На земле достаточно места (Сборник рассказов)

Остряк

Ноэл Меерхоф просматривал список, решая, с чего начать. Как всегда, он положился в основном на интуицию.

Меерхоф казался пигмеем рядом с машиной, а ведь была видна лишь незначительная ее часть. Но это роли не играло. Он заговорил с бесцеремонной уверенностью человека, твердо знающего, что он здесь хозяин.

– Гарри Джонс, член масонской ложи, – сказал он, – за завтраком обсуждал с женой подробности вчерашнего заседания братьев-масонов. Оказывается, президент ложи выступил с обещанием подарить шелковый цилиндр тому, кто встанет и поклянется, что за годы семейной жизни не целовал ни одной женщины, кроме своей жены. «И поверишь ли, Эллен, никто не встал». – «Гарри, – удивилась жена, – а ты-то почему не встал?» – «Да знаешь, я уж совсем было хотел, но вовремя спохватился, что мне страшно не пойдет шелковый цилиндр».

Меерхоф подумал: «Ладно, проглотила, теперь пусть переварит».

Кто-то окликнул его сзади:

– Эй!

Меерхоф стер это междометие из памяти машины и перевел цепь в нейтральную позицию. Он круто обернулся:

– Я занят. В дверь принято стучать – вам что, не известно?

Против обыкновения Меерхоф не улыбнулся, отвечая на приветствие Тимоти Уистлера – старшего аналитика, с которым он сталкивался по работе не реже, чем с другими. Меерхоф насупился, словно ему помешал чужой человек: его худое лицо исказилось гримасой, волосы взъерошились пуще прежнего.

Уистлер пожал плечами. На нем был белый халат, руки он держал в карманах, отчего на ткани образовались вертикальные складки.

– Я постучался. Вы не ответили. А сигнал «Не мешать» погашен.

Меерхоф что-то промычал. Сигнал и вправду не был включен. Поглощенный новым исследованием, Меерхоф забывал о мелочах.

И все же ему не в чем было себя упрекнуть. Дело-то важное.

Почему важное, он, разумеется, не знал. Гроссмейстеры редко это знают. Оттого-то они и гроссмейстеры, что действуют по наитию. А как еще может человеческий мозг угнаться за сгустком разума пятнадцатикилометровой длины, называемым Мултивак, – за самой сложной на свете вычислительной машиной?

– Я работаю, – сказал Меерхоф. – У вас что-нибудь срочное?

– Потерпит. Я обнаружил пробелы в ответах о гиперпространственном…– С некоторым запозданием на лице Уистлера отразилась богатая гамма эмоций, завершившаяся унылой миной неуверенности. – Работаете?

– Да. А что тут особенного?

– Но ведь… Уистлер огляделся по сторонам, обведя взглядом всю небольшую комнату, загроможденную бесчисленными реле – ничтожно малой частью Мултивака. – Здесь ведь никого нет.

– А кто говорит, что здесь кто-то есть или должен быть?

– Вы рассказывали очередной анекдот, не так ли?

– Ну и что?

Уистлер натянуто улыбнулся.

– Не станете же вы уверять, будто рассказывали анекдот Мултиваку?

Меерхоф приготовился к отпору.

– А почему бы и нет?

– Мултиваку?

– Да.

– Зачем?

Меерхоф смерил Уистлера взглядом.

– Не собираюсь перед вами отчитываться. И вообще ни перед кем не собираюсь.

– Боже упаси, ну конечно, вы и не обязаны. Я просто полюбопытствовал, вот и все… Но если вы заняты, я пойду.

Нахмурясь, Уистлер еще раз огляделся по сторонам.

– Ступайте, – сказал Меерхоф. Он взглядом проводил Уистлера до самой двери, а потом свирепо ткнул пальцем в кнопку – включил сигнал «Не мешать».

Меерхоф шагал взад-вперед по комнате, стараясь взять себя в руки. Черт бы побрал Уистлера! Черт бы побрал их всех! Только из-за того, что Меерхоф не дает себе труда держать техников, аналитиков в механиков на подобающей дистанции, обращается с ними, будто они тоже люди творческого труда, они и позволяют себе вольности.

«А сами толком и анекдота рассказать не умеют», – мрачно подумал Меерхоф.

Эта мысль мгновенно вернула его к текущей задаче. Он снова уселся. Ну их всех к дьяволу.

Он активировал соответствующую цепь Мултивака и сказал:

– Во время особенно сильной качки стюард остановился у борта и с состраданием посмотрел на пассажира, который перегнулся через перила и всей своей позой, а также тем, как напряженно вглядывался он в океанскую пучину, являл зрелище жесточайших мук морской болезни. Стюард легонько хлопнул пассажира по плечу. «Мужайтесь, сэр, – шепнул он. – Я знаю, вам кажется, будто дело скверно, однако, право же, от морской болезни никто не умирал». Несчастный пассажир обратил к утешителю позеленевшее, искаженное лицо и хрипло, с трудом произнес: «Не надо так говорить, приятель. Ради всего святого, не надо. Я живу только надеждой на смерть».

Как ни был озабочен Тимоти Уистлер, он все же улыбнулся и кивнул, проходя мимо письменного стола девушки-секретаря. Та улыбнулась в ответ.

«Вот, – подумал он, – архаизм в двадцать первом веке, в эпоху вычислительных машин: живой секретарь! А впрочем, может быть, так и нужно, чтобы эта реалия сохранилась в самой цитадели вычислительной державы, в гигантском мире корпорации, ведающей Мултиваком. Там, где Мултивак заслоняет горизонты, применение маломощных вычислителей для повседневной канцелярской работы было бы дурным вкусом».

Уистлер вошел в кабинет Эбрема Траска. Уполномоченный ФБР сосредоточенно разжигал трубку; рука его на мгновение замерла, черные глаза сверкнули при виде Уистлера, крючковатый нос четко и контрастно обрисовался на фоне прямоугольного окна.

– А, это вы, Уистлер. Садитесь. Садитесь.

Уистлер сел.

– Мне кажется, мы стоим перед проблемой, Траск.

Траск улыбнулся краешком рта.

– Надеюсь, не технической. Я всего лишь невежественный администратор.

Это была одна из любимых его фраз.

– Насчет Меерхофа.

Траск тотчас уселся, вид у него стал разнесчастный.

– Вы уверены?

– Совершенно уверен.

Уистлер хорошо понимал недовольство собеседника. Уполномоченный ФБР Траск руководил отделом вычислительных машин и автоматики департамента внутренних дел. Он решал вопросы, касающиеся человеческих придатков Мултивака, точно так же, как эти технически натасканные придатки решали вопросы, касающиеся самого Мултивака.

Но гроссмейстер нечто большее, чем просто придаток. Даже нечто большее, чем просто человек.

На заре истории Мултивака выяснилось, что самый ответственный участок – это постановка вопросов. Мултивак решает проблемы для человечества, он может разрешить проблемы, если… если ему зададут осмысленные вопросы. Но по мере накопления знаний, которое происходило все интенсивнее, ставить осмысленные вопросы становилось все труднее и труднее.

Одного рассудка тут мало. Нужна редкостная интуиция; тот же талант (только куда более ярко выраженный), каким наделен шахматный гроссмейстер. Нужен ум, который способен из квадрильонов шахматных ходов отобрать наилучший, причем сделать это за несколько минут.

Траск беспокойно заерзал на стуле.

– Так что же Меерхоф?

– Вводит в машину новую серию вопросов; на мой взгляд, он пошел по опасному пути.

– Да полно вам, Уистлер. Только и всего? Гроссмейстер может задавать вопросы любого характера, если считает нужным. Ни мне, ни вам не дано судить о том, чего стоят его вопросы. Вы ведь это знаете. Да и я знаю, что вы знаете.

– Конечно. Согласен. Но я ведь и Меерхофа знаю. Вы с ним когда-нибудь встречались вне службы?

– О господи, нет. А разве с гроссмейстерами встречаются вне службы?

– Не становитесь в такую позу, Траск. Гроссмейстеры – люди, их надо жалеть. Задумывались ли вы над тем, каково быть гроссмейстером; знать, что в мире только десять-двенадцать тебе подобных; знать, что таких на поколение приходится один или два; что от тебя зависит весь мир; что у тебя под началом тысячи математиков, логиков, психологов и физиков?

– О господи, да я бы чувствовал себя владыкой мира, – пробормотал Траск, пожав плечами.

– Не думаю, – нетерпеливо прервал его старший аналитик. – Они себя чувствуют владыками пустоты. У них нет равных, им не с кем поболтать, они лишены чувства локтя. Послушайте. Меерхоф никогда не упускает случая побыть с нашими ребятами. Он, естественно, не женат, не пьет, по складу характера не компанейский человек… и все же заставляет себя присоединяться к компании, потому что иначе не может. Так знаете ли, что он делает, когда мы собираемся, а это бывает не реже раза в неделю?

– Представления не имею, – сказал уполномоченный ФБР. – Все это для меня новости.

– Он острит.

– Что?

– Анекдоты рассказывает. Отменные. Пользуется бешеным успехом. Он может выложить любую историю, даже самую старую и скучную, и будет смешно. Все дело в том, как он рассказывает. У него особое чутье.

– Понимаю. Что ж, хорошо.

– А может быть, плохо. К этим анекдотам он относится серьезно. – Уистлер обеими руками облокотился на стол Траска, прикусил губу и отвел глаза. – Он не такой, как все, он и сам это знает и полагает, что только анекдотами можно пронять таких заурядных трепачей, как мы. Мы смеемся, мы хохочем, мы хлопаем его по плечу и даже забываем, что он гроссмейстер. Только в этом и проявляется его влияние на сослуживцев.

– Очень интересно. Я и не знал, что вы такой тонкий психолог. Но к чему вы клоните?

– А вот к чему. Как вы думаете, что случится, если Меерхоф исчерпает свой запас анекдотов?

– Что? – Уполномоченный ФБР непонимающе уставился на собеседника.

– Вдруг он начнет повторяться? Вдруг слушатели станут хохотать не так заразительно или вообще прекратят смеяться? Ведь это единственное, чем он может вызвать у нас одобрение. Без этого он окажется в одиночестве, и что же тогда с ним будет? В конце концов он – один из дюжины людей, без которых человечеству никак не обойтись. Нельзя допустить, чтобы с ним что-то случилось. Я имею в виду не только физические травмы. Нельзя позволить ему впасть в меланхолию. Кто знает, как плохое настроение отразится на его интуиции?

– А что, он начал повторяться?

– Насколько мне известно, нет, но, по-моему, он считает, что начал.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я подслушал, как он рассказывает анекдоты Мултиваку.

– Не может быть.

– Совершенно случайно. Вошел без стука, и Меерхоф меня выгнал. Он был вне себя. Обычно он добродушен, и мне кажется, такое бурное недовольство моим внезапным появлением – дурной признак. Но факт остается фактом: Меерхоф рассказывал Мултиваку анекдот, да к тому же, я убежден, не первый и не последний.

– Но зачем?

Уистлер пожал плечами, яростно растер подбородок.

– Вот и меня это озадачило. Я думаю, Меерхоф хочет аккумулировать запас анекдотов в памяти Мултивака, чтобы получать от него новые вариации. Вам понятна моя мысль? Он намерен создать кибернетического остряка, чтобы располагать анекдотами в неограниченном количестве и не бояться, что запас когда-нибудь истощится.

– О господи!

– Объективно тут, может быть, ничего плохого и нет, но, по моим понятиям, если гроссмейстер использует Мултивака для личных целей, это скверный признак. У всех гроссмейстеров ум неустойчивый, за ними надо следить. Возможно, Меерхоф приближается к грани, за которой мы потеряем гроссмейстера.

– Что вы предлагаете? – бесстрастно осведомился Траск.

– Хоть убейте, не знаю. Наверное, я с ним чересчур тесно связан по работе, чтобы здраво судить о нем, и вообще судить о людях – не моего ума дело. Вы политик, это скорее ваша стихия.

– Судить о людях – да, но не о гроссмейстерах.

– Гроссмейстеры тоже люди. Да и кто это будет делать, если не вы?

Пальцы Траска отстукивали по столу быструю приглушенную барабанную дробь.

– Видно, придется мне.

Меерхоф рассказывал Мултиваку:

В доброе старое время королевский шут однажды увидел, что король умывается, согнувшись в три погибели над лоханью. Развеселившийся шут изо всех сил пнул священную королевскую особу ногой в зад. Король в ярости повелел казнить дерзкого на месте, но тут же сменил гнев на милость и обещал простить шута, если тот ухитрится принести извинение, еще более оскорбительное, чем сам проступок. Осужденный лишь на миг задумался, потом сказал: «Умоляю, ваше величество, о пощаде. Я ведь не знал, что это были вы. Мне показалось, будто это королева».

Меерхоф собирался перейти к следующему анекдоту, но тут его вызвали.

Собственно говоря, даже не вызвали. Гроссмейстеров никто никуда не вызывает. Просто пришла записка с сообщением, что начальник отдела Траск очень хотел бы повидаться с гроссмейстером Меерхофом, если гроссмейстеру Меерхофу не трудно уделить ему несколько минут.

Меерхоф мог безнаказанно швырнуть записку в угол и по-прежнему заниматься своим делом. Он не был обязан соблюдать дисциплину.

С другой стороны, если бы он так поступил, к нему бы продолжали приставать, бесспорно, со всей почтительностью, но продолжали бы.

Поэтому он перевел активированные цепи Мултивака в нейтральную позицию и включил блокировку. На двери он вывесил табличку «Опасный эксперимент», чтобы никто не посмел войти в его отсутствие, и ушел в кабинет Траска.

Траск кашлянул, чуть заробев под мрачной беспощадностью гроссмейстерского взгляда. Он сказал:

– К моему великому сожалению, гроссмейстер, у нас до сих пор не было случая познакомиться.

– Я перед вами регулярно отчитываюсь, – сухо возразил Меерхоф.

Траск задумался, что же кроется за пронзительным, горящим взглядом собеседника. Ему трудно было представить себе, как темноволосый Меерхоф, с тонкими чертами лица, внутренне натянутый как тетива, хотя бы на время перевоплощается в рубаху-парня и рассказывает смешные байки.

– Отчеты – это официальное знакомство, – ответил он. – Я… мне дали понять, что вы знаете удивительное множество анекдотов.

– Я остряк, сэр. Люди так и выражаются. Остряк.

– При мне никто так не выражался, гроссмейстер. Мне говорили…

– Да черт с ними! Мне все равно, кто что говорил. Послушайте, Траск, хотите анекдот? – Он навалился на письменный стол, сощурив глаза.

– Ради бога… Конечно, хочу, – сказал Траск, силясь говорить искренним тоном.

Ладно. Вот вам анекдот. Миссис Джонс разглядывает карточку с предсказанием судьбы, выпавшую из автоматических весов, куда бросил медяк ее муж, и говорит: «Тут написано, Джордж, что ты учтив, умен, дальновиден, трудолюбив и нравишься женщинам». С этими словами она перевернула карточку и прибавила: «Вес тоже переврали».

Траск засмеялся. Удержаться было почти невозможно. Меерхоф так удачно воспроизвел надменную презрительность в голосе женщины, так похоже скорчил мину под стать голосу, что уполномоченный ФБР невольно развеселился.

– Почему вам смешно? – резко спросил Меерхоф.

– Прошу прощения, – опомнился Траск.

– Я спрашиваю, почему вам смешно? Над чем вы смеетесь?

– Да вот, – ответил Траск, стараясь не терять благоразумия, – последняя фраза представила все предыдущие в новом свете. Неожиданность…

– Странно, – сказал Меерхоф, – ведь я изобразил мужа, которого оскорбляет жена; брак до того неудачен, что жена убеждена, будто у ее мужа вообще нет достоинства. А вы смеетесь. Окажись вы на месте мужа, было бы вам смешно?

На мгновение он задумался, потом продолжал:

– Подумайте над другим анекдотом, Траск. Некий шотландец опоздал на службу на сорок минут. Его вызвали к начальству для объяснений. «Я хотел почистить зубы, – оправдывался шотландец, – но слишком сильно надавил на тюбик, и вся паста вывалилась наружу. Пришлось заталкивать ее обратно в тюбик, а это отняло уйму времени».

Траск попытался сохранить бесстрастие, но у него ничего не вышло. Ему не удалось скрыть усмешки.

– Значит, тоже смешно, – сказал Меерхоф. – Разные глупости. Все смешно.

– Ну, знаете ли, – заметил Траск, – есть масса книг, посвященных анализу юмора.

– Это верно, – согласился Меерхоф, – кое-что я прочел. Более того, кое-что я читал Мултиваку. Но все же авторы этих книг лишь строят догадки. Некоторые утверждают, будто мы смеемся, оттого что чувствуем свое превосходство над героями анекдота. Некоторые утверждают, будто нам смешно из-за неожиданно осознанной нелепости, или внезапной разрядки напряжения, или внезапного освещения событий по-новому. А может быть, причина проще. Разные люди смеются после разных анекдотов. Ни один анекдот не универсален. Есть люди, которых вообще не смешат анекдоты. Но, по-видимому, главное то, что человек – единственный из животных, наделенный чувством юмора; единственный из животных он умеет смеяться.

– Понимаю, – сказал вдруг Траск. – Вы пытаетесь анализировать юмор. Поэтому и вводится в Мултивак серия анекдотов.

– Откуда вы знаете?.. Ясно, можете не отвечать: от Уистлера, Теперь я вспомнил. Он застал меня врасплох. Ну и что отсюда следует?

– Ровным счетом ничего.

– Вы не оспариваете моего права как угодно расширять объем знаний Мултивака и задавать ему любые вопросы?

– Вовсе нет, – поспешил заверить Траск. – По сути дела, я не сомневаюсь, что тем самым вы откроете путь к новым исследованиям, крайне интересным для психологов.

– Угу. Возможно. Но все равно, мне не дает покоя нечто гораздо более важное, чем общий анализ юмора. Я должен задать конкретный вопрос. Даже два.

– Вот как? Что же это за вопросы? – Траск не был уверен, что Меерхоф захочет ему ответить. Заставить его нельзя будет никакими силами.

Но Меерхоф ответил:

– Первый вопрос такой: откуда берутся анекдоты?

– Что?

– Кто их придумывает? Дело вот в чем. Примерно месяц назад я убил вечер, рассказывая и выслушивая анекдоты. Как всегда, большей частью рассказывал я, как всегда, дурачье смеялось. Может быть, находили анекдоты смешными, а может быть, просто меня ублажали. Во всяком случае, один кретин позволил себе хлопнуть меня по спине и заявить: «Меерхоф, да вы знаете анекдотов больше, чем десяток моих приятелей». Он был прав, спору нет, но это натолкнуло меня на мысль. Не знаю уж сколько сот, а может, тысяч анекдотов пересказал я за свою жизнь, но сам-то наверняка ни одного не придумал. Ни единого. Только повторял. Единственный мой вклад в дело юмора – пересказ. Начинаем с того, что анекдоты я либо слыхал, либо читал. Но источник в обоих случаях не был первоисточником. Никогда я не встречал человека, который похвалился бы, что сочинил анекдот. Только и слышишь: «На днях мне рассказали недурной анекдот». Или: «Хорошие анекдоты есть?»

Все анекдоты стары! Вот почему они так отстают от времени. В них до сих пор говорится о морской болезни, хотя в наш век ее ничего не стоит предотвратить и никого она не беспокоит. Или в анекдоте, что я вам сейчас рассказал, фигурируют весы, предсказывающие судьбу, хотя такой агрегат отыщешь разве что в антикварном магазине. Так кто же тогда выдумывает анекдоты?

– Вы это хотите выяснить? – воскликнул Траск. На языке у него так и вертелось: «О господи, да не все ли равно?» Но он не дал воли импульсу. Вопросы гроссмейстера всегда исполнены глубокого смысла.

– Разумеется, именно это я и хочу выяснить. Рассмотрим вопрос с другой стороны. Дело не только в том, что анекдоты, как правило, стары. Они и должны быть старыми, иначе они не имеют успеха. Существенно важно, чтобы анекдот был откуда-то заимствован. Есть категория незаимствованного юмора – каламбуры. Мне приходилось слышать каламбуры, явно родившиеся экспромтом. Я и сам каламбурил. Но над каламбурами никто не смеется. Никто и не должен смеяться. Принято стонать. Чем удачнее каламбур, тем громче стонут. Незаимствованный юмор не вызывает смеха. Почему?

– Право, не знаю.

– Ладно. Давайте выясним. Я ввел в Мултивак всю информацию о юморе вообще, какую считал нужной, и теперь пичкаю его избранными анекдотами.

Траск против воли заинтересовался.

– Избранными по какому принципу? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Меерхоф. – Мне казалось, что нужны именно они. В конце концов, я ведь гроссмейстер.

– Сдаюсь, сдаюсь.

– Первое задание Мултиваку такое: исходя из этих анекдотов и общей философии юмора, проследить происхождение всех анекдотов. Раз уж Уистлер оказался в курсе дела и счел нужным поставить вас в известность, пусть придет послезавтра в аналитическую лабораторию. Думаю, для него там найдется работа.

– Конечно. А мне можно присутствовать?

Меерхоф пожал плечами. По-видимому, присутствие Траска было ему в высшей степени безразлично.

Последний анекдот серии Меерхоф отбирал с особой тщательностью. В чем выразилась эта тщательность, он и сам не мог бы ответить, но перебрал в уме добрый десяток вариантов, снова и снова отыскивая в каждом неуловимые оттенки скрытого смысла. Наконец он сказал:

– К пещерному жителю Угу с плачем подбежала его подруга в измятой юбке из леопардовой шкуры. «Уг, – вскричала она горестно, – беги скорее! К маме в пещеру забрался саблезубый тигр. Да беги же скорее!» Уг фыркнул, поднял с земли обглоданную кость буйвола и ответил: «Зачем бежать? Какое мне дело до того, что станется с саблезубым тигром?»

Тут Меерхоф задал машине два вопроса и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Он сделал свое дело.

– Никаких аномалий я не заметил, – сообщил Уистлеру Траск. – Он охотно рассказал, над чем работает, это исследование необычное, но законное.

– Уверяет, будто работает, – вставил Уистлер.

– Все равно, не могу я отстранить гроссмейстера единственно по подозрению. Он показался мне странным, но, в конце концов, такими и должны быть гроссмейстеры. Я не считаю его сумасшедшим.

– А поручить Мултиваку найти источник анекдотов – это, по-вашему, не сумасшествие? – буркнул старший аналитик.

– Кто знает? – раздраженно ответил Траск. – Наука продвинулась так далеко, что стоит задавать только нелепые вопросы. Все осмысленные давно продуманы и заданы, на них получены ответы.

– Все равно. Я встревожен.

– Может быть, но теперь уже нет выбора, Уистлер. Мы встретимся с Меерхофом, вы проанализируете ответ Мултивака, если он даст ответ. Что до меня, то ведь я занимаюсь только канцелярской волокитой. О господи, я даже не знаю, что делает старший аналитик, вот вы, например; догадываюсь, что аналитик анализирует, но это мне ничего не говорит.

– Все очень просто, – сказал Уистлер. – Гроссмейстер, например Меерхоф, задает вопросы, а Мултивак автоматически выражает их в числах и математических действиях. Большую часть Мултивака занимают устройства, преобразующие слова в символы. Затем Мултивак дает ответ, тоже в числах и действиях, но переводит его на язык слов только в простейших, изо дня в день повторяющихся случаях. Чтобы Мултивак умел совершать универсальные преобразования, его объем пришлось бы по меньшей мере учетверить.

– Понятно. Значит, ваша работа – выражать символы словами?

– Моя работа и работа других аналитиков. Если нужно, мы пользуемся маломощными вычислительными машинами, специально для нас сконструированными. – Уистлер мрачно улыбнулся. – Подобно дельфийской пифии в Древней Греции, Мултивак дает загадочные, неясные ответы. Вся разница в том, что у Мултивака есть переводчики.

Они пришли в лабораторию. Меерхоф уже ждал.

– Какими цепями вы пользовались, гроссмейстер? – деловито спросил Уистлер.

Меерхоф перечислил цепи, и Уистлер принялся за работу.

Траск пытался следить за происходящим, но оно не поддавалось истолкованию. Чиновник смотрел, как разматывается бесконечная лента, усеянная непонятными узорами точек. Гроссмейстер Меерхоф равнодушно стоял в стороне, а Уистлер рассматривал появляющиеся узоры. Аналитик надел наушники, вооружился микрофоном и время от времени негромко давал инструкции, которые помогали его коллегам где-то в дальнем помещении вылавливать электронные погрешности у других вычислительных машин.

Прошло больше часа.

Уистлер все суровее хмурил лоб. Он перевел взгляд на Меерхофа и Траска, начал было «Невероя…» и снова углубился в работу.

Наконец он хрипло произнес:

– Могу сообщить вам ответ неофициально. – Глаза у него были воспаленные. – Официальное сообщение отложим до завершения анализа. Согласны на неофициальное?

– Давайте, – сказал Меерхоф.

Траск кивнул.

Уистлер виновато покосился на гроссмейстера.

– Один дурак может задать столько вопросов, что…– сказал он и сипло прибавил: – Мултивак утверждает, будто происхождение анекдотов внеземное.

– Что вы несете? – возмутился Траск.

– Разве вы не слышите? Анекдоты, которые нас смешат, придуманы не людьми. Мултивак проанализировал всю полученную информацию, и она укладывается в рамки только одной гипотезы: какой-то внеземной интеллект сочинил все анекдоты и заложил их в умы избранных людей. Происходило это в заданное время, в заданных местах, и ни один человек не сознавал, что он первый рассказывает какой-то анекдот. Все последующие анекдоты представляют собой лишь незначительные вариации и переделки тех великих подлинников.

Лицо Меерхофа разрумянилось, глаза сверкнули торжеством, какое доступно лишь гроссмейстеру, когда он – в который раз! – задает удачный вопрос.

– Все авторы комедий, – заявил он, – приспосабливают старые остроты для новых целей. Это давно известно. Ответ сходится.

– Но почему? – удивился Траск. – Зачем было сочинять анекдоты?

– Мултивак утверждает, – ответил Уистлер, – что все сведения укладываются в рамки единственной гипотезы: анекдоты служат пособием для изучения людской психологии. Исследуя психологию крыс, мы заставляем крысу искать выход из лабиринта. Она не знает, зачем это делается, и никогда не узнает, даже если бы осознала происходящее, на что она не способна. Внеземной разум исследует людскую психологию, наблюдая индивидуальные реакции на тщательно отработанные анекдоты. Люди реагируют каждый по-своему… Надо полагать, по отношению к нам этот внеземной разум – то же самое, что мы по отношению к крысам. – Он поежился.

Траск, вытаращив глаза, пролепетал:

– Гроссмейстер говорит, что человек – единственное животное, обладающее чувством юмора. Значит, чувством юмора нас наделили извне.

– А юмор, порожденный самими людьми, не вызывает у нас смеха. Я имею в виду каламбуры, – возбужденно подхватил Меерхоф.

– Вероятно, внеземной разум во избежание путаницы гасит реакцию на спонтанные шутки.

– Да ну, о господи, будет вам, неужели хоть один из вас этому верит?

– во внезапном смятении воскликнул Траск. Старший аналитик посмотрел на него холодно.

– Так утверждает Мултивак. Пока больше ничего нельзя прибавить. Он выявил подлинных остряков вселенной, а если мы хотим узнать больше, дело надо расследовать. – И шепотом прибавил: – Если кто-нибудь дерзнет его расследовать.

– Я ведь предлагал два вопроса, – неожиданно сказал гроссмейстер Меерхоф. – Пока что Мултивак ответил только на первый. По-моему, он располагает достаточно полной информацией, чтобы ответить и на второй.

Уистлер пожал плечами. Он казался сломленным человеком.

– Если гроссмейстер считает, что информация полная, – сказал он, – то можно головой ручаться. Какой там второй вопрос?

– Я спросил: «Что произойдет, если человечество узнает, какой ответ получен на мой первый вопрос?»

– А почему вы это спросили? – осведомился Траск.

– Просто чувствовал, что надо спросить, – пояснил Меерхоф.

– Безумие. Сплошное безумие, – сказал Траск и отвернулся. Он и сам ощущал, как диаметрально изменились позиции его и Уистлера. Теперь Траск обвинял всех в безумии.

Он закрыл глаза. Можно обвинять в безумии кого угодно, но за пятьдесят лет еще никто не усомнился в непогрешимости содружества гроссмейстер – Мултивак без того, чтобы сомнения тут же развеялись.

Уистлер работал в молчании, стиснув зубы. Он снова заставил Мултивака и подсобные машины проделать сложнейшие операции. Еще через час он хрипло рассмеялся:

– Тифозный бред!

– Какой ответ? – спросил Меерхоф. – Меня интересуют комментарии Мултивака, а не ваши.

– Ладно. Получайте. Мултивак утверждает, что, как только хоть одному человеку откроется правда о таком методе психологического анализа людского разума, этот метод лишится объективной ценности и станет бесполезен для внеземных сил, которые сейчас им пользуются.

– Надо понимать, прекратится снабжение человечества анекдотами? – еле слышно спросил Траск. – Или вас надо понимать как-нибудь иначе?

– Конец анекдотам, – объявил Уистлер. – Отныне! Мултивак утверждает: отныне! Отныне эксперимент прекращается! Будет разработан новый метод.

Все уставились друг на друга. Текли минуты.

Меерхоф медленно проговорил:

– Мултивак прав.

– Знаю, – измученно отозвался Уистлер.

Даже Траск прошептал:

– Да. Наверное.

Не кто иной, как Меерхоф, призванный остряк Меерхоф, привел решающий довод. Он сказал:

– Ничего не осталось, знаете ли, ничего. Я уже пять минут стараюсь, но не могу вспомнить ни одного анекдота, ни единого! А если я вычитаю анекдот в книге, то не засмеюсь. Наверняка.

– Исчез дар юмора, – тоскливо заметил Траск. – Ни один человек больше не засмеется.

Все трое сидели с широко раскрытыми глазами, чувствуя, как мир сжимается до размеров крысиной клетки, откуда вынули лабиринт, чтобы вместо него поставить нечто другое, неведомое.