Наколка

ДЖЕЙМС СТИВЕНС

НАКОЛКА

В полицейском участке мне не поверили, думаю, не поверите и вы. Спрашивают меня:

— Этого знаешь? — и откидывают край простыни. Лежит старикашка, лет под девяносто, подобрали его в какой-то комнате неподалеку от Эдгвар Роуд.

— Нет,— говорю,— сроду не встречал, и клиента такого у меня не было.

— Точно не было?

— Точно,— говорю,— я же не слепой.

— Ну, тогда посмотри вот на эту картинку, чтоб уж совсем не сомневаться,— и показывают мне наколку.

Тут я отвечаю, хотя и не сразу:

— Да, моя работа.— Я свою картинку всегда узнаю, хотя проку мне от этого никакого.— Свихнешься,— говорю.— Но работа моя.

Тогда они говорят:

— Ты, видать, и так уже свихнулся.

А когда я рассказал им все — с начала до конца, они мне это еще раз повторили.

А дело было так. Однажды малый в черном котелке выскочил из шикарного автомобиля и вбежал в мастерскую. Вообще-то народ у меня бывает всякий, но такой красавчик, в пижонском костюме и на машине в пол-улицы длиной, мог заехать разве что от нечего делать.

Но он выпаливает сходу:

— Хороший мастер?— А сам скидывает пиджак и жилет шелковый расстегивает.

— Лучше не найдете,— отвечаю.

— Отлично,— говорит и майку с рубашкой стягивает.

Парень молодой, скроен неплохо. Показывает наколку на груди около сердца:

— Нужно вот ему стальной ошейник изобразить да цепь покрепче и к толстому дереву привязать.

По всему видно, клиент этот — персона важная, такому слова поперек не скажи. Только чувствую: чем-то он напуган. Губы дергаются, руки дрожат, в общем — не в себе.

— Гнусная, похоже, тварь,— говорю я, глядя на наколку: дьявол в мантии и с закрученным хвостом.

— Похоже, похоже,— кивает.— Зато с ним не соскучишься.

— Ну да,— говорю,— с такой пакостной ухмылочкой точно не соскучишься.

— Не пакостной,— поправляет,— а иронической. Он пошутить любит.

— Слушайте, давайте я его сведу. Обойдется не дороже.

А он холодно так отвечает:

— Цепь и ошейник, ясно?

— Пожалуйста,— говорю.— Черт ваш, дело ваше.— В пререкания с клиентами я не вступаю.— Это будет стоить... — тут я гляжу на его черный автомобиль.— Пять фунтов. Ваша фамилия?

Я приготовился записывать.

— Доктор... — он что-то медлит и пять своих фунтовых бумажек разглядывает.— Доктор Брэдбери.

Понятно, фамилия не его.

Возни с такой картинкой много, процедура довольно болезненная, другой на его месте растянул бы работу на неделю. А этот доктор и слушать ничего не хочет. Зубы свои крепкие сцепил и говорит:

— Все сразу. Чтоб к вечеру готово было.

Ну что ж, к вечеру, так к вечеру.

Наутро в девять звонок. Голос его.

— Это... — Тут-то он и проговорился: назвал по ошибке свою настоящую фамилию, видно, нервничал.— Хватайте машину и выезжайте... — и называет адрес в Белгравии.

— У меня сегодня клиенты,— начал было я.

Но он перебивает:

— Десять фунтов.

— Ну,— говорю,— за такую цену пусть все клиенты к чертям катятся.

Он ждет меня в роскошной комнате, одетый в голубой шелковый халат. Распахивает его — и я глазам своим не верю.

Цепь моя, только пополам разорванная, валяется у дьяволовых ног, то же самое с ошейником. А пока я стою и на это дело пялюсь, чертова тварь, как сейчас вижу, подмигивает мне!

Я говорю:

— То ли я свихнулся, то ли...

Он обрывает:

— Душевное состояние твое никого не волнует. Всего его теперь цепями скручивай, понятно? И чем цепи толще, тем лучше! Ты мне его удержишь! — Он уже на крик перешел.

— А вы не спешите,— говорю. Я аж взмок, хоть день был прохладный. Не понравилось мне все, что я увидел, и тон его мне не понравился.

— Двадцать фунтов,— заявляет.

— Нет.

— Пятьдесят. Все, больше не получишь.

— Ладно,— говорю,— согласен.

Разрисовал я его хорошо: когда закончил, уже почти никакого дьявола не было видно — одни цепи. А пижон мой, надо сказать, за все время не пикнул, хотя я колол его целый день.

Я еще, помню, сказал:

— Лучше его все-таки свести. То-то бы с него улыбочка сползла. Ишь осклабился! — Хотите верьте, хотите нет, но дьявол все время кривлялся, пока я работал.

А клиент в ответ цедит сквозь зубы:

— Не смей трогать моего друга... любезного.

Я уже почти закончил, когда за дверью послышались шаги. Хватает мой доктор халат и как раз вовремя, только он успел запахнуть его — входит молоденькая девица.

Хороша, как кинозвезда с обложки, но не это главное. Драгоценности. Она их понавешала на себя целую шкатулку, не меньше. Тут тебе и ожерелья какие угодно — жемчужные, бриллиантовые, рубиновые, сапфировые, и брошки с браслетами, и перстни на каждом пальце. Любая корона рядом безделушкой покажется. А красавчик на нее разорался.

— Не смей,— кричит.— Не смей! Сейчас же возвращайся в свою комнату и снимай все это. Тоже мне, артистка! Положи обратно в шкатулку! И не вздумай больше трогать, слышишь, Маргарита! Ступай!

Голос у самого стал резкий, со лба пот градом. Девица белеет, будто ее ударили, всхлипывает и выбегает из комнаты.

— Заканчивай работу и убирайся! — набрасывается он на меня.— Да скорей же сажай этого дьявола на цепь! — Волнуется, словно ему и впрямь угрожает дьявол, хотя теперь уж и я, кажется, готов в это поверить. Во всяком случае, дьявола своего он хочет заковать в цепи, как я понимаю, из-за девицы, чтоб с ней ничего дурного не случилось.

Потом с год я про этого доктора ничего не слышал. Но вот как-то встречаю в газете заметку с фотографией: одна юная особа обвиняется в убийстве своего ребенка. A особа то, тут я чем хочешь поклясться могу,— та самая девица с бриллиантами.

Вскоре после этого приносят мне посылку: небольшой сверток, внутри бутылек с водой, тысяча фунтов наличными и письмо от Брэдбери:

«Теперь дьявола можно убрать. Приходите по этому адресу. Со мной ни о чем не говорите. Перед началом работы окропите дьявола водой из бутылки. Делайте все точно, как сказано».

Меня прямо пот прошиб, как только я грудь его увидел. От всех моих цепей только обрывки остались, разбросанные у Сатаны под ногами. Но за тыщонку, пожалуй, можно было на это плюнуть.

Поливаю я его водицей из той бутылки и приступаю к делу. Попотел здорово, но вижу: не могу эту проклятую наколку свести, хотя в своем ремесле уж как-нибудь разбираюсь.

— Кто этого черта делал? — спрашиваю красавчика. Он уже не такой бойкий, как раньше: морщины под глазами и голос усталый.

— Он сам,— говорит.— Не теряйте времени! Убирайте его!

— Вы что, за дурака меня принимаете?

— Клянусь, что он сам,— повторяет.— Послушайте, скорее же, пока еще есть время. Умоляю вас, скорее!

Вот как их милость теперь со мной разговаривают. Я пробую еще раз, но все бесполезно, я ему так и сказал. Он вскакивает и начинает бегать по комнате.

— Я должен найти средство,— бормочет.— Я должен искупить...

Потом кричит:

— Есть выход! Крест! Выколи у него на спине крест.

И я выколол на нем крест, а пока работал, дьявол — могу поклясться — тихонько стонал.

Больше я об этой чертовщине не слыхал — пока меня не затащили в участок опознавать деда, которого нашли в комнатушке недалеко от Эдгвар Роуд, и были при нем кое-какие камушки и наличные, всего на полмиллиона.

— Так ты,— говорят,— знаешь его настоящую фамилию? А на рожах ухмылки в улицу шириной.

— Как же его звали?

— Доктор Фауст.

Да, видно Сатана не зря смеялся над ним. Ведь этот малый сам продал ему душу за богатство и радости жизни...

Перевела с английского Н. Калошина

© Альманах «Вечерний дилижанс», 1990.

Создано программой AVS Document Converter

www.avs4you.com