Начало повестушки

Мамзель д'Артаньян

начало повестушки

1.

(Замок в окрестностях Альби. очь с 13 на 14 октября 1307 года.)

....Тяжелые шаги... позвякивание шпор... изредка - приглушенный стон сквозь стиснутые зубы... пляшет, разрывая тьму, пламя факела, и вместе с ним пляшет, кривляется уродливая тень на стене. Точнее, две тени.

Призраки? ет, живые люди.

По крайней мере, один из них. Он идет медленно, едва передвигая ноги, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух и поудобнее перехватить свою ношу.

Свет факела выхватывает из темноты то помятую кирасу, то старинный шлем с наносником, то бесчувственное тело, безвольно лежащее на плече рыцаря, как мешок с тряпьем. Меч длинный, волочится по полу, золоченые ножны бьются о ступени, отсчитывая пройденный путь: десять ступеней...

пятнадцать... двадцать...

цвжзих...

цвжих... цвжжих... "у, сколько еще?" Голова у рыцаря кружится, у него темнеет в глазах, он чувствует, что вот-вот упадет. Щщиррх! - скрежетнула по каменной стене сталь оплечья. "У-мм! - боль в руке приводит рыцаря в чувство. - Ч-чё-ёр-рт...

бы ее подрал, эту треклятую лестницу!" Выроненный факел, подпрыгивая, катится вниз и гаснет, рассыпав напоследок искры. Можно было бы зажечь другой, но кремень рыцарь выронил где-то на верхних ступенях.

Чертыхнувшись, он с трудом вытягивает из ножен меч и, собрав остатки сил, продолжает путь в непроглядной тьме, нащупывая концом клинка дорогу, как слепец.

В этой душной, почти физически ощутимой тьме он потерял всякое представление о времени. Ему кажется, что уже много часов прошло с той минуты, как кусок стены повернулся на толстой стальной оси, и он, Ангерран, граф де Монтальяк, командор ордена Храма, сошел в царство смерти, задвинув тяжелые засовы, не бывшие в употреблении полторы сотни лет.

В ушах его все еще стоит шум битвы. "еужели кто-то... ет, там, наверху, все кончено. Просто у меня начинается бред..." Рыцарь снова прислоняется к стене.

Прикрывает глаза, и чувствует, что засыпает. Перед ним в разноцветном тумане проходят оставшиеся за каменной дверью: брат Арман с арбалетным болтом в горле...

брат Тьерри, красавец Тьерри де Барбонн, которому камень, пущенный из катапульты, угодил в голову - нет, лучше не вспоминать, во что превратилось его лицо!.. Брат Жан, в чьей груди командор оставил свою мизерикордию... Они, его двадцать рыцарей, зовут его... и командор с трудом подавляет искушение немедленно последовать этому зову.

Сесть на ступени, закрыть глаза и уснуть - это так просто. о - нет.

"Терпение, друзья.

Еще немного. Я скоро приду. Вернее, мы придем, - поправляет себя командор, услышав тихий стон. - Танкред! А я-то надеялся, что бедняга уже в Раю. Держись, дитя мое.

Скоро мы все будем вместе... бренчать на арфах, или восседать на сковородках...

если есть хоть капля правды в том, что болтают долгополые! Впрочем, хуже, чем в застенках у мессира огарэ, там, уж конечно, не будет.

Солдатня его величества, наверняка, разбежалась по замку на поиски спрятанных сокровищ - бегайте, красавчики, простукивайте стены, ныряйте в колодец, залезайте в каминные трубы, вытряхивайте мешки с мукой, - денье дырявого не найдете, об этом мы с братом казначеем позаботились. И к вам, святые отцы, кобели святого Доминика, стервятнички его преподобия аббата де Сент-Эмиля, к концу боя набежавшие на готовенькое, это тоже относится.

Аббат де Сент-Эмильон, будущий епископ де Сотерн, будущий кардинал де Кагор, первый в королевстве борец за чистоту христианской веры, наверное, уже строчит в столицу донесение об уничтожении гнезда ереси, старательно избегая упоминать о том, какой ценой досталась победа. Они нас надолго запомнят, клянусь честью!

И подумать только, что мессир де Моле собственными руками вручил Филиппу, этой коронованной скотине, полтораста тысяч флоринов золотом, не говоря о серебре!

Теперь серебро в Тампле... и Мастер в Тампле, в самой вонючей камере. А ведь говорили Великому Мастеру: бойтесь, мессир, данайцев, дары приносящих!

Предупреждали, и не раз: не бывает так, чтобы должник пылал любовью к кредитору, с которым не в силах расплатиться. А если вдруг воспылал, так это верный знак: жди ножа в спину! Так и вышло. Кровь господня! Да если бы мы все, разом, по всей стране... всей силой... А, да что теперь! В Альби королевский гарнизон - пятьсот солдат, а в замке двадцать рыцарей, не считая меня, плюс - пажи и оруженосцы, из которых старшему - семнадцать, и от которых толку в драке самую малость побольше, чем от двухнедельных щенят. Спасибо, хоть не врасплох застали - царство тебе ебесное и вечная слава, благородный Готье де Пайан, чудом вырвавшийся из королевского ада, принесший нам весть о воистину королевской подлости и добровольно разделивший нашу участь! Сто тысяч чертей и задница Иисусова!"

Командор отлично понимает, что ругань не поправит дела, но специально распаляет себя, чтобы гнев придал ему сил - под Хиттиной и Акрой это помогало... помогает и теперь.

...аконец лестница кончается, самое трудное позади. Впереди виднеется слабенький огонек. Последние шаги... "у вот, дитя мое, мы и на месте".

Войдя в крипту, узкую и низкую, как гроб, рыцарь бережно опускает на пол у входа бесчувственное тело пажа, а сам, опираясь на меч, как на костыль, тащится по проходу к стоящей на низкой каменной подставке мраморной, ему по грудь высотой, статуе Богоматери, перед которой в простом медном подсвечнике горит толстая оплывшая свеча. "е успела догореть. Быстро же эти мерзавцы с нами управились". а стенах по обе стороны от Мадонны - еще два подсвечника, с четырьмя толстыми свечами каждый. Командор зажигает их все. Чтобы сделать это, ему приходится выпустить рукоять меча - полуторный фламберг дамасской стали со звоном падает на пол, чуть ли не под ноги Богоматери. Мрак в крипте сменяется полумраком. Теперь можно разглядеть слева от Мадонны серебряную большую чашу со святой водой, справа - аналой, покрытый темный бархатом, а на нем - небольшой изящный кубок из слоновой кости и толстенный, в богатом переплете, том in quarto, открытый на середине; ровные ряды надгробий, и растянутое на стене черно-белое полосатое знамя с крестом и вышитыми на нем тусклым золотом буквами: "Non nobis, Domine, sed nomini tuo da gloriam".

Латные перчатки со звоном падают на каменный пол. "Прости меня, Пречистая дева, что я вынужден для мирских нужд пользоваться святой водой.

Клянусь честью, я с радостью предпочел бы люссак или бордо... если бы стараниями верных служителей сына твоего не был лишен этой возможности", ровный, чуть насмешливый голос командора гулко отдается в пустом коридоре.

Он нарочно грубо, как гулящую девку, хлопает Мадонну ниже спины мраморное тело статуи отзывается еле слышным звоном. ""е легче ли привезти из Италии две половинки Мадонны, чем одну целую?

И не удобней ли будет собрать ее на месте?" - причем все это - самым что ни есть бесхитростным тоном и с ангельски-невинной физиономией! у и хитрец же этот брат Гийом... был, черт возьми, - да упокоит его душу всемилостивый Господь! Если сюда теперь и проберется какой-нибудь умник, то разбить Пресвятую Деву, дабы заставить ее разродиться побрякушками, даже его свято-пьяному преподобию в голову не взбредет - своя шкура дороже!"

Храмовник с наслаждением погружает руки в чашу с прохладной водой, торопливо пьет из сложенных ковшиком ладоней. Затем, стащив с головы шлем, зачерпывает им воду и плетется обратно к выходу...

- Мессир Ангерран!

- Я здесь, дитя мое. - рука командора тихонько гладит белокурые волосы пажа, стараясь не задеть рану. Танкред, оказывается, не так опасно ранен, как показалось рыцарю вначале, удар пришелся вскользь. И рука, вроде бы, шевелится. Бедняга просто потерял много крови. В другое время командор бы этому радовался. о теперь...Теперь все равно.

- Где мы, мессир?

- В крипте. Под часовней.

- Я никогда тут не был...

- А тебе и нельзя было здесь бывать, ведь ты же еще не рыцарь. а, попей, легче станет. - Юноша жадно отхлебывает несколько глотков, и неуклюже, как кошка лапой, зачерпывая воду левой, здоровой, рукой, пытается обмыть кровь с лица, но только еще больше ее размазывает. Давай, помогу. Вот так. - Командор, обмакнув в воду край своего недавно бывшего белым табарда, на котором красный крест от пятен крови теперь больше похож на паука, осторожно обтирает лицо пажа. - у вот, теперь ты хоть немного похож на себя.

- Мессир...они... взяли замок?

- Взяли, Танкред. С нами покончено. аверху никого не осталось, кроме наших врагов.

- А сюда они не придут? - Танкред с опаской вглядывается в темноту коридора и изо всех сил стискивает тонкими пальцами запястье рыцаря, будто ища защиты.

- ет. о и нам отсюда идти некуда. Кроме как... или... - командор многозначительно указывает пальцем сперва вверх, на угрюмо нависающие над их головами своды, потом - на пол. - Туда, где сейчас наши друзья... Ты не боишься?

- е боюсь, мессир Ангерран. Только...

- Что - только? - емного помявшись, белокурый паж наконец набирается храбрости и выпаливает: "Раз сюда допускаются только рыцари, и раз я уже все равно здесь, то посвятите меня, мессир!" Рыцарь не сразу находит, что ответить, и Танкред совсем тихо, умоляюще добавляет: "Ведь это - моя последняя в жизни просьба, ну что вам стоит, мессир!"

"Посвятить мальчишку в рыцари? Что ж, почему бы нет. Он вполне это заслужил.

Если бы Танкред в оружейной не рубанул по физиономии того рыжего, я сейчас, вернее всего, валялся бы вместе с другими во дворе, и начальник гарнизона с будущим епископом метали бы жребий о моих доспехах".

- Будь по-твоему, Танкред. Держись, я перенесу тебя поближе к аналою нужно, чтобы нас видела Мадонна (Господи, какую чушь я несу!). А на колени встать сможешь?

- Попробую, мессир.

- В крайнем случае, держись за аналой.

- А можно?

- Можно. Теперь все можно... Держишься? Сейчас... - Командор подбирает с пола меч, и усилием воли заставляет себя гордо выпрямиться - только бы не пошатнуться, не застонать: Танкред до последней минуты должен видеть перед собой рыцаря Храма, а не расхворавшуюся к дождю старую бабу!..

Тяжелый клинок ложится на плечо юноши. "Танкред де Сен-Валлье, посв...", - начинает командор обычную формулу, но в последний момент успевает сообразить, что в данных обстоятельствах положенные по обычаю слова "будьте храбры, верны и честны" прозвучат кощунственной насмешкой, и, запнувшись на секунду, честны" продолжает:

"Вы были храбры, верны и честны, я посвящаю вас в рыцари". "Благодарю, мессир".

"е стоит, брат Танкред". Еле заметное движение руки - и покрытое засохшей кровью темное лезвие касается тонкой мальчишечьей шеи. Струя крови из перерезанной артерии кажется почти черной в свете свечей. Тьма застилает глаза юного рыцаря прежде, чем он понимает, что произошло. Перед тем, как окончательно лишиться сознания, он, падая, еще успевает почувствовать, как сильные руки подхватывают и поднимают его, ощутить прикосновение губ ко лбу и услышать будто издалека, откудато снизу, голос командора: "е бойся... не бойся...".

Командор осторожно опускает на пол то, что несколько минут назад было Танкредом, складывает на груди его холодеющие руки, и читает отходную медленно, путаясь в латинских словах. "Requiescat in pace, брат Танкред.

Прощай, вернее - до скорого свидания!"

Осталось главное - то, для чего он сюда и явился. Чтобы нажать на нужный камень как следует, сил уже не хватает, и тайник в стене за спиной Мадонны открывается лишь с третьего пинка. Кое-как сняв со стены полосатое знамя, командор долго, тяжело дыша и ругаясь на чем свет стоит, пытается отодрать его от древка, но безуспешно.

Приходится пустить в ход фламберг. Два удара, и вместо знамени перед рыцарем на полу длинная жердь и пыльный, с неровным, обмахрившимся краем, кусок полосатого полотна - прости, старина Босеан, но иначе нельзя. Еще взмах меча - и древко превращается в две ручки для метел. Расстелив знамя на полу, командор тщательно заворачивает в него тяжелый фолиант и, поцеловав, укладывает в тайник. Затем берет с аналоя кубок - шедевр неизвестного резчика, белую полураскрывшуюся розу на тонком стебельке, которую обвивает своим гибким чешуйчатым телом змий-искуситель. Его голова, несуразная и страшная: торчащие в стороны длинные ослиные уши, козьи рожки, вытаращенные круглые глаза и оскаленная крокодилья морда нависает над розой, вцепившись зубами в лепесток. Чаша Сатаны. По преданию - та самая, которую, пытаясь искусить Спасителя, подносил Ему враг людского рода. А еще говорили, будто кто изопьет из нее, тот будет здесь последним из командоров. Так и случилось.

аполнив кубок водой, командор возвращает его на место. Легкое нажатие пальцев заставляет ослиные уши чудища насторожиться, и в кубок из зубов врага рода человеческого падают одна за другой две темные густые капли.

Вода в кубке становится мутной, как в луже, от нее исходит слабый запах болота и скотного двора.

Пора собираться. Умывшись и пригладив рукой короткие темные волосы, командор тщательно, краем плаща, вытирает лезвие фламберга. адевает шлем и перчатки.

есколько минут стоит с кубком в руке перед открытым тайником, о чем-то сосредоточенно размышляя...

аконец, выругавшись так, что, кажется, мраморную мадонну вгоняет в краску, а королю Филиппу и присным его, наверняка, долго и мучительно икается, тамплиер залпом осушает кубок до дна. Торопливо кладет его туда, где уже покоятся книга и Босеан, и закрывает тайник, встав на колени и наваливаясь всем телом на непослушный камень. Готово. Теперь до реликвий Ордена никому не добраться. Он с трудом поднимается, голова вдруг наливается свинцовой тяжестью, боль ледяным копьем пронзает внутренности, черные круги и звезды пляшут перед глазами.

"Хорошо, что я Танкреду не дал этой гадости". Сил у командора хватает ровно на четыре шага. Глухо застонав, он, как подкошенный, валится к ногам Богоматери, сбив подсвечник. Коченеющие пальцы сжимают рукоять меча.

Мраморная Мадонна равнодушно смотрит на мертвого рыцаря бессмысленными овечьими глазами. Одна за другой догорают и гаснут свечи. И все погружается во мрак...

2.

(Монастырь доминиканцев в Альби. есколько месяцев спустя)

...В келье настоятеля доминиканского монастыря аббата Рене де Сент-Эмиля, разумеется, есть все, чему полагается быть в настоящей келье:

деревянное распятие, Библия, соломенный тюфяк, кувшин с водой, кусок хлеба - что еще нужно тому, кто отрекся от соблазнов мира, дабы постом и молитвой заслужить право войти в Царствие ебесное? Правда, келья до того тесная, что в ней ну разве что взвод солдат мог бы в случае нужды устроиться на ночлег; распятие, по размеру как раз подошедшее бы для собора святой Цецилии, вырезано из черного дерева, а фигура Христа - из слоновой кости, причем, чело Его украшает червонного золота, с рубиновыми "каплями крови"

терновый венец; на переплет Библии, не иначе, ушел годовой доход с процветающего имения; соломенный тюфяк погребен под грудой перин и подушек на кровати с пологом бордового шелка, - кровати слишком широкой и мягкой, чтобы на ней захотелось провести ночь безгрешно. Что же касается хлеба и воды, то первому на большом круглом столе, накрытом красной шелковой скатертью, составляют компанию жареные куропатки, голуби под эстрагоновым соусом, и толстые ломти кабаньего окорока, копченого в ореховом дыму, а вторая довольствуется серебряным тазом для омовения рук, с истинно христианским смирением уступив венецианские кубки бургонскому, анжуйскому и сент-амуру. о все это - мелочи, на которых не подобает заострять внимание благовоспитанным людям и добрым католикам!

Время за полдень. Аббат изволит завтракать. Кажущееся несоответствие между этими двумя фразами никого из хорошо знающих аббата не удивит. Оно означает всего-то навсего, что накануне его преподобие, как это случается нередко, долго поучал одну благочестивую даму, как в отсутствие мужа следует противостоять плотскому искушению. А что сия поучительная беседа происходила в интимной обстановке и затянулась далеко за полночь, причем от слов аббат плавно перешел к действиям - так ведь как же иначе он мог помочь своей духовной дщери узреть воочию, сколь отвратителен грех? В конце концов, все завершилось к обоюдному удовольствию сторон и к вящей славе Господа. А посему, если его преподобие проспал обедню, не говоря уже о заутрене, то позор тому, кто подумает дурное!

Впрочем, насчет того, что подумают, аббат почти спокоен: никто ничего не видел и не слышал, Элоиза де Монтраше - женщина взрослая и знающая, что к чему в этой жизни, а если что и дойдет до ушей ее супруга, то... умные люди всегда отыщут способ уладить дело... к обоюдному удовольствию и к вящей славе Всевышнего. Дело не в новом отростке на и без того ветвистых, как у десятилетка, рогах барона де Монтраше, и даже не в том, что пятидесятилетний Рене, с его жидкой рыжеватой шевелюрой, лошадиным лицом и отнюдь не атлетическим телосложением, еще менее, чем пузатый и вечно сонный барон, может претендовать на звание единственного фактического обладателя обольстительной Элоизы. С некоторых пор, а точнее - с того вечера, когда гарнизон Альби с боем овладел командорией тамплиеров, потеряв чуть ли не сотню солдат и не взяв ни одного пленного, мирное житие аббата перестало быть таковым.

Храмовники мертвы, главный донжон взлетел на воздух, все, что могло сгореть, сгорело, а большая часть того, что уцелело, лежит в монастырских кладовых.

Гнездо ереси стерто с лица земли. Казалось бы, все добрые христиане должны вздохнуть с облегчением. И тем не менее, преподобный Рене с каждым днем становится все мрачнее...

- Как вам угодно, дорогой мэтр, но не верится мне, чтобы во всей командории не набралось и двух сотен ливров!

- Помилуйте, святой отец, да ведь мы....

- Знаю, вы перевернули все вверх дном, только что винный подвал не взгромоздили на крышу, и не нашли даже дырявого денье. Это я уже выучил, как "Ave Maria".

- о... святой отец.... что же делать, если мы и в самом деле ничего не нашли? - лицо начальника гарнизона, с некоторых пор ставшего постоянным сотрапезником аббата Рене, приобретает растерянное и виноватое выражение.

- А вы в этом точно уверены? - инквизиторским тоном спрашивает его преподобие.

Тщедушный аббат не может отказать себе в удовольствии помучить слегка этого верзилу с бычьей шеей, громадными кулаками и красной круглой физиономией, которого природа так щедро наделила всем... кроме мозгов.

- Мы обыскали все...

- Это я уже слышал, мэтр Ален!

- о, святой отец...

- Послушайте-ка, дорогой мэтр Ален, хотите, я выскажу вам все начистоту? (ичего не поделаешь, придется рискнуть!) Так вот: если вы или кто-то из ваших подчиненных не устояли перед искушением, которое, должно быть, было велико, - я вас не осуждаю.

- Святой отец, я не...

- Молчите, сын мой, допивайте вино и приканчивайте свою куропатку, ибо длань ваша всегда была красноречивее, чем уста. - Аббат снисходительно поглаживает своей костлявой, как лапа цапли, рукой огромную лапищу вояки.

Гигант недоуменно и испуганно глядит на него, лихорадочно соображая, что бы все это, черт подери, значило, к чему клонит этот пройдоха-аббат, и не пора ли ему, Алену Терзье, уносить из Альби ноги куда подальше? Аббат меж тем продолжает: "Если вы наткнетесь на тайник с золотом, это, разумеется, будет превосходно, и ваши труды будут оценены по достоинству. о если вы откопаете Книгу Лжи и Чашу Сатаны.... я вас озолочу!

Услышав про Чашу Сатаны, мэтр Ален осеняет себя крестным знамением, забыв, что в руке у него полный кубок люссакского, и расплескивает вино на скатерть и себе на штаны. Это окончательно выбивает его из колеи. Он сбивчиво бормочет извинения, в душе посылая к чертям и аббата, и командорию, и все сокровища тамплиеров.

- ("О sancta simplicitas!") у, полно, полно, дорогой мэтр! Совершенно естественно, что добрый христианин не может без ужаса и отвращения слышать о Князе Тьмы.

о именно поэтому наш долг - найти упомянутые мной предметы .... дабы сжечь их на городской площади во славу Спасителя!

- ("Ч-черт! е было печали!"). Ваше преподобие... - умоляюще произносит мэтр Ален. - а почему бы вам самому не отправиться на поиски этих...м-м-м...нечестивых предметов...

- Что?!

- Прошу прощения... но... ведь тогда вся слава достанется вам, святой отец!

- Слава, сын мой, в любом случае достанется мне. - голос аббата становится ледяным, не утрачивая, однако, ни грана елейности. - А вот вам, если ваши труды увенчаются успехом, я отпущу решительно все ваши прегрешения.... включая и прелюбодеяние с баронессой де Монтраше!

- Ваше преподобие...

- Да вы, никак, струсили, милейший?

- Конечно, струсил, - идет ва-банк осмелевший от страха мэтр Терзье. И вы бы струсили, святой отец, если бы слышали то, что слышал я не далее, как в среду!

- у, и что же вы слышали такого, что может помешать нам - аббат ненавязчиво подчеркивает это местоимение, - заниматься искоренением ереси?

- Катрин-Пышка из заведения матушки Марго ходит на исповедь к отцу Юберу...

- ... к священнику из церкви Богоматери?

- Совершенно верно. И он знает, что я к ней частенько захаживаю. Так вот, ваше преподобие, в последний раз он, вместо того, чтобы расспрашивать ее о плотском грехе, стал допытываться, зачем я езжу в командорию, и не ездил ли я туда вместе с вами в ночь полнолуния? А перед тем, говорят, намекал в проповеди, что, мол, во многом знании нет спасения... Катрин ему, конечно, ничего толкового не сказала, а из церкви, не будь дура, сразу же побежала ко мне. Как вам угодно, святой отец, а только чует мое сердце, что ничего хорошего из вашей затеи не выйдет, - выкидывает свой последний козырь мэтр Ален.

- у и что? Да будет вам известно, милейший, что расследованием преступлений против святой церкви занимается орден святого Доминика, к коему я имею честь принадлежать, а никак не отец Юбер из церкви Богоматери. Впрочем, благодарю за предупреждение. В награду за вашу преданность я готов простить вам одну...но только одну!... ночь с Эло...с мадам баронессой.

- Хорошо, - роняет Терзье тоном приговоренного к виселице. - Вы мне только скажите, каковы они на вид, эти...ну, реликвии нечестивцев....

"Он поедет туда... не посмеет не поехать... и искать будет как следует...Чаша и Книга - дар пророчества и власть над Темными силами...

Сперва - Ааронов жезл... потом - красная шляпа... а там - поглядим! И вот тогда Элоиза... О, тогда она уже никуда от меня не денется!"

е успевает вояка уйти, как в дверь тихо стучат. Вошедший послушник докладывает, что мадам баронесса желала бы продолжить начатую накануне беседу о первородном грехе, если, конечно, на то будет согласие отца настоятеля.

"Разумеется, будет! Скажите мадам, что она может прийти, когда пожелает!" - пожалуй, слишком торопливо отвечает аббат. Послушник исчезает, аббат слышит, как он бежит вниз по лестнице.

И сразу же - не иначе, ждала в коридоре - в келью входит баронесса де Монтраше!

Привычным жестом закрывает за собой дверь на задвижку и сбрасывает скроенное по монашескому образцу покрывало, предназначенное для роли кающейся грешницы.

Платье на ней темно-серое, почти черное - цвет, как нельзя более подобающий для благочестивых размышлений, но скроенное так, чтобы обтянуть все округлости великолепного тела. "И подумать только, что я, я сам обвенчал ее с этой дубиной!"

Она потягивается, выдергивает из волос серебряные шпильки, две толстые золотистые косы падают до колен - "Элоиза, Элоиза, да что же ты со мной делаешь!".

- Как вы неосторожны!

- А что тут такого? Разве весь монастырь не убежден, что мы собрались беседовать об искушении святого Антония?

- Все равно.... лучше не играть с огнем, Элоиза.

- Вздор. Если кто здесь и играет с огнем, так это вы, Рене.

- О чем вы, Элоиза? Говорите! Вы что, подслушивали?

- е надо торопиться, святой отец. - откинув назад голову, она встает перед аббатом, чтобы тому удобнее было расстегнуть ей корсаж. - Вот так. Рене раздевает ее нарочито медленно, эта процедура всегда доставляет ему наслаждение, даже большее, чем от самого соития. аконец Элоиза забирается в постель.- Иди ко мне.

У них заведено переходить на ты не раньше, чем они окажутся полностью нагими.

Аббат быстро ныряет под одеяло: вид его собственного телесного убожества рядом с ее великолепием выводит его из себя и лишает сил. - Ты за мной шпионила?

- Просто видела в окно, как этот бык в кольчуге въезжал в ворота. О чем еще ты мог с ним говорить, кроме командории?

- А если и так - что тут дурного?

- А почему бы тебе просто не спалить на площади какое-нибудь старье из монастырской библиотеки, если тебе так сильно этого хочется? А, может, тебе эта злосчастная книга нужна вовсе не для того? ("Я должна остановить его. Любой ценой!")

- Ты не понимаешь! Это - Зло! С этой книгой можно воскрешать мертвых и вызывать демонов!

- Правда? - Элоиза старательно строит восторженно-наивное лицо. - И ты веришь?

("Совсем спятил! Ему только чернокнижником не хватало сделаться!")

- Колдовство существует, это догмат веры!

- Охотно верю, что колдовство существует, но вряд ли Черная книга дожидается тебя в командории. у сам подумай: неужели бы они позволили себя уничтожить, будь у них под рукой что-то подобное, и знай они, как этим пользоваться? Они и без книги, как я слышала, кой-чего стоили в бою!

- Если книга здесь, то мой христианский долг - завладеть ею, дабы заставить адское воинство покориться Господу и... и окончательно искоренить тамплиерскую ересь! - изрекает Рене тоном проповедующего крестовый поход Петра Амьенского.

- Господь и без твоего участия справится с дьяволами, равно как и король - с тамплиерами. а твоем месте я бы предоставила Богу вершить Богово, а кесарю - кесарево и перестала бы гонять в развалины беднягу Терзье. ("Пока он и в самом деле не откопал там что-нибудь этакое...

апример, тело Ангеррана с крестом святого Доминика на шее!")

- Элоиза!! - лицо аббата багровеет.

- Так значит, это правда - то, что говорил отец Юбер? ("Святая Цецилия!

Да неужто он сам не понимает, во что лезет?") А не боишься, что за книгой когда-нибудь явится законный владелец? ("И что кто-нибудь увидит на шее мертвого тамплиера драгоценность, которая должна находиться в сокровищнице святой обители!")

- Кто? Они все мертвы!

- Двадцать рыцарей мертвы. о орден жив. Кто укрылся в Португалии, кто в Англии, кто в Лангре. Все еще может перемениться. ("Особенно, когда аббат узнает, что святая реликвия, подаренная им любимой женщине, попала в руки его главного соперника! Да еще и нечестивца! Воистину, на ложе страсти мы не ведаем, что творим!") А ты сам говорил, что тело командора так и не нашли.

- Вздор. За эти полгода никто не видел Монтальяка живым.

- Так-то оно так, Рене. Да только и мертвым его тоже никто не видел!

Эта фраза рождает в мозгу настоятеля ужасную, невероятную мысль:

"Элоиза! Ты...

ведь ты спала с ним!!"

- С Ангерраном? Ты опять за свое, Рене? - Элоиза хочет погладить любовника по голове, с тайной мыслью проверить, нет ли у него жара, но аббат резко отстраняет ее руку. - у да, спала - только чтобы попробовать, каков он в постели. Так же, как со всеми остальными. у сколько еще можно повторять, что, в сущности, у меня есть только ты? ("И это пропахшее ладаном чучело еще корчит из себя ревнивца!"). - Элоиза старается говорить мягко и ласково, как разговаривают с детьми и блаженными, чтобы успокоить их. о аббат не желает успокаиваться: "Ты спала с ним... ты любила его ...

и ты помогла ему выбраться из замка! Вместе с его сатанинской книгой!

Где ты его прячешь, говори?!"

- у все, Рене, с меня достаточно. Это переходит всякие границы. Я сегодня же уеду, и больше вы меня здесь не увидите!" - Элоиза решительно встает с кровати и тянется за висящей на стуле одеждой. В ответ аббат с неожиданной для него силой швыряет ее, как куклу, обратно на постель.

"Пусти, сумасшедший!" "Я, ваш духовный отец, приказываю вам, - слышите, приказываю! - во всем признаться! Или, клянусь, я найду способ заставить вас говорить!" - шипит преподобный Рене, врываясь в раскрывшуюся перед ним долину любви, как Ален Терзье - в командорию тамплиеров. "Хорошо, хорошо... Если так, то я привезу тебя к нему... (душевнобольным говорят то, что они хотят слышать!) Он в надежном месте... книга будет у тебя... и кубок... Дней через десять ("Святой Рене! Святая Элоиза! Сделайте так, чтобы, проспавшись, он выкинул из головы этот бред!")... Раньше нельзя...

не будет случая... у ты же не хочешь, чтобы о нас заговорили!... Аббат, получив наконец от женщины то, что хотел, смотрит на нее почти с ненавистью.

- Элоиза! Я даю вам десять дней. Если в назначенный срок книга не будет здесь...

Я поступлю... Трибунал инквизиции поступит с вами, как с ведьмой и прелюбодейкой!

- Рене, Рене! - Элоиза огромным усилием воли добивается, чтобы ее смех звучал естественно. ("Я слишком далеко зашла... а он - дальше некуда. Пора кончать. А жаль: он был весьма полезен... и щедр")... - Можно подумать, мне самой не хочется быть любовницей... кардинала де Сент-Эмиля!

- А мне - возлюбленным... герцогини де Монтраше! - клюет на приманку аббат. - За это следует выпить!

- Разумеется! ("Спасибо, святая Элоиза!")

Подойдя к столу, баронесса наполняет вином бокалы, затем, делая вид, что поправляет кольцо, осторожно сдвигает ногтем камень...

От упавшей в бокал прозрачной крупинки вино мгновенно мутнеет, и сразу же вновь становится прозрачным.

- Ваше здоровье, мадам герцогиня!

- Ваше, монсеньер кардинал!

- Твой долг христианки - открыть мне убежище еретика! - уже игривым тоном шепчет ей на ухо повеселевший аббат, лаская ее пышные ягодицы и предвкушая, как первым делом выпросит у Сатаны любовное копье подлиннее.... о да, в точности такое, как у этого нечестивого графа! Чтобы Элоиза, как полагается благовоспитанной даме, в отсутствие мужа не искала иных развлечений, кроме беседы духовного отца!

- Можете быть спокойны, мсье аббат: очень скоро вы сможете лично побеседовать с мессиром де Монтальяком...

...Два дня спустя монастырские колокола звонят отходную по скоропостижно скончавшемуся отцу настоятелю - образцу благочестия, борцу с ересью, светилу богословия. "Сердце, - выносит свой вердикт брат лекарь, сердце у него всегда было слабое! А он так изнурял себя ночными бдениями и постом!" Приехавшая на отпевание Элоиза, которой черное очень к лицу, шепчет про себя, склонившись, чтобы последний раз приложиться к руке своего духовника: "Теперь Ангерран может спать спокойно... и я - тоже".