– Скажи же ей, почему.
– Если бы я только знал, – я опустился перед девушкой на колени и поцеловал ее плоский и упругий животик, – у меня бы не было проблем со сном. Давай полижу тебе, маленькая?
Мы разошлись с Евой через день или два. В пятницу в «Джет Сете» я встретил ее с другим. Тоже мне, скажете, невидаль, кто сейчас не бывает с другим? Конечно, конечно. Да мне, в общем-то, по хую. Просто я подумал, что это как раз очень удобный момент, чтобы расстаться. Поддался моментальному капризу. И закатил истерику. Почти натуральную, даже самому понравилось, не то что Еве! Она звонила потом, просила прощения. Конечно, я ее простил. «Будем друзьями, – сказал я, – ты же знаешь, как я к тебе отношусь?»
«Нет», – честно ответила девушка.
По правде сказать, я и сам этого не знаю.
Как ни странно, в понедельник я приехал в офис первым. Без десяти восемь на улице было темно и сыро. Осень умирала. Давно уже из утонченной дамы бальзаковского возраста превратилась она в неопрятную спившуюся старуху. Листва на деревьях совсем облетела, и голые ветки тонкими антеннами тянулись в сумеречное небо. Казалось, деревья ждут какие-то сигналы из космоса. Небеса так нависли над городом, что тяжесть физически ощущали спешащие по своим утренним делам закутанные в шарфы горожане. Они сутулились, втягивали головы в плечи, смотрели преимущественно под ноги. Глядя на безликую массу, одетую в невыразительные серые робы, я думал о концлагерях, о колючей проволоке, лае собак и психическом подавлении воли к сопротивлению. Эти бедные маленькие людишки, абсолютно одинаковые по всему свету – в России ли, Америке или Австралии, не вызывали никаких чувств, даже жалости. Они родились рабами, их удел – служить, производить, обеспечивать. Сколько их? Девяносто пять, девяносто девять процентов населения всего земного шара? Быдло просто не заслуживает чувств, даже презрения, не говоря о таком священном для меня чувстве, как ненависть. Хотя… Разве могу я с собой что-нибудь поделать, заставить не испытывать эмоций при виде этой толпы рабов, жрущей хот-доги и шаурму в ларьках у метро, пьющей «Столичное», толпящейся на автобусных остановках, читающей «МК» и «Мегаполис», ведущей в школы и детские сады свое рабское потомство, уже с детства облаченное в серое?! Когда-нибудь ситуация должна измениться. Для них будет только метро и специальные экспрессы, доставляющие к месту работы из окраинных спальников. На улицу им можно будет выходить только по выходным, и не дай бог одеться в серые шмотки с Черкизовского рынка! Специальные отряды истребителей будут отстреливать таких без предупреждения. Забавная картинка, но на выходные из Москвы будет лучше уезжать. Это хорошо и сейчас, особенно если есть возможность. Я стараюсь делать такие вылазки как можно чаще. Куда угодно, хоть в ту же Вену, только бы русскую речь не слышать!
В целом я чувствовал себя превосходно, даже насвистывал под нос какую-то смутно узнаваемую мелодию. «Где-то далеко, в маленьком саду идут грибные дожди…». Интересно, откуда в нас, воспитанных на U2, The Cure и Depeche Mode, берутся подобные мотивы?
В восемь приехал Казак. Он только вошел в офис, а я уже знал, что друг мало спал, если спал вообще. Запах перегара не вытеснялся даже самым экстремальным из «Орбитов», некогда отличный (Cerrutti все же) костюм был до неприличия мят и несвеж, небритое опухшее лицо компаньона приобрело какой-то землистый оттенок. Казак нетвердой походкой прошел в кабинет совета правления.
– Я в говно, – дикция оставляла желать лучшего.
Злорадно улыбаясь, мысленно благодаря бога за то, что дал мне силы воздержаться от соблазнов выходных, я пожал протянутую мне безвольную ладонь.
– Хорошо повеселился?
Казак немного покачался на слабых ногах, стоя посреди кабинета, сделал пару шагов к дивану, и вдруг рухнул на пол.
– На хуя так рано встречаться? – он смотрел на меня снизу вверх.
Я помог другу встать, отряхнул его и с трудом дотащил до кресла.
– Хочешь воды?
Казак отрицательно помотал головой и неловко вытащил сигарету, зацепив локтем пепельницу, стоящую на краю стола.
– Я тут с одной барышней познакомился, – Казак покосился на сверженный предмет обихода, кашлянул и продолжил, – это просто нечто…
Он снова помолчал.
– Я таких не встречал еще. Высокая, белокурая, сука, и красивая – ебанешься! При этом не блядь и, по-моему, умная. Ну, вполне умная. Умеренно. То есть, ебать-колотить, не Мария Кюри, конечно, но говорит так нормально, врубаясь. Догоняя. Понимаешь?
– Да-да, – я рассматривал свои ногти и думал, на какой день стоит записаться на маникюр.
– Потом, ебется как зверь! – Казак мечтательно прикрыл глаза, отчего одутловатое лицо его стало походить на посмертную маску. – Не встречал… Я так…
– Влюбился, – продолжил я за друга, – а поэтому бухал все выходные.
– Да не поэтому, на хуй! – Коля помрачнел. – Нет.
Я промолчал. В кои-то веки приперся раньше всех и должен теперь выслушивать этот пьяный бред.
– Замужем она, – компаньон, кажется, даже всхлипнул. Во всяком случае, мяукнул.
– Большая проблема, – я улыбнулся, – ебни мужа, и порядок.
– Смеешься, – Казак насупился еще сильнее. – Смеешься! Смех смехом, а пизда кверху мехом!
В этот момент дверь кабинета отворилась и вошел Женя. По всей видимости, в эти выходные и он поработал печенью не слабо. Мрачно обведя нас взглядом, Евгений буркнул что-то вроде приветствия и принялся копаться в своем чемодане. Казалось, Коля немного успокоился и даже как-то взял себя в руки. Во всяком случае, столь пьяным, как парой минут ранее, он больше не выглядел. Я даже усомнился, а не разводка ли это была?
– Плохое настроение, Жень? – спросил Коля и улыбнулся настолько позитивно, насколько это было возможно.
Евгений Викторович бормотнул еще нечто, даже более невнятно, чем в первый раз.
– Случилось что? – решил я поддержать коллегу, а сам подумал: «Конечно, случилось, нажрался вчера, как свинья, потом вспомнил, что в восемь утра совещание, вот и охуевает».
Женя на мгновение прекратил рыться в портфеле и посмотрел мне прямо в глаза. Его маленькие, заплывшие румяным жирком глазки были до ужаса бессмысленны.
– Случилось, – сказал он со значением, – не то слово.
Коля раненой птицей встрепенулся в своем кресле.
– Что, что произошло? – он нервно затряс руками.
– То и произошло, – Женя нахмурил брови и еще более посуровел, приобретя вид дальнего родственника Тараса Бульбы, – как в рекламу вашу вложился, так денег и не стало.
– Почему не стало? – еще немного потрепыхавшись, Коля наконец вылез из кресла и нетвердыми шагами принялся мерить кабинет. – Все же в соответствии с финансовым планом. Ну, есть недочеты, а у кого их не бывает?
– Недочеты? – Женя откинулся в кресле и посмотрел на суетящегося рядом Казака снизу вверх. – У нас убытки по последнему кварталу. Это не недочеты, а проебы.
– Возможно, и проебы, – я попытался повернуть разговор в более дружелюбное русло. – Так это же наша общая проблема. Мы же фирмой вместе руководим. И не первый день. Надо не хуями друг друга обкладывать, а вместе принимать правильные решения.
– Я уже принял одно неправильное, – Женя немного сбавил тон, – когда долю в вашей шарашкиной конторе купил. Все разводняк один: цифры на бумаге смотришь, вроде так и должно получаться, а чего-то ни хуя не выходит. Как ни бейся, а все ситуация так себе. Прибыли нет. Да хотя бы по ставке рефинансирования проценты с моих бабок посчитать, и то толк был бы…
– Знаешь, если бы мы кредит искали, то это совсем другое дело, – Казак совсем вышел из себя. – Нам же инвестиции были нужны. Партнер сильный, мать его! Что ты, Женя, опять со своими процентами?
Евгений даже подскочил от злобы. Пухлое лицо его исказилось, руки сжались в кулаки.
– Хули ты меня лечишь! – неожиданно заорал он. – Я со своей стороны все условия выполнил, капусту слил подчистую. Где теперь мои деньги? В этих ваших щитах говенных?
– Отчего же говенных, – мне стало немного обидно, с другой стороны, надо было постараться предотвратить практически свершившийся конфликт, – у нас заполняемость семьдесят процентов!
– По хую мне твоя заполняемость, – Женя неожиданно громко стукнул кулаком по столу, – мне бабки нужны!
«Куда тебе их девать-то? – подумалось мне. – Ты же свой уровень потребления достиг еще лет пять тому назад. Появилось бабло – купил сталинскую квартиру. Потом набил ее под завязку дикой мебелью в стиле неоклассики. Потом подарил престарелым родителям загородный дом. Огромную такую деревенскую избу в пять этажей, с камином, гаражом и биллиардной. Ты несколько раз в год ездишь отдыхать на Канарские острова, ебешь элитных проституток и с достоинством водишь свой бычий автобус».
– Нам они, что ли, не нужны? – я попытался говорить спокойно, но при этом якобы с пониманием трудностей собеседника.
– Мы, между прочим, за твои эти бабки двадцать четыре часа в сутки горбатимся, – Казак, как всегда, погорячился.
– Да ты что?!! Ну, спасибо!
Я подумал, что – еще мгновение – и Женя бросится на Казака.
…Бешенство диким зверем ворвалось в мое сердце. Неожиданно для самого себя я вскочил с места и нанес инвестору серию коротких прямых ударов правой. Первый из них пришелся прямо в переносицу. Что-то неприятно хрустнуло, Женя замычал и попытался уклониться, но и последующие удары настигли цели. Евгений Викторович попытался прикрыть лицо руками. Неуклюже. Кровь сочилась из его разбитого носа. Неожиданно захотелось острым опасным лезвием вскрыть эту рану. Сделать ее глубже и шире. Вовсе содрать с инвестора кожу…
«Как же ты заебал! – заорал я. – Чего ты нас вечно нагнуть пытаешься, видишь же, что и так пашем как проклятые! Я не для того десять лет в этом дерьме ковыряюсь, чтобы всякие крестьянские дети…»
«Ублюдок жирный! Ему замеси да в рот положи, дай яичко, да еще и облупленное!» – Коля ударил инвестора ногой, Женя с подавленным стоном мешком рухнул на пол и затих. Мы с Казаком в растерянности посмотрели друг на друга…
– Ну все, хорош языками чесать, – Женя встал из-за стола, подошел к двери и выглянул в коридор, – сами предложили в восемь начинать, а уже без пятнадцати девять. Куда Аркатов спрятался?
Я провел рукой по глазам. Надоели мне эти видения. Я порой так увлекаюсь, что просто теряюсь и не до конца понимаю, где реальность, а где вымысел.
На вторую половину дня был запланирован обед с вновь назначенным директором территориального рекламного агентства Южного округа Цветинским. Мы с Колей приехали в Settebello чуть раньше и выбрали столик поуютнее. Я, по привычке, заказал пармскую ветчину с дыней и суп страчателла. Казак долго мялся, несколько раз повторял, как он ненавидит эти ебаные пафосные кабаки, мудаков-чиновников, из-за которых приходится часами лицезреть фальшивую лепнину и не менее фальшивые улыбки халдеев, итальянскую кухню в целом и суп страчателла в частности. Я немного напрягся. У Казака наблюдался самый натуральный отходняк. Он потел, дергался и злился. В конце концов мой друг все же сподобился и заказал банальнейшие спагетти карбонара. И бутылку недорогого красного вина, конечно. Наконец появился Цветинский. Тощий, дерганый, лет сорока – сорока двух, с всклокоченными черными волосами и смуглым, казавшимся чумазым лицом, Цветинский походил на средней руки черта из детской сказки. Я отметил, насколько некрасивые у него пальцы. Такие руки бывают у потомственных крестьян, привыкших всю свою недолгую жизненку ковыряться в земле. «Откуда-то из Саратовской области», – решил я.
– Я раньше, значить, в Саратове работал, в областной администрации, – первым делом заявил чиновник.
«По ходу, во мне телепат не слабый пропал», – подумал я.
– Реклама для меня дело новое, – Цветинский улыбнулся, обнаружив несколько золотых зубов. – Ну, я думаю, справлюсь. Разберусь.
Саратовский крестьянин посмотрел на нас настороженно. Неодобрительно. Мятый, по-моему, даже чем-то попахивающий костюм Казака, напротив, отчаянно выглаженный, безукоризненно чистый мой, запах перегара от Коли и Higher Dior от меня, Колина бородка, мое кольцо от Tiffany. «Ублюдки, – наверняка подумал он, – один алкаш, другой пидар. Или оба. Вот работа, со всякой сволочью дело иметь. Их бы в деревню мою родную, в поле…»
– Раз вы в целой области справлялись, то здесь и подавно, – я поднял бокал, приглашая выпить.
Цветинский недоверчиво посмотрел на бутылку вина.
– От этой бурды только лобешник болить, – пробормотал он себе под нос и закрутил головой в поиске официанта. Подскочившему чернявому халдею чиновник заказал водки и «пиццу, какую посытнее».
– Сергей Степаныч, – Коля не выдержал столь долгого и утомительного вступления, – мы с вашим предшественником всегда хорошо ладили. У нас тут один вопросик есть, позволите?
– Конечно-конечно, – своими ужасными кургузыми ручонками этот вандал схватил (о, ужас!) мою пачку и выскреб, сразу показавшуюся нелепой, сигаретину.
– Во-первых, нам бы двадцать – тридцать мест под установку щитов получить? – Коля допил свой бокал и сделал официанту жест наполнить снова.
Цветинский проследил за официантом. Помолчал. Затушил едва прикуренную сигарету.
– Разветь это возможно? – произнес он раздумчиво, как бы спрашивая сам себя. – В столице и так, значить, перенасыщенность рекламными поверхностями.
– Это точно, – поддержал его я, – но ведь кое-что можно найти?
Я точно знал, что это назначение Цветинский купил. Не ясно только, кто за ним стоял. Вряд ли у мелкого чиновника из Саратова имелась необходимая сумма. Если его проспонсировало некое рекламное агентство, мы в пролете. Все места отойдут им. Только если это не дружественное агентство. Или, если этого мудака не попытаться переподкупить. Вот только сумма сделки могла быть неслыханная.
– Не, – Цветинский со вкусом жахнул рюмку водки и закусил маслиной из тарелки моего компаньона. Коля с удивлением посмотрел на чиновника, но промолчал.
– Неужели нет никакой возможности? – Я не терял надежды.
– Не, – Цветинский, не дожидаясь официанта, налил себе вторую. Его на удивление нескладная фигура, общая неряшливость и ужасная манера разговаривать вызывали отвращение.
С ненавистью глядя в его ничего не выражающие глаза, я сказал:
– Мы же отблагодарим, каждый труд нуждается в поощрении.
Цветинский снова выпил и на этот раз закусил только принесенной пиццей. Весь этот процесс вызвал у меня необъяснимую тошноту. Я отодвинул в сторону недоеденную ветчину и одобряюще улыбнулся чиновнику. «Поезжай обратно, в колхоз, там тебе самое место», – подумал я.
– Знаете что, – Сергей Степанович с неприязнью отложил, даже скорее отбросил в сторону вилку с ножом и схватил пиццу руками, – вы, значить, съездите в фирму «Оникс», к Петру Вениаминовичу Шодину. Знаете такого?
– Конечно, это наш близкий друг… – Коля заказал еще одну бутылку вина. Я озабоченно посмотрел на своего друга. Лицо его порозовело. Движения стали более резвыми. Но в глазах появился какой-то недобрый лихорадочный блеск.
– Ну и хорошо, – Цветинский кивнул, – по всем вопросам с ним поговорите. Петр Вениаминович и я – считайте, одно лицо!
Все встало на свои места. Хитрый эфэсбешник Шодин купил себе карманного чиновника. С одной стороны, действительно хорошо, что это старый знакомый, – всегда можно договориться, с другой, зная Петра Вениаминовича, можно только предполагать о каких суммах пойдет речь. Этот старый крендель славился своей патологической жадностью. Говорят, он даже розы, выращиваемые в качестве хобби у своего коттеджа на Рублевке, поручил кому-то срезать и на местном рынке продавать. Чтобы зазря не пропадали.
Мы вышли из ресторана и распрощались с саратовским крестьянином. Его хитрая смуглая физиономия светилась самодовольством.
– Чего он сияет-то? – шепнул я на ухо Казаку. Тот пожал плечами.
– В Москву, значить, перебрался, – вдруг пояснил свое состояние сам Цветинский.
Меня передернуло. Сколько еще таких вот хитрых мужичков с черноземом под незнающими маникюра ногтями и несвежим нижним бельем вольются в наш бедный столичный кондоминиум? Они привезут своих добротелых жен, будут плодиться, расселяясь и захватывая все больше и больше пространства. Скоро уже не останется ни одного места в городе, куда можно будет придти, не боясь нос к носу столкнуться с провинциальностью.
Жизнь в Москве похожа на жизнь в любом крупном мегаполисе. Плотно упакованные будни. Встречи, планинги, обеды, кофе-брейки и переговоры. Анализ бизнес-планов. Сводящие с ума пробки на Садовом кольце и бульварах. Невнятная, булькающая, пропадающая мобильная связь. Вечер пятницы. Желание скрыться, исчезнуть, раствориться, хотя бы на пару дней. Безвольное движение по всем известным местам. Гордое преодоление фэйс-контроля в «Шамбале», «Цепеллине» и паре совсем уж закрытых заведений. Preparty-кафе, afterparty-клубы. Знакомые лица. Тысячи знакомых лиц. Разговоры, которые не назовешь общением. Пара таблеток Armani, полтора грамма кокоса. Немного виски или рома с колой. Молодое упругое тело в твоей постели поутру. Вялые попытки извращенного секса. SMS-сообщения: «umirayu, lyublyu!»; «poedesh v Mio?»; «ochen' tebya ho…:)»; «tvoy nomer visvetilsya na moem telephone, kto ti?:)».
Да я и сам не знаю, кто же я на самом деле. Вроде все просто: тридцать лет, совладелец рекламной фирмы «Сити 2000», не самой последней в городе, разведен, сын, девять лет, проживает с бывшей женой в оставленной мною им трехкомнатной квартире на Юго-Западе.
Только во снах все по-другому. Зовут меня, может, так же, внешне похож, только в руках моих по большей части не ноутбук, не руль Mercedes'a и не свернутая в трубочку стодолларовая купюра. В моих руках оружие: «узи», М16 или наш «Калашников». В моих руках базука или граната. И самое главное… Я не одинок. Со мной команда, и все в ней друзья. Во снах я отчего-то верю в дружбу. Рядом любимая. Она не просто красива, образ ее довольно смутен и размыт. Главное, что я чувствую, знаю, она со мной. Не только телом, но и душой, не только в мгновенья оргазмических судорог, но и просто в обычное время. Мы вместе громим офисы корпоративных гигантов, пускаем кровь механическим тиранам, продавшим сердце за теплое место в комфортабельном стойле, поднимаем рабов на борьбу. Кто ты, любимая, где мне найти тебя? И опять, снова и снова, этот ебаный вопросительный знак «почему?».
Под утро, в ночь с субботы на воскресенье, в «Цепеллине» было малолюдно. Большинство тусовщиков слилось, кто под тяжестью ударных пятницы-субботы по домам, кто отрываться до конца на afterparty в каком-нибудь «Миксе». Я тоже собирался валить. Никак не мог решить, куда все же направиться: домой, в гости к знакомому дилеру немного разнюхаться или все в тот же пресловутый «Микс». В гардеробе, когда я получил свою изрядно мятую куртку Ferre Sports, выяснилось, что где-то в угаре я проебал ключи от квартиры. Запасные, конечно, хранились у родителей, но появляться перед ними в столь удолбанном состоянии в семь утра не стоило. Значит, точно не домой. Можно, конечно, в срочном порядке снять какую-нибудь телку и поехать к ней или, на худой конец, в отель. Я осмотрелся по сторонам. Прямо передо мной стояла очень красивая, высокая, коротко стриженная блондинка в норковом полушубке. Мы встретились глазами.
– У вас очень красивые очки, молодой человек, – сказала она.
– Это Gucci, – сказал я самодовольно, – спасибо.
– Вы водку пьете? – девушка улыбнулась.
«Так-так, – подумал я, – похоже, меня снимают. Ну, почему бы и нет? Интересно, какая у нее грудь?»
– Чего я только не пью, – ответил я, – а что?
– Да так… – она помолчала, все еще улыбаясь, и добавила довольно непринужденно, – меня Таней зовут. Мы тут с моей подругой и ее приятелем как раз собираемся поехать ко мне водку пить, догуливать. Не хотите составить компанию? Только не подумайте ничего такого…
И она вновь замолчала.
– Такого? – я сделал удивленное лицо.
– Я имею в виду, это же ничего не значит, просто я вас в гости приглашаю, обычно я так…
– …Никогда не поступаю, – продолжил я за нее, – конечно-конечно. Я ничего «такого» и не подумал. К тому же в моем состоянии не очень-то и думается.
– Вы пьяны?
– Как сказать. Скорее да, чем нет. Только один вопрос… – С чего это я решил задать этот вопрос, бывает же, делаешь что-то и только потом думаешь – зачем?
– Конечно.
– Как вы к евреям относитесь? Если вы националисты, я к вам не поеду.
– Какой странный молодой человек, – девушка покачала головой, скорее удивляясь, нежели не одобряя, – вообще-то мне лично все равно, какой человек национальности.
– Ну что ж, – я почему-то вздохнул, – поедем, хотя национальность национальности рознь, не поймите меня превратно.
Сколько себя помню, с самого детства у меня было много вредных привычек. Начиналось, конечно, все с малого, но, чем дольше я жил, тем больше их становилось. Некоторые из привычек перерастали в мании. Некоторые исчезали сами по себе. Некоторые оказывались настолько сильны, что вся борьба с ними сводилась лишь к восстановлению разрушенного ими же. Правда, процесс восстановления чаще всего протекал гораздо медленнее деструкции. Постепенно от личности остались обломки. Они тихонечко скользят по океану жизни. Шторма разбросали их.
Самая вредная из всех привычек – желание думать. Постоянно ковыряться в себе, задумываться о своем месте в этой ебаной жизни. Есть в ней периоды, когда думать противопоказано. Когда надо действовать, решительно и жестко. Или жестоко? Но и в эти моменты я склонен к размышлениям. И, что самое ужасное, в основном на отвлеченные темы.
Тогда, в машине, на заднем сиденье, зажатый с обеих сторон новыми знакомыми, не мог я отделаться от навязчивых мыслей о самом себе и каком-то невнятном своем предназначении. Мне бы позабавить дам разговорами, предстать интересным и положительным, чтобы уж наверняка воткнуть свой хуй в молодую дырку! Так нет же! Сидел, погруженный в самого себя, и молчал, а, как известно, молчание палку не приблизит. «Неужели, – думал я в тот момент, – вся моя жизнь так и пройдет где-то в сантиметре от счастья? Неужто так и буду все будние дни торчать на совещаниях в офисах (категорий А, В или С), исподволь пропитываясь черной злобой к партнерам, коллегам и инвесторам? Что за дикое наказание в виде деловых скучнейших обедов в разной пафосности кабаках?»
Да, ты бывал в них сотни или тысячи раз. Ты помнишь, как расставлены столики, в какой цвет покрашены стены, что стоит заказать из основного меню. Официанты узнают тебя, кивают, как старому знакомому. Директор заведения выходит, чтобы поздороваться с тобой за руку. Ты окружен улыбками и дружелюбием. Но не стоит обманываться, улыбки, кивки, рукопожатия сотканы из ненависти и безразличия, из жадности и страха, из похоти и подлости. Ты и сам состоишь из всего этого. Чему уж тут удивляться?
Я трясся в раздолбанном такси, тщетно пытаясь сконцентрироваться на текущем моменте. Мне пора было уже перестать грузиться, обратить свое, и без того рассеянное, внимание на дам. Ведь это ради них, ради порции хорошего качественного секса я перся черт-те куда с малоинтересными мне лохами. Все, что нужно, – использовать молодую плоть, поиметь ее, удовлетворить животный инстинкт и навсегда раствориться в ночной Москве. Возможно, мы еще встретимся, увидим друг друга на танцполе или в баре. Я вряд ли поздороваюсь, мне плевать на прошлое и на людей из него. Я устремлен в будущее. Хотя, если разобраться, это своего рода самообман. Будущее-то всего-навсего зеркальное отражение прошлого.
Я пытался сконцентрироваться, но мысли продолжали гудеть встревоженным пчелиным роем.
Неужели, – думалось мне, – я заслужил все эти вечерние ни к чему не обязывающие свидания с разными женщинами? Красивыми и не очень, умными и тупыми, накачанными пафосом, как силиконом, и простушками, стервами и милашками, шлюхами, проститутками, блядями (к сожалению, альтернатива мне еще не предоставлялась)? К чему мне книга о восьмидесяти пяти способах завязывания галстука, сами галстуки (в основном, от Cerruti, Ermenegildo Zegna и Lanvin)? Зачем мне эти пустые разговоры, довольно лево пытающиеся походить на пиздеж за жизнь, походы в кино на высокобюджетные (обязательно высокобюджетные!) блокбастеры, обсуждения новой премьеры Виктюка, презентации и показы, последние коллекции Prada и Gucci?
Даже эмоции и ощущения я могу создать в себе сам. Это просто. Нужна душевность и возвышенность? На сутки хватит двух граммов кокнара. Хочешь ускориться и повысить работоспособность? От финского «спида» почти нет отходняков. Счастье? Это уж совсем просто: три таблетки Ferrari, и ощущение безмятежной радости не покинет тебя до утра. Устал от проблем и страхов, надо расслабиться? Добро пожаловать в опийно-морфийную группу, старый добрый эйч снимет все как рукой, развеет в считанные минуты.
Я постоянно чувствую пустоту. Настоящие переживания исчерпаны, они заменены химическими реакциями. Хорошего качества наркотики можно принимать долго. Практически – всю жизнь. Надо только знать меру и подходить к процессу, как говорит знакомый дилер, без фанатизма. Вопрос лишь в том, зачем все это надо, если на самом деле ничего этого нет? Пустота.
Постоянная усталость от жизни. Каждый день происходит одно и то же. Тот же рассвет, и тот же закат. Утренний туман. Отсутствие аппетита. Сытый рык спортивного автомобиля. Блеклые лица сотрудников. Обед в моднейшем ресторане, кроме отрыжки, вызывающий патологическое желание задушить всех на нем присутствовавших. Всех этих партнеров, клиентов и поставщиков. Нескончаемая вереница, монотонный караван, частенько превращающийся в ураганную круговерть, постоянная каша телефонных звонков, встреч, предложений и визитов. Легкий флирт со всеми встречающимися по пути самками. Кокаиновые дороги, длиной в мили и сотни миль. Ощущение того, что не вставляет. И не только кокос, сама жизнь. Не цепляет. Нет прихода. Есть усталость.
Однако я все же умудрился взять себя в руки. В конце концов я заставил себя обратить внимание на спутников. И девушки, и юноша были одеты довольно стремно, видимо, никто из них не знал на самом деле, что такое мода. Они были похожи на молодежь из Подмосковья, впрочем, скорее всего так оно и было. Интересно, слышали ли когда-нибудь Таня и ее подруга Оля о существовании антверпенской шестерки? Знает ли мальчик Леша, что помимо Versace и Chanel существует Вальтер Ван Бейрендонк, называющий свои коллекции Wild& Lethal Trash или Aesthetic terrorist. (Кстати, «эстетический терроризм» – не мое ли жизненное кредо?) Имеют ли эти дети окраин представление о том, что, например, Мартин Маржела вместо собственного лейбла пришивает к одежде пустые этикетки, а самые крутые показы бельгийцев происходили на заброшенных складах и в ночлежках?
Тем временем машина подъехала к станции метро «Тимирязевская». «Здесь прямо, в сторону Дмитровского шоссе, здесь направо, на Ховринскую улицу», – уверенно командовала Таня. Ее подруга, тем временем, постоянно смеялась, что-то говорила, но все, что она несла, было настолько невразумительно и банально, что вспомнить и малую толику ее высказываний представляется невозможным. Молодой человек Леша большей частью отмалчивался.
Квартирка, куда мы пришли, была съемной, но подозрительно чистой. Одна комната и кухня, довольно просторная, позволяющая спокойно разместиться за столом четырем сотрапезникам. В квартире было прохладно, наверное, окна не были заклеены на зиму. Таня достала рюмки и какие-то скудные закуски.
Меня вдруг как током ударило. Сколько уже времени я не сиживал вот так на кухне? Тем более в компании малознакомых мне лохов? Да и было ли у меня на самом деле желание знакомиться с ними ближе? Становиться, пусть даже на какой-то момент, частью их обывательского мирка? Как только девушки включили музыку, я понял, что лажанулся по полной! «…Речной трамвайчик! – дурным голосом взвыла Алла Борисовна. – …Мадам Брошкина!»
Раздражение на самого себя. Ну надо ли быть таким полудурком? В который раз, с мазохистским удовольствием, я оглядел компанию, которая постепенно напрягала все сильнее и сильнее. Леше было, наверное, лет двадцать пять. Он не был русским, скорее всего азербайджанцем или тому подобным зверьком. Практически все время он сидел молча. Один раз только сказал, что работает в «силовых структурах». Гордо и значимо. Знаете, как сразу определить отстойность собеседника? Прислушайтесь к его мнению о властных структурах. Если только вы услышите нотки уважения, пиетета, восхищения и, паче чаяния, осознания важности возложенной на них миссии, знайте – перед вами конченый, безнадежный лох! А уж если ваш собеседник кидает заяву (с гордостью, блядь!), что работает там!..
Все эти крутые силовики в детстве и юношестве своем были задроченным отстоем, который чморили все, кому не лень. Девочки не то что не давали таким, даже не смотрели в их сторону. Даже представить себе не могли, что это особи мужского пола. Что оставалось делать закомплексованным изгоям? Талантливейшие ушли в науку и искусство, бездари стали ментами, работают в ФСБ и ЦРУ, Моссаде и ГРУ.
Как-то сам собой зашел разговор о наркотиках. Куда уж без них! То есть для меня это было всего-навсего очередной обычной темой в череде других. Для моих новых друзей это оказалось пугающим, шокирующим и интереснейшим обсуждением проблемы наркозависимостей. Практически – ток-шоу со мной в качестве приглашенного гостя и в формате реального времени! Выяснилось, что никто из них не пробовал ничего сильнее марихуаны. Глядя в их широко раскрытые наивные глаза, я несмотря на раздражение от собственного идиотизма произнес небольшую лекцию. Ощутил себя этаким наркотическим миссионером, проповедующим среди аборигенов. Завершил рассказ словами Мика Джаггера, который на вопрос были ли у него проблемы с наркотиками, ответил: «С наркотиками проблем не было, только с полицией».
– А кто же тебя подсадил? – спросил вдруг Леша. Атмосфера стала до пошлости абсурдной.
– Ты что, советских детективов насмотрелся? Безусловно, стиль там присутствует. Прекрасные образчики неамериканского кино категории В. Но разве можно черпать жизненный опыт из trash movies?
Кажется, молодой ментовской зверек ничего не понял из моих слов. Он помолчал, посмотрел на меня немного обиженно и вдруг сказал:
– Меня всегда учили, что сережки мужчину не украшают.
Я засмеялся. Нет, не то слово. Заржал. Откуда же он приехал, из какого аула?
– Да мне это до пизды, понимаешь? – сказал я сквозь смех.
Леша еще немного обиженно посидел молча, после чего ушел в комнату и лег спать.
Старый раздолбанный магнитофон по пятому разу крутил «Речной трамвайчик».
– Может, послушаем радио, – предложил я, – Monte Carlo, например. Задрала Пугачева.
– Забей ебало, – ответила Оля. Она была полной и категорически простоватой. К тому же мне постоянно хотелось отыскать у нее регулятор громкости. Оля не умолкала ни на секунду. Громким голосом она несла такую околесицу, что, как уже отмечалось, имей я желание повторить, у меня вряд ли бы получилось. В который раз я проклял себя за то, что подмазался на очевидную авантюру и поехал с ними. Впрочем, Таня, та, что сняла меня в клубе и ради которой я, собственно, и поперся, не выглядела столь отстойно. Она вообще выделялась на фоне описанных выше индивидуумов. То есть, конечно, она была лохушкой, манеры, речь и одежда ее оставляли желать лучшего. Но было в ней нечто, слегка зацепившее, затронувшее меня. Такое странное ощущение, особенно когда смотришь в ее глаза. Невнятное, но приятное и интригующее.
– Забей ебало, – сказала Оля. Наверное, уже в пятый раз.
Раздражение запалило шнур. Фраза стала детонатором. Гремучая смесь ярости с ненавистью быстрым дьяволом пронеслась по венам.
– Может, пора тебе его забить? – спросил я тихо. – Могу помочь.
– Пошел ты, – сказала Оля.
Напряжение достигло предела. Натянутая стрела лопнула. Ярость вырвалась наружу.
– Пошла сама, сука! – заорал я и вскочил, обуреваемый желанием двинуть пизду в торец. Оля, не ожидавшая такого выплеска агрессии, тоже поднялась из-за стола. Она явно испугалась. В воздухе запахло дракой. Но не бить же, в конце концов, эту несчастную провинциалку?
– Давай, буди своего ментеныша! – кричал я. – Сейчас он пиздюлей получит!
– Прекрати! Прекрати! – неожиданно вмешалась Таня. – Не смей повышать голос у меня дома!
Она сгребла в охапку мою куртку, спортивные туфли и перчатки.
– Проваливай! – на глазах ее были слезы. Она вытолкнула меня в прихожую. Ярость постепенно испарялась. Оля испуганно выглядывала с кухни.
– Уходи! – Таня плакала в голос.
Я всегда был сентиментальным и жалостливым. С раннего детства переживал за страдающих героев мультфильмов, бездомных собачек и кошек. Никогда не мог досмотреть до конца «Белый Бим Черное Ухо». Я бросил на пол куртку и ботинки. Протянул руки. Обнял плачущую девушку. Прижал ее к себе.
– Что ты, маленькая, успокойся, – шептал я.
– Не переношу… когда кричат, – всхлипывала Таня, – я… так испугалась, думала… ты ее ударишь.
– Ну, что ты, что ты, – тем временем мы прошли на кухню и сели вдвоем на небольшой диванчик, – разве я стану бить девушку?
– Мне показалось, что станешь, – и Таня заплакала еще сильнее и горше.
Слабость женщины – сила мужчины. Я не преминул воспользоваться этим. Таня все плакала и плакала, постепенно переключаясь с пережитого стресса на свою жизнь, рассказывая мне о всех несправедливостях, пережитых ею, мужских обидах и женской гордости и прочей тому подобной хуйне. Я успокаивал девушку, гладил по голове, по длинной загорелой шее, постепенно перебирался ниже, будто невзначай касаясь упругой груди и ниже… Губы шептали девушке нежные слова, целовали мочку уха, уголок рта, и вот уже поцелуй, долгий, мокрый и соленый от девичьих слез. Наконец легли. Я чувствовал себя настолько уставшим, что как только голова моя коснулась подушки, тут же погрузился в сон. Однако постоянное ощущение близости молодой гибкой плоти не дало спать долго. Я проснулся и вновь принялся целовать девушку, обнимая и прижимаясь к ней сзади. Близость была невероятная, создавалось впечатление, что в воздухе просто пахнет сексом. Я методично, сантиметр за сантиметром покрывал поцелуями ее тело. Затылок, шея, спина, поясница, попка. Наконец, моя голова оказалась между ее длинных ножек, и мой язык впервые совсем легонько, чуть касаясь, лизнул ее клитор. Таня задышала прерывисто. Язык стал двигаться более уверенно и четко. Таня начала постанывать.
Вдруг дверь в кухню отворилась, и появился заспанный зверек.
– А у меня куда-то бумажник пропал! – заявил он громогласно и уселся за стол.
С относительно недавних пор стал отмечать, что время летит как-то особенно быстро. Минуты превращаются в часы, те оборачиваются днями, незаметно пролетают месяцы, и вот уже Новый год, новая эпоха.
Я приехал в «Цитрус» чуть позже назначенного времени. Мои компаньоны уже были там. Приглушенный свет, оранжевые стены, мягкие диванчики под зебру. Ненавязчивое бормотание лаунжа. Казак в рыжем свитере крупной вязки увлеченно ел темпуру из креветок и пил саке. Женя, отчего-то задумчивый и немногословный, как обычно, был одет в черные брюки и светло-серый пиджак. Ворот белой рубахи широко распахнут. Что-то не видно золотого гимнаста, неужели снял? Женя мял в руке рюмку «Русского стандарта». Перед ним на небольшом подносе высилась гора суши.
– Закажете что-нибудь?
Какая приветливая официантка.
– Двойной Jack Daniels со льдом. Кола отдельно.
– Будете что-нибудь есть?
– Пока нет, спасибо, – я улыбнулся: после третьей дороги аппетит пропадает напрочь.
– Опаздываем все, – Женя неторопливо выпил, ухватил палочками немного имбиря и макнул его в соевый соус, – поэтому и экономические показатели хуевые.
– Прошу прощения, – я само дружелюбие, само радушие, позитивизм, – пробки.
– Да вроде, ебать-колотить, – Казак, похоже, уже прилично набрался, – показатели эти сраные сейчас на подъеме.
– Ну, правильно, – Женя ловко кинул в рот, обрамленный пухлыми детскими губами, суши с осьминогом и принялся неторопливо пережевывать. Инвестор и так говорит обычно неразборчиво и тихо, а с набитым ртом понять его было практически невозможно, – сейчас Новый год. Все капусту сливают. Вот и раскупают рекламу. Тратятся.
– В туалет схожу, – протискиваясь мимо широко рассевшегося Жени, я слегка хлопнул его по пиджачному плечу, – все же мы неплохо поработали. Крупный контракт с Mc&Ericsson заключили.
Опустив руку в карман вытертых джинсов Iceberg, я погладил маленький пакетик с первым. «Когда-нибудь все это плохо кончится, – подумалось мне, – надо завязывать».
К тому времени, когда я вернулся, Женя успел сменить гнев на милость. Он весело смеялся над Колиными остротами и постоянно повторял: «Какой ты, Казак, парадер!»
Я уселся за столик, выпил немного виски.
– Работа работой, – Женя уже съел все суши и вновь принялся изучать меню, поданное внимательной официанткой, – об отдыхе надо тоже подумать. Что на Новый год будем делать?
– Закажи себе гедза, – посоветовал я, – они здесь неплохие.
– Может быть, съездим куда-нибудь, – Казак удивленно рассматривал опустошенный графинчик из-под саке, – на недельку?
Женя вздохнул, как-то тяжко и безнадежно, то ли раздумывая над моим советом, то ли над предложением Коли.
– Идея неплохая, – поддержал я друга, – поехали к морю, позагораем, забудем об этих снегах безбрежных.
– Еще что-нибудь желаете? – официантка просто искрилась дружелюбием. Она была настолько переполнена им, что в фальшивости его сомневаться не приходится. Внезапно захотелось уебать ее пепельницей.
– Еще один виски, пожалуйста, – я старательно улыбнулся еще дружелюбнее, чем девушка.
– Принесите мне гедза, – попросил Женя, – и еще водки.
– И мне водки, – добавил Коля.
– Казак говорит, ты там на какую-то блондинку запал, – Женя зашарил по карманам в поисках сигарет.
Я пододвинул к нему пачку «Кента» и сказал:
– Ну не то чтобы запал… Девка хорошая, красивая и, вроде бы, не дура.
– Это-то здесь при чем? – Женя улыбнулся. – Для того чтобы ноги раздвигать, ума особого не требуется.
Я вздрогнул. Возможно, изменился в лице, на мгновение, на долю секунды. Казак заметил это и пристально посмотрел на меня. Его взгляд говорил: «Спокойно, Вован, это же инвестор. Пусть говорит, что хочет, мы на его деньги живем». Сколько у меня уже бывало таких моментов? Сколько раз я слушал то, что не хотел, даже физически не мог слушать? Сколько раз я сдерживался, заставлял себя промолчать, не обращать внимания, в конце концов! В такие моменты отчетливо понимаешь, что за место в этой жизни тебе досталось. Ты декларировал свободу и независимость? Ты убеждал себя и других, что главное не деньги, а право быть самим собой. Так на, получи! Вот тебе свобода, вот независимость! Забей ебало и улыбайся. Кивай согласно своему инвестору. Это он дает тебе возможность покупать костюмы от Armani, джинсовые куртки D&G, туфли Prada. Это на его деньги ты летаешь отдыхать на Бали, проводишь рождественские каникулы в Париже. Это его деньги ты даешь бывшей жене на содержание сына, это его деньгами ты платишь дилеру за не очень чистый порошок. Деньги твоего инвестора остаются у пятисотдолларовых проституток из «Метелицы», в барах и ресторанах, в карманах твоей очередной любовницы. Конечно, у тебя нет восьмичасового рабочего дня, тебя нельзя оштрафовать или премировать, ты сам себе устанавливаешь зарплату. Но свободен ли ты на самом деле? Не внешне, а глубоко внутри? Я вздрогнул. Пожал плечами. Улыбнулся.
– Я же не о проститутке говорю, – последний сниф уже отпустил, и раздражение царапнуло мои нервы, – я познакомился с девушкой, которая мне просто понравилась, и все.
– Трахнул? – Женя выпил принесенную водку и сразу же заказал еще. Мне тоже срочно надо было выпить, нервы натянулись до предела.
– Нет, – ответил я и залпом осушил бокал вискаря, – не успел.
– Чего там успевать-то, – Женя самодовольно улыбнулся, его щеки раскраснелись, маленькие глазки блестели и нагло пялились на сидящих за соседними столиками девиц, – я вот только познакомлюсь, и почти сразу же ебусь. А если не дает, так и пошла бы на хуй, телок, что ли, мало?
– И часто дают? – говорит вдруг Казак.
– Да почти всегда, – Женя пожал плечами, – ведь они же все бляди. А с блядьми чего делать? Только ебать. Телки это понимают и свое место знают.
– И где же их место? – я спросил это у инвестора перед очередным посещением WC.
– Известно где, – Женя самодовольно усмехнулся, – на хую у настоящего мужика!
Когда я вышел из туалета, немного взбодрившийся и окрыленный, готовый к душевным разговорам разной степени дебилизма, меня отловил Казак.
– Ебаный в рот! – почти закричал он. – Как же меня эта тупая сволочь задрала. Я прошу тебя, Вован, давай сливать отсюда, а то еще пара его раскладов, про телок и так далее, и я не смогу себя сдерживать.
– Спокойно, Колян, – кто бы успокоил меня самого, – я тоже парюсь, но это же инвестор, хули делать. Остается забить ебало и поддакивать ублюдку.
– Вот создать бы террористический отряд, который таких, как наш Женя, будет отлавливать, запирать в подвале на пару недель, каждый день ширять героином и ебать по нескольку раз. Они будут выходить от нас кончеными педерастическими торчками, полностью утратившими веру в свои прежние мужицко-отстойные идеалы! Представляешь?
– А вдруг они станут еще хуже? Озлобятся и будут маньячить по ночам, резать несовершеннолетних?
– Вряд ли, на это тоже воля нужна. А мы их волю ебаную сломим. Они в самих себя верить перестанут. И к нам же за дозой будут возвращаться, готовые что угодно за эйч сделать! Политики, военные, менты, бандюки, коммерсанты, банкиры. Сечешь?
– Так мы с тобой через них всем миром начнем управлять!
– Точно!
– Первым делом запретим McDonalds! Хватит уже людей травить холестерином.
– Да, да! McDonalds и Xerox, хватит уже копировать и размножать тексты, набранные Times New Roman!
Как всегда в этой стране, пресловутой моей родине, вдруг началась нешуточная зима. То есть сначала все было довольно по-европейски: минус три, в крайнем случае, пять, никакого снега. В один день резко похолодало, небеса разверзлись, бога вырвало плотной белой массой. Монументальные сталинки и бомжевидные хрущобы, пафосные элитные комплексы и брежневские панельные многоэтажки обросли сугробами и сосульками. Рвотная масса покрыла не только дома, но и все вокруг: дороги, фонарные столбы, автомобили, приговоренных к полугодовой зиме горожан, сами мысли. Лютый бес Дедушка Мороз злобно усмехался с экранов телевизоров в рекламе Coca Cola. Заколдованные им детки послушно несли в супермаркеты и палатки мятые рубли, выклянченные, спизженные, заработанные у взрослых.
Как всегда в это ужасное время года я чувствовал усталость, авитаминоз и общее истощение. От желтушного солярийного загара воротило. На лице то и дело выскакивали побочки. Все реже хотелось выходить из дому. Сожаления о стране проживания сменялись завистью к медведям, впадающим на зиму в спячку. Потребление водки увеличилось, а кокоса не снизилось. Нервы болтались оборванными струнами. Мне надо было срочно отдохнуть. Все же в некоторых вещах Женя был прав.
После долгих сомнений решили ехать в Израиль. Ни Женя, ни Казак там еще не были, меня же тянет на землю обетованную каждую зиму. До поездки предстояла череда праздников – дни рождения – сначала Аркатова, одиннадцатого – Колин, тринадцатого – мой. Аркатов устроил корпоративную вечеринку. Должность обязывала. Я пробыл минут двадцать и уехал, сославшись на плохое самочувствие. Сидеть рядом с дюжиной одинаково стриженных мужчин, одетых в одинаковые же мексовские костюмы, дышать невыразительными запахами офисных женщин, смотреть, как постепенно поглощаются запасы алкоголя?
Языки становятся развязнее, движения и жесты все более фамильярными. Задушевные беседы о том, что Нинка, конечно, охуенный PR-менеджер, но вот в медиапланинге как-то не очень и не дает никому, а Федоров прекрасный администратор, но только очень нервный.
Постепенно исподволь приходит время корпоративного флирта. Аркатов тайком от жены что-то шепчет на ухо секретарше. Женя пожирает глазами уже упомянутую Нинку, а заместитель главного бухгалтера Оля садится тихонечко рядом со мной и начинает изливать душу. Она говорит о какой-то иной, совсем не похожей на мою жизни, о больной маме и двухкомнатной квартире, о пьющем муже и подругах, сидящих без работы, о нужде в сильной мужской руке… Увольте! Мне хватает собственных переживаний. Оставьте меня одного в моем личном аквариуме, не сливайте в него грязную воду из вашего болота.
Борющийся с алкоголизмом Казак решил не праздновать, но все равно каждый вечер убирался в говно. Я сделал другу подарок – перьевую ручку Montblanc, из коллекции Boheme Rouge. Коля проебал ее довольно быстро даже для него – дня через три.
Тринадцатого я отмечал в «Антонио». Среди гостей была куча знакомых бизнесменов, чиновники и политики. Пригласил я и Таню. Та пришла в роскошном вечернем наряде – черном обтягивающем платье, обнажающем спину. На шее блестело недорогое, но очень стильное, колье, по-моему, Swarovsky.
Я не мог отвести от девушки восхищенных глаз. Может быть, я и вправду влюбился?
Родители не приехали. Отец сослался на занятость, аврал на работе, мама вяло пожаловалась на здоровье. «Поздравляем, Володя, – сказала она. – Счастливо отпраздновать, только аккуратнее, знай меру». Я немного расстроился: в кои-то веки решил устроить цивильное празднование без стриптиза и шоу трансвеститов, кокаинового бара и тому подобного распутства! Кто знает, что будет со мной в следующем году! Где, с кем и как буду я праздновать следующий свой день рождения?
Пришла сестра с мужем, полноватым маменькиным сынком Петей.
Проходя мимо, я злобно шепнул ей на ухо:
– Чего ты в Тулу со своим самоваром? Была бы одна, познакомил бы тебя с каким-нибудь банкиром.
Женя довольно быстро набрался, бросил свою жену и настойчиво приставал к чужим спутницам. Аркатов напился еще быстрее, он периодически порывался сходить к несуществующему оркестру, заказать имениннику песню. В основном же все было достаточно буржуазно. На горячее подавали сибаса, запеченного с картофелем, вполне себе консервативное блюдо. Гости пили Chablis и Martini extra dry, говорили много тостов. Ближе к полуночи я все же позволил себе расслабиться. Вадим сгонял в дежурную аптеку, привез пару инсулинок, и мы быстренько бахнулись в туалете. Окончание празднования запомнилось каким-то стеклянным и хрупким. Все вокруг казались не настоящими людьми, а только голограммами.
Позднее всех появился Казак, сильно пьяный и в сопровождении не менее пьяной, но довольно очаровательной, смутно знакомой спутницы. Кажется, это была стриптизерша из «Мятного Носорога». В руках Коля нес казачью шашку и папаху.
– Дорогой Вован, – закричал он еще из дальнего конца зала, – вот, бля, тебе наш донской подарок! Шашка и папаха! Произвожу тебя в казаки! – с этими словами он протянул мне свои дары. Я неуверенно принял из его рук тяжеленное холодное оружие. Кто-то, кажется, Женя, нахлобучил мне на голову папаху.
– Вылитый казак! – закричали гости.
– Махмуд Эсамбаев, – сказал Женя.
– Ага, – Коля наполнил бокал вином и поднял его высоко над своей головой, – правда, Эсамбаев был пидаром. Вот, давайте выпьем за то, чтобы Вован пидаром не стал!
В этот момент я уже знал, что что-то будет. Что-то произойдет. Среди моих гостей был близкий друг Умара Джабраилова Исса. Насколько я знаю, он был из того же тейпа, что и Эсамбаев. Снежным барсом метнулся он к Казаку, коротким и точным ударом сшиб его с ног и несколько раз ударил поверженное тело ногами.
– Сука, – на глазах Иссы были слезы, – кровью харкать будешь, а слова свои назад возьмешь.
Казак сделал попытку подняться и сказал: «Извиняюсь». В тот же момент он в очередной раз был сбит на пол. Исса повернулся ко мне и коротко кивнул.
– Извини, друг, но я вынужден уйти.
Резко повернувшись, гордо вскинув голову, он прошагал к выходу из ресторана. Крупные слезы катились из его иссиня-черных глаз.
Тишина повисла над залом. Казак поднялся, посмотрел угрюмо в след ушедшему:
– Я тоже, пожалуй, пойду.
Фраза эта, сказанная слабым безжизненным голосом протрезвевшего друга, на мгновение повисла в безмолвии, но затем постепенно растворилась во все нарастающем гомоне гостей.
Я подошел к другу, обнял его:
– Что ты, Казак? Ну, был один урод на празднике, чего ж теперь? Пойдем, выпьем. Пока тебя не было, так грустно было.
Казак потер ушибленные места и мрачно пробормотал:
– Зато теперь повеселились, да?
Через день или около того (когда я там очнулся после нескончаемого кокосово-клубного трипа?) мама позвонила снова.
– Ну что же не заедешь? – сказала она так, будто мои посещения родителей были постоянной практикой. – Мы хотим тебя поздравить, подарок опять же…
Я решил приехать. В конце концов, что мне стоит. Мало того, я был тронут, даже сильно. Они хотят меня видеть, они соскучились! Я приехал под вечер с бутылкой Moet Chandon для мамы, Hennessey для отца и огромным тортом. Дверь отворила мама.
– Что же так поздно? – тон ее голоса был достаточно недовольным. – Завтра рабочий день, между прочим, отцу рано вставать…
– Извини, – я потянулся, чтобы обнять и поцеловать ее, довольно неловко.
– Не топчись в прихожей, – мама покачала головой, – напачкаешь.
– Да я же на машине, не грязный.
– Ну, не тебе же убирать, конечно, – тон постепенно сменялся на негодующий.
Я решил не спорить. Натопчу, так натопчу. Снял ботинки, дубленку и прошел в комнату. За столом сидели отец, обе бабушки (по материнской линии и отцовской), сестра.
– Привет, – сказал папа, – поздравляем.
Бабушка по отцовской линии встала из-за стола, обняла меня и сунула в руку какой-то небольшой сверток.
– Что это?
– Пенсия у меня маленькая, – начала бабушка любимую тему, – да я ее всю родителям отдаю. Время сейчас, знаешь, какое? Но я на шее у них не сижу… А это подарочек тебе, сама связала, носочки…
Неожиданно захотелось разрыдаться. Хотя к чему такая сентиментальность? Сколько себя помню, с самого раннего детства она дарила на каждый мой день рождения связанные собственноручно носки, у меня даже есть подозрения, что бабушка когда-то навязала их немерено впрок. Все носки абсолютно схожи, одного цвета, из одной и той же шерсти.
– Поздравляем, – быстрым движением мама протянула мне конверт. В конверте зеленела стодолларовая купюра.
– Да что ты, зачем это, – я улыбнулся как-то неловко и отчасти виновато.
Помню, на прошлый мой день рождения родители не подарили мне ничего. Они даже не поздравили меня, скорее всего, просто забыли. Ну да ладно, я привык, что обо мне вспоминают только тогда, когда я нужен, а не просто так, по случаю.
– Не надо, – сказал я.
– Почему не надо? – отец откупорил бутылку шампанского.
– Бери-бери, – мама кивнула, – а то будешь потом рассказывать, какие у тебя плохие родители, как они тебя не любят.
Интересно, кому я должен это рассказывать. Да я, в общем-то, никогда и не задумывался на этот счет. Или, может быть, я никогда не питал на этот счет иллюзий? Как вообще должно строиться общение родителей и повзрослевших детей в современном мире? Ну, в детстве все понятно: обучение, воспитание, родительская забота. А потом, когда дети вырастают? Судя по всяким там устоявшимся в обществе морально-этическим нормам, мы, то есть дети, должны начинать в свою очередь заботиться о родителях. Куда ни посмотри, все сводится к простым финансовым отношениям, то есть сначала родители вкладывают в тебя, а потом ты возвращаешь с процентами. И где же здесь любовь? Нет, она, конечно, есть, несомненно, есть. Просто лично я ощущаю ее нехватку, дефицит.
Не знаю, как там происходит в других семьях, но мне с моими родителями решительно не о чем разговаривать. Иногда наше общение просто сводится к тому, что мы усердно разыгрываем разученные давным-давно роли. От родителей исходит каскад нравоучений, заранее известные алгоритмы того, что и как следует делать, а что не стоит делать вовсе. Я спрашиваю, как их здоровье, нужно ли им что-нибудь… Актеры заранее знают реплику своего собеседника.
– Кстати, Володя, мне с тобой надо бы поговорить, – это бабушка Инна, мама моей мамы.
– Давайте поздравим Володю, выпьем, а потом поговорим. – Отец поднимает свой бокал.
– Потом я забуду, я уже старая.
– Конечно, конечно, бабушка, что ты хочешь? – я улыбнулся отцу, как бы извиняясь.
– Ты знаешь, – продолжила бабушка, – я так сейчас плохо слышу, вот вы говорите, мне приходится предельно вслушиваться в ваши слова. Тот слуховой аппарат, что у меня есть, мне не нравится, он крепится за ухом, и это очень неудобно. Сейчас продаются американские. Я позвонила и узнала, они стоят что-то вроде от четырехсот до тысячи пятисот долларов и вставляются прямо в ухо. Это очень удобно.
– Да-да, – кивнул я, – ты хочешь, чтобы я купил тебе аппарат?
Интересно, а почему она никогда не просила родителей? У папы зарплата не меньше трешки, это точно.
– Я понимаю, что это дорого, но, может быть, не сразу, через месяц, другой.
Я снова кивнул: хорошо.
Наступил черед бабушки Клары, матери отца.
– Ну, давайте выпьем за нашего именинника, – сказала она, – и раз уж так удобно сложилось, что мы все собрались, да и вообще… стоят такие морозы, а моя шуба совсем изодралась, сам знаешь, у родителей денег сейчас нет, тем более они ремонт затевают в квартире. Может, ты сможешь купить мне шубу, самую простецкую, не норковую, конечно.
«Отлично, отлично, – подумал я, – с удовольствием рассмотрю все заявки. Особенно впечатляет выбор времени для их подачи».
– Вы что, собираетесь ремонт делать? – обратился я к отцу.
– А ты не видишь, в каком состоянии находится наша квартира? – мама была тут как тут в боевой стойке. – Мы бы с удовольствием его не делали, но, посмотри, например, что с потолком делается!
Я поднял глаза вверх, повинуясь указующему жесту моей мамы. На абсолютно гладкой поверхности потолка не было видно ничего, ни трещинки, ни пятнышка.
– Понимаешь? – мама явно была не в духе.
– Ну да, – вяло отреагировал я.
– Кстати, – подал голос папа, – мы очень надеемся, что ты нам поможешь. У меня сейчас и правда не очень хорошо с деньгами.
Я понимаю. Любая любовь имеет свое денежное выражение. Мы договорились об этом с вами с самого начала. Самое простое и честное – купить на час, на ночь, на сутки бедную нервную девочку, ставшую старой шлюхой. Сложнее – любовницу. Еще сложнее – жену. С родительской любовью тоже все понятно – платишь, значит любишь. Я понимаю. Но, может быть, не стоит вот так прямолинейно, особенно во время семейного празднования дня рождения? Я устал от этой бьющим холодным электрическим светом в глаза прямолинейности. Давайте чуть-чуть покривим душой, попробуем какие-нибудь подходы, приемы. Даю слово, мне будет не так обидно.
– Я постараюсь, – сказал я, – у меня тоже сейчас не то чтобы все о'кей с капустой. Ладно, завтра действительно рабочий день, всем рано вставать, я пойду.
– Что же ты ничего не поел? – закудахтали бабушки в один голос.
– Куда ты, не торопись, давай отметим, – было видно, что отец немного напрягся.
– Не забудь, пожалуйста, про слуховой аппарат, – бабушка Инна явно собиралась повторить свой рассказ о прелестях американской медтехники.
– С деньгами у тебя не очень, а отдыхать ехать ты собираешься, – перебила ее мама, – кстати, не забудь, что когда ты у нас просил… ну, когда тебе было нужно… Мы помогли сразу, отдали все, что было.
Да-да, конечно, я помню, давным-давно, лет десять назад, я тогда действительно попал в передрягу, мне абсолютно не к кому было обратиться, если бы родители не дали денег, не факт, что я был бы сейчас жив. Я вернул им все через несколько лет. Испытываю ли я чувство благодарности? Нет. Но скажите, кто поступил бы иначе по отношению к своему собственному ребенку?
Когда я уже выходил за дверь, ко мне подошла сестра.
«Что надо купить на этот раз?» – подумалось мне. Но я ошибался.
– То, как ты отнесся ко мне на своем дне рождения, – Аня посмотрела мне прямо в глаза, – абсолютно недопустимо.
– То есть?
– То есть ты так со своими девками можешь обращаться.
– Я не понял.
– Если не понял, то объясняю. Я с тобой общаться больше не хочу, если, конечно, тебе что-то будет нужно, пожалуйста, помогу, чем смогу, но от общества своего меня уволь.
Мои планы кардинально поменялись. Если раньше я хотел после тихого семейного праздника, каким я его представлял, спокойно поехать домой, проглотить порцию телевизионного фастфуда и спокойно заснуть, то теперь этого явно не получится. Нога инстинктивно вдавила педаль газа в пол, 100 км/час… 120 км/час… 160 км/час… На Кутузовском я нагло подрезал мастодонтообразный «Лэндкрузер», набитый братвой, и, взвизгнув тормозами, понесся по Новому Арбату. Уже через час я сидел в хорошо знакомой мне квартире на Басманной. Друг-барыга устало выравнивал карточкой жирные дорожки.
За окнами почти не бывает света. Утром серо, вечером черно. Смотришь на блеклый, ирреальный городской пейзаж и считаешь дни до отъезда. Одиночество ощущается еще более остро, чем обычно. Даже если в твоей постели каждое утро просыпается нежная двадцатитрехлетняя блондинка с ангельской внешностью. Даже если весь день твоя моторола не прекращает звонить. Даже если в надежде сбежать от одиночества ты каждый вечер садишься за руль и направляешься в центр города. Ты основательно рискуешь, разгоняя спортивную машину до ста сорока на гололеде. Мимо несется реклама и неоновая подсветка, витрины магазинов, вывески ресторанов и клубов, салонов красоты и казино. Деревья увиты сверкающими гирляндами. Празднично мерцают мигалки ментов, вспыхивают ксеноны правительственных броневиков, сирены старательно выводят «Jingle Bells». Людей почти не видно. Пролетарии уже отмечают праздники, пьют в своих спальных гетто, режут друг дружку под песни Михаила Круга. Усталые домохозяйки, уложившие спать своих пьяных мужей, смотрят ночные ток-шоу, в стареньком Sharp'e крутится сборник Баскова. Одинокие дамы бальзаковского возраста слушают Витаса. Интеллигенты по тысяча первому разу перечитывают Сартра, их саундтрек – Булат Окуджава. Степенные банкиры ложатся спать в своих шестиэтажных коттеджах с гаражами на восемь машин, бассейнами и залами для боулинга. Музыка их не интересует. Молодые жены уныло берут в рот вялые члены банкиров, вспоминая с тоской крепкие хуи всех поимевших их охранников, водителей, тренеров и секретарей…
Незадолго до отъезда я созвонился с Таней и пригласил ее на свидание. До этого мы практически не встречались, если не считать моего дня рождения и двадцатиминутного кофе как-то вечером. Правда, мы много говорили по телефону. В какой-то момент мне даже показалось, что это оптоволоконное общение вот-вот превратится в нечто большее.
В тот вечер хотелось эклектики. На свидание я пришел в черном классическом пальто и розовом пуловере Strellson. Известно ведь, что сочетание несочетаемого – излюбленный прием из арсенала денди. Таня уже ждала меня. Она сидела за столиком, задумчиво-рассеянно курила. Официантка поднесла грейпфрутовый фреш. Я некоторое время помедлил, разглядывая девушку на расстоянии. Она была красива, несомненно, чем-то похожа одновременно на Ингеборгу Дапкунайте и Тайру Бэнкс, если такой гибрид возможен в принципе. Лицо ее при этом было… как бы сказать… одухотворено, что ли? Наконец она заметила меня, махнула изящной рукой. Накладные ногти немного портили картину. Я вообще-то довольно чувствителен к мелким деталям. Бывает, что, придя в гости или встречаясь с кем-нибудь в новом для меня заведении, я обнаруживаю некие детали интерьера, мельчайшие частицы, порой даже просто запахи, полностью выводящие меня из равновесия. Какое-нибудь настенное бра, рисунок на портьере, форма пепельницы приводят меня в бешенство. Гелевые ногти напрягали, но до настоящего раздражения было далеко. Я решил закрыть на это глаза. «В будущем поправим, – подумал я, – если это вообще будет актуально».
– Привет-привет, – Таня посмотрела на меня своими кошачьими глазами с чуть расширенными, словно от возбуждения или от наркотиков, зрачками, – как дела?
– Да как обычно, – я улыбнулся, не в силах отвести взгляд от ее глаз, – все ровно. Вот только…
– Что?
– Какая-то усталость общая, – я нашел в себе силы и отвернулся в поисках официантки, – конец года, накопилось, наверное.
– Мы с девочками поедем в январе в Ригу, к знакомым, отдыхать.
– С девочками?
– Ну да. Я же говорила, нас шесть подружек – Оля, ее ты знаешь, Фишка, Слоник, Маша, Кузя и я.
– Настоящая дружба? – спросил я, а сам подумал: «Фишка? Слоник? Кузя? Откуда же все они приехали?»
– Именно, – Таня отвлеклась на подошедшую официантку, – будьте добры, принесите мне теплый салат с китайской лапшой.
– Ты считаешь, она бывает? – я быстро пробежался по меню и заказал суши с белым вином.
– Уверена.
– Как можно быть уверенной? Дружба, если она существует, проверяется суровыми испытаниями, разлукой, предательством, в конце концов. Была у тебя возможность проверить дружбу?
– Вообще-то нет… – она помолчала, – но мы же дружим уже шесть лет.
– Срок ничего не значит, кроме того, что вы успели лучше узнать друг друга. Притереться.
– Разве это не важно?
– Не знаю. Дело в том, можно ли называть ваши отношения дружбой, в принципе. Конечно, вам весело вместе, у вас общие интересы, тусовка. Вы обсуждаете достоинства знакомых мужчин. Бесконечные «кто», «с кем» и «когда». И все это имеет отношение лишь к развлечению. Попади ты в серьезную передрягу, случись с тобой, не дай бог, конечно, какой-нибудь тотальный пиздец, вдруг общение с тобой превратится из отдыха в тяжкое бремя, связанное с опасностью, где будут эти фишки, слоны и носороги?
– Конечно, со мной.
– Ты так уверена?
– Да. А у тебя что, совсем нет друзей?
– Наверное, нет. Вернее, мне они просто не нужны.
– А как же мужская дружба? Странно, что у меня, женщины, друзья есть, а ты одинок.
– Спорный момент. В принципе, все мы одиноки. А что касается мужской дружбы, мне лично кажется, это просто миф, придуманный людьми.
– Зачем же было его придумывать?
– Как и большинство мифов, вроде религии например, чтобы как раз не чувствовать себя одинокими. Самообман. Что это такое вообще – пресловутая «мужская дружба»? Это что, когда друзья хотят выебать твою женщину, спиздить заключенный тобой контракт, построить дом больше, купить машину круче, чем у тебя? Когда они говорят за твоей спиной, что ты конченая мразь?
– Тебе, наверное, просто не везло с друзьями. То, что ты говоришь, звучит как-то страшно.
– Правда часто бывает страшной. Зато честной.
– Не знаю. Мне кажется, ты смотришь как-то… однобоко, что ли. Мрачновато как-то. Неужели не может быть простых человеческих отношений? Когда людям хорошо вместе. Или любовь… Ты и в любовь не веришь?
– Как раз нет. В нее я верю. Случается она редко, вот беда. Но любовь есть, точно.
– И как же понять, что вот она – любовь?
– Я где-то слышал определение любви. Сначала мне показалось, что это слишком просто, банально, может, даже пошло, но потом, после размышлений, я согласился. Определение точное, надо только принять его всерьез.
– Что за определение?
– Любовь – это когда можешь отдать свою жизнь за того, кого любишь. То есть, когда готов на самопожертвование ради него. Когда исчезает эгоизм обладания и остается лишь желание, чтобы любимому было хорошо.
Довольно поздно я отвез Таню домой. Перед расставанием, в машине, как-то инстинктивно, прижал ее к себе и поцеловал. Просто потому, что такова уж моя программа. Потому, что сбоев еще не бывало. Губы девушки были теплыми, нежными, податливыми и в то же время упругими. Ее язык был настолько ласков, что член мой встал, а в голову полезли мысли о минете. Промелькнула даже пара картинок в стиле hardcore. Впрочем, я и на вопрос о вероисповедании отвечу не задумываясь: порнография!
Однако я довольно быстро взял себя в руки и не ускорился. Красивых девушек каждый встречный мужлан старается уложить в постель при первой же возможности. Так уж получилось, что по интеллекту, образованности, общему уровню я слегка отличаюсь от ординарного мужского стада. Не надо ставить навязчивые цели! Во что бы то ни стало добиться секса, выебать, присунуть, отодрать… Пошло, провинциально и редко действует. Кроме клубных перепихонов «на одну ночь», конечно.
Ищу ли я в каждой встречающейся со мной женщине личность? Это слишком пафосно звучит, признаю, но я вправе искать. Пусть не саму личность, пусть только задатки, но не просто очередную дырку для моего хуя. Телки чувствуют это. Чувствуют и ведутся. Ведутся и заводятся. Как мой SLK, с пол-оборота ключа под названием «уважение».
И не важно на самом деле, испытываю ли я это так называемое уважение или вовсе отрицаю сам факт его существования…
Заводит это телок, заводит! Стоит немного помедлить, и она уже сама тянется к зипперу на твоих джинсах.
А личность (или задатки) я пока не встречал.
Аэропорт «Бенгурион» встретил нас ощетинившимися стволами зенитных орудий, полицейской формой цвета хаки, стынущей в безветрии пустынной жарой. В зале прилета многолюдно, в основном туристы, паломники, группа хасидов в черных одеяниях с женами и детьми. При взгляде на набожных людей мне всегда приходят на ум сомнения, настолько ли они праведны, насколько хотят казаться. Меня всегда занимал этот вопрос. Что там разжиревшие в пасторальной сытости приходских обедов попы! Вот старики отшельники меня действительно интересуют. Понимаю, что все прегрешения остались в молодости, выпитые литры, выкуренные косяки, обманутые надежды прекрасных девушек. Человек и в святость, наверное, уходит, сбегая от собственных грехов. Но в данный момент при всей внешней непогрешимости какие мысли роятся в голове у старцев? И отчего стыдливо отводят глаза от юбок приехавших исповедоваться молельщиц? Неужели не шевельнется поросший жестким седым волосом православный хуй, не промелькнут перед седыми глазами непристойные картинки? Голые паломницы, лижущие и сосущие, вставшие на четыре точки, голова прижата к земле, а задница торчит вверх, будто церковная макушка… Кто знает, быть может, заводят его мальчики, и был когда-то в бесшабашной юности молодой розовощекий семинарист, ласково играющий упругим членом между его нежными тогда еще губами? Отчего так истово молится и бьет поклоны старец на рассвете, уж не пытается ли искренней мольбою покрыть грехи мельком виденного краешком сна, где тот самый юный семинарист до синяков сжимает в своих крепких ладонях его старческие бедра и с силой вгоняет свой хуй, до крови раздирая старческий сфинктер?
– Ну что застрял, Володь? – пьяный Женя тянул меня за рукав.
Удивительное дело, Евгений Викторович, здоровый русский мужик, ничем не проймешь, с внешностью купившего дворянство тверского купчишки, до одури, до истерии боится летать. Каждый перелет для Евгения Викторовича – геройство, каждый посадочный талон – подвиг. Для того чтобы как-то избежать навязчивого страха, пьет Женя в дни перелета с самого утра и к моменту посадки доходит до состояния полного невменоза.
– Пойдем, пойдем, – Женя тянул меня за рукав. Все, Казак с женой, Аркатов и Арина, Женина Вера уже преодолели паспортный контроль и нетерпеливо мялись у пограничной линии.
Я подхватил шатко стоящего на ногах инвестора и поволок его к выходу.
– Пошли, Женя, пошли.
Здравствуй, земля обетованная! Здравствуй, родина моих предков! Сколько себя помню, мечтал об этой поездке, давал себе слово побывать здесь, вдохнуть горячий пустынный ветер и, быть может, услышать голоса давно погибших, но не сдавшихся праотцов. Прикоснуться рукой к Стене плача, пройтись узкими улочками Иерусалима.
Война не покидает святую землю. Пьяные от крови невинных жертв исламские террористы закладывают бомбы в синагоги и кофейни, дискотеки и музеи, базары и поликлиники. Но Массада никогда не сдастся. Даже если не будет выхода, и мужчины решат покончить с жизнью, только чтобы не очутиться в плену! Женщины Иудеи не оставят любимых. Женщины попросят мужчин убить их вместе с детьми, перебить весь домашний скот и сжечь все запасы, разрушить все до основания, лишь бы не досталось ничего беспощадному в своей тупой ненависти врагу.
Я представляю себя эмиссаром первой всееврейской освободительной армии. Я стою посреди площади Кедумим на древнем камне, возвышаясь среди толпы единомышленников.
«Террористы хотят войны! – почти кричу я, и людское море эхом вторит моим словам. – Они хотят крови, свинца и взрывов. Мы же хотели мира. Мы несли образование, дарили рабочие места и медицинскую помощь. Мы протягивали руки и предлагали дружбу, но терпению самых миролюбивых рано или поздно приходит конец. С древних времен наш народ подвергался гонениям и обидам, варвары завидовали нашему интеллекту и культуре, их приводила в ярость наша национальная гордость, братство и самосознание. Финикийцы и египтяне, римляне и аравийцы, католики и православные жгли нас своими бесовскими кострами, вырезали нас сталью своих мечей, отправляли в газовые камеры концлагерей. Где теперь все эти великие народы? Где все эти империи, царства и рейхи? Тишина на безымянных могилах.
Поднимите голову, дети Сиона!»
Я вздымаю над головой правую руку, сжатую в кулак, и толпа вокруг меня повторяет мой жест. На стене древней синагоги истекает кровью звезда царя Давида, зажигается огонь в огромном семисвечнике, пустынный ветер подхватывает искры, разнося их по всему миру.
Тель-Авив, столица израильского государства, был насквозь пропитан духотой раскаленных хайвеев, жарким гомоном уличной маеты, гудками автомобилей, полицейскими сиренами, особенными восточными запахами. Сказать по правде, никакого особого впечатления город не производил, разве что поражал обилием русскоязычных вывесок, вроде цирюльни «Киевский Парикмахер», супермаркета «Русская Березка» и закусочной «Одесса». В разноязыкой толпе отчетливо слышалась родная трехэтажная матерщина. Вот только старая Яффа приятно цвела особым ветхозаветным колоритом.
Наш отель, Crown Plaza, заявленный туроператором как пятизвездочный, едва дотягивал до четырех. Сразу по приезду мы приняли душ, бросили в номерах нераспакованные вещи и полностью утратившего способность передвигаться Женю и выбрались на улицу. Хранивший до недавнего времени молчание мобильный разразился серией звонков от родственников (что это еще за на хрен родственники, если я их в жизни в глаза не видал?). Конечно, я пообещал приехать, посетить, рассказать, навестить. Чуть позже, на следующий день, послезавтра. С ужасом подумалось, что от некоторых визитов не отвертеться… Хотя почему не отвертеться? Послать их всех далеко и надолго, обложить по телефону с ласковой просьбой избавить от своего идиотского провинциально-жидовского говора! Ну, нет! Разве так можно? Люди давно уехали, скучают, ищут общения, весточки с покинутой родины. Вот если бы сам уехал, что тогда? Тоже искал бы возможности хоть краем глаза, хоть в щелочку взглянуть на жизнь, которую оставил, променял когда-то давно? Трудно судить о самом себе. Во-первых, мне кажется, я вряд ли бы уехал в Израиль. Что делать в этой восточной деревне? Куда бы я стал носить свои костюмы от Ermenegilda Zegna, тертые джинсы от Gucci? Какого качества израильские модельки нюхали бы кокс на панели моего «порша»? Нет, нет и нет! Россию я ненавижу, как любой выросший ребенок – мать-алкоголичку, пропившую его детство, забившую на прирожденные таланты своего чада, сделавшую в принципе все, чтобы мальчик озлобился, отупел и сел, в конце концов, рядом, забубённым собутыльником. Такая мамаша, не помнящая даже, кто отец ее чада, нет-нет, да проникнется нежностью к отпрыску, обнимет, прильнет, всплакнет-приголубит, покается, прижмется… Материнская нежность внезапно сменится давно утерянной женской, рука матери, как бы нечаянно, скользнет в штаны сына. Грубая, пропахшая потом и дешевым алкоголем, бомжишка искренне и неуклюже, воровато озираясь и заранее сожалея, выебет родного ребенка. Но покинуть страну, где мои деньги, знания, опыт имеют хоть какой-то вес ради одесского захолустья Ближнего Востока? Рано или поздно, я знаю, уверен, мне суждено выбраться из холодной безрадостности московских сплетен. Вот только денег поднажить еще немного! Я уеду, до свидания, Родина! До свидания, россияне! Оставайтесь жрать свое красно-коричневое дерьмо, у вас прекрасно получается его готовить. Мне не до вас, с вашим вечным ознобом, борщом и мракобесием. Мои города – Париж и Нью-Йорк, Лондон и Монте-Карло! Меня ждут тысячедолларовые обеды в лучших ресторанах, новенькие «ламборджини» и яхты, бляди, похожие на королев, салонные разговоры, интервью журналу «The Forbes». Израиль? Прекрасная страна, земля обетованная, историческая родина… Проживи я здесь всего несколько лет, и возненавидел бы ее еще сильнее Руси-матушки!
Хотя, опять же, не в деньгах ли все дело? Имей я полтинник стабильного месячного дохода, и есть ли разница где прозябать? С таким приходом любая скука превратится в карнавал. Я так часто мечтаю о них, о сладких, любимых, ненавистных моих денежках. И не так, чтобы с потом и кровью, страхом вмиг все спустить, разориться, сесть в тюрьму, клошаром спать под картонками на набережной Сены. Нет, это на хуй, никакого здоровья не хватит, никакая дорогущая швейцарская психбольница не спасет! Вот, представляю я, просто деньги. Не с маленькой буквы, а с большой. ДЕНЬГИ! ЛАВЕ! КАПУСТА! Навсегда, то есть навечно.
И тогда можно все, доступно все! Если даже крупно облажаться, ошибиться, оступиться, совершить, к примеру, убийство в порыве, ничего страшного. Не надо волноваться! Можно просто пойти в особо дорогой бутик и прикупить там себе новую жизнь, а старую, ненужную, вышвырнуть на помойку и забыть как страшный сон. Вроде и было когда-то, но правда ли, да и со мной ли, не помню. Если бы у меня и впрямь были бы ДЕНЬГИ, я носился бы по миру, меняя страны, столицы, курорты, как иная куртизанка кружевные трусики. Клубы, наркотики, женщины, мужчины, трансвеститы… За мной всюду следовала бы личная реанимация. Перебрал с чем-то, передознулся, всегда к твоим услугам: оживить, реабилитировать, очистить кровь!
– Хватит отъезжать, Володь, – Казак тронул меня за плечо, – вечно ты так, ебаный лунатик, вроде здесь, рядом, вместе со всеми, а вроде бы и нет. Замолчишь, уставишься стеклянным взглядом в одну точку. Давай, просыпайся!
Я стряхнул оцепенение, осмотрелся.
Мы сидели в каком-то небрежно дизайнированном ресторане в самом престижном торгово-развлекательном центре города «Мигдаль-Опера», пили текилу. Жирный Аркатов основательно вспотел и отдувался, поминутно промакивая раскрасневшееся лицо не первой свежести платком. Его жена уныло жевала куриное крылышко, печально провожая взором стройных молодых туземцев, дефилирующих по деревянному патио ресторана. Жена Коли что-то негромко вполголоса обсуждала с Верой.
– Давайте выпьем, что ли, – сказал я.
Ну, здравствуй, земля обетованная!
Через пару дней, вконец устав от асфальтовой жары и суеты главного еврейского города, мы решили арендовать машины и двинуться на юг, через Иерусалим и Вифлеем в Эйлат, чтобы там, на фешенебельном красноморском курорте с честью встретить Новый год. Все эти дни Женя никак не мог выйти из практически анабиозного состояния. Мы поделились на группы – я с четой Аркатовых и Казак с инвестором и женами. Засекли время и, договорившись встретиться у храма Гроба Господня, поспорили с Казаком, кто быстрее доедет. Аркатов что-то ныл о необходимости экономить, но я презрительно промолчал на его стенания и выбрал самый дорогой из представляемых в Avis'e автомобилей – BMW5 серии с трехлитровым мотором. Ну, нет у них М5, нет! Однако и эта телега оказалась недешева, примерно 180 долларов в день. Всю дорогу по величественной пустыне… я гнал со средней скоростью 160–180 км в час, из динамиков несся какой-то оглушительно-идиотский развеселый поп-хаус с явными восточными нотками, к сожалению, ничего более продвинутого местные радиостанции не передавали. Лавина звука и стремительно меняющихся придорожных картинок обрушилась на чету Аркатовых, возможно, заставляя пожалеть о решении ехать отдыхать всем вместе. Я вел машину и под воздействием непрерывно поступающего адреналина неожиданно забыл о всех своих страхах и тревогах, о снящемся ночами кокаине, об обездвиженном алкашкой теле инвестора, бултыхающегося на заднем сиденье Колиного авто, об этом вечном вопросе «почему?», в конце концов!
Мы прибыли в Иерусалим намного раньше Казака. Еще бы, он взял какую-то подержанную «Тойоту», и наверняка (я уверен!) пытался соблюдать скоростной режим. В Иерусалиме ощущение было такое, что время остановилось, не было двух тысяч лет современной цивилизации, узкие улицы, ведущие в сумрачные провалы дворов, разномастные священнослужители в традиционных одеяниях, ремесленники и торговцы сувенирами, грязь, чад и копоть. Казалось, будто город затерян не столько в песках, сколько во времени. Толпы паломников.
Храм Гроба Господня неожиданно разочаровал. Я думал о величественнейшем сооружении, ритуальнейшем из ритуалов, священнодействии, в конце концов. Однако змеевидная очередь посетителей двигалась довольно быстро, монах на входе будничным голосом просил женщин покрыть головы. Мы купили свечи и, спустившись в маленькую каморку, где хранится сам гроб, зажгли их. Чудес не произошло, гром не прогремел, иконы не окрасились кровью, когда я вот так запросто дотронулся до святыни своей рукой. То есть той самой греховодной рукой, которая…
Впрочем, каких только неблаговидных поступков я ею ни совершал.
Из темного мрака храма мы вышли на солнечный просвет, и я ощутил, что именно в этом месте отчетливо видна тщетность разделения людей по религиозному, национальному, классовому признаку. Рядом с храмом Гроба Господня высится мечеть, с другой стороны – Великая синагога и Стена плача.
Бедные маленькие людишки, священнослужители борются за вас, разделяя путами религий, опоясывая узами запретов и табу, политики говорят о классовой ненависти, национальной неприязни. Запомните, друзья, все это чушь и сказки, как нет высших сил, кроме бога в вашем сердце, так и нет иного разделения, чем на людей умных, избранных, отмеченных печатью жизни, и на все остальное поебло, биологических роботов, специально существующих для обслуживания вышеозначенной избранной когорты. Нет более правильной идеологии, чем ментальный фашизм. Если сможешь, захочешь, добьешься, – добро пожаловать в наш чудный мир сверхлюдей, не вышло – ну, что же, прости, твое место у станка.
Я оставил своих спутников и в одиночестве прошел к Стене плача. В моей руке была записка, которую я собирался оставить там. Это мольба, просьба, заветное желание. Два слова, написанные большими печатными буквами: ДЕНЬГИ! ЛЮБОВЬ! Я бережно вложил записку в трещину между старыми камнями, прислонился лбом к нагретой иудейским солнцем стене. Я закрыл глаза. Неожиданно для самого себя я заплакал.
Новый год мы отмечали в Эйлате, куда приехали сразу после Иерусалима, предварительно сделав небольшую остановку на Мертвом море. Там было неплохо, ей богу, даже на мой придирчивый вкус. Мы разместились в фешенебельной гостинице Le Meridien. С нами соседствовали скромные израильские миллионеры и подозрительной внешности «новые русские», было много англичан, американцев и (на каком курорте их нет?) немцев. Сервис был на уровне. Немножко простовато, но в целом неплохо.
Празднование Нового года на курорте – вульгарно, не так ли? Сколько раз уже я отмечал этот праздник вдали от своей холодной родины, воруя у смуглых аборигенов немного жаркого южного солнца. Новый год всегда был моим любимым праздником. В этом, наверное, я не оригинален. Меня не отпускало предвкушение чуда. Сначала по-детски, наивно веря в Деда Мороза. Ровно в двенадцать припрется этот старик и притащит целый мешок с подарками, целую немереную кучу подарков. И среди них обязательно будут гараж на сорок машинок, винтовка – копия М16 и (я же очень старался весь год!) щенок немецкой овчарки. Чудеса сбывались, но позже, или не сбывались вообще. Винтовку я сам выписал из Neckermann'a, когда подрос. Игрушечный гараж тоже купил сам, но будучи уже совсем взрослым, не себе, а сыну. С собакой хуже. Ее не было, да, наверное, никогда и не будет. Я больше не люблю животных.
Вот как странно получается! Живет себе обыкновенный мальчик, учится в школе, играет с друзьями, посещает кружки во Дворце пионеров. Однажды задумывается и осознает, что все это не его, а чья-то чужая жизнь. Что ему не нравятся учителя. Жуткие дородные тетки в дешевых крепдешиновых платьях. Никчемные, плохо выбритые мужчины в коротких галстуках. Какие знания, какой жизненный опыт они могут передать? Я ебал в рот этот ваш опыт! Оставьте его себе. Само здание школы, стандартная блекло-рыжая постройка с коричневыми линолеумными полами в душных классах, способно вызвать приступ головной боли и тошноты. Рвотный рефлекс. Мальчик вдруг понимает, что у него нет друзей. Вместо них есть предательство и мышиная возня, шуточки за спиной и жестокость. Самая красивая и желанная девочка из класса оказывается шлюхой и конченой дурой. Он больше не знает, зачем ходить во Дворец пионеров, все эти секции кажутся низкопробной самодеятельностью. Мальчик осознает, что ему не нравятся цирк и зоопарк, отечественные боевики, усердно косящие под Голливуд, театр Наталии Сац, музыка, звучащая на школьных дискотеках, книги Катаева и Дюма, семейные праздники. О, эти ужасные семейные праздники! Куча родственников, не имеющая ничего общего между собой, кроме крови и пропыленных воспоминаний. Мужчины, надирающиеся тайком от жен. Бесконечные в своей бессмысленности женские разговоры. Настойчивый запах домашней стряпни. Розы, мокнущие в ванной, чтобы не завяли. Вместо них увядает, кажется, сама жизнь.
В детстве дни кажутся такими длинными. Часы тянутся и тянутся, время бежит удивительно медленно. С годами ощущение времени незаметно меняется. Вот сейчас время – это мой SLK. Он несется по ночному Садовому, подгоняемый вдавленной в пол педалью акселератора. Я знаю, скорость будет только расти. Главное – справиться с управлением. В старости жизнь, вся это ебаная, кипучая, полная страстей и разочарований жизнь покажется всего лишь мигом. Всего лишь крохотным мгновением. Не потому ли я стремлюсь наполнить его до краев?
Ожидание чуда. Оно, в принципе, не покидало меня, когда я стал старше. Может быть, слегка потускнело, но не исчезло полностью. Окончательно его не стало, когда я начал встречать Новый год на курортах. Не стало больше предпраздничной суеты, беготни по магазинам в поисках подарков, не надо было строить планы, куда идти в эту ночь. Все заранее известно. Торжественный ужин в ресторане твоего пятизвездочного отеля. Шоу-программа, насыщенная местным колоритом. Дружный отсчет двенадцати ударов часов. «Давайте встанем, друзья, наполним бокалы шампанским ($300 за бутылку, в стоимость ужина не входит)! С Новым годом! С Новым счастьем! Ура!» Потом общая пьянка, танцы, фейерверки. Сидишь в одиночестве за праздничным столом. Смотришь сквозь праздник усталыми глазами. «Верните меня маленького, хотя бы на полчасика или двадцать минут, я хочу веселиться искренне, по-детски, без бухла и наркоты, грязного порочного секса и насилия, просто от одного только ощущения праздника!» – хочется сказать. Интересно, кому? А на глазах – слезы.
Первые дни нового года я, неожиданно для самого себя, посвятил странно здоровому образу жизни. Загорал и плавал, катался на квадроциклах и скутерах, занимался дайвингом, ел предпочтительно морские продукты, пил не больше двух бокалов вина в день. Мои спутники, напротив, своим привычкам не изменяли. Евгений Викторович все же перестал квасить с утра, но несмотря на это ближе к вечеру утрачивал способность разговаривать. Его жена носила на своей хорошенькой, слегка мышиной мордашке печать страдалицы, мол, «вот он, мой крест». Чета Аркатовых мирно плыла потом у бассейна, изредка выползая к морю и потягивая местное недорогое водянистое пиво. Казак в целом поддерживал меня, плавал, нырял, играл в теннис, выпивая при этом против моих двух бокалов неизменные две бутылки, периодически шлифуя их вискарем. Элеонора на морском воздухе посвежела, почти мигом загорела и вызывала неподдельный интерес у мужского населения курорта. К ее же чести следует добавить, что интерес этот она игнорировала, проявляя по отношению к мужу искреннюю заботу и нежность. В один из вечеров я даже попытался поговорить об этом с Колей, но вовремя стушевался и промолчал.
Настроение мое исправлялось. Депрессия испарилась под горячими лучами иудейского солнца. Я впал в какую-то мягкую задумчивость и частенько находил самого себя застывшим, вглядывающимся в спокойную гладь моря. К вечеру третьего дня появилось давно позабытое настроение писать. Я выклянчил у Казака ноутбук, с которым тот не расставался даже на отдыхе, и заперся в номере. В голову лезли разные мысли, по большей части непристойные. Порнография, а как же! В основном размышления, то, что мне казалось в те дни наиболее важным. Я решил написать о себе. Немного любовной истории, скорее даже истерии. Немного внутреннего пространства, прежде скрытого от любопытных взглядов. Немного иронии, чуть-чуть печали. Простые человеческие чувства, отчего-то терзающие бога. В первый же вечер написано было много, вспомнилось многое, изменился настрой. В какой-то момент стало настолько пронзительно грустно и хорошо, что усидеть на месте не было никакой возможности. Около часу я вышел из отеля в парную курортную ночь. Что-то определенно носилось в воздухе, я чувствовал перемены, и не могу сказать, чтобы они нравились мне. Просто это было такое состояние, когда хочется быть одному и одновременно со всеми, абсолютно трезво воспринимать окружающий мир и при этом чувствовать себя донельзя удолбанным. Я шел никуда конкретно не направляясь, повинуясь наитию, или, если хотите, провидению. Провидение, как обычно в моем случае, привело в кабак. По случайному (опять же) стечению обстоятельств, это был не просто очередной приморский балаган с дерущими горло зазывалами, латиноамериканской музыкой и разбавленной виски-колой. В данном конкретном случае я попал во вполне достойный (ну, насколько это вообще возможно в курортной зоне) рыбный ресторан. Посетителей было немного. Только пара столиков была занята компаниями пожилых отдыхающих. Не придумав ничего лучшего, я уселся за барную стойку (это в рыбном ресторане-то!) и заказал cuba libre. Опять же удивился. С чего бы это было изменять старине Джеку с сомнительным ямайцем? Закурил и, немного поерзав, обозрел весь ресторан. Все те же пожилые америкашки… Так, а это кто? Дверь в ресторан растворилась, впустив в полумрак благородного дерева и ковров мужчину и женщину. Я пригляделся. Мужчине было около сорока, солидный и загорелый, в светлой лакостовской рубашке-поло, он источал уверенность и спокойствие, благоразумие и надежность, практичность и достаток. Серые, немного разбавленные синим глаза его казались слишком близко расположенными к переносице. Он властно смотрел в мир. Сколько раз уже, на приемах и переговорах, в офисах и ресторанах, на конференциях и презентациях, выставках и банкетах, встречал я этот взгляд. Так смотрит человек, знающий себе цену, привыкший быть хозяином, поднявшийся, возможно, из низов и достигший многого. Он помнит детство в деревеньке под Псковом (в Баварии или Провансе) с пьющим отцом и страдалицей матерью, сестер и братьев, рано вышедших замуж и женившихся, разлетевшихся из родного гнезда по соседним деревням и поселкам, погибших от пьянки, севших по хулиганке и воровству, соседку Марью Кирилловну, прочившую ему великое будущее. «Права была покойница», – как бы говорит его взгляд. Он руководит крупной компанией, работает в мэрии или правительстве, но на всю свою жизнь остается простым сноровистым деревенским мужиком, крепким хозяйственником, заменившим пьяный досуг занятиями спортом, а разведение свиней маркетингом и мониторингом. Положительный со всех сторон пример! Образец для подражания! Вот беда, так и не приучился мужик читать «умные» книги, а «неумные» на кой же нужны? Так и не стал разбираться в технике европейского авангарда, так и не понял, зачем Сережа Есенин покончил жизнь самоубийством, почему застрелился Маяковский, почему, в конце концов, Николай Коперник запалил аутодафе, сказав: «А все-таки она вертится!»
Я перевел взгляд на женщину. Она была моложе своего спутника, незначительно, наверное, ей было около тридцати пяти. Очень ухоженная, высокая и худая, с гривой черных, скорее всего крашеных волос. На ней был простой сарафан из небесно-голубого льна, несколько тонких цепочек белого золота блестели на смуглой коже. Женщина напоминала актрису, забросившую карьеру ради сытой семейной жизни. Глаза выдавали ее. Ищущие, нервные, похожие на глаза антилопы. Я встретился с ней взглядом. Возможно, я сделал это специально. Женщина едва заметно улыбнулась. Я тоже. Они сели за столик неподалеку. Я проследил за тем, что они заказывали, сам не знаю зачем. Мужчина взял пиво и жареного карпа, женщина – запеченную форель и бокал белого вина. Я прислушался. За все это время они обменялись всего несколькими тихими, лишенными эмоций, фразами, кажется, по-русски. Я выпил еще коктейль и собрался уходить, когда заметил, что мужчина покинул свою даму, отправившись, видимо, в туалет.
Обычно я так себя не веду. Я представляю нечто подобное, но претворить в жизнь не решаюсь, духу не хватает. Но не в этот раз. Я же говорю, что-то летало в воздухе. Удивляясь самому себе, я вдруг встал со своего места и подошел к женщине.
– Простите, – сказал я.
Она подняла голову.
– Да, – сказала она. Голос ее был несколько хриплым и ужасно возбуждающим. Я ощутил, как в тесноте джинсов напрягся мой член.
– Простите, – повторил я, – при вашем муже я бы не решился…
– Он не муж мне, – быстро перебила меня она.
– Мне не приходит на ум ничего, кроме ужасной банальности.
– Что вы имеете в виду?
– Мне хочется просто выразить свое восхищение…
– Вы всегда так запросто подходите к дамам, если их спутник оставляет их ненадолго?
– Если честно, то в первый раз, – я немного помолчал. Женщина тоже хранила молчание.
– Вы очень непохожи, – наконец сказал я.
– В смысле?
– Я хотел сказать, вы и ваш мужчина. Здесь есть какой-то диссонанс.
– Очень интересно. Вы пьяны, молодой человек?
– Ни капли, – я глотнул воздуха и слегка вжал голову в плечи, словно ожидая удар, – дайте, пожалуйста, ваш номер.
– Зачем?
Все ясно было с самого начала. Затея совершенно идиотская, и чего это я повелся?
– Просто встретились бы, поговорили…
– О чем? – она, казалось, была переполнена иронией. Сейчас вернется ее друг. Пора уходить. Облажался так облажался.
– Простите, – в который уже раз сказал я и повернулся, чтобы уйти.
– Оставь лучше свой, – услышал я за своей спиной, – диктуй, я запомню.
Я продиктовал, хотя лучше было сразу свалить, ясно же, что она делает это просто так, из унизительного сочувствия к моей нелепой выходке. Просто чтобы быстрее отвертеться от меня.
Я ненадолго завис в небольшом баре с живой музыкой, после чего перебрался в какую-то очередную курортную дискотеку, с длинным и дурацким названием, вроде «Red Sea Stars Nights Disco»…
Некоторое время я потратил на то, чтобы в этом захолустье вырубить наркотики, но, что и говорить о кокаине, если даже спида там было не сыскать. В итоге я благополучно набрался ромом с колой и собрался домой, в номер. Когда я вышел из помещения дискотеки под черное южное небо, усыпанное ярчайшими звездами, мой телефон зазвонил. Номер мне был неизвестен.
– Я звоню уже третий раз, между прочим, – сказал хриплый женский голос, – куда ты засунул трубку?
Я не поверил своим ушам. «Бред, – подумалось мне, – галлюцинации».
– Что молчишь, – спросила она между тем, – хочешь меня увидеть?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Где?
– А где ты остановился?
Не веря своим собственным ушам, я сказал ей адрес.
– Отлично.
– Мне подождать тебя в лобби? – поинтересовался я.
– Это еще зачем? Как тебя, кстати, зовут?
– Володя. А тебя? – но в трубке уже повисла тишина.
Мигом протрезвев, я бегом, почти рысью вернулся в номер, принял душ, побрился, заказал пару бутылок брюта и сел ждать. Сердце нервно колотилось, словно птичка, пойманная в силки. «Она не придет, просто пошутила, – думал я, – хотя, что-то не похожа она на шутницу. Во всяком случае, уровень шутки как-то слишком невысок. А может, это разводняк такой? Она профессиональная кидала, клофелинщица экстра-класса. Если все это не бредни и она придет, надо держать ухо востро, а то останусь без своего любимого браслета Barraka, часов, карточек Visa и всей наличности».
В дверь постучали. Я бросился открывать. На пороге стояла она, незнакомка из ресторана. Теперь на ней было черное декольтированное платье, остроносые туфли на высоченной шпильке. По-моему, она была даже выше меня.
– А меня зовут Инга, – она сделала шаг и вошла в номер. Из разреза на платье выглянула гладкая длинная нога.
– Не ожидал, – сказал я.
– Сама не ожидала, – Инга прошла в комнату и огляделась, – хороший номер. Ты любишь жить с комфортом.
Я промолчал.
– Чем ты занимаешься, Володя? – она села в кресло и закинула ногу на ногу.
– Размещением инвестиций, – уклончиво ответил я, откупорил бутылку, наполнил бокалы и протянул один из них ей, – за знакомство?
– Отлично, – Инга улыбнулась, – ты всегда так банален?
Не зная, что ответить ей на это, я спросил:
– А чем занята ты?
– Примерно тем же, что и ты, – она снова улыбнулась, – размещаю в основном частные мужские вклады…
Повисла неловкая тишина. Одна из тех пауз, когда тщетно ищешь, что бы такое сказать, но ничего стоящего в голову не приходит.
– Включить музыку? – спросил я.
Вместо ответа она лишь кивнула. Я поискал станцию и остановился на нежной джазово-приблатненной программе.
Инга отставила бокал, поманила меня пальцем:
– Иди к тете, мальчик.
От этой фразы в сочетании с хрипотцой ее голоса мой член встал, нет, просто рванул вверх.
Я подошел к креслу и склонился над ней. Она провела ладонью по моей груди, животу. Другая рука ухватила меня за шею и слегка пригнула мою голову вниз.
– Я люблю, когда жестко, – прошептала она мне в самое ухо, – ты не против, если я буду жесткой с тобой, нежный мальчик?
Инга исчезла так же неожиданно, как и появилась. Утром просто расстались, договорившись созвониться. Она так и не оставила свой номер телефона. Больше от нее не было ни слуху ни духу. В какой-то момент я даже засомневался, не плод ли это моей разгоряченной алкоголем фантазии.
Несколько раз я звонил на мобильный Тане. Она отдыхала в это время вместе с подругами в Прибалтике. Наверное, поехала туда по приглашению одного из своих любовников. В том, что этого добра у девушки хватало, я не сомневался… Весь ее образ, фигура, голос были настолько сексуально притягательными, что, казалось, завораживают и зомбируют мужчин вокруг. Таня подходила к телефону, но разговора не получалось, фоновый грохот музыки заглушал все на свете, к тому же она была, видимо, настолько пьяна, что не могла даже толком разговаривать. Странное дело, не имея никаких на то оснований, будучи всегда свободным во взглядах и отношениях, мне неожиданно была неприятна эта ситуация. Я даже старался не думать о Тане, убеждая себя в том, что очередная клубная потаскуха не стоит моих чувств. При этом каждую ночь я видел ее во сне. Моя боевая подруга, та, с которой вместе я шел на преступления, та, что плечом к плечу боролась рядом со мной против мирового корпоративного зла, наконец обрела конкретные черты. Высокая коротко стриженная блондинка с красивой грудью и чувственными губами каждую ночь была рядом со мной, взрывая и поджигая, скрываясь от Интерпола и служб безопасности транснациональных монстров, агитируя и проклиная, занимаясь со мной сексом, в конце концов.
В один из вечеров, накурившись купленного у арабов гашиша, я выложил все Казаку.
– Это какое-то наваждение, Коля, – мой голос нервно дрожал, – я больше не контролирую свои мысли. Мне это не нравится.
– А может, это просто любовь, – ответил друг.
На Рождество мы поехали в Вифлеем, в старинный библейский город, в котором находится сам храм Рождества Христова. По древней легенде, храм построен вокруг пещеры, где родился Спаситель. В том месте, где стояли ясли с Христом, сейчас расположена молельня, в полу ее устроена символическая звезда. В который раз я убедился в том, что любая организация может опошлить и нивелировать даже самое святое из чудес. Длинная очередь паломников довольно быстро продвигалась к месту рождения Христа, деловитые священники, больше похожие на завхозов, не давали посетителям возможности замешкаться. Когда-то я представлял себе все эти библейские легенды, думал о том, что, возможно, было бы неплохо прикоснуться рукой к чудесной тайне, помедлить немного, задуматься о чем-то эзотерическом, побыть наедине с самим собой. О тщете всего сущего, к примеру. Куда там! Посещение Храма Рождества – давно отработанный процесс, нечто вроде христианского конвейера. Полчаса в очереди ко входу, еще десять минут по пути к пещере, три минуты у места, где стояли ясли с младенцем, и – раз-два – ты уже на выходе, получаешь из камеры хранения сданный при входе мобильный телефон.
Я вышел из храма и закурил. «Христианская церковь, безусловно, одна из самых могущественных и тоталитарных транснациональных корпораций», – подумалось мне. Потом мои мысли сами по себе переключились на страну пребывания.
Раньше казалось, Израиль – страна-сказка. Одна только географическая карта так и кишит библейскими названиями. Здесь все связано с Христом. В этом городе он родился, здесь у них была тайная вечеря, тут его распяли, там он воскрес… Ну и так далее. Помню, в детстве фишки вроде плащаницы, какой-то там чудодейственной иконы и тому подобных приколов казались поистине чудесными! Теперь же все это было так близко, что при желании можно потрогать рукой, но, к сожалению, от самой сказочности не осталось и следа. В общем, посещение земли обетованной обернулось очередным разочарованием. Развенчанием еще одного наивного детского мифа. Следующим гвоздем в гроб моей религиозности. «Интересно, – подумал я, – с чем это связано – постоянные разочарования, преследующие меня. Нескончаемая цепь, вереница разочарований. Буквально во всем: в еде и музыке, в друзьях и книгах, женщинах и родственниках, в вере, наконец. Быть может, суть проблемы в том, что я в свой тридцатник так и остаюсь юношеским максималистом? Правда, мой инфантилизм всегда граничит с циничностью уличного шалопая. Да, мои мечтания, убеждения, представления имеют превосходную степень. При ближайшем же рассмотрении они явно на нее не тянут. Королева оказывается старой блядью, король – спившимся аферистом, любимый писатель – безуспешно борющимся с собственными комплексами слабаком».
Между тем на улице вечерело. Мы бродили по старинным улочкам Вифлеема в поисках ресторана, чтобы перекусить. Привычное израильское тепло неожиданно сменилось пронзительным порывистым ветром, стало неуютно и холодно. Небо затянули тучи, и несколько крупных влажных капель упало с него.
Вифлеем находится под юрисдикцией Палестинской автономии, населяют его в основном арабы, большая часть из которых, как ни странно, – православные христиане. Сам город в отличие от большинства еврейских – грязный и обветшалый. Какие-то немытые дети копошатся на обочинах дорог, всюду кучи мусора, на улицах полно полицейских. Несмотря на поголовное христианство обитателей тут и там попадались мечети. Ислам при сравнении с христианством вовсе выглядит закрытой сектой. В нее только попасть легко, достаточно признать, что Аллах единственный бог и Мухаммед пророк его. Сделай это, где хочешь, даже в мечеть идти не обязательно. Только произнеси заклинание и посели в своем сердце маленького муллу. Оп-па! – с конвейера сошел очередной солдат джихада. Неважно, что ты не собираешься брать в руки оружие, ведь воевать можно и без него. Главное – Вера. Путь назад крайне труден. Даже не факт, что он существует.
Вам нравится само слово? Вера. Основной постулат всех религий. Нравится? Правда?
То есть вы безоговорочно принимаете на веру все, чем пичкает вас жизнь? И если жена говорит, что сосала у вашего лучшего друга только потому, что в темноте перепутала его кривой никчемный хуй с вашим достоинством, тоже верите? Что ж, тогда добро пожаловать во все эти храмы, мечети, пагоды и синагоги. Добро пожаловать, рабская душонка!
На главной площади Вифлеема происходило действо, посвященное Рождеству. Сначала долго и заунывно пел Демис Руссос. Вид у него был болезненный и усталый. Затем Ясир Арафат поздравил своих христианских соплеменников. На правительственной трибуне я увидел и нашего Ельцина.
– Может, ломанемся к Боряну? – толкнул меня в плечо Женя.
– Зачем это?
– Как «зачем»? – поддержал инвестора Казак. – Какую-нибудь индульгенцию вроде права беспошлинного ввоза сигарет себе выхлопочем.
Москва встретила обычным зимним унынием. Оно смотрело в окна моей машины глазами мерзнущих людей на остановках, холодными осколками заиндевевших витрин, черно-белыми скелетиками зачахших городских деревьев. Уныние было повсюду. В морозном январском воздухе, в звенящей утренней тишине, в грязной снежной блевотине под ногами. Казалось, весь город пребывал в тяжелейшем «спидовом» отходняке. В кофейнях и ресторанах стало мало посетителей. Еда казалась какой-то безвкусной, музыка только действовала на нервы. Снаружи мели метели. Хотелось плюнуть на все условности, отказаться от заказанного черного окуня с бокалом белого вина и попросить пельменей с водкой. Дни тянулись и тянулись, а облегчение не приходило. Ровным счетом ничего интересного в городе не происходило. Ну, погиб в авиакатастрофе какой-то важный политик, ну, террористы взорвали очередной жилой дом, унеся на тот свет сотни человеческих жизней, ну, застрелили какого-то бизнесмена, скончался известный артист, пропал без вести спортивный телекомментатор. Смерть, как обычно, трудилась не покладая рук. Словом, обычная городская рутина. Обычные новости. Московский бизнес, следом за городом, погружался в постновогоднюю кому. Никому не были нужны рекламные места. Mc&Ericsson (внезапно и без объяснений) расторг контракт. Неужели госпоже Скворцовой все же не понравился видеоряд? Может быть, может быть. Во всяком случае, никогда нельзя быть уверенным на все сто, если имеешь дело с женщиной. От нас ушли многие рекламодатели. Те, кто еще оставался нашими клиентами, платили крайне неохотно. Денег не стало. Не то чтобы их совсем не было, просто ощущалась определенная нехватка, дефицит.
Как-то позвонила Таня, предложила встретиться. «Что-то ей от меня нужно, – подумал я, – с чего бы это она мне сама звонит?» Не знаю, как там у других, а я давно уже утерял веру в бескорыстные отношения. В простой интерес к своей персоне. Он, конечно, присутствует, если есть материальный стимул. Казаку, к примеру, нужны мои бизнес-идеи. Вадиму – лаве, чтобы отжигать по клубам и покупать наркотики. Бабушке Инне – слуховой аппарат за полторы тонны баксов. Что нужно этой блондинке? И что, в конце концов, нужно мне от нее? Просто затащить девушку в постель? Ну, это не цель, не повод так напрягаться. Нет-нет, здесь есть какое-то иное рациональное объяснение, какое-то зерно. Давай-ка попробуем признаться самому себе. Закроем крепко глаза, выдохнем и скажем: «Поиск». Постоянный, подспудный, невыраженный поиск нормальных человеческих отношений. Того, на что я, вполне возможно, уже не способен сам. Любви, черт ее побери. И вот в чем вопрос, а хватит ли у меня в нынешних условиях денег, чтобы купить такую безделицу, такую дешевку, как любовь?
Мы увиделись в ресторане «Место встречи», что на Тверской. Мерзкое заведение, скажу я вам. Кирпичные стены, деревянные грубые столы, идиотский выбор блюд, разношерстная, большей частью неприятная мне публика. Людской гомон. Невыразительное громыхание живой музыки из соседнего зала. Ленивые, нерасторопные официанты. Мы сидели за столиком в каком-то неуютном углу и пили водку. Под нездоровые закуски, один вид которых порой вызывает у меня тошноту: салаты, маринады и копчености. Таня пила уверенно и спокойно, ясно было, что этот процесс ей нравится. Мне пришло в голову, что у нее, возможно, проблемы с алкоголем. «Как всегда, – подумалось, – если молодая и красивая, так алкоголичка или наркоманка. Ну и блядь, конечно». То, как мы сидели, немного подвешивало. Ну не люблю я эти простонародные увеселения: кабак – водка – караоке!
При всем прочем я не сводил с Тани восхищенных глаз. У каждого свой вкус, не спорю, но есть в природе явления непреложные и несомненные. К таким явлениям относилась ее красота, ее завораживающая обаятельность. Нежная матовая кожа лица, припухлые чувственные губы, блестящие одновременно игриво и как-то возбужденно слегка миндалевидные глаза. На девушке был надет простой черный свитер. Он плотно облегал ее удивительно красивую грудь. На какой-то миг я представил, с каким бы удовольствием я стащил его с Тани, прикоснулся бы рукой к ее груди.
– Со мной всегда происходят такие странные вещи, – говорила меж тем она, – просто кино можно снимать.
– Да? Например?
– Знаешь, я была у подруги в Испании…
– Она испанка?
– Португалка. Но это не важно. Значит, познакомилась я с мальчиком. У нас ничего особенного не было, так, поцеловались пару раз, и все.
«Да хоть перееблись бы», – подумал я.
– Я пригласила его к нам.
– В Россию? – зачем-то уточнил я, как будто она могла пригласить его куда-то еще.
– Конечно, – радостно согласилась Таня и продолжила, – а я в то время встречалась с одним молодым человеком. Он занимался бизнесом, связанным с тюнингом автомобилей. Знаешь?
Я кивнул.
– И ни о каком испанце, он, понятное дело, не знал.
– Ну да, ну да, – я кивнул снова. «Какая все-таки грудь!»
– Короче, приезжает Карлос. Так этого испанского мальчика звали. А по-русски он не говорит. Я Давиду…
– Давиду?
– Мой молодой человек был еврей, из Израиля.
– Понятно.
– Вот, я ему говорю, что Карлос – молодой человек Слоника. Моей подруги, помнишь, я тебе рассказывала.
Я киваю. Заказываю еще водки и что-то на горячее.
– А Карлосу что ты говоришь? – спрашиваю я.
– Ничего. Главное, Давиду я говорю, что, по каким-то там жутким обстоятельствам, Карлос не может жить у Слоника и будет жить у меня.
– Поверил?
– Вроде, да.
Знаете, я бы раньше тоже поверил. А что тут такого, встречаешься с девушкой, общаешься, доверяешь. Сейчас, конечно, все не так. Теперь уже знаешь, что даже самый нежно любящий человек никогда не будет откровенен с тобой до конца, даже родная мать будет лгать тебе, пусть даже и из наилучших побуждений.
Мы выпили за взаимное доверие, и девушка продолжала:
– Это еще что! Слушай дальше. Мы с Карлосом решили полететь в Питер. Давиду я сказала, что я поеду со Слоном и ее бойфрендом за компанию. Ну, мы с испанцем неплохо провели время в северной столице и собрались улетать обратно. Сидим с ним в аэропорту и вдруг, я глазам своим не верю, появляется Давид с огромным букетом роз. Оказывается, он хотел мне сделать сюрприз, прилетел вслед за мной в Питер, нашел по моей фамилии отель, где мы останавливались. Там ему сказали, что я уже уехала, ну он и рванул в аэропорт.
– Круто! Так он врубился?
– Я сразу же напиздила…, – в этот момент официант принес еще водки, а я подумал: «Несомненно, напиздила, кто бы сомневался».
И Таня продолжила:
– …что не было билетов и Слоник улетела рейсом раньше. Ну, Давид удивился, чего это не я первым самолетом отправилась, но он так был рад нашей встрече…
– А Карлос?
– Что ж, испанский мальчик все понял и, знаешь, как-то сник, расстроился. Всю дорогу обратно молчал.
– Бедняга.
– В конце концов, у нас с ним так ведь ничего и не было, кроме той пары поцелуев.
«Так я тебе и поверил, – подумал я, – жила с мужиком в одном номере, и только пара поцелуев?» Таня, похоже, уловила недоверие в моем взгляде.
– Ничего не было, – еще раз подтвердила она, – хотя мы и спали в одной кровати.
Я рассмеялся. «Что за отстойная история! – подумалось мне, – и в этот вечер, когда так хочется немного романтики». Я говорю вам, я тупая провинциальная шлюха, ждущая принца. Только откуда ему взяться, в Уссурийске-то?
– Здорово, – сказал я вместо этого, – у нас тоже ведь фактически ничего не было, хоть мы и спали в одной кровати.
– Это можно поправить, – сказала Таня. Одна только интонация ее нежного голоса заставила вздрогнуть. Девушка точно была хищницей, без сомнения. С такими никогда не ясно, то ли ты ебешь, то ли тебя. Дрючат во все щели, пользуют как дешевую блядь. Впрочем, какая разница! Главное ведь получить то, что причитается матушкой-природой, сунуть свой член в теплую дырку. Или главное не это? Похоже, уже лет пять не это. Но что же тогда? Неужели опять поиск? Вечный, ни на минуту не прекращающийся поиск?
Через пару часов, когда мы, изрядно набравшись, ехали в ночном скрипучем такси по промерзшим улицам вечно бодрствующего города, я спросил ее:
– А что с Давидом?
Таня пожала плечами.
– Все это странная история, – почему-то прошептала она, – я была почти влюблена в него. Ни к кому не испытывала таких чувств…
Кажется, девушка вздохнула.
– Он вдруг резко перестал со мной общаться, – ее голос прозвучал, когда я уже не надеялся услышать ответа, – просто исчез, и все. Я звонила, у него определялся мой номер, он отключал телефон. Потом, позже, когда я почти свыклась, что его нет, в дверь нашего офиса в гостинице «Украина» постучали. Я открыла. На пороге стоял Давид. Я не сразу нашлась, что сказать, от удивления и волнения…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги