Набат

Макар много поездил по белому свету. Была у него семья, но развелся с женой и последние пять лет жил один. Столько же времени не был дома, в родной деревне. Даже когда умерла мать, не смог приехать на похороны. Наконец надоели дальние дороги, города, так и не ставшие близкими, и однажды Макар сел в поезд, который шел в Белоруссию. Теперь он по-настоящему почувствовал то, что называют тоской по родине. О будущем пока не думал. Убедился, сама жизнь часто решает все лучше человека.

В деревню он приехал на заре. Но уже, как и много лет назад, скрипели ворота, и слышались звонкие удары молочных струй в дно доенок. Все, казалось, было, как и раньше.

Макар зашел в свой двор не с улицы, как обычно, когда приезжал, а с огорода. Решил незамеченным войти в дом.

По двору ходили куры, клевали в жестянке из-под консервов просо. Он заглянул в один сарай, в другой — пусто. Пахло мышами, соломенной трухой. Отец писал ему, что свиней уже не держит, корову давно сбыл.

Сад стоял белый. Богатый будет год на яблоки, подумал Макар. Его только удивило, что не слышно гула пчел. Разве что еще в ульях сидят.

Отец спал. Пришлось постучать в окно. Обнялись, поцеловались, потом долго сидели за столом, все говорили, говорили… После обеда сходили на могилу матери. И Макар, глядя на фотографию, не удержался, заплакал. Его будто кольнуло: если бы чаще ездил домой, может, и мать еще жила бы. Хоть бы заставил в больницу лечь. Она же до самой смерти ни разу не была у врача. Эта мысль так взволновала Макара, что заболело сердце, и он присел, чтобы немного успокоиться. Отец, привыкший к своему одиночеству, молчал, только покачивал головой и гладил высохшей старческой рукой сына по спине.

С кладбища они пошли не домой, а на речку. Макару захотелось постоять на стареньком мостике, по которому он ходил с отцом и мамой на сенокос, по ягоды, за грибами, помыть утомленные ноги в холодной воде. Он не обратил внимания, что отец, услышав это, как-то ехидно улыбнулся и сказал:

— Как же, постоишь…

Еще издалека увидел желто-серую полосу, будто пляж у моря. Там же был лес — Подвербье. Он начинался с небольшой горки, на ней хорошо росли боровики и красноголовики. За Подвербьем был Большой лес, потом — Сапожинский, Доброхины, Симоники… Было от чего растеряться: кое-где торчали обгоревшие пни, и травинки живой не видно. На много километров лежала перед Макаром рукотворная пустыня. За желтым пригорком ревел бульдозер, рылом своим рвал живое тело земли.

Мостика не было, как и речки. Вместо нее вытянулся ровным шнурком канал с пустыми торфяными берегами, которые начинали уже зарастать осокой.

От этой картины у Макара перехватило дыхание. Он стоял, сжав зубы, и смотрел на околицу, по которой будто прошлись смерч, огонь, нашествие.

— Давно это все?.. — наконец выдавил из себя.

— Три года уже, — вздохнул отец. — Сколько леса уничтожили, а сколько сожгли, кому рассказать — не поверят, пока не увидят. Озеро, мол, надо, а десять километров всего до Белого озера, дальше Черное, Споровские озера, как моря. Заросли травой… Новое подавай… В душу их…

— Чего же не помешали?

— А кто?

— Как кто? Надо было всей деревней выйти и лечь на дороге. — Макар начинал уже злиться на земляков.

— Ну и что? Что изменится?.. — Отец махнул рукой. — Я свое отжил, пускай молодые думают. А им, смотрю, все равно, никто ничего…

Они посидели молча у канала. Бульдозер срезал землю, поднимая огромный хвост пыли, который закрывал, казалось, полнеба. Было жарко, но лезть в канал, где на дне струился хилый ручеек, не хотелось. Макар опять себя чувствовал так же, как и на могиле матери: не успел, дрянной сын, не успел…

— Нету хозяина, — вздохнул отец. — Кому что в башку влезет, то и делает.

Неделю Макар полол огород, пилил дрова, помогал сестре косить сено. В субботу, вконец уставший, грязный от пота и пыли, он достал чистую рубашку, спортивные брюки, полотенце — все сложил в сетку.

— Ты куда? — спросил отец.

— В баню. Пошли со мной. Где твое белье чистое?

— Так она закрыта. Шесть лет уже… Все ремонтируют.

— Где же вы моетесь?

— Забыл, где в детстве мылся?

— Чего ж, помню. В корыте…

— Вот и мы теперь… в корыте. У механизаторов на мехдворе душ есть, у доярок — тоже. А старики да остальные люди — вот так, в корытах плавают. Это же как ванна.

Макар почти со злостью посмотрел на отца, бросил сетку с бельем на кровать и уныло сел на лавку у порога. Настроение было испорчено, и все кругом казалось мрачным, скучным. Макар вспомнил город, в котором жил недавно, свою уютную квартиру и работу. Теперь это все стало как будто лучше, наполнилось смыслом.

Отец исподлобья смотрел на сына, делая вид, что читает газету. Но лицо его было тревожное и даже растерянное. Было обидно за деревню, за себя, за соседей. Получалось, что сын говорит правду, горькую правду.

Уже спала жара, и прохлада через раскрытое окно заполнила избу. По улице время от времени проезжали машины, поднимая пыль, которая даже через марлю на окне попадала внутрь. Только вчера Макар вымыл пол, вытер мокрой тряпкой подоконники, и опять надо было прибираться.

— Не рад, что приехал? — спросил отец и отложил в сторону газету. — Человек ко всему привыкает: и к доброму, и к плохому. К хорошему только быстрее…

— Да не то, не то, — вскрикнул Макар и, вскочив с лавки, возбужденно заходил по избе. Ему не понравилось, что отец догадался о его мыслях. — Я не могу поверить, что в деревне не нашлось ни одного, кто бы запротестовал…

— А что изменилось бы? — Отец раздраженно стукнул рукой по столу. — A-а, говорил и говорить буду: нет хозяина в деревне.

Макар вдруг почувствовал сильную жажду. Показалось, будто склеилось горло и дышать стало тяжело. Набрал кружку воды и залпом выпил. Усталое старое лицо отца было спокойно, выцветшие голубые глаза смотрели скучновато, казалось, вот-вот наполнятся слезами. И сразу отхлынула жестокость от сердца, исчезли слова, которые Макар только что едва не высказал.

— Хочешь знать правду? — тихо спросил отец. — Могу сказать…

— Почему ж нет.

— Тогда слушай. Когда наш председатель Иван Иванович пришел в колхоз, так был худой, как щепка, и со всеми здоровался за руку. Теперь он такой толстый, что чуть влезает в машину. Когда ж идет по деревне, так не то что не здоровается, даже не смотрит на людей. Откуда тут что будет? Для него только начальство существует. Когда говорят, что есть где-то хорошие председатели, слушаешь как сказку.

— Неужто он такой. Что-то не верится… — Макар вновь выпил воды, но жажда не уменьшилась, только на лице выступил пот. — Ладно, пошли… Хоть в канале обмоемся.

— Нет, я уж в корыте. Может, и ты?

— Нет, нет, нет! — схватив мыло и полотенце, Макар выбежал из дома.

…В эту ночь ему не спалось. Было очень обидно за родную деревню, за людей. Не мог понять, что с ними, откуда такое всеобщее, как показалось, равнодушие.

Макар осторожно, чтобы не разбудить отца, поднялся, быстренько оделся. Месяц на небе и фонари на столбах превратили ночь в день. Только свет был желтый, какой-то неживой. По дороге Макар не встретил ни одного человека. Спали даже собаки.

Он помнил, где была старая баня: в кустах за ручейком, который тоже стал уже канальчиком. Нашел баню сразу. Густо пахло жасмином, молодой травой. Где-то совсем близко запел соловей, потом еще один. Макар слушал их, боясь тронуться с места. Соловьиная песня оборвалась так же неожиданно, как и началась.

Макар подошел к бане. На дверях висел огромный замок. Окна были выбиты. Под ногами лежали кучи мусора. Все это он рассмотрел, обошел баню вокруг. Той же дорогой через кусты вернулся на улицу.

Он до утра протопал во дворе. Ходил по залитому месяцем саду, слушал соловьев, которые пели и у дома, но горечь не исчезала. Наконец присел под стеной сарая на колодке и задремал. Проснулся от того, что солнце светило прямо в глаза, и казалось, будто какой-то настырный человек уставился на него. И хоть поспал немного, голова была как не своя, сжало виски, и он подумал, что, может, заболел. Видно, все-таки отвык он от сельской жизни.

Попив чаю, Макар переоделся в праздничный костюм и даже повязал на шею галстук. Почистил туфли, прыскнул на себя одеколоном. На вопрос отца, куда собрался, ответил, что идет свататься.

Вскоре понял, насколько некстати его праздничное одеяние, особенно галстук. Солнце все выше карабкалось на чистое, без единого облачка, небо. Но возвращаться не стал.

Подошел к конторе колхоза, двухэтажному грязно-желтому зданию. Около него стояли две легковые, трактор и грузовик. Даже подумал, на какой ездит председатель, и решил, что на зеленой «Ниве». У входа в контору встретил соседку, которая работала здесь уборщицей, и от нее узнал: вот-вот у председателя закончится совещание, и тогда его уже не поймаешь. Макар почти побежал на второй этаж.

Он не опоздал. Совещание только что закончилось, и председатель кричал в окно шоферу, чтобы тот готовился к поездке.

Жизнь научила Макара, как действовать в таких ситуациях. Вообще, когда надо, он мог подойти к любому начальнику. Макар отодвинул кресло от стола и решительно сел напротив председателя. Это был человек пожилой, с густыми, наполовину поседевшими черными волосами. Под маленькими глазами синие мешки, и лицо нездоровое, серое. Взгляд у председателя недружелюбный, колючий. Уголки губ недовольно скривлены вниз и переходят в глубокие морщины, из которых торчит седая щетина. Видимо, спешил и побрился неаккуратно.

— Что у вас? — спрятал глаза под тяжелыми ресницами и забарабанил короткими толстыми пальцами по блестящему полировкой столу. Всем своим видом показывал: неинтересен ему Макар. Однако на Макара это не действовало.

— Баня в деревне на замке уже шесть лет. Людям негде помыться. Это нормально? — начал Макар. — Это же издевательство над людьми.

Председатель раскрыл глазки, широкой мясистой ладонью провел по столу. И неожиданно улыбнулся хитроватой осторожной улыбкой.

— Баню я не закрывал. Да, наверное, им и лучше мыться в корыте.

— А вы где моетесь?

— У меня собственная баня, во дворе… — Председатель поджал узкие губы, и они исчезали в складках кожи. — Да и почему колхоз должен ее ремонтировать? Вон сколько мужиков в деревне, пусть соберутся на субботник… Я не против.

— Но у вас же власть. — Макар больше не слушал председателя, почти кричал. — Вам баня не нужна, но она нужна людям. Людям! Понимаете это?!

— Понимаю, почему же нет, — равнодушно сказал председатель.

Макар разгорячился и вспомнил все, что, как ему казалось, не по-хозяйски делали в колхозе. Высказал услышанное от отца, соседей. Но никакого впечатления на председателя не произвел. Не слушая больше Макара, он направился из кабинета.

— Если нужна тебе баня, возьми и отремонтируй, — сказал председатель, обернувшись у выхода.

— А как вы разрешили уничтожить лес вокруг деревни? — выпалил Макар.

— У меня разрешения никто не спрашивал. Да и какая разница. — Председатель на удивление легко для своей комплекции спустился по лестнице на первый этаж, сел в зеленую «Ниву», и Макар, наверно, перестал для него существовать. «Что, получил? Зачем тебе это все? Как жили, пусть так и живут. Но больно же за деревню, за людей…» — думал Макар. И будто всем они довольны, молчат, как языки проглотили. У них язык появляется только дома, где-нибудь за столом, вечером на лавочке. Вот когда они все анализируют, критикуют, снимают с должностей. Политиканы сарайные… Сколько можно терпеть и сколько можно говорить по углам! Даже жалуются друг другу так, чтобы третий не слышал. Что у них с душой, неужели так зажал ее страх? Но чего же боятся? Нет, он этого не понимал. Многие из стариков были в партизанах, воевали на фронте. Ходили в атаку, рисковали жизнью своей и детей своих, а тут… Хотя, конечно, их слово сейчас не главное. Теперь в силе их дети, внуки. И у молодых такой же страх.

Вернувшись домой, Макар попросил у отца топор, пилу-ножовку, гвоздей. В карман засунул кусок хлеба с салом, луковицу. Он ощутил в себе вдруг столько энергии, что готов был работать день и ночь.

Уже около бани он пожалел, что не взял лопату, чтобы немного расчистить от мусора двор. Легко, одним ударом топора, выбил пробой, и замок упал на землю. Дверь, заскрипев, открылась, из бани потянуло сыростью и прелью.

Макар заглянул во все углы, почти что ощупал руками стены, пол, потолок. Уже хозяйничал здесь грибок, ел дерево, но подновить постройку еще можно было. Только поработать надо. Заменить некоторые доски в полу, потолке, подремонтировать двери и окна, полок в парилке, который кто-то как нарочно переломал пополам, — и можно топить баню. Макар представил, как рвется из печки пламя, краснеют камни — и пошел пар. Он припасет березовых веников, придут с отцом вечером часа на три: вот будет прелесть!

Он долго прикидывал, что и как делать, чтобы закончить ремонт дней за пять-шесть. Надо сначала снять подгнившие доски с пола и потолка, потом оконные рамы, двери.

В заростнике, который Макар почти весь уже высек, затрещали сухие ветки. Кто-то шел к бане. Макар обрадовался: чем больше будет рук, тем быстрее пойдет. Он вошел на крыльцо, ногами посбрасывал с него на землю мусор.

— Что здесь делаете? — неожиданно услышал из-за спины голос. Сразу хотел пошутить, что дом себе ищет, но смолчал, потому что увидел молодого и худого, как стебель, милиционера с одной маленькой звездочкой на погонах и седого мужика, лицо которого, в мелких пороховых точках, показалось знакомым. И через мгновение Макар вспомнил, что это председатель сельсовета: когда-то у него брал справку, чтобы купить родителям дров в райтопе.

— Что делаю? — думая, с какой стати пришли сюда представители власти, сказал он. — Да вот удивляюсь, что ни у кого руки не дошли до бани. И сельсовет как будто есть, и колхоз, — добавил после паузы, а потом дошло, что сделал глупость. У председателя покраснело лицо, нервно затряслись руки: видно, слова о сельсовете воспринял как личное оскорбление. Да и младший лейтенант насупился, стал расстегивать свою офицерскую сумку.

— Есть у нас все, — промолвил председатель сельсовета, — все, понятно?! Но кто позволил срывать замок, кто, я вас спрашиваю? Вы что, не знаете, что это общественная собственность? А знаете, что бывает за вредительство? Если забыли, напомним! — гремел его голос, и так неловко было слушать это, будто он, Макар, стоял перед людьми голым.

— Мы вынуждены составить протокол и на первый раз предупредить вас, — сказал густым сочным баском младший лейтенант и как-то виновато скосил глаза в сторону.

— Ну что ж, пожалуйста… — Макар положил топор, гвозди и ножовку в мешок, закрыл дверь в баню. — Удивляюсь, как избрали вас председателем сельсовета…

— Тебя не спросили. Поговори еще здесь, так пятнадцать суток схлопочешь.

Макар, не читая, подписал протокол и без приказа загнал на место пробой с замком. Потом присел на крыльцо, закурил. Спешить было некуда.

Он остался один. Показалось, что, уходя, милиционер заговорщицки подмигнул ему. Макар закурил вторую подряд сигарету и впервые в жизни грязно выругался. Не мог он понять, что это с людьми делается, мозги у них повысохли, что ли? С председателем все ясно, но остальные… А может, он сам с ума сошел или, как говорят, шизик? Потерял меру реального, живет еще школьным воспитанием. Вот и жена из-за его принципиальности ушла. Дурью она называла это. Но все-таки ненормально, что в современной деревне нет бани, что кругом уничтожили сотни гектаров леса, который задерживал в земле влагу, оберегал почву, создавал климат. «Ненормально!» — Макар стукнул себя кулаком по колену и, пока не зная, что дальше делать, пошел прочь от бани.

В деревне была небольшая площадь с клубом, парком и церковью, магазином, который только что открыли после перерыва на обед. Видно, привезли хлеб, а может, и еще что, потому что людей собралось много. Длинный хвост очереди вылез даже на улицу. Мужчины, возбужденные и нетерпеливые, громко обсуждали, хватит им товара или нет. Макар остановился, послушал разговоры, думал завести речь о бане, но решил, что теперь его не поймут, на уме у людей совсем другое.

Сразу за магазином у колодца с ведром воды стоял невысокий мужчина. В майке, солдатских галифе и в комнатных тапочках на босу ногу. Черная кучерявая борода. Глаза выпученные, веселые и нахальные. Как старому знакомому улыбнулся Макару.

— Большая очередь, а? — спросил и сам ответил: — Очень большая. Хотя, если надо, постоишь. Я вчера три часа стоял, но взял. Теперь могу гостей принять. Смотрю, неужели я вас, дорогой товарищ, не знаю?

— Может, и знаете, — сказал Макар и назвал своего отца.

— Ну, конечно, как же… Ваша матушка почила в бозе.

— Умерла…

— Я же местный поп, отец Николай. Что, не скажешь по виду? Так сегодня бывает пастух одет как начальник, а начальник — как пастух. Все равны перед богом и начальством. Интересно познакомиться с вами, интересно! Куда это вы с топором, пилой? А что, заходите, посмотрите, как живет современный поп в Белоруссии. С интеллигентным человеком приятно поговорить.

Макар зашел с отцом Николаем, который был слегка навеселе, во двор двухэтажного кирпичного дома. Навстречу выскочили два чернявых мальчика, а за ними неторопливо ступала полная, почти круглая женщина с красивым лицом, светлыми волосами. Ноги ее были босые, ногти на них покрашены лаком, что выглядело смешновато на фоне серого песка, кур, вообще всей обстановки сельского двора, хоть и чистого, заасфальтированного наполовину, с канавками для стока воды. Это успел отметить Макар и очутился в просторной комнате, оклеенной голубыми обоями с золотыми колосками. В углу у входа были полки с книгами. В центре комнаты стоял стол, а на нем — кувшин и чашка.

— Угощайтесь, пожалуйста! — Отец Николай налил в чашку молока. — У нас своя коровка. Молоко жирное, вкусное. Матушка Людмила любит. Каждый день два литра выпивает. Потому и гладкая у меня. Как и надлежит быть попадье. — Он захохотал. В доме пахло сосной и жасмином. Макар выпил молока, осмотрелся повнимательней: в гостях у попа не доводилось бывать раньше. Отец Николай спрашивал, где Макар работает, какую должность занимает и почему скучный. И Макар, человек, не очень открытый с друзьями, понемногу рассказал о своей жизни, о настроении, которое овладело им в последние дни.

— У меня было такое, было. Может, перекусим… — предложил отец Николай и перешел на «ты». — Поверь, все мелочи по сравнению с хорошим столом.

— Не хочу, — отказался Макар и пошутил: — Живешь ты крепко, как куркуль, обираешь людей понемногу.

— Живу неплохо, но никого не обираю, — не обиделся поп. — Сами дают. Человек испокон веков стремился к вере. Как сказано в Библии: «…блуждающие духом познают мудрость, и некоторые научаются послушанию». Или: «Душа надменная не успокоится, а праведный своей верою жив будет». Ты посмотри, что в нашей деревне, кроме кино, предлагают людям в качестве духовной пищи. Абсолютно ничего. Да и фильмы в большинстве американские и индийские. Ну и что предлагает местное руководство моим парафиянам? Как сказал поэт: «Душа обязана трудиться: и день, и ночь, и день, и ночь!» Водку забрали, но вместо нее ничего не дали. Вот церковь, а вот клуб. В церкви красота, таинство, а в клубе выбитые стекла, поломанный пол и никакого порядка. Что это такое? Мне и то опостылело на это смотреть.

— Все говорильня. Делать надо, а не языком молоть, — сказал Макар и вспомнил встречи с председателем колхоза и сельсовета, но не стал говорить об этом попу. Очень уж тот лез в душу. В дружбу с первого взгляда Макар не верил и с подозрением относился к людям, которые перед каждым встречным стлались листом. — Пора мне… Пойду…

— Если не хочешь хлеба попробовать в моем доме, тогда пойдем. Провожу. — Отец Николай тут же, в комнате, не стесняясь гостя, снял с себя галифе и надел темно-синий с красными лампасами спортивный костюм.

— Зачем меня провожать. Я сам, — отнекивался Макар, но поп вывел его со своего двора и не собирался отставать.

Очередь около магазина стала еще больше. Двигалась медленно. За магазином под старыми липами затормозили несколько тракторов, машин.

— Ищут успокоения для души, — прокомментировал отец Николай картину, хмыкнул и спросил: — Был в нашей церкви когда-нибудь?

— В детстве с мамой…

— Много потерял. Здесь есть иконы, написанные в шестнадцатом веке рукой неизвестного мастера. Какая красота! А когда запоет хор, тогда эти иконы вообще кажутся бессмертными.

— A-а, твои сказки! — Макар хотел сказать что-то резкое, чтобы отстал этот настырный самодовольный поп. — Что твоя церковь…

— Она не только моя. Глянь хоть глазом на это чудо, сотворенное руками человеческими.

— Зачем?

— Для души. — Отец Николай смотрел на него строго, даже сурово, и глаза были грустные, унылые. — Я же не агитирую тебя за бога, это все в руках совести: верить или ненавидеть. Считай, предлагаю тебе экскурсию в художественный музей.

Макар входил в церковь с чувством неприязни, которое воспиталось в нем еще в детстве. На потолке, стенах было много золота, все блестело от света десятков электрических лампочек огромной люстры. Макар слушал отца Николая, который подробно рассказывал о каждой иконе, но это не задерживалось в голове, память вновь вернула его к неудачному ремонту бани, к желтой пустыне на месте лесов, к хилому ручейку. В церкви было красиво, но эта красота угнетала, прижимала душу, и то, что тревожило, исподволь выплывало наружу. Макару уже было стыдно, что испугался, отступил перед протоколом, который составил младший лейтенант. Очевидно, что правда за ним, и эту правду ждут люди, надо только пробудить их.

— В нашей церкви колокола чистого, почти соловьиного голоса. Делали их настоящие мастера. Гении, можно сказать. Жаль, звонаря у нас нет. Звоню, только когда пожар в деревне случится. Тогда все бегут на площадь.

— И часто бывают пожары?

— Да нет… Раз-два в год, а то и реже. Пошли наверх, увидишь на колоколах автографы мастеров.

По крытым деревянным ступенькам они поднялись на колокольню, и Макар прочитал написанное старославянской вязью: «Август Рудамина»… Он легко толкнул язык колокола, и послышалось чистое, звонкое: дзын-н-н.

Отсюда, с высоты, вся деревня была перед ним как на ладони. Он нашел контору колхоза, перед которой стояли машины, баню. Глаза остановились на длиннющей очереди возле магазина, узнал в ней своего отца, соседа. Они о чем-то разговаривали, опершись на посошки. За свою нелегкую долгую жизнь старики устали, им спешить некуда. Но в очереди больше было молодых. Они почему-то казались еще более утомленными и безразличными.

— Покажу я тебе вещицу… — послышался снизу голос попа. — Иди сюда!

Вдруг какая-то злость, дикая ярость заполнила душу Макара, захотелось кричать, реветь, чтобы услышали только все эти люди. Уже не думая, он схватил веревку и изо всей силы потянул на себя. Раздался могучий звон. И тогда Макар, не останавливаясь, стал бить в колокол. Поп пытался оторвать его от веревки, но Макара пересилить не мог. Макар увидел, как очередь у магазина рассыпалась и побежала на площадь. Люди бежали сюда со всех концов деревни, и это еще больше подзадорило его. Он звонил, пока не собрал на площади почти всю деревню. И только тогда колокол замолчал.