Наивный наблюдатель

Наблюдение 3
Прекрасные холодные глаза

Зимин старался сидеть неподвижно. Ему необходимо было сосредоточиться, но получалось у него плохо: глаза удалось сфокусировать на гвоздике, вбитом недавно для хозяйственных нужд, а вот придушить предательскую улыбку сил не хватало. Он был по-настоящему счастлив. Его признали годным для работы в Усадьбе. Он преодолел еще одно препятствие на пути осуществления своей самой заветной мечты.

Для обитателя Трущоб было огромным достижением трудоустроиться в Усадьбе. Понятно, что это было только самым первым шагом к настоящему успеху, но Зимин был готов к испытаниям, работы не боялся, отлынивать не собирался. Слишком многое было поставлено на карту, он прекрасно понимал, что предстоящие труды и надежды может перечеркнуть какой-нибудь глупый пустяк. Так что рисковать он не собирался и готов был бороться за место под солнцем. И если для того, чтобы остаться в Усадьбе, ему придется стать передовиком производства, он им станет. Работать собирался на совесть. И терпеливо ждать счастливого шанса. Зимин верил, что однажды судьба сведет его с настоящим писателем. Вот тут главное было не растеряться, смело вступить в разговор, рассказать о планах, предъявить черновики, заинтересовать, показаться интересным. И тогда обязательно все изменится. В свой талант он верил. Да и везучим был с детства. Сомнений в том, что он сумеет наилучшим образом воспользоваться благоприятным случаем, у него не было. Осталось лишь немного подождать и действовать по обстоятельствам.

Зимин не забыл о Марго. Она была хорошей девочкой. Конечно, он возьмет ее с собой. Глупо было думать о том, что жизнь в Усадьбе может сопровождаться невзгодами или неприятностями, но близкий человек, особенно, в первое время, не помешает. Зимину на миг показалось, что он никогда не расстанется с Марго, что она и есть та единственная, о существовании которой в прошлом веке любили говорить романтики и поэты. Впрочем, Зимин прекрасно понимал, что когда речь идет о столь тонком обстоятельстве, как личные отношения, загадывать, хотя бы на пять лет, не стоит. Мало ли что произойдет за это время. К тому же было бы неплохо спросить у самой Марго, захочет ли она до конца дней своих делить свою судьбу с Зиминым? Он помнил, что она мечтала попасть в Усадьбу. Говорила, что остается с ним именно потому, что рано или поздно ему удастся попасть в мир избранных. Марго хотелось в этот момент быть рядом. Свершилось. Пришло время рассказать ей об исполнении мечты.

— Послушай, Марго, сегодня мы с тобой переезжаем. Собери вещи.

— Надолго?

— Если повезет, то навсегда.

— Куда, если не секрет?

— В Усадьбу.

Наверное, если бы он сообщил, что выиграл в лотерею четырнадцать миллионов, ее восторг не был бы таким сильным. На какое-то время Марго потеряла способность адекватно воспринимать реальность. Потом, конечно, она ожила, щеки ее приятно порозовели.

— Да! Ты сделал это! Я верила в тебя! О, как я в тебя верила. И все-таки ты победил.

Зимин не смог сдержаться и пошутил:

— О чем это ты?

Марго не заметила иронию.

— Я так тебя поняла, что ты получил работу в Усадьбе?

— Верно.

— И мы отправляемся на ПМЖ в Усадьбу?

— Да, если ты, конечно, согласишься разделить со мной все тяготы путешествия.

— Я разделяю, я так разделяю, что если бы ты не взял меня с собой, я бы тебя обязательно убила на пропускном пункте. Ты бы протянул дозорному документы, а я бы тебя кирпичом по голове. Размозжила бы твою умную голову. Не промахнулась бы! Но какой же ты молодец! Умница! Дай, я тебя поцелую!

— Я рад, что ты поедешь со мной.

— Документы у тебя уже на руках?

— Нет. Они у Небова. Он нас будет сопровождать.

— Не верю своему счастью!

— Все будет хорошо, — сказал Зимин, сам он в этом не сомневался.

Они ждали Небова очень долго, часа три или четыре. Марго переживала и нервничала, было видно, что она готова в любой момент закатить истерику. И вот, наконец, Небов прибыл. Теперь Зимин смотрел на него по-другому, пытался обнаружить в его поведении повадки будущих соседей. И кое-что ему не понравилось, Небов старался выглядеть равнодушным и отстраненным. Однако Зимин заметил непроизвольно промелькнувшую у него гримасу отвращения, так смотрят на людей второго сорта. Небов не сумел скрыть свое отношение к их квартире, и, скорее всего, не видел в своей реакции ничего зазорного.

— Давно не бывали в домах нормальных людей? — спросил Зимин.

— Пожалуй, да. Отвык. К вашим трущобным жилищам нужно привыкнуть. Но я видел квартиры несравнимо хуже. У вас еще относительно хорошая планировка. Есть вещи, о которых быстро забываешь, потому что не хочешь о них вспомнить. Так устроены люди, они быстро привыкают к хорошему. Это даже не психофизика, психология.

— Мы живем плохо?

— Я бы сказал так: некомфортно. Впрочем, меня это не касается. Должен предупредить, что и вы, Зимин, не долго будете вспоминать о житье-бытье в Трущобах. Оглянуться не успеете, как у вас появятся новые заботы.

Зимин не любил, когда посторонние люди пытаются предсказать его поведение. Он давно привык считать себя человеком в высшей степени оригинальным и потому скептически относился к любым предположениям на свой счет. Предсказатели всегда ошибались, ошибаются и, если не случится чего-нибудь страшного, будут ошибаться и впредь. Но не потому, что его поступки были как-то по-особенному сложны для понимания посторонних, вовсе нет. Напротив, с точки зрения самого Зимина, они были просты и очевидны, однако логика принятия решений, которой он пользовался, самым разительным образом отличалась от общепринятой. Довольно часто Зимину хотелось каким-нибудь изощренным способом внедрить в общественное сознание привычные для него логические конструкции, но все как-то руки не доходили, он просто не знал, как это можно сделать. Обществу это помогло бы выздороветь, хуже бы точно не стало. В том смысле, что если бы в практической жизни люди чаще пользовались формальной логикой, они бы не совершали многие гадкие поступки.

Правда, какой-то человек, Зимин забыл, как его звали, однажды сказал: «Послушай, неужели ты согласился бы жить в мире, где все без исключения люди будут похожи на тебя»? Зимин кивнул, он не увидел в этом предложении ничего оскорбительного. Уже потом, поразмыслив, он понял, в чем тут загвоздка. Люди по природе своей все разные. Зимин не просто в это верил, он это знал. Вот и пусть остаются разными. Однако, мечта о том, что люди научатся думать, прежде чем что-то делать, казалась ему несбыточной, но привлекательной. Когда-нибудь так и будет. Вот только когда?

Зимин не хотел никого переделывать, вот и сейчас он не стал спорить с Небовым.

— Готовы ли вы к самому потрясающему путешествию в вашей жизни? — спросил Небов.

— В принципе, готовы. Уже собрали личные вещи, — ответил Зимин, указав на две дорожные сумки.

— Это лишнее. В этом нет необходимости. Эти вещи вам не понадобятся. Все необходимое будет предоставлено на месте. К тому же, охрана не пропустит людей с вещами из Трущоб через фильтрационный пункт.

— Вот так новость! — возмутилась Марго. — Чего это вдруг. Это мои вещи! Не выбрасывать же их на помойку. Можно я все-таки попробую их провести?

— Можно. Но я не советую, при досмотре вас, мадам, обязательно застрелят.

— Чего это?

— Таков закон. Законы суровы, но их следует исполнять. Оставьте вещи здесь. Вам нужны лишние проблемы?

Иногда трудно заставить себя относиться с осуждением к неоднозначным историческим событиям. Например, так получилось, что неумолимый социальный прогресс сделал невозможным совместное проживание элиты и остальных граждан. Произошла крупнейшая социальная катастрофа, кстати, и биологическая, человечество разделилось на две неравных части. Сколько же было произнесено по этому поводу сожалений и проклятий! Однако прошло немного времени, и вдруг стало ясно, что сегрегация и апартеид больше не являются предосудительными понятиями. Оказалось, это было на удивление удачное решение — разделительные полосы спасли человечество от полного вымирания.

Отныне люди имели право жить среди подобных себе по воспитанию, образованию, достатку и происхождению. Элита оказалась в Усадьбе, остальные в Трущобах. У них отныне разные возможности, разные потребности, разные судьбы. И это устраивало большинство!

Решительные действия властей сделали невозможным несанкционированное пересечение полосы разделения. Колючая проволока, злые, натасканные на разрывание человеческой плоти собачки, роботы-убийцы, стрельба на поражение очень быстро отучили обитателей Трущоб от экстремального туризма в запретные поселения.

Для некоторых трущобников было сделано исключение. Жители Усадьбы предпочитали, чтобы отдельные работы, не требующие высокой квалификации, поручались не роботам, а живым людям. Романтики говорили о том, что уборка помещений человеческими руками в любом случае качественнее. Консерваторы вспоминали об устоявшихся за столетия традициях, циничная молодежь предпочитала разряжать накопившиеся за день отрицательные эмоции, пиная ногами живых слуг, а не бесчувственных роботов. Старики предпочитали, чтобы за ними ухаживали не машины, а бесправные существа, способные понять, что их оскорбляют. Как пояснил один заслуженный деятель культуры: «Назовешь слугу тупой мордой, и как-то легче становится на душе, чувствуешь, что сил прибавляется. Роботы с вмонтированным чувством юмора подобным эффектом, конечно, не обладали. На моей памяти какой-то придурок попытался запрограммировать чувство оскорбленного достоинства, но у него ничего не вышло, и правда, какое достоинство может быть у робота? Совсем другое дело — живой работник». Так что у каждого обитателя Усадьбы был свой резон.

Отбирали по специально разработанным инструкциям самых лучших. Приглашенные работники очень быстро растворялись среди жителей Усадьбы. Их практически невозможно было отличить от представителей элиты. Они были допущены ко всем благам цивилизации на общих основаниях. Разница была, но она была незначительна. Они не участвовали в референдумах, принимать решения им не полагалось, а еще бывшие трущобники обязаны были каждый день работать три часа. Они были слугами, ремесленниками, курьерами, охранниками, уборщиками, сантехниками. В общем, обслуживающим персоналом. Всего лишь три часа в день, но если работник уклонялся от обязательной трудовой повинности или опаздывал на вызов — службы правопорядка выявляли нарушителя и без суда расстреливали.

Зимин согласился на предложенные условия. Выигрыш был слишком велик, чтобы отказываться от него из-за такой ерунды, как угроза быть расстрелянным. Подписал договор и остался доволен. Осталось дождаться, когда ему разрешат покинуть Трущобы.

— Вы привезли бумаги? — спросил Зимин.

— Да, конечно. Сейчас посмотрю, не забыли ли наши бюрократы какой-нибудь ерунды.

Небов внимательно осмотрел документы, убедился, что все они оформлены правильно, удовлетворенно кивнул и аккуратно поместил их в специальную папку.

— Все в порядке. Поехали, что ли?

Зимин решительно встал. Чем быстрее все произойдет, тем лучше.

— Посидим на дорожку, — тихо сказала Марго.

— Зачем? — удивился Зимин.

— Не знаю, так принято.

— Долго надо сидеть?

— Нет, минуту.

— Свободная минута у нас есть, — сказал Небов. — Вообще-то здесь недалеко. Если знать маршрут, до пункта фильтрации можно добраться часа за два. А там задержек не бывает, если документы правильно оформлены.

Пока дорога пролегала через однообразные застройки Трущоб, Зимин немного подремал. Наверное, его психика не выдержала напряжения последних дней и отключилась до лучших времен. Мобиль на высокой скорости понесся по исключительно ровному шоссе. Качество дорожного покрытия было просто потрясающим. Зимин был приятно удивлен, он не знал, что современные укладчики асфальта способны настолько умело выполнять свою работу. Он догадывался, что для элиты все делается самым лучшим образом, но не думал, что это будет выглядеть так наглядно и впечатляюще.

Других мобилей на шоссе видно не было: ни впереди, ни сзади, да и навстречу никто не мчался. Они были одни. Только через каждые пятьдесят метров у обочины стояли роботы полицейские, готовые пресечь любую попытку несанкционированного проникновения. В этом было что-то глубоко символичное. Так и должен был совершаться переход из одного мира в другой.

— Тебе совсем не страшно? — спросила Марго шепотом, чтобы не услышал Небов, который устроился на переднем сиденье. — У меня такое чувство, что мы умерли, а наши души отправились в рай.

— Но мы живы, — возразил Зимин.

— Так получается еще страшнее: ты хочешь сказать, что умерли наши души, а в рай отправились тела?

— Вовсе нет. Мы живы. И души наши живы. Мы просто переезжаем на новое место жительства.

— Разве ты не чувствуешь, что с нами происходит что-то ужасное?

— Разумеется, нет.

— А у меня сердце защемило, когда он сказал, что нам нельзя брать свои вещи. Я вспомнила, как люди говорят: «На тот свет свои богатства не возьмешь»! Понимаешь, мы отправляемся на тот свет.

— Не придумывай. Если нам не понравится в Усадьбе, мы в любой момент сможем вернуться домой. Думаю, что насильно нас удерживать не будут. Не такие мы с тобой важные птицы.

— Почему-то никто еще не вернулся!

— Это означает, что всем нашим предшественникам там понравилось.

— Всем-всем? Без исключения? Так не бывает, — глаза Марго предательски заблестели.

Зимин спорить не стал. Это действительно было странно. Но думать о плохом не хотелось.

Шоссе проложили сквозь ужасающего вида болота. Их цвет удивил Зимина: вода, земля и растительность здесь были яркого ядовито-рыжего цвета. Он раньше слышал об этом, но вспомнил только, когда увидел своими глазами. Рассказывали, что цвет это вызван огромным количеством отравляющих веществ, будто бы распыленных когда-то в буферной зоне, отделяющей Усадьбу от Трущоб. Сделано это было после того, как власти сообщили о разъединении общин, чтобы пресечь попытки несанкционированного проникновения нежелательных элементов на территорию Усадьбы. Люди не поверили, что их собираются травить ядовитыми газами за столь мелкое правонарушение. Кто-то даже попытался наладить нелегальное проникновение. Ничего не вышло. Тогда много предприимчивого народу пострадало.

Можно верить в мифы и россказни, можно не верить. Зимин не верил, однако сейчас, поглядывая в окошко на оранжевые болота, он был рад, что так и не собрался лично проверить слухи, хотя такое желание у него было. Он даже по случаю выменял у одного чудака исправный противогаз.

— Сгинем мы там, — сказала Марго.

— Ерунда. Мы с тобой справимся.

Дальше ехали молча. Зимину стало немного скучно, он никак не мог заставить себя думать о том, что его ждет в Усадьбе, потому что даже приблизительно не представлял этого. А думать вообще он не умел. Он любил обдумывать взаимосвязь причин и следствий.

Внезапно мобиль резко остановился. Дорогу перекрывал шлагбаум. Возле него находилось несколько солдат.

— Это наша достопримечательность, — сказал Небов.

— Шлагбаум? — удивился Зимин.

— Это не шлагбаум, это пункт фильтрации.

Небов протянул одному из часовых пластиковую карту, тот вставил ее в считывающее устройство своего компа. Солдаты подняли шлагбаум, дорога была открыта. Зимин и его подруга Марго стали жителями Усадьбы.

— Все в порядке, — сказал Небов. — Осталось только отвести вас в мэрию для регистрации, и все — заживете, ребята, по-человечески. В мэрии вам выдадут жетоны, выделят жилье, определят на работу. Обычно у новичков рабочий день начинается в три часа дня. И, конечно, вас познакомят с некоторыми принципами устройства нашей жизни, нарушать которые нельзя ни при каких условиях. Очень уж сурово наказание. Одно вам хочу сказать: наша карательная система так устроена, что действует по факту, не принимает во внимание смягчающие обстоятельства. Постарайтесь не нарушать. Для вашего же спокойствия.

— Понятно, — сказал Зимин. — Я бы хотел получить некоторую личную информацию. Без вашей помощи мне явно не обойтись. Но сейчас, наверное, не время. Хорошо, спрошу при следующей встрече.

— Мы с вами больше не увидимся, — твердо сказал Небов. — В этом нет необходимости.

— Жаль. Я рассчитывал…

— Ваши расчеты не осуществятся.

— Тогда разрешите, я задам свой вопрос сейчас. Дело в том, что я хотел бы стать писателем. Умения и таланта у меня хватает, уж поверьте. К кому мне обратиться? Хочу передать рукописи для прочтения настоящему писателю.

— Мой совет: выбросите эту дурацкую идею из головы. И никому больше не говорите о своей странной мечте. Иначе вам не поздоровится.

— Но что же мне делать?

— Не знаю. Придерживайтесь действующего договора и сохраните жизнь. Старайтесь ограничивать желания.

— Зачем вы мне это говорите?

— Это моя работа — лишать вашего брата иллюзий, — Небов рассмеялся.

Зимин с горечью отметил, что его мечта исполнилась пока только наполовину.

Зимин с трудом открыл глаза. Солнечные лучи самым невыносимым образом пронизывали комнату, укрыться можно было только, набросив на голову плед. Вторник, чего еще можно ожидать по вторникам? Совет Усадьбы постановил, что два-три раза в неделю утро обязательно должно быть омерзительно солнечным. Эксперт Комитета жизни, кстати, хороший знакомый мэра, посчитал, что солнце полезно для нервной системы людей. Решение было подтверждено референдумом. Зимин правом голоса не обладал, поэтому ответственности за это решение нести не собирался.

Он был не один в кровати, иначе обязательно громко и с чувством спел бы старинную песенку Виктора Цоя:

Можно было задернуть гардины, но Зимин не стал. Его подруга Марго любила прислушиваться к рекомендациям Комитета жизни, и потому трепетно исполняла любые, даже самые нелепые постановления Совета.

Переубеждать ее было скучно — толку добиться все равно не удалось бы, разве что, нарвался бы на очередной скандал. Что-то много их стало в последнее время. Зимин рассчитывал, что однажды выяснится, что Марго киборг. И у нее ошибка в управляющей программе. Это было бы спасением, потому что ошибку можно обнаружить и исправить. С Марго эти штучки не проходили. Она была живая. Логика Зимина на нее не действовала.

Следовало признать, что утро не задалось, на душе было скверно.

— Дорогой, ты опять стонал во сне, — сказала Марго сердито. — Если не помогает медблок, обратись к врачу.

Наверное, он разбудил ее. Хорошенький ротик подруги смешно перекосила озабоченная гримаска. Зимин понял, что она осуждает его за неподобающее поведение. Но разве он давал ей право осуждать его поступки, хотя бы и совершенные во сне? Некоторые женщины от природы не способны трезво оценивать свое место в общественной иерархии. Это недопустимо. Это разрушает социальную стабильность общества.

Настроение окончательно испортилось, если раньше причины уныния понять было затруднительно, то теперь для этого появились основания. А чего еще ожидать, если прекрасное солнечное утро начинается с недовольной гримасы полуодетой брюнетки?

— Ну вот, ты опять излишне сосредоточен, — Марго едва не расплакалась.

— И что с того? Что неправильного ты находишь в моем поведении? Да, время от времени меня что-то раздражает. Ну и что в этом зазорного?

— Не обижайся, но ты не такой как все. С этим можно было смириться там, откуда мы приехали. Нет ничего плохого в том, что в Трущобах живут странные люди, на это не обращают внимания, потому что должны же они где-то жить. Но здесь, в Усадьбе, твои привычки выглядят необычно. А среди людей нашего круга любое отклонение от нормы считается моветоном. Сам знаешь.

— Даже самые маленькие чудачества?

— Конечно. Чудачество — это ведь болезнь?

Марго улыбнулась, но Зимин видел, что ей совсем не весело.

— Не придумывай.

— Почему бы тебе просто не радоваться жизни? Нам повезло. Мы — жители Усадьбы. Будь благодарен судьбе.

— Ну, скажем, это мне повезло.

— Сначала мне — я нашла тебя. Потом тебе, ты прошел отбор и получил жетон. Опять мне — ты взял меня с собой. И опять тебе. Верная подруга — немалая ценность.

— И ты будешь мне верна?

— Конечно, я хорошая девочка.

Зимин хотел добавить, что их переезд в Усадьбу стал возможен только потому, что он подписал бумагу, где черным по белому было написано, что за любое, самое мелкое нарушение правил, переселенцу грозит расстрел без суда и следствия. Точнее, суд и следствие по таким делам было поручено вести компьютерам, теоретически это должно было обеспечить справедливое рассмотрение дела. Марго не видела в таком подходе ничего плохого. По ее мнению, нормальный человек никогда по доброй воле не нарушит правила, которые гарантируют приличный уровень существования и жизнь, полную развлечений и удовольствий.

У Зимина были свои резоны подписывать договор. Он, не колеблясь, согласился на предложенные условия и был вполне доволен новой жизнью. Теперь у него было все. И самое главное — электронный жетон, который был и одновременно и паспортом, и кредитной карточкой. Конечно, возможности его жетона были ограничены, счет привлеченных работников пополнялся в зависимости от проделанной ими работы. Только настоящим поселенцам предоставлялся неограниченный кредит. Но это были пустяки. Главное, что остальные обитатели Усадьбы не знали о том, что он — работник. На время выполнения трудовых обязанностей его лицо было скрыто специальной маской, что делало невозможной его идентификацию соседями.

Зимину вполне хватило бы заработанного ресурса для разумного ведения безбедной жизни, но его подруга Марго часто забывалась и тратила больше, чем они могли себе позволить. Она была смешная. Искренне гордилась, что ей удалось попасть в Усадьбу, как будто в этом была ее заслуга. Иногда Зимину казалось, что Марго остается с ним только из-за гарантированного места среди элиты. Но с некоторых пор выяснения отношений с Марго Зимина больше не интересовали. Он давно бы ее прогнал, но с ней жизнь казалась не столь унылой. Почему-то ему нравилось замечать глупости и странности в ее поведении. Почему? Зимин и сам не знал. Просто ему интересно было следить за поведением знакомой дамочки из Трущоб, однажды оказавшейся в Усадьбе, словно он смотрел бесконечный сериал или читал авантюрный роман. Ее поведение было непредсказуемым, что только добавляло интереса.

Зимин быстро успокоился. Стоило Марго вспомнить о себе, о своем существовании, как все прочие темы для разговоров моментально выветривались из ее совсем не глупой головы. Марго обладала талантом возвращать хорошее настроение. Ее умение было отрепетировано до совершенства. Можно было подумать, что она старается отработать внезапно свалившееся на нее право на личный комфорт. Но это, конечно, было не совсем так, заботу о Зимине она считала своей привилегией. Это был еще один психологический штрих из тех, что писатели используют в книжках, когда им требуется отличить одного человека от другого. В конце концов, Зимину было все равно, был ли это сознательно просчитанный поступок или проявление чувства благодарности. Важен был результат. Вот и на этот раз Марго мастерски разыграла рискованную сценку, сначала вызвав неудовольствие Зимина, а затем, когда его раздражение готово было уже перейти в ярость, добилась цели, волшебным образом разоружив его и заставив улыбнуться. Марго умела быть забавной.

— Ладно, все в порядке, — сказал Зимин, которому уже надоело выяснять отношения.

— Не будешь больше кукситься?

— Постараюсь. Давай завтракать.

Если рассуждать здраво, Марго была абсолютно права. Судьба действительно была к ним благосклонна. Далеко не каждому обитателю Трущоб удается перебраться на постоянное место жительства в Усадьбу. Они использовали один шанс из ста тысяч. Зимин любил свой особняк. Он был полон вещей, о предназначении которых обитатели Трущоб не догадываются, даже не знают их названия. К хорошему быстро привыкаешь. А ведь это неправильно. Еще век тому назад один китаец сказал: «Никогда не привыкай к хорошему, очень больно будет падать, когда кайф обломается». В Трущобах это была очень популярная философия, она помогла очень многим людям пережить трудные времена. Но Зимин вынужден был признать, что в Усадьбе эти слова кажутся абсолютной белибердой.

— Завтрак готов.

Марго накрыла на стол, почему-то она любила делать это сама. Зимин не исключал, что все дело в скрытых инстинктах, которые она перебороть не смогла или не захотела. Как правило, женщины из Трущоб, попадая в Усадьбу, легко расставались с вредными привычками, а любые воспоминания и прежние повадки, естественно, следовало считать вредными. Но эти женские причуды, имеющие свойство становиться со временем капризами, всегда представлялись Зимину неразрешимой загадкой. Из тех, что приятно обдумывать в свободное время — это отличный способ немного расслабиться и потренировать свой разум, поскольку единственного ответа вопрос явно не предполагал. Подобие интеллектуального развлечения, весьма приятного перед завтраком. На этот раз Зимину досталась чашка крепкого кофе с кофеином, круасан, ежевичный мусс и плод киви. Марго была сторонницей легкого завтрака, берегла фигуру.

— Вкусно!

— Мы в Усадьбе, дорогой!

— Я помню.

— Наши желания исполняются.

Зимин понял, что это намек.

— Говори, что тебе нужно.

На этот раз пожелание Марго оказалось чрезмерным. Ей понадобился 50-ти каратный бриллиант. Казалось бы, мелочь, но хватит ли его статуса для оплаты? Бриллиант Марго требовала не из прихоти, он был ей необходим для организации досуга. Марго нравилось проводить время в приличном обществе. До сих пор ей хватало ума в любой компании скрывать свое плебейское происхождение. Она быстро училась и умело копировала поведение своих новых знакомых. Но в элитный женский ночной клуб пропускали только обладателей подобного бриллианта. Что тут поделаешь.

— Неужели твоего жетона не хватит для выполнения такого пустяшного задания?

— Может быть, через пару месяцев мы себе сможем позволить.

— Но мне нужно попасть в дамский клуб уже завтра.

— Ну и?

— Требуется пройти фейс-контроль.

— Что за чушь?

— Они женщин без брюлика не пускают.

— Тебя не пустили в клуб?! Разве такое возможно?

— А чего ты от них хочешь? Хозяева клуба поставили на вахту живых работников. Отыскали в Трущобах самых тупых и поставили на входе. Не удивлюсь, если они даже не знают, для чего ходят в ночные клубы. Форменные уроды!

— Молодцы, придумано классно! — Зимин подмигнул и расхохотался. — Ладно, не переживай. Будет тебе брюлик.

Лихость Марго нравилась Зимину. Он без лишних слов отправился к домашнему мультипликатору. Но прибор проигнорировал его запрос. Этого следовало ожидать. Чудеса случаются, но редко. Пришлось подключиться к центральному распределителю. Ответ был стандартный. Заказ принят, его стоимость — 120 часов сверхурочной работы. Зимину предложение не понравилось, но он был вынужден согласиться, заранее предчувствуя будущие неприятности. По закону к сверхурочной работе его могли привлечь в любое время.

Принтер распечатал брюлик, Марго была в восторге, чего нельзя было сказать о самом Зимине. Ему предстояло отработать сорок дополнительных смен. Это был вполне допустимый кредит. Он слышал, что все без исключения работники жили в долг. Расстреливали, насколько ему было известно, только когда кредит превышал триста часов. Какое-то время он еще мог жить, не задумываясь о последствиях.

Зимин привык любую работу, которая выпадала на его долю, выполнять добросовестно. Это была не слишком большая плата за комфорт, предоставляемый ему, как номинальному обитателю Усадьбы. И она не казалась ему излишне обременительной. Три обязательных часа труда пролетали быстро. На этот раз ему пришлось заниматься проблемой пищевых отходов. Усадьба славилась своей механизированной системой утилизации и вторичной переработки использованных биологических материалов. Особо внимательно относились к ресторанным отходам. Объедки должны были автоматически доставляться в устройства по их переработке в сырье для картриджей 3D кухонь. Но иногда случались досадные неполадки. Вот как на этот раз: куски пищи оказались излишне велики и воздухопроводы засорились. Иногда Зимину казалось, что жители Усадьбы специально заказывают блюда, которые способны вывести систему утилизации из строя. Было это развлечением или спортом, кто поймет? Работы хватало, облачившись в скафандр и вооружившись лопатой, Зимин каждый день три часа ворочал дурно пахнущие кучи бывшей еды. Объедки, между тем, продолжали поступать без остановок, жрали в Усадьбе много.

Процесс увлек его, время пролетело незаметно. Он уже был близок к успеху, когда пришел его сменщик. Человек в скафандре с маской на лице. В Усадьбе не принято было демонстрировать принадлежность к наемным работникам. Зимин инстинктивно проверил, не сползла ли его маска, нет, все было в порядке. Ну и ладно. О том, что он, Зимин, всего лишь жалкий работник, никто не должен был знать. Насвистывая популярный мотивчик, он отправился в душ. Через десять минут он будет свободен. Волновало его только одно: пустят ли его в «Пристанище»? Ему нужно было расслабиться и перебить проклятый запах объедков, который застрял где-то в середине горла.

У богатых свои причуды. Вечером ярко освещенные улицы Усадьбы были пусты, только изредка роскошные мобили бесшумно скользили по безупречным мостовым. Местные жители предпочитали проводить вечернее время в ресторанах, клубах и на приватных вечеринках. Зимин с радостью использовал эту особенность местных нравов для ежедневных прогулок. Ему необходимо было хотя бы немного побыть в одиночестве. Искусственное освещение успокаивало его. Наверное, потому что вечером Усадьба выглядела, как неестественный футурологический объект. Это устраивало Зимина. Он с наслаждением вдыхал воздух свободы, и сердце его ликовало. В такой обстановке ему хорошо думалось. Он легко придумывал новые сюжеты и старался запомнить их, чуть слышно подбадривая себя: «Надо обязательно написать этот текст, может получиться неплохо»!

Когда ему надоедало бродить по пустому городу, он заходил в первый попавшийся бар и, устроившись в углу, с интересом вслушивался в разговоры завсегдатаев. Это было поучительно, потому что каждый раз оказывалось, что его представление о людях далеко от реальности. Они были одновременно и сложнее и проще. В этом следовало разобраться.

И на этот раз прогулка помогла ему вернуть душевное равновесие. Зимин даже придумал сюжет для небольшого рассказа.

Человек всю жизнь считал, что быть счастливым плохо. Как учили древние греки — счастье нужно женщинам, детям и животным. А мужчина обязан обеспечивать их этим самым счастьем. Все просто и логично. И вдруг он почувствовал себя счастливым. Это было неожиданно и неприятно. Пришлось ему исправляться. Поскольку он был человеком серьезным, то решил, что будет правильно тщательно фиксировать и записывать в тетрадь каждое появившееся у него желание, чтобы быть готовым и не пропустить главную мечту своей жизни. Бухгалтерский подход должен был обезопасить его от приступов столь нелюбимого им счастья.

Порцию виски, такую желанную после выполнения тяжелой обязательной работы, можно было получить только при предъявлении личного жетона. Класс жетона точно соответствовал социальному статусу обитателя Усадьбы. Полноправные жители получали жетон нулевого класса, а вместе с ним право на бесплатные услуги и блага. Зимин был работником, поэтому при найме ему был выдан жетон первого класса. Для него размер кредита зависел от объема выполненной работы. Компьютер вел скрупулезный бухгалтерский учет, столько поступило, столько израсходовано. Ошибка была исключена. Обычно Зимину статуса хватало, но он потратился на бриллиант и теперь не знал, остались ли у его жетона ресурсы для оплаты посещения престижного ночного клуба.

Зимин облизал губы. Виски, он хотел виски, ему надо было расслабиться. Сейчас его волновало только одно, выдаст ему компьютер порцию спиртного или нет? Правильнее было переждать несколько дней, но Зимин решил рискнуть. Охранники на входе в смешной одежде скоморохов и в масках, покрытых рекламами известных юридических контор, потребовали предъявить жетон. Он достал. На сенсоре скоморохов загорелся зеленый огонек. Это было приятной неожиданностью. Зимин прямиком направился к стойке бара. Получив требуемую порцию, он окончательно успокоился и перестал думать о кредите. Запах проклятой работы его больше не беспокоил.

В «Прибежище» было все, чтобы весело провести время. Бар, дискотека, варьете, электронный театр, казино, кино, кулачные бои. Для утонченных натур настольные игры и интеллектуальные викторины. Были доступны и некоторые противозаконные развлечения: электронные наркотики и подпольные трансляции футбольных матчей из Трущоб. Но Зимин больше остального любил вести светские беседы под стаканчик спиртного. Ему нравилось, что у него — работника — ума часто оказывается ничуть не меньше, чем у людей из элиты. Он осмотрел бар, и ему повезло. Местный завсегдатай по имени Клим узнал его и, заулыбавшись, приветственно помахал рукой.

— О, любитель поспорить! Рад вас видеть. Иногда, знаете, возникает желание поговорить о чем-то таком непрактичном, вступающим в противоречие со здравым смыслом. Кстати, в последний раз ваши рассуждения о здравом смысле прекрасно меня взбодрили. Полезная штука — эти ваши философские разговоры, приятель! Они хорошо влияют на внутричерепное давление.

Зимин кивнул. Он был согласен поддержать разговор.

— В последнее время, — сказал он, — принято отделять умение рассуждать от здравого смысла, а это, кроме всего прочего, означает, что нам становится недоступен не только здравый смысл, но и способность размышлять логично. Остаются только представления. Как правило, они крепко сидят в голове, но оторваны от реальности. Эти представления, как правило, продуцируют неверные оценки.

Зимину был симпатичен Клим. Может быть, парень был не слишком сведущ в специальных вопросах, но брал свое энтузиазмом.

— Не следует преувеличивать влияние философии на понимание жизни. Философия — всего лишь развлечение для немногочисленных оригиналов и их поклонников. Я люблю разговаривать с вами на отвлеченные темы, но это не делает меня одним из них. Отнюдь.

— Распространенное заблуждение, — Зимин старался быть предельно корректным. — Ваши представления сформированы вполне определенными философскими концепциями. То, что вы не догадываетесь об этом, сути дела не меняет.

— Какими это концепциями, позвольте спросить? — удивился Клим. — я, вроде бы, раньше не был замечен в пустой болтовне.

— Предполагаю, что главный источник современных представлений об окружающем мире не трудно будет отыскать в трудах Витгенштейна.

— Никогда не слышал об этом парне.

— Не сомневаюсь. О нем сейчас мало кто помнит, а зря. С моей точки зрения, считать, что существует некое «правильное» умозаключение, которое заставит всех думать одинаково — не безобидно и наивно. Однако как написал Витгенштейн: язык отражает мир, потому что логическая структура языка идентична онтологической структуре мира.

— Что это значит?

— Витгенштейн считал, что существует правильное представление о мире, закрепленное в языке.

— Но это, ведь, не так? — удивленно спросил Клим.

— Естественно! Однако чтобы понять это, необходимы специальные люди — писатели.

— Это же, вроде, работа такая? — удивился Клим.

— Ух ты, почему-то я не подумал об этом! — удивился Зимин. Он и в самом деле забыл о том, что литература может рассматриваться, как своеобразная работа. Но это, конечно, было совсем не так. — Понимаете, писатель — это не профессия, а устойчивое состояние психики. Способ познания мира. Разве познание работа?

— Не знаю.

— Видите, не все так однозначно. Любую человеческую прихоть, при желании, можно объявить работой, но такой подход слишком примитивен. Вы меня понимаете?

— Вы — писатель?

— Увы! Только хотел бы им стать.

— Хотели бы работать? — ужаснулся Клим.

— Скажем по-другому. Для утоления своей прихоти, я бы согласился на некоторые неудобства.

— И даже на нарушение закона?

— Не я первый, не я последний. Вы знаете, что такое — хочется? Исполнение желаний и все такое прочее. Люди созданы для наслаждений. Это давно уже не секрет. Иногда для этого стоит рискнуть.

— А ведь я, наверное, могу вам помочь.

— Вы читатель или издатель?

Клим поперхнулся.

— Нет, конечно. Должен признаться, что мне самому иногда приходится нарушать некоторые постановления, но нормы приличий я старюсь соблюдать.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — сказал Зимин.

— Мне нравится вести с вами откровенные разговоры. В клубе это разрешается. Так вот, я знаю одного человека, который не отказался бы от услуг писателя.

— Как мне его найти?

— Он сам вас найдет.

— Когда?

— Минуты через две, надо полагать, я ему про вас уже рассказал, — Клим рассмеялся.

— Он в этом зале?

— Да.

— Но почему вы ведете разговоры со мной, а не с ним?

— Он запретил. Сказал, что слишком умные разговоры легко спутать с работой. С работой, приятель! Так выпьем же за то, чтобы у нас в Усадьбе работали только проклятые трущобники.

У Зимина от волнения пересохло горло. Давно ему не было так страшно. Наступило время самого важного в его жизни испытания. Если он не произведет впечатления на знакомого Клима, то можно считать, что с его мечтами покончено. Зимин попробовал сконцентрироваться, но все произошло так внезапно, что он растерялся. Нельзя было исключать, что второго шанса у него не будет.

И вот к ним подошел важный человек, от которого зависело будущее Зимина.

— Привет, Клим. Это и есть твой чудик? — спросил он.

— Чего ему нужно?

— Я хочу стать писателем, — сказал Зимин.

— Будь. Тебе кто-нибудь мешает?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Мне нужна ваша помощь.

— Почему моя?

— Я не знаю. Мне кажется, что мы заинтересованы друг в друге. Думаю, что тоже могу что-то сделать для вас.

— Почему ты так решил?

— Вы пришли сюда говорить со мной.

— Соображалка у тебя работает. Это хорошо. Ты уже что-то написал? Кратенько перескажи, послушаю.

— Через сто лет после официальной смерти литературы в кабаках Трущоб стали появляться странные люди с неприятным пронизывающим собеседника взглядом. Например, пьют товарищи пиво, а к ним подходит некий индивидуум и начинает подвизгивать и сверлить их холодным брезгливым взглядом. Вроде бы, хочет сказать: «Дурачье вы необразованное, алкаши бессмысленные, тундра не электрифицированная, глаза бы мои вас не видели, уроды». А сам смотрит, внимательно так, словно торговый агент пытается продать свой лежалый товар, термотрусы какие-нибудь полезные… Первый поселенец не выдержал, хотел сразу по сопатке врезать, но передумал – не вежливо получится. Вступил в разговор. «Чего продаешь?» «Романы, повести, новеллы, рассказы. Для ценителей — поэмы, стихи, эпиграммы. А еще есть фельетоны, анекдоты и пьесы». «А что это за хрень такая?» «О, отличная штука! Будете довольны». «Предположим, я ценитель, выкладывай».

Незнакомец был явно удивлен.

— Это все?

— Нет. Это только завязка.

— Есть ли продолжение у этой истории?

— Да.

— Как называется текст?

— «Искушение».

— Я смогу прочитать его целиком?

— Обязательно. Точнее, я надеюсь на это.

Внезапно в зале стало тихо. Произошло что-то из ряда вон выходящее. В дверях стоял работник в спецодежде почтальона и маске. Он огляделся, подошел к Зимину и вручил ему депешу. Пришлось вскрыть ее и прочитать, депеша тут же рассыпалась в его руках. Работник с помощью специальной щетки сгреб пыль в пакет.

— И все-таки дела на стороне? — обидно рассмеялся Клим.

— Это оскорбление?

Клим перепугался, его лицо немедленно покрылось красными пятнами.

— Менее всего я бы хотел оскорбить вас. Вы же знаете, я ценю ваш острый ум. Не обращайте внимания. Не все мои шутки удачны. Обычное дело.

— Вы прощены, Клим. Конечно, меня зовет не дело. Увлечение.

— Увлечение? Вы счастливый человек. Как ее зовут?

— Это тайна.

— Я завидую вам еще сильнее. Все бы отдал, только бы у меня появилась такая тайна!

«Тайна, — подумал Зимин, через силу улыбнувшись, — И зовут ее — сверхурочная работа».

Сверхурочную работу подыскали рядом с клубом. Это было удобно — не надо было тратить время на дорогу. Для подобных случаев в туалете клуба держали ящик для спецодежды. Зимин быстро переоделся и надел маску. Он был разъярен. Ну почему вызов пришел так не вовремя? Ему уже показалось, что удалось схватить птицу-удачу за хвост. И вдруг такой поворот. Словно сработало древнее проклятие. Но Зимин должен был подчиниться приказу, выбора у не было.

Причина для вызова была серьезной: на площади перед клубом внезапно воспламенились солнечные батареи, в задымленной зоне оказались близлежащие жилые дома. Это было очень неприятно. В первую очередь, потому что была непонятна причина возгорания: солнечные батареи создавались из материала, не способного гореть. Главный компьютер предположил, что во всем виновата мутация полезных бактерий, которых разводили на пластинах батареи для повышения его КПД. Зимину было поручено разобраться с происшедшим на месте.

Компьютер точно справился с установлением причины аварии. Теперь можно было приступать к ремонту. Работа была грязная, но не очень трудная. Требовалось заменить вышедшие из строя элементы и утилизировать их. Через три часа все было исправлено.

Зимин, с глубоким чувством удовлетворения, отправил последнюю партию неисправных элементов в мусорный пакет и направился к ближайшей урне. Ему нравилось смотреть, как утилизируются предметы, попавшие внутрь урны. Это было красивым зрелищем. Распад на молекулы сопровождался переливающимся всеми цветами радуги излучением. Зимину это напоминало цветомузыкальную установку. Ему нравилось подбирать подходящие ярким сполохам мелодии. Еще приятнее было сознавать, что на этом его трудовая вахта заканчивается.

Но он не успел добраться до урны вовремя. Из клуба, нетвердо переставляя ноги, появился его знакомый Клим. Было понятно, чем он занимался эти три часа: играл в покер, проигрался, а потом лечил свою душевную травму в баре. А когда его внутренний компьютер подсказал, что алкоголь больше отпускаться не будет, поскольку дневная норма превышена, он был вынужден отправиться домой. Клим подчинился, но он был не в духе, ему требовалась разрядка. Зимин попытался уклониться от встречи со своим нетрезвым приятелем, но Клим заметил работника и решил поправить свое настроение привычным образом. Он подошел к урне и удачным ударом ноги перевернул ее. Вонючие куски покрытых гарью солнечных батарей тут же разлетелись по мостовой.

— Непорядок, — заорал Клим. — Эй ты, грязная рожа, подбери немедленно!

Зимин установил урну на место и стал собирать мусор. Клим еще раз сбил ее. Он был доволен собой.

— Вот урод! — вырвалось у Зимина.

— Что? Что ты сказал?

— Что слышал!

Клим был потрясен, он еще никогда в жизни не слышал от наемного работника ничего подобного. На мгновение он растерялся и сделал то, что никогда не позволял себе делать. Он посмотрел в глаза уборщику. Маска скрывала его лицо, но красивые холодные глаза Клим разглядел, они показались ему знакомыми. Сносить оскорбление он был не намерен. Тем более, что уборщик не собирался раскаиваться. Клим закричал изо всех сил и стал смешно размахивать руками. Прохожие сторонились его, молча обходили стороной. Не их это было дело. Но некоторые стали смеяться и показывать на них пальцем. Клим не выдержал и ударил работника по голове.

Тот неожиданно рассмеялся.

— Ну, погоди, Клим, тебе это даром не пройдет. Придет время посчитаемся.

Удар сбил маску с лица работника, и Клим с ужасом обнаружил, что перед ним стоит его знакомый любитель философии из клуба.

— Это вы? — удивился Клим.

— Нет — ответил Зимин.

Конечно, он сразу пожалел, что связался с придурком. Но что сделано, то сделано. Избежать встречи со службой безопасности он не мог. В Усадьбе с полицией проблем не было. Механические полицейские затолкали Зимина в невесть откуда появившуюся спецмашину. Радовало одно, что он не поддался жажде мести и не подбил Климу глаз. Последствия этого проступка нетрудно было представить, его бы застрелили на месте.

А так оставалась надежда, что его просто вышвырнут в Трущобы с волчьим билетом.

Сначала он увидел сон. Смешной. Ну, может быть, не смешной — забавный. Тоже неплохо. Зимин пожалел, что детали стерлись из памяти, осталось только самое общее представление о месте действия — это была обсерватория где-то в горах. Там был неслабый телескоп и говорливый наблюдатель. О чем они спорили, припомнить не удалось, но было очень интересно. Давно он не говорил о науке. Надо было законспектировать.

Зимин открыл глаза. Он лежал в роскошной кровати, месторасположение которой было неизвестно. Первое, что он увидел, были плавно скользящие по помещению прекрасные мулатки в масках, они были заняты своим каждодневным трудом, накрывали на стол. Если судить по набору продуктов, предполагался завтрак. Стало понятно, что Зимин в Усадьбе.

Мебель и вещи были очень хороши, вообще уровень комфорта был выше, чем тот, к которому он привык. Прежде Зимин никогда всерьез не задумывался, чем его вилла отличается от жилища настоящего члена элиты, оказалось, что разница просто огромна. Конечно, любой обитатель Усадьбы в состоянии самостоятельно лучшим образом обустроить свое жилье, 3D принтеру все равно, что распечатывать, но чтобы выдержать стиль, нужно разбираться в дизайне и обладать изысканным вкусом. Местные родители приучают детей быть избранными с рождения, они не должны знать другой жизни. Таких совсем немного, их называют элоями. Не удивительно, что привычка к роскоши у элоев безусловный рефлекс, это чистая биология. На курсах повышения квалификации этому обучиться нельзя. Именно безусловное следование внутренним законам стиля — вот что отличает элоя от работника из Трущоб.

Зимин стал вспоминать, как это его угораздило попасть в жилище потомственного элоя. И некоторые события он восстановил. День не задался с утра. Его женщина, Марго, за завтраком потребовала бриллиант, что стоило ему 120 часов сверхурочной работы — и это, надо сказать, была очень неприятная новость. Не нужно особого ума, чтобы понять — дополнительная нагрузка выйдет Зимину боком. Так и получилось. Вымотанный после тяжелой вахты он не сдержался и не сумел избежать перепалки со знакомым элоем. Получилось безрассудно и очень глупо. В Усадьбе практиковался только один способ наказания провинившихся работников — смерть. Это было самым простым и дешевым способом поддержания социальной стабильности. Элои умели быть беспощадными, когда дело касалось их спокойствия и благополучия. Работники, приглашенные в Усадьбу для выполнения необходимых работ, были оповещены о неотвратимости и суровости наказания. Прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, они добровольно подписывали бумагу с клятвой выполнять Правила. Ожидание смерти входило в соглашение.

Зимин нарушил Правила и был готов к неизбежному. Тем удивительнее было очнуться после задержания в жилище элоя. Он прислушался к внутренним ощущениям. Нет, у него ничего не болело, а это означало, что его не избивали. Единственное изменение, которое удалось обнаружить: на запястье правой руки появился красивый браслет. Он был золотой с большим красным светящимся изнутри камушком.

Но вот прелестные мулатки выпорхнули, благополучно завершив выполнение своей трудовой повинности. Зимин немедленно поднялся с кровати, надел приготовленную для него удобную одежду (а для кого еще, спрашивается, в помещении он был один) и стал ждать продолжения. Можно было наплевать на приличия и, воспользовавшись представившейся возможностью, наброситься на жратву, но он сдержался, еда в данный момент мало его занимала. Куда интереснее было узнать, что с ним собираются сделать люди, во власти которых он оказался. Свободным он себя не чувствовал.

Ожидание казалось бесконечным, но на самом деле прошло никак не больше десяти минут. В комнату вошел незнакомец. Зимин не знал, кто это. Он был уверен, что никогда прежде не видел этого человека. Удивительно, но что-то внутри навязчиво подсказывало, что он должен его очень хорошо знать. Может быть, лучше, чем кого бы то ни было на свете.

Зимин попробовал сконцентрироваться. На секунду ему пришлось отвлечься, потому что камень на браслете внезапно мигнул и стал зеленым. Он зажмурился, ожидая физического воздействия, удара электрическим током, например, или ужасного приступа головной боли, но все обошлось. Зимин вздохнул с облегчением, кроме прочего, это означало, что автоматические полицейские уверены в его лояльности, они знают, что он не замышляет ничего предосудительного.

Память понемногу стала возвращаться.

— Здравствуй, Зимин, — сказал незнакомец, и в голосе его послышалось что-то до боли знакомое, почти родное.

— Здравствуйте.

— Не узнаешь?

Зимин посмотрел внимательнее и внезапно вспомнил этого человека. Даже удивительно, почему он не узнал его сразу. Их пути постоянно пересекались. Можно сказать, что они почти не расставались. Друзьями они не были, когда-то давным-давно Зимин пытался соперничать с ним. Однако каждый раз оказывалось, что его вечный противник честнее, храбрее, умнее и справедливее, чем Зимин. Они очень часто спорили, и Зимин всегда терпел поражение. Логика этого человека была безупречна, доводы убедительны, способность анализировать сложные процессы достойна восхищения. Он был прирожденным победителем.

— Винчестеров, это ты?

— Я, дорогой мой, я.

Фамилия этого человека была Винчестеров. Конечно. Они познакомились в первом классе. Тогда Винчестерова можно было называть просто Васей, сейчас, конечно, многое изменилось. Вася был прекрасным шахматистом, собственно, именно он научил Зимина играть в шахматы. Они провели за шахматной доской много счастливых часов, Зимин ни разу не выиграл, но это не мешало ему восхищаться изощренной техникой игры Винчестерова. Умение играть в шахматы не пригодилось Зимину в жизни, сейчас он уже и не помнил, как ходят фигуры, но разве в этом дело?

А как Вася играл в компьютерные игры! От природы ему достались гибкие ловкие пальцы и потрясающая реакция. За компьютером ему не было равных. Дети, как правило, ревнивы, но Винчестеровым восхищались все, он был лучшим. Одноклассники об этом знали и принимали его превосходство как должное.

Да, был период, когда Зимин завидовал Винчестерову, но это гадкое чувство очень быстро самоликвидировалось, потому что дружеская помощь, которую он получал от своего выдающегося знакомого, была столь полезна и своевременна, что естественное чувство благодарности вытеснило из его сознания любые неблагородные мысли.

Среди многочисленных интеллектуальных поражений Зимину особенно запомнилось самое катастрофическое. Тогда он еще занимался научной работой. Сейчас уже и не вспомнишь, о чем шла речь, вроде бы, о темной энергии. Несколько лет Зимин готовил свой доклад. О, это был не доклад, а тщательно разработанная теория, объясняющая самые загадочные наблюдательные факты. Зимин отдал своей работе все силы. И все получилось! Он был горд.

Но попытка опубликовать доклад провалилась. И, как оказалось, это была не катастрофа, а счастливое спасение. На помощь пришел Винчестеров. Он камня на камне не оставил от тщательно подобранных Зиминым аргументов, разбил вдребезги его робкие возражения. Зимин надолго запомнил, как стыдно и горько ему было признавать свое поражение. Он, естественно, попытался ввязаться в спор, но так и не сумел ничего противопоставить правильной позиции этого удивительного человека. Прошло совсем немного времени, и Зимин понял, как фантастически ему повезло. Если бы не дружеская критика Винчестерова, в какую ужасную ситуацию он бы попал со своей, такой уязвимой для критики, теорией. Его научное реноме было бы раз и навсегда уничтожено. Только благодаря помощи Винчестерова удалось избежать позора. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы поминать его добрым словом веки вечные. С тех пор прошло много лет, Зимин никогда больше не думал о темной энергии, потому что не верил в ее существование. Но разве в этом было дело?

Все профессора наперебой предрекали Винчестерову блестящую карьеру. И они были правы! Они догадались! Они готовили его к великим свершениям.

Почему же Зимин не сразу узнал этого замечательного человека? Ответа он не знал. Неужели годы так изменили Винчестерова? Зимин вглядывался в знакомое с детства красивое лицо. Вот как, оказывается, выглядел сейчас этот удивительный человек, с которым так тесно была связана его жизнь!

— Эй, Зимин, ты вспомнил, кто я такой? — спросил Винчестеров.

— Да. Вспомнил.

— Это хорошо.

Не исключено, что у Зимина были проблемы с головой. Наверное, при задержании полицейские ему все-таки врезали дубинкой по лбу. Иначе бы он твердо знал, что Винчестеров — самый потрясающий человек в Усадьбе. Правильнее сказать, что он подлинный Хозяин Усадьбы, мозговой центр и опора свободно объединившихся для совместного проживания представителей элиты. Элои — эти выдающиеся люди, прославились судьбоносными достижениями. Они достойно продолжают деяния своих блестящих предков, чьи имена заслуженно записаны в летопись цивилизации золотыми буквами. Усадьба — их место обитания — есть высочайшее проявление гения человечества. Вершина социальной эволюции. Но важно помнить, что пика своего развития Усадьба достигла только под руководством Винчестерова. Грандиозный проект Нового мира был воплощен благодаря уму и труду великого Винчестерова. Только его неиссякаемая энергия позволила воплотить самые потаенные мечты элоев о социальной гармонии.

Спрашивается, что должно было произойти с мозгом Зимина, чтобы он мог забыть о благодетеле Усадьбы? Но разве в этом дело?

Какое же это счастье, что руководство Усадьбы взял на себя истинный интеллектуал! Мудрый и совестливый человек, чья благородная каждодневная деятельность заслужила всеобщее восхищение. Не удивительно, что элита признала его своим Хозяином. Это ли не высшее проявление справедливости!

Нельзя забывать о выгоде, которую получили элои, передав полноту власти в руки Винчестерова. Умелое правление Хозяина стало гарантией блестящего будущего поселения, а потому и каждого отдельного счастливца, допущенного волей судьбы к проживанию в Усадьбе. Да. Каждого! Гарантии благополучия распространяются не только на элоев, но и постоянно готовых к упорному труду работников из Трущоб. Клятва верности Хозяину, сознательное соблюдение Правил поведения, вот что обеспечивает уверенность работников в завтрашнем дне. Они знают, что только ударным трудом могут заслужить право на проживание в Усадьбе.

Почему труд, дающий право проживать в Усадьбе, называется ударным? Это легко объяснить. В каждом произносимом слове есть гласная, специально выбранная для того, чтобы считаться главной, потому что именно она определяет правильное произношение слова. Она избрана для того, чтобы на нее ставили ударение. Жители Трущоб, ограниченные в правах по рождению, должны крепко запомнить: только ударный труд дает им право на надежду. Вот почему труд должен стать главным смыслом их существования, можно сказать, что на труд следует сделать ударение, если можно так красиво выразиться.

Следует твердо запомнить, что любой приказ Хозяина должен выполняться без раздумий, безукоризненно, с полной отдачей и с искренним энтузиазмом. Потому что ему лучше знать, как распорядиться судьбой пригодного к труду в Усадьбе работника. Гениальность его указаний совершенно бессмысленно оспаривать, интеллектуальное превосходство Хозяина настолько очевидно каждому, что не требует специальных доказательств. Хотя сделать это не составляет труда, легко привести тысячи, миллионы примеров, подтверждающих это абсолютно объективное утверждение. Как же после этого прикажите не верить Хозяину.

Зимин вспомнил стишок.

Внезапный приступ счастья обрушился на Зимина. От одного осознания неоспоримого факта, что он видит Хозяина, может с ним говорить, на душе у него стало спокойно и величаво. Он не совсем понял, что это означает — величаво, но разве в словах дело!

А потом Зимин сообразил, что ситуация, в которую он попал, по-настоящему удивительна, произошло что-то несусветное: Хозяин бросил свои дела и сам пришел к нему, Зимину, жалкой, в принципе, личности. Получается, что не такой уж он и жалкий, если сумел привлечь внимание самого Хозяина. Эта простая мысль породила у Зимина новый приступ восторга. Что может сравниться по своей значимости с неподдельным интересом Хозяина?

— Очухался? — спросил Винчестеров и почему-то подмигнул.

Совершенно неожиданное проявление фамильярности поставило Зимина в тупик. Ничего подобного он не ожидал. Такое поведение Хозяина было возможно только в случае, если их связывали дружеские отношения. Ну, если бы они долгие годы были близкими друзьями, если бы они съели вместе пуд соли. Пуд, кстати, это всего лишь шестнадцать килограммов, не так уж и много. Зимин попытался прикинуть, сколько лет потребовалось бы для потребления пуда соли, но вовремя сообразил, что его подсчеты оскорбительны, а интерес к частной проблеме в данной ситуации неприемлем.

— Нет, я еще не очухался, как вы изволили выразиться, не могу сказать, что в порядке, — возразил Зимин.

— Постарайся.

— Как постараться?

— Нахмурь лобик и сосредоточься.

Зимин послушался. Память тут же предусмотрительно подбросила ему подходящее воспоминание. Однажды его пригласили к Хозяину на вечеринку по случаю написания Окончательной книги. Зимин задумал нехорошее, его намерения не были честны. Он вспомнил, как томительно ждал подходящего момента, чтобы осуществить свое преступное намерение. Тост следовал за тостом, наконец, гости собрались в кружок и загорланили старинные песни про горы и особое братство альпинистов — алкоголь сделал свое черное дело. Зимин видел перед собой пустые осоловелые глаза лучших представителей Усадьбы, и понимал, что его время пришло.

Хозяин расположился в дальнем конце зала, он любил проводить свободное время в удобном кресле. Вокруг него разместились только самые ярые его поклонники. Хозяин терпеливо и доверительно рассказывал им о таинстве ядерного синтеза и бесперспективности и вредности ядерной энергетики. Все были при деле.

Зимин закрыл глаза, досчитал до десяти и, стараясь не привлекать ненужного внимания, крадущимися шагами отправился в путешествие по вилле Хозяина. В одной из комнат он обнаружил полуоткрытый сейф. Его чрево было под завязку наполнено россыпью жетонов, бриллиантами, деньгами, ценными бумагами, секретными материалами и, конечно, компроматом.

Получилось. Его цель была достигнута. Он знал, что на этот раз справится. Зимин достал из кармана пакетик и стал аккуратно перекладывать в него содержимое сейфа, стараясь забрать все.

Но не успел. Неведомо откуда появился Хозяин. Его укоризненный взгляд разоружил Зимина.

Он инстинктивно отдернул руку от сейфа, но с ужасом понял, что отныне все его действия бессмысленны. Хозяин прекрасно видел, как он, возбужденный, не в силах побороть порочную ухмылку, почти наверняка роняя на паркет обильную слюну от предвкушения близкого успеха, засовывает в пакетик чужие ценности. Деньги (фунты, франки, доллары и тугрики), а также идентификационные жетоны, компрометирующие важных людей материалы и документы с грифом «Совершенно секретно». Но почему он не надел перчатки? Отпечатки, он оставил массу отпечатков пальчиков. Попытку нельзя считать удачной. Теперь автоматизированная полиция до него обязательно доберется.

Зимину показалось, что в руках Хозяина блеснул ствол популярного в последнее время среди обитателей Усадьбы многозарядного револьвера марки «Магнум». Выстрел мог раздастся в любой момент. Зимин закрыл глаза и досчитал до десяти.

Но вместо того, чтобы привести в исполнение заслуженное наказание, Хозяин тихо сказал:

— Садись. Рассказывай, как ты дошел до жизни такой?

Голос его был тихий, но очень уверенный, полный сострадания и заботы. Ему нельзя было не подчиниться.

И Зимин рассказал. Все. Ничего не утаил. Ему стало ясно, что он давно потерял способность врать Хозяину. Здесь, у вскрытого сейфа, он мог говорить только правду и ничего кроме правды. Что заставило его пойти на предательство? Дело было не в бедности, не в отсутствии денег или перспектив карьерного роста — все это у Зимина имелось: и новая интересная работа, и высокая зарплата, и доброжелательное отношение начальства. Не было только одного: силы побороть свою зависть к Хозяину. Уж сколько лет они сталкиваются на жизненном пути, и каждый раз оказывалось, что Хозяин умнее, добрее, прозорливее, честнее и справедливее.

От злости на себя самого хотелось скрежетать зубами. Какие, спрашивается, еще нужны доказательства величия этого человека! Зимин дал торжественную клятву остаток своей несчастной жизни посвятить служению Хозяину. Это был единственно правильный вывод, который он мог сделать после долгого общения с этим необыкновенным человеком! Кроме всего прочего это была абсолютно логичная мысль. Раз уж ты сам не можешь организовать свою жизнь по законам добра и служения обществу, будь готов отдать свои силы и умения тому, кто наделен от природы способностью творить добро — Хозяину! Пусть и звучит это смешно, если не задумываться!

— Я верю в тебя, Зимин, — сказал Хозяин. — Ты сбился с истинного пути, но ты не виноват. Нельзя на тебе ставить крест. Я протягиваю тебе руку помощи, встань на сторону светлых сил, помоги мне победить зло!

Милосердие Хозяина было столь же грандиозно, как и все остальное, что он делал на протяжении многих и многих лет.

Сколько долгих лет прошло с того примечательного происшествия: четыре года, восемь лет? А случай этот крепко врезался в память Зимина на всю жизнь.

Почему же он забыл об этом, когда полицейский огрел его по голове резиновой дубиной? Неужели жалкого удара достаточно, чтобы забыть главное в своей жизни?

— Можно ли успешно бороться со злом, если хранить компромат в незапертом сейфе? — почему-то спросил Зимин.

— Почему вы спрашиваете меня об этом? — удивился Винчестеров.

— Потому что не понимаю.

— Вы считаете, что сейф должен быть заперт?

— Ну да. Как минимум.

— То есть и этого недостаточно?

— Борец со злом не коллекционирует компромат. Собранный в сейфе он годится только для одного — для шантажа. А шантаж, как средство воздействия, вряд ли подходит поборнику добра.

— Даже если он использует шантаж, чтобы заставить злодея творить добро?

— Вы из числа людей, считающих, что добро можно делать из зла? Из зла получается новое зло, но для других людей.

Винчестеров заулыбался, он был доволен. Ему явно нравилось говорить с Зиминым. А может быть, это был и не Винчестеров вовсе, а только человек, чрезвычайно похожий на него.

— Я смотрю, вы пришли в себя.

— Да, чувствую себя нормально.

— Дайте, я сниму браслет.

Зимин протянул руку. На этот раз камень был красный. Незнакомец ловким движением снял браслет. Он знал, как это сделать. Следовательно, можно было предположить, что это он его и нацепил.

— Вы Винчестеров? — спросил Зимин.

— Нет, конечно, нет.

— А кто же вы?

— Моя фамилия Наукоподобнов. Вряд ли она вам что-то говорит. Для знакомых я давно уже просто Нау. Меня так многие называют. Не могут выговорить правильно мою фамилию, слабаки.

— Мы с вами были знакомы раньше?

— Нет. Я узнал о вашем существовании из рассказов специалистов по подбору персонала. У вас достаточно хорошая репутация, теперь я и сам вижу, что скауты выставили вам высокую оценку по заслугам.

— Но я помню вас. Вы тот человек, с которым меня познакомил Клим?

Назвавшийся Нау с готовностью расхохотался.

— Можно ли считать знакомством минутную встречу? А вы действительно хороши. Именно такой человек нам нужен. Непредсказуемость сейчас дорого ценится. Как и умение сочинять. Про сейф, например, придумано просто отлично.

— Про сейф? Про какой сейф?

— Не помните?

— Нет.

Нау вызвал виртуальные часы и, глубокомысленно вздохнув, сказал:

— Еще и пяти минут не прошло, а следов воздействия на вашу память уже практически не чувствуется. Зимин, вы уникум.

— Послушайте, Нау, довольно с меня загадок. Что здесь происходит?

— Конечно, я все вам расскажу. Как же без этого. Мне ли не знать, что эффективное сотрудничество возможно только при полном доверии сторон. Я не собираюсь использовать вас в темную. Тем более, как выяснилось, это неоправданно трудно.

И он рассказал странную историю, в которую Зимин сразу поверил, потому что лучше других знал, что людей, способных придумать что-то столь же замысловатое, на Земле давно уже не осталось.

Группа научных сотрудников, в состав которых входил и Нау, разработали легкий в употреблении прибор для генерирования у людей ложной памяти. «Все, что было не со мной, помню». Высший круг элоев Усадьбы проявил к разработке неподдельный интерес. Потребность в ярких переживаниях у людей, давно уже реализовавших свои материальные потребности, была очень высока. Даже удивительно, как притягательны оказались в среде обеспеченных элоев мечты о чем-то большем.

И вот тут случилась первая заминка. Где взять людей, способных придумывать по-настоящему захватывающие приключения для людей, забывших о существовании литературы, слабо разбирающихся в истории и не интересующихся научными исследованиями? Слышать, что интеграл можно взять, и самому взять его, все-таки разные вещи.

Нау давно следил за Зиминым. О нем говорили, как о человеке, который, проживая в Трущобах, продолжает сочинять книги! Оказалось, что такие люди все равно появляются, несмотря на все достижения индустрии развлечений. Только на них давно уже никто не обращает внимания. Кто мог подумать, что на столь экзотические и непрактичные вещи неожиданно обнаружится большой спрос?

— Я смогу заниматься только литературой? Если я правильно понял, литературный труд будет засчитываться мне в качестве трудовой обязанности? — Зимин не мог поверить своему счастью.

— В какой-то мере. Строго говоря, если вы согласитесь, то автоматически перестанете считаться работником. У вас останется только одна обязанность — сочинять, сочинять и еще раз сочинять.

Зимин не верил свалившемуся на него счастью. Это была сказка, исполнение мечты, о которой он даже не осмеливался помышлять. Ему стоило огромных усилий, чтобы сразу не согласиться. Но важный для Зимина вопрос оставался не выясненным.

— Технологию ложной памяти можно использовать для порабощения людей, вы сможете сделать людей рабами, вы сможете лишить их реальной жизни.

— Наверное. Но зачем? Какой смысл тратить энергию и ценное оборудование на бессмысленные проекты? — он покрутил на пальце браслет. — Ерунда. Для нормального функционирования Усадьбы хватает парней из Трущоб. Простите, но разве вы этого не знали? Им не нужно промывать мозги, они подписываются на рабский труд в Усадьбе добровольно и с большой охотой. У нас и без браслета желающих записаться на работу хоть отбавляй. Не всех берем, потому что потребность в рабском труде ограничена. И по поводу любителей реальной жизни переживать не советую. Кого в наши дни интересует поднадоевшая реальность? Так что, у нашего приборчика большое будущее. Рассчитан он скорее на удовлетворение прихоти элоев, чем на решение придуманных социальных проблем.

— Не боитесь, что однажды проснетесь в кроватке с браслетом на руке, загорится зеленый огонек, и память ваша попадет в чужие грязные руки?

— Нет, не боюсь. У меня есть ограничитель. На меня прибор не действует.

— Предусмотрительно. Надеюсь, что и у меня тоже будет ограничитель?

— Это не вопрос.

Нау нажал кнопку на принтере и через минуту вручил Зимину круглую штучку, размером со спичечную головку.

— Что с ней делать?

— Можете пока прикрепить пластырем за ухом. Лично я имплантировал свой ограничитель в мочку правого уха, чтобы не потерять. Итак, вы согласны?

В последнее время Зимин постоянно соглашался на авантюрные предложения, согласился и на этот раз.

На неделю Зимина оставили в покое, предполагалось, что этого времени ему должно хватить, чтобы привести в порядок тело и мозг, обрести уверенность и спокойствие и начать придумывать занятные истории. Он попросил, чтобы к нему прислали Марго, но оказалось, что сделать это невозможно. Нау объяснил, что в настоящее время они находятся не в Усадьбе, как думал Зимин, а в совсем другом месте, которое называется Центром. А Марго осталась в Усадьбе, и в Центр ее не пропустят, кто-то бы за нее не просил, потому что пропуски туда выписывают не по просьбам друзей, а совсем по другим критериям. Вот, например, Зимин, попал в Центр потому, что успешно прошел испытательный тест.

— Никогда не слышал про Центр, — сказал Зимин.

— Правильно. Вам никто про него ничего не говорил, — ответил Нау. — Как можно услышать о том, о чем вслух не говорят?

— Это тайна?

— Пожалуй, нет. Вот я, например, после ужина люблю разложить пасьянс «Солитер». Можно назвать это тайной? Об этом ведь мало кто знает и, более того, никто об том не говорит. Нет, конечно, это просто не тема для разговора.

— Но пасьянс — это ваше личное дело, а Центр — явно общественное место, где принимаются решения, важные для всех.

— Немного не так, решения принимаются вот здесь, — улыбнулся Нау и ткнул пальцем в свой лоб, — А для того, чтобы решения были наилучшими, мозг нужно должным образом подготовить с помощью пасьянса или Центра. Не вижу большой разницы. Во всяком случае, и то, и другое не темы для разговоров.

— Для меня это очень сложно.

— Понимаю. Со временем вы сами во всем разберетесь. Но пока нам не следует обсуждать нетривиальные вещи, требующие длинных объяснений.

— Но если я правильно понял, люди, попавшие в Центр, теряют возможность общаться с людьми из Усадьбы.

— С точностью наоборот. Это люди из Усадьбы не могут по своему желанию попадать в Центр, а обитатели Центра свободны в своих перемещениях.

— Зачем понадобилось организовывать Центр?

— В Усадьбе скопилось много разного народа, многие из них — крайне неприятные люди. Идея сократить круг избранных была очевидна и своевременна.

— Никогда не думал, что элита бывает разных сортов. Как сыр.

— О, дружище! Запомните на будущее — все люди разные. А уж ребята из элиты — тем более!

— У нас в Трущобах принято думать иначе.

— Кто бы сомневался. Одно слово — трущобники. Вот потому из вас, Зимин, трущобник и не получился. Двойка вам за трущобность.

— Что же отличает людей из Центра от элиты?

— Мы — свободные люди.

Зимин решил промолчать. Он был не готов рассуждать о свободе, что-то внутри мешало ему быть откровенным. Конечно, у него было свое мнение на этот счет. И он знал, что какие бы разумные и убедительные аргументы не приведет Нау, он по-другому думать не сможет, потому что так уж сложилась его жизнь, изменить ничего нельзя. Не исключено, что потом, со временем, прочитав в умных книгах придуманные мудрецами определения, он откроет для себя новые измерения этого такого простого слова — свобода. Но что-то не верится. Пусть у мудрецов будут свои представления, а у него свои.

— А как попадают в Центр? — спросил он, чтобы не показаться невежливым, ему показалось, что Нау ждет, когда Зимин задаст этот вопрос.

— У каждого своя дорога.

— Наверное, вы объясняете людям, что такое свобода. Так сказать, прокладываете им путь.

— Ерунда. Разве можно современного человека научить быть свободным? Это невозможно. Человек или рождается свободным, или всю жизнь остается рабом.

— Но разве не существует какой-нибудь волшебной формулы, которая бы с помощью логики меняла сознание человека, открывала бы ему глаза?

— Нет. Не слышал ни о чем подобном. Не верьте тому, кто будет утверждать обратное.

— По вашему мнению, я родился свободным?

— Получается, что так.

— Будете меня еще проверять?

— Нет. Ваша проверка уже закончена, — рассмеялся Нау. — Будем читать ваши сочинения. Дело в том, что тексты говорят о писателях больше, чем принято думать.

Честно говоря, особых перемен в своей жизни Зимин не заметил. Ему казалось, что, перебравшись в Центр, он попадет в мир более совершенный и комфортабельный, чем Усадьба. Но Зимин ошибался. К своему удивлению, он обнаружил, что некоторые приспособления, известные ему по Усадьбе, в его новом жилище отсутствуют.

Он спросил об этом у Нау. Тот в ответ рассмеялся.

— Вы пользовались этими приспособлениями?

— Нет, — признался Зимин.

— Разумные дома тщательно сканируют сознание. Они прекрасно разбираются в ваших потребностях. Все вещи, в которых есть нужда, будут предоставлены. Как правило, речь идет лишь о потребностях, которыми вы раньше уже пользовались. Каждое новое устройство необходимо будет инсталлировать.

— Разумный минимализм?

— Нет, это забота о душевном равновесии. Люди, как известно, предпочитают привычное и понятное.

— Пожалуй. Мне было приятно обнаружить компьютер с мышкой и клавиатурой.

— У каждого человека свои собственные представления о необходимых ему вещах. Тем более, о вещах, которые требуются ему для работы. Общего подхода здесь быть не может.

— Реализуются мечты?

— Скорее, не мечты, а представления.

— Это как?

— Есть люди, которые мечтают о велотренажере, а есть люди, которым велотренажер нужен для поддержания формы. Вот у них он и будет.

— Реальный или виртуальный?

— В каждом конкретном случае по-разному. Компьютер с клавиатурой у вас будет реальный, а вот велотренажер виртуальный. Поскольку для поддержания спортивной формы хватает виртуального. Нагрузку на нужные группы мышц он обеспечивает достаточную.

— Я буду общаться только с виртуальными людьми? — Зимин был разочарован.

— Общайтесь с кем хотите, никто ничего запрещать не собирается. Это не хорошо. Не забывайте только о своем ограничителе. Он должен быть включен. Защитите свое сознание и сможете управлять эмоциями собеседника. Это бывает очень полезно, когда внезапно сталкиваешься с неконтролируемой агрессией.

— И я смогу навещать свою подругу Марго?

— Это ваше дело. Только, повторяю, не забывайте про ограничитель, он вам в Усадьбе обязательно понадобится. Вы поступили неразумно, устроив скандал возле клуба. Это сошло бы вам с рук, но вы потеряли во время драки маску. Ваше лицо видели прохожие. Теперь вы в Усадьбе человек второго сорта. На вашем месте я не стал бы лишний раз испытывать судьбу. Народ в Усадьбе собрался туповатый, с предрассудками. Толерантность не самая их сильная черта. Никогда не пробовал воздействовать на толпу с помощью ограничителя. Не было необходимости. Я бы советовал, перемещаясь по Усадьбе, скрывать свое лицо под маской. По крайней мере, в первое время.

— А с Климом я смогу общаться?

— Конечно, только заблокируйте его память о драке. Это не трудно.

— Я бы хотел некоторое время пожить в Усадьбе. Мне нужно еще многое узнать об этих людях.

— Зачем? — удивился Нау.

— Как же иначе я смогу писать книги для обитателей Центра? — спросил Зимин.

— Я в этом ничего не понимаю, — улыбнулся Нау. — Собственно, вас из Трущоб для того и вытащили, чтобы вы научили нас этим забавным штукам. Так что, поступайте, как знаете, привыкайте быть свободным.

— Но с вами я смогу общаться?

— Конечно. Мой адрес в сети вы знаете. Не исключено, что и в реале встретимся, если понадобится. Главное, — не стесняйтесь, вызывайте меня при необходимости. Я, в некотором роде, несу за вас ответственность.

— В Усадьбе есть люди из Центра?

— Не очень много. Но встречаются.

— Они будут знать, что я тоже… — Зимин хотел сказать: один из них. В том смысле, что и он, в некотором смысле, из Центра. Но постеснялся. Во все, что рассказал Нау, он поверил, потому что и сам догадывался, что что-то вроде Центра обязательно должно было существовать, только представить себя одним из этих продвинутых, свободных людей ему пока было трудно.

Но Нау заминки в вопросе Зимина не заметил или сделал вид, что не заметил.

— Конечно, — ответил он. — Они вас почувствуют, а вы почувствуете их.

— Вы так говорите, как будто я уже имею отношение к Центру. Будто я один из вас.

— Да. Это так.

Зимин не смог сдержать счастливой улыбки, щеки его зардели.

— В этом утверждении нет основания для гордости. Просто так сложилось, вот и все, — сказал Нау грустно. — Не сомневаюсь, что некоторые жители Усадьбы счастливее нас. Мы — другие. Это цена, которую надо заплатить за контроль над действительностью. И это не хорошо и не плохо. Вы интересуетесь счастьем?

— Нет.

— Это правильно. Значит, избежите душевной ломки, когда лишитесь иллюзий. Люди, даже лучшие из них, часто привязаны к своим иллюзиям. Я этого не понимаю, всегда считал, что людям полезно расставаться с иллюзиями. Может быть, вы нам это объясните в своих текстах.

— А Небов из Центра? — почему-то спросил Зимин.

— Нет, — ответил Нау.

— Странно. Он такой гордый.

— Гордыня — смертельный грех, разве вы не знали?

Привыкнуть к своему новому положению было трудно. Быть всемогущим приятно, но как реализовать новые возможности без подсказки? Зимин понял, что отныне он свободен в самом примитивном значении этого слова — никто не придет к нему на помощь, если он не попросит об этом сам, когда решит, что ему нужна помощь.

— Ну и? — спросил Зимин.

— В каком смысле? — не понял Нау.

— Как мне в Усадьбу вернуться?

— Прямо и налево.

— Так я пойду?

— Идите.

— Мы увидимся еще?

— Позовите, и я приду. Кричите громче.

— Что кричать?

— Эй, Нау, помогите! Например, так.

— До свидания.

— До свидания.

Зимин встал и пошел. Прямо, как ему было сказано. Он открыл большую белую дверь и выскользнул в коридор. Странный это был коридор: узкий, выкрашенный ядовитой зеленой краской. Это вызывало некий диссонанс. Центр, который воспринимался Зиминым, как высшее проявление эволюции цивилизации, и вдруг пошлая зеленая краска. Он сделал вид, что его это не касается.

Он шел долго, мимо каких-то пронумерованных дверей. Сначала ему было любопытно, что там за этими дверьми, но очень быстро интерес пропал, ему стало скучно. Зимин даже зевнул. Наверное, потому что ему не хватало свежего воздуха. Он не страдал клаустрофобией, но путешествие по этому длинному зеленому коридору, лишенному окон, на него подействовало крайне удручающе. Тусклый свет редких электрических лампочек только усугублял его раздражение. Скорее всего, это был подземный тоннель.

Некоторое облегчение Зимин испытал, когда оказалось, что он стоит на своеобразном перекрестке. Тоннель, по которому он передвигался, пересек другой, такой же зеленый и унылый. У Зимина появилась возможность свернуть налево, как об этом сказал Нау, и он немедленно воспользовался этой подсказкой. Надоели ему зеленые стены, хотелось быстрее выбраться наружу.

Действительно, уже через пятнадцать метров тоннель закончился. Зимин оказался перед дверью, выкрашенной коричневой краской. Он был уверен, что она не заперта, и оказался прав.

Помещение, в которое он попал, больше всего походило на проходной пункт: дорогу преграждал турникет, а рядом, в будке, сидел живой старикан — сторож.

— Мне бы пройти, — попросил Зимин.

— Пропущу, если документ есть.

— Бумага, что ли? — растерялся Зимин.

— Ты не умничай, вставь жетон в щель. У тебя жетон есть, мил человек?

Это было по-нашему, по-человечески. Зимин пришел в себя, сосредоточился, приготовился к возвращению в мир, где ему вновь понадобится умение быстро соображать и подчиняться правилам.

Он вставил жетон в щель и, к его радости, на турникете загорелась зеленая лампочка.

— Вот видишь, — сказал старикан почти ласково, — не так уж у нас и страшно, как некоторые рассказывают.

Перебравшись через турникет, Зимин остановился, ему захотелось поговорить со сторожем. Задать пару вопросов. Какой-то он был странный — этот старикан. Зимин не сразу понял, что его заинтересовало, а потом сообразил.

— А что же ты сидишь без маски? — спросил он. — Как это ты решился показать свое лицо?

Сторож оторвался от разгадывания кроссворда и с любопытством посмотрел на Зимина. Его взгляд был ясным и добрым, пожалуй, только слегка удивленным. Словно он неожиданно увидел перед собой живого человека, что на его посту не часто случается. Наверное, это был первый случай, когда пересекающий турникет обратил на сторожа внимание и задал вопрос, совсем не связанный с режимом пересечения разделяющей полосы, а касающийся именно его — живого сторожа.

— А тебе какое дело?

— Так ведь непонятно. Меня всегда интересовали люди, которые поступают по-своему, нарушая сложившиеся традиции.

— Самовольники, что ли?

— Можно и так сказать.

— Тогда проходи мимо, я не из таких.

— А почему вы без маски?

— Не потому, что я какой-то там самовольник. Просто мне глубоко плевать, видит ли кто-нибудь мое лицо или нет. Давно здесь сижу. В первое время, не буду скрывать, я считал, что моя работа прибавит мне людского уважения. Должность у меня важная, от таких, как я, многое зависит. Может быть, с помощью моего турникета поддерживается социальная стабильность всего общества. Вот я и решил: пусть, думаю, запомнят люди мое лицо, пусть оценят по достоинству мой труд. Это только потом я понял, что до меня никому нет дела. А мне, получается, до них. В маске я или без маски, никто этого не замечает, потому что люди, пересекающие турникет, не смотрят на меня. Они даже не узнают меня, если встретят, скажем, в баре. Им не придет в голову, что я тот самый старикан, что сидит на проходной. Ставлю десять против одного, что они не смогут составить мой фоторобот. Вот так и живем.

— Благодарю за интересный рассказ, — сказал Зимин.

— И тебе, прохожий, большое спасибо. Хороший ты, видно, человек. Если что-нибудь понадобится, ты приходи, не стесняйся, если смогу — обязательно помогу. Зови меня дядей Мишей. А тебя как зовут, если не секрет?

— Зимин.

— Почему-то я думаю, что еще услышу про тебя, — сказал дядя Миша.

— Если мне не удастся спрятаться, — пошутил Зимин.

— А вот это правильно. Постарайся, конечно. Это дело хорошее — спрятаться. Трудное. Но попытаться стоит. Удачи! А то еще поймают!

— Мне говорили, что я скользкий.

Всего лишь месяц прошел с того дня, как Зимин был разоблачен, перемещен, а затем возвратился в Усадьбу, но как многое за это время изменилось.

Зимин шел по пустынным в это время суток улицам и удивлялся тому, какие метаморфозы претерпело его представление о жизни в Усадьбе. Теперь он даже не знал, правильно ли называть это скопление элитных жилищ городом, но уж точно это был не поселок и не деревня. Удачно получилось, что поселение назвали Усадьбой — поскольку это был новый вид застройки для совместного проживания, не имевший до сих пор аналогов в мировой истории. Слово усадьба стало нарицательным.

Архитекторы и строители, принимавшие участие в ее возведении, справились со своим делом самым наилучшим образом. Жилища были красивы, качественны, удобны, целесообразны и соответствовали высоким требованиям экологии. Дворовые пространства утопали в зелени. Перед домами были устроены удобные площадки, покрытые специально выведенным сортом мягкой травы для отдыха, небольшие рощи живописных деревьев, предназначенные для защиты от солнечной радиации в особенно жаркие дни, цветники, в которых выращивались самые изящные и радующие глаз цветы редких сортов, известные только профессиональным флористам, живописные фруктовые сады для любителей отведать натуральный продукт прямо с дерева. Не было недостатка в бассейнах и спортивных площадках. Казалось, что строителями предусмотрена любая мелочь, которая могла поддерживать в обитателях Усадьбы постоянную радость и уверенность в завтрашнем дне.

Одного не понимал Зимин, как в этом прекрасном мире могут существовать люди. Ради чего?

Про себя он знал или догадывался. Все, что с ним до сих пор происходило, имело одно понятное объяснение и одно оправдание: он должен был пройти сто испытаний, чтобы стать писателем. Он бы никогда не решился вести себя подобным образом, если бы не чувствовал, что есть в нем некая искорка таланта. Даже не так, если бы он не был абсолютно уверен в том, что у него получится. Зачем иначе природа наделила его способностью чувствовать будущее и интересоваться людьми?

Зимин горько усмехнулся. От своего умения он привык ждать неприятностей. Вот и сейчас, на его месте любой бы пустился в пляс, потому что после неожиданной встречи с Нау и чудесного зачисления в списки Центра, можно было бы посчитать, что его цель достигнута, и его теперь будут использовать, как писателя. Но Зимин понимал, что это всего лишь начало. Впереди его ждали новые препятствия, тревоги и бесконечная борьба. И он был к этому готов.

Ноги сами собой принесли его к особняку, который все еще принадлежал ему. Он вспомнил о Марго. Интересно, как она справлялась без него?

Позвонил. Она открыла.

— Привет! — сказал он, улыбнувшись.

— Привет и тебе, Зимин, — ответила Марго с явным раздражением. — И где это тебя, прости за резкое слово, носило?

— Я был занят. Дела.

— Какие это дела? Ушел на работу и пропал. В фановую трубу тебя засосало, что ли? Ерунду какую-то говоришь, а я должна верить?

— Не все, что происходит с нами, приносит грусть.

— Это ты о чем?

— Так, к слову пришлось. Подумал, что люди склонны искать в любом событии повод для печали и тревоги. А это неправильно. Бывают, конечно, и беды, и провалы. Но не всегда.

— Нашел себе новую девицу?

— Да нет. Я же сказал, что был очень занят. А как только освободился, сразу к тебе. Соскучилась, значит?

— Мне тебя не хватало.

— А-а, понятно.

— Ты пропал так внезапно. Мне пришлось не сладко. Быть одинокой — гнусно.

— Я вернулся.

— Поговорим об этом позже.

— Почему?

— У нас гости.

Марго снова удалось удивить его. Гости? Это было что-то новенькое. Трудно было представить, что Марго удалось обнаружить в Усадьбе людей, которые согласились бы наведаться к ней в гости. Ему стало любопытно.

— Мужик? — спросил он.

— Ты его не знаешь, — ответила Марго.

Поднялись на второй этаж. Зимин был заинтригован. Любопытство — это был тот недостаток, от которого он бы не смог избавиться, даже если бы захотел. А он и не хотел, быть любопытным ему нравилось.

Без лишних разговоров Зимин стремительно ворвался в комнату, считавшуюся гостиной, и от неожиданности на мгновение потерял дар речи. За столом с важным видом сидел Клим. На нем был старинный фрак, что делало эту неожиданную встречу еще более фантастичной. Это был тот самый Клим, из-за пьяной выходки которого Зимин едва не лишился жизни.

Пришлось ему судорожно вспоминать, как Нау учил уничтожать у жителей Усадьбы нежелательную память. Достаточно было четко сформулировать, какое конкретно воспоминание должно быть удалено, а потом постараться сконцентрироваться. Все остальное должен был проделать ограничитель, вживленный в мочку его правого уха.

Но действительность оказалась еще забавнее, чем мог вообразить Зимин: Клим не помнил обстоятельств их последней встречи и без вмешательства ограничителя. Одно из двух: либо обитатели Усадьбы действительно не в состоянии вспомнить в деталях, что происходило с ними месяц назад, как это утверждали злые люди, либо стирание нежелательной памяти об антиобщественных происшествиях происходило автоматически, незаметно для гордых представителей элиты.

Это надо было обязательно выяснить, поскольку имело определяющее значение для работы, которую поручено было исполнять Зимину — сочинение для элиты сценариев новых жизней. В принципе, было понятно — прежде чем приступать к работе, надо разузнать, какого рода прихоти характерны для обитателей Усадьбы. Для избалованных людей, в полной мере реализующих свои желания, это был не праздный вопрос. Ответить на него без специального исследования было затруднительно. Проще всего было спросить у Нау, уж он-то должен был это знать. Однако Зимину хотелось выяснить все самому. И начинать надо было с допроса Клима.

Он попытался придумать, как завязать разговор, и только тут заметил, что его предполагаемый собеседник выглядит на удивление необычно. Его одежда, пожалуй, смотрелась бы привычнее в середине XIX века на лондонском денди: коричневый фрак, узкие зеленые брюки в клетку, яркий жилет и белый шейный платок, на столе перед ним лежал высокий цилиндр. Это было тем более удивительно, что в ночном клубе в таком виде Клим никогда не появлялся.

— Привет, — сказал Зимин и улыбнулся.

— А я вас знаю! — обрадовался Клим. — Вы тот самый самобытный философ, у которого есть свой взгляд даже на самые простые вещи. Простите, что не узнал вас сразу, так непривычно встретить знакомого не в стенах клуба, а в частном особняке. В последний раз мы с вами, кажется, обсуждали чрезвычайно занятную философскую проблему и пришли к взаимопониманию. К сожалению, деталей я уже не помню, так часто бывает с заумными беседами, но общее впечатление осталось самое благоприятное. Думаю, что неплохо было бы как-нибудь повторить. Давно не вижу вас в клубе. Нашли себе другое развлечение?

— Собираю материал для нового философского диспута.

— Какое очаровательное хобби!

— Что вас привело в мой дом?

— Меня пригласила Марго. Точнее, это я напросился в гости.

— Это я понял. Но в чем цель вашего визита?

Клим растерялся, он никак не мог сообразить, о чем его спрашивают. Потом он решил, что вопрос шутливый и попытался ответить на него смешно.

— Все дело в моем хобби. У джентльмена ведь должно быть хобби, не правда ли?

— Конечно. Обязательно. Но я бы хотел знать, в чем состоит ваше хобби, дорогой Клим?

— Каждый день перед ужином и до отхода ко сну я становлюсь джентльменом.

— И как, успешно?

— Полагаю, что у меня хорошо получается. Иначе бы я не стремился проделывать это каждый вечер.

— Простите, но я не улавливаю связи между вашим хобби и моей подругой.

Клим поднялся, надел цилиндр, развел руки в сторону и несколько раз повернулся вокруг оси.

— Красота, правда. У Марго обнаружился несомненный талант в разработке фасонов модных фраков и жилетов, а ведь без них нельзя прослыть настоящим денди. Коллекция специализированной одежды в доступной базе данных весьма ограничена. Вот и проблема! Не могут денди ходить в одинаковых фраках, все-таки это не спортивная команда. Я рассчитываю на помощь Марго. Раньше, таких, как она, называли модельерами или дизайнерами одежды.

— Неужели наши славные принтеры не справляются?

— Понимаете, э-э-э…

— Зимин.

— Спасибо. Понимаете ли, господин Зимин, настоящий денди никогда не наденет новую одежду. Я читал, что это считалось непростительной потерей стиля. Оказывается, новые фраки сначала давали поносить слугам, и только после того, как они со временем приобретали должную степень потрепанности, их передавали джентльменам. При этом, естественно, возникает ряд специфических проблем: одежду следует почистить, постирать, пришить оторванные пуговицы, устранить другие мелкие повреждения. Раньше люди так жили, сейчас это лишь фрагменты потерянной культуры. Незаслуженно забытой. Мы пытаемся возродить ее, но без помощи Марго сделать это затруднительно. В ее руках наше счастье. Как здорово, что она оказалась такой отзывчивой.

— Меня научила этим штукам мама. Говорила, что в жизни такое умение обязательно пригодится.

— Хорошая у вас была мама, — польстил Клим.

— Она и сейчас есть, только живет далеко.

— Передавайте ей привет!

— Обязательно, если встречу.

— Понятно, — сказал Зимин. — Позвольте задать еще один вопрос: мне послышалось, или вы действительно сказали, что читали книги про денди и джентльменов?

— А как же! Про них же иначе ничего не узнаешь. Кое-кто из наших пытался смотреть фильмы, но там ничего не понять, к тому же меня интересует середина XIX века, а кино тогда еще не изобрели.

— Вы меня заинтриговали. Читателя в наше время не часто встретишь.

— Нас много! — с воодушевлением сказал Клим. — Мне кажется, что вы, господин Зимин, должны обязательно присоединиться к нашему движению. У вас есть задатки, и к тому же вы можете в любой момент воспользоваться умениями вашей подруги.

Он раскланялся и отправился восвояси, оставив Зимину картонный прямоугольник, на котором были перечислены ближайшие планы реконструкторов жизни джентльменов. Предполагалось провести показательные вечера биржевой игры, посещения английского клуба и игорного заведения, обучение картежной игре, драматического театра, балета, оперы. На ближайшую пятницу был назначен настоящий бал-маскарад.

Зимин обещал подумать.

— Тебя так долго не было, — сказала Марго, как только за Климом захлопнулась дверь.

— Всего месяц.

— Меня выгнали из клуба и отняли бриллиант.

— Это не проблема, — сказал Зимин.

Он подошел к принтеру и вставил в щель свой жетон, вот и появилась возможность узнать, что изменилось в его жизни после того, как его определили в Центр. Неплохо было бы еще узнать, существует ли вообще этот Центр, или это всего лишь пустые разговоры. К его огромному удивлению и такой же огромной радости его заказ был выполнен без каких либо условий.

Марго была потрясена.

— Чем же ты занимался этот месяц, что делал? Где пропадал?

— Да так, побывал в одном месте.

— Надеюсь, это не связано с радиоактивностью?

— Нет.

— Мне страшно.

— Перестань. Жизнь налаживается, только и всего.

— Здоровье потерять легко, а восстановить трудно. Ты такой доверчивый.

— О чем это ты?

— Я волнуюсь за тебя.

— Все будет хорошо. Обещаю.

Зимину понравилось, как Марго его встретила. Он уже стал забывать, как это здорово, когда о тебе заботятся. Теперь вспомнил.

Прошло несколько дней, и Зимин стал привыкать к своему новому статусу. Правда, не придумал пока, как его правильно использовать. Внезапно обрушивавшаяся на него свобода оказалась неожиданно тяжелым бременем. Его уже назначили писателем, отныне он должен был сам решать, что делать и что писать. Он должен был отвечать за свои сочинения. Ему было страшно подумать о том, что с ним будет, если читателям не понравятся его тексты. Ему показалось, что было бы разумно в первое время показывать свои наработки Нау — или Наукоподобнову, так, наверное, было правильнее называть начальника, чтобы тот проверял его робкие попытки придумывать и сочинять. В конце концов, именно тот, кто заказывает создание выдуманной реальности, и должен оценивать ее качество. Но Нау молчал, пришлось Зимину самому его побеспокоить.

— Готов выполнить первое задание, — сказал он после того, как они обменялись приветствиями. — Но хотелось, чтобы вы посмотрели, правильно ли у меня получается?

— Чего? — спросил Нау и засмеялся.

— Я сказал что-то смешное? — удивился Зимин.

— Да.

— Что же именно?

— Понимаете, мы считаем, что вы способны сочинять без нашего контроля и, тем более, без наших подсказок. Интересно только то, что вы придумаете сами, особенно, если рассказанная вами история окажется по-настоящему оригинальной, непохожей на рассказы других людей. Если бы мы должны были подбрасывать вам темы и составлять планы, это сразу бы сделало вашу работу бессмысленной. Уверяю, что раскрыть заданную тему по предварительно утвержденному плану мы сумеем и сами, не привлекая к работе посредников. И не сомневайтесь, сделали бы это наилучшим образом.

Зимин был искренне удивлен тем, что обретенная им свобода, оказалась настолько безграничной.

— Что же мне делать? — спросил он.

— Придумывайте миры, и не приставайте с глупыми вопросами к занятым людям.

Этот разговор заставил Зимина изменить отношение к предстоящей работе. Ему пришлось признать, что теперь его существование зависило только от собственной воли. Так получилось, что отныне остальные люди, какое бы важное положение в общественной иерархии они не занимали, потеряли право контролировать его занятия и, тем более, указывать ему, о чем можно писать, а о чем нельзя. Если раньше он старался жить, соблюдая правила и понятия, которые диктовало ему общество, то теперь все условности оказались несущественными. Вот, скажем, он очень хотел стать писателем. Для этого, как он думал, ему надлежит выучить правила, по которым принято сочинять истории, познакомиться с важными людьми, связанными с литературой, войти к ним в доверие и заручиться их одобрением, после чего добиться права быть зачисленным в их коллектив. Естественно, на самую низшую ступень их сообщества. Постараться быть на виду, перенимать их приемы и навыки, и пробиваться наверх.

Так вот, оказалось, что все это ерунда. Ему нужно было просто сесть и писать. Зимин задумался, стал ли он уже сейчас по-настоящему свободной личностью, но с ответом затруднился, за месяц человек не может измениться так кардинально, даже если он знает, что изменились правила игры.

Подумав еще, он понял, что в настоящее время это не самый важный вопрос, который стоит перед ним. От него требовалось сочинить историю, которая оказалась бы непохожей на все, что было придумано до него. Казалось бы, плевое дело. У каждого есть сюжет, о котором никто не знает, но быть непохожим на других так сложно! Ему придется постараться.

И еще, его выдуманные миры должны быть интересны обитателям Усадьбы. Насколько Зимин понял, удачные выдумки будут потом использованы психофизиками для создания ложной памяти. Богатые и пресыщенные люди получат шанс разнообразить жизнь хорошей порцией безопасных приключений. Собственно, это была та самая работа, от которой он отказался в свое время в Институте. Но от судьбы не уйдешь.

Зимин знал, что хорошо и интересно написать можно только о том, что знаешь лучше других или о том, чего никто не знает. Первый подход был явно негодным. Он представил, как пытается уговорить своих будущих читателей перестать заниматься ерундой и принять его, Зимина, образ существования за пример для подражания, а если повезет, то и позаимствовать у него смысл жизни, если уж своим не удосужились обзавестись. Это было смешно.

Однажды довольный собой молодой человек спросил у Зимина: «Неужели вы хотели бы жить в мире, где все, без исключения, были бы похожи на вас»? Вопрос застал его врасплох. Но потом, подумав, он решил, что в таком мире было бы неплохо пожить. И только потом: хорошо, что так не бывает. Все люди разные. Кому-то нравится поп, кому-то попадья, а кому-то и вовсе поповна. Общество похожих друг на друга особей, с одинаковыми стремлениями и вкусами, показалось ему адом.

Не намного лучше обстояло дело и со вторым подходом. Заставлять людей попадать в миры абсолютно чуждые их представлениям, привычкам и навыкам — всего лишь способ удваивать их страдания. Зимин на личном опыте знал, как это противно жить в чужом мире. Становиться источником испытаний для ни в чем не повинных людей не хотелось. Конечно, он много раз слышал утверждение, что смысл существования людей заключается в перенесении определенного набора страданий. Может быть, это и так, вопрос философский, но Зимину не хотелось думать, что эти страдания будут связаны с его деятельностью.

Оставался еще один подход — третий. Зимину, раз уж так получилось, что придется придумывать новые жизни, было бы неплохо лучше узнать своих персонажей, понять, чего на самом деле они желают, к чему стремятся. Это был не самый легкий путь. Но Зимин понимал, что для него он единственно возможный. Пора было собирать материал о жизненных обстоятельствах конкретных людей, используя для этого любые возможности.

Кстати, и первый подопытный на горизонте появился — новоявленный денди и джентльмен Клим. Вся эта затея с реконструкцией обстоятельств середины XIX века, как нельзя лучше подходила для его работы. Если у людей есть желание попасть в роман Чарльза Диккенса, почему бы не поспособствовать этому.

Хочешь, не хочешь, а начинать надо. Зимин поспешил связаться с Климом и напомнил о своем существовании. Ему показалось, что тот обрадовался. Странное дело, но людям нравится, когда интересуются их увлечениями. Это нужно было запомнить, потому что обязательно должно было пригодиться в будущем. Зимин записал эту мысль шариковой ручкой в специальный блокнотик, который завел для работы. Он с подозрением относился к системе защиты персональных данных и не хотел выставлять свои рабочие материалы на всеобщее обозрение.

На следующий день должно было состояться плановое мероприятие клуба денди: имитация работы фондовой биржи.

— Мы будем очень рады видеть вас, — сказал Клим. — Вот только есть одна загвоздка.

— Какая?

— Мне почему-то кажется, может быть, я не прав, что вы явитесь на наш праздник в повседневной одежде. Насколько я понимаю, это свитер и джинсы. Хотел бы вас попросить надеть фрак и жилет. Они больше подходят для нашего мероприятия. Высылаю вам файл типовой одежды, не сомневаюсь, что Марго сумеет подогнать отпечатанные образцы по вашей фигуре. Она замечательная девушка. Конечно, фрак не будет подобающим образом разношен, новичкам эта погрешность прощается. Впрочем, советую применить специальные химикаты, позволяющие придать одежде приятную потертость.

Марго раскладывала пасьянс. Зимин подумал, что не будет ничего плохого, если он на десять минут оторвет ее от этого захватывающего занятия. Она с удовольствием согласилась заняться его одеждой. Фасон одобрила, потом несколько минут выбирала цветовую гамму костюма и оригинальный узор для жилета.

Когда все было закончено, Зимин распечатал одежду на принтере. Марго заставила немедленно ее примерить, она была готова, при необходимости, тут же подогнать вещи по фигуре, но оказалось, что все сидит идеально.

— Я боюсь за тебя! — сказала Марго. — Денди умеют быть жестокими. Если они узнают, кто ты на самом деле, тебе не поздоровится.

— Успокойся. Я сумею за себя постоять.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Да ладно, не переживай, все будет хорошо, — Зимин поцеловал Марго руку. Он знал, что это действует на нее успокаивающе.

— Ты изменился. Стал увереннее, что ли. Ты и раньше ничего не боялся, но сейчас это бросается в глаза.

— Правда? Не замечал.

— Пожалуйста, будь осторожнее.

Темно-зеленый элегантный фрак, коричневый шейный платок, серый жилет, коричневые узкие брюки и высокий черный цилиндр выглядели немного вызывающе, но, как отметила Марго, «вполне себе празднично». Необходимой степени поношенности удалось достичь с помощью стирки. К мыльному порошку пришлось добавить особые соли из списка, который прилагался к инструкции. Получилось почти натурально, если специально не приглядываться.

Близилось время первого контакта с реконструкторами. Зимин плохо представлял, при каких обстоятельствах он захотел бы стать одним из них. Чувства сопричастности или дружеского расположения у него не возникло. Но к встрече подготовился. В конце концов, они были всего лишь объектом наблюдения, не больше. Зимин сидел и неотрывно смотрел на часы, опаздывать на мероприятие ему не хотелось.

Неожиданно сработал коммуникатор, что случалось крайне редко. Друзей в Усадьбе Зимин пока еще не завел. Обычно соседи и знакомые забывали о его существовании сразу после того, как он пропадал из их поля зрения. Он понадобился Климу.

— Здравствуйте, Зимин. Вы не передумали посетить наше мероприятие?

— Собираюсь.

— Очень хорошо. Вам удалось подобрать подходящий костюм?

— Да, все в порядке.

— Марго помогла вам?

— Конечно, без ее участия не обошлось.

— Замечательно. И какие цвета вы выбрали?

— Коричневый, зеленый, черный.

— Вот как! Моя любимая гамма.

— А мне придется привыкнуть. Я в своем одеянии буду бросаться в глаза.

— Так в этом и состоит замысел! — сказал Клим.

— Понимаю. Я человек среди реконструкторов новый, так что ваше мнение о костюме для меня важнее, чем собственное. Рассчитываю, что вы будете объективны и укажите на возможные ошибки, чтобы я в дальнейшем смог их исправить.

— К сожалению, сегодня я в мероприятии участвовать не смогу. Обстоятельства не позволяют. Но мной отдано распоряжение, чтобы участники мероприятия отнеслись к вам с должным вниманием. Но и вы мне обещайте, что примете наше приглашение.

— Обязательно буду.

— Признайтесь, что вы в предвкушении восторга!

— Можно и так сказать.

— Прекрасно! Мы с вами еще увидимся. До встречи! Приятных вам переживаний.

Для имитации работы фондовой биржи было выбрано прекрасное место: громадный танцевальный зал в дворце-музее. Он был очень длинный, метров двести, его боковые стены украшали бесконечные ряды окон, разделенные величественными зеркалами в золотых витых оправах. Благодаря этому ухищрению помещение наполнялось воздухом и объемом, казалось, что у зала вообще нет стен, отделяющих его от великолепного регулярного парка, в котором располагалось здание.

Зимин оказался в дворце-музее впервые, поэтому не удивительно, что он был потрясен. Назойливая роскошь и убедительная красота в том самом первоначальном виде, который так ценили люди XIX века, не могли не задеть самолюбие Зимина, он чувствовал себя раздавленным и опустошенным. Он был смешон в своем разноцветном одеянии. Раздражало назойливо сходство с попугаем или клоуном.

Встретили его, впрочем, тепло. Зал быстро наполнился людьми в странной одежде. Зрелище было феерическое. Зимин подумал, что это слово наиболее точно отражает происходящее действие. Мало того, что он был так похож на разноцветную птицу, так еще выяснилось, что он всего лишь один из многих.

Люди во фраках, между тем, продолжали прибывать. Они усаживались в кресла возле окон и с важным видом рассматривали друг друга, у некоторых в руках появились лорнеты.

Ровный навязчивый гул наполнил зал. Собравшиеся старались говорить тихо, но их было так много, что шепот естественным образом превращался в назойливый шум. Атмосфера общественного собрания была для Зимина делом новым, с непривычки у него заболела голова, но более опытные участники мероприятия чувствовали себя, напротив, уверенно и раскованно. Сущая пустяковина — смешные костюмы — позволяла им обрести то, чего они были лишены в обычной жизни: ощущение общности. Диковинная псевдореальность, которая была задумана, как еще одна ролевая игра, для многих оказалась важнее скучного повседневного существования.

У людей, какими бы разумными и серьезными они не казались, рано или поздно возникает потребность в своем собственном придуманном искусственном мире. Это был самый важный вывод, который удалось сделать Зимину. Ему стало понятно, что искусственные миры обязательно будут придуманы. И совершенно неважно сделают ли это профессиональные писатели и психофизики с помощью ложной памяти или сами люди, руководствуясь своими представлениями.

И вот инициативная группа вышла в центр зала. Три резких удара в колокол, и мероприятие началось.

Участники поднялись со своих мест и принялись неторопливо прогуливаться по залу. Каждый раз, когда их пути пересекались, они останавливались, приподнимали цилиндры в знак почтения и обменивались ритуальными фразами. Некоторые Зимин записал.

«Мне хотелось бы купить или продать как можно больше акций и корпоративных бумаг».

«Мой брокер еще ни разу не обманул моих ожиданий».

«Нет ничего надежнее инвестиционных фондов. Не удивительно, что наше светлое будущее связано с их дальнейшим развитием».

«Я могу часами следить за котировкой акций».

«Профессор хороший человек, но меня раздражает его пристальный интерес к волатильности».

«Господа, у меня маленькая маржа, как исправить это удручающее положение?»

«Рост на 1,5% предполагает частичное закрытие».

«Следите за фундаментальными факторами и третьей волной».

«С выгодой продал переводной вексель и приобрел три привилегированные акции».

«С помощью депозитной расписки удобно фиксировать убыток».

«Покупайте акции, говорят, что они будут расти еще два месяца».

Ну и так далее. Действие продолжалось два часа. Потом в зале появились работники в стандартной униформе с масками на лицах. Они принесли подносы с бутербродами и прохладительными напитками. Зимину стало не по себе. Он помнил, каково это носить на лице маску. Сам бы он ни за что не подошел к работникам, постеснялся, но один из них остановился возле него и застыл, словно хотел, чтобы его услугой воспользовался именно он — Зимин. Пришлось взять бутерброд и стакан с газировкой. По привычке он хотел поблагодарить работника и случайно увидел его глаза. Прекрасные холодные глаза. Они ему показались подозрительно знакомыми. Зимин испугался, что узнает этого человека. Он поспешил к выходу, для него мероприятие закончилось.

Домой Зимин вернулся довольно поздно, долго бродил по пустым улицам, старался осмыслить все, что он увидел. Наблюдение за людьми, посвятившими свои устремления и помыслы любимой игре, захватило его абсолютной несуразностью. Ему и раньше было понятно, что люди, отдают они в этом отчет или нет, организуют жизнь согласно собственным интересам. Стремления и мечты, уровень образования, выбор друзей и развлечений, работа и увлечения — все это составляет ограниченный мир, в котором человек существует. Он может быть узким или обширным, но это всегда только часть общего большого мира. Зимина это устраивало, поскольку часть всегда легче изучать, чем что-то общее и фундаментальное. Ему хотелось разобраться с тем, насколько полно частные представления о реальности отражают мир. Если бы он узнал об этом больше, работать стало бы проще.

Удивительно, но Марго не спала и, едва он перешагнул порог, принялась настойчиво расспрашивать, как прошло мероприятие. Никогда прежде Марго не проявляла столь явного энтузиазма к его занятиям. Наверное, почуяла, что Зимину удалось сделать еще один шаг вверх по лестнице человеческого успеха, что элита признала его своим.

Марго выслушала его отчет с нескрываемым восторгом. Зимину было приятно отвечать на ее вопросы. Ему этот интерес понравился. Зимин впервые увидел, как выглядит человек, вытаращивший от удивления глаза. Он не жалел красочных деталей, кое-что даже приукрасил. Марго охала и требовала подробностей. Уснули они поздно.

Утром сработал коммуникатор, опять объявился Клим. По сети он разговаривать не захотел и напросился в гости. Зимин разрешил ему приехать.

Клим оказался вторым человеком, первой была Марго, который искренне обрадовался тому, что Зимин посетил мероприятие реконструкторов. С Марго все было ясно, она никогда прежде не слышала, что люди способны так странно своевольничать, что там ни говори, а жизнь в Трущобах организована жестко, желающих нарушать правила поведения днем с огнем не отыщешь, каждый знал, что ему можно делать, а чего делать нельзя. А вот реакцию Клима понять было гораздо сложнее, все-таки он был законным обитателем Усадьбы, проявления крайнего индивидуализма для него должны быть привычными.

Клим улыбался, и это вызвало у Зимина раздражение. Наверное, потому что не сумел понять причины подобной реакции. Зимин почувствовал, что наступает момент, когда от него требуется на время забыть о свойственной ему деликатности и проявить настойчивость, а если не поможет, то и наглость. Конечно, он не привык пока к подобному поведению, но необходимо было разобраться, что происходит. Иначе, какой из него получится писатель? Выбора не было.

— Зачем вы пришли, Клим?

— Хочу кое-что сказать вам.

— Слушаю.

— Я очень рад, что вы побывали на мероприятии.

— Об этом я догадался, не понял только, какая вам от этого радость? А ведь вы обрадовались, не отрицайте.

— Это заметно?

— Да. Бросается в глаза. А еще вы улыбаетесь.

— Ну и что? Это не преступление.

Зимин немедленно вспомнил о том, что в Трущобах для борьбы с преступниками правоохранительные органы давно применяют медикаментозные методы. Называлось это «прививка против насилия». После первого проступка человеку делали особый укол. Для профилактики. После чего любое нарушение закона неминуемо приводило к неизлечимому заболеванию. Зимин знал об этом, потому что однажды в разработку попал его хороший знакомый из Трущоб, за что поплатился жизнью.

Представить, что подобные методы будут применяться в Усадьбе, было трудно. Однако насколько знал Зимин, действия правоохранителей полностью контролировались компьютером, нельзя было исключать, что программа отнесется к обитателю Усадьбы, нарушившему закон, так же беспощадно, как и к трущобнику. Не увидит разницы. Проверить это было сложно. На его памяти наказывали только работников.

— В Усадьбе за преступления убивают? — спросил он.

— Только нанятых в Трущобах работников, — ответил Клим.

— Это не очень хорошо.

— Кто же спорит.

Они замолчали.

— Какой странный разговор у нас получается, Клим, — сказал Зимин.

— Пожалуй. Может быть, начнем сначала?

— Как это?

— Сделаем вид, что я только что пришел. Здравствуйте, Зимин. Рад вас видеть.

— Зачем вы пришли?

— Хочу кое-что сказать вам.

— Слушаю.

— Я очень рад, что вы побывали на нашей встрече.

— Об этом я догадался, не понял только, какая вам от этого радость? А ведь вы обрадовались, не отрицайте.

— Это так заметно?

— Да. Сейчас ваша реплика, постарайтесь сказать что-то другое, не так, как в прошлый раз. Иначе опять зайдем в тупик.

— Я хочу, чтобы вы стали одним из нас, — произнес Клим торжественно, его голос слегка дрогнул.

— К сожалению, это невозможно. Не могу представить себя частью какой-то группы. Даже самой неформальной и толерантной. Не гожусь по психологическим причинам. Пробовал, но меня вычеркивают из списков на третий день. Говорят, что я бесперспективен и социально порочен. Своего рода феномен.

— Таких людей, как вы, много. Я, например, сам такой. И почти все мои товарищи из группы реконструкторов. Мы лишены общественной жилки.

— Зачем же вы объединились? — удивился Зимин.

— Вместе легче отстаивать свои права.

— Какие-то особые, неведомые прочим права?

— Мы не собираемся нарушать законы. На свете нет более законопослушных и ответственных людей, чем мы. Но право жить по-своему у нас не отнять. Не думаю, что наши требования невыполнимы. В нашем желании нет ничего вызывающего или противозаконного.

— То есть свой контракт вы отработаете до конца, — не выдержал Зимин.

— Узнали? — улыбнулся Клим. — Я знал, что рано или поздно вы меня разоблачите. Вы — глазастый. Это еще одна причина, чтобы заполучить вас в наши ряды.

— Выходцы из Трущоб, объединяйтесь!

— Все намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Среди работников, которые несут трехчасовые вахты есть и коренные обитатели Усадьбы. Кого-то привлекают острые ощущения, кому-то работа помогает держать свое тело в тонусе. Я, например, ни разу в жизни не был в Трущобах, но контракт подписал. Мне так захотелось.

— Почему?

— Я сделал это после нашей нелепой драки возле клуба. Как-то это получилось гадко, недостойно джентльмена и денди. Единственное, что мне пришло в голову — стать одним из работников. Мне показалось, что это поможет загладить вину перед вами и остаться человеком. Знаете — помогло.

— От меня-то вы чего хотите?

— Ничего. Я хотел вас предупредить, что очень скоро у вас начнутся неприятности. Власти Усадьбы не любят людей, не склонных к общественной жизни. Мы, со своей стороны, обязательно вам поможем, однако рекомендую быть настороже. И обязательно примкните к какой-нибудь группе, хотя бы к нашим реконструкторам. Охрана порядка сортирует личные дела обитателей Усадьбы. Следят за тем, к каким общественным организациям они принадлежат. Человек, у которого нет в деле соответствующей отметки, вызывает подозрение.

Клим поднялся и направился к двери.

— Мне с вами интересно говорить, — сказал он. — Надо сказать, что в Усадьбе это большая редкость. Берегите себя. Вы — хороший человек.

Зимин был доволен. Перед ним открылся целый пласт тайной жизни, о существовании которого он даже не догадывался. Обитатели Усадьбы оказались сложнее, чем об этом можно было подумать.

Да, так устроена человеческая душа, что стремится она к какой-то неизведанной, а чаще всего и несуществующей свободе. Каждый человек придумывает и понимает ее для себя по-своему, в меру отпущенной природой фантазии и в соответствии с конкретными потребностями. Зимин с удивлением отметил, что в Усадьбе свобода — едва ли не самая популярная тема для разговоров. Он уже знал, что тех, кто особенно преуспел в тяге к свободе, отбирают в Центр. Так ему сказал Наукоподобнов, и сомневаться в его словах не приходилось, к тому же Зимин уже проверил могущество нового жетона обитателя Центра. Оказалось, что это сильная и полезная вещь. А ведь еще ему достался ограничитель — знак избранного.

Но и остальные обитатели Усадьбы, как выяснилось, к личной свободе относились трепетно. Наверное, они тоже со временем переберутся в Центр. Впрочем, наверняка при отборе использовали еще какие-то специальные критерии. Зимин подумал, что было бы неплохо узнать какие.

Но сейчас его больше интересовала странная ситуация с использованием этого слова — «свобода». Скажем, два человека употребляют его в разговоре и понимают, о чем идет речь, при этом у каждого из них свое собственное представление о свободе и, более того, они оба могут не знать, что такое свобода на самом деле.

Зимину хотелось узнать именно это, что означает это слово на самом деле. Пока он знал только одно: истинно свободных людей отбирают в Центр. Это функциональное определение, вот только, если смотреть на произошедшее с этой стороны, становится непонятным, хорошо ли это? Для чего свободных людей отбирают в Центр? Надо было выяснить и это тоже.

Зимин улыбнулся. Изменения, произошедшие в его жизни, ему нравились. Обилие постоянно возникающих сложных вопросов делало его по-настоящему счастливым человеком.

Через два дня Зимина навестил еще один человек. Этот визит позволил узнать обитателей Усадьбы с совершенно неожиданной стороны. Далеко не самой приятной. Но, к своему немалому удивлению, Зимин неожиданно понял, что до поры до времени должен забыть про свои тонкие чувства и общечеловеческие ценности. Ему следовало помнить, что люди, и в самом деле, удивительно разные существа. Работа его будет иметь какой-то смысл только в том случае, если он сумеет учитывать эти различия. И не его дело следить за нравственностью людских поступков. Скорее всего, это было прямой обязанностью человека, который его посетил.

— Разрешите представиться. Майор в отставке Егорин. Рассчитываю, что вы мне понравитесь.

Зимин пожал плечами. Идея произвести на пришельца хорошее впечатление показалась ему крайне неудачной. По крайней мере, до тех пор, пока майор не поведает о цели своего внезапного визита. Егорин, впрочем, был предельно откровенен.

— Давно уже ни для кого не секрет, что спокойствие и процветание Усадьбы во многом зависит от добровольного подчинения обитателей нашего элитного поселения неким правилам поведения, как нашедшим свое отражение в Своде законов, так и передаваемых изустно от человека к человеку. Модные в последнее время разговоры о свободе должны заканчиваться одинаково: свобода индивидуума заканчивается там, где начинается свобода общества. Если это не так, то должно быть исправлено.

— Да я слышал об этом.

— Говорил ли вам что-то похожее человек по имени Клим?

— Не помню. Почему вы спрашиваете?

— Это моя работа. Вы встретились несколько раз, вели продолжительные разговоры, моя задача удостовериться, что ваши встречи не приведут к крамоле.

— А что такое крамола? — поинтересовался Зимин. — Я вовсе не из праздного любопытства спрашиваю, а для того, чтобы правильнее ответить на вопрос. Вдруг пойму по-своему и случайно совершу крамольное.

— Так принято называть любые действия, ведущие к нарушению сложившихся в Усадьбе устоев общественной жизни.

— Какие действия? Интеллектуальные, экономические или моральные?

— Все перечисленные.

— Понятно.

— В любом случае, вы обязаны содействовать усилиям по искоренению крамолы, — Егорин строго посмотрел на Зимина. Он не шутил.

— Я? Нельзя ли конкретнее?

— Не сочтите меня чересчур настойчивым, но я бы хотел, чтобы вы стали моим помощником.

— Простите, не понимаю.

На губах Егорина появилась приятная улыбка. Можно было подумать, что он собирается осчастливить Зимина, но это было, конечно, не так.

— Вы должны согласиться с тем, что создание Усадьбы оказалось чрезвычайно важным и успешным общественным проектом. Разделение общества на две непересекающиеся части: элиту и трущобников было предсказуемо, но то, как изящно это было проделано, стало, без сомнения, высшим достижением социальной архитектуры.

— Готов с вами согласиться.

— Не хочется, чтобы однажды это прекрасное здание рухнуло из-за преступного самомнения одних персонажей и попустительства других.

— Опять двадцать пять за рыбу деньги! Неужели вы хотите контролировать общественные процессы?

— Не контролировать, это запрещено по закону. Всего лишь ограничивать порочные замыслы. Наша команда собирается препятствовать нарушению норм поведения. Правила, одинаковые для всех, давно уже опубликованы. Дальше просто: нарушающие их, объявляются опасными элементами. Отмечу, что для успешной работы нам не понадобятся особые следственные органы, всю работу по выявлению и наказанию правонарушителей выполнят законопослушные граждане.

— И вы хотите, чтобы я стал вашим информатором? — удивился Зимин.

— Это было бы неплохо! Скажем, я бы с удовольствием выслушал ваш доклад о деятельности нашего общего знакомого Клима. Его группа реконструкторов кажется мне подозрительной. Но мои планы относительно вас не так примитивны. Вы слишком влиятельный человек, ваше предназначение — оценка моральной составляющей правонарушения.

— Вот как.

— Среди обитателей Усадьбы давно созрело понимание необходимости применения жестких мер к отступникам принятой и утвержденной культурной парадигмы. Мы не должны защищаться, это ошибочная тактика, нам следует атаковать. Если мы будем стоять в стороне и благодушно взирать на происходящие процессы, не исключено, что будущее Усадьбы будет совсем не так радужно, как нам пытаются внушить хваленые идеологи.

— Вот как. А мне показалось, что обитатели Усадьбы вполне счастливы.

— Так и было, пока они считали себя избранными, пока думали, что принадлежат к элите общества. Однако довольно скоро стало понятно, что они — такие же люди, как и все остальные, со своими страстями и желаниями. Инстинкты оказались сильнее самомнения. В свое время один замечательный психофизик отметил, что поведение человека определяют всего три побудительных стимула: жадность, секс и желание доминировать. Вот так оно в Усадьбе и оказалось. Новые инстинкты не возникли.

— Я бы еще добавил любопытство, — подсказал Зимин.

— Расслоение общества, которое было столь прекрасной оздоровляющей идеей в объединенном мире, оказалось привлекательным и для обитателей Усадьбы. У каждого обнаруживаются свои интересы. Люди разбегаются. Надо помочь им почувствовать свою общность. Даже если для этого придется применить силу.

— А я-то здесь причем?

— Мы живем в странное время, когда для поддержания статус-кво недостаточно беспрекословного подчинения законам и командам руководителей. Полем битвы сейчас стали обычные людские чувства. Пора бы понять, что наведение порядка в эмоциональной сфере — это главная задача текущего момента. Мы обязаны организовать свою службу безопасности нравов, наделив ее представителей соответствующими правами. Мне известно, что вы любите поговорить о морали и совести. Хотел бы предложить вам стать дружинником.

— Нет, это не мое, — решительно отказался Зимин. — Предпочитаю заняться своим делом. У меня есть далеко идущие планы, которые помогут Усадьбе больше, чем ваша команда.

— А вы подумайте, не отказывайтесь вот так сразу. Давайте поговорим. Рано или поздно мы с вами поймем друг друга. В конце концов, нас объединяет общее дело — поиск личного благополучия, которое легче всего достичь с помощью общественного договора.

Зимин решил, что пора разговор прекращать. То, что среди обитателей Усадьбы встречаются сумасшедшие, стало для него неприятным сюрпризом. Представление о том, что в Усадьбе собрались самые лучшие представители человечества, оказалось мифом, пустым самообманом. Он дал себе слово впредь относиться к любым фактам, даже самым, казалось бы, очевидным, с разумным скепсисом. Доверяй, но проверяй.

Егорин заметил перемену в поведении собеседника и замолчал. Зимин попытался вспомнить инструкции Нау и воспользоваться ограничителем для того, чтобы навсегда отбить у Егорина желание сделать его дружинником. Вот и пригодился его новый статус и новые возможности.

Наверное, что-то у него получилось, потому что Егорин застыл в крайнем недоумении, словно почувствовал, как из мозга его стирается важная информация.

— До свидания! — сказал Зимин.

— А-а, ты один из нас, — с сожалением констатировал Егорин. — Жаль. Ты показался перспективным парнем.

— Один из кого?

— Из Центра.

— Пожалуй, да.

— Что ж, поговорим с тобой в другом месте. Неужели вам, пытающимся остаться незапятнанными, так трудно понять, что мы в ответе за будущее Усадьбы!

— Мне про это ничего неизвестно.

— Незнание не освобождает от ответственности.

— Я Усадьбе не враг.

Марго почему-то показалось, что Зимин попал в какую-то ужасную передрягу. Ей не понравилось, что на виллу — кстати, замечательную виллу, — стали непрерывным потоком приходить люди для переговоров. Пугало само это слово «переговоры». Оно казалось отвратительным и гадким. Почти таким же неприятным, как и слово «гости». Переубедить ее было сложно. Зимин пытался объяснить, что большая часть посетителей — это реконструкторы, которые приходят, рассчитывая на помощь в организации мероприятий движения. Остальные — курьеры Егорина, доставляющие Зимину приказы, наглядную информацию и директивные письма, регламентирующие внутреннюю жизнь Усадьбы. Для чего — непонятно.

— Тебе надо покаяться, — сказала Марго строго.

— В чем? — удивился Зимин.

— У каждого человека на душе есть грех.

— Пусть так. Перед кем покаяться?

— Какая разница! Важно, чтобы у тебя возникла такая потребность.

— Я чист и свободен! — возмутился Зимин.

Марго обиделась и отправилась в свой элитный клуб расслабляться. Зимину показался забавным неожиданный интерес подруги к раскаянию и покаянию. До сих пор проблемы такого сорта оставляли Марго равнодушной. Волновало ее до сих пор только одно — полезно или нет его поведение. Зимин знал, что должен подруге, так она считала, но он подозревал, что внятно сформулировать, что конкретно он должен, она бы не смогла, даже если бы захотела. Марго и прежде не интересовали подробности. Должен, и все.

Зимину настроение подруги показалось забавным. Но на всякий случай он решил вспомнить, не совершил ли случайно поступка, за который ему должно быть стыдно. Сама постановка вопроса показалась смешной, хотя бы потому, что он давно ничего не делал, только наблюдал. Обдумывание замыслов оказалось не простым делом.

Нельзя совершить плохой поступок, если ничего не делаешь. Бездействие может быть отвратительным, но вряд ли его можно было вменить в вину. Наблюдатель, он и есть наблюдатель. Тихий, умозрительный человек. Зимин представил, как он проявляет общественную активность, бегает по площади и кричит: «Так жить нельзя, покайтесь, гады»! Его, понятное дело, никто не слушает. Кому сейчас нужны учителя? Зимин вспомнил, что и сам недавно отказался каяться, можно сказать, подчинился веянию времени. Не внял совету красивой женщины.

Надо сказать, у Зимина были свои проблемы. Как легко ему было наблюдать в Трущобах за Грегором, действия которого были объяснимы и предсказывались без особого труда. Значительно труднее было разобраться с Климом и Егориным. Мотивация их поведения оставалась тайной. Они были чужие, логика их поступков ускользала от его понимания. Зимин не мог ответить на простой вопрос: почему они ведут себя так непредсказуемо? Создавалось впечатление, что они принимают решения, подчиняясь инстинктам, а не разуму. Зимин окончательно запутался, он не понимал, какие истории следует сочинять, чтобы эти люди остались довольны. У обитателей Усадьбы были свои интересы и представления. Попытка утвердиться в чужом монастыре со своим уставом была обречена на провал. Ему нужно было придумать что-то по-настоящему неординарное, чтобы исправить сложившееся положение. Непонятно было только, что именно.

Прошло совсем немного времени, и Зимин стал думать, что совершил ошибку, согласившись на предложение Нау. Надежда на то, что достаточно будет собрать правдивую информацию об особенностях жизни в Усадьбе, как сразу удастся нащупать что-то важное, что подскажет ему, ради чего эти люди живут на свете, провалилась. Придумывать для них сценарии новых жизней без этого понимания было глупо. Пришло время Зимину признаться, что стать настоящим писателем у него не получилось. Он пожалел, что согласился на предложение Нау. Это был наивный и самонадеянный выбор. Правильнее было отказаться. Вот это было бы честным поступком.

«Я могу сделать это в любой момент. Разве меня кто-нибудь сможет переубедить», — подумал он.

Осталось вспомнить, как связаться с Нау. Для этого необходимо было совершить некоторые действия. К его удивлению, сработал коммуникатор, Нау откликнулся на мысленный призыв. Через десять минут он был на вилле.

— Что-то идет не так? — спросил он терпеливо, словно предчувствуя длительный и нудный разговор о возможных нравственных терзаниях перспективного сценариста.

Зимин подробно пересказал все, что узнал от Клима и Егорина. Закончил самым важным вопросом, который не давал ему покоя:

— Действительно ли Усадьба разваливается?

— Хорошая работа, Зимин, — сказал Нау. — Быстро вы разобрались с нашей хваленой элитой! Надо признать, что Усадьба оказалась неустойчивым образованием. Но это означает только то, что мы должны сделать свою работу как можно скорее. Мы солдаты будущего. Понимаете?

— Что может спасти Усадьбу?

— Жадность, конечно. Как это обычно и происходило в истории человечества.

— Какое странное предположение! Верится с трудом. Впрочем, жадность не моя сильная сторона. Почему-то вспоминается: «на жадину не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним, что хошь»...

— Наша цивилизация построена не бессребрениками. Доказательств полно в любой дисциплине. Антропологи с биологами расскажут, что эволюция отбирает тех, кто наиболее эффективно размножается. Мы с вами — потомки тех, кто смог убить больше мамонтов и обиходить больше самок, а не тех, кто водил угольком по стенам пещеры, потому как на долю последних не оставалось ни самок, ни мамонтов.

— А мне всегда казалось, что мир существует только потому, что есть люди, которые делают что-то не ради выгоды. Выгода, как правило, убивает любой начинание. Читал как-то древний миф о Мидасе. Мораль проста: если все, до чего ты дотрагиваешься, превращается в золото, жизнь прекращается. Древние люди в этом разбирались.

— Иногда бывает проще смотреть на мир с некоторой долей цинизма. Трудно не заметить, что все вокруг — наши жилища, внутреннее их устройство, одежда, пища, наши принтеры, было придумано и сделано жадинами ради собственной выгоды.

— Не думаю, что это будет легко доказать.

— Мы с вами не на философском диспуте. Истина — вещь замечательная, кто же спорит, но для нашего дела важнее отыскивать различия в представлениях, а не совпадения во взглядах. Вас, Зимин, для того и нашли, чтобы вы поражали нас своим неожиданным воззрением на явления, которые кажутся тривиальными. До сих пор все попытки были неудачными. Сочинителям не хватает широты взглядов, поэтому придуманные ими новые миры скучны и невыразительны. Жить в них противно.

Зимин не удержался от комментария.

— Все правильно. Ваши сценаристы пытаются заставить людей жить согласно собственным представлениям, а это неправильно. Редко можно встретить людей, у которых бы совпадали мечты. С этим нужно считаться.

— Вы поняли это, когда работали в Институте?

— Да. Все люди разные. Я знал это и раньше. Но когда сталкиваешься с человеческой уникальностью по долгу службы, это производит очень сильное впечатление. Вы представить не можете, насколько странные пожелания мне приходилось выслушивать.

— Об этом мы поговорим после, а сейчас вернемся к жадинам. Вы не верите в их заслуги перед прогрессом? Мне кажется, что Усадьбу спасет жадность.

— Не согласен. Мне трудно сформулировать доводы, вот так сразу, легче написать текст. У меня есть два дня? Хочу сделать свою работу хорошо.

— Конечно.

— Я справлюсь.

Через два дня текст был готов. Нау его с интересом прочитал и остался доволен.

К Вождю приходит Интересующийся.

Интересующийся: В окрестностях появился мамонт. Хороший. Толстый. Еды на три месяца хватит.

Вождь: Слишком большие потери. Нам этого не нужно.

Интересующийся: Да мы не дубль-вэ пойдем, а четыре-два-четыре. Потери на 30% меньше. Я просчитал.

Жадина: Зачем нам это? У нас запасов падали как раз на три месяца хватит. Падаль куда мне девать? А она такая вкусная! (Вождю) Сами просили лишний кусочек занести.

Вождь: Да, нам мамонт сейчас не нужен.

Интересующийся: А потом он уйдет. Когда еще вернется. И потом вы забыли про бивни. Украсим ими вашу пещеру. Народ будет пересчитывать бивни и гордиться вами. Это самый простой способ подтвердить свою харизму.

Вождь: А ведь и верно. Давай, зови народ. А ты, Жадина, будешь руководить операцией. Очень уж ловко это у тебя получается. Каждому участнику по пять ракушек. А немощным по три. Никто не уйдет обиженным.

Жадина: Я не могу, у меня нога болит.

Вождь: Что поделаешь. Зовите Воина. Значит, Жадина, и тебе три.

Воин: На мамонта — это хорошо, это по профилю. Но у меня копье сломалось. Пусть Жадина сегодня поработает.

Вождь: У него нога болит.

Воин: Понятно. Значит, я могу воспользоваться копьем Жадины? Жадина, дашь попользоваться?

Жадина: Ага! Сейчас! Вещь антикварная. Говорят от Святого Варфоломея нам досталась. Ценная вещь. Очень ценная.

Воин: Ты же ее подобрал на месте последней охоты. Третьего загонщика задавило, вот ты и поднял.

Жадина: Взял бы и сам поднял. Никто не запрещал.

Воин: Да ладно, не сердись. Это я так просто вспомнил не вовремя. Чтобы разговор поддержать.

Жадина: А мне обидно. Впрочем, бери в аренду на неделю за десять ракушек.

Воин: Дык, мне только пять дадут и то, если дело выгорит.

Жадина: Разбросайте на других участников. Почему я все время должен вас учить экономике?

Вождь: Понятно. Значит, участникам по четыре ракушки, немощным по две.

Жадина: Правильное решение. Только если потеряете мое копье, заплатите 50 ракушек. Давайте уж сразу договоримся. Не хочу рисковать.

Вождь: Вот и хорошо, вот и договорились.

После охоты Воин возвращает копье и десять ракушек.

Воин: Хорошо прошло, вот только четыре ракушки маловато за такую работу.

Жадина: Согласен. Круто с тобой Вождь обошелся. Но я могу тебе помочь.

Воин: Правда?

Жадина: И не сомневайся. Давай на твои жалкие четыре раковины сыграем в интересную игру. Выиграешь, я тебе еще четыре ракушки отдам, а проиграешь, так ничего страшного. Переживешь эмоциональный всплеск, словно еще раз на охоту сходил. За это не грех и заплатить. Но кто сказал, что ты проиграешь? Шансы наши равны.

Воин: А вот и согласен. Давай сыграем.

Жадина: Значит так, мы загадываем с тобой два числа, чтобы были больше 1 и меньше 10. У кого больше, тот и выиграл.

Воин: Ну, загадал.

Жадина: И какое?

Воин: Девять.

Жадина: А у меня девять с половиной. Я выиграл.

Воин: А разве можно с половиной?

Жадина: Я про запрет ничего не слышал. В правилах ничего такого нет. С тебя четыре ракушки.

Воин: Держи. Еще немного и я бы выиграл.

Жадина: Кстати, а почему копье кривое?

Воин: Об мамонта погнулось.

Жадина: Не повезло тебе сегодня. Гони еще 50 ракушек.

Интересующийся: Вы тут ерундой занимаетесь, а я еще одного мамонта обнаружил и пращу придумал.

Вождь, Воин, Жадина (хором): А пошел ты!

Зимину очень-очень хотелось, чтобы во время чтения Нау рассмеялся или хотя бы улыбнулся. Когда, наконец, послышались желанные звуки, от сердца у него отлегло, он стал чувствовать себя увереннее.

— Занятно получилось, — сказал Нау. — То, что надо. К сюжету особых вопросов нет. Вершиной карьеры этого жадины станет должность Верховного Жреца, где он будет использовать интеллект интересующегося, отвагу воина и тупость вождя, набивая свою пещеру бивнями и прочими ништяками. Если я однажды попаду в подобный мир, то обязательно стану там налоговым инспектором. Жадины должны исправно платить налоги. Но это единственное, что мы можем от них требовать.

— Это возможно только в том случае, если кто-то ради их корысти согласится охотиться на мамонтов.

— Совсем неважно, как жадина заваливает мамонта, самостоятельно или чужими руками. Это уже технология. Важно только то, что дурачки, предоставленные себе (не направляемые, допустим, на охоту), вымирают от голода и холода, изымая свой дурацкий ген из дальнейшей борьбы за существование вида. Я называю жадинами не тех, кому жалко отдать своё. И не тех, кто отнимает чужое. Это не главные их качества. Жадины для меня — те, кто получает огромное удовольствие от самого процесса сохранения и приумножения. Не удивительно, что жадины, сумевшие овладеть искусством организовывать и использовать по своему усмотрению других людей, обычно побеждают.

— Не всех, — уточнил Зимин. — Только тех, кто играет с ними в дурацкие игры.

— Чем жаднее человек, тем больше людей он завлекает в свою игру. При всём законном омерзении, внушаемом персонажем из вашего текста, надо признать, что именно он ответственен за прогресс.

— Какой прогресс?

— Тот самый, обеспечивающий движение человечества к светлому будущему, который нам всем так дорог.

— Сомневаюсь, что жадины способны на полезные для общества поступки.

— Верно. Но прогресс нуждается не только в умелых и смышленых двигателях, вы назвали их интересующимися, но и в тормозах с рулями. Тогда механизмы не будут тупо мчаться вперед, но научатся лавировать и тормозить, когда это потребуется.

— Тормозить будут жадины?

— Именно. Вот придумал ваш интересующийся пращу. Все увидели, всем понравилось. Научились пользоваться. Догадались, что это не просто орудие добычи мамонта, но и серьёзный аргумент в споре. Стали успешно применять на практике. И обязательно перебили бы друг друга, если бы не Верховный Жрец, который вовремя воткнул между толпами вооруженных пращами людей шест с медвежьим черепом и объяснил офигевшему народу, что Великий Медведь насилия не одобряет и уже готов ниспослать вечный мрак и полный карачун, если бардак немедленно не прекратится. В итоге все остались живы, и пошли совершенствовать ловушки. Естественно, Жрец сделал это не из филантропических побуждений. Ему не улыбалась перспектива лишиться паствы.

— Вы хотите, чтобы жадины совершили для Усадьбы что-то подобное?

— У них получится. Подчинятся инстинкту и сделают все, как надо. К всеобщему удовольствию. Прогресс — довольно зловредная штука, скрывающая в себе мощный разрушительный заряд. Предоставленные самим себе ваши интересующиеся быстро развалят всё, до чего смогут дотянуться. Их пытливость надо уравновешивать соображениями выгоды. Таким образом, жадины — те, кто сможет сбалансировать разрушительные устремления разных участников процесса, создав из них — возможно, не слишком симпатичную, но стабильно работающую — систему, которая будет выгодна всем и принесет прибыль жадинам.

— Прощай, свобода!

— Ерунда. На помощь согражданам придете вы, Зимин, и обеспечите максимальной свободой всех нуждающихся. Правда, только в придуманных вами мирах. Но об этом догадаются единицы.

— Значит, это мне придется уравновешивать вред от разрушительных порывов жадин?

— Да. Вы должны создавать устойчивые миры.

— А зачем вы мне рассказали про жадин?

— Придумывая миры, нельзя про них забывать. Без них нельзя.

— Жадность — не мое сильное место.

— Почему вы решили, что я предлагаю легкую работу?

Разговор получился интересный, но продолжить его не удалось. За окнами раздался необычный грохот: скрежет, свистки, громкие нечленораздельные выкрики.

— Ух ты, — сказал Нау. — Быстро он развернулся.

Зимин отдернул занавеску и увидел, как по двору его виллы слаженно, подчиняясь приказу своего командира, стоящего во весь рост на бронемашине, передвигаются бойцы в камуфляже, бронежилетах и касках. В руках у них были короткоствольные автоматы.

— Что это все значит? — спросил удивленный Зимин.

— А, по-моему, все ясно, — ответил Нау. — Эти люди пришли арестовать вас.

— За что?

— Боюсь, что не смогу угадать точную формулировку обвинения, которое вам предъявят. Наверное, придумают что-то экстравагантное.

— Подложные обвинения? Но кому это понадобилось? Кто я такой, чтобы ради меня проводить целую войсковую операцию?

— Вы — Зимин.

— Это ничего не объясняет.

— Вот еще один очень важный момент, на который вам обязательно следует обратить внимание при работе с придуманными мирами. Представления людей в гораздо меньшей степени определяются формальной логикой и детерминизмом, чем об этом принято думать. Довольно часто жизнь людей строится на совершенно невозможных выдумках. Не только здравый смысл, но и законы физики не для всех указ.

— Не понял.

— Скажу проще — если ложная память человека будет содержать информацию о том, что он встречал дракона, волшебника и эльфа, для него это не станет катастрофой, он будет уверен, что так оно и было.

— Учту. Но, возвращаясь к реальности, сейчас бойцы начнут ломать дверь. Не пора ли мне воспользоваться ограничителем?

— Не поможет, — сказал Нау.

— Почему?

— Ограничители против ограничителей не действуют.

— Меня преследует кто-то из Центра?

— Ага. Егорин.

— И что делать?

— Поговорим с ним, узнаем, чего он добивается.

Нау достал коммуникатор.

— Эй, Егорин, сейчас же перестань валять комедию! — сказал он. — Я знаю, что эту суматоху организовал ты. Чего тебе от нас нужно? Приходи, поговорим.

Егорин вылез из бронемашины, Зимин впустил его в дом. Если бы не бронетехника, можно было подумать, что встретились два друга.

— Что тебе нужно, Егорин? — спросил Нау.

— Сущий пустяк. Я требую, чтобы вы подчинились Правилу. Зимин должен немедленно покинуть Усадьбу. Это не обсуждается.

— Ничего не понимаю, — сказал Зимин.

— Егорин ссылается на восьмой пункт Правил, — пояснил Нау. — «Обитатели Центра не должны наносить ущерб целостности Усадьбы».

— Совершенно верно. Проживание Зимина в Усадьбе разрушает ее устои.

— Я? Чего-то там разрушаю? Чушь!

— А ведь верно. Твои обвинения беспочвенны.

— Согласно Правилу для запрета проживания в Усадьбе достаточно опасения одного члена Центра.

— И кто же этот бдительный человек?

— Я. Надеюсь, вы не станете переубеждать меня?

— Нет, не будем, — легко согласился Нау. — Придется вам, Зимин, перебраться в Центр. Я тут ничего не могу поделать. Послушай, Егорин, Зимину и так приходится нелегко, постоянные переезды с места на место мешают сочинять. Зараза, ты пронимаешь, что срываешь работы с ложной памятью?

— Не ругайся, ты еще мне спасибо скажешь.

— Ага. Жди.

Зимин растерялся. Он понял одно — от писательской работы его никто отстранять не собирается. Остальное, честно говоря, его мало интересовало.

— А можно я вернусь в Трущобы? — спросил он.

— Странное желание, — удивился Нау. — Зачем?

— Пока не знаю, — признался Зимин.

— Неужели вам так неприятны обитатели Усадьбы? — удивился Нау. — Почему вы их так не любите?

— Все люди разные. От некоторых надо держаться на расстоянии. Но, честно говоря, особых чувств они у меня не вызывают, только глубокое разочарование.

— Не считаете их элитой?

— Элита — смешное слово, не правда ли?

— Представить не могу, что с вами будет дальше, — сказал Нау. — Интересно будет проследить.