Над пропастью во лжи

Глава 4

– «Сучья свадьба! Это когда одна сука и много кобелей…»

– Сука – это вы?

– Да.

– Повторите несколько раз слово «сука».

– Сука, сука, сука…

– Еще, еще… Еще раз. Спасибо. Вы чувствуете, что боль ушла?

– Да, наверное… Не знаю. «Не-и нады! Не-и нады!»

– Пожалуйста, повторите еще раз… Спасибо. Пожалуйста, дайте мне следующую фразу.

– «Не-и нады! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа – ни-ни! В подоле принесешь…»

– Очень хорошо.

– «Деньги привози. Ты – старшая».

– Повторите несколько раз фразу «Ты – старшая».

– Старшая. Да, я старшая. Старшая.

– Спасибо, еще раз… Еще раз… Еще раз…

– «Не-и нады!»

– Вот что… Я тебе, Маринка, работу нашла. – Мать пришла с работы хмурая и злая, трезвая. В глаза старалась не смотреть, отводила в сторону взгляд.

Пошла в комнату, вытащила из-под кровати старую дерматиновую сумку, серую от пыли, водрузила ее на стул.

– Работать будешь в Самаре, на рынке возле вокзала, у Расула там двоюродный брат пуховыми платками и всякой всячиной торгует… Зимнюю одежду пока не бери… Чего брать, осенью приедешь да заберешь… Так вот, он тебя к себе возьмет. Сначала будешь учиться – не долго, ну, недели две, а потом сама за прилавок встанешь…

Маринка спокойно стояла, прислонившись плечом к косяку.

– Заработок будут выдавать каждую неделю, я договорилась. Деньги будешь привозить нам. Сама должна понимать – сестренка и братец малолетние, тоже есть хотят. А тебе сам бог велел семье своей помогать. Ты – старшая.

Маринка отвернулась к окну, уставя невидящий взгляд в ночную чернильную темень. Так даже лучше, без скандала… Она ничего ей не скажет – зачем? Мать просто наорет на нее, дело закончится парой звонких, от души пощечин. Она сделает все, как велено, а потом…

– Надо малышню на ноги поднимать… Я ее вырастила, вон какую дылду, а она, паскуда, зенки свои в угол пялит, будто мать со стеной разговаривает! – раздраженно прошипела Верка. Глаза ее зло сузились, ненакрашенные губы цвета сырого мяса ненавистно дрогнули. – Слышь, что говорю?

– Да, мама.

– Жить будешь пока у Аслана. У него семья, так что он тебе глупить не даст. И гляди у меня! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа – ни-ни! Пусть сначала распишется, а уже потом под юбку лезет. Парни сейчас тоже ушлые пошли, не дураки жениться…

Под размеренную воркотню матери Маринка подтащила табуретку к шкафу.

– Чего ты там забыла?

– Аттестат надо взять, – обернулась девушка, пряча испуганный взгляд, точно ее поймали на месте преступления.

– Ни к чему это. Потеряешь еще. Документ, как-никак… Зачем тебе аттестат на рынке?

Мать согнала Маринку со стула, отняла у нее документ и, протяжно зевая, заключила:

– Охохонюшки, тяжело жить без Афонюшки, кабы Афонюшка жил, нас бы бил да водку пил… Завтра утром, как пойдешь на вокзал, зайди в ларек к Расулу, он тебе адрес напишет. А учиться тебе ни к чему. И так больно ученая! Мать ей слово, а она в ответ десять. Мать ее добру учит, а она только отфыркивается. Знаю я, кто тебя с пути истинного сбивает… Лидка эта, полоумная очку-ха… Вон папашка твой покойный тоже учиться хотел, к чему это привело? Замуж выйдешь – делай что хочешь, слова поперек не скажу. А до тех пор ты в моей родительской воле.

На этом сборы и наставления были закончены.

Маринка и не подумала бы идти к Расулу, которого ненавидела так сильно, как можно ненавидеть в семнадцать лет, но у нее не было денег, а мать ей не дала, рассудив, что отныне дочь сама должна зарабатывать на жизнь.

В последние год-полтора Расул совсем обнаглел. Верка не то от любви к нему, не то от водки потеряла последний разум и те скудные крохи стыда, которые достались ей при рождении, и открыто стала водить любовника к себе домой. Сначала в поселке долго судачили об их отношениях, но потом привыкли и стали воспринимать эту странную связь как нечто заведенное от века, естественное и законное.

Расул оставался у своей подруги на ночь, а утром за ним забегал его старший сынишка Аслан и звал отца домой. Между тем жена азербайджанца делала вид, что ничего необыкновенного в ее семье не происходит, и поражала окружающих своей восточной терпимостью и покорным молчанием. Другая бы баба, своя, мурмышская, вцепилась бы сопернице в волосы да хорошенько оттаскала бы мерзавку, чтоб неповадно ей было чужих мужей приваживать. А эта только зыркает черными глазами да молчит. А мужу – ни-ни, будто не муж он ей вовсе, а отец или дядя… Ну и что, что добытчик! Подумаешь, хозяин! Где это видано, чтобы при живой жене супружник на сторону ночевать бегал?

И осуждал весь Мурмыш Верку, но и чуток завидовал бабе. Шутка ли – троих детей одной поднять! А Расул мужик денежный, поможет детишек в люди вывести. Вон старшую, говорят, уже хорошо пристроил в Самаре. Младших опять же балует, как своих: то просроченных конфет им из ларька принесет, то мелочи полные ладони накидает – гуляй, ребятня! И для зазнобы своей ничего не жалеет. Недавно лосины ей трикотажные купил, блестящие, как кожа, изумрудно-зеленые, яркие, аж мушки в глазах скачут. Красота!

Идет Верка по поселку в новых лосинах, ноги ее так и сверкают, а окорока под гладкой тканью ходят ходуном, у мужиков даже слюнки текут. Удивительно, ни рожи ни кожи, как говорится, у самой Верки, морда вся красная, во рту – чернота вместо зубов, волосы – соломенная пакля, которую и корове на подстилку пустить жалко, а надо же, какого мужика присушила! И как только эта образина такую красотулю да умницу, как Маринка, смогла смастерить?

– Наверное, девчонка в отца пошла! – вздыхали бабы и начинали вспоминать давно сгинувшего Леньку, а потом принимались спорить, настоящий ли то был Маринкин отец или какой другой мужик тогда постарался, пока окончательно не погружались в дебри семейно-исторических преданий Мурмыша.

Однако были и такие злые языки, что в любовном отношении Расула к своей подруге видели не светлое и чистое чувство и даже не обыкновенную плотскую страсть, а, наоборот, одну только корысть и низменный расчет.

– На ихнюю половину барака метит, – утверждали эти языки, – прописаться хочет! Ему только бы старшую девчонку на сторону сплавить, а там уж он Верку ночной порой как есть уговорит на прописку.

Поэтому не могла Маринка хорошо относиться к Расулу, стыдно ей было за мать. Хотя к ней самой этот черноусый дядечка всегда относился хорошо, задабривал подарками, жвачками и лежалыми конфетами, однако Маринка неизменно передаривала их младшей жадноватой Ленке.

В то утро Расул что-то накорябал на грязноватом листке бумаги и, бурно жестикулируя, принялся объяснять, как проехать к его брату. Окончательно запутавшись в трудных русских словах, он вскоре махнул рукой и произнес:

– Ладно, ни к чему это. Все равно днем его дома нет. С вокзала иди сразу на рынок, там у людей спросишь, где Аслан Рафиев торгует. Тебе покажут. Мой брат человек известный! – с гордостью добавил он.

Маринка зажала в кулачке адрес и ушла не поблагодарив.

Брат Расула оказался точной копией своего мурмышского родственника, только по-русски говорил куда бойчее, – навострился ругаться с покупателями. Это был смуглый толстячок с густыми усами и крошечными глазками, тонувшими в желтоватой сдобе толстых, обметанных щетиной щек. Зимой и летом он ходил в синих спортивных штанах и потертой кожаной куртке, из которой гордо вываливалось наружу его обширное пузо.

Аслан обитал с женой, родителями и шестью крикливыми чернявыми отпрысками (двое старших уже помогали ему в торговых делах) в трехкомнатной хрущобе, которую купил по дешевке у уехавших в Израиль переселенцев. Маринке показали угол, где она будет спать, и предупредили, что за постель и еду у нее будут вычитать из недельного заработка. И что первые две недели она, как ученица, вообще ничего не получит.

– Ты не бойся, я добрый! – Аслан снисходительно потрепал работницу по щеке и довольно осклабился. – Другой бы с тебя еще за учебу деньги взял. Чего не сделаешь ради брата!

За ужином (сначала поели работающие мужчины, а потом женщины и дети) Маринка осмелилась нарушить торжественную тишину, разжижаемую только размеренным гудением телевизора и сытым чмоканьем ртов:

– Дядя Аслан! А вы, случайно, не знаете, где здесь в городе педагогическое училище?

– Какое еще училище-шмучилище! – Аслан облизал коротенькие волосатые пальцы и сыто откинулся на спинку стула. – Зачем тебе?

Маринка смутилась, сердце ее испуганно прыгнуло, поднявшись к самому горлу, и она быстро соврала:

– Подруга у меня там учится, повидаться хочу.

– Красивая подруга? – рассмеялся сытый Аслан. – Приводи ее ко мне. Вон у меня сколько сыновей, им жены нужны! Места всем хватит! – Обнажив в улыбке тусклые золотые коронки на коренных зубах, он гордо обвел рукой свой дружный выводок. Двое старших ребят, с едва пробившимся пухом над верхней губой, смущенно опустили глаза.

Ускользнуть Маринке удалось только на третий день. Целых три дня она тоскливо восседала за импровизированным прилавком из картонных коробок. Три дня мимо нее уныло тек поток покупателей – злых и добрых, пьяных и трезвых, вороватых и безалаберных, придирчивых и не очень. Три дня она помогала таскать коробки, училась раскладывать товар, нахваливать его и чуть-чуть обжуливать при расчете.

На третий день у соседки по торговому ряду ей удалось вызнать, где находится педучилище (продавщица жила поблизости), и, отговорившись перед хозяином, будто у нее схватило живот, девушка отправилась его искать. За пазухой, во внутреннем кармане куртки, нашитом матерью специально для перевозки будущего заработка, лежал выкраденный из дому аттестат, радующий глаз своим округлым пятерочным однообразием.

Оказалось, что она приехала как раз вовремя – экзамены начнутся через три недели. Тогда и заселиться в общежитие можно будет…

Внутри ее все пело – в Мурмыш она больше не вернется. Никогда! И если для этого нужно всего три недели от зари до зари вкалывать на рынке, то отчего же не постараться ради своей мечты?

Итак, нужно было вытерпеть еще целых три недели на рынке, и Маринка, сжав зубы, принялась за работу.

– «Ишь, шалава, намазалась вся!»

– Повторите еще раз «шалава»… Спасибо… Спасибо… Спасибо…

– «Шалава. Ха-ха-ха» (Студентка смеется, как будто ее щекочут.) «В подоле принесешь. Ох-ха-ха! Ох!» (Студентка дергается, будто в припадке.) Я вижу его. Он здесь! Скажите ему, пусть он уходит! Я не хочу его видеть! Я его ненавижу! Пусть он уйдет! Пожалуйста, пусть он уйдет! (Стрелка прибора скачет из стороны в сторону.) Не волнуйтесь, все будет в порядке. У вас сильный соматик. Вы себя плохо чувствуете?

– Да, да, да!

– Дайте мне следующую фразу! Один, два, три, четыре…

– «Лучше потом развестись, чем по поселку недокруткой прослыть…» «Зверяев – зверь. Сопромат…» Я вижу его! Это он!

– Кто он?

– Игореша!

Через десять дней, решив, что девушка уже довольно набралась торговой мудрости, Аслан поставил ее на точку, а сам отправился с сыновьями за товаром.

Маринка очень боялась оставаться одной за прилавком. Вещей у нее на многие тысячи, а ну как налетит шайка пацанов, расхватают товар, ограбят подчистую, кассу унесут, а она с ними ничего сотворить не сможет (охраны на рынке тогда еще не было). Да и с мелкими воришками, тырившими все, что плохо лежит, нужно было ухо держать востро, не то придется из собственного кармана возмещать ущерб…

Первые полдня Маринка только испуганно шарахалась от покупателей, то и дело ощупывая барсетку с деньгами на поясе.

А покупатели попадались не сахар. Измяв товар, дородная тетка решила отыграться на девушке за собственное безденежье и неудавшуюся жизнь. Заорала: «Спекулянты чертовы, всю страну продали! Это ж преступление, чтобы паршивая майка таких денег стоила!»

– Не хотите – не берите, – осмелилась заявить Маринка и тут же жестоко пожалела об этом.

– Ой, глядите на нее! – с удовольствием заверещала тетка на весь рынок. – Из молодых да ранних! Обвешивать да обсчитывать еще в мамкином животе небось научилась!

Она долго кричала, ругалась, хаяла власть, торговцев и всех окружающих, пока ей самой не надоело. В конце концов она купила обруганную майку и ушла.

Рынок гремел и бурлил, похожий на стоглавое чудище – огромный, многолицый. Ближе к выходу, прямо на расстеленных на земле газетах торговали узбеки из Хивы. Черноголовые мужчины, жилистые и шустрые, как муравьи, таскали мешки со сладким товаром – дынями, арбузами, виноградом, курагой и изюмом. Их жены стояли за прилавком. Узбеки обожали торговаться и обычно сильно сбавляли цену против первоначальной.

Из молочных рядов слышался стук бидонов, доносился кисловатый запах творога. Торговки там были бойкие и ласковые и какие-то домашние. Они ласково и певуче упрашивали: «Берите творожку, пробуйте, девочки, вкусно! От своей коровки!» Из мясных рядов доносился размеренный стук топора и пронзительный голос верещал кому-то, обслуживая покупательницу: «Вася, разруби женщине ножку!»

Между рядами шныряли бойкие цыганята, попрошайничали. Пристали и к Маринке: «Теть, дай копеечку», но быстро сорвались с места, увидев невдалеке легкую добычу – пьяного мужика, качавшегося, как былинка на ветру, с толстым кошельком и отсутствующим туманным взглядом.

Какой-то юноша, проходивший мимо, как увидел девушку, словно прирос к месту. Подошел к прилавку, долго мял подкладку юбки, глядя не столько на саму вещь, сколько на ее хозяйку.

– А вы здесь всегда торгуете? – спросил он неожиданно.

– Вторую неделю, – смущенно поведала ему Маринка. – Но я здесь ненадолго. Я собираюсь в педучилище поступать, – нечаянно проговорилась она и оглянулась боязливо: не слышит ли кто.

– А вас как зовут?

– Марина.

– А меня… Игореша!

«Игореша!» – хихикнула про себя Маринка и хотела уже высказать свои соображения по этому поводу, как из толпы внезапно выкатился пузатый колобок в огромной кепке – Аслан.

– Ой, отойдите, пожалуйста, – испуганно попросила Маринка, поправляя товар. – Хозяин идет, а вы ничего не покупаете.

– Я завтра куплю, – пообещал Игореша. – А вы здесь будете?

– Конечно! – кивнула Маринка.

– Я завтра опять приду!

Просеменил к прилавку Аслан, солидный, важный – настоящий хозяин, уважаемый человек…

– Чего хотел этот тип? – осведомился на всякий случай.

– Размер спрашивал, – соврала Маринка. – Тридцатый для сестренки, а у нас таких нет.

На следующий день Игореша появился вновь, все такой же смешной – сутулый, робкий и вместе с тем привязчивый. Опять долго переминался с ноги на ногу, пока осмелился спросить:

– А вы гулять ходите?

– Не-а, – покачала головой девушка, – некогда. Да и не с кем.

– А со мной пойдете? – Игореша выглядел так трогательно, что Маринке стало его жалко расстраивать.

– Пойду, – пообещала она.

Они договорились встретиться в воскресенье вечером.

– А вы из Самары? – спросила Маринка. – А я здесь ничего не знаю, я ведь из Мурмыша.

– А где это – Мурмыш?

– Ой, семьдесят километров отсюда. У нас большая железнодорожная станция, второе место занимает в мире по разветвленности. Весь город на железке работает. Мне тоже предлагали пойти сцепщицей, а я отказалась. Я учиться хочу. На педагога.

В воскресенье Маринка сказала Аслану, что пошла к подруге, к той самой, из педучилища, и быстро выскользнула из дому. Стоя в подъезде, она быстро красила свои светлые ресницы, надеясь при помощи туши еще больше понравиться своему новому кавалеру.

А кавалер мок под дождем с букетом грубо наломанных астр под мышкой. Зонтика у него не было.

Они гуляли по блестящим от влаги улицам, и Игореша рассказывал о себе. Он представился студентом строительного института. Родом он был из Саратова, но учился в Самаре – захотел хоть на время учебы избавиться от навязчивой опеки родителей. Отец – военный строитель, мать – домохозяйка. Короче – интеллигенция. Живут они в хорошем районе, в трехкомнатной квартире на самом берегу Волги, и Игореша у них единственный сын, любимый, взлелеянный…

Пока юноша рассказывал о своей семье, Маринка неожиданно затосковала. Ее новый знакомый такой воспитанный, интеллигентный, студент… А она… В училище экзамены только через неделю. Да и поступит ли?

– Может, пойдем к моему приятелю? – волнуясь от собственной смелости, предложил Игореша.

Перед Маринкой в дождливом густеющем сумраке внезапно всплыли осуждающие глаза матери, зазвучал ее визгливый надрывный голос: «Только посмей с брюхом заявиться… Сначала ЗАГС, а потом – все остальное!»

– Нет, – сказала она со вздохом. – Лучше давайте еще погуляем. Я дождь очень люблю.

Они бродили по улицам, пока не вымокли до нитки. Игореша жалобно чихал и жаловался на жизнь:

– Очень тяжело учиться. Преподаватели дерут три шкуры. Кормежки никакой… Знаете ли вы, Марина, что, между прочим, даже металл устает? Железная балка рано или поздно может не выдержать нагрузки и лопнуть. Так вот и я устал без женской ласки, один, в чужом городе…

Маринке стало жалко юношу. Он казался таким смешным – сутулый, робкий, с торчащим ежиком коротких волос на голове. Он был совсем не то, что грубые мурмышские парни, которые так смело лезли девчонкам под юбку и за пазуху, как будто они там что-то забыли.

Все удивляло ее здесь, в городе: вот они могут идти вдвоем под ручку, прижавшись друг к другу под зонтиком, и никто даже слова не скажет, никому до них дела нет! В Мурмыше все соседки уже обсудили бы их совместное явление и сделали бы далеко идущие выводы.

Очень понравился Маринке большой город! Свободно ей показалось в нем, привольно. Что хочешь, то и делай, ни перед кем отчета держать не надо, ни матери, ни соседей, ни злых языков нет.

Некоторое время они с Игорешей постояли у подъезда в дождевом жидком, свете фонаря, а потом девушка шмыгнула в спасительное тепло дома.

Аслан ничего не сказал, когда его жиличка вернулась. Даже не посмотрел в ее сторону, только скользнул по ее счастливому мокрому лицу тусклым взглядом и вновь сцепил коротенькие ручки на животе.

Через неделю Маринка отправилась в Мурмыш с первыми заработанными деньгами, полная до краев нового светлого чувства, вызванного Игорешей. Теперь мать уже не казалась ей такой грозной, как раньше.

– А, это ты! – фыркнул постреленок Валька, будто они только вчера виделись. – Ну и влетит тебе…

Он не договорил, стащил со стола корку хлеба, макнул ее в соль и выкатился на улицу к приятелям.

Маринка вошла в дом и озабоченно сморщила нос. Ощутимо пахло газом – колонка в углу сифонила уже давно, но ремонтировать ее было дорого, да и не на что. Мать не раз просила у Расула денег на ремонт, а тот не давал. Приходилось пошире открывать форточки в доме, не опасаясь местных поселковых воров. Они-то знали, что воровать в доме нечего, кроме старенького черно-белого телевизора и стоптанных тапок.

– Ишь ты, выступает как… Ну чисто пава! – комментировали ее явление на улице любопытные соседки. – Вот ей мать задаст…

Верка явилась с работы готовая к бою. Глаза ее с бешеной лисьей рыжинкой засверкали еще на дальних подступах к дому. На крыльцо она взошла уже изрядно заведенная.

– Ишь, шалава, намазалась вся! – заверещала она, вместо приветствия. Своего пронзительного ультразвукового голоса она не стеснялась, не стеснялась и соседских ушей: всякая мать имеет право воспитывать дочь и учить ее уму-разуму! – Только из дома, как сразу хвостом крутить! Я тебя за этим в город посылала?!

Маринка оторопела под градом несправедливых обвинений.

– Еще и копейки не заработала, а уже хахаля городского завела! – Мать стянула со стула тряпку и с размаху вытянула дочь по спине.

– Правильно! Молодец, Верка! – довольно кивали соседки, прислушиваясь к звукам семейного скандала. – Так ее, учи, учи!

«Игореша! Откуда она узнала про него?» – мелькнула в Маринкиной голове тревожная мысль. Она только закрывала голову руками от ударов, испуганно думая, что мать больше не пустит ее в город, запрет в доме, а потом отправит на станцию работать сцепщицей вагонов.;.

Вскоре Верка выдохлась и устало осела на стуле. И выдала своего информатора:

– Расул вчера в городе был, Аслан ему все рассказал! – Она вытерла полной рукой выступивший на лбу пот (погода после затяжных дождей стояла жаркая, душная, после обеда в воздухе сильно парило, как перед грозой) и уже более спокойно продолжала: – Ой, позор-то какой на старости лет!.. Ой, воспитала я доченьку… Только одной ногой из дома, а уже пошла шлындрать, подолом мести. – Она сдула нижней губой прилипшую ко лбу прядь и деловито осведомилась: – Деньги привезла? Сколько?

Увидев жидкую пачку в руках дочери, мать сначала нахмурилась, но потом лицо ее прояснело, и она живо схватила мятые купюры. Пересчитала. Задумалась. Спрятала деньги в вырез лифчика.

Больше в тот вечер она не дралась и не кричала. Только перед сном с видимым равнодушием спросила:

– Что за парень-то? Ах, студе-ент… – протянула разочарованно и насмешливо добавила: – В кармане небось мыши ход проели. Ни гроша, ни шиша, одна давалка хороша… И смотри мне, без ЗАГСа – ни-ни! Лучше потом развестись, чем по поселку недокруткой на всю жизнь прослыть. Позору не оберешься.

Младшая Ленка, застыв у косяка, с любопытством поглядывала на сестру. Мать заметила ее взгляд, мимоходом прижалась губами к лобику средней дочери в прозрачной сеточке трогательно голубых сосудов под кожей и с ворчливой лаской заметила:

– Вот еще невеста растет… Женишка мамке в дом приведет.

– Мам, дай десятку на жувачку, – пользуясь добрым расположением родительницы, заныла Ленка.

На, доченька, бери, – рассиропилась мать, застыла на стуле бесформенным кулем, разморенная жарой, уставшая от работы и от скандала, умиротворенная привезенными деньгами.

– Мам, – боязливо вымолвила Маринка, выйдя из ступора, – газом очень пахнет.

– Ну и пусть пахнет, – легкомысленно заметила мать. – Пахнет – это не воняет. Что, мне за свой счет ремонтировать? Государство обязано за этим следить. Вот пусть и следит.

Рано утром, в половине четвертого, Маринка поднялась, чтобы успеть на первую электричку. Все спали. Мать мирно похрапывала, уткнувшись лицом в подушку, Ленка звучно сопела носом, Валька нервно подергивался во сне под одеялом, как спящая собака, которой снится погоня за кошкой.

Наскоро перекусив, девушка зашла в комнату и в нерешительности застыла возле кровати. Мать сонно заворочалась, а потом затихла, звучно всхрапнув. Скрипнула дверца шкафа – девушка достала оттуда зимнее пальто, перекинула его через руку, бесшумно вынула зимние сапоги. Потом постояла задумчиво и все же решилась: наклонилась к ящику, достала деньги и, скрипнув половицей, быстро выбежала из дома.