На трещину ногами

Когда мы еще были все маленькими, Бобби был самым смелым. Он первым прошел от начала до конца по крышам Трущобы. Я помню, как шел за ним, а следом остальные, след в след. Последний прыжок оказался хуже всего — дул сильный ветер и не было места для разбега. Бобби прикурил и закинулся наркотой. Затем, отшвырнул пачку. Закинулся еще и швырнул сигарету на крышу следующего здания.

— Я докурю, когда приземлюсь, — сказал он нам.

— Слишком далеко, Бобби, — сказал Родни.

— Да плевать, — рассмеялся Бобби.

И мы видели, что ему действительно наплевать. Он перепрыгнул пропасть между крышами, как будто умел летать. Все развеселились, но никто не прыгнул следом.

Если бы я знал, как назвать то, что я чувствовал к нему тогда, я бы сказал, что я любил его.

Нам с Бобби было по десять тогда. Мы родились почти в один день. Бобби иногда оставался у меня. Иногда мы даже говорили сверстникам, что мы братья. Он был очень храбрый, но он был также и жестоким. Как-то он сбросил кошку с крыши, и он любил устраивать поджоги.

Даже когда мы были совсем детьми, он был таким же. Вы знаете, у детей есть такие игры, ну, в… суеверия? Ну, «на трещину ногами — сломаешь спину маме»? Бобби увидел как-то Джоуи, который скакал по тротуару. Бобби тогда обозвал Джоуи девчонкой. Джоуи взбесился, но не захотел драться с Бобби. Никто бы не захотел. Хотя он объяснил Бобби… он не сказал, как треклятая девчонка, он просто хотел убедиться, что с его мамой все будет хорошо.

Бобби сказал, что тогда другое дело. Он даже извинился за то, что назвал Джоуи девчонкой.

Мама приготовила мне какао на следующее утро, она всегда так делала, когда было холодно.

— Я видела твоего приятеля Бобби, сегодня рано утром, Джейсон, когда я только встала. Он занимался.

— Занимался чем, мама?

— Я не разобрала… это выглядело как классики для меня.

Бобби ничего не говорил мне о своих тренировках. Я знал, что он не стал бы играть в классики, только девчонки в них играют.

Я не мог уснуть той ночью. Мама всегда вставала очень рано, частенько еще затемно, насколько я знал. Ей нужно было переделать кучу дел, прежде чем она шла на работу. На следующее утро я встал даже раньше мамы. Я выглянул в окно, но мы жили слишком высоко, чтоб что-то разглядеть. Я натянул куртку и вышел на улицу. Бобби был там, как мама и рассказывала.

Он носился взад-вперед и делал это так смешно, как будто он был пьяный.

— Что ты делаешь, Бобби? — спросил я, шагнув к нему.

Он покраснел. Я даже подумал, что он набросится на меня.

— Это секрет, Джейсон.

Я подошел к нему.

— Скажи мне, Бобби. Ты же знаешь, что я никому не скажу. Мы же дружбаны.

— Нет, расскажешь, — сказал он.

Я ничего не сказал — просто пошел прочь. Дул холодный ветер, и у меня слезились глаза. Я слышал, что он идет за мной, но даже не обернулся. Его рука легла на мое плечо.

— Прости, Джейс.

— Да я же не выдал ни одного секрета, Бобби. Никогда. Даже про кота…

— Заткнись. Я знаю. Я же извинился, ну? Перестань реветь.

— Я не реву.

— Ревешь!

Я ударил его по лицу, а он бросился на меня. Сначала побеждал я, но он был сильнее и сбил меня с ног.

— Сдаешься? — Его кулак завис над моим лицом.

— Нет!

Но удара не последовало. Он отпустил меня. Через какое-то время я поднялся.

— Проехали, — сказал Бобби. — Мы квиты. Лады?

— Лады, — ответил я. — Хочешь какао?

Дома мама посмотрела на наш вид и спросила, что случилось. Бобби сказал, что какие-то ребята напали на нас на улице, но мы их побили.

— Я не хочу, чтобы ты дрался, Джейсон, — сказала мама. — Но это хорошо, что вы с Бобби заступаетесь друг за друга.

Она помогла мне умыться и наклеила оранжевый пластырь на ссадины. Потом она помогла и Бобби, он не возражал.

Когда мама ушла на работу мы поели печенья и пошли ко мне, чтобы я мог переодеться к школе.

— Джейсон…

— А?

— Знаешь, что я делал там сегодня утром?

— Слушай, если не хочешь, не…

— Я хочу, чтоб ты знал. Я хочу, чтобы кто-нибудь знал. Ты мой дружбан, ты говоришь. Так вот, что я делал? Пытался наступить на каждую гребаную трещину на асфальте.

Это была самая гадкая вещь, что я когда-либо слышал.

Потом я спросил про это суеверие у мамы. Она сказала мне, что это глупый предрассудок — это ничего не значит.

— Бобби может наступить на каждую трещинку на всех тротуарах в городе, — сказала она мне, — и ничего бы не случилось со спиной его матери. Это присказка, а не правда.

Мы жили вдвоем с мамой. Мой папа был убит. На войне. Тупой войне, как моя мама всегда ее называла. Бобби, бывало, говорил ребятам, что его отца убили на войне. Прямо рядом с моим. Но мне он сказал, что он не знает, кто его отец. С его матерью всегда кто-то жил. Один за другим. Я спросил как-то свою маму, почему у нее нет парня. Мама сказала, что, может, когда-нибудь он и появится. Но сейчас у нее нет на это времени.

Бобби начал ненавидеть педиков примерно в то же время, как я понял, что я один из них. Было одно местечко рядом с Трущобой, у реки. Мы называли его Пирсом, но туда больше не приходили лодки. Педики встречались там. Там было несколько зданий, сейчас пустующих. Иногда парни делали это, прямо на улице. Если подкрасться очень тихо, то можно было их увидеть. Однажды ночью мы с Бобби подсматривали за ними.

— Я их ненавижу, — прошептал он. Даже скорее, прошипел.

Я сказал, что я тоже, но я что-то такое чувствовал и знал, что говорю неправду.

Мне было страшно, но я знал, что когда-нибудь я попробую тоже.

Это случилось сразу после нашего четырнадцатилетия, когда Бобби пришел ко мне в гости с ночевкой. Он сказал, что придумал кое-что крутое для нас. Мы все собрались в подвале. Нас было семеро. Бобби выволок вещи, которые мы там хранили: велосипедные цепи, утюги шины, пара распиленных бейсбольных бит. Мы решили, что Тигры из верхней части города пришли сюда снова, но Бобби сказал, что нет. Мы собирались выгнать педиков с нашего места. Выпнуть их в поселок, где им и место. Мы пошли на Пирс как армия. Они побежали, когда увидели нас, но было слишком поздно для пары из них. Мы здорово их отделали.

Джоуи сдал нас.

Он не хотел, но он рассказал своей девушке. Полиция пришла к нам и всех нас забрала.

Моя мать нашла меня в участке и спросила, правда ли это? Я пытался ей лгать, но у меня плохо получалось. Она не ударила меня, ничего такого. Она села и прикурила. Ее руки дрожали.

— Мне так стыдно за тебя, — сказала она.

Мне стало все равно, что со мной будет.

Потом был суд. У меня был длинноволосый адвокат. Бобби сказал, что он педик. Все говорили, что они были там, на пирсе, но ничего не делали. За исключением Бобби. Он сказал, что он один колотил педиков. Обоих из них. Он сообщил судье, что они были не отсюда… и что они взбесили его.

Все мы получили условные сроки, кроме Бобби. Они сослали его подальше, за пределы города. Я как-то сел на автобус, и поехал навестить его. Он был рад меня видеть, но сказал мне не приходить.

— Это плохо выглядит, Джейсон, — сказал он. — Когда тебя навещает мужик, понимаешь?

Я не понимал, но я сказал ему, что сделаю, как он хочет.

Прошло почти два года, прежде чем он вернулся. Он остался таким же, я думаю, но спокойнее.

Бобби больше не вернулся в школу. А я ее закончил наконец. Мама хотела, чтобы я пошел в колледж, так что я поступил в местный. Но мне не особо нравилось там.

Бобби посадили в тюрьму, он зарезал человека. А неделю спустя я признался, что я гей. В первую очередь я признался маме. Она отреагировала так, как я и ожидал. Она меня поцеловала. Мой любовник остался снаружи, ожидая меня внизу. Он сказал, что хочет пойти со мной. В случае, если мама не примет это, как я ожидал. Но мама сказала, чтобы он поднялся в квартиру. И мы разговаривали все вместе.

Я кое-как учился в колледже, проходил какие-то курсы, но ничего из того, чем мои друзья хотели бы заниматься, меня не интересовало. Я бы мог притвориться, но это же неправильно. Мы с Дэйвом шли по Кристофер-стрит, где я и увидел Бобби снова. Он стал крупнее, тяжелее, на его огромный торс была натянута красная футболка. Все руки у него были покрыты татуировками. Бобби пошел прямо на нас, занимая все пространство, как всегда. Казалось, он готов к прыжку.

— Увидимся позже, — сказал я Дэйву, и он оставил нас вдвоем.

Дэйв некрупный, изящно сложенный, но у него сердце питбуля. Он посмотрел Бобби прямо в глаза.

— Может, мне лучше остаться? — проговорил он.

— Все нормально, — заверил я.

Наконец, он повернулся и ушел. Он выглядел разозлившимся. И я не сказал бы точно, на кого именно.

— Такой ты сейчас? — спросил Бобби, протягивая руку, чтобы коснуться серьги в моем правом ухе.

— Да.

— Почему, Джейсон?

— Это гены, Бобби. Я таким родился.

— Херня! Я видел парней, которые попадают в тюрьму натуралами, а выходят педиками. Из тебя быстро могут сделать там женщину.

— Это другое дело.

— Ну конечно. Я никогда не замечал, что ты такой, Джейсон. Мы же росли вместе.

— Я все тот же парень, Бобби.

— Ты вообще не парень, извращенец. Проверь-ка еще раз лучше свои причиндалы.

Я пытался ему объяснить, но Бобби не слушал. Наконец он коснулся рукой моей груди и легко ткнул меня.

— Ты помнишь ту нашу драку? — спросил он.

— Да.

— Думаешь, ты все еще мог бы сойтись со мной в ничью?

— Нет, но…

— Но что, киска?

— Но я бы попытался.

Он сложил губы, как для поцелуя, при этом зарычав. Затем он ушел.

Дэйв ждал в кафе.

— Ну, и что же мистер Мачо хотел?

— Старый друг…

— И теперь он проститутка, понятно.

— Он не проститутка, Дэйв.

— А кто же?

Я не знал.

Дэйв убедил меня поступить в полицию. Я и не думал, что в городе были геи-полицейские, пока он не представил меня одному на вечеринке. Он тоже не скрывался. Ни от кого.

— Они будут проверять тебя на прочность, — сказал он. — И некоторые еще из каменного века. Вне службы они гомофобы. Но у тебя появятся там братья, я обещаю.

Письменный тест оказался легким. Да и тест по физподготовке не намного сложнее. И не так уж много проблем на работе. И не так, чтобы уж много проблем на работе. Две драки, одна довольно серьезная… но я всегда стою до конца, никогда не отступаю. И когда все это поняли, все пошло совсем хорошо.

Как-то ночью в Бруклине я дежурил на вызовах с толстым ирландцем по имени Петерс. Все называли его Серж. Он работал уже целую вечность — он был слишком миролюбив и недостаточно хорошо лизал задницы, чтобы сменить униформу на штатское — это, кстати, была моя мечта, но я не обсуждал ее ни с кем. Мы поднялись на четыре лестничных пролета, чтобы проверить вызов — домашнее насилие, — это хуже всего, сказал Петерс.

Он был прав. Женщина была избита до полусмерти, но она отказалась писать заявление. Мы ничего не могли сделать.

— Напоминает дом, — сказал Петерс, когда мы спускались по лестнице. — Твои предки когда-либо вот так скандалили?

— Моего отца убили на войне, — ответил я.

— Кое-кто сказал бы, что тебе повезло, — хмыкнул он, закуривая одну из своих коротеньких сигар.

Я проехал три квартала, прежде чем он сказал мне, прижаться к бордюру. На углу стояла забегаловка.

— Мне нужно выпить, — заявил он.

— Может, подождешь, пока мы выберемся отсюда?

— А, да не будь ты такой чертовой девочкой — если обезьяны будут шуметь, я брошу им банан.

— Серж, ты знаешь, что инспектор сказал держаться подальше от таких клубов. Давай мы…

— Не глуши мотор, сыночка, — сказал он и шагнул внутрь.

Я сидел и ждал его и уже почти докурил до конца, когда вдруг услышал выстрел. Я бросился к двери клуба, Серж лежал на полу, лицом вниз, кровь заливала униформу. Я увидел прямо за ним троих. У одного был мачете — я выстрелил ему в грудь. Что-то резануло мою левую руку. Они продолжали идти на меня. Я отступал, пока не оказался рядом с Сержем, стреляющего в сторону дальней стены, где другие прятались за столами. Кто-то отстреливался. Я выпустил очередь и потянулся за дубинкой. Вдруг почувствовал, что Серж двигается ко мне, он подтягивался на локтях, пытаясь высвободить пистолет. Я вырвал его у Сержа из рук, продолжая палить, а он рявкнул «10–13»[1] в рацию.

Когда местные полицейские пришли на подмогу, у меня оставалась одна пуля в пистолете Сержа.

Я проснулся в больнице, все вокруг меня было в красной дымке. Через некоторое время дымка стала розовой и я смог рассмотреть трубки, присоединенные ко мне. Я знал, что буду жить.

Серж сидел там, рядом с кроватью, с перебинтованной головой. У него был «небольшой перелом» черепа, как он сказал, и ему наложили на грудь несколько швов. Он показал мне два металлических комка.

— Вот, их вынули, мой мальчик. Из тебя. Один из руки, один из бедра. Если бы ты не носил бронежилет, как хороший солдатик, ты уже был бы просто куском мяса.

Я ничего не сказал, у меня во рту была какая-то пластиковая штуковина.

Потом приходили другие полицейские. Некоторые присылали цветы. Мэр пробыл ровно столько, чтобы его успели сфотографировать.

Они перевезли меня в большую, отдельную палату с окном, и мне стало лучше. Как-то пришел Дэйв. В комнате было полно людей. Он склонился над кроватью и поцеловал меня в губы. Один из полицейских хихикнул. Дейв покраснел.

— Если тебе есть, что сказать, то скажи это на улице. Мне скажи, если считаешь, что ты достаточно крутой. — Это говорил Серж, тыкая толстым пальцем в грудь полицейского, который хихикнул. Я даже не знал, что Серж тоже был в комнате.

Я стал детективом третьей степени. Я не чувствовал себя детективом — теперь я мог носить удобную одежду, собственно, и все. Но мама так гордилась мной на награждении, когда мне вручали золотой значок. Дэйв тоже.

Первое тело нашли в шахте лифта, обнаженное. Коронер не мог сказать, что его убило — падение или побои. Но не было никаких сомнений в том, что ему перерезали горло.

Когда счетчик тел поднялся до пяти, мэр назначил целевую группу. Но они продолжали умирать. Гей-мужчины, все жертвы были геями.

Вот тогда комиссар и вызвал меня. Я стал работать под прикрытием, ходил по барам, но это не помогло. Люди узнавали меня — не каждый день людей печатают в газете из-за перестрелки с преступниками. Никто даже не пытался снять меня.

Я говорил об этом с Дэйвом. Убийца не работал в барах — он снимал парней где-то один на один, гулял с жертвами в безлюдных местах и делал свое дело.

Не было никаких писем в газетах или телефонных звонков. Мы создали горячую линию доверия, на нас посыпались звонки … но они ни к чему не привели.

Мама до сих пор живет в том же месте. У нее фиксированная арендная плата, поэтому ей незачем платить и переезжать. К тому же, она знает всех соседей — и чувствует себя там в безопасности. Я навещаю ее каждый четверг, по вечерам, и никогда не пропускаю. Иногда Дейв приходит со мной.

Я был как раз там, когда зазвонил телефон. Когда мама сказала: «Это тебя, Джейсон», я знал, кто звонит.

Может быть, я знал кое-что еще.

— Что такое? — спросил он, как будто это я ему звонил.

— Ты знаешь, — ответил я ему.

— Я устал, — сказал Бобби. — Действительно устал.

— Хочешь зайти?

— Нет, я не хочу заходить. Я хочу, чтобы это закончилось.

— Просто скажи мне, где ты.

— Ты будешь играть открыто, Джейсон? Только ты и я?

— Только ты и я, Бобби, — пообещал я.

— На пирсе, тогда. Завтра в полночь.

— Там, где это началось.

— Это не там началось, — сказал он. И связь оборвалась.

Сначала Дэйв не хотел, чтобы я шел. Когда он понял, что я все равно пойду, он хотел пойти со мной. Чего бы я не позволил ему, конечно. Я даже на работе никому ничего не говорил.

За несколько минут до полуночи я пришел на Пирс. Теперь там стало пустынно и безлюдно. Убийца напугал всех… никто не гулял здесь — все кучковались в клубах. Безопасность в толпе.

На сваях белой спрей-краской была нарисована свастика, а над ней большая цифра девять. Девять тел нашли на сегодняшний день. Кто бы ни был убийца, скинхеды любили его.

Я шел к задней стене здания, туда, где находился естественный выход к краю Пирса. Было так тихо, я даже мог слышать плеск воды под ногами. Доски заскрипели, кое-где щели между ними были достаточно большими, чтобы провалиться в них.

Ногами на трещину…

Дверь была приоткрыта. Я видел мерцающий свет внутри. Оказалось, свеча. Короткая белая свеча на столе, зажженная. Рядом с ним стояла коричневая обувная коробка.

— Просто постой там минуту, Джейсон.

Голос Бобби. Я спокойно стоял и ждал.

— Просто хотел посмотреть, на самом деле ли ты пришел один, — сказал он, выходя из тени.

— Как я и обещал.

— Место окружено?

— Нет.

Он закурил сигарету, протянул мне пачку. Я тоже закурил.

— Большой герой. Я читал о тебе в газетах, пока я был на севере штата. Думаю, ты мог бы меня арестовать сейчас?

— Нет, Бобби. Ни тогда, ни сейчас.

— Я купил тебе подарок, Джейсон. Загляни в коробку.

Я снял крышку. Пара часов, перстень, идентификационный браслет, обручальное кольцо, какие-то клочки бумаги. Я поднес бумаги ближе и прочитал… водительские права. Карточка социального страхования. Что-то, что выглядело как маленький, корявый кусок колбасы.

— Что это за вещи?

— Трофеи. Один от каждого из педиков. Штучка, которую ты держишь, это палец — у жалкого гомика ничего не было, когда я пустил его в расход.

— Боже, Бобби.

— Они могли бы сделать тебя начальником за это, да?

— Я не знаю.

Он затянулся. На конце сигареты вспыхнул огонек. Его лицо было разрисовано какими-то линиями и угольниками, а череп полностью лысым.

— Почему вы все это делаете, Джейсон?

— Что делаем?

— Превращаете в геев. Почему ты стал таким, как они?

— Бобби, это не дело выбора… просто так случается.

Он стоял неподвижно, как скала. Я чувствовал, что он наблюдает, но я не мог видеть его глаза.

— Ты когда-нибудь трахал мальчиков, Джейсон?

— Что!

— Мальчиков. Маленьких мальчиков. Ты когда-нибудь делал это?

Тошнота подкатила у меня к горлу при этой мысли — это самое отвратительное, что я когда-либо слышал.

— Ты с ума сошел, Бобби? С чего ты это взял?

— Это то, что вы делаете, правильно? Вот что происходит.

— Бобби…

— Когда я был мальчиком. Маленьким мальчиком, действительно маленьким, один из бойфрендов моей гребаной шлюхи матери сделал это со мной. Это было больно. Как будто огонь внутри меня. Я истекал кровью. Я сказал моей матери, когда она пришла домой. И знаешь, что я получил, Джейсон? Шлепок по губам. От моей матери. Она знала. Когда я все еще верил в Бога, я молился, чтобы она умерла. Этого не случилось, как ты знаешь. Я никогда не был педиком. Я мужчина. Спроси любого о моей репутации. Тюрьма или улица — все знают. Бобби Трейнор — мужик.

— Ты всегда им был, Бобби.

— Ну да. Ну вот, но теперь я полностью вымотан. Ну, почти полностью.

Он сделал небольшой круг, не приближаясь. А потом я увидел пистолет. Серебряный автоматический пистолет. Он поднял его вверх, так что я мог видеть его в свете свечи.

— Я всегда ревновал тебя, Джейсон, — сказал он.

— Меня? Почему?

— Я хотел бы, чтобы у меня была твоя мать.

— Бобби…

— Заткнись. Мы все вымотаны сейчас. Есть дело. Давай все выясним. Ты и я. У тебя есть пистолет с собой, верно?

— Да.

— Достань его. Медленно.

Я достал револьвер из кобуры, направил его в землю.

— Я собираюсь сосчитать до трех, Джейсон. Так же, как в кино. Когда я досчитаю до трех, я начинаю стрелять. Я убиваю тебя, забираю свою обувную коробку и ухожу отсюда. У тебя есть кольцо, Джейсон? Я что-нибудь возьму с собой. Может быть, я возьму твой значок. Твой симпатичный полицейский значок.

— Бобби…

— Я не играю, Джейсон. Ты знаешь, я никогда не играю. Ты достаешь меня первым — это все твое. Если нет… ну, еще один мертвый гомик ничего не изменит.

— Это другое…

— Раз!

— Бобби, не будь…

— Два!

Я вытянул руку с пистолетом.

— Три!

Мой первый выстрел попал ему в низ живота. Он спустился на одно колено, поднял свой пистолет, и я выстрелил снова, дважды. Он упал на пол, пистолет выпал у него из рук.

Я опустился рядом с ним, моя рука нащупывала пульс на его шее.

— Ты настоящий мужчина, Джейс, — сказал он. И умер.

Я ждал пока завоют сирены, держа холодную руку Бобби.

Много, много позже Дэйв стоял рядом со мной на нашем балконе, глядя на город.

— Хорошо, что на тебе тогда был бронежилет, — сказал мой любовник.

Я ничего не ответил и просто держал его за руку. Думая о Бобби. О нашей последней драке. О том, что он сказал. О том, как я взял его оружие с пола. Смертельный серебряный автоматический пистолет… на предохранителе.