На языке пламени

Глава тринадцатая

Утром Гримстер сел в машину, доехал до аббатства, а оттуда повернул в зоопарк. Было еще рано, и не так много автомобилистов стремились проехать мимо загонов, в которых паслись антилопы — канны и гну — и белый носорог, огромный и толстый, клетки с гепардами, за которыми начинались владения львов и, наконец, обезьяний лес. Таблички запрещали открывать окна автомобилей, хотя — как и во всех подобных заведениях — машину можно было остановить и всласть полюбоваться жизнью животных. Если машина сломается, надо посигналить и ждать патрульных техников. Гримстер объехал парк дважды, а потом выбрался на ближайшее шоссе и поехал в Лейтон кое-что купить. Возвращаясь через парк, он свернул с главной дороги прямо к аббатству, выпил чашечку кофе в заведении «Летучая герцогиня», названном в честь матери герцога Бедфордского. Потом вернулся к въезду в зоопарк, выбрал из множества удостоверений в кошельке карточку репортера и прошел в кабинет директора. Гримстер объяснил, что представляет одну из лондонских газет и хочет получить некоторые сведения по вопросу, о котором ему поручено написать. Узнав все необходимое, Гримстер пообещал сообщить в зоопарк о выходе статьи, еще раз объехал звериное царство и вернулся в гостиницу.

Теперь он уже трижды проезжал в двадцати ярдах от места, где был зарыт чемоданчик Диллинга. Выкопать его официально было бы проще простого. Но помощью Ведомства он ни в коем случае пользоваться не хотел. Нужно заполучить чемоданчик самому.

После ленча он сообщил Лили, что чемодан зарыт в львином загоне зоопарка и что он, Гримстер, отдал распоряжение выкопать его.

— Ты хочешь сказать, что обо всем догадался только потому, что я тебя сюда привезла? — изумилась Лили.

— Почти. Но у нас были и другие, неизвестные тебе сведения. Когда ты показала мне, где Диллинг остановил машину, все прояснилось. Теперь тебе остается сидеть и терпеливо ждать. Завтра материалы будут у нас в руках, и потом — если они стоят тех денег, которые запросил Диллинг, — Ведомству придется раскошелиться. Это «потом» займет, конечно, немало времени, ведь документы нужно тщательно изучить.

Лили подошла к Гримстеру, села на подлокотник его кресла:

— Значит, я стану богатой?

— Похоже на то. — Он положил руку ей на колено и сжал его. Она тихо спросила:

— А ты не будешь против?

— Мне это совершенно безразлично. — В голосе Гримстера прозвучала искренность, истинной причины которой Лили, разумеется, не поняла. — Но не будем забегать слишком далеко вперед.

— Какой ты осторожный, Джонни, — засмеялась она в ответ. — Пока ты со мной, я буду забегать вперед и строить планы. Что ты на это скажешь?

Гримстер поднял ее с подлокотника, посадил на колени и поцеловал в шею. Потом произнес:

— Если бы мне сейчас не надо было уходить, я бы тебе ответил.

Теперь, когда Гримстер целовал ее, а она обнимала его, он не презирал себя за притворство. Лили по-настоящему счастлива, а его единственная забота — защитить ее и добыть все, что ей причитается. Потом он оставит ее. Она будет переживать, но недолго. Сейчас она играет свою роль, простодушно выдавая желаемое за действительное. Лили — ребенок. Однажды она обретет настоящую любовь, познает ее истинную горечь и сладость. Джону вдруг захотелось, чтобы этого не случилось никогда, — он чувствовал, что самую глубокую радость ей приносят все-таки фантазии. Хотя теперь Гримстер был свободен любить, он не любил Лили и знал, что не полюбит ее никогда, но в те минуты, когда она отдавалась ему, чувствовал, что она ему нужна. Когда над ним смыкалась темнота постели, он предавался теплу, страсти, утешению, которые предлагала Лили, старался все забыть…

Гримстер сидел в машине у обочины, в двухстах ярдах от «Сторожки Трасселера». Слева по шоссе к зоопарку тянулась нескончаемая вереница машин. По другую сторону шоссе заросший травой участок футов в пятьдесят шириной был обнесен высокой проволочной сеткой — она ограничивала львиный загон. Гримстер вынул из кармана крошечную карту, найденную в перстне с корольком, поджег ее, щелкнув зажигалкой, подержал, пока пламя не начало лизать пальцы, и бросил в пепельницу. Диллинг обожал секреты, но всегда оставлял подсказку для сообразительных. Прингл понял бы все, лишь взглянув на карту. Гримстеру она не говорила ничего определенного, пока он не изгнал Диллинга из памяти Лили, пока Лили не отвезла его к сторожке, где они с Диллингом остановились. Но, оказавшись здесь, попав в этот парк, где названия «Уобернское аббатство» и «Бедфорд» попадались на каждом шагу, Гримстер сразу все уяснил. Фраза «Che sara sava», вариант испанского «Que sera sera», была девизом семьи Бедфордов. В Уоберне и квартала не пройдешь, не увидев воспроизведения изречения с их герба. «Чему быть, того не миновать». По одному девизу Прингл без труда установил бы, где зарыт чемоданчик, а точное место указывал изогнутый червяк в нижнем углу карты, который, как установил Гримстер, обозначал один из знаков зодиака — Льва. За проволочным ограждением проглядывался песчаный склон, который спускался к дороге, петлявшей по львиному загону. Гримстер выбрал изгиб дороги вокруг невысокого холма, который на западной стороне переходил в огромный песчаный карьер, густо заштрихованный на карте Диллинга. На гребне холма, почти сросшись, стояли два терновых куста, а немного ниже по склону — еще два, тоже бок о бок. На север от верхних кустарников, в вершине равностороннего треугольника с основанием в тридцать футов, равным расстоянию между парами кустов, и находится место, где на глубине примерно двух футов зарыт чемоданчик. От директора Гримстер узнал, что зоопарк открыли только в марте этого года. В феврале, когда сюда приезжал Диллинг, проволочное заграждение еще не было достроено, как не было и львов в загоне. Их привезли за две недели до открытия.

Видимо, Прингл, работавший здесь на строительстве дороги и оград, привозил сюда Диллинга, чтобы похвастаться зоопарком. Они оба любили животных. Диллинг, наверное, приметил в львином загоне подходящее место для тайника. Ему оставалось только приехать вечером, когда рабочие уже ушли, а сторожа еще не заступили на вахту. От места, где сидит сейчас Гримстер, Диллингу пришлось лишь пройти ярдов двести по склону холма, перейти две дороги и беспрепятственно добраться до терновника. Теперь дорога не так уж проста. Появился четырехметровый забор из прочной стальной сетки с крупными ячейками, который почти на метр загибался внутрь. За оградой, в двух с половиной метрах от нее, стоял второй забор из такой же сетки, но пониже, с колючей проволокой наверху, а за ним были львы — одни грелись на солнышке, безразлично поглядывая на проезжающие мимо машины, другие беспокойно сновали по склонам, третьи тяжелой равнодушной поступью ходили между автомобилями, не проявляя никакого интереса к запертым в них существам, вторгшимся в их владения. Диллингу, наверное, было лестно вверить свое сокровище под охрану львов — ведь и сам он родился под знаком Льва.

Проникнуть в загон было трудно, но возможно. Каждый вечер, когда туристы уезжали, львов увозили в фургонах на ночлег и запирали в особых бараках. С наступлением темноты зверей в загоне не оставалось, но через каждые два-три часа охранники с ружьями и карабинами на машине объезжали забор.

Гримстер решил попытать счастья сегодня же. Луны не будет, но свет ему не понадобится. В четвертый раз он оглядел местность, вплоть до терновника на гребне песчаного холма, запомнил все до мелочей — холмы и пригорки, каждое дерево, кустик и кочку.

Он уехал из парка, нашел укромную тропинку, окаймлявшую сухое болото, поросшее вереском. Здесь он оставил машину, вынув из багажника купленное в Лейтоне утром — сто ярдов тонкой, крепкой нейлоновой веревки, прут из толстой, но мягкой проволоки и остро отточенный нож. В машине остались только маленькая саперная лопатка и кусачки. Гримстер размотал веревку и стал резать ее на куски нужной длины. Он работал сосредоточенно, ничто не нарушало тишины, кроме птичьих криков да кроличьих шорохов… И вдруг он вспомнил, когда в последний раз делал то же самое. Это было в Веллингтоне, они с Гаррисоном после многих ошибок сплели, наконец, веревочную лестницу, чтобы спуститься в каменоломню и подобраться к гнезду пустельги с птенцами. Хотя Гаррисон и в те дни был неуклюж, он настоял, что полезет сам, и Гримстер до сих пор помнит, как он ругался, увидев, что их усилия пропали даром, потому что птенцы уже улетели. В школе Гаррисон мечтал поймать молодую пустельгу и приручить ее — на всю жизнь сохранил он тягу к запретному и опасному…

Работа заняла у Гримстера два часа. Закончив, он взобрался на одну из сосен, на высоту футов тридцати, привязал лестницу к веткам и спустился по ней, чтобы проверить крепость узлов и перекладин. Он давным-давно убедился: не стоит оставлять на волю случая то, что можно проверить заранее. Но никто не может жить сам по себе, ни от кого не завися, будь он семи пядей во лбу и трижды осторожен. Как бы глубоко и тщательно он ни изучал и ни продумывал все наперед, возможность ошибиться появится при первом же столкновении с другими людьми. Гримстер тщательно отрепетировал вылазку, которую собирался предпринять вечером, стараясь заранее предусмотреть каждое движение.

(Львов и в самом деле, как правило, вывозили по ночам из загона. Но из каждого правила бывает исключение. Когда у львицы начиналась течка и ее друг становился наиболее нетерпеливым, его не увозили в барак, потому что там он норовил затеять драку с другими самцами, пытавшимися завладеть львицей. Льва оставляли в загоне одного. Сейчас он лежал под деревом на дальней стороне за холмом с терновником, поближе к львиным баракам, протянувшимся вдоль одного из внутренних заборов.)

В десять вечера Гримстер покинул гостиницу. Под пиджак он надел темный свитер. Лили осталась в отеле. Джон сказал ей, что у него назначена деловая встреча. Пусть она ложится спать, не дожидаясь его. Он может вернуться очень поздно.

Лили сидела в гостиной, читала и никак не могла решить, выпить перед сном еще рюмочку ликера или нет. Наконец решила побаловать себя. Она чувствовала, что имеет на это право. С того времени, как она была продавщицей в Акфилде, пройден большой путь. Тогда она была наивной деревенской девчонкой. Сейчас она женщина, опытная, много повидавшая и теперь вовлеченная в историю, от рассказа которой у всех в гостинице наверняка глаза бы повылазили из орбит. Она повзрослела, она изменилась. Она стала личностью, в жизни ей пока везло и, без сомнения, повезет еще больше. Все начал Гарри, и она всегда будет ему благодарна. Но не больше. Там, где Гарри был непредсказуем и упрям, Джонни прямолинеен и уступчив. И тело у него другое, нигде ни капельки жира. А у Гарри оно было мягкое, почти женское. У Джонни же одни мускулы… Она зажмурилась с рюмкой ликера в руках, вспомнила о теле Джонни, о близости с ним и мысленно обругала себя за это. Боже, можно подумать, что ее интересует только секс. Нет, все дело в личности Джонни, в его характере, добром, нежном и понимающем, — это так подкупает. Он настоящий джентльмен, не чета Гарри. Это каждому видно. Как сразу видно, что миссис Харроуэй — леди. Джонни обязательно расскажет ей о своей семье, учебе в школе и университете, обо всем… Не нужно торопить события. Не нужно приставать к нему с расспросами. Всему свое время. Как приятно заглянуть в будущее. Лили представила, как Джонни рассказывает ей о Вальде. На миг отвлеклась и прислушалась к себе — не ревнует ли, и обнаружила, что нет. Она просто выслушает его, и ей не придется вымучивать подобающее выражение лица, выдавливать нужные фразы. Все получится само собой — она же любит и понимает Джонни. По-настоящему. Неважно, что все началось с какого-то глупого гипноза и что, сообразив, в чем загвоздка, она не знала, как о ней сказать, поэтому, следуя здравому смыслу, и выбрала подходящий момент. Должна же любовь как-то начаться. Заглянув в прошлое, Лили поняла, что по-настоящему все началось уже тогда, когда она впервые увидела его — аккуратного, подтянутого, сильного, без единого изъяна. Конечно, когда она получит деньги за бумаги Диллинга, придется вести себя осторожно. Джонни гордый человек. Он хорошо обеспечен, но она будет богаче. Тут главное не ошибиться. Может быть, он захочет оставить службу… Возможно, у него, как у большинства мужчин, есть заветная мечта заняться любимым делом. Она сможет купить ему ферму или еще что-нибудь. Лили немного помечтала о ферме, где все лето светит солнце, и о лондонской квартире, где им станет скучно и захочется перемен. Боже, как ей повезло! А начинала с грязными похотливыми парнями в машинах… Та жизнь была не для нее, это уж точно…

«Завтра же, — решила Лили, — пойду и куплю себе подарок, огромный флакон самых дорогих духов — „Радость“ фирмы „Жана Пату“.» Почему бы и нет? Ведь она несказанно всему рада. Тому, что Джонни рядом. Тому, что она никогда не разлучится с ним. Она зажмурилась, и все ее тело заныло от желания быть с Джонни.

Ночное небо скрыли облака. Когда машина въехала в ворота парка, под колесами зашуршал гравий. На ночь зоопарк закрыть было невозможно — шоссе пролегало прямо посреди него. Вдоль пологого склона Гримстер поднялся к развилке, миновал ее, пропустил левое ответвление, уходившее к возвышенности над львиным загоном, проехал еще двести ярдов и остановился под деревьями у самой дороги. Выключил фары и закурил. Свет проходивших мимо машин изредка падал на него. Времени у Гримстера было много. Он хотел дождаться, когда движение замрет, и только потом ехать. Машина его ничьего любопытства не привлечет. Каждый решит, что в ней уединилась какая-нибудь парочка. А вылазка за чемоданчиком займет не больше часа. Гримстер не тревожился. Все, что можно, было продумано и проверено. Оставалось лишь исполнить задуманное. Возбуждение теперь охватывало Гримстера только в постели с Лили. Даже мысль о том, что сначала нужно расстроить планы сэра Джона, а потом уничтожить его, уже не будоражила воображение Гримстера. Он желал лишь восстановить справедливость. Он хотел убить сэра Джона не для того, чтобы снять с души груз утраты, а потому, что сэр Джон отнял у Вальды жизнь — единственную во всем мире жизнь, за которую, если бы обстоятельства вынудили, Гримстер не пожалел бы своей. Ничего святого за душой у Гримстера не было. Ему не раз случалось убивать. Его руками или на его глазах творилось такое, во что мало кто поверил бы. Вполне понятно, почему Диллинг не доверял ни сэру Джону, ни Копплстоуну. То, что Ведомство станет обманывать и убивать по любому указанному сэром Джоном или его начальниками поводу, никогда не беспокоило Гримстера, не волнует и теперь. Правила были придуманы не им, он всегда принимал их, принимает и сейчас, но решил, что действовать по ним больше не станет. Раньше он согласился бы и с обманом, и с убийством Лили. Ему не было никакого дела до девушки. Но ей повезло. Кости выпали в ее пользу, потому что именно благодаря Лили Гримстер узнал правду о смерти Вальды. И должен отплатить за это добром, прежде чем убьет сэра Джона.

Гримстер взглянул на часы. Одиннадцать ночи. Он погасил сигарету и, сняв пиджак, вылез из машины. В темноте он почувствовал дуновение ветра от пролетавшей мимо летучей мыши, она, чиркнув его крылом по щеке, юркнула под деревья. Из кармана брюк Гримстер вынул рулетки и кусачки. Обмотав вокруг лопаты и прута веревочную лестницу, он сунул ее под мышку. Потом перешел шоссе и медленно, осторожно двинулся по короткой, объеденной коровами траве к дороге, которая начиналась в трехстах ярдах впереди и вела к «Сторожке Трасселера» через львиный загон. На этой стороне шоссе, всего в нескольких ярдах позади, стоял огромный дуб — он находился почти у самого изгиба ограды, спускавшейся по склону от шоссе вниз. Привыкшие к темноте глаза Гримстера ясно видели ствол дерева, темный на более светлом фоне неба. Он обошел его и устроился так, чтобы наблюдать за дорогой.

Через двадцать минут из-за сторожки выехал «лендровер» с притушенными фарами. Машина двигалась медленно, из окна кто-то беспорядочно водил лучом зажженного фонаря по проволочному ограждению. «Лендровер» миновал дуб и на глазах у Гримстера свернул направо, туда, где изгибался, спускаясь вниз по склону, забор. Несколько минут спустя фургон вернулся, вновь миновал дуб, въехал в ворота у сторожки и скрылся в лесу. Возможно, сегодня будет еще одна проверка, а возможно, и нет. Во всяком случае, времени у Гримстера предостаточно.

Он встал, подхватил лопату, размял плечи, затекшие от долгой неподвижности, и услышал шум самолета за облаками. Уверенно, но осторожно, готовый укрыться при малейшем шорохе, Гримстер двинулся через дорогу к забору. Он прошел вдоль ограды ярдов сто и остановился. Между двумя заборами на вершине холма стоял еще один дуб. Здесь Гримстер и решил перелезть через сетку.

Он размотал веревочную лестницу и привязал к ее концу саперную лопатку. Другой конец он закрепил у основания ограды. Уложив веревочную лестницу на левую руку так, чтобы она могла свободно размотаться, он перебросил через забор тот конец лестницы, к которому была прикреплена лопата. Лопата упала на другую сторону ограждения в нескольких шагах от сетки — лестница была длинновата. Гримстер просунул в сетку изогнутый крючком пруток, зацепил лестницу и подтянул ее к себе. В мгновение ока заранее заготовленными кусками веревки он крепко привязал ее к сетке в нескольких местах, чтобы при восхождении его вес не перетянул лестницу обратно.

Он вскарабкался по ступенькам, перелез через забор и вновь нащупал ногами перекладины. Спустившись до половины, он спрыгнул наземь. И на мгновение застыл на корточках. Откуда-то издалека донесся крик то ли зверя, то ли птицы. Вдали на шоссе лучи света от поднимавшегося в гору автомобиля прорезали тьму двумя столбами.

Гримстер отвязал лопату. Преодолеть внутренний забор было нетрудно. Он вырезал кусок колючей проволоки между столбами, наполовину перекатился, наполовину перелез через забор и с лопатой в руке устремился под прикрытие большого дуба. Лунный свет сверкнул в луже слева.

Глаза Джона давно привыкли к темноте, и он разглядел, как дорога, еще недавно запруженная машинами, а теперь опустевшая, уходит вдаль, бледно-серой змеей обвивая подножье песчаного холма. Прижавшись к стволу дуба, Гримстер ощутил кисловатый запах и сообразил, что львы терлись о дерево, помечая свои владения. «Несколько месяцев назад, — подумал он, — здесь же, возможно, стоял с чемоданчиком в руках Диллинг, укрывался за этим же дубом, проверял, нет ли поблизости рабочих вечерней смены, радовался, что мрак ночи укроет его действия, заранее похотливо смаковал, как загипнотизирует Лили, возможно, даже надел по такому случаю перстень с корольком и спрятанной внутри картой — и не подозревал, что жить ему осталось меньше суток. „Que sera sera“».

Гримстер вышел из-под кроны дуба. Вдали, справа, у самой дороги он увидел ворота и крытую дранкой сторожевую будку. Там кончались владения гепардов и начинался львиный загон. Если в будке и сидит сторож, он ему не страшен — Гримстер скроется за гребнем песчаного холма, где растет терновник. Завтра туристы нагрянут сюда сотнями через главные, управляемые электроникой, ворота. Завтра он рассчитается с Лили и освободится для сэра Джона… Гримстер понимал, что каждый шаг навстречу шефу чреват опасностью, ибо сэр Джон знает и понимает Гримстера, подмечает каждую мелочь и обладает такой же коварной интуицией, как и он сам.

Гримстер перешел дорогу у подножья и, держась так, чтобы будка оставалась скрытой за холмом, двинулся к терновнику. Кусты отстояли друг от друга на тридцать футов. Взяв соединяющую их прямую за основание, Диллинг со свойственной ему точностью построил равносторонний треугольник, в вершине которого и зарыл чемоданчик.

Гримстер достал рулетку и, укрепив конец у восточного куста, прочертил большим пальцем дугу радиусом в тридцать футов на северном склоне холма, взрывая сухой песок и редкую травку. То же самое он проделал еще раз, взяв за центр дуги западный куст. Там, где дуги пересекались, Гримстер вонзил лопатку.

Он выпрямился и ненадолго замер, слился с тенями, прислушался. Потом на коленях, чтобы не слишком возвышаться над холмом, начал копать, сбрасывая податливый песок вниз на склон. Копать было легко, ничто не мешало, камни не попадались. На глубине двух футов лопата стукнулась о край чемоданчика. Гримстер руками выгреб оставшийся песок.

Когда Гримстер поднялся с колен, держа в руках чемоданчик, в одном из бараков у дальней оконечности загона кашлянул и взревел один лев, а другой ответил ему. Оставив лопату там, где она лежала, Гримстер с чемоданом под мышкой спустился с холма к дороге, перешел ее, поднялся к заросшему папоротником склону, миновал дуб и очутился на другой дороге, которая шла выше. До главного забора оставалось всего пятьдесят ярдов. На фоне посветлевшего неба высокий толстый дуб у внутренней ограды казался черным. Завтра обнаружат и лопатку, и яму на холме, и веревочную лестницу, которую Гримстер оставил намеренно. Так рождаются тайны. Джон улыбнулся, подумав, о рекламе, какую создаст герцогу: очереди машин вырастут, дорогу у подножья холма перекроют, и даже слава львов поблекнет для туристов, которым покажут таинственную яму.

Гримстер уже почти дошел до дуба, как вдруг из-за ствола ему навстречу шагнул человек, двинулся по склону и остановился в нескольких ярдах. Темнота не помешала Гримстеру узнать его, увидеть, как свет звезд отражается от пистолета, который он держал в руке. Это был Гаррисон. Разделенные четырьмя ярдами травы и папоротника, они посмотрели друг на друга, и Гаррисон негромко, добродушно произнес:

— Джонни. Догадливый Джонни. Но будешь ли ты благоразумным, Джонни?

Гримстер попытался выпустить чемоданчик из-под мышки и взять его за ручку.

Взмахом пистолета Гаррисон остановил его:

— Держи чемодан под мышкой. Впрочем, я все равно не стану в него стрелять.

— Чего ты сюда притащился? Прогуляться перед сном захотелось? — весело спросил Гримстер.

— Нет. Если Джонни куда-то забрался, я должен сделать так, чтобы он оттуда не вернулся. Твое положение безнадежно — шанс появится только, если ты станешь слушаться меня.

— Неужели?

— Да, черт возьми. Брось чемодан на землю, спустись с холма и стой там, пока я не уйду.

— А если нет?

— Тогда мне придется тебя убить. Жаль, потому что сейчас это уже не нужно. Джонни, брось чемодан и уйди.

— Как ты попал сюда? Тебя навел Прингл?

— Не заговаривай зубы, Джонни. Время работает против тебя. Но я не хотел бы убивать, так ничего и не рассказав. Между нами так не принято. — Гаррисон слегка поежился, пошевелил плечами под пиджаком. — Да, Прингл. Ему пришло в голову, что чемоданчик может быть зарыт где-то здесь. Прингл тут работал. А Диллинг интересовался зоопарком. И Прингл не раз возил его сюда. Тебя интересует еще что-нибудь?

— Нет.

Остальное — дело техники. Простая беготня. Приплатив бармену, горничной или официанту во всех гостиницах на пятнадцать миль вокруг, Гаррисон дал им фото Гримстера и Лили, номер телефона, по которому нужно позвонить, если кто-нибудь из них объявится, и пообещал за звонок еще сто фунтов. Что ж, в любой гостинице найдется кто-нибудь, согласный «помочь». Гримстер допускал такую возможность, но защититься от нее никак не мог. Теперь все варианты спасения свелись к одному — бросить чемоданчик и уйти. Но как раз на это он ни за что не хотел соглашаться.

— Хватит разговоров, Джонни. Брось чемодан и уходи — или тебе крышка. — Гаррисон указал свободной рукой в сторону склона.

Гримстер опустил чемоданчик, но не отошел.

— Уходи, — приказал Гаррисон.

— Незачем. — Гримстер ткнул чемоданчик носком ботинка. — Я все равно принес бы его тебе, а не им. Они убили Вальду. Я просто первым хотел заполучить его и подержать у себя, чтобы взять с вас подороже. Поэтому я позволил тебе обнаружить нас с Лили. Поэтому я остановился здесь, в Уоберне, а не где-нибудь в пятидесяти милях отсюда. Мне нужно было лишь несколько минут, чтобы убраться с чемоданом и…

— Джонни! — Гаррисон прервал его уже не шепотом. — Хватит болтать. Тебе ничто не поможет. Ты нам не нужен. Ты слишком опасен. Убирайся сейчас же, и останешься в живых… Не исключено даже, что успеешь поквитаться с сэром Джоном. Уходи, Джонни. Лучше уходи!

Последние слова Гаррисон почти выкрикнул, и Гримстер понял, что времени больше не остается. Он и сам однажды убил человека после такого же ультиматума. Когда стоишь с пистолетом в руке, можно позволить обреченному почесать языком, потому что ему нужно время подготовиться к смерти, а потом наступает пора стрелять, и ты начинаешь считать в уме до двадцати, или до десяти, или до пяти, или до любого числа, какое тебе позволит выбрать совесть. И Гримстер понимал, что именно этим теперь и занимается Гаррисон, а он не отличается ни великодушием, ни излишней щедростью.

Едва эта мысль пронеслась в сознании, как Гримстер увидел, что позади Гаррисона медленно движется вытянутая тень. Рыжая шкура льва в бледном ночном свете казалась серой, грива и мускулистые лапы оставались в тени, большая голова была опущена, огромное, приникшее к земле тело двигалось бесшумно; каждый шаг, каждое движение лап и бедер было неотъемлемой частью ритуала охоты, который неизменно оканчивается смертельным для жертвы прыжком…

Негромко, но с напряжением в голосе, уповая на то, что Гаррисон еще не закончил мысленный отсчет, Гримстер сказал:

— Дикки, ради Бога, послушай меня. Быстро обернись и приготовься стрелять. Позади тебя, метрах в двадцати — лев.

Гаррисон затрясся всем телом, рассмеялся:

— Этот номер не пройдет, Джонни. Не пройдет. Хотя ты и назвал меня Дикки, чего не делал уже…

— Да обернись ты, идиот!

— Брось, Джонни.

Гаррисон поднял руку с пистолетом, блеснула холодная сталь, и в тот же миг лев с неспешного шага перешел к прыжку, взвился ввысь, изогнулся, вскинул могучую голову, вытянул передние лапы, растопырил когти. Гаррисон выстрелил как раз, когда лев ударил его в спину, человек и зверь упали наземь, слились воедино.

На единственный краткий, пронзительный вскрик Гаррисона лев ответил низким, скрипучим, раскатистым ревом. Песок и вырванный с корнем папоротник взвились над землей…

Гримстер подобрал чемоданчик, повернулся и побежал прочь — к забору, зная, что лев может броситься и за ним.

Он перекатился через внутренний забор и тяжело упал на землю. Страх пригнал его к веревочной лестнице, неизвестный доселе инстинкт заставил взмахнуть левой рукой, перебросить чемодан через сетку и лишь потом вскарабкаться по ступенькам. Он долез до верха и, чтобы не терять времени, спрыгнул; упав на землю лицом, почувствовал, как его, словно затихающая боль, оставляет страх. Он поднялся и оглянулся. Ничего не было видно. Место у дуба, где они стояли с Гаррисоном, опустело, не было слышно ни звука, из папоротника не доносилось ни шороха. Потом он разглядел, как по голому, светлому полотну дороги что-то движется. Темный на фоне дороги лев переходил ее наискось. Высоко подняв голову, напрягая шейные мышцы, он шагал, широко расставляя лапы, чтобы о них не ударялось обмякшее тело жертвы, которое он тащил.

Гримстер отвернулся, пошарил в траве, нашел чемодан, и, когда склонился над ним, его вытошнило…

…Через пятнадцать минут, подъехав к ближайшей стоянке, он, несмотря на отчаянные попытки, не мог унять дрожь в руках. Наконец остановил машину и выключил свет. Достав плоскую бутылку с бренди, он приложил ее к губам и не отнимал, пока не опорожнил. Спиртное проникло во все закоулки тела, сняло дрожь, успокоило дыхание, почти изгнало из сознания страх, и в конце концов мысли вообще покинули Гримстера, перед глазами оставался лишь Гаррисон с поднятым для выстрела пистолетом и летящее к нему черное тело льва.

Он полулежал в постели, опираясь на подушки. В окно хлестал беспрерывный дождь, вода с шумом устремлялась в переполненные сточные трубы. Лили в халате вышла из ванной, улыбнулась ему и выключила радио. Она прошлась по комнате, полы халата распахнулись, но Гримстер уже не считал ее наготу чем-то необычным и теперь, глядя, как Лили переодевается, причесывается и красится, впитывал сообщение радио: «Неизвестный, обезображенный мужчина…», «„Царство диких зверей“ в Уоберне». Гаррисон, думал он, чье хладнокровие превратилось в жестокость… Гаррисон, который дрался с ним на берегу Блэкуотера, стрелял уток в университетском озере, теперь мертв, и, когда его имя появится в газетах, многие женщины вспомнят, что были знакомы с ним, а хозяева Гаррисона заменят оборвавшееся в цепи звено, вот и все. Сенсации хватит на неделю, потом все забудется. Погиб Гаррисон, но на его месте мог оказаться Гримстер… Когда-нибудь придет и его черед, но пока (и в это Джон фатально верил) бог насилия бережет его, великодушно позволяя истратить на сэра Джона ту каплю жестокости, которую он предлагает истратить. И ничто — Гримстер теперь свято верил в это — не остановит его.

Лили подошла и налила ему чаю.

— Вчера ты очень поздно вернулся, дорогой.

— Дело заняло больше времени, чем я рассчитывал.

— Все в порядке?

— Да.

— Ты нашел его?

Гримстер кивнул.

Лили улыбнулась, подала Джону чашку, а потом провела пальцем по его носу:

— Теперь уже ничего не случится?

— Ничего.

Лили отошла к окну. На душе у нее стало легко, и Гримстер улыбнулся этой беспечности. Лили творила мир таким, каким хотела его видеть.