, когда все так хорошо… По-моему, и правда не заметил.

Внимательно присмотревшись к ней, Данил не увидел особых симптомов страха или тревоги — сильная девочка, не из плакс…

— У тебя есть оружие? — спросила она.

— Увы… — пожал плечами Данил. — Я и мобильник-то оставил в городе. В моем положении шляться с оружием не стоит… ничего, там же есть телефон, вызову ребят…

— Нет уж, спасибо, — отрезала Оксана, полностью овладев собой. — Уж если и есть в чем-то великая пошлость, так это в том, чтобы заниматься любовью с сопящими под дверью охранниками…

— С охранниками? — усмехнулся Данил.

— Ну, не передергивай, ты прекрасно понял мою мысль. Черт, а ведь они могли обратить внимание на номер машины… Если в столице следили, могли выяснить номер…

— Ну, решай, — сказал Данил. — В город? Вызываем охрану? Едем в особняк?

— Едем в особняк, — твердо сказала Оксана. — Не собираюсь я от каждого куста шарахаться, иначе свихнуться недолго…

Глава 2 НОЧНАЯ ЖИЗНЬ ПОСРЕДИ ИДИЛЛИИ

Данил присел на стул и решительно принялся натягивать джинсы.

— Ты куда собрался? — сонно поинтересовалась Оксана, легонько потянулась, выпростав тонкую обнаженную руку из-под простыни.

— В каминную, — сказал Данил. — Помнится, кто-то упорно собирался заняться шашлыками…

— И займусь. Только подремлю немножко. Вчера ни свет ни заря заявилась мужнина сестрица, они у себя, борючись с тиранией, дня от ночи не отличает, вот и не дала доспать… Да и вымотал меня некто, слабую и беззащитную…

Подремлю часок, и пойдем шашлыки делать…

Сладко, длинно зевнула. И зевала она красиво. Есть очаровашки, в мужской постели теряющие толику очарования — и прикрываются простыней, будучи обнаженными, без особой грации, чем заставляют вспомнить скорее о бане, и смотрятся после бурного общения чуть поблекшими, и лежат на глазах у мужика, в общем, неуклюже. К нынешней подруге Данила это никак не относилась поистине, само совершенство, на манер Мэри Поппинс, только леди Мери (книжная, не киношная) была вызывающе, напоказ лишена сексуальности, а здесь все наоборот…

У него на миг печально захолонуло сердце, он долго смотрел не открываясь.

Пошевелившись, Оксана столь же дремотным тоном поинтересовалась:

— У меня что, ус отклеился?

Данил присел на корточки у постели:

— Просто интересно стало вдруг, какая ты, когда домашняя. Старательно пытаюсь представить и никак не могу.

— В ха-алатике, — зевнула она. — В чистеньком и, боже упаси, не драном. С заплетенной косой. А еще я люблю, когда телевизор смотрю в кресле, ноги на стол вольготно помещать, только моего борца с тиранией это и через раз не возбуждает… Нет, дай я подремлю…

— Я пойду пройдусь, — сказал Данил. — По дорожкам погуляю…

— Ты только не вздумай какие-нибудь роковые тайны распутывать, как некоторые…

— Какие там тайны, — махнул он рукой. — Скажу тебе по секрету, никаких тайн и не осталось вовсе…

Вышел и спустился на первый этаж небольшого особнячка, где они были единственными обитателями, — успел «Интеркрайт» в свое время купить, когда труженики пера, здешние писатели, увлекшись перестройкой, гласностью, независимостью и прочими увлекательными глупостями, как-то незаметно упустили из рук свой Дом, бывшее кровное достояние, перешедшее к людям коммерческим. Даже у Батьки руки пока что не дошли устроить тут отдельно взятую национализацию.

Вошел в каминную, довольно обширную, с окруженным креслами полированным столом посередине, цветным телевизором и мангалом для шашлыков, при нужде легко размещавшимся в камине. Не зажигая света — за окном еще не стемнело снял телефонную трубку.

Телефон молчал. Хотя всего три часа назад трубка исправно гудела, стоило ее снять. Поджав губы, Данил вышел в холл, тихонечко приоткрыл дверь большой комнаты.

Трубка и там не подавала признаков жизни. Со светом все в порядке, зажигается и гаснет исправно, а вот телефон…

Он вернулся в каминную. Еще не поддаваясь тревоге, даже легонькой, скорее по привычке, прикинул наиболее уязвимые точки особнячка — для тихого проникновения. Никто не рискнет поднимать шум в двух шагах от главного здания, если и случится проникновение, оно будет именно тихим…

Дверь на балкончик, вернее на террасу, откуда короткая бетонная лесенка ведет прямо в лес. Все окна без решеток, но их вряд ли рискнут выбивать, зато терраса не видна ни из большого дома, ни с дорожек, через нее и взвод сможет проникнуть…

Никаких замков, конечно. Он и так помнил, что замков тут нет. Кто бы ими озабочивался в благостные советские времена? И на входной-то двери замочек паршивенький, чуть ли не расческой можно одолеть…

Черт, ведь ничего нельзя сделать… Разве что стол придвинуть, но это ж сколько шуму… Сто раз собирались оснастить домик настоящими, надежными замками, да все руки не доходили, как и бывает со второстепенными мелочами даже у людей, способных предусмотреть любую мелочь…

Потоптавшись, Данил вышел под чистое вечернее небо, уже не голубое, но еще не черное, без единой звездочки. Спустился с низкого крылечка, постоял, полной грудью вдыхая прохладный воздух. Главное здание самую чуточку напоминало старинный замок — низкое, двухэтажное, светло-серое с бледно-желтыми пятнами изящных очертаний. Справа от входа — стилизованная башенка, высокая и узкая, не служившая абсолютно никаким утилитарным целям, хотя внутри зачем-то сделана лестница. Тут же вытянулись в шеренгу три двухэтажных особнячка такого же колера — у одного, среднего, Данил как раз и стоял.

Тишина. В главном здании светится едва четвертая часть окон, и никакого пьяного гама, никакой вульгарной суеты. Народ здесь обитал солидный, оттягивались, конечно, по полной, но все же довольно цивилизованно.

Посмотрел на стоянку, где рядом с вишневой «Окой» Оксаны примостилась «Газель» с брезентовым верхом, направился ко входу в главный корпус. Как раз в этот момент кто-то нажал там кнопку — по территории вспыхнули уличные фонари.

Вошел в обширный вестибюль, где за стойкой справа скучал вежливый старичок с орденскими планками, занимавший эту синекуру еще до первого появления здесь Данила и оттого прекрасно его помнивший.

Следом, прямо-таки наступая на пятки, вошел незнакомый человек в неплохом костюме, хотя и без галстука, направился к длинному дивану напротив двери.

Проходя, он бросил на Данила один-единственный быстрый взгляд, но этого хватило для мгновенных выводов: из породы хвостов. Многое можно скрыть, а вот взгляд не всегда и утаишь, оно ж въедается… Ага, сказал себе Данил без особого волнения.

— Что у вас с телефонами, Сергеич? — спросил он старикана. — У меня в коттедже не работает почему-то…

— А они везде не работают, — сокрушенно пожал плечами старик. — Опять что-то на линии. И монтера не доищешься, пятница, ночь уже… Если вам обязательно поговорить надо, я сейчас повспоминаю, у кого из гостей карманные, может, кто и разодолжит…

— Да нет, не стоит беспокоиться, — сказал Данил равнодушно. — Я-то думал, это только у меня, а если везде…

Незнакомец на диване встрепенулся, торопливо сунул руку под модный пиджак — спешил что-то там нажать, чтобы заткнулся явственно прозвучавший в вестибюле тоненький электронный писк. Притворяясь, будто ничего и не заметил, Данил пересек вестибюль, вошел в коридор, торопливо свернул налево, по узкой лестнице взбежал на второй этаж. Сзади догоняли быстрые шаги. Снова налево, направо…

Дом был словно бы нарочно придуман для срубания хвостов. В планировке он был прост — квадрат в два этажа — но по всему периметру второго шли спуски на первый, ведущие в тупички, отведенные трем-четырем номерам, все спуски совершенно одинаковые, как горошинки из одного стручка, друг от друга отличавшиеся лишь красными номерами пожарных колодцев на «слепых» площадках лестниц. Человек непривычный, как он ни хваток и трезвехонек, мог в этом нехитром лабиринте проблуждать долго…

Данил почти бегом свернул за угол, на цыпочках спустился на первый этаж.

Прислушался. Далекие шаги, насколько можно разобрать, превратились в растерянное топтанье на одном месте: ну да, новичок здесь, запутался…

Оказавшись в тупичке, у двери каминной, Данил дернул шпингалеты единственного окна, расположенного довольно высоко, подпрыгнул, вылетел на широкий подоконник, спрыгнул наружу и метнулся за угол. Все это начинало всерьез не нравиться, нужно поторопиться… так!

Миновав первый коттедж, он отчетливо рассмотрел в сумерках, что оба задних колеса «Оки» осели, покрышки превратились в лепешки — их должны были то ли спустить, то ли проткнуть буквально минуты назад, пока Данил собирался выходить из особнячка. И удобнее всего это было сделать злыдню, затаившемуся под тентом этой самой «Газели», — вылез, быстренько сделал свое грязное дело, убрался или юркнул назад…

Руки так и чесались осмотреть кузов, но он превозмог себя, направился к крылечку…

Показалось на миг, что внезапно ослеп. Не сразу и сообразил, что произошло. С глазами все в порядке, а вот свет погас. Везде. Весь. Не горели уличные фонари, погас свет в главном здании, в коттеджах, в каменном низком здании бани только метрах в трехстах по левую руку сквозь редкий сосняк кое-где просвечивали фонари на автостраде, желтоватые кружочки, обведенные сиреневой каймой…

Совсем невесело становится. Темнота друг диверсанта и, соответственно, лютый враг обороняющегося…

Он запер дверь на два оборота, огляделся в поисках чего-то тяжелого, способного сойти за примитивную баррикаду. Черт, дверь же наружу открывается, не поможет… Все же, поднатужившись, поднял высокую деревянную вешалку и наискось примостил ее в дверном проеме, так, чтобы непременно рухнула на голову тому, кто попытается войти, — хоть на несколько секунд, да задержит…

Перепрыгивая через три ступеньки, бросился наверх.

— Ты что топочешь? — послышался сонный голос Оксаны.

Глаза уже привыкли к темноте — да и на улице сумерки еще не сменились настоящим ночным мраком, и Данил, схватив со спинки кресла аккуратно повешенный брючный костюм, бросил ей:

— Одевайся живо! Ну!

— А…

— К черту бельишко! — рявкнул он шепотом. — Времени нет! Похоже, за нашими скальпами… — и нагнулся, отыскивая в полумраке ее туфельки. На низком каблуке, к счастью, спортивного фасона, это чертовски хорошо…

— Быстрей, мать твою! — прикрикнул он. — Сейчас, чую, начнется…

— Машина… — заикнулась было она, ныряя в брюки и хрустя «молнией».

— Накрылась машина, — кратко проинформировал Данил. — Все? Ходу! Да потише!

Спустились на первый этаж. Прислушавшись, Данил толкнул подругу к стене и прижал ей рот ладонью.

Входную дверь определенно пробовали — она тонула в темноте, но явственно доносилось тихое ворочанье ручки. Кто-то стоял там, снаружи, пошевеливая ручкой, легонько подергивая дверь. Сейчас сообразят, что заперто, если у них есть отмычки, замок будет сопротивляться не дольше, чем портовая шлюха перед денежным боцманом…

Данил осторожно выглянул из-за косяка, присмотрелся к окнам каминной с раздвинутыми шторами. Никого. На светлом фоне соседнего коттеджа даже в этом сумраке легко удалось бы рассмотреть стоящего человека.

— Пошли! — приказал он на ухо.

Мимоходом нагнулся, на ходу выхватил из решетки высокой шашлычницы ближайший шампур, увесистую стальную штуку, витую, заканчивавшуюся серьезным острием. Зажав его под мышкой, приподнялся на цыпочки, открыл верхний шпингалет двери на террасу, осторожненько потянул ее на себя — нет, хорошо петли смазаны, не визгнуло… Выскочил, махнул Оксане, выглянул из-за угла.

Пока везет…

В этот миг на крыльце раздался грохот, послышался чей-то непроизвольный вскрик. Нехитрая ловушка сработала, увесистая вешалка из лакированного дерева, едва распахнули дверь, рухнула-таки на крыльцо, наделав шума, вряд ли, конечно, угодила кому-то точнехонько по чайнику, но задачу выполнила…

— Туда! — показал Данил в темноту. Оксана опрометью кинулась по выщербленным бетонным ступенькам — лестница метров пятнадцати длиной вела по пригорочку вниз, в сосняк, довольно густой уже в нескольких шагах от последнего фонаря, служившего границей цивилизации и нетронутого леса. Данил невольно поморщился: в наступившей тишине ее каблуки гремели, словно взрывы новогодних петард.

Ага, сообразили! Из-за угла особнячка выскочил человек, кинулся прямо к лестнице, правая рука у него была знакомо, специфически согнула в локте, почти не видна — со стволом наголо бежит, сволочь… Тщательно прицелившись, Данил метнул шампур, раскрутив предварительно за тупой конец.

Короткий, отчаянный вскрик. Фигура моментально сбилась с бега, осела на корточки — прямое попадание… Данил кинулся вниз по лестнице. Над его головой звонко лопнул колпак фонаря — Данил машинально вжал голову в плечи, спрыгивая с третьей ступеньки на мягкую, покрытую толстым слоем высохших сосновых игл землю. Из бесшумки садить начали, декаденты…

За одним из ближайших стволов шелохнулась Оксана. Схватив ее за руку, Данил потянул в глубь леса, выставив над головой правую руку в форменном пионерском салюте, чтобы защитить глаза от веток-иголок. Намеренно метался зигзагом, затрудняя возможную стрельбу вслед — вверху как раз нечто весьма многозначительно шлепнуло о ствол: ну да что там, нуля, конечно, но пока не пристрелялись, да и не удастся, в ночном лесу пистолет — не более чем оружие идиотов…

Голову он, разумеется, не потерял — много чести кое для кого… Уверенно выбирал направление меж смутно желтевших во мраке стволов, защищая глаза правой, то и дело оборачиваясь к Оксане, стараясь уберегать ее от выныривавших из темноты пучков жестких игл и корявых сухих сучков, которые то и дело ломались под рукой, пару раз глубоко оцарапали, по щекам то и дело гладили невесомо-липкие мазки паутины… Оксана тихонько охнула. Данил, сбавив темп, встревоженно обернулся — но это всего лишь густая сосновая лапа запуталась в ее роскошных волосах. Данил без особых церемоний высвободил локоны, так, что Оксане пришлось расстаться с тоненькой прядкой, и она тихонько зашипела от боли.

— До развода заживет, — безжалостно сказал он.

— Почему — до развода?

— Ну, не говорить же «до свадьбы», коли ты и так замужем… Тс-с! Постой.

— Побежали…

— Стой, — настойчиво распорядился он. — Теперь в нашем положении выгоднее постоять тихонечко, а не нестись сломя голову…

— Я…

Данил бесцеремонно развернул ее лицом от себя, пояснив на ухо:

— Шумно дышишь, слушать мешаешь… Стой тихо!

Напряг слух. Они отдалились от Дома писателя примерно метров на триста не столько в глубь леса, сколько в сторону Кракова, как Данил и планировал.

Далеко в стороне меж деревьев зажглись-таки два фонарика, широкие белые лучи крест-накрест полосовали лес, выхватывая из мрака ветви и стволы, казавшиеся в мгновенных ярких промельках чем-то марсианским. С радостью Данил отметил, что погоня неуклонно сбивалась со следа — они отклонялись гораздо правее, в чащобу. Кто ж так делает, идиоты? Серьезный человек, тщательно прицелившись, обязательно кого-то из вас зацепит так, что мало не покажется…

Будто прочитав его мысли, преследователи погасили фонари. И зажигали вновь уже короткими вспышками — опять-таки уходившими правее. Данил усмехнулся в темноте: абсолютно безнадежное предприятие взвалили на себя ребятки. Их не может быть слишком много, трое-четверо самое большее, а при таком раскладе найти ночью беглеца в обширном лесу практически невозможно.

Собака помогла бы, но откуда у них собака…

— Страшно? — спросил он тихонько. Оксану трясло крупной дрожью.

— Не то чтобы, просто холодно… — пожаловалась она.

Действительно, летняя ночь была теплая, но в напяленном на голое тело костюмчике из тонкого бархата все равно знобко… Скинув куртку, Данил натянул ее на девушку, тщательно застегнул. Снова прислушался. Вдали мелькнули белые вспышки. Погоня все больше отдалялась, безнадежно сбившись со следа.

— Я от тебя без ума, — прошептала Оксана. — Как ты все быстро…

— Я тобою тоже очарован, — отмахнулся Данил. — Ну, пошли?

— Куда?

— В Граков, куда ж еще. Не бродить же всю ночь по лесу?

— А что в Гракове делать? — вздохнула она. — Час ночи, никаких автобусов, да и милиции там нет…

Однако послушно двинулась за ним. Двигаясь уже не бегом, а энергичным шагом, Данил прикидывал шансы и варианты. Ночная, уснувшая деревенька — не самое подходящее место для убежища. Народ здесь бесхитростный и непуганый, кто-нибудь быстренько пустит переночевать, если преподнести убедительное вранье. Но какой смысл застревать тут до утра? Ловить попутку на автостраде?

Главная беда: лишь одного из преследователей знаешь в лицо, зато они-то вмиг опознают либо тебя, либо девчонку, у них не может не быть машины, а то и парочки, а если есть бесшумные пушки, просто обязана найтись радиосвязь…

Полсотни километров, отделявших его от столицы, сейчас показались расстоянием от Земли до Луны. Вот так и выглядит современный человек конца двадцатого века, стоит лишить его мощной машины — смиренно култыхает на своих двоих, что твой питекантроп, немногим отличаясь в своих возможностях…

— Ой!

— Что такое?

— У меня «молния» на брюках накрылась…

— Точно, — сказал Данил, на ощупь в этом сам убедившись посредством ладони и, конечно, из-за экстремальности момента не ощутив и тени вожделения. Перетерпишь.

— А ведь фирма, ля Франс…

— Не приспособлена ля Франс для беготни по лесу, — проворчал Данил, помогая ей перебраться через разлапистую коряжину. — В таком костюмчике надлежит лишь на фуршетах мелкими шажками перемещаться. Пренебреги, зрителей нету.

— Пропал костюм… Где я теперь такую «молнию» найду?

— Выберемся, пожалуешься в Европейский союз потребителей, — сказал он без всякого сочувствия. — Помолчи, ночью в лесу звуки далеко разносятся…

Они пробирались по ночному лесу около часа — далеко обошли огромный, ярко освещенный санаторий профсоюзов, размещавшийся на полдороге меж Граковом и бывшим обиталищем писателей. Один раз, решив срезать дорогу, наоборот немного заплутали, угодив в окрестности колхозной конюшни, чуть ли не по колено угваздались в грязи известного происхождения, и пахло теперь от обоих соответственно. Щадя чувства спутницы, Данил не стал уточнять вслух, во что они вляпались, но и сама должна была по запаху догадаться…

Наконец вышли к деревне, так и не встретив привидений беспутной супруги подскарбия Гевелло, ее хахаля и вовсе уж безвинного возницы — хотя, как писала одна из столичных бульварных газеток, кто-то якобы и видел полупрозрачную безголовую троицу, шатавшуюся ночами в окрестностях Гракова, где их безжалостно порешили и зарыли без попа.

Десятой дорогой обошли ярко освещенную площадь перед запертым зданьицем автовокзала — все равно не было ни единого автобуса, а вот их самих засекли бы там легко. Окраинной улочкой пробрались к костелу, таинственно вздымавшемуся в ночной темени. Деревня безмятежно дрыхла. Бдительные собаки побрехивали, но без особого рвения.

— Ты куда? — спросила Оксана. — Идешь, такое впечатление, вполне целеустремленно…

— Знаешь, тут полно мотоциклов, — сказал Данил. — Исконно деревенский транспорт. И бросают их на ночь, не всегда и загоняя во двор…

— А ключи?

— Придумаем что-нибудь…

Днем, болтаясь по деревне, он видел два дома, возле которых стояли мотоциклы. С одним теперь вытянул пустышку, не оказалось его у ворот — то ли хозяин на ночь загнал трехколесного коня во двор, не питая особых иллюзий насчет окружающего человечества, то ли уехал куда-то. Зато второй, старенький зеленый «Урал» с коляской, был на месте. Воровски оглядевшись, Данил присел на корточки и проворно стал проделывать должные манипуляции с зажиганием.

Оксана вдруг ойкнула над головой, и сейчас же сидящего на корточках Данила сгребли за шиворот:

— Ать ты, скаженна душа! Мишка… да нет, пожалуй что…

Словно бы и не обратив никакого внимания, Данил проворно завершил работу.

Мотор чихнул и заработал с безукоризненностью швейной машинки. Только тогда Данил подчинился тянувшему его за шкирку вверх аборигену, легко освободился от захвата, в две секунды сам скрутил хозяина и притиснул лицом к воротам.

Тихо посоветовал:

— Не ори, дядько, а то по шее дам… Тот, ворочаясь, придушенно изумился:

— Я думал, хлопцы… Вы что ж себе, паночек, позволяете? Вроде солидный по годам, и с женщиной…

Свободной рукой наудачу пошарив в бумажнике, Данил развернул дядьку к себе, при свете тусклой лапочки над воротами всмотрелся в простецкую пожилую физиономию. Негромко сообщил:

— Молчать. Оперативные разработки. КГБ.

— Ох, дядько, жартуете [15]… — в сомнении прохрипел хозяин. — Какие оперативные? И в дерьмо где-то вляпались, навозом шибает… Ходите себе со двора, не щупайте машину…

— Тихо, — сказал Данил. — Понимаешь ли, срочно нужно добраться до столицы, автобусы ведь не ходят… Вот, держи. Сто долларов. А это еще сто.

Рассмотрел?

По здешним меркам сумма была царская. Хозяин мотоцикла, судя по ошарашенной роже, оказался окончательно сбит с панталыку — должен был уже сообразить, что не походило это ни на стандартный угон, ни на столь же стандартные пьяные шалости.

— Рассмотрел, говорю?

— Да вроде и они…

— Держи, — Данил сунул обе бумажки в карман рубахи. — Утречком заявишь в милицию, она у вас хорошо работает, найдут твоего зеленого очень быстро, да и отдадут назад. А денежки пойдут тебе за беспокойство. Уяснил? А сейчас постой в сторонке, и, душевно тебя прошу, шума не подымай, а то так двину… — и нажал под горло локтем. — Понял?

— Да понял, лышенько…

— В коляску, — кинул Данил через плечо Оксане. Убедившись, что она выполнила приказ, завозилась, неуклюже устраиваясь в тесной железной «галоше», еще чуть-чуть придушил аборигена, чтобы пару минут был всецело поглощен исключительно попытками отдышаться. Отклеил его от хлипких ворот, усадил на лавочку, ободряюще похлопав по плечу.

Одним прыжком оказался за рулем.

Глава 3 СОФЬЯ ПЕРОВСКАЯ A-LA RHYTENIA

Не зажигая фары, выкрутил ручку, плавно отпуская рычаг сцепления, мотоцикл прыгнул вперед, вильнул, выровнялся и с ровным треском мотора понесся по узенькой улочке. Слева мелькнула серая громада православного храма, мирно соседствовавшего с разместившимся совсем неподалеку костелом, справа шарахнулась дворовая жучка.

Данил миновал кладбище с выщербленными кирпичными столбами ворот.

Покосился на пассажирку — Оксана без лишних объяснений догадалась обеими руками крепко вцепиться в толстый поручень коляски, волосы развевались.

Слегка сбросив газ, Данил напряженно смотрел вперед: немощеная дорога там круто поворачивала влево, чтобы вскоре пересечься с автострадой, по которой можно рвануть прямиком до столицы. Если и устраивать засаду — только здесь, удобнее места не подберешь…

Обошлось. Ни людей, ни машины. Мотоцикл, колыхнувшись, выскочил на безукоризненный асфальт, повернул вправо, теперь только Данил включил фару, прокричал Оксане:

— Держись всеми четырьмя!

И вышел на вторую космическую, благо дорога позволяла. В лицо прямо-таки молотил тугой холодный ветер, кожу вскоре стянуло, превратило в морозную маску, слезы выдавило помимо его желания, но он выкрутил ручку до упора, летел, как во сне, мимо редких перелесков, уже березовых, мимо полей, зеленых пустошей, мимо деревенек. Воздух туго вжикнул — это он разминулся со встречным грузовиком, — на миг вывернул голову назад.

Никого за ними. Мотоцикл был почтенного возраста, но тянул исправно, размеренно рокоча, чуть подпрыгивая на неровностях дороги. Мельком глянув вниз, на едва различимую в темноте белую стрелочку, Данил убедился, что бензина хватит. Лишь бы не подвел движок, лишь бы тросики не лопнули правда, если подведет тросик газа, на такой скорости может и размазать по дороге… ну, положим, машину он удержит, хорошо учили, однако застрянут на полпути, движения почти что никакого, да и в любой попутке будешь видеть ловушку… километров двадцать уже отмахали, и то ладненько…

«Пожалуй что, оторвались», — подумал он, аккуратненько вводя мотоцикл в поворот. Даже если обокраденный дядько и поднимет хай, милиции в этот час и в этой глуши он не отыщет. Да и преследователи вряд ли пересекутся с аборигеном, а если и допустить такой вариант — будет слишком поздно, мотоцикл, хоть и дряхлый, на пустой дороге давно уже выиграл фору…

Это был бешеный полет, стремительное скольжение меж сном и явью, посреди тугого ветра в лицо, холодной тишины. Не стало времени на рассуждения и мысли, он сосредоточился на одном — не сбрасывая скорости, проходить повороты, удерживаться на дороге, не словить колесом выбоинку…

И не сразу даже сообразил, что достиг цели: далеко впереди над огромным городом вставало бледное и высокое электрическое зарево, указывая на близость мегаполиса. Данил сбросил скорость до шестидесяти — и после получаса бешеной гонки в первый миг показалось, что мотоцикл ползет, как черепаха.

— Впечатления? — весело прокричал он.

Оксана зашевелилась, подняла голову:

— Слов нет…

— Штаны не мокрые?

— Нет вроде…

— Терпи, недолго… — проорал он. Вот оно, солидное кирпичное зданьице поста ГАИ на въезде в столицу. Ярко освещенное и пустое, как часто случается по ночам. Все. Слева, в отдалении, видны редкие огни Ратимовки…

Сбросив газ, Данил аккуратненько притер мотоцикл к обочине, не выключая, конечно, мотора, иначе пришлось бы снова возиться с проводами. Спрыгнул. От нагревшегося мотора шибало жаром.

— Ты куда?

— Отлить от переживаний, — сказал он.

И почти бегом направился к огромной, памятной еще с советских времен, затейливой бетонной стеле, возвещавшей, что именно здесь и начинается древний город. Зашел за нее и, убедившись, что Оксана его не видит, ослабил пояс, залез в потайной карман джинсов, пришитый с изнанки, вытащил небольшой пистолет, надежную германскую игрушечку калибра 6, 35, в ближнем бою на короткой дистанции вполне убойную — при условии, что противник не располагает автоматами, а тоже пользуется лишь пистолетами…

Тщательно протер боевое оружие носовым платком, завернул в этот же самый платок, подумал секунду, хозяйственно запихал в образовавшуюся под бетонной плитой фундамента небольшую выемку, каблуком подгреб рыхлой земли. Мало ли что, вдруг еще пригодится, не стоит разбрасываться новенькими стволами…

Вернувшись к мотоциклу, спросил:

— Мысли есть насчет дальнейшего? Надо как-то определяться, по городу без документов на тачку долго кружить опасно…

Она призадумалась:

— До «Клейнода» далековато… А ты знаешь, ближе всего как раз мой дом, можно будет переодеться, куда я такая… И телефон под рукой.

— Ну, а если они там караулят? — спросил Данил, мимолетно потрогав большим пальцем небольшой мобильник в другом потайном кармане, симметричном первому.

— Риск, конечно, есть… Ну, посмотрим издали…

— Издали… — проворчал Данил. — А если они уже в квартире?

…Потянулся центр города — широкие, ярко освещенные улицы, машин, конечно, мало по позднему времени, а прохожих нет совсем, но все равно, странно они смотрятся на ветхом агрегате, грязные и растрепанные, без шлемов, как будто… ч-черт!

Ехавшая навстречу милицейская машина, разминувшись с ними, вдруг развернулась, врубила мигалку и стала приближаться с опасной быстротой.

Сирену они пока что не включали, но, несомненно, заинтересовались…

— Держись, — сказал Данил.

За спиной жестяным басом затарахтел динамик:

— Водитель мотоцикла двенадцать… Выжав газ, Данил развернулся почти на месте, пролетел мимо не успевшей понять его маневр милиции, разминулся с «Волгой», свернул налево, ушел во двор, попетлял по дорожкам, выскочил на соседнюю улицу — и вновь началась лихая гонка, на сей раз по закоулкам-переулочкам, уже вопреки всяким правилам движения, наплевав на светофоры… Проносились дома, перекрестки, вильнув, свернула встречная машина. Данил, как стоячий, обошел ночной троллейбус, свернул во дворы…

Остановив мотоцикл возле подъезда старой пятиэтажки, наклонился, вырвал провод. Мотор моментально заглох.

— Пошли, — сказал он, спрыгивая. — Запомнить наши рожи они вряд ли успели, а вот столь нахальный мотоцикл будут искать долго и старательно…

— Но как же я… — жалобно протянула Оксана, тщетно пытаясь прикрыть его короткой курткой разошедшуюся «молнию» брюк. — Сейчас, такое впечатление, и пуговица отлетит…

— Авось обойдется. — Данил потянул ее в проходной двор. — Ничего, кто тебя сейчас увидит, такую утонченную, такую, я бы сказал, рафинированную…

Оксана поспешала за ним по тихой улочке. Шаги далеко разносились трескучим эхом, навстречу так никто и не попался. Выйдя из-за угла бетонной девятиэтажки, Данил остановился:

— Который твой подъезд?

— Во-он… Подожди, это ж мое окно горит! Там, на третьем, справа…

Данил присмотрелся:

— Там какая-то женщина…

Незнакомка — насколько удалось рассмотреть, лет сорока, с короткими светлыми волосами, растрепанными, подрубленными чуть небрежно, расхаживала взад-вперед перед кухонным окном с незадернутыми занавесками, поднося ко рту сигарету с резкой суетливостью испортившегося кривошипа.

— Вся из себя дерганая… — заключил Данил.

— Тьфу ты! — словно бы с облегчением вздохнула Оксана. — Заявилась, не запылилась…

— Кто это?

Она со сладострастной иронией протянула:

— А это, изволите ли видеть, и есть Катюша Черникова, родная сестричка моего благоверного. С коим плечо к плечу борются с тиранией и сатрапией… Я же тебе рассказывала.

— У нее что, есть ключ?

— Ага, благоверный оставил, уже давно тому. Обожает иногда завалиться в ночь-полночь, чтобы поделиться новостями с фронта. Живет-то через подъезд. С месяц назад, не поверишь, прямо в спальню вперлась, когда мы находились в довольно интересной позиции, заорала с порога: «Олежек, какая радость! Наш последний манифест только что передала „Немецкая волна“! Ты не знал?»

— Тяжело тебе, — посочувствовал Данил.

— Я серьезно…

— Да верю, верю, — сказал Данил. — Есть такие, я сам сталкивался в родном Отечестве… Меня другое интересует. Будь в квартире засада, не гуляла бы дамочка столь свободно… А? Непременно связали бы дуру и сунули куда-нибудь под стол…

— Это точно.

— Пошли, — решился Данил. — Только держись сзади, и, если все же на лестнице начнутся неожиданности, ори во всю глотку насчет пожара — так народ быстрее отреагирует… Ключ дай.

— Он же в сумочке, а сумочка осталась…

— Тьфу ты… — плюнул Данил. — Ладно, позвоним…

Никаких неожиданностей на лестнице не произошло. Когда он позвонил, дверь распахнулась почти сразу же. Политически упертая сестрица человека, которого Данил так и не видел в глаза — чем ничуть не огорчался, — уставилась на него с невыразимым удивлением. Но, усмотрев за его спиной Оксану, отступила, давая пройти, поморщилась:

— Чем это пахнет?

— Навозом, сиречь конским дерьмом, — охотно разъяснил Данил, только здесь, в квартире, рассмотрев, на что они с Оксаной похожи, парочка болотных чертей, да и только.

Там, на улице, он ошибся — сорока ей не было, скорее уж тридцать, но варварское пренебрежение к собственному лицу столь явное, что заставляет печально вздохнуть про себя. Про косметику определенно слышала лишь краем уха, кожа серая, в углах рта устойчивые истерические складки. Если бедняге Франсуа пришлось для пользы дела спать с кем-то вроде этой, следует ему выдать незапланированные премиальные из собственного кармана…

— Интересно, где это ты проводишь время, что вернулась в таком виде? — со всем возможным сарказмом поинтересовалась эта самая Катя, намеренно игнорируя Данила. — Ты хоть видишь, что у тебя штаны расстегнуты?

— Ага, — бросила Оксана. — И трусы забыла довольно далеко отсюда… — Обернулась к Данилу:

— Поставь кофе, пожалуйста, там и коньяк есть, а я быстренько ополоснусь после всего… — и преспокойно направилась в ванную, на ходу сбрасывая испачканный жакет.

— Вы кто такой? — уставилась на Данила Катя. Он с превеликим трудом подавил искушение ответить: «Майор КГБ в отставке» — то-то взвилась бы до потолка. Устало сказал:

— Знакомый…

— Понятно… — протянула она, старательно пытаясь испепелить его сарказмом. — Из… этих?

— Из кого, простите?

— Из «новых рутенов»? Которым на судьбы Родины наплевать?

— Что-то вроде, около того и вообще… — пробормотал Данил, печально разглядывая себя.

Джинсы хоть выбрасывай — но не просить же при Кате запасные штаны Оксаниного муженька? Пожалуй, это уже выйдет перебор…

Сняв трубку, он кратенько поговорил с Волчком, так, что для постороннего уха беседа осталась совершенно непонятной, включил «Тефаль» и в два счета сварганил приличный кофе. Бросив косой взгляд на Катю, мысленно плюнул, без церемоний вошел в ванную с чашкой и рюмкой коньяка. Оксана, блаженствовавшая в исходившей парком прозрачной воде, без смущения приняла чашку, отпила глоток, блаженно зажмурилась:

— Эдем…

— Я связался с моими волкодавчиками, — сказал Данил. — Скоро здесь будет машина, прикинем, что дальше делать. Одно скажу: ты у меня без охраны по этому городу шляться больше не будешь, пока все не кончится…

— Разве я против? — Оксана смотрела на него снизу вверх покорно и беспомощно. — Ты уж меня, пожалуйста, не бросай, я храбрюсь и хорохорюсь, но страшно до жути…

— Не брошу, — пообещал Данил, проведя кончиками пальцев по ее влажному плечу.

— Я сейчас вылезу, коньячку попьем… Болтавшаяся возле двери в ванную, как челнок, Катя громко произнесла в пространство:

— Интересно, вы оба слышали, что на свете существуют правила приличия?

— Вот странно, — сказал Данил, выходя из ванной и прикрывая за собой дверь. — От кого-то я уже слышал эти термины…

— Боже, видел бы вас Олег…

— А меня нельзя бить, — сказал Данил. — Я Сахарова вживую видел и с самим Гайдаром за одним столом сидел. Стол, правда, был персон на полсотни… Так что нельзя меня бить.

— Да причем тут это… — махнула рукой Катя, бросая в рот очередную сигарету. — Причем тут — бить… Просто человек сидит в тюрьме только за то, что хотел видеть Родину свободной, а вы в это время прожигаете жизнь, как… — Она попыталась подыскать наиболее обидное определение, но так и не придумала.

«Нет у меня времени на развлечения, — подумал Данил. — Заказал бы я Лемке фотомонтаж, где мы с Возняком вместе сочиняем манифест супротив Батьки — ты б, дуреха, передо мной навытяжку встала…»

Вышла Оксана, в длинном, до пола, халате, при каждом движении подчеркивавшем тело так, что любая прозрачная ночнушка проигрывала. «Какая девочка, — подумал Данил, ощущая все ту же тоскливую пустоту. — Боже, какая девочка… Влюбился бы при другом раскладе, голову потерял…»

— Что же с тобой придумать? — Оксана задумчиво воззрилась на него. — Давай какие-нибудь Олеговы брюки приспособим…

Катя демонстративно фыркнула.

— Не надо, — отказался Данил, все же ощущая некоторую неловкость. — Сейчас мои парни подъедут, я просил что-нибудь привезти…

— Он не имеет отношения к органам? — громко спросила Катя, указав на Данила так, словно он был пустым местом.

— Ни малейшего, — сказала Оксана. — Он имеет отношение ко мне, и только лишь. Он вообще из России, в наши игры не запутан…

— А политически вы на чьей стороне?

— Ей-богу, не знаю, Катя, — устало сказал Данил. — Я простой коммерсант и в эти тонкости не лезу.

— Ну, вообще-то, с вами не все еще потеряно… — Катя словно бы подобрела, так, опустилась стрелка на парочку делений. — Оксана, я с тобой хочу серьезно поговорить.

— Только, умоляю, без морали…

— Я не об этом. Пусть Олег разбирается, если только захочет лезть в эту грязь… Оксана, я у тебя вижу одно-единственное ценное качество…

— Интересно, какое? — медоточивым голоском поинтересовалась та.

— С органами ты никак не связана…

— Бог миловал.

— Вот и хорошо. Я просто не знаю сейчас, куда идти… В общем, я тебе оставлю свой архив, — показала она на объемистую хозяйственную сумку. — Там ничего компрометирующего, но для истории сохранить необходимо… Когда-то же будут писать историю борьбы… Даю честное слово, ничего компрометирующего…

— Мы люди недоверчивые, — сказал Данил.

Присел на корточки, расстегнул сумку, покопался: груды вырезок из газет, на русском, на рутенском, на парочке иностранных, ксерокопии каких-то бумаг, фотографии, рукописи, разномастные книжонки… Действительно, хлам.

— Извините, — сказал он, выпрямляясь. — Я человек аполитичный, как уже говорилось, но не хочу, чтобы Оксанку во что-нибудь этакое ненароком впутали…

— Вы это называете «впутали»?

— Ох, не надо дискуссий, — поморщился Данил. — У вас своя жизнь, у нее своя…

— Но ты можешь это сохранить? Оксана?

— Да сохраню, сохраню, — досадливо заверила Оксана. — Что это ты вдруг решила расстаться с бесценными сокровищами?

— Просто я не знаю, что со мной будет послезавтра, — заявила Катя тоном ребенка, которому велели хранить секрет, но его так и распирает от желания поделиться со всем белым светом.

Видимо, то же сравнение пришло в голову и Оксане, она, переглянувшись с Данилом, безразличным тоном подначила:

— Катюша, какие ты глупости говоришь…

— Это не глупости.

— Ой, снова пошли роковые тайны, черные маски… Кать, тебе не надоело мистифицировать парочку уставших, вымотанных любовников?

— Я тебя не мистифицирую… — она вот-вот готова была дозреть. И, наконец, решилась:

— Послезавтра, на празднике, будет наша демонстрация…

— Тоже мне секрет, — фыркнула Оксана. — Весь город знает…

— Подожди, — заявила Катя, задрав голову с видом некоего гордого превосходства. — Сейчас объясню…

Она взяла с полочки под зеркалом свою сумочку… Молниеносно выбросив руку, Данил без труда отобрал у нее тяжелый револьвер с коротким стволом.

Привычно осмотрел, отвел большим пальцем рубчатый язычок стопора и выщелкнул барабан.

Ерунда. Газовый «Агент», заряженный холостыми патронами.

— Отдайте, вы!

— Пожалуйста, — Данил без колебаний протянул ей игрушку рукоятью вперед. — Только не вздумайте бабахать в квартире, соседи вмиг проснутся, сгоряча милицию позовут…

— Дорогой пан коммерсант, я еще не сошла с ума, — торжественно заверила Катя, пряча револьвер в сумочку. — Так вот, Оксана, мне достали пропуск на площадь. Там будет много иностранных журналистов, на сей раз им замолчать ничего не удастся…

— Ах, вот оно что… — догадался Данил. — А смысл? Ну, бабахнете в двух шагах от Батьки…

— Держите вашу иронию при себе, — отрезала Катя. — Я прекрасно понимаю, что вам этого не понять… Но внимание свободной прессы к этому событию как раз и сделает все не напрасным. Мы еще раз напомним о политзаключенных…

Она выпрямилась, глаза горели нездоровым воодушевлением. «Ах ты, Раймонда Дьен доморощенная, — ласково подумал Данил. — Так и видятся тебе уже заголовочки европейских газет… Вот только ты и знать не знаешь, сколько мадемуазель Раймонда в свое время получила денежек от нашего КГБ за свой, в общем, абсолютно безопасный прыжок на рельсы… Да и растолкуй тебе, все равно не поверишь. Ну, в конце концов, Софа Перовская и Маруся Спиридонова, как и ты, старались исключительно идеи ради… что их для меня от этого не делает более привлекательными. Лучше уж Раймонда, с той, по крайней мере, все ясно: получила денежки — и честно их отработала, не пудря себе мозги идеологией…»

— Могу вас заверить: если вы решите меня выдать, это ничего не изменит…

— Да бросьте, — сказал Данил. — Только мы с Оксанкой и мечтали вас выдать… Никогда не мешал взрослым людям делать то, что им хочется.

Удачи…

Она произнесла на полтона ниже:

— Может, вы и в самом деле человек не окончательно пропащий…

— Да мне и самому так кажется, — сказал Данил. — Иногда.

Пламенная революционерка снизошла до того, что посмотрела на него почти что благосклонно. Произнесла все с тем же оттенком жертвенной гордости:

— Я на тебя полагаюсь, Оксана… И на вас. Сбереги архив, если что… До свиданья.

Повернулась и вышла, бережно придерживая висящую на плече сумочку.

Встретив взгляд Оксаны, Данил покривил губы:

— Что тут скажешь и что тут сделаешь…

— Ведь посадят дуру. Как пить дать. Даже не нужно особенно изощряться с беззакониями, есть конкретные статьи…

— Ну, давай настучим, — сказал Данил. — Поищем в справочнике номер дежурного, позвоним… Только если ее послезавтра и остановят, через неделю выкинет что-нибудь почище.

— Это верно. В конце концов, каждый человек сам за себя отвечает…Оксана подошла почти вплотную, но, сморщив нос, непроизвольно отпрянула, виновато улыбнулась. — Вид у тебя… Помоешься?

— Я ж говорю, сейчас привезут мне сменные портки… и поедем мы с тобой в одно тихое местечко. Хочешь ты или нет, а я тебя похищаю.

— Хочу, — сказала Оксана, не раздумывая. — Приключения вроде сегодняшнего не для меня…

— Предпочитаешь приключения интеллекта? — усмехнулся Данил. — Ты, часом, не читала Вилта?

— Нет. Но приключения интеллекта и в самом деле предпочтительнее таких вот эскапад… Послушай, а в твоем тихом местечке найдется уголок, где нас оставят в покое? — Она словно бы невзначай переменила позу, халат облегал фигуру, словно поток прозрачного водопада, все, что скупо представало взору между чуть распахнувшимися полами, волновало сильнее, чем если бы было неприкрытым вообще. — Что смотришь?

— Очаровательна, чертовка, — сказал Данил.

— Я такая…

…Посадив Оксану в машину, он отошел с Лемке в глубь двора уже ополоснувшийся, переодетый, собранный.

— Контейнер пришел, — сказал Лемке. — И ребятки прилетели. С этим все в порядке, и то хлеб… Так вот, она прилетает завтра в десять тридцать. Когда наш с ней говорил, то в конце сказал: «Встречать вас будет тот же парень, что и в прошлый раз». Значит, нашего человечка под видом встречающего никак не послать. Придется брать, нет другого выхода.

— Можно подумать, я предлагал другой вариант… — буркнул Данил. — Все я понимаю, Капитан. Когда начинаешь действовать, отменить уже ничего нельзя… но и наш ничего отменить не может. Волчок мне только что сообщил, что они до сих пор не забрали Сердюка от Багловского, так он там и лежит… А это замечательно, Капитан. Наш осторожничает, боится сделать лишнее движение.

Что свидетельствует еще и о предельно суженном круге посвященных. Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа… Не вздыхай, я все прекрасно понимаю: если это ловушка, не просто сгорят ребята, а проигрыш наш стучится в двери… Но я, знаешь ли, в себе уверен. Будем брать Адочку.

Будем брать нашего. У нас, по большому счету, сутки с маленьким хвостиком.

Всего-то.

— Целых-то, — поправил Лемке, азартно поблескивая глазами в полумраке.

— Ну да, все относительно… Короче, с утра выдвигай группы на исходные.

Кончились умствования, началась война. Мне бы, как главнокомандующему, изречь что-нибудь историческое, но к чему эти пошлости? Коли расклад простой — началось…

Глава 4 ПАЛАЧ НЕ ЗНАЕТ РОЗДЫХА…

— Мы есть и будем щитом России на западном направлении, — чеканил с экрана Батька. — Это не пожелание одного президента, это воля рутенского народа, и я не имею права торговать его чувствами…

Данил не находил себе места, хотя внешне это и никак не выражалось.

Связью он пользоваться запретил, знал лишь, что московский самолет приземлился в расчетный срок, — что в две минуты удалось выяснить совершенно легально, позвонив в справочную аэропорта.

Дальше начиналась неизвестность. Лично он — как и все, кто пребывал на «двойной» квартире, — в любом случае успели бы уйти, на улице с обеих сторон дома заняли посты опытные ребята. Но если Лемке завалится, это будет означать, что завалится все. Что его-таки ухитрились переиграть на каком-то из этапов. Что он где-то потянул пустышку, свернул на ложную тропку, проложенную специально для него, упиравшуюся в великолепно замаскированную волчью яму. И — кранты всему. В Лукашевича будут стрелять совершенно из другой точки, «фейерверк» рванет совершенно не там, если вообще существует, все, все, все летит к черту…

Вот в такие минуты и седеют, без дураков. Он встрепенулся, взял со стола дистанционку и увеличил громкость телевизора.

— Экономика — дело хитрое, — отвечал Батька на очередной вопрос. — И напоминает чем-то ювелирное дело. Бриллианты люди научились подделывать испокон веков, не сразу и определишь, где фальшивка. Иногда подсунут вроде бы и драгоценность, красивую, блестящую, а присмотришься — не драгоценность это, сплошная подделка. А потому мы с иными драгоценностями еще разберемся…

Мания преследования или тревожный звоночек? Данил не знал. Но если вспомнить, что «Клейнод» по-рутенски как раз и означает «драгоценность», можно усмотреть за только что прозвучавшим весьма небезобидный каламбур.

Направленный конкретному адресату. Прав оказался старый аппаратчик, и пошел вброс? Подсунула какая-то невыявленная сука на стол Батьке ювелирно сработанный компромат…

В случае выигрыша над всем этим можно будет посмеяться. А при проигрыше… За все время операции Данил еще не переступал таких пределов наглости, как сегодня: машина, закамуфлированная под милицейскую до полной неотличимости, форма, мастерски подделанный спецталон. И все бы ничего, в тихих уголках и не такое хамство проскакивало, но из-за завтрашнего праздника заработали меры чрезвычайной охраны, и можно сгореть…

Он удержался, не вскочил с кресла, когда в замке негромко повернулся ключ — уверен был в своих часовых на улице. И тут же отпустило напряжение: Лемке, в безукоризненной форме милицейского спецназа с полковничьими погонами, бесцеремонно толкнул чуть обмякшую гостью через всю комнату, навстречу Данилу, рассчитывая, что тот подхватит. Данил подхватил, конечно, усадил в свое кресло. Дама заворочалась, кашляя.

— Ты что с ней сделал? — равнодушно поинтересовался Данил.

— Пустяки, — сказал Лемке. — Она в подъезде начала что-то соображать, задергалась, не ждать же, когда начнет вопить? Наша квартирка как-никак у соседей пользуется хорошей репутацией. Ну, провел примитивные «три четверти круга», сейчас очухается…

Сунув руки в карманы, Данил остановился над свежепохищенной дамочкой, оценивающе оглядел с ног до головы. Описаниям полностью соответствует: ухоженная, холеная кошка, прямо-таки со странички «Космополитана»…

— Я поехал за клиентом? — спросил Лемке.

— Давай в темпе, — кивнул Данил.

И принялся копаться в кожаном портфельчике полулежащей в кресле Ады. Не нашел там ничего уличающего впрямую хотя набросанная ручкой схемочка, конечно, интересная…

Франсуа, присев на краешек дивана, наблюдал за ним с непонятным выражением лица, напевая сквозь зубы что-то Данилу совершенно незнакомое:

Eres Linda у hechicra, Como el candor de una rosa, Como el candor de una rosa…

— Ты ж у нас эстет… — сказал он, оборвав песенку. — Дай ее мне, а? Ведь не сможешь…

— Погоди, — сказал Данил. — Эстеты — они разные бывают… — Услышав за спиной шевеление, обернулся. — Как себя чувствуете, госпожа Кавалерова? Извините за грубость исполнителей, но такова уж се ля ви…

Ада таращилась на него скорее негодующе, без особенного испуга. Франсуа легко спрыгнул со стола, остановился у нее за спиной и ласково сообщил:

— Попробуешь орать — глаза выдавлю…

— Что все это значит? — взорвалась она. — Как…

Данил кивнул, и Франсуа, с большой сноровкой стиснув ей щеки широкими ладонями, заставил заткнуться.

— Как мы смеем, какие мы мерзавцы, как скоро нас всех настигнет возмездие рассерженных больших людей… — скучным голосом протянул Данил, подошел к ней почти вплотную. — Я вас умоляю, Ада, давайте без штампов. Некогда нам баловаться штампами, госпожа Кавалерова, времени мало, а намерения у нас, особо подчеркиваю, самые что ни на есть серьезные…

— Вы меня с кем-то путаете…

— Если верить документам, так оно и обстоит, — сказал Данил, похлопывая себя по ладони левой руки ее паспортом. — Если верить конкретному документу, вы и не Кавалерова вовсе, вы и в самом деле Ада Сергеевна, но — Зайченко.

Интересно, как это совместить с тем, что многие охотно опознают в вас именно Кавалерову, хозяйку фирмы «Мистраль»?

— Я вышла замуж, и…

— Ага, — сказал Данил. — Насколько понимаю, за гражданина Зайченко? А почему ж в паспорте нет штампа о браке? Его ведь на имечко мужа меняют только по предъявлении брачного свидетельства…

— В конце концов, это совершенно не ваше дело, — сказала она с видом гордым и непреклонным. — Представления не имею, кто вы такие, но требую, чтобы вы немедленно…

— Отпустили? Бог ты мой, какие пошлости… Полагаете, кто-то будет убивать время и нарушать законы, переодевая ребяток в милицейскую форму, откровенно похищая человека, за что здесь, как и везде, полагается приличный срок… нет, даже двух похищая, я вашего шофера не сосчитал… а потом преспокойно отпустит, едва дамочка надменно топнет ножкой? Поскольку я точно знаю, Ада, что вы не идиотка, выходит, вы нас за дураков держите? Давайте сразу обозначим декорации. Мы не правоохренительные органы и даже не народная дружина. Мы вообще не отсюда. Ваши друзья хотели засунуть наши хвосты в мясорубку, но мы, как легко догадаться, хотим, чтобы вышло наоборот. А потому советую как следует подумать над своим положением. Эту фразочку давно затрепали авторы и хороших, и бездарных боевиков, но что поделать, если она очень точно отражает порой положение дел? И не стоит уповать на нашу цивилизованность и вашу половую принадлежность. Мы — люди совершенно нецивилизованные. — Данил протянул руку и похлопал ее по щеке (она брезгливо отстранилась). — Мне, например, случалось видеть, как такие вот прелестные головки валялись на дороге совершенно отдельно от туловища, а мой друг, что стоит у вас за спиной, видывал сцены и почище… Пальчики мы вам ломать не будем, есть более эффективные, но еще более болезненные процедуры.

Короче говоря, не грозите отмщением — оно все равно опоздает — и не бейте на жалость. Когда баба лезет в мужские игры, жалости не бывает…

Она боялась, ясно как божий день, но все же, Данил понимал, всей серьезности не осознавала. Чересчур уж холеная и благополучная молодая дамочка, трудно перестроиться и понять, что оказалась у параши…

— Я требую…

— Ну, хватит, — поморщился Данил. — Адвоката? Совершенно идиотское требование, уж простите. Смех… Звонка телефонного требуете? Уж не майору ли Пацею, с коим вчера так мило беседовали по телефону из Москвы? Вам пленочку прокрутить или так поверите?

— Вы и не представляете, во что ввязываетесь…

— Это я-то? — без всякого наигрыша удивился Данил. — Ада, вы еще запущеннее, чем мне казалось… Это вы не представляете, что может случиться с вашими наманикюренными ноготками уже через четверть часика…

— Что вам от меня нужно?

— А знаете, это уже напоминает деловой разговор, — сказал Данил. — Похвально… Вот бумажка номер один. Согласно данной квитанции, выданной заведением «Колесо Фортуны», вы поставили сорок две тысячи зеленых на то, что Лукашевич перестанет быть президентом уже в этом году. Бумажка номер два, аналогичного содержания. Варшавский филиал «Роббинс и Фаулер». Двадцать шесть тысяч долларов. В Европе ставки принимают с большей осторожностью, там соотношение не столь задрано, всего-то семь к одному — но все равно нехило… Всего — шестьдесят восемь тысяч. Я ничего не утверждаю прямо, но чутье мне подсказывает: где-то есть и третий квиток, на тридцать две тысячи, потраченных на столь же азартное и полностью аналогичное предприятие. Чую, есть третий квиток. Очень уж подозрительно согласуется с теми ста тысячами баксов, которые вы получили под льготный процент благодаря содействию одного вундеркинда-реформатора… Простите, Ада, но это — дрянная мелочность. Не удержались, решили хапнуть куш…

— Вы полагаете, в этом есть что-то криминальное?

— Как сказать… Будь у вас миллиончик баксов, все можно было бы и списать на азарт. Но когда человек влезает в долги, чтобы сделать ставки на конкретный результат, с точки зрения многих весьма даже проблематичный, то люди подозрительные, вроде нас, начинают думать: а не знает ли наш игрок что-то такое, что ему позволяет без страха ухать денежки? По аналогии со скачками — не шепнул ли ему пару слов жокей? Не подкупил ли он жокея? Не знает ли он точно, что несомненному фавориту сыпанули в овес какой-то гадости и фаворит сдохнет, не доскакав до первого барьера? Ну что ж, вы не первая и не последняя, кто попытался извлечь из ситуации маленькую выгоду для себя…

Ада, пока он говорил, слушала внимательно, с легонькой иронией в улыбке.

Закинула ногу на ногу, прищурила хорошо подведенные глаза:

— Я по-прежнему не вижу никакого криминала…

— Но поймите наконец, что мы не в суде, — сказал Данил. — Тут никого не заботит соответствие ваших поступков статьям Уголовного кодекса. Задача у нас другая. Вы нам сдадите эту кодлу. Пацея, вашего вундеркинда, прочих, вы перед моим магнитофоном вывернетесь до донышка. Тогда, очень возможно, останетесь живы. И с нетронутыми ноготками. Неужели вы совершенно не брали в расчет, что противная сторона что-то узнает и примет свои меры?

— Можно вам задать серьезный вопрос?

— Ну разумеется, — сказал Данил.

— Сколько вы стоите? Вы и… этот? — она большим пальцем показала себе за спину на Франсуа.

— Мимо мишени… — сказал Данил, ничуть не рассердившись. — Бывают ситуации, когда никакие деньги не смогут ничего компенсировать. Я не просто платный исполнитель — ваши дружки собрались развалить и мое предприятие. Тут никаких денег не хватит. А этот элегантный господин, на коего вы показали столь пренебрежительно, не перекупается по одной-единственной простой причине: не перекупаясь, он сохранит репутацию незапятнанной и благодаря этому заработает столько, что опять-таки бесполезны любые контрпредложения… Мы не продаемся как раз оттого, что — циники.

— И все же?

— Давайте оставим это. У вас в «дипломате» обнаружился крайне интересный листок. В самолете, должно быть, набрасывали? Кружочки с буквами, стрелочки… Буквы очень напоминают сокращенные до аббревиатуры названия иных столичных газет, план информационного обеспечения акции?

Пацею должны были показать?

— Я и не говорила, что знаю какого-то Пацея…

— Скажете, — заверил Данил. — Вы поверьте, мы люди без всяких предрассудков, я уже говорил. Палач не знает роздыха, и все же, черт возьми, — работа-то на воздухе, работа-то с людьми… Что вы морщитесь? Не нравится такая поэзия? Привыкли к чему-то более элегическому? Есенина вам почитать? Извольте. Пей со мною, паршивая сука… Не морщите носик, это тоже Есенин. Хотя я ни за что не стал бы пить с прошмандовками вроде вас…

— Слушайте, вы!

— Возможно, я и был бы с вами более галантен.

Очень может быть. Но здесь убивают людей, вы понимаете? Людей убивают. В том числе и совершенно непричастных, виновных только в том, что в их смерти кто-то увидел неплохую декорацию…

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она высокомерно. — Я в жизни и пальцем никого не тронула. И мои знакомые тоже.

А ведь я ее ненавижу, подумал Данил. За прошлое, пусть она к нему и непричастна. Нет ни капли ненависти к тем вождям, которых охранял когда-то, зато скулы сводит при воспоминаниях о той своре дочки, племянники, дядья, холеные бляди, прихлебатели, мужья внучек-страшилок, трахавшие их исключительно в темноте, стиснув зубы… И это вовсе не злоба безропотного лакея, тут нечто серьезнее: свора сама по себе была скопищем пустышек, ничтожеств, процветавших исключительно за счет близости к охраняемому телу.

Вожди, как к ним ни относись, все-таки были личностями, по крайней мере, пока не одряхлели до маразма…

Так что очаровательная Ада — всего лишь скверное, дешевое, в мягком переплете переиздание. Из той же своры.

— Удивляюсь я твоему ангельскому терпению, — подал голос Франсуа. — Я бы не смог с этой блядью столько времени вести светские беседы, да еще улыбаться почти мило.

— Ларчик просто открывается, — усмехнулся Данил. — У нас немало времени, можем себе позволить многословие… Впрочем, времени не так уж и много…

Ада, мне интересно, вы хоть понимаете, что своей алчностью мно-огое запороли? Если бы не ваши ставочки против Батьки, на вас могли и не выйти вообще, остальных так и так взяли бы за хобот, но вы могли проскользнуть сквозь невод, оставшись совершенно мне неизвестной…

— Послушайте, — досадливо поморщилась Ада. — Не пора ли кончать этот балаган? Я совершенно не представляю, чего вы от меня требуете. Я хочу встать и уйти отсюда. Я понимаю, вы мне не дадите подбежать к окну, разбить стекло, заорать на всю улицу… А вы-то понимаете, что вам оторвут головы?

— Антураж виноват, — снова вмешался Франсуа. — Я тебе говорил, такие декорации ей внушают ложное спокойствие. Обычная городская квартира, за окном солнышко светит, машины ездят… Ее надо сунуть в какой-нибудь подвал и для начала дать пару раз по гладкой мордашке. Можно, я с ней поработаю?

Сыграем в Билла и Монику, красотка, а если начнешь кусаться, кости поломаю, они у тебя тоненькие…

Ада, сбросив его руку, вскочила:

— Вы, пидора, понимаете или нет… Данил с превеликим удовольствием залепил бы оглушительную, смачную пощечину — так, чтобы рухнула в кресло.

Замахнулся — и с трудом удержал руку, сообразив, что ему хочется бить эту сучку. Не ради информации, не истины для, попросту бить и бить, пока с холеной мордашки не пропадет всякая спесь…

Он перевел дух, громко позвал:

— Митрадора Степановна!

Вошла Митрадора, в тренировочном костюме, без всяких, конечно же, регалий. Воззрилась на Данила с равнодушной готовностью обученной овчарки.

— Вот такое дело, Митрадора Степановна… — протянул он, сам чуточку испугавшись полыхнувшей в нем вспышки злостной радости, чуть ли не садистского удовольствия. — Эта дама никак не хочет быть со мной откровенной, а мне меж тем жизненно необходимо, чтобы она спрятала подальше гонор и ответила на все вопросы… Не проведете ли воспитательную беседу? Я вас не ограничиваю ни временем, ни прочим… Только чтобы соседи, боже упаси, не подумали ничего такого…

— Слушаюсь, — невозмутимо сказала Митрадора, подошла к сидящей, взяла двумя пальцами лацкан серого пиджачка в стиле «унисекс» со сверкавшей на нем затейливой брошью, россыпью немаленьких бриллиантиков. — Упаковку беречь?

— Желательно, — кивнул Данил.

— Понятно… Франсуа Петрович, не одолжите ли ремешок? — она требовательно выкинула руку так, что Франсуа, не медля, расстегнул тяжелую пряжку. — Благодарю вас, голубчик…

Ада, наконец, начала всерьез беспокоиться, но до полной кондиции не дошла. Вскочила из кресла, вскрикнула с истерической ноткой в голосе:

— Уберите эту старую…

Данил едва успел проследить движение руки своей верной сподвижницы.

Короткий безжалостный тычок в солнечное. Ада вмиг захлебнулась собственным дыханием, обмякла Митрадора ловко притиснула ее к стене, сжав двумя пальцами горло под подбородком, свободной рукой проворно расстегнула пуговицы сверху донизу, в секунду справилась с застежкой черного кружевного лифчика, погладила по груди с грубой, расчетливой медлительностью:

— Если начальство приказывает, нужно быть откровенной, дукат мой фирменный…

— Не увлекайтесь, — бросил Данил через плечо, направляясь к двери. — Дело прежде всего.

— Так точно, — промурлыкала Митрадора, не оборачиваясь, сделала что-то, отчего Ада тихонько вскрикнула. — Делу время, но и потехе час…

Если Данил и презирал себя, то лишь самую чуточку, для порядка. Вот жалости не было ни капли — перед глазами стояло лицо другой, получившей заточку в сердце… Он курил сигарету за сигаретой, отвернувшись к окну. В комнате за неплотно прикрытой дверью раздался треск нескольких пощечин, звонкий, с оттяжкой, удар ремнем, вспыхнула и угасла короткая возня. Ада застонала, после нового удара затихла, скрипнула постель, возня стала безостановочной. Поплотнее прикрыв дверь, Данил отошел подальше, к окну, повторяя про себя бессмертное изречение Вилли Старка: ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать… Прости меня, господи, но такая уж мне выпала доля: постоянно делать выбор меж большим злом и меньшим, спасая меньшим то, что мы осмеливаемся считать добром…

Он не смотрел на часы. Нетерпеливо обернулся, когда дверь открылась.

Раскрасневшаяся Митрадора, в общем, так и не выбившаяся из образа заслуженной учительницы, надела очки в тонкой золотой оправе, усмехнулась:

— Данила Петрович, завернуть вам товар или так возьмете?

Удавил бы старую стерву, но кто за нее будет работать? Войдя, Данил прикрыл за собой дверь, достал диктофон, присмотрелся. Голая растрепанная женщина, сжавшаяся в комочек на ковре возле постели, уже ничем не напоминала холеную и уверенную в себе особу, без всяких комплексов решившую сделать свой маленький бизнес на государственном перевороте. «Не все из прошлого надо отбрасывать», — вспомнил он привязавшуюся когда-то фразу, но так и не доискался, откуда она взялась. Не все из прошлого надо отбрасывать… пока имеешь дело с этими.

Проверки ради поманил рукой, громко расстегнул «молнию» на джинсах снизу доверху:

— Иди сюда, тварюшка.

Ада подползла на коленках, задрав заплаканное личико, каждую секунду ожидая удара. Следы от ремня, покрасневшие укусы — ничего, спишется…

— Отставить, — сказал Данил застегиваясь. — Прикройся, мочалка, — швырнул ей простыню, сел на краешек постели и нажал кнопку диктофона. — Так вот, первым делом вдумчиво осветишь контакты…

Глава 5 БЕДНЫЙ ПАПА, БЕДНЫЙ ПАПА, ТЫ НЕ ВЫЛЕЗЕШЬ ИЗ ШКАПА…

После первого удара он не разозлился и не встревожился — просто удивился.

Времени на раздумья не было: пожилая седовласая тетка, увиденная им впервые в жизни, молниеносно развивала успех. Звеня медалями, принялась лупить его по голове раскрытой сумочкой, крича:

— Что ж это делается, люди? В карман залез при всем честном народе… Вот он, кошелек! Успела выхватить!

Пацей недоуменно отстранялся, пытаясь одной рукой отодвинуть нападавшую подальше. Что вызвало лишь новый вопль:

— Помогите, люди! Мало того, что кошелек вытащил, он еще и старуху бьет!

Людей возле магазина было не так уж много — человек пять. И все, конечно же, смотрели, как пожилая женщина в очках, очень похожая на учительницу, с орденом Красной Звезды и десятком медалей на груди, лупит сумочкой неприметного мужчину, одетого не богато и не бедно. Облик мужчины, в общем, не вызывал ни симпатии, ни антипатии, зато облик женщины заставлял тут же проникнуться к ней доверием… Молодой мужчина, уже было собравшийся сесть в старенький «Москвич», резко развернулся и направился к месту действия, многозначительно покачивая головой, а за ним рванулась еще парочка доброхотов.

— Послушайте… — заикнулся было Пацей. Его заглушил крик пожилой орденоносицы:

— До пенсии еще две недели, люди! Чуть без гроша не оставил, мерзавец!

— А ты погоди, погоди… — сказал молодой мужчина, ухватив Пацея за рукав. — Ты не торопись, разберемся…

— Товарищ…

— Так, граждане, разомкнемся, — послышался профессионально уверенный, хорошо поставленный командный голос усатого подполковника, судя по форме из «Ястреба», моментально пробившегося сквозь растущую толпу в сопровождении статного лейтенанта того же подразделения. — Доложим, что происходит… Кто у кого кошелек вытащил?

— А вот этот, вот этот! Я сама видела! — заорала старушонка с кислым лицом трамвайной склочницы. — Я сама видела!

Пожалуй что, она верила, что и в самом деле видела. Успела поверить. Еще не понимая, что принужден плыть по течению, Пацей отстранил махавшую сумочкой орденоносицу, коснулся локтя «ястребовца»:

— Подполковник, здесь какое-то недоразумение, отойдем…

— Отчего ж не отойти, — согласился бравый. — Михась, ты пока потерпевшую опроси, свидетелей, соответственно… Вы, гражданин, не так быстро поспешайте, не успеваю за вами… а вы, гражданочка, погодите, никуда он не денется… Значит, пенсионерок обижаем? Последние деньги крадем?

— Послушайте!

— Слушаю, — невозмутимо сказал подполковник.

Пацей оглянулся и, убедившись, что остальные находятся на приличном расстоянии, авторитетным голосом начал:

— Сейчас я покажу удостоверение… Кто-то схватил его сзади профессиональным приемом. Пацей рассмотрел, что зажавшая ему горло рука — в форменном рукаве, и тут же дернулся от боли. Что-то вонзилось в бок прямо сквозь пиджак, и от того места по телу пошел парализующий холодок…

Вполне возможно, он успел что-то понять. Поздно. Пока двое подчиненных бравого подполковника волокли его к машине, носившей все отличительные признаки милицейской, усатый служака бодро распоряжался:

— Расходитесь, граждане, расходитесь, нету тут никакого цирка с верблюдами и клоунами! Все, хорошие мои! Взяли голубчика, давно искали… А вы, бабушка, как потерпевшая, пожалуйте до машины, мы без ваших показаний, как без рук… Все, граждане, повязали карманничка, и уж, будьте благонадежны, никто его не отпустит, пока свое не отсидит…

…Обходиться с этим клиентом стоило гораздо осторожнее, нежели с Адой, и Пацей был давно уже пристегнут наручниками: за кисть правой руки — к батарее, за щиколотку левой — к ножке неподъемного стола, оставшегося от прежних хозяев.

— Опасаетесь? — Пацей старался улыбнуться.

— Стараюсь исключить всякие случайности, — серьезно ответил Данил, придвинул ногой стул и сел напротив. — Сейчас мне никак нельзя нарваться на случайность, пусть уж лучше буду выглядеть смешно…

— Ну, а на неслучайность нарваться не боитесь? — поинтересовался Пацей. — Вы примерно представляете, сколько статей Уголовного кодекса нарушили?

— Бог ты мой, почему «примерно»? — пожал плечами Данил. — Хорошо представляю, не примерно, а точно. Наизусть могу перечислить. Знаете, чем меня порой привлекают польские термины? Очень уж удачны. На российской мове кодекс — «уголовный», а вот по-польски «карны». По-моему, это звучит гораздо внушительнее: карный…

Кодекс карны, карающий…

— Я повторяю, вы понимаете, во что ввязались?

— Ну, не надо, — поморщился Данил. — Давайте сойдемся на простой истине: вы знаете, что я знаю, и я знаю, что вы знаете… Так что не будем оба валять ванечку, мы ж профессионалы… Положение у вас хуже пресловутого губернаторского. Вы, кстати, не знаете, что это за бедолага губернатор ухитрился таким вот манером угодить в пословицу и в чем там было дело? Жаль, я тоже не знаю. Но положение у вас хреновое. Бедный папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкапа, ты повешен нашей мамой между платьем и пижамой… Это не детская дразнилка, это, как ни удивительно, название модернистской пьесы…

Интересно, вы все-таки Пацей или все же Бажан?

— Это вопрос?

— Да нет, пожалуй что. Мысли вслух. Ваша девичья фамилия меня не интересует, времени нет… Дать минералочки? Я не казенную доброту проявляю, откуда у меня к вам доброта, просто у вас не могло в глотке не пересохнуть после укола, а мне нужно, чтобы вы без запинок болтали… Дать? Ладно, вижу, чересчур горды, чтобы просить, но я-то не гордый… — Данил поднес к его губам стакан. — Оп, оп, хорошо пошла… еще? Как хотите, могу налить еще, пытку жаждой устраивать не буду… Итак. Не будет у нас с вами никаких преамбул, потому что мы ребята из одного ящика, меня даже не интересуют многие мелкие детали — каким именно образом вам удалось справиться с моими людьми, кто конкретно ставил те или иные акции, кто подсовывал президенту компромат на нашу честную фирму… Это сейчас неважно. Я четко и внятно очерчу круг вопросов, которые меня интересуют немедленно: второстепенные детали завтрашнего танца. Я уже догадался, что в Лукашевича должен стрелять снайпер. Знаю, откуда он будет стрелять. Знаю, для чего нужен был гексотан.

Знаю, на кого вы работаете. Но, откровенно вам признаюсь, мне пока что неизвестен круг фигурантов завтрашней игры. Обязательно будут какие-то перемещения силовиков, какие-то действия подразделений… Ну, вы лучше меня знаете. Вот эту информацию вы и должны мне слить немедленно.

— Вы уверены, что она у меня есть?

— Уверен, — сказал Данил. — Вы — моторчик. Кто-то — аккумулятор, сиречь финансирующий предприятие, кто-то — простой манипулятор, а вот вы моторчик. Пружина часового механизма. И никакой ошибки быть не может, я о вас знаю достаточно.

— Вопрос можно?

— Прошу.

— Сердюк не у вас?

— Ага-а… — осклабился Данил. — Вы уже начали молниеносно анализировать ситуацию, прогоняете в уме варианты… Что ж, я и не держал вас за растяпу… Должен вас разочаровать — Сердюк мне ничего не выдал, я до многого добрался исключительно своим скудным умишком. Вообще, ваш Сердюк сейчас мирно разлагается — я в прямом смысле — на квартире у Багловского. Вы не решились кого-то туда послать, и это объяснимо: конспирацию нужно было соблюдать, а по-настоящему доверенных людей у вас мало… Да и день приближается… Вы будете говорить?

Пацей поудобнее устроился на полу, насколько удалось, долго разглядывал Данила с непонятным выражением лица, потом хмыкнул:

— Значит, вы тоже идете ва-банк?

— Время подпирает, — сказал Данил.

— А вы не боитесь, что меня будут искать?

— Ваше легальное начальство или левые боссы?

— Все равно.

— Не боюсь, — сказал Данил. — Я сам — старый гэбэшный кадр, я пришел в контору, когда вы листали под партой книжки про шпионов… И я насквозь пронизан логикой структуры. Мне очень легко поставить себя на ваше место — в том числе и прикинуть, как провел бы завтрашний день я сам на вашем месте…

В чем-то я могу ошибаться, но главное вряд ли упускаю, для легальных шефов вы уже подыскали какой-то ход, позволяющий вам завтра выйти из поля зрения начальства… а для левых… Думаю, все то же самое. Вам нет необходимости завтра что-то утрясать, все уже поставлено и должно работать без вашего участия… а вот вы, как профессионал, просто обязаны отводить некий процент на неудачу, на провал. И потому подыскали местечко, где будете отсиживаться.

В конце концов, любой профи на вашем месте должен еще допускать и то, что именно его попытаются сделать козлом отпущения. Одним словом, со всех точек зрения для вас самым безопасным будет отсидеться где-то в сторонке. И никто не станет вас искать — по крайней мере до тех пор, пока что-то пойдет наперекосяк или возникнут сложности… Так я рассуждаю в скудоумии своем.

Поэтому это направление у меня не вызывает ни малейшей нервозности. Вы у меня в гостях надолго, и я не стану из-за вашего присутствия на одной из моих явок терять спокойствие… Вы будете говорить? Пацей молчал, едва заметно улыбаясь. — Трудный вы клиент, — сказал Данил без раздражения. — Боитесь блефа? Ну, логично… Что ж, придется затянуть нашу беседу за счет ненужных, в принципе, подробностей… Нет здесь, конечно, ни особой идеологии, ни лирики. Есть концерн «Карл Везер ГМБХ», который контролирует уже шестьдесят процентов рынка тяжелых грузовиков на том пространстве, что генерал Лебедь удачно обозвал Сборищем Ненормальных Государств. Учитывая, что на этом самом пространстве не действуют никакие антитрестовские законы и подобные им западноевропейские заморочки, работать нашему концерну не в пример легче, нежели в благополучных Европах. Шестьдесят процентов — это, конечно же, мало. Аппетит приходит во время еды. Обладая шестьюдесятью процентами, по вполне естественным человеческим побуждениям будешь стремиться к ста. И в это самое время на территории Рутении наблюдается удручающее оживление: некие фирмы собираются вкладывать немалые денежки в здешние заводы тяжелых грузовиков. Что, как легко догадаться, при разумном ведении дела заметно потеснит «Карла Везера» и создаст ему нешуточные проблемы на будущее. Есть, конечно, и некоторые другие аспекты, в конце концов, концерн наш не единственный, кто собирается переменить ситуацию в Рутении резко, другие по разным причинам тоже хотят избавиться от Батьки, можно даже нецивилизованными методами, тут, по большому счету, не Европа. Но нас интересуют не все заинтересованные стороны, а в первую очередь «Карл Везер». Поскольку вы работаете именно на него. Работаете, милый друг, работаете, не нужно хлопать ресницами и теребить подол платьица. Никакая вы не невинная школьница, а опытная блядь…

— К чему это? Мы профессионалы… — поморщился Пацей.

— Слишком много вы положили моих, я не всегда и сдерживаюсь… — честно признался Данил. — Но хорошо, постараюсь без оскорблений. Пойдем дальше…

Хотя, собственно, к чему размазывать манную кашу по чистому столу? Вас интересует, сколько я знаю, и ничего более… Я уже сказал, знаю почти все главное. Конечно, вы долго и старательно лепили из нас врага исключительно оттого, что нас следовало скомпрометировать всерьез и надолго, при любом раскладе вышибая из игры с грузовиками. Отсюда и вербовки, и оружие в климовской квартире… Но вот то, что вы опечатали «РутА», я никак не могу отнести к очередной пакости в рамках компрометации. Чересчур уж многозначительное совпадение, а я нисколечко не верю в совпадения. Очень уж удобное место… Это будет снайпер, ведь правда? Не зря в квартиру Климова подкинули в числе прочей дребедени и снайперскую винтовочку — вы не просто пакостили, вы на будущее след создавали, четкий, крепко пахнущий дичью…

Снайпер завтра будет стрелять из комнаты «РутА». Вы каким-то макаром контролируете именно этот участок, ему обеспечат туда доступ, создадут все условия… Интересно, а прикончить его потом вы собираетесь? Я бы на вашем месте прикончил — чересчур уж большие денежки, чересчур серьезные люди в игре, чтобы всякие снайперы потом болтали… А?

— Вы сами с собой разговариваете, — усмехнулся Пацей. — И сами за себя придумываете…

— Да ну? — хмыкнул Данил. — Ладно, пойдем дальше. Ваша цель не может заключаться в простом устранении президента — как-никак остается команда, пусть и не являющая собой грозную харизматическую силу, и тем не менее…

Значит, должны немедленно последовать другие действия. Выглядит это примерно следующим образом: в нескольких десятках километров от столицы внезапно происходит наблюдаемое многими зрителями явление, чрезвычайно похожее на ядерный взрыв. Сколько вы накопили гексотана? Тонн полсотни? И взрывчатки запасли для шума? Нужно же создать шумовое оформление, ядерный взрыв сопровождается грохотом. Идея, конечно, не ваша, тут работали режиссеры покрупнее. И задумка неплоха: насколько я успел вникнуть в проблему, гексотан точно даст впечатляющий «ядерный гриб». Население атомом пугано и без вашей тщательно подготовленной кампании в прессе, многие помнят Чернобыль… Легко представить, что вся округа мгновенно впадет в состояние полнейшей паники. В столицу будут звонить ответственные лица, местные милиционеры, сотни людей ринутся куда глаза глядят, распространяя панику дальше… В это самое примерно время страна уже останется без президента он будет убит на площади. Довольно продуманный хаос, неразбериха, взаимоисключающие рапорты, паника, недоумение, замешательство… В этих условиях даже два-три хорошо тренированных подразделения способны быстро и эффективно провести нужную вам зачистку — кого-то арестуют, кого-то, не исключаю, ваши боевики попросту уберут посреди суматохи. Вероятнее всего, рядовые зольдатики даже не будут знать, что они старательно исполняют левый план. А вот некоторые отцы-командиры как раз прекрасно будут знать, что творят, — но, повторяю, в обстановке неразберихи, паники, полнейшего непонимания происходящего выход бронетехники на улицы никого не удивит, как и предпринятые силовые акции. Масштабного заговора нет — иначе давно просочилось бы хоть что-то наружу… Есть небольшая группа людей, наделенных полномочиями отдавать легальные приказы. И для того сценария, что вы собирались раскрутить, этого, признаю, вполне достаточно. При другом раскладе у вас были бы огромные шансы на успех. Это не авантюра — все продумано. План был неплох и имел столько шансов на успех, что профессионал просто не имеет права называть его авантюрой…

— Был?

— Ну конечно, — сказал Данил устало. — Был. Мы взяли Аду — и Ада долго лепетала насчет известных ей переговоров с «Везером», ваших ниточек в Москве, насчет информационного обеспечения всего прочего… Дурачка Чемерета, конечно, опять сыграли бы втемную, но у меня достаточно материала о людях, которые играли как раз сознательно. А теперь и вы в гостях. И вы мне расскажете то, чего я не знаю. Кто. Какими силами. Куда. Кого. И так далее…

— А не много ли?

— В плепорцию, как выражались предки, — сказал Данил. — Меня, конечно, интересуют многие подробности, но это потом. Скажем, завтра к вечеру…

— А вы уверены, что у вас будет завтра?

— Отчего же нет?

— Хорошо, — сказал Пацей. — Не будем валять ваньку, это разговор профессионалов. — Он кивнул в сторону молчавшего Лемке, все это время сидевшего поблизости с пистолетом на коленях. — Судя по тому, как держится этот мнимый подполковник, он тоже не из любителей… Данила Петрович, дорогой мой, вам ведь мало все знать, вам нужно еще выиграть. Ну объясните вы мне, как вы собираетесь в этой ситуации выиграть? Когда до акции осталось менее двадцати часов? Вы, как в дурном фильме, прорветесь к президенту и успеете ему все прокричать? Не прорветесь. Ни за что. Можете втыкать мне иголки под ногти, но я и в самом деле не знаю всех, кто подстраховывает.

Зато представляю — да и вы, наверное, тоже? — как неповоротлива государственная машина. Вы ничего не успеете. И Басенок ваш ничего не успеет — слишком долго придется раскручивать машину. Кеннеди нельзя было спасти за двадцать часов до покушения — махина не успела бы прийти в движение, даже если кто-то им вскрыл бы в главном замысел. Положительно, вы не успеете. У вас здесь, я понимаю, есть люди, которых мы не выявили, у вас есть контакты, связи, ходы… Но вы все равно не успеете добраться до людей, которые принимают серьезные решения. А посему нам лучше отбросить эмоции и как-то договориться. Я вас недооценил, согласен. Меня утешает при этом один приятный фактик: другие вас тоже недооценили… Что мне, льщу себя надеждой, позволяет не стать козлом отпущения за этот театр… — он оглядел обе пары наручников. — Данила Петрович, давайте договариваться. Вы, в конце концов, не скаут и не герой голливудского боевика, вы представляете достаточно серьезную корпорацию. Есть немало вещей, которые компенсируют ваш отказ от проекта с тяжелыми грузовиками. Наконец, мы оба сотрудники КГБ, вы, правда, бывший…

Данил метнулся к нему и сгреб за глотку. Он ничего не мог с собой сейчас поделать — и тряс Пацея, как крысу, крича ему в лицо:

— Это ты — КГБ? Ты, сука?! Ты сраная подметка, пешком под стол ходил, когда… Это мы — КГБ СССР, это мы — имперские волки, и будем рвать глотки, пока живы… Это ты нас остановишь, блядь?!

Опомнился наконец. Мотая головой, чтобы отогнать мельтешившие перед глазами алые круги, сел на стул и едва попал в рот сигаретой. Пацей, выждав немного, сказал не без вкрадчивости:

— Данила Петрович, я понимаю, каждый может сорваться… Но будьте профессионалом… Хорошо?

— Хорошо, — отозвался Данил, почти спокойно, кривя рот. Встал, присел над Пацеем на корточки и расстегнул ему рубаху сверху донизу. — Вот с этим парнем, что все время молчит, мы когда-то долго ошивались южнее реки Пяндж… Там был такой Мансур — дикарь, зверь, великолепный образчик зверя, первобытного вождя племени. Но, кстати, он на свой манер воевал честно, он творил с пленными жуткие вещи, но никогда не трогал тех, кто не воевал непосредственно против него, женщин не обижал, штатских типа геологов или врачей отпускал, лишь ухо отрезав или там палец — что с его стороны было прямо-таки царской милостью… У нас была с ним хитрая партия, мы его убили в конце концов, и еще три раза прихлопнули бы, но он был правильный враг…

Ладно, я отвлекся. В общем, Мансур не любил сдирать кожу с человека вульгарно, «чулком», изобретателен был. — Данил достал зажигалку и принялся, легонько касаясь кожи, водить по груди и животу майора. — Вот так идут надрезы, потом так, следите за мыслью… кожа с человека сдирается, надо вам сказать, легко, если имеешь сноровку… Представляете? Вы весь, от пояса до глотки, покроетесь фестончиками кожи, я попытаюсь в точности воспроизвести Мансуровы изыски… Будете похожи на новогодний фонарик знаете, такие пышные? Мы найдем способ сделать так, чтобы вы не орали — или, по крайней мере, чтобы в соседних квартирах ваше мычанье не расслышали… Я не ручаюсь, что вы не сойдете с ума, когда увидите себя… Ну, а снадобья от болевого шока у меня есть. Хватит, Пацей, кончились разговоры, началось зверство. Вы положили столько моих парней, что я без малейшей брезгливости буду резать из вас арабески и узоры… А потом будет поздно. Потом вас, такого, ни в коем случае нельзя будет оставлять в живых. Да вы и сами будете просить, чтобы вас дорезали. Это не поэтическое преувеличение, бывают ситуации, когда то, что от человека осталось, умоляет его добить… Хватит разговоров. Могу гарантировать одно: вы никогда не попадете в руки Батькиных спецслужб. Это я гарантирую. Пошел счет. После «нуля» меня не остановит никакая сила… Три, два, один…

— Подождите, — сказал Пацей, глядя ему в лицо и бледнея на глазах.

…Лемке, отвернувшись от Данила, негромко сказал:

— А ведь прав, сукин кот. Мы ни за что не успеем раскачать махину. И к президенту не прорвемся.

— А кто собрался к нему прорываться? — пожал плечами Данил. — Уж не я, по крайней мере.

Пятнадцать человек, не считая нас с тобой, некоторое количество транспортных средств, некоторое количество стволов… А кто сказал, что этого недостаточно? Дивизия против нас, что ли?

— Это точно, — отозвался эхом Лемке с тем же блеском в глазах, что давно уже настораживал Данила.

— Капитан, — сказал он, помолчав. — Я тебя умоляю, возьми себя в руки. И быстрее.

— Я спокоен.

— Ты танцуешь, — сказал Данил, — В старые времена это именно так и называлось.

— Кажется тебе.

— Нет. Капитан, соберись. Я в тебе не сомневаясь, но ты танцуешь… А это хреновый симптомчик, чуть ли не та самая пресловутая печать на челе. Ваську помнишь? А Хобота?

— Да ладно тебе, — сказал Лемке серьезно. — Я соберусь, Данил, соберусь…

Давай командуй.

— Магазины еще не закрыты, — сказал Данил. — Нужно в темпе достать хорошую фототехнику и, что здесь будет немного труднее, приличную порнографию.

Смачную, цветную, замысловатую…

Глава 6 ВОЛКИ БЕГУТ МОЛЧА

Милицейский генерал-майор вышел из подъезда привычной, наработанной походкой: деловой и вместе с тем лишенной всякой суетливости. Легонько, порядка ради одернул парадный китель. До черной «Волги» с особыми номерами оставалось не более восьми шагов.

Пройти их генерал так и не смог. Неведомо откуда вынырнув, курчавый негр вьюном пошел вокруг него в лихой пляске, чем-то напоминавшей камаринскую, а частично и смахивавшей на здешнюю лявониху. Из одежды на нем имелся лишь веревочный поясок, кое-как прикрывавший срам гирляндой банановой кожуры правда, при особо азартных пируэтах кожура так и взметалась.

— Симба, бвана, симба! — самозабвенно орал негр. — Рамамба хара мамбуру, мамбуру! Моя Ма-самба пляшет самбу!

Генерал был скорее ошарашен — никаких других чувств пока что и не успел испытать. Свидетелей не было. Он растерянно покосился на водителя, уверенный, что тот поспешит моментально восстановить общественный порядок и субординацию, но водитель, такое впечатление, дремал, привалившись виском к полуопущенному стеклу.

На самом деле он был вырублен коротким мастерским ударом и должен был очнуться лишь через четверть часика. Знать этого генерал не мог — и затоптался, ощущая некую обидную, пожалуй что, и унизительную чуточку не правильность происходящего. С генералами, особенно милицейскими, так себя вести не положено.

Негр, однако, плевал на субординацию — извивался всем организмом, подлец, выкрикивая свои непонятные припевки.

Окончательно разъяриться генерал не успел. В мгновение ока сорвав крышку с пластикового желтого ведерка, негр широко размахнулся — ив лицо генералу, в грудь, в живот ударил вязкий густой поток кроваво-красного цвета, невыносимо резко пахнущий свежей краской (каковой и являлся).

Ослеп генерал мгновенно. Фуражка слетела, он попробовал было протереть глаза кулаками, но лишь усугубил этим ситуацию, взвыв от боли, намертво сжав веки, под которые словно песок насыпали. Закричав, наконец, в полный голос что-то непонятное ему самому, он не мог видеть, как негр опрометью кинулся за угол, так и не испачкавшись в краске. Вскочил в гостеприимно распахнутую для него дверцу «Москвича», прилег на заднее сиденье, чтобы никто не узрел.

Глядя в потолок «Москвича», Франсуа Петрович Помазов, сугубый профессионал, осклабился в гнусно-довольной улыбке. Он снова сработал чисто — в переносном смысле, конечно, никак не в прямом.

Поставьте себя на место путчистов, которых, если сосчитать, довольно мало, которые сейчас под расстрельной статьей, которые, как положено любому путчисту, себя не помнят от напряжения, а нервы напоминают предельно натянутые гитарные струны, готовые пронзительно взвыть от легкого касания.

Теперь представьте, что человек, на которого возложена одна из ключевых ролей, не прибывает в нужное место в нужное время, а потому и не отдает необходимых приказов. Когда с ним срочно пытаются связаться, зажав нервы в кулаке, обеспокоенные соратнички, им преподносят следующую историю: Икс не смог приехать, потому что голый негр у подъезда облил его краской из ведра…

Интересно, кто-нибудь поверит в такую отговорку? Вряд ли. Ну, а за недоверием непосредственно следует растерянность, самые печальные предположения — вроде тех, не вздумал ли хитрый генерал соскочить с готового тронуться поезда? А далее, словно бы сама по себе, разгорается и тихая паника…

Именно так и произошло, даже быстрее, чем планировали Данил с Франсуа.

Милицейский сводный батальон — ни о чем и не подозревавший, понятно остался в месте прежней дислокации.

Генеральская супруга, само собой, давно была строжайшим образом мужем проинструктирована насчет особой бдительности в открывании двери на звонок.

Однако в дверном глазке она узрела по ту сторону двери не мрачного грабителя с ломиком наперевес, а пожилую женщину со строгой прической, в очках в тонкой золотой оправе, к тому же на груди у звонившей красовались орден Красной Звезды и немалое число медалей. Не отдавая себе в том отчета, супруга моложавого армейского генерала подсознательно связала эту несомненную ветераншу какого-то из славных фронтов, то ли боевого, то ли трудового, с сегодняшним праздником.

И открыла дверь.

Пожилая ветеранша, вроде бы и не прилагая каких-то особенных усилий, в две секунды ухитрилась оттеснить хозяйку в глубь обширной прихожей — да что там, холла — и неумолимо надвинулась, а за ней, всхлипывая, то и дело промокая глаза платком, уныло тащилась довольно юная особа с явственно выпирающим под платьем животиком.

Ошеломленная генеральша, уже не пытаясь хоть что-то понять, отступила в комнату, оглянулась на последнюю линию обороны — законного супруга, как раз накинувшего на белоснежную крахмальную рубашку парадный армейский китель.

Справедливости ради следует отметить, что планок у него было поболее, нежели регалий у пожилой гостьи в золотых очках.

Он тоже не успел открыть рот, замер в странной позе, потянувшись за фуражкой к столу.

— Ну так как же, Игнась Петрович? — напористо заговорила пожилая орденоносица, подойдя почти вплотную. — Заранее знаю, что вы скажете: и снова вам некогда, и праздник сегодня, и на службу вам пора… Сколько ж можно, прости господи? Вы только посмотрите на девочку! И попробуйте прикинуть, на каком она месяце. — Она взяла генерала за лацкан отутюженного кителя, встряхнула с неженской силой и почти крикнула:

— Обрадовались, что больше нет ни парткомов, ни месткомов? По-вашему, и правду простому человеку найти негде? София, ты что молчишь?

Хныкающая девчонка проворно вступила:

— Игнась Петрович, вы ж сказали, что к праздникам непременно разведетесь со своей пилой… Я вам и поверила, дура… Вы не думайте, я бы ничего не сказала, тетя сама фотографии нашла…

Поскольку генерал видел эту парочку впервые, то, как всякий нормальный человек, решил на миг, что сошел с ума или просто еще не проснулся. Однако все чувства свидетельствовали, что вокруг самая доподлинная реальность. Вот только язык прирос к гортани. Не в силах повернуть голову, он смог лишь пробормотать:

— Карина, это недоразумение какое-то… И, не успев еще осознать произнесенные супругой слова, похолодел от самого тона:

— Так, и кто же тут пила, Игнасик? Опять?! Только на сей раз еще и с прибавлением? — Она, дрожа от сарказма и охотничьего азарта, указала наманикюренным пальчиком на задорно бугрившийся животик юной гостьи. — Ну, это уже переходит…

Генерал лихорадочно пытался придумать хотя бы парочку дельных, убедительных фраз и с ужасом убеждался, что не в состоянии ничего сообразить.

— Ошибаетесь, милочка, — спокойно и где-то даже величественно сказала генеральше пожилая гостья. Полезла в сумочку, вытащила пачку цветных фотографий и прямо-таки сунула их в руки Карине (надо добавить, отнюдь не старой и определения «пила», в общем, не заслуживавшей). — Вот это как раз всякие границы переходит. Узнаете, надеюсь? Позвольте полюбопытствовать, с вами ваш супруг, надеюсь, такого непотребства не учиняет? А с бедной неопытной девочкой, как видите, можно… Посмотрите на нее — ведь совсем ребенок… Встретился генерал, красивый, импозантный, красиво набрехал, что непременно женится… София, не плачь! Правду мы еще найдем!

Генеральша, задыхаясь от ярости, перебирала фотографии. Очень может быть, она слыхивала что-то про фотомонтаж, но была теперь не в том состоянии, чтобы рассуждать логично и здраво. Не осталось ничего, кроме бивших гейзером эмоций…

Генерал тоже увидел одну из фотографий — и содрогнулся от дикой нереальности происходящего. Но опомниться ему не дали.

— София! — воскликнула пожилая тетушка залетевшей племянницы. — Хватит распускать сопли! Повернись и выйди. Гордо выйди. На экспертизу мы обязательно подадим, товарищ генерал, ваше превосходительство, и уж тогда вам ни за что не отвертеться. Я вам абсолютно не верю насчет женитьбы, да и не хотела бы иметь такого зятя, как вы, — должно быть, каждой дурочке одно и то же твердите? Но правду найдем, да-с, можете не сомневаться!

Она неожиданно для генерала взмахнула рукой, вмиг с извечным женским умением оставив у него на щеке четыре длиннющих царапины. Гордо подняв голову, фыркнула ему в лицо:

— А еще военный! — повернулась и горделивой походкой наполеоновского маршала прошествовала к выходу, подталкивая перед собой безропотную племянницу. Хлопнула входной дверью так, что хрустальные висюльки люстры задребезжали длинно, жалобно.

Супруги остались одни. К генералу, наконец, вернулся дар речи.

— Кариночка! — воскликнул он елико мог убедительнее, морщась от боли, царапины уже обильно кровоточили. — Я этих баб впервые…

Фотографии полетели ему в лицо. За ними последовала фуражка, за ней некстати для генерала подвернувшаяся под руку разъяренной супруге ваза.

Митрадора Степановна с Надюшей уже садились в машину, когда у подъезда притормозил «уазик» и в дверь кинулись двое статных милиционеров. Они были вызваны Волчком заранее, но оказались как нельзя более к месту. Поскольку вызов оказался ничуть не ложным — в квартире и в самом деле имела место не просто ссора, а настоящая драка, причем контуженному вазой генералу срочно требовалась медицинская помощь.

Прибыть в нужное место к нужному времени он не смог.

Вышедшая из подъезда молодая женщина не привлекала к себе особенного внимания — лишь приглядевшись как следует, можно было заметить, что лицо у нее словно бы стянуто в гримасе напряженной злобы.

Катя Зерникова нервно поправила на плече сумку — самую обычную, женскую, летнюю, но несомненно таившую внутри что-то тяжелое, заставившее тонкий ремешок врезаться в плечо. Шагнула к автобусной остановке.

Оглушительно трещащий японский мопед, юркий и легкий, едва не впечатался прямо в нее, и женщина инстинктивно шарахнулась. Мопед вылетел с тротуара на мостовую, ловко разминулся с отчаянно завизжавшим тормозами «жигуленком», свернул вправо и в три секунды исчез за углом.

Катя перевела дух. И только теперь сообразила, что ее внезапно ограбили на стандартный западноевропейский манер. На плече уже не было сумки с заряженным холостыми револьвером и большим красивым пропуском на площадь.

Гнаться за мопедом было, конечно, бесполезно. Эти детские игрушечки при нужде могут выжать и девяносто.

Она стояла, как столб, и до нее медленно начинало доходить, что все пропало.

Лейтенант, прикрыв ладонью последний сладкий утренний зевок, поправил фуражку и приказал часовому:

— Открывай.

— Что, на выезд?

— Да говорят…

Часовой тоже с удовольствием зевнул бы во всю хавалку, но рядом стоял офицер, и парень, героическим усилием сведя скулы, сдержался. Налег на створку, выкрашенную в защитный цвет, и она, визгнув на роликах, покатилась в сторону.

Длинный, отчаянный автомобильный гудок моментально смахнул с часового дремоту, — и он шарахнулся в сторону.

Грузовик влетел в ворота задним ходом, наискосок, в секунду их плотно закупорив. Часовой отпрыгнул еще дальше — как раз вовремя. Из кузова обшитого жестью короба — почти на то самое место, где он только что стоял, полетели горящие, дымящие, остро воняющие паленым тряпьем комья. Звонко разлетелась на асфальте огромная бутыль, взвилось желтое пламя, распространилось, отрезая грузовик от оторопевшего часового и застывшего в полуобороте лейтенанта. Еще одна бутыль. Высокое пламя. По асфальтированному плацу загремели сапоги, послышались крики, никто ничего не понимал, пламя вырвалось уже из кузова — и из боковой дверцы спрыгнули две фигуры, бросились к остановившемуся впритык «жигуленку». Взревев мотором, он унесся так быстро, что никто не рассмотрел не только номера, но и цвета, и модели.

Взорвался бензобак, столб пламени прямо-таки запечатал ворота единственные ворота, через которые могли покинуть территорию колесные бронетранспортеры с солдатами. Бежавшие к пожарищу военные успели остановиться на безопасном расстоянии, пятились, прикрывая лица локтями, из-за угла караулки улепетывал тоже оставшийся невредимым часовой.

Говорить о панике вряд ли стоило, но определенная деморализация личного состава имела место.

Военный прокурор, люди из КГБ и милицейские машины к месту происшествия примчались уже через несколько минут. Оперативность эта объяснялась предельно просто: всем им от имени дежурного воинской части было сообщено о ЧП гораздо раньше, чем оно состоялось.

Костя Шикин, командовавший крохотной группой поджигателей, имел все основания гордиться собой.

Пожар потушат, конечно, быстро, но не это главное. Главное, перед лицом стольких должностных лиц — и, вдобавок, срочно примчавшихся своих собственных высоких командиров — полковник и не подумает вывести бронетранспортеры с территории, не говоря уж о том, чтобы выполнять возложенную на него путчистами задачу. Чтобы решиться на это в присутствии двух начальствующих над ним — и, что характерно, ни во что не посвященных генералов, полковнику нужно быть либо идиотом, либо самоубийцей. При том, что его солдаты опять-таки ни во что не посвящены, представления не имеют, что ими, как пешками, собирались сыграть втемную. Один-единственный недоуменный взгляд, один-единственный вопрос: «А куда это вы ведете технику, полковник, ежели никто вам такого приказа не давал?» — и можно стреляться…

Костя — вернее, Данил Черский — рассчитал все правильно. Когда полковник улучил момент и на секунду остался один, к нему, конечно, кинулся старлей, единственный, кроме командира, знавший. Ничего не сказав, вопросительно уставился одуревшими глазами.

— Видел, что делается? — прошептал полковник. — Куда ж тут…

— Так что, отбой?

Покосившись на кучку генералов, гэбистов, прокурора в полковничьем чине и прочих слетевшихся визитеров, полковник, от неимоверного испуга обретший нечеловеческую ясность мысли, поймал подчиненного-сообщника за рукав и жарко прошептал:

— Мы не виноваты, Михалыч, мы ни в чем не виноваты… Хай идет, как идет, а мы знать ничего не знаем… Беги к Жебраку, скажи, что все напутал, что не было никакого приказа… Ну!

Мотострелковый батальон остался в казармах — откуда его, впрочем, тут же выгнали с приказом вооружиться всеми имеющимися в наличии средствами пожаротушения и в темпе ликвидировать пламя до приезда пожарных, чтобы не уронить воинскую честь.

Их было всего шестеро, а работать приходилось за добрый взвод, причем увильнуть от тяжелых трудов не было, понятно, никакой возможности.

Они старательно стянули выцветший брезент с огромной, как амбар, геометрически правильной кучи в виде параллелепипеда — проделав это еще затемно — и вот уже три часа кряду таскали со штабеля плосковатые мешки из пластика (каждый с европейской педантичностью украшен несколькими строчками цифр и букв, гласивших, что мешки содержат гексотан-15, и попутно содержавших еще немало абсолютно бесполезной сейчас информации).

Мало было просто перетащить из одного места в другое — уложив ряд, мешки старательно вспарывали отточенными до бритвенной остроты охотничьими ножами, крест-накрест, наискосок, поливали из хранившихся до того в огромной армейской палатке канистр синеватой, резко припахивавшей, слегка пенившейся жидкостью так, чтобы просочилось на совесть, образовало комковатую влажную кашу, а уж на эту кашу выкладывали следующий ряд. Спины, конечно, взмокли от стахановской работы, несмотря на респираторы и заботливо припасенные вместо очков маски для подводного плаванья, гексотановая пыль и пары жидкости с длиннейшим непроизносимым названием проникали в носы, в легкие, в глаза. Как ни заверяли отцы-командиры, что химия, в общем, практически безвредная, организму от этого легче не становилось. Перхали, кашляли, отплевывались и чихали, украдкой матерились, но прерывать работу, конечно, не решались.

Куренной атаман торчал тут же, временами, ради ободрения личным примером, сам хватал мешок или канистру. За три часа он разрешил лишь два кратких перекура. И сейчас, поглядывая то на растущую кучу опустевших канистр, то на квадратную неописуемую груду, тихо погонял:

— Хлопцы, поспеши, поспеши! Время! Хлопцы поспешали, ворча под нос нечто вовсе уж совершенно непатриотичное, пытаясь отвести душу хотя бы в матерках.

Пару раз куренному залетали в уши особенно смачные эпитеты — касавшиеся в том числе и его персоны, но он, как опытный командир, все пропустил мимо ушей. Дал выпустить пар, разрешил в третий раз перекурить на скорую руку.

Из-за забившей рты и ноздри химической вони вкус табака не ощущался совершенно, но замотанные «куренные стрельцы» старательно глотали дымок, радуясь передышке.

— Подымили? — осклабился командир и, подавая пример, первым натянул болтавшийся на шее «лепесток». — За работу швыдче, труд из обезьяны человека сделал… Глянь, мало осталось!

И они вновь ухватились за плосковатые мешки, казавшиеся все более тяжелыми. Последние три рядка носили почти бегом, то и дело с хрипом оглядываясь за спину, чтобы еще раз убедиться: клятой тяжести все меньше, меньше, меньше…

Все. Буздыган с напарником, по колени увязая во влажной каше, из розовой уже ставшей грязно-бурой, двигались задом наперед, держа перед собой в затекших руках наклоненные канистры, все чаще плеская себе на ноги.

— Добре! Горючку тащите!

Теперь уже все до одного, вкупе с командиром, старательно поливали уродливую гору бензином — обильно, тщательно, стараясь не наплескать на себя. В воздухе повис густой странноватый запах — окропленная бензином смесь припахивала сладковато, пронзительно.

— Дорожку делайте! Тройную!

Трое попятились к лесу, осторожненько переставляя ноги, за ними оставалась тройная влажная полоса. Командир проверил часы, предусмотрительно завернутые в полиэтилен. Без нужды, просто чтобы снять напряжение, почесал в затылке. Встал возле поваленного ствола, держа часы перед глазами. Времени оставалось минут восемь. Остальные кучкой сбились за его спиной, шумно переводя дух, отряхиваясь, кое-кто жадно дымил.

— Здоровы будете! Что это вы тут мастерите?

Командир взвился, словно его ткнули шилом куда-нибудь в чувствительное место.

На опушке стоял мужичок лет пятидесяти, низенький и лысоватый, в кирзачах, мятых штанах и неопределенно-серого колера пиджачке. В руке у него была длинная неоструганная палочка, у ноги, высунув язык, смирно сидела поджарая овчарка без ошейника.

Командир поборол удивление в секунду. Он прекрасно знал, что возведенный ими штабель со стороны выглядит самой что ни на есть чудасией: квадрат пятнадцать на пятнадцать метров, высотой человеку под горло, исполинская груда влажной рыхлой субстанции, из которой там и сям торчали уголки мутно-прозрачных мешков.

Удивляться нежданному гостю не стоило — гораздо практичнее было подумать: где караульные, мать их? Трое, на трех направлениях, хоть один да обязан был заметить и если не удержать, то хотя бы свистнуть…

— Ну ничего себе! — абориген прошелся вдоль штабеля, косясь на него с почтительным недоумением. — Это что ж такое будет, хлопцы? На удобрение похоже…

— Кино снимаем, — сказал командир, прекрасно помня, в каком кармане у него пистолет. Нет, даже сейчас нужно работать без шума. Особенно теперь…

Кинуть его на штабель, когда полыхнет, — одни косточки останутся…

Он легким мановением подбородка подал Буздыгану сигнал, тот понятливо кивнул и выдвинулся вперед, притворяясь, будто всего-навсего хозяйственно осматривает груду.

— Кино? — удивился мужичонка. — А камера где? Ох и смердит оно у вас, дядьки…

Все хмуро смотрели на этого живого мертвеца, которому, к его невезению, жить оставались какие-то секунды. И потому им, просчитавшим в голове все наперед, понадобилось не менее десяти секунд, чтобы осознать: длинная череда взлетевших меж ними и штабелем фонтанчиков пыли — автоматная очередь.

Которой отчего-то не было слышно…

В течение неуловимого мига ситуация повернулась на сто восемьдесят. Они застыли, понимая, но не в силах окончательно поверить, а из леса вышел человек, держа наизготовку автомат с очень толстым дулом. Осклабился, в рыжей кучерявой бороде блеснули великолепные зубы:

— Капитан Довнар, Советский Союз. Кина не будет, обормоты!

Рванувшегося к лесу Буздыгана сшибла с ног, прижала к земле овчарка.

Командир рывком бросил руку в карман — но неоструганная палочка, взлетев, угодила ему по глазам, и он, взвыв от боли, разжал пальцы, успевшие было стиснуть рубчатую рукоять. Еще два голоса прикрикнули за спиной:

— Р-руки!

И подкрепили приказ лязгом затворов.

Сопротивления они больше не встретили.

Курить хотелось адски, как оно всегда и бывает. Время ползло, словно трехногая, да еще вдобавок обкурившаяся черепаха. Лемке достал из набедренного кармана сигарету, плавным движением поднес ее ко рту, откусил половинку, сунул под язык и принялся медленно жевать.

Он залег грамотно так, чтобы полностью держать в поле зрения доставшийся ему сектор, чтобы ни одна веточка не перекрывала обзор. Никого из своих он не видел вот уже полчаса, а это в первую очередь означало, что ребята отлично выполнили приказ, растаяли среди леса, замерли, словно их здесь и не было вовсе. В таких-то комбезах от лучших заокеанских фирм в лесной прохладе легко стать невидимкой, а поди-ка на сером склоне, где твоя хэбэшка издали бросается в глаза, где ни за что не прикинуться кустиком, потому что кустики в последний раз тут росли не ранее каменноугольного периода…

Стоп! Почувствовав, что непозволительно поплыл мыслью, Лемке постарался вытряхнуть из головы все побочное. Плавным движением подставил сложенную чашечкой ладонь, выпустил на нее струю перемешанной с табаком слюны, растер смесь по траве. Помогло, кажется, успокоил жаждущий никотина организм, словно дите пустышкой обманул…

Где-то на периферии сознания по-прежнему сидел легонько зудящий страх: а что, если Черский ошибся и они пройдут в другой стороне?

Это была блажь чистейшей воды. Черский не ошибается, снова и снова напоминал себе Лемке, — он же Капитан, он же Крокодил, он же Наша Рэмба.

Черский не умеет ошибаться. Он, как все живые люди, может лопухнуться, недоглядеть, недооценить, но вот ошибаться не умеет. Сам Лемке тоже повел бы диверсантов к месту именно этой ложбинкой. Задумано неплохо: когда всего в полукилометре отсюда рванут шумовые заряды и на полнеба медленно вспучится неотличимый от ядерного гриб, расчет ракетных установок и их охрана пусть ненадолго, но потеряют себя. Особенно если там есть вербанутый, в чью задачу входит диким голосом орать насчет атомного взрыва, а такой там должен быть, Лемке непременно ввел бы туда своего человечка на их месте, поручил бы ему осторожненько, за пару дней пустить нужный слушок, пошептать насчет ядерных зарядов, будто бы дислоцированных по соседству, только что привезенных.

Военные любят страшные слухи не менее всего остального человечества. Никто ничего и не заподозрит, конечно, даже если дойдет до офицеров…

А потом навалятся диверсанты. Черт их знает, из каких они, где готовлены и на каком наречии брешут.

Главное, они должны быть суперами. Ставки очень уж велики — электронные блоки из пультов управления. Это не просто С-300, сами по себе во многом превосходящие любые забугорные аналоги — это изделие под шифром Ум-5. У янкесов нет ничего даже отдаленно похожего, хотя иные шизы, характеризуя наше многострадальное отечество, и талдычат что-то про Верхнюю Вольту с ракетами. Нет, хоть ты тресни. А хочется позарез… Так что это и есть главная цель, ради которой случилось столько смертей, ради которой плелись все эти непонятки. Блоки, которые можно уместить в среднем чемоданишке.

Или…

Он мгновенно подобрался. Метрах в ста чирикнула птица — вроде бы самая обычная птаха… Набрав побольше слюны, смачно плюнул в глушитель: чтобы самый первый выстрел получился вовсе уж бесшумным. «Не мушкетерствуйте, — наставлял Черский. — Рискованно. Будьте негуманными с самого начала, мы, в конце концов, никого не заставляли играть в эти игры…» Золотые слова, сеньоры, сам Лемке считал точно так же…

Он непроизвольно расслабился на миг, увидев, как среди сосен перемещается бесшумная цепочка зеленых силуэтов. Молодец Черский, чтоб ему на том свету не провалиться на мосту. Рассчитал все точно. Комбезы явно из того же ателье, а вот стволы другие, но это, ребята, детали…

Молниеносная стычка битых волков лишена всякой красивости. Любой. Лемке просунул автоматный глушитель меж двух веточек так, что не шелохнулся ни один листик, даже пузатый паучок, висевший перед глазами, ничуть не обеспокоился. Небывало остро ощутив неведомый непосвященным миг рубежа — меж тишиной и боем, меж смертью и жизнью, — плавно потянул спусковой крючок второй фалангой указательного пальца.

Легонький толчок в плечо. Потом толчки слились в серию. И настал суд божий, парни, суд божий… Из засады обрушился на застигнутую врасплох семерку ливень бесшумного огня. И падали они, как и жили, ничуть не зрелищно — нелепое дерганье пробитых пулями тел, корчи, рывки по инерции, тут же обрывавшиеся на полудвижении…

Тухло воняла пороховая гарь, от которой никуда не деться. Услышав свист, Лемке выпрямился, обогнул дерево и в полный рост зашагал на поляну, держа автомат в опущенной руке, оскалив рот в улыбке облегчения. Кровь бурлила, как только что откупоренное шампанское, он мало что видел вокруг, себя не помнил от ликующего азарта, чертовски приятно было выигрывать. Из-за сосны показался Володя, значит, «второго эшелона» нет, была только эта группа, одна…

— Й-ю-ху-ху! весело рявкнул он, взмахнув автоматом над головой. — Господа мушкетеры…

— Капитан!!!

Он успел еще развернуться, успел заметить конвульсивный рывок гада, только что вроде бы лежавшего бездыханным, успел увидеть бледно-желтую вспышку, озарившую черный глушак, — а больше ничего не успел. Даже не услышал выстрела. Скорость пули превосходит скорость звука, и, если тебя убивает наповал, звука твоего выстрела ты уже никогда не услышишь…

Лемке уже не видел, как очухавшегося, непроверенного подранка решетили в четыре ствола. Капитана Лемке больше не было, он летел куда-то в ослепительный мрак, мрак, мрак…

Удивительно, но курить не хотелось. Больше всего хотелось пить — с пяти утра Данил не отпил ни глотка, да и в течение ночи не увлекался водичкой, чтобы не задавать мочевому пузырю излишнего беспокойства. С пяти утра он сидел в этой тесной клетушке, откуда, естественно, не мог убрать пыль и мусор. Хорошо еще, хватало места, чтобы разминать ноги, вставать и даже делать шаг — один-единственный, налево-направо… Глаза давно привыкли к сумраку, и он не боялся за что-нибудь зацепиться, нашуметь.

Лемке, конечно, крутил носом, но Данилу удалось все же настоять на своем и пойти в «РутА» одному. Это было не так уж трудно — с помощью Волчка около полуночи аккуратненько убрать печать с двери и, отперев ее, проскользнуть внутрь. Потом Волчок аккуратно придал печати прежний вид и убрался.

Ни капли гусарства и прочего пижонства, один холодный расчет: двоих могли засечь, потому что места в чуланчике хватало аккурат для одного, второму пришлось бы прятаться где-то в кабинетах, а это чересчур рискованно.

Кабинеты они осмотрят не в пример тщательнее, а вот тесная клетушка удостоится лишь беглого взгляда с порога — очень уж много там хлама, сваленного как попало после недавнего обыска… И одному можно превосходно укрыться за прислоненной к стеночке деревоплитой, там есть нечто вроде ниши, куда как раз втиснется одиночка, а снаружи покажется, что плита стоит вплотную к стене…

Трудно определить, о чем он думал ночью. Ни о чем, наверное. Почти все время просидел у окна так, чтобы не заметили снаружи, смотрел на пустую площадь и с упорством испорченного патефона неизвестно в который раз прокручивал в голове все случившееся, снова и снова проверял комбинации, оценивал свои ходы и ходы противника, искал свою возможную ошибку и неожиданные каверзы, которых не предусмотрел в процессе.

И всякий раз возвращался к прежнему результату — он не мог ошибиться, потому что не имел такого права. Он рассчитал все точно. Он опережал на полшага, и этого хватало.

Но теория теорией, а жизнь жизнью — окончательно убедиться в своей правоте можно только после финала. А потому он все время старательно прогонял маячившую где-то в отдалении тоскливую тревогу. Поводов для нее, увы, хватало — когда игра начнется, когда ничего нельзя будет остановить, отменить, переиграть, случайности могут хлынуть, как зерно из распоротого мешка. Эти случайности сорвали столько безукоризненных операций, что невозможно и сосчитать…

В пять утра они пришли. Бегло осмотрели помещения. Данил слышал, втиснувшись в нишу, как совсем рядом раздается тоненькое электронное попискивание их раций. Приди в голову какому-нибудь ретивому служаке отвалить плиту — и рухнет все к чертовой матери.

Обошлось… Они ушли. Часа на четыре настала полная тишина — здесь, но не на площади, там уже после восьми ожили многочисленные громкоговорители, Данил переслушал превеликое множество напрочь, касалось бы, забытых песен, явственно долетавших до его укрытия. И приходилось напрягать слух, чтобы не упустить прихода…

Он пришел в восемь двадцать девять. Громко щелкнул замок на лестничной площадке, потом дверь захлопнули, не шумно и не тихо. Снайперу не было необходимости красться на мягких лапках — он потому и попал сюда, что его пропустил охранник, отвечавший за эти именно помещения. Еще одна ссученная рожа. Но план, надо признать, составлен безукоризненно: здешнее управление охраны президента работать умеет, площадь и ее окрестности взяты под контроль так, что любое покушение невозможно. И щелочка в этой непроницаемой броне может отыскаться в одном-единственном случае: ежели измена окажется внутри. Так и вышло. Вот только ни один аналитик не предусмотрел Данила Черского — что ж, бывает и на старуху проруха, то, что выдумал один человек, другой всегда сможет разгрызть… если только су-мест. Это разные понятия «уметь» и «смочь»…

Судя по звукам, снайпер чувствовал себя уверенно и даже непринужденно он пару раз выходил в туалет, один раз напился воды из-под крана. А это уже ключ, подумал Данил, стоя за своей деревяшкой, ни один западный человек из-под крана пить ни за что не станет, это только мы способны, тутошние…

В девять пятьдесят пять Данил обеими руками отстранил шершавую деревоплиту и, скользя по стеночке, потихоньку выбрался из своего убежища.

Достал из внутреннего кармана пистолет с глушителем — теперь можно было и плюнуть на предосторожности, — сунул его за ремень сзади. Постоял у двери (петли он смазал еще ночью, скрипнуть они не должны).

Девять пятьдесят девять. Тишина на площади. Потом, словно по мановению волшебной палочки, — волна рукоплесканий и криков. И вновь тяжело опустилась тишина… Голос Лукашевича:

— Земляки! Собрались мы здесь сегодня ради нашего старого праздника…

Все. Время принятия решения. Пошел отсчет. Бесшумно приоткрыв дверь, Данил выскользнул в коридор, на ходу достал пистолет и, держа его стволом вверх, двинулся по недлинному коридору. Если этот скот запрет дверь изнутри, придется шуметь, ничего тут не поделаешь, лучше попасться, но не оставить снайперу ни единого шанса…

Он скользил словно во сне, чувствуя себя невесомым и бестелесным. Бывший охранник Брежнева, меченный вечным клеймом «девятки», Данил Черский впервые в жизни вышел предотвратить настоящее покушение на главу государства — пусть и чужого. Он много лет был «человеком за спиной» — и ни разу не выпало случая заслонить первое лицо от реального супостата. И надо же, сподобил бог на старости лет…

Распахнув левой дверь, он ворвался в комнату, как учили. И обрушился на стоявшего у окна человека, когда тот еще не успел к нему развернуться. Удар.

Еще один. Третий — уже проформы ради. Потому что хотелось бить и бить…

Перевернув лежащего, Данил пару секунд разглядывал незнакомую, чисто выбритую физиономию, потом спеленал снайпера тем же скотчем. Обыскал. Не было ничего, кроме мелочей, решительно не способных вызвать подозрения.

Осмотрелся. В уголке стволом вверх стоит винтовка — весьма даже неплохой «Бреннер-56», с просветленной хитрой оптикой, благодаря которой можно без проблем лупить прямо через стекло. Дергал хорошо смазанный затвор, пока из казенника не выскочили все пять остроконечных патронов. Подошел к подоконнику и, приложив к плечу удобный приклад, посмотрел вниз сквозь оптический прицел.

Лукашевич был от него, казалось, в полуметре. Жестикулировал он скупо, телом не качал — идеальная мишень. На мгновение Данила охватило дикое, иррациональное желание нажать на курок так вполне разумного человека искушает какая-то неведомая сила кинуться вниз с высоты или встать на рельсы перед несущимся поездом.

Палец даже коснулся гладкого железа — и тут же отпрянул. Поставив обратно в угол разряженную винтовку, Данил переступил через лежащего — тот как раз начинал оживать, — сел в кресло Максима и придвинул к себе телефон, который, конечно же, никто не вздумал бы отключать.

Второго снайпера, засевшего где-то в столь же удобном месте, он не опасался ничуть — и не потому, что Пацей был искренен, борясь за свою поганую шкуру. Не может тут оказаться второго. В этой броне может отыскаться лишь одна-единственная щелочка.

Преспокойно набрал номер.

— Слушаю, — раздался почти спокойный голос Волчка.

Охваченный жаркой волной нетерпения, Данил сказал:

— Отчет.

— Ноль по всем группам. Повторяю — ноль по всем группам…

— И я — ноль, — сказал Данил, зажав в кулак эмоции. — Начинайте меня отсюда вытаскивать, все по плану…

Бережно положил трубку на рычаг. Оставались пустяки — продержаться минут десять, пока не ворвутся люди, от которых вряд ли стоит ждать подвоха.

Басенок должен прекрасно сработать, он слишком многое теряет со смертью Батьки, на него можно положиться, он рванется с цепи, как злющий кобель, или, по-местному говоря, — кусливый собака. Ну, а если наверх вздумает подняться тот сучонок, что пустил сюда снайпера, разговор с ним будет короткий.

Ноль по всем группам. Это означало, что не случилось ни единого прокола.

Что ж, бывают в жизни чудеса — особенно если готовить их долго и вдумчиво, сжигая мозг сложными комбинациями, плюнув на нервы, плюнув на сердце… И преспокойно растворяться потом в безвестной безымянности, нимало этим не терзаясь.

Потом его, без всякого перехода, скрутила слабость — реакция на все пережитое. Он поник, сгорбившись, с некоторым стыдом ощущая, как по лицу ползут слезы — мы стареем быстрее, чем нам хочется, — тело пару раз передернулось в спазмах плача, потому что слишком много отличных парней погибло здесь, и он, позволив себе на пару минут расслабиться абсолютно, слушал беззаботный рев динамиков на площади:

Только несколько минут, Только несколько минут Между нами длилась та беседа… «Как, скажи, тебя зовут?», «Как, скажи, тебя зовут?», И она ответила: «Победа…»

А потом тот Черский, которого никто не видел таким, и, надо верить, никто и не увидит, превратился в того Черского, которого знали все. Потому что это была еще неполная победа. Потому что он еще не доиграл партии. И когда в коридор, сгоряча не помня о предосторожностях, влетел белобрысый гад с бесшумкой — конечно же, озабоченный тем, что на площади все шло нормально, Данил был готов, с ходу срубил его двумя ударами, как сухую сосенку, принес из комнаты «Бреннер», держа за конец ствола, отпечатал на прикладе еще и пальчики бесчувственного. Строго говоря, это никак нельзя было назвать фальсификацией: коли уж белобрысый пустил сюда снайпера и подстраховывал его, отвечать должен был за компанию, а как же иначе?

Потом было совсем просто. Данил видел все из окна коридора: как легкие броневики влетели во двор, впопыхах круша клумбы и деревянные лавочки, как сыпанул из люков спецназ в своих марсианских нарядах, как несся впереди всех опальный генерал Басенок, судя по яростно-азартной роже, готовый, наконец-то, отплатить полновесной монетой за далекий девяносто первый год…

Глава 7 АРМАНТЬЕР

Он прошел мимо Волчка и Кости Шикина, торопливо вскочивших с дивана в вестибюле, при виде их радостных физиономий вовсе не ощутив триумфа, потому что лично для него все было далеко не кончено. Он шагал по пустым коридорам «Клейнода» словно в том сне, когда заранее знаешь, что спишь, но проснуться не удастся и придется досматривать кошмар до конца.

Без стука вошел, сел к столу и пытливо взглянул на Оксану. Его больше устроило бы не раскаяние, конечно, — ему-то откуда взяться, не тот кадр, но хотя бы тень тревоги или беспокойства.

Ничего подобного, напряженность в ней ощущалась, но и только. Вряд ли лицо у нее чуть осунулось — скорее всего, показалось.

— Что ты на меня так уставился? — спросила она совсем спокойно.

Данил не верил, что она будет стрелять, сомневался, есть ли у нее оружие вообще, но все равно был готов к неожиданностям: пресловутая женская логика берет свое даже в тайной войне, и возможны сюрпризы…

Нет, никаких танцев…

— Знаешь, я ведь не врал насчет «Трех мушкетеров», — сказал он, чувствуя, как что-то бесповоротно ломается в душе. — Я и в самом деле столько помню наизусть, что могу шпарить кусками…

— Ну и? — она улыбнулась почти непринужденно.

— «На губах Атоса мелькнула зловещая улыбка: он не ошибся — это была та самая женщина, которую он искал. Вдруг заржала лошадь. Миледи подняла голову, увидела прильнувшее к стеклу бледное лицо Атоса и вскрикнула…»

Она смотрела на него огромными синими глазами и молча ждала.

— Ты не хочешь как-то выразить недоумение моим странным поведением? спросил Данил. Оксана молча покачала головой:

— Мне просто интересно…

— А почему ты так уверена, что я прямо сейчас не сверну тебе шею? спросил он прямо. — Ну какие тут могут быть совместные лирические воспоминания…

— Потому что прекрасно известно, где я и с кем, — сказала она. — Тебе трудненько будет оправдаться…

— Пожалуй, в этом есть резон… — сказал Данил. — Но ты меня чертовски недооценила, а?

— Недооценила, — хладнокровно отозвалась она, как эхо. — Правда, утешает, что не только я…

— Вот то-то, — сказал Данил. — Досье у твоих шефов на меня было, прямо скажем, дерьмовое… Понимаешь, милая, я, стыдно сказать, человек с большим жизненным опытом. А в досье, надо полагать, отложились вершки… Иначе многое разворачивалось бы совершенно по-другому. Одним словом, я еще представления не имел, кто против меня играет и почему, но в происшедшем с моими людьми явственно просматривалась система. Пацей и Серегу Климова, и Веру Климову, и незадачливого педофила Багловского ловил на одну приманку: эротика с последующим компроматом… ну, в случае с Климовым было несколько иначе, но это не меняет сути. Нельзя сказать, что это устаревший или неэффективный метод, никак нельзя, черт-те сколько столетий успешно идет в ход… Но и в шаблон ведь превращать нельзя! Противник может в конце концов установить закономерности. Как я и сделал. Начиная с определенного момента, я уже не сомневался, что в самом скором времени кто-то под меня подстелется…

— А можно не столь вульгарно?

— Извини, — охотно сказал Данил. — Я ждал, что вскоре кто-то непременно проявит активность и разделит мое постельное одиночество… Против такой формулировки возражении нет? Вот и отлично. И появилась ты. Все можно было и списать на совпадения, но тут имелся еще один нюансик: я поймал себя на том, что с некоторых пор ты стала единственным каналом, по которому ко мне шла толковая информация. Шла настойчиво, безостановочно, удивительно вовремя…

Слишком много совпадений. Так не бывает. Особенно если учесть, что ты, как и следовало ожидать, напорола ошибок, это вполне объяснимо: те, кто за тобой стоял, торопили, нервничали… Оксаночка, у моих парней рука бы никогда не поднялась обозначать на карте интересующие их места жирным росчерком яркого фломастера. Не тому я их учил. — Данил достал из кармана и продемонстрировал ей те самые прозрачные, утяжеленные квадратики с дыркой посередине. — Вот этим в любом случае отметили бы на карте какую-то точку и Ярышев, и Климов.

Никаких следов не остается, но штучка тяжелая, сама по себе не свалится. И когда я увидел сразу две исчерканных карты… Когда я, развеся уши, слушал, как Климов с Ярышевым якобы у тебя на глазах седлали коней, чистили шпаги и, укутавшись в плащи, растворялись в ночи, чтобы отправиться выслеживать супостата… Это, прости меня, залипуха чистейшей воды. Могу тебя заверить: если бы они в твоем присутствии работали или собирались на работу, ты, при всем своем уме, и догадаться бы не смогла… Я их хорошо выучил, Оксана. А ты мне лепила такое… Ты меня очень красиво уводила в сторону. Нацеливала на Калюжин. А Калюжин был пустышкой. Гексотан-то складировали как раз в Гракове. И я не сомневаюсь, что Климов докопался. Даже сумел раздобыть образец. И эта бедная официантка из Дома писателя, Люда Дарышевская, наверняка работала для него, потому и попала под неотысканный грузовик…

— Интересно, а почему же в таком случае именно я тебе рассказала про Зою Лавецкую?

— Да потому, что я и так уже выходил на эту историю, — сказал Данил. — Не Атлантида, в конце-то концов, рано или поздно услышал бы… Вот ты и попыталась лишний раз втереться в доверие. А заодно и спровадить в Польшу, где меня вполне могли на известное время законопатить за кратки [16]… И законопатили бы при другом раскладе, тут вы грамотно сыграли. Только, повторяю, плохо твои шефы знали мою трудовую биографию. В другой стране и прошло бы, но в Польше у меня с прежних времен были отличнейшие связи, там нашлось кому не дать меня в обиду… Кроме того, до поляков что-то такое донеслось, без сомнения. Есть силы, не горящие желанием таскать из огня каштаны для дойчей. И прогерманское правительство в Рутении их не устраивает. К чему такие клещи? Одно дело — НАТО, другое — германские территориальные претензии. В общем, меня побыстрее выставили. Впрочем, вы не впали в уныние, вы, как в этой истории частенько случалось, снова попытались убить двух зайцев, снарядили последнюю, уже ничего не решавшую машину с гексотаном, чтобы опять-таки вывести меня на Калюжин, чтобы я там увязал поглубже, чтобы бросал туда людей, рыл землю… чтобы я отвлекал людей на твою охрану. Чтоб я тратил время, спасая тебя от загадочных злоумышленников, — потому ты и устроила эту комедию с налетом на особняк за сутки до акции. Господи, ну разве так проводят налеты серьезные люди? Разве так стреляют серьезные люди, обученные обращаться с бесшумками? Когда пули стали шлепать на три метра поверх голов, я все окончательно понял то, о чем начал догадываться, когда нам столь любезно оставили неперекрытым путь к отступлению… Это ж каким идиотом надо быть. чтобы сразу не поставить человека на террасе? Этот цирк с отключением телефонов и света… Черт, да мало-мальски толковый профессионал вошел бы сквозь парадный вход под видом тамошнего сантехника — масса прислуги, всех в лицо не упомнишь, — прыснул бы в харю какой-нибудь химией… А потом поднялся наверх и преспокойно дал тебе по башке. Оксана усмехнулась:

— Могу тебя заверить: если бы все зависело от меня, я бы, поверь, выдумала что-то более изящное.

— Не сомневаюсь, — сказал Данил. — Ты умница. Вот только шефы сплошь и рядом наши мозги не ценят, упрямо гнут свою партию… Знакомо, как же. Не хочу тебя баловать комплиментами, но факт остается фактом: если бы мне довелось играть непосредственно с тобой, без посредников, пришлось бы труднее…

— А тебе не кажется, что в таком случае…

— Я мог бы и проиграть? Сомневаюсь. Очень сомневаюсь.

— Самомнение у тебя… — покачала головой Оксана.

— Да не в самомнении дело, — сказал Данил. — Может, кто-то и скажет, что я вновь оседлал любимого конька, но, видишь ли… У вас мы просто должны были выиграть. Потому что мы, прости за красивости, волки с раньшего времени. А твои шефы, по большому счету, играли, как примитивные гопстопники. Я не о Пацее говорю. Он-то, бедняга, как раз искренне верил, что он у тебя единственный босс. Интересно, ты его тоже ублажала со всем старанием?

Она пропустила мимо ушей последнюю фразу — смотрела на Данила с напряженной тревогой.

— Ну да, — сказал он, усмехнувшись. — Если уж я копаю, то копаю на совесть, так учили… Милая, неужели ты все еще думаешь, что я тебя считаю всего лишь одной из пешек на службе наших незадачливых путчистов? Что ты, я тебя ценю больше… — Данил прищурился. — Другого полета птичка… Слушай, самое время тебе хвататься за пушку, если она у тебя есть…

— Нет у меня никакой пушки, — быстро ответила Оксана.

— Во-от… — сказал Данил. — Вот, наконец, и мелькнула у тебя в глазах легонькая тревога… Ты, конечно, знала, что покушение провалилось к чертям собачьим, — вон в холле телевизор орет, и давно уже сообщили, что Батька уехал с площади, а значит, цел-невредим… Не так уж трудно было и догадаться, что затея с «ядерным грибом» провалилась тоже — уже третий час дня, а до сих пор в городе ни тени паники… Значит, сорвалось. Но ты никак не могла знать, сидючи здесь безвылазно, что происходит возле ракет, уж этого-то тебе знать неоткуда… Это тебя главным образом и мучило: что происходит под Граковом, на позициях этих самых модернизированных С-300, с их приманчивой электронной начинкой… А ничего там особенного не происходит. Ударную группу, которая туда шла, мои парни перехватили в лесу и порезали из автоматов. Быстро и чисто, не впутывая местные власти. Водички дать?

— Не дождешься, — отрезала Оксана, сидевшая с бледным, напряженным лицом. — Не будет истерик.

— Тем лучше… Понимаешь, я в свое время долго ломал голову над всей этой затеей с «ядерным грибом». Во-первых, это со всех точек зрения представлялось совершенно напрасной тратой сил и времени, лишь усложняло операцию и расширяло круг посвященных в азы. Во-вторых, странным представлялось то, с каким старанием оборудовали площадку для «взрыва» в довольно людном месте — возле Гракова с его кучей санаториев и болтающимися по лесам отдыхающими… Это казалось бессмысленным. Я даже одно время подумывал, что гексотан сам по себе — грандиозная пустышка, ложный след… А потом задался бредовым вопросом: а что, если есть еще одна цель? Не имеющая никакого отношения к перевороту и покушению на Батьку? Впрочем, вопрос смотрелся не таким уж и бредовым, в этом деле почти с самого начала просматривалось две совершенно несовместимых игры. Селедка с вареньем, суп с кирпичом… Многое категорически отказывалось стыковаться, но стоило предположить, что против меня играют две разных силы, как картинка мгновенно становилась четкой. Плевать тебе было на успех или провал переворота. На дурака Пацея плевать. На него-то ты работала постольку-поскольку… Главная задача у тебя была другая — уводить меня в сторону от ракетных установок.

Твоим шефам нужна была электроника — и вот эта ставка искупала все. Даже вполне вероятный провал покушения. По большому счету, твоим шефам наплевать на проблемы «Карла Везера», что вполне понятно и объяснимо, учитывая, что ниточки ведут за океан… Что любопытно, кое-кто из путчистов определенно начал тебя подозревать, — насчет тех двоих, что тыкали в тебя ножами-стволами, ты, несомненно, наврала, но «куренные» за тобой и вправду одно время поставили слежку… Не знала? А я знал, мы их засекли. Вряд ли у них было что-то конкретное, они не успели… Но я-то успел. Везде. И Батьку, обормота, спас, и к ракетам вам больше не подобраться, там уже приняли должные меры… — Данил перевел дух, закурил и нехорошо усмехнулся: Серьезно, ты не боишься оказаться в речке с камнем на ногах?

Оксана долго смотрела на него, побледневшая, красивая до боли в душе.

Может быть, самая красивая из всех, кого он познал в классическом библейском смысле.

— Нет, — сказала она наконец, сумев улыбнуться почти ослепительно. — Не боюсь. Игра игрой, но ты не смог бы играть двадцать четыре часа в сутки, и никто не сможет, включая меня… Мне кажется, я тебя немножко поняла. Ты не сможешь, ты с раньшего времени. Ты меня ненавидишь, в глубине души мечтаешь растерзать, но у тебя рука не поднимется. И язык не повернется приказать другим. Тебе со мной было хорошо… Мне, кстати, тоже было не так уж плохо.

Мы в чем-то друг другу ох как подходили… Посмотри мне в глаза и честно признайся, что не сможешь.

— Не смогу, — сказал он глухо.

— А что до твоих любимых «Трех мушкетеров»… Вряд ли я могла уничтожить что-то по-настоящему тебе дорогое. Нечто, только и способное вызвать звериную кровавую месть… Ведь правда? Вот видишь… Кто ж виноват, что так вышло… А сдавать меня в местный КГБ ты не будешь. Чересчур мелко и унизительно в первую очередь для тебя. Еще и потому, что нет у тебя серьезных улик.

— Нет, — признался он мертвым голосом.

— Вот видишь… — повторила она. — Я могу уйти? Ну что нам еще друг другу сказать?

— Иди, — сказал Данил. — Твою машинешку подогнали к подъезду. Покрышки сменили. Только никогда больше не попадайся мне на глаза.

Оксана встала — гибкая, красивая, оставившая на сердце рану, которую он никогда не смог бы забыть и рассказать кому-то тоже не смог бы. Самая красивая и умная из всех, кто у него был. И сейчас, глядя, как она с чуточку неловкой улыбкой забирает сумку, идет к двери, Данил поймал себя на том, что никогда не сможет ответить на нехитрый вопрос: как он вел бы себя, встретив сейчас слезы? Мольбу о пощаде? Смог бы он переиграть?

Он не нашел ответа — и знал, что постарается забыть об этих мыслях навсегда. Обернулся:

— Подожди минутку…

— Да? — остановилась она в дверях в грациозном полуобороте.

— Я верю, что «Римские каникулы» — и в самом деле твой любимый фильм, — сказал Данил. — Затрагивает кое-какие струны в душе девочки, выросшей, как ты мимоходом обмолвилась, не в роскоши, несомненно, примеряла на себя образ…

Только ты ведь не была принцессой под маской плебейки, дорогая моя. Ты всего-навсего платный агент. В любой разведке контингент четко делится на сотрудников и агентов. Первые — свои, полноправные, а вот вторые, какую бы информацию они ни качали, какие бы миллионы им ни платили, всегда останутся подметками, как говаривали промеж себя господа офицеры отдельного корпуса жандармов…

— Хочешь уколоть?

— Нет, — сказал он. — Напомнить общеизвестные истины. Второе. Как говорил когда-то Эркюль Пуаро, он не одобрял убийств… Видишь ли, я никогда и никому не прощу смерть моих парней. Они были отличные парни, мои ученики, но они знали, в какие игры играют, выбрали эту дорогу вполне сознательно…

Есть другое. Олеся Данич.

— Никогда про такую не слышала.

— Охотно верю, — сказал Данил. — Ты ее никогда в жизни не видела. И пальцем не трогала. Но ее убили ваши. Милая девочка, только начинавшая жить… Ей вогнали заточку в сердце исключительно потому, что понадобилось скомпрометировать и меня, и некоего генерала. Вот этого, повторяя за Эркюлем, я не одобряю. Категорически. Иди. Тебя никто не тронет.

Когда за ней негромко закрылась дверь, он встал, с застывшей на лице яростной улыбкой взял со стола массивный письменный прибор — недешевое сооружение из блестящей меди и цветного стекла, маде ин — и колотил им по столу, пока не брызнули в разные стороны погнутые медные цацки, пока не разлетелось, звеня, по углам комнаты толстое витое стекло, пока в дверь не влетел Волчок, держа руку под полой пиджака, на пистолете.

— Отставить, — сказал Данил почти спокойно. — Психологическая разрядка.

Запускайте сигнал «Вендетта». Ты слышал?

— Есть. «Вендетта».

— Шагай.

Оставшись один, Данил подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. В голове неотвязно крутилось: «…и послал Иисус, сын Навин, из Ситтима двух соглядатаев тайно, и сказал: пойдите, осмотрите землю в Иерихон».

Два юноши пошли, и пришли в дом блудницы, которой имя Раав, и остались ночевать там. И далее по тексту. Только одна Раав уцелела после штурма Иерихона. В точности как наша Раав… которая спокойно уехала отсюда на вишневой «Оке», но будущего не знала…

Быть может, она и заметила помятое крыло — но, уж конечно, не стала возвращаться и задавать вопросы…

Ее еще не ищут по-настоящему — но скоро начнут искать. И вишневую «Оку», и отвечающую описаниям свидетелей женщину с длинными черными волосами, в белой летней курточке…

Оперативная группа уже, несомненно, шурует в квартире, куда ее вызвал телефонным звонком побоявшийся назваться аноним, чей чуткий слух привлекли шум драки и, главное, звуки, крайне напоминавшие выстрелы. В квартире, где на мятой постели так и лежат Ада Кавалерова рядышком с майором Пацеем, давно уже остывшие, принявшие почти всю обойму «Макарова», который сейчас покоится за батареей на лестничной площадке в доме, где живет Оксана. В квартире, где в ванной валяется кружевное бельишко Оксаны и отыщется еще несколько вещичек с ее пальчиками. В квартире, где некая женщина, застав неверного любовничка с другой, высадила сгоряча в обоих полную обойму.

И, что характерно, несколько человек видели, как эта самая женщина, разъяренной кошкой вылетев из подъезда, прыгнула в вишневую «Оку» и дала газу столь неосторожно, что помяла крыло о барьерчик из железных труб, ограждающий детскую площадку. И следы вишневой краски там остались, и длинные черные волосы свидетели помнят, и куртку, и номер машины — в чем особенно преуспела одна из них, ветеран МВД, кавалер ордена Красной Звезды и десятка медалей Митрадора Степановна Фомина, оказавшаяся в тех местах, в общем, случайно, но способная оказать неоценимую помощь следствию благодаря профессиональным навыкам, не забытым и на пенсии. Это хорошо, что Данил в свое время озаботился выучить Надюшу водить машину…

И никакого алиби. Никто в «Клейноде» не видел сегодня никакой Оксаны Башикташ. В «Клейноде» вообще никого не было весь день, и Черского тоже праздника ради отправились пропустить рюмочку. В общем, пусть выпутывается.

При удаче может и выпутаться, тут уж — как повезет. Оксана была права — он не смог бы. И приказать другим тоже не смог. Но и быть благородным до одури не согласен. Не его роль. Пусть выпутывается, если сможет. Это — за Олесю…

Басенок обойдется. У него и так есть снайпер, и белобрысый, и магнитофонные записи, и еще кое-что. Достаточно, чтобы надрать задницу конкурирующим службам, а самому предстать в белом. Потом можно будет спеть ему под водку чуточку переиначенную старую песенку польских улан:

Пики подняты, сабля — в ладонь, Де-мо-кра-та — гонь, гонь, гонь!

Басенку не может не понравиться.

А перед Пацеем и Адой Данил Черский, в принципе, чист. Он обещал и той, и другому не выдавать их местным спецслужбам — и слово свое сдержал свято. Тем более, что и не клялся сохранить им жизнь. Мансур, волчара, этот азиатский ход сумел бы оценить по достоинству, это ж он однажды обещал Данилову информатору, что тот уйдет на своих ногах — и слово сдержал. Правда, он не клялся, что не станет обрубать руки и отрезать уши — но это уже другой вопрос…

Да, Мансур бы оценил…

ЭПИЛОГ В ИЕРИХОН

В кабинет его провела не лишенная смазливости секретутка в черном деловом костюмчике с довольно-таки символической юбкой. Но глазеть на ее ножки Данил не стал и из-за того, что сюда могла докатиться заокеанская мода касаемо судебного преследования за «непристойные взгляды», и оттого, что представлял сейчас серьезную фирму, а следовательно, должен был держаться солидно.

Однако ножки внимания стоили.

А вот кабинет — вряд ли. Скучный был кабинет, пустоватый, обставленный с холодной деловой стерильностью.

— Садитесь, герр Шерски.

— Черский, — мягко поправил Данил садясь. — Впрочем, вам это столь же трудно произнести, как нам имитировать штирийский говор, поэтому не буду педантом…

Он открыто взглянул на человека по другую сторону стола — прекрасно сохранился, старая сволочь, никак не дашь восьмидесяти, даже волосы в основном целы, хотя и реденькие. Что поделать, дольше всех, как правило, живут именно фабриканты оружия и военные, какие там чабаны…

— Знаете, я полагал, что на стене у вас непременно будет висеть парадная сабля, — сказал Данил.

— Во-первых, это давно вышло из моды. Во-вторых, что гораздо существеннее, герр Шерски, вам, как договаривались ваш секретарь с моей секретаршей, отведено десять минут. Ваше право, как это время использовать, но я бы порекомендовал держаться ближе к делу…

— Однако, насколько мне известно, я у вас сегодня последний посетитель, герр Хольцман…

— И что с того?

— Увидим, — сказал Данил. — Всякое может случиться, герр оберштурмфюрер…

Высокий, худощавый старик иронично усмехнулся:

— Ваффен СС, герр Шерски. Зеленая форма, не черная. И качественно другое отношение в те полузабытые времена…

— Так-таки и зеленая? — усмехнулся Данил. — И непременно — Восточный фронт?

— Быть может, все же попросить секретаршу вас вывести?

— Не стоит спешить, — сказал Данил. — Мы еще не обсудили крайне интересную историю двух Хансов Хольцманов. Вас и вашего двоюродного брата. В те времена, которые вы изволили назвать «полузабытыми», было два Ханса Хольцмана. Один и в самом деле воевал на Восточном в рядах зеленых СС. А второй все-таки был черным. О чем остались кое-какие документы, касавшиеся в первую очередь добровольческой пехотной дивизии СС «Лангемарк», где второй Хольцман натаскивал бельгийцев… но и некоей истории в Роттердаме. С парашютистами.

— Эти старые истории… Кто их теперь помнит?

— Ну, тут возможны разные мнения, — сказал Данил. — Англичане до сих пор уверены, чудаки, что во время той войны расстрелы их летчиков были не милыми шалостями, а военными преступлениями. Можно поинтересоваться их мнением…

Видите ли, перед тем, как приехать к вам, я долго копался в архивах, герр Хольцман. Они громадны и до сих пор не разобраны толком, но люди целеустремленные и упрямые могут откопать немало интересного. Например, историю о хватком парне, который в неразберихе сорок пятого года все же ухитрился превратить себя в собственного двоюродного брата, благо тот не мог протестовать из Валгаллы…

«Хорош, волчара, — оценил он. — Красиво плюхи держит».

— Молодой человек, — прямо-таки задушевно начал Хольцман. — Вам никогда не говорили, что игры делятся на опасные… и очень опасные?

— Видите ли, я не идеалист, — сказал Данил почти весело. — И потому имею дурацкую привычку оставлять оригиналы в запечатанных конвертах, которые должны быть вскрыты…

— Бог ты мой! Вы серьезно… полагаете?

— Я вас полагаю серьезным человеком, — сказал Данил. — И потому спешу отречься от идеализма. В отношениях меж деловыми людьми он совершенно неуместен.

— Понятно… Это должен быть чемодан с наличными или номер счета в Швейцарии?

— Вы меня оскорбляете, — усмехнулся Данил. — Неужели я похож на мелкого шантажиста?

— Каждый человек на кого-то похож… Ну, в конце концов я согласен, что ваша история небезынтересна. Однако… — старик добросовестно наморщил лоб. — Что-то такое по-русски я все же помню… Оффшшинка стоит… или не так? В общем, формулируется это примерно так: выделанная шкура овцы может не стоить затраченных на эту работу усилий. В самом деле, молодой человек. Ваша история скандальна и вполне подходит для «Бильда»… но она еще и банальна.

В ней нет ни евреев, ни американцев. Парочка английских летчиков… По нынешним временам это, право же, непрестижно. Скучно. У вас есть деньги, чтобы судиться со мной, или вы рассчитываете, что адвокатов вам оплатит кто-то вроде «Бильда»?

— Терпеть не могу адвокатов, — сказал Данил. — Я столь кропотливо исследовал ваше прошлое с одной-единственной целью — показать, что представляю достаточно серьезных людей. Которые, соответственно, преследуют серьезные цели… мои десять минут, кажется, истекли?

— Продолжайте, не смущайтесь, — ободрил старик. — Поскольку не появилась заботливая Лизхен… вы знаете, раньше у меня была Моника, но после известных событий пришлось перевести ее в отдел маркетинга. Иметь нынче секретаршу с именем Моника — означает непременно дать повод для постоянных шуток…

— Обязательно учту, — кивнул Данил. — Итак… Лично вы меня почти не интересуете. Это чистая случайность, что биография у вас оказалась столь… запутанной. Вы и сами должны были это понять, когда вам передали кое-какие материалы… Вы их изучили?

— Внимательно, — кивнул старик. — Но они, извините, фрагментарны и больше напоминают дешевый детектив…

— В таком случае могу предложить другое, — сказал Данил, не спеша извлекая из кожаной папки несколько листочков машинописи. — Они тоже далеко не полны, но, мне думается, прекрасно дополняют и расширяют те, что мы вам прислали.

Более того, на второй страничке вы найдете пространный список всех материалов, которыми я располагаю по данному делу…

Старик, как и следовало ожидать, ловко извлек из стопочки именно эту вторую страничку. Далеко отведя руку от глаз, как это обычно делают дальнозоркие, прочитал. Потом прочитал еще раз, гораздо внимательнее.

— И все эти люди, как я понимаю, существуют в реальности?

— Ну конечно же, — сказал Данил. — Они все живы и чувствуют себя, не сказал бы прекрасно, однако не собираются покидать наш грешный мир. И находятся в таких условиях, что подтвердят все прежние показания.

— Могу представить, какими методами вырванные…

— Бросьте, — поморщился Данил. — Вы же профессионал. Я вами занимаюсь всего три недели, но успел понять, что в качестве главы службы безопасности концерна вы работали долго и продуктивнейше…

— Благодарю вас.

— Это констатация факта. Ну причем тут методы? Есть показания, есть свидетели, есть полная картина происшедшего. Благонравный концерн через свою агентуру готовил убийство главы суверенного государства и переворот в данной стране. Вам необходимо название концерна или имена людей?

— Избавьте от таких деталей…

— Умолкаю, — сказал Данил. — Вы прекрасно все знаете и без меня. И не можете не понимать, что улики, как бы поделикатнее выразиться, неопровержимы.

— На ваш взгляд.

— Простите, герр Хольцман, на любой взгляд, — с мягкой укоризной покачал головой Данил.

— Допустим.

— Можно попросить вас в дальнейшем избегать этого слова? Герр Хольцман, оставайтесь профессионалом.

— Значит, вы пришли не от себя…

— А разве вы с самого начала предполагали другое? — пожал плечами Данил. — Такие материалы добываются не трудами одиночек.

— Можно вопрос?

— Отвечу не дожидаясь, — сказал Данил. — Нет. Это не государственная спецслужба. Что, впрочем, не должно ни в малейшей степени принизить мой статус в ваших глазах… зато для вас является гораздо более выигрышным вариантом. Поскольку мои задачи и задачи государственной спецслужбы во многом различаются…

— Возможно… Ну, а чего же вы рассчитываете добиться? Я согласен, это, — он коснулся Даниловых бумаг, — выглядит неприглядно. Но, знаете ли, крупные концерны, говоря откровенно, все до единого порой используют методы, способные ужаснуть иных прекраснодушных либералов. Все. Разница только в том, что на свет божий это сплошь и рядом не всплывает… а если и всплывает, быстро исчезает из памяти читающей публики. Есть способы заставить побыстрее забыть.

— Не сомневаюсь, — кивнул Данил. — Но кто говорил об одной лишь читающей публике? Не забывайте, я сразу предупредил, что не числю себя среди идеалистов. Позвольте напомнить одну банальность: бич любого концерна конкуренция. Я не пойду в редакции… по крайней мере, не сразу.

Предварительно я навещу несколько респектабельных офисов и нескольких депутатов… Вам необходимо напоминать названия фирм и фамилии депутатов или вы сделаете это за меня?

— Постараюсь.

— Тем лучше. В игре, помимо того, будут деньги. Очень большие деньги, позволяющие надеяться, что шум не утихнет быстро.

— Вам так необходимы скальпы?

— Мне необходимо, чтобы вы приняли мое предложение, — сказал Данил. — А чтобы добиться этого, я получил инструкции не ограничивать себя в средствах и времени…

— Это так серьезно?

— И для меня, и для вас. Конечно, вы не можете единолично принимать решения… Но вы один из тех, чье мнение может — ив данном случае тоже оказаться решающим. Я вас не тороплю. Вы вправе думать и советоваться…

Старик усмехнулся:

— Значит, все-таки чемодан или счет? Только — в других масштабах?

— Вынужден вас разочаровать, — сказал Данил. — Ничего подобного. Не путайте меня с теми моими земляками, что пасут здесь шлюх на вечерних улицах. У меня респектабельный бизнес. У вас — тоже.

— И чего же от меня потребует респектабельный бизнесмен вроде вас, герр Шерски?

— От концерна, — поправил Данил. — От вас потребуется лишь категорически встать на мою сторону, когда будет обсуждаться мое предложение. И без ваших усилий правление прекрасно поймет, в какой ситуации очутилось, какой может разгореться скандал и как скоро он наберет европейский масштаб… Но ваши усилия окажутся не лишними.

— Для чего?

— Мы не собираемся требовать от вас безвозвратных денег, — сказал Данил. — Мы просто-напросто потребуем от вас… то есть, понятно, от концерна, вложить определенные суммы в определенные проекты. У нас в стране, понятно.

Речь идет о больших суммах, по-настоящему больших. Но, во-первых, когда-нибудь вы их обязательно получите назад, как и водится в цивилизованном бизнесе, а во-вторых, величина этих сумм, я питаю такую надежу, вполне адекватна масштабам скандала, который может вспыхнуть… Я вам сказал все. Остальное технические детали, пока что не требующие проработки. И прошу вас быстрее принять решение. Предварительное хотя бы.

Он откинулся на спинку мягкого кожаного кресла и замолчал. Где-то в сердце еще сидела ноющая тоска, абсолютно здесь неуместная, принадлежащая ему одному, — и отделаться от нее не суждено уже никогда…

— Речь, таким образом, идет об инвестициях?

— О крупных инвестициях, — ответил Данил.

— Да, я понимаю. Следовательно, герр Шерски, вы твердо намерены вести дела по западным образцам?

— Несомненно.

— Вы знаете… — старик с бурным прошлым сделал совершенно продуманную паузу. — Во всем свободном мире с давних пор принято, что человек, обеспечивший приток инвестиций в данную конкретную область, всегда получает определенный процент, соответствующий его интеллектуальным затратам…

— Мне это известно, — сказал Данил, уже понимая с усталой гордостью, что выиграл схватку. — И я готов выслушать — в разумных пределах, разумеется ваши соображения на сей счет. Герр Хольцман, я уполномочен выслушать такие предложения и дать ответ от лица своих боссов. И рад, что мы пришли к разумному пониманию…