Бабка сидела в маленькой комнате, крепко привязанная к стулу.
Её нежное лицо постаревшего ангела окутало облако легких кудряшек. Родинка на подбородке напоминала спящего таракана с торчащими усами.
Она внимательно смотрела на висевшую на стене фотографию, где на фоне фахверковых домиков красивая женщина поднимала высоко над головой пивную кружку, разрисованную танцующими аистами и смеялась.
– Нинка, писать хочу, – запищала бабка.
Родинка прыгала на трясущемся подбородке, словно таракан решил взлететь, но забыл, как пользоваться крыльями.
В комнату вошла грузная невысокая женщина.
– Мать, хватит орать. Иду.
Она развязала узлы и легко приподняла бабку со стула. Та постояла сначала на одной ноге, потом на другой.
– Сама дойду. А где моя кружка с аистами?
– Господи, да разбила я её. Разбила о свою голову.
Бабка сделала три шага и остановилась.
– Мать, ты что? Началось?
У бабки затряслись руки, задергались плечи. Она затопала ногами, стала раскачивать бедрами. Это был танец Страсбургской чумы. Дочь схватила телефон.
– Скорая!
Бабка продолжала размахивать руками в такт только ей слышимой музыке. Было страшно смотреть на лицо, перекошенное ужасом. Изо рта капали слюни.
Бабку силой уложили, сделали укол. Во сне она улыбалась и прижимала к себе пивную кружку.
Дочь плакала, сморкалась в грязное кухонное полотенце и рассказывала молоденькой докторше, как несколько лет назад её мать, полная сил и жадная до впечатлений, гуляла по улицам Страсбурга, где некая госпожа Троффеа вдруг начала танцевать. К ней присоединились все, кто находился рядом. Танцующих не могли вывести из этого состояния около шести дней. Некоторые умерли от сердечных приступов и переутомления. Мать долго лежала в больнице с диагнозом эпилепсии, а домой вернулась инвалидом.
Докторша посмотрела на часы, погладила Нину по руке, выписала всем пить три раза в день валерьянку и ушла.