Нам, живущим. Реквием

Глава первая

– Берегись!

Крик непроизвольно сорвался с губ Перри Нельсона, когда он рванул руль. Водитель зеленого седана его или не услышал, или не отреагировал. В следующие несколько секунд события проходили перед ним словно в замедленной съемке. Он увидел, как переднее левое колесо зеленого автомобиля проплыло мимо его машины, затем правое колесо его машины переползло через отбойник, машина соскользнула вслед за колесом и зацепилась за частокол. Он смотрел поверх капота и видел пляж – в ста тридцати футах под собой. Блондинка в зеленом купальнике тянулась к летящему мячу. Она подпрыгнула, чтобы достать мяч, обе руки простерты, одна нога подтянута. Девушка была очень изящна. Позади нее волна ударилась о песок. С застывшего гребня капали взбитые сливки. Он снова взглянул на девушку. Она все еще тянулась за мячом. Когда ее ноги коснулись земли, он вылетел из машины и его развернуло. Теперь перед ним были камни у подножия обрыва. Они приближались, и бесформенная груда превращалась в отдельные камни. Один камень выбрал его и взял курс на перехват. Камень был симпатичный, с одной стороны плоский и весь сверкающий на солнце. Он повернулся к Перри острым краем и рос, и рос, и рос, пока не заполнил собой весь мир.

Перри встал, потряс головой и поморгал. Затем с пугающей четкостью вспомнил увиденное в последние несколько секунд и непроизвольно вскинул руки. Но камня перед его лицом не было. Перед его лицом не было вообще ничего, кроме летящих снежинок. Исчезли пляж, обрыв и весь остальной мир. Его окружали только снег и ветер, проникающий под легкую одежду. Гложущая боль в области диафрагмы превратилась в острое чувство голода.

– Преисподняя! – воскликнул Перри.

Преисподняя. Да, должно быть, она, только холодная вместо горячей. Он принялся шагать, но ноги не слушались, и навалилось головокружение. Шатаясь, он сделал несколько шагов и упал лицом вниз. Слабость не позволила ему подняться, так что он решил минутку передохнуть. Он лежал, не двигаясь, и старался не думать, но пришедший в замешательство разум все еще бился над проблемой. Перри начал согреваться, когда разум нашел решение. Ну конечно! Девушка в зеленом купальнике поймала его и бросила в сугроб… мягкий сугроб… хороший, теплый сугроб… приятный… теплый…

– Вставайте, – трясла его девушка в зеленом купальнике. – Вставайте! Слышите? Подъем!

Что ей нужно?.. К черту игры, нельзя же шлепать человека по лицу, если хочется поиграть. Он с трудом поднялся на колени и рухнул опять. Девушка рядом снова залепила ему пощечину и продолжала изводить, пока он не встал на колени, затем она удержала его от нового падения и помогла подняться встать на ноги.

– Спокойно. Одну руку положите мне на плечи. Здесь недалеко.

– Я в порядке.

– Не глупите. Обопритесь на меня.

Он перевел взгляд на лицо своей спутницы и попробовал сфокусироваться. Действительно это она, девушка в зеленом купальнике, но какого черта она вырядилась, как адмирал Бэрд? Все вплоть до меховой парки. Впрочем, его усталый мозг тут же потерял к этому интерес, и Перри сосредоточил все свое внимание на том, чтобы переставлять заледеневшие свинцовые ноги поочередно.

– Здесь ступеньки. Тихо-тихо. Теперь не двигайтесь.

Девушка пропела одну чистую ноту, и перед ними отворилась дверь. Спотыкаясь, он вошел внутрь, и дверь закрылась. Девушка подвела его к дивану, заставила лечь и тихо вышла из комнаты. Наконец она вернулась с чашкой жидкости:

– Вот, выпейте.

Он потянулся к чашке, но онемевшие пальцы не желали ее держать, и напиток частично пролился. Девушка забрала чашку, подняла его голову свободной рукой и поднесла чашку к его губам. Он медленно выпил. Напиток оказался теплым и пряным. Перри провалился в сон, разглядывая ее обеспокоенное лицо.

Просыпался он медленно и, едва ли не прежде, чем осознал себя, проникся глубоким чувством комфорта и благополучия. Он лежал на мягкой, как пуховая перина, постели. Потянувшись под легким покрывалом, вдруг понял, что спал голышом, и открыл глаза. В просторной овальной комнате тридцати футов в длину он был один. Напротив него произрастал из стены чудной, но приятный на вид камин: вертикальный десятифутовый гиперболоид, похожий на половинку сахарной головы, с могучим зевом в основании – полка зева отстояла от пола комнаты дюймов на десять. Небо зева представляло собой второй гиперболоид, вогнутый. Внутри этой гаргантюанской пасти весело потрескивал огонь, разбрасывая блики по комнате. Комната казалась почти полностью пустой – если не считать дивана, занимавшего две трети периметра округлой стены.

Он повернул голову на звук и увидел, как девушка входит в дверь. Она улыбнулась и заторопилась к нему:

– Так вы проснулись! Как самочувствие? – Она нащупала его пульс.

– Прекрасное.

– Есть хотите?

– Съел бы целую лошадь.

Девушка хихикнула:

– Извините, лошадей нет. Скоро принесу кое-что получше. Но сразу много не ешьте. – Она выпрямилась. – Дайте-ка я сброшу эти меха.

Она отошла в сторону, добираясь до застежки молнии у воротника. Меха представляли собой один предмет одежды, который соскользнул с ее плеч и упал на пол. Перри словно обдало ледяным душем, а затем он почувствовал теплое покалывание. Меховой комбинезон оказался единственным ее одеянием, и девушка выскользнула из него обнаженной, словно дриада. Сама она не придала этому никакого значения – просто подняла комбинезон, подошла к стенному шкафчику, который открылся при ее приближении, и повесила меха. Потом она подошла к стене, украшенной фреской, на которой была изображена Деметра с рогом изобилия. Часть стены бесшумно поднялась, открыв взгляду непостижимое множество клапанов, дверок и блестящих приборов. Минут на десять она, напевая, углубилась в работу с приборами. Перри зачарованно смотрел на нее. Его удивление уступило место сердечной благодарности – «дриада» была юная, зрелая и во всех смыслах очень желанная. Ее быстрые грациозные движения вселяли в его душу уверенность, они казались наполненными радостью. Девушка прервала пение и воскликнула:

– Так! Все готово, если больной готов поесть!

Она подняла нагруженный поднос и понесла его в дальнюю часть комнаты. Фреска вернулась на место, и блестящие приборы исчезли. Девушка поставила поднос на диван и потянула за ручку, утопленную в обивке. Ручка последовала за ее рукой, вытащив за собой полочку – примерно в два фута шириной и четыре в длину. «Дриада» повернулась к Перри и позвала:

– Давайте же ешьте, пока горячее.

Перри начал подниматься и застыл. Девушка заметила его нерешительность и забеспокоилась:

– Что такое? Еще слишком слабы?

– Нет.

– Потянули мышцы?

– Нет.

– Тогда подходите, пожалуйста. В чем дело?

– Ну, я… э-э-э… вы понимаете, я… – Как же, черт побери, объяснишь симпатичной девушке, притом совершенно обнаженной, что не можешь подойти к ней, потому что ты тоже без одежды? Особенно учитывая, что она, похоже, не знает, что такое благопристойность.

Она склонилась над ним с заметным беспокойством. Да ну и черт с ним, сказал себе Перри и стал выбираться из постели. Он слегка пошатывался.

– Могу я предложить свою помощь?

– Благодарю, я в полном порядке.

Они уселись по разные стороны стола-полки. Девушка прикоснулась к кнопке, и крупный фрагмент стены рядом с ними отъехал вверх, открывая окно и за ним великолепный вид. По изрезанному горному склону, через каньон, маршировали высокие сосны. Вверху по каньону, правее ярдах в восьмистах, водопад вывешивал дымку, трепещущую на легком ветру. Затем Перри взглянул вниз – под окном ничего не было. Головокружение вцепилось в него, и он будто снова завис на ограждении, глядя на пляж поверх капота своего автомобиля. Он снова услышал собственный крик. Ее руки уже обвивали его, успокаивая. Он собрался с духом.

– Все в порядке, – пробормотал он, – но прошу, закройте ставни.

Она не стала спорить и ничего не ответила, но сразу закрыла ставни.

– Теперь можете поесть?

– Да, думаю, что могу.

– Тогда ешьте, а потом поговорим.

Они ели молча. Перри с интересом изучал свою пищу. Прозрачный суп, какое-то желе с мясным ароматом, стакан молока, легкие булочки с несоленым маслом, несколько видов фруктов – сладкие апельсины размером с грейпфрут и с кожурой, как у мандарина, какие-то незнакомые ему желтые фрукты и бананы в черных веснушках. Посуда – легкая, словно бумага, – была покрыта твердой блестящей глазурью. Вилки и ложки из того же материала. Наконец он одолел последний фрукт и собрал крошки последней булочки. Девушка закончила есть раньше и наблюдала за ним, опершись на локти.

– Вам получше?

– На порядок.

Она переставила посуду на поднос, подошла к камину, сбросила все в огонь, после чего вернула поднос в стойку среди блестящих приборов (Деметра послушно скользнула в сторону, открывая их).

Возвратившись, девушка задвинула полку-стол и протянула Перри тонкую белую трубочку:

– Курите?

– Спасибо.

Сигарета длиной дюйма в четыре походила на какое-то русское варварство. Ароматизированная, решил Перри. Он затянулся сначала осторожно, затем глубоко, заполняя легкие дымом. Настоящий виргинский табак. Единственное в этом доме, что казалось абсолютно домашним и нормальным. Она тоже глубоко затянулась и затем заговорила:

– Что ж, кто вы такой и как попали на этот склон? А прежде всего, как вас зовут?

– Перри. А вас?

– Перри? Красивое имя. Я Диана.

– Диана? Можно было догадаться. Идеально подходит.

– Для Дианы я немного округлая, – она похлопала себя по бедру, – но рада, что оно вам нравится. Так как же вы заблудились во вчерашней метели без подходящей случаю одежды и без еды?

– Я не знаю.

– Вы не знаете?

– Нет. Понимаете, как получилось: я ехал по серпантину и встречная машина попыталась обогнать грузовик на подъеме. Я отрулил в сторону, чтобы не столкнуться с ней, и мое правое переднее колесо запрыгнуло на отбойник, так что мы с машиной его перелетели, и последнее, что я помню, – как, падая, смотрел на пляж. И затем проснулся уже в метели.

– Это все, что вы помните?

– Да, ну и как вы мне помогли потом, разумеется. Только я думал, что вы – та самая девушка в зеленом купальнике.

– Девушка в чем?

– В зеленом купальном костюме.

– О. – Она на секунду задумалась. – Как вы сказали, почему так вышло, что вы перелетели через отбойник?

– Думаю, что случился прокол при ударе об ограждение.

– Что такое прокол?

Он посмотрел на нее:

– Я имею в виду, лопнула шина при ударе об ограждение.

– Но почему она лопнула?

– Слушайте, вы, вообще-то, водите машину?

– Ну нет.

– Что ж, если наполненная воздухом резиновая покрышка соприкасается с острым предметом на достаточно высокой скорости, она с большой вероятностью лопнет – из-за прокола. В этом случае может произойти все, что угодно. В моем случае – перелет через ограждение.

Девушка выглядела напуганной, ее глаза расширились. Перри добавил:

– Не переживайте так сильно. Я не пострадал.

– Перри, когда это произошло?

– Произошло? Ну как же, вчера… Нет, возможно…

– Нет, Перри, дату, назовите дату!

– Двенадцатое июля. И кстати, в связи с этим у меня вопрос, тут часто идет снег в июле?

– Какого года, Перри?

– Какого года? Этого, разумеется!

– Какого года, Перри, назовите число.

– А вы разве не знаете? Одна тысяча девятьсот тридцать девятый.

– Одна тысяча девятьсот тридцать девятый, – медленно повторила Диана.

– Тысяча девятьсот тридцать девятый. Какого черта? Что не так?

Она вскочила и стала нервно ходить взад и вперед по комнате, затем остановилась и посмотрела на него:

– Перри, приготовьтесь к потрясению.

– Хорошо, говорите.

– Перри, вы сказали, что вчера было двенадцатое июля тысяча девятьсот тридцать девятого года.

– Да.

– Что ж, сегодня седьмое января две тысячи восемьдесят шестого.

Глава вторая

Какое-то время Перри сидел не шевелясь.

– Повторите-ка.

– Сегодня седьмое января две тысячи восемьдесят шестого.

– Январь, седьмое, две тысячи восемьдесят шестого. Невозможно, я сплю и очень скоро проснусь. – Он поднял взгляд на девушку. – Значит, вы все-таки не настоящая. Просто сон. Просто сон. – Перри обхватил голову руками и уставился в пол.

Его вернуло к действительности прикосновение к руке.

– Посмотрите на меня, Перри. Возьмите меня за руку. – Она взяла его за руку и сжала ее. – Вот. Я настоящая? Перри, вы должны смириться с этим. Не знаю, кто вы и что за странная вещь с вами произошла, но вы здесь, в моем доме, в январе две тысячи восемьдесят шестого года. И все будет хорошо. – Диана взяла его рукой за подбородок и повернула его лицо к себе. – Все будет хорошо, обещаю.

Он смотрел на нее испуганным взглядом человека, который боится, что сходит с ума.

– А теперь успокойтесь и расскажите, почему вы думаете, что вчера были в тысяча девятьсот тридцать девятом году?

– Да потому, говорю вам, что был там! И это был именно тысяча девятьсот тридцать девятый, потому что так было, – и никак иначе!

– Хм, нет, так мы не продвинемся. Расскажите мне о себе. Ваше полное имя, где вы живете, где родились, чем занимаетесь и так далее.

– Что ж, меня зовут Перри Вэнс Нельсон. Родился в Жираре, штат Канзас, в тысяча девятьсот четырнадцатом. Я инженер-баллистик и пилот. Понимаете, я флотский офицер. И до сегодняшнего дня нес службу в Коронадо, что в Калифорнии. Вчера – или когда там это было – я ехал из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, возвращаясь из увольнения, и вот этот парень на зеленом седане меня выдавливает, и я разбиваюсь на пляже.

Диана курила и обдумывала его слова.

– С этим вроде ясно. За исключением, разумеется, того, что вам, выходит, сто семьдесят два года, и это не объясняет, как вы сюда попали. Перри, вы не выглядите настолько старым.

– Что ж, и каков ответ?

– Не знаю. Вам приходилось слышать о шизофрении, Перри?

– Шизофрения? Расщепление личности. – Он взвесил идею и взорвался: – Ерунда! Если я и безумен, то только в этом сне. Говорю вам, я – Перри Нельсон. Я ничего не знаю о две тысячи восемьдесят шестом, а о тысяча девятьсот тридцать девятом я знаю все.

– А вот тут у меня зацепка. Я бы хотела задать вам несколько вопросов. Кто был президентом в тысяча девятьсот тридцать девятом?

– Франклин Рузвельт.

– Сколько штатов в конфедерации?

– Сорок восемь.

– Сколько сроков занимал пост Ла Гуардиа?

– Сколько? У него как раз был второй срок.

– Но вы только что сказали мне, что президентом был Рузвельт.

– Верно. Все верно. Рузвельт был президентом. Ла Гуардиа – мэром Нью-Йорка.

– О!

– Почему это вы спросили? Ла Гуардиа что, стал президентом?

– Да. На два срока. Самые популярные актеры телевидения в тысяча девятьсот тридцать девятом?

– Да не было таких. Телевидение еще не было распространено. Послушайте, вы вот допрашиваете меня о тридцать девятом, а мне-то откуда знать, что это действительно две тысячи восемьдесят шестой?

– Идите сюда, Перри. – Она подошла к стене рядом с камином, и новая секция стены отъехала в сторону.

«Как неприятно, – подумал Перри, – все соскальзывает и уезжает».

Теперь перед ним находились полки с книгами. Диана протянула ему тонкую книжку.

– «Астрономический альманах и эфмериды 2086», – прочитал Перри.

Затем она выудила старинный том с пожелтевшими от времени страницами. Открыв его, Диана указала на титульный лист: «Синклер Льюис. Галиот Господень. 1-е издание, 1947».

– Убедились?

– Видимо, у меня нет выхода. О боже!

Перри бросил сигарету в огонь и принялся нервно вышагивать по комнате.

– Слушайте, у вас здесь есть алкоголь? – спросил он, наконец остановившись. – Можно мне выпить?

– Выпить что именно?

– Виски, бренди, ром – что угодно с дозой стимулятора.

– Думаю, я смогу вам помочь.

Диана снова побеспокоила Деметру и вернулась, держа в руках бутылку в форме куба, наполненную янтарной жидкостью. Она налила на три пальца этой жидкости в чашку и добавила маленькую желтую таблетку.

– Это что?

– Суррогат ямайского рома и легкий транквилизатор. Угощайтесь. У меня появилась идея.

Она прошла в дальний конец комнаты, села на диван и вытянула из стены небольшую панель, похожую на переднюю панель выдвижного ящика. Подняла квадратный экран со стороной сантиметров тридцать и нажала несколько клавиш. Затем произнесла:

– Архивы Лос-Анджелеса? Говорит Диана 160-398-400-48А. Запрашиваю поиск по газетам Лос-Анджелеса и Коронадо за двенадцатое июля тысяча девятьсот тридцать девятого года, заметки об автомобильной аварии с участием офицера флота Перри Нельсона. Наценка за срочность допускается. Бонус за результаты в течение получаса. Сообщить по готовности. Спасибо, освобождаю линию.

Оставив ящик снаружи, она вернулась к Перри:

– Придется нам немного подождать. Не возражаете, если я теперь открою вид?

– Нисколько. Я и сам не прочь взглянуть.

Они уселись в западном конце комнаты, где перед тем ели, и ставни раскрылись. Полдень миновал, и солнце приближалось к склону горы. В каньоне лежал снег, а сквозь кроны деревьев струился янтарный солнечный свет. Они сидели молча и курили. Диана налила себе чашку суррогата и время от времени подносила ее к губам, делая глоток. Наконец в открытом ящике вспыхнул зеленый свет, прозвучала глубокая нота гонга. Диана нажала кнопку рядом с собой и заговорила:

– Диана 400-48 на связи.

– Сообщение из архивов. Результативно. Запрашивается местоположение.

– Станция «Телевид Рино», доставка пневмопочтой, пункт назначения G610L-400-48, наценка за срочность по всему маршруту, бонус за доставку в течение десяти минут. Спасибо. Отключаюсь.

– Вы сказали – Рино. Это рядом с нами?

– Да, мы примерно в тридцати километрах к югу от озера Тахо.

– А в Рино все еще можно быстро развестись?

– Быстро развестись? О нет, Рино теперь совсем не то место, ведь разводов больше не существует.

– Не существует? А что делают муж и жена, если они не могут ужиться вместе?

– Они не живут вместе.

– Получится неудобно, если один из них снова влюбится, вам не кажется?

– Нет, поймите же, Перри… О боже! Сколь многому вас нужно научить! Не знаю, с чего начать, так что я, наверное, просто рвану вам навстречу и попытаюсь отвечать на ваши вопросы. Для начала – никакое юридическое соглашение не нарушается, по крайней мере в том виде, в каком вы это понимаете. Существуют домашние контракты, однако они не связаны с браком в религиозных или сексуальных аспектах. И любой из таких контрактов подвержен тем же процедурам, что и любой светский контракт.

– Но разве это не приводит к запутанным ситуациям, семья распалась, дети непонятно чьи? Как же дети? Кто их обеспечивает?

– Разумеется, они сами себя обеспечивают – на свое наследство.

– На свое наследство? Они не могут все быть наследниками.

– Но они… Ох, слишком сложно. Придется мне раздобыть для вас кое-какую историю и кодекс обычаев. Все эти вопросы связаны с глубокими изменениями в экономике и социальном строе. Позвольте спросить, чем был брак в ваше время?

– Чем был? Гражданским контрактом между мужчиной и женщиной, и часто этот контракт подкреплялся религиозной церемонией.

– А что предусматривал этот контракт?

– Он предусматривал массу вещей, но многие не упоминались в явном виде. Согласно такому контракту двое жили вместе, женщина, если можно так выразиться, трудилась для мужчины, а он поддерживал ее финансово. Они спали вместе, и никому из них не положено было иметь интрижки на стороне с кем-либо еще. Заведя детей, поддерживали их, пока те не вырастут.

– И какие же цели преследовали подобные договоренности?

– Полагаю, это делалось в основном для блага детей. Их оберегали… Им давали имена… И женщин защищали и поддерживали и заботились о них во время беременности.

– А что получал от этого мужчина?

– Ну, он… Скажем так, он получал налаженный быт и семейную жизнь, кого-то, кто для него готовил, и тысячу других приятных мелочей, и, если вы простите мне эту подробность, женщину, с которой можно спать всегда, когда захочется.

– Давайте начнем с конца, всегда ли именно с ней он хотел спать, как вы затейливо выразились?

– Да, полагаю так, а иначе он, наверное, не попросил бы выйти за него замуж. Нет, Богом клянусь, я знаю, что это неправда. Возможно, это так и было, когда они только поженились, но я чертовски хорошо знаю, что большинство женатых мужчин каждый день встречают других женщин, которых предпочли бы собственным женам. Я таких навидался в каждом порту.

– А сами вы, Перри?

– Я? Я не… Я не был женат.

– Разве вам не встречались женщины, которыми вы желали бы насладиться в физическом плане?

– Безусловно. Множество.

– Тогда почему вы не женились?

– Ох, сам не знаю. Наверное, не хотел связывать себя.

– Не будь у мужчины детей, которых нужно содержать, и такой жены, которую нужно содержать, был бы брак для него обузой?

– Безусловно, в каком-то смысле. Она ожидала бы, что он все будет для нее делать, скандалила бы, увидев его с другой женщиной, и ожидала бы, что он станет развлекать ее сестер, двоюродных сестер и теток, и обижалась бы, если бы ему пришлось выйти на работу в день годовщины свадьбы.

– Господь милосердный! Ну и картина. Я не все ваши выражения понимаю, но звучит это невыносимо.

– Конечно, не все женщины такие, есть и хорошие боевые подруги, но до свадьбы это невозможно определить.

– По вашему описанию похоже, что мужчина ничего не приобретал посредством брака, кроме постоянно доступной любовницы. И скажите-ка, разве в то время не было возможности нанимать женщин дешевле, чем обходилось пожизненное содержание одной жены?

– О да, безусловно. Но нанятые женщины большинство мужчин не устраивали. Понимаете, мужчине не нравится, если женщина ложится с ним в постель только потому, что у него есть деньги.

– Но вы только что сказали, что женщины выходили замуж, чтобы их содержали.

– Я не совсем это имел в виду. Дело не только в этом. По крайней мере, обычно – не только в этом. В любом случае все не так. И, кроме того, мужчины не всегда играют в эту игру. Понимаете, мужчина женится отчасти для того, чтобы получить эксклюзивные права на внимание женщины, особенно это касается ее тела. Но многие заходят слишком далеко. Брак – не оправдание для того, чтобы бить жену по лицу за два танца с другим, а я видел и такое.

– Но зачем мужчине стремиться к эксклюзивному обладанию женщиной?

– Он стремится к этому естественным образом, это заложено в него природой. И еще мужчина хочет точно знать, что его дети – законнорожденные.

– Мы в нашем времени уже не так уверены, Перри, что подобные особенности закладываются, как вы выразились, природой. А слово «незаконнорожденные» вышло из употребления.

В этот момент на другом конце комнаты вспыхнул янтарный огонек. Диана поднялась и быстро вернулась со свитком бумаг:

– А вот и они. Смотрите.

Она развернула бумаги и разостлала их на столе-полке. Перри увидел, что это фотостатические[1] копии полос из «Лос-Анджелес таймс», «Геральд-экспресс» и «Дейли ньюс» от 13 июля 1939 года. Диана указала на заголовок.

Похожие заметки были и в других газетах. A «Дейли ньюс» дала врезку с Перри в униформе. Диана изучила фотографию с интересом.

– История совпадает до мелочей, Перри. А вот он не очень-то на вас похож.

Перри тоже взглянул:

– Надо сказать, не так уж плохо, учитывая плохую передачу полутонов.

– Удивительно, что он вообще на вас похож.

– Почему вы так говорите, Диана? Вы мне разве не верите? – На лице его отчетливо отразилась боль.

– О нет-нет. Я верю, что вы говорите буквально правду – ту, что знаете. Но подумайте сами, Перри. Голова на этой фотографии – если верить газете – уже больше века как обратилась в прах.

Перри смотрел на девушку, и в его глазах появилось выражение ужаса. Он закрыл глаза и схватился руками за голову. В таком положении он и оставался – отвернувшись, в напряженной позе – несколько минут, пока не почувствовал нежное прикосновение к своим волосам. Диана склонилась над ним, в глазах ее читались жалость и сострадание.

– Перри, прошу, послушайте. Я никоим образом не желала вас растревожить. Специально я не причиню вам боли. Я хочу быть вашим другом, если вы мне позволите. – Диана мягко отстранила его руки от висков. – Перри, с вами произошло нечто странное и чудесное, и мне оно совершенно непонятно. В некотором смысле это ужас но и определенно внушает страх. Но могло ведь быть и хуже, гораздо хуже. Мир, в котором вы оказались, совсем не плох. Я считаю, что он, напротив, дружелюбный. Мне он нравится, и уверена, что это в любом случае лучше, чем разбиться у подножия обрыва. Прошу, Перри, позвольте вам помочь.

Он дотронулся до ее руки:

– Ты хорошая девчонка, Ди, но со мной все будет в порядке. Думаю, это просто шок. От осознания того, что весь знакомый мне мир умер, исчез. Я это, конечно, понял, когда ты сказала мне, какой год, но не осознавал, пока ты не сказала, что я тоже мертв, во всяком случае мое тело. – Он вскочил. – Но позволь! Если мое тело мертво, откуда же, во имя всего святого, я взял это? – И он хлопнул себя по боку.

– Не знаю, Перри, но у меня есть идея.

– И что же произошло?

– Пока не знаю. Но мы можем кое-что сделать, чтобы это выяснить. Пойдем.

Она открыла ящик с прибором для связи и нажала кнопку. На экране возникла симпатичная рыжая девушка. Она улыбалась. Диана заговорила:

– Рино. Пожалуйста, подключите Вашингтон, отдел регистрации, сектор идентификации.

– Принято, Диана. – Рыжая исчезла.

– Она тебя знает?

– Вероятно, узнала. Ты потом поймешь.

Вскоре появилось другое лицо – внимательного седеющего мужчины.

– Запрашивается идентификация, – сказала Диана.

– На кого из вас?

– На него.

– Принято. Займите положение. – Лицо исчезло, и на экране возник прибор, похожий на кинокамеру.

– Подними правую руку, Перри, – прошептала Диана.

Перри так и сделал. Седой мужчина вновь возник на экране:

– Послушайте, я не могу провести анализ, если вы двигаетесь. Вы разве никогда не пользовались телефоном?

– Я… думаю, нет. – Перри смутился.

Легкое раздражение в голосе мужчины пропало.

– Что стряслось, друг? Выпал из реальности?

– Можно сказать и так.

– Это другое дело. Я тебя быстро верну в норму. Тогда у тебя не будет сложностей с ориентированием. Сейчас просто делай, как я говорю. Правая рука ладонью в мою сторону примерно в двадцати сантиметрах от экрана. Ты ее наклоняешь. Поверни параллельно экрану. Так. Держи ровно. – Мягкое жужжание и щелчок. – Вот и все. Полное досье или только имя и номер?

Вмешалась Диана:

– Короткое досье, пожалуйста, но развернутую последнюю статью. Станция «Телевид Рино», доставка пневмопочтой, G610L-400-48, с наценкой за срочность.

– Записать на его счет, когда получу номер?

– Нет, на мой. Диана, 160-398-400-48А.

– О-о-о! А я так и подумал, что это вы.

– Это личный запрос. – Голос Дианы был холоден и резок.

Лицо мужчины на мгновение отразило негодование, затем он стал совершенно безучастным.

– Мадам, я официально занимаю должность клерка отдела регистраций. Мне досконально известны сферы публичных и личных действий, равно как и пределы моих полномочий, и принесенной мной присяги.

Диана тут же растаяла:

– Мне жаль. Правда. Пожалуйста, простите меня.

Мужчина расслабился и улыбнулся:

– Конечно, мисс Диана. Вы, наверное, будете настаивать на соблюдении сферы, но, если позволите, для меня было бы честью оказать вам эту услугу.

– Нет, прошу выставить обычный счет. А вот я могу оказать вам услугу? – Она склонила голову.

Клерк в ответ кивнул.

– Вероятно, фото? – спросила она.

– Если мадам угодно.

– Мое последнее стерео. Лицо или полностью?

Мужчина лишь молча кивнул.

– Я пришлю оба. Они повстречаются с вашим отчетом в пневмопочте.

– Вы очень любезны.

– Спасибо. Отключаюсь. – И экран погас. – Ну, Перри, скоро мы что-то узнаем. Но я должна отправить бедняге фотографии. Я вовсе не хотела его оскорбить, но он такой чувствительный.

Она вернулась через мгновение с двумя тонкими листами и принялась сворачивать их. Заметив интерес Перри, она остановилась:

– Желаешь взглянуть?

– Да, конечно.

На первом изображении было лицо Дианы в цвете, подогретое легкой улыбкой. Перри так испугался, что чуть не уронил фотографию. Полностью стереоскопический портрет создавал впечатление, будто смотришь сквозь целлофановую пленку на саму Диану, которая стоит в трех футах от рамки.

– Каким волшебным способом это делают?

– Я не изучаю оптику, и я не фотограф, но знаю, что у стерео действительно есть глубина. Это коллоид примерно пяти миллиметров в толщину. Снимают двумя камерами, поэтому эффект есть только вдоль одной оси. Покрути ее вокруг вертикальной оси.

Перри так и сделал. Изображение стало совершенно плоским, хотя фотографию по-прежнему было видно.

– Теперь наклони под углом примерно сорок пять градусов.

Перри наклонил – и испытал неприятное чувство, наблюдая, как красивые черты лица Дианы плавятся, растекаются и исчезают, пока портрет не превратился в переливающиеся разводы, какие оставляет масло на воде.

– Нужно смотреть на него вдоль подходящей оси и в пределах ограниченного угла обзора – тогда два изображения сливаются в стереоиллюзию. Мозг интерпретирует странное двоящееся изображение, поступающее от разных глаз, как глубину, поэтому, повторив подобное раздвоение, достигают иллюзии объема.

Перри поразглядывал изображение еще немного, поворачивая и наклоняя его. Диана наблюдала за ним с интересом и благожелательным удивлением.

– Могу я увидеть вторую фотографию?

– Вот.

Перри взглянул на фото и поперхнулся. Отчасти он уже начал привыкать к наготе Дианы, а мозг его был настолько загружен, что не успевал много внимания уделять этому вопросу, и все же краешком сознания он постоянно отмечал это. Тем не менее он был потрясен, увидев на второй фотографии – столь же реалистичной, как и первая, и достаточно реальной, чтобы испытать неловкость, – Диану во всей ее милой простоте, и ничего сверх этого. И опять у него запершило в горле.

– Ты собираешься отправить эту, мм… э-э-э… эти фотографии человеку, с которым только что познакомилась по телефону?

– О да, он их хотел бы иметь, а я могу себе это позволить. Кроме того, я вела себя немного грубо. Разумеется, некоторые люди сочтут, что с моей стороны это нахальство – дать ему нечто столь интимное, как портрет с лицом, но мне не жалко.

– Но… э-э-э…

– Что, Перри?

– Ох да, наверное, ничего. Не бери в голову.

Глава третья

Чуть позже, когда Диана забавлялась с приборами в нише Деметры, зеленый огонек и гонг объявили о прибытии пакета в пневмопочте.

– Перри, достань его, а? У меня руки заняты.

Перри некоторое время перебирал ручки управления, прежде чем нашел небольшой рычажок, открывающий приемный отсек. Он принес свиток Диане.

– Прочитай вслух, Перри, пока я заканчиваю с ужином.

Он развернул свиток и сразу обратил внимание на фотографию молодого человека, он был похож на Перри – в более юные годы. Он принялся читать вслух:

– «Гордон 932-016-755-82А, гены класса JM, родился 7 июля 2057 года. Поступил в Арлингтонское медицинское училище в 2075-м, одобрен перевод в Институт психологии им. Адлера в 2077-м. Отобран для исследования в 2080 году, когда магистр Фифилд основал Экстрасенсорную станцию. Автор работ „Исследование девиантных данных в экстрасенсорном восприятии“ и (в соавторстве с Пандитом Калимаханом Чандра Роем) „Протей, история эго“. Адрес: Пристанище (Е-2), Калифорния. Неофициально сообщается о добровольном отказе от тела в августе 2083 года; по запросу Совета Пристанища деактивирован в августе 2085 года, тело находится в Пристанище. Баланс счета на момент перевода в неактивное состояние: $ 11 018,32. С учетом обесценивания: $ 9802,09. Счет повторно открыт: $ 9802,09 за вычетом комиссии в $ 500. Итого: $ 9302,09 (чековая книжка прилагается)».

К нижнему краю свитка крепился небольшой бумажник или блокнот. Открыв его, Перри обнаружил, что листами служат деньги, обычные деньги, лишь немного отличающиеся по размерам и внешнему виду от денег 1939 года. С обратной стороны книжки обнаружились незаполненные чековые листы.

– Что мне делать с этим, Диана?

– Делать? Что захочется – использовать, тратить, жить на них.

– Но это не мои деньги. Они принадлежат этому парню, Гордон… как там его.

– Ты и есть Гордон 755-82.

– Я? Черта с два.

– И все же это ты. Отдел регистрации уже подтвердил этот факт и повторно открыл твой счет. Твое тело проходит под номером 932-016-755-82А. Можешь пользоваться любым именем, какое понравится, – Перри, Гордон или Джордж Вашингтон. Отдел с удовольствием внесет поправки в твое досье, но этот номер соответствует именно этому телу и именно этому кредитному счету, так что номер они менять не будут. Разумеется, ты не обязан тратить деньги, но, если их не потратишь ты, их не потратит никто, и денег просто будет становиться больше.

– Могу ли я отдать их кому-нибудь?

– Разумеется, но не Гордону.

Перри почесал голову:

– Да, наверное, так. Слушай, а что это за ерунда с добровольным отказом?

– Я не смогу дать научное объяснение, но во всех прочих смыслах это самоубийство вследствие нежелания жить.

– Так Гордон мертв?

– Нет – по представлениям тех, кто этими вещами играет. Просто его не интересовала жизнь здесь, и он выбрал жизнь в другом месте.

– Как так вышло, что с его телом все в порядке?

– Если верить отчету, тело Гордона, вот это тело, – она ущипнула его за щеки, – лежало себе спокойно в состоянии приостановленной жизнедеятельности в Пристанище, вон за той горой. Так что загадка отчасти разгадана.

Его наморщенный лоб не выказывал никакой радости.

– Да, видимо, так. Только каждая загадка объясняется посредством другой загадки.

– Перри, осталась лишь одна загадка, которая беспокоит меня, а именно – каким волшебным образом тебе удалось не сломать ногу и в придачу свою новую шею, добираясь сюда. Но я рада, что ты цел.

– Я тоже. Боже!

– А теперь мне пора за работу. – Она принялась складывать тарелки.

– Какую работу?

– Оплачиваемую. Я не из тех аскетичных душ, которые довольны чеками, полученными по наследству. Мне нужны деньги на штучки и безделушки.

– Кем ты работаешь?

– Актрисой на телевиде, Перри. Я танцую и немного пою, а иногда принимаю участие в постановках.

– Ты собираешься репетировать?

– Нет, через двадцать минут выхожу в эфир.

– Боже мой, студия, должно быть, где-то рядом, иначе ты опоздаешь!

– О нет. Передача пойдет прямо отсюда. Но тебе придется вести себя хорошо, сидеть спокойно и не задавать какое-то время вопросов, иначе я действительно опоздаю. Подойди. Садись здесь. Теперь повернись к приемнику.

Вверх взлетела еще одна секция стены, и Перри оказался перед плоским экраном.

– Здесь ты сможешь увидеть передачу и одновременно смотреть, как я танцую.

Она выдвинула ящик коммуникатора и подняла небольшой экран. На экране возник довольно невзрачный, но жизнерадостный молодой человек. На нем был шлем со вздутиями в районе ушей. Из угла рта, скривленного в язвительной улыбке, свисала сигарета.

– Здорово, Ди.

– Привет, Ларри. Это что у тебя за круги под глазами?

– От тебя – и вдруг такой вопрос! Ты ведь у нас очень чувствительная, когда речь заходит о личных делах. Мне эти круги блондиночка нарисовала.

– Левый получился кривой.

– Хватит острить, принимайся за работу. У тебя все настроено?

– Ага.

– Так, проверка.

В ближнем конце комнаты зажглись огни. Диана вышла в центр комнаты, дважды повернулась, прошлась во всех направлениях, после чего вернулась к коммуникатору.

– Годится, Ларри?

– В нижнем левом углу что-то светит, и, как мне кажется, это не на моей стороне.

– Я погляжу.

Она вернулась с трубкой, в которой прибыло досье Гордона.

– А теперь как, Ларри?

– Норма. Что это было?

– Вот это. – Она показала ему трубку.

– Типичная тетка! Ничего правильно сделать не можете. Рассеянные и без…

– Ларри, еще одна твоя шуточка, и я сообщу куда следует, что у тебя атавизм, – возможно, в тебе проснулся неандерталец.

– Остынь, крошка. У тебя сверхвеликолепный мозг. Обожаю тебя за твой интеллект. Время на исходе. Музыка нужна?

– Включи-ка погромче. Хорошо, выключай.

– И чем сегодня будешь кормить толпу, Ди?

– Пища для избранных. Посмотри и ты – вдруг умные мысли появятся.

Ларри сверился с приборами:

– Занимай позицию, девчонка. Я отключаюсь.

Диана быстро перешла к центру комнаты, и огни погасли. Большой экран рядом с Перри внезапно ожил. Цветное стереоизображение молодого мужчины раскланивалось и улыбалось и наконец произнесло:

– Друзья, мы снова в студии Ковра-Самолета, ведем передачу из башни мемориала Эдисона, что у озера Мичиган. Сегодня вы увидите свою любимую исполнительницу танцев в стиле модерн, прекрасную Диану. Она представит еще одну строфу из Поэмы Жизни.

Краски на экране растеклись, затем переплавились в светло-синий оттенок, и одна высокая кристально чистая нота проникла в уши Перри. Нота задрожала и разрослась в минорную мелодию. Перри почувствовал, как им овладевает печаль и ностальгия. Постепенно оркестр подхватывал тему, придавал ей насыщенности, а цвета на экране сменялись, смешивались, создавая причудливые образы. Наконец цвета растворились, экран потемнел, а гармония покинула мелодию, и осталась лишь одинокая скрипка, тягуче поющая в темноте. Тусклый луч света возник на экране и обозначил маленькую фигуру далеко на заднем плане. Она лежала ничком, вялая, беспомощная. Музыка передавала чувство боли, чувство отчаяния и всепоглощающей усталости. Но была в звучании и вторая тема, которая призывала бороться, и фигура слегка пошевелилась. Перри обернулся, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы тут же не броситься спасать это жалкое и несчастное создание. Диане нужна помощь, подсказывало ему сердце, иди к ней! Но он сидел тихо, он смотрел и слушал. Перри мало понимал в танцах, и еще меньше в танцах как высоком искусстве. Его уровень заканчивался собственным участием в бальных танцах и наблюдением за тем, как исполняют чечетку. Он с восхищением следил за изящными и на первый взгляд непринужденными движениями девушки, не осознавая, сколько в них вложено тренировок и личных талантов. Постепенно он начал понимать, что ему рассказывают историю человеческого духа, историю о храбрости, о надежде и любви, преодолевающей отчаяние и физическую боль. Он вздрогнул, когда в завершение танца Диана упала на спину, лицом к небу, раскинув руки. Ее глаза сияли, она радостно улыбалась, в то время как единственный источник теплого света омывал ее лицо и грудь. Таким счастливым – счастливым и спокойным – он не чувствовал себя с момента своего прибытия.

Экран потемнел, а затем снова возник вездесущий молодой человек. Диана разорвала связь, прежде чем он успел заговорить, включила освещение в комнате и повернулась к Перри. С удивлением он увидел, что она взволнована и как будто стесняется.

– Перри, тебе понравилось?

– Понравилось? Диана, это было невероятно, восхитительно. Я… у меня нет слов.

– Я рада. А теперь мы поедим и поболтаем еще.

– Но ты только что обедала.

– А ты не заметил? Перед танцем я никогда много не ем. Зато теперь я, наверное, вывалю еду на пол и наброшусь на нее, как дикий зверь. Ты голоден?

– Нет, пока нет.

– Ты смог бы выпить чашку шоколада.

– Да, пожалуй.

Несколько минут спустя они сидели на диване. Диана – поджав под себя ноги, в одной руке чашка с шоколадом и гигантский бутерброд в другой. Она ела сосредоточенно и жадно. Перри с удивлением подумал, что вот эта голодная маленькая девчонка еще несколько минут назад была тем неземным восхитительным созданием. Она доела, икнула, сама этому удивилась и тихо сказала:

– Прошу прощения. – Затем она подцепила пальцем каплю майонеза, упавшую ей на живот, и перенесла эту каплю в рот. – Итак, Перри, давай-ка мы подведем итоги. На чем мы остановились?

– Будь я проклят, если хоть что-то понимаю. Я знаю, где я и какой сейчас год, и ты сказала мне, кто я такой. Гордон бип-бип-бип и шесть нулей, с таким же успехом я мог быть новорожденным, потому что все равно не знаю, что со всем этим делать.

– Все совсем не настолько плохо, Перри. У тебя теперь, помимо личности, есть и симпатичный счет. Небольшой, но адекватный, да и твой чек с наследством тебя поддержит.

– А что это за история с чеками и наследством?

– Давай сейчас об этом не будем. Изучив экономическую систему, ты сам все поймешь. Прямо сейчас считай, что у тебя есть примерно сто пятьдесят долларов каждый месяц. Можно жить с комфортом на две трети этой суммы, если ты захочешь. А мне бы хотелось обсудить момент, который ты обозначил как «что со всем этим делать».

– С чего мы начнем?

– Не мне решать, что тебе делать с чем-либо, но, на мой взгляд, прежде всего нужно ввести тебя в курс дела, чтобы ты смог вписаться в две тысячи восемьдесят шестой. Мир изменился довольно сильно. Тебе придется узнать множество новых обычаев, ознакомиться с полуторавековой историей, некоторыми новыми приемами и тому подобным. Когда ты поймешь, где оказался, сможешь сам решить, что тебе делать, и тогда сможешь делать все, что захочешь.

– Что-то мне кажется, что я к тому времени буду уже слишком стар, чтобы чего-нибудь хотеть.

– Нет, я так не думаю. Можешь начать прямо сейчас. У меня есть кое-какие идеи. Во-первых, хотя у меня здесь и не слишком много полезных книг, есть довольно точная история Соединенных Штатов и краткая мировая история. Да, и еще словарь и довольно свежая энциклопедия. О, и чуть не забыла, краткий кодекс правил поведения, он сохранился у меня с детства. Потом я позвоню в Беркли и выпишу группу записей различной тематики – их ты сможешь проигрывать на телевиде, когда тебе захочется. Это самый легкий и полезный способ быстренько обучиться.

– Как это работает?

– Очень просто. Ты видел сегодня мое выступление по телевиду. Точно так же можно поставить запись и увидеть и услышать все, что когда-либо было записано и представляет для тебя интерес. Если захочешь, ты можешь увидеть, как президент Берзовский открывает конгресс в январе две тысячи первого года. Или, если захочешь, можешь включить запись любого из моих танцев.

– С этого я начну. К чертям историю!

– Ты не сделаешь ничего подобного. Будешь учиться, пока не приобретешь необходимые представления. Если хочешь увидеть, как я танцую, я буду для тебя танцевать.

– Хорошо, давай прямо сейчас.

Она показала ему язык:

– Давай посерьезнее. С записями понятно. Я подумаю, кто из моих друзей сможет помочь, и попрошу, чтобы они пришли поговорить с тобой и объяснили то, что не могу объяснить я.

– Почему ты так обо мне заботишься, Ди?

– Да любой сделал бы это, Перри. Ты был болен, замерз, нуждался в помощи.

– Да, но теперь ты взялась за мое образование и хочешь поставить меня на ноги.

– Да, мне этого хочется. Ты мне не позволишь?

– Ну, позволю, наверное. Но послушай, мне разве не следует убраться из твоего дома и подыскать себе другое место?

– Перри, почему? Тебе здесь рады. Тебе здесь неудобно?

– О, разумеется, удобно. Но как же твоя репутация? Что скажут люди?

– Не понимаю, как это может отразиться на моей репутации, ты ведь не танцуешь. И какое имеет значение, что подумают люди? Они могут решить, лишь что мы компаньоны, если вообще захотят об этом думать. И, кроме того, помимо моих друзей, об этом мало кто узнает. Этот вопрос находится строго в сфере личных интересов. Обычай на этот счет вполне однозначен.

– Какой обычай?

– Ну как же, тот обычай, который гласит: все, чем люди занимаются вне государственной службы или наемной работы, является их личным делом, если не нарушает другие обычаи. Куда люди ходят, что едят, что пьют или носят или как они развлекаются, кого они любят или как играют, – это строго личная сфера. Так что никто не может об этом писать или упоминать в трансляциях, равно как и говорить об этом в общественных местах, не имея на то специального разрешения.

– Сообщение для Уолтера Уинчелла![2] Что же вы тогда пишете в своих газетах?

– Много чего. Газеты сообщают о политических новостях, перемещениях кораблей, публичных мероприятиях, дают объявления о развлечениях и почти все сведения о государственных чиновниках – их личные сферы намного меньше, это исключение из обычая. Показывают всякие новые модели одежды, обсуждают новое в архитектуре, предлагают рецепты новых блюд, объявляют о научных открытиях, а также публикуют перечни записей телевида и радиотрансляций, оповещают о последних коммерческих проектах. Что за Уолтер Уинчелл?

– Уолтер Уинчелл, ну, он был… Диана, не думаю, что ты в это поверишь, однако он заработал много денег, в основном рассказывая о вещах, которые у вас входят в эту самую сферу личного.

Диана наморщила нос:

– Какая гадость!

– Люди хавали. Но послушай, а как насчет твоих друзей? Им это не покажется странным?

– С чего бы это? Вовсе не странно. Я многих из них развлекала.

– Но у нас же нет дуэньи.

– Что такое дуэнья? Это что-то вроде женитьбы?

– О боже, я сдаюсь. Послушай, Ди, давай притворимся, что мы это никогда не обсуждали. Я буду крайне рад остаться, если ты хочешь, чтобы я остался.

– Разве я уже не сказала, что хочу?

Их прервало появление огромного серого кота, который вышел на середину комнаты, спокойно принял командование, сел, аккуратно обвил себя хвостом и громко мяукнул. У него было только одно ухо, и выглядел он как закоренелый преступник. Диана строго посмотрела ему в глаза:

– Ты где шлялся? По-твоему, в такое время надо являться домой?

Кот снова мяукнул.

– О, так тебя теперь и покормить надо? Хочешь сказать, что это просто место, где рыбу хранят?

Кот подошел ближе, запрыгнул на диван и принялся тереться головой о бок Дианы, при этом громко урча.

– Ладно-ладно. Пойдем. Показывай, где она.

Кот спрыгнул и, задрав хвост – он стоял прямо, словно столб дыма в безветренный день, – быстро засеменил в сторону Деметры, затем сел и стал выжидающе смотреть вверх. Он снова мяукнул.

– Прояви терпение. – Диана подняла блюдо с сардинами. – Покажи мне, куда поставить.

Кот прошагал к камину.

– Хорошо. Теперь ты доволен?

Кот не ответил, он уже занимался рыбой. Диана вернулась к дивану и потянулась за сигаретой.

– Капитан Кидд. Старый пират, не обремененный моралью и манерами. Он здесь главный.

– Я так и понял. Как он вошел?

– Сам себе открыл. У него своя маленькая дверка, которая открывается, когда он мяукает.

– Господи ты боже! Это что, такое теперь стандартное оборудование для кошек?

– Ну что ты! Это просто игрушка. Он же не может войти через мою дверь. Она открывается только на звук моего голоса. Но я записала, как он мяукает, когда дает понять, что желает войти в дом, и отправила запись на анализ, а замок потом настроили на этот звук. И теперь этот замок отпирает его собственную маленькую дверку. Полагаю, что двери, открывающиеся на звук голоса, тебя до некоторой степени изумляют?

– Мм… и да и нет. У нас уже были такие штуки, но без коммерческого распространения. Я видел, как они действуют. Более того, я считаю, что смог бы спроектировать такое, если бы мне пришлось.

Она удивленно подняла брови:

– Правда? Я и не подозревала, что в ваше время технические достижения зашли так далеко.

– Наша культура довольно много внимания уделяла технике, но, к сожалению, большая часть этой техники не применялась. Люди не могли себе позволить платить за то, что способны были создавать инженеры, особенно если речь идет о такой роскоши, как автоматические двери, телевидение и все прочее.

– Телевидение не роскошь. Это необходимость. Как еще держать связь? Лично я была бы без него просто беспомощна.

– Да, я верю, что ты именно так думаешь. В мое время люди что-то подобное начали говорить о телефоне. Но факт остается фактом. Мы знали, как создать довольно качественное телевидение, но не сделали этого, поскольку не было рынка. Люди не могли себе этого позволить.

– Не понимаю, почему нет.

– Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, я тоже не понимаю, почему нет, разве что подсознательно. Но у нас действительно было много неиспользуемых или мало используемых знаний в механике и технике. Применение любого новшества в технике или искусстве ограничивалось наличием людей, способных заплатить за такое применение и желающих это сделать. Я пару лет прослужил на одном из больших авианосцев. Там были ребята – военные моряки, – которые работали с совершенно удивительными техническими устройствами, механическими мозгами, способными решать наиболее сложные баллистические задачи, задачи алгебры с десятками переменных, задачи, на которые у опытных математиков уходят целые дни. А машина решала их за долю секунды и применяла решение. Так вот, более половины этих ребят выросли в домах, в которых не было ванн и центрального отопления.

– Какой ужас! Как же они оставались чистыми и здоровыми, находясь в таких домах?

– Никак. Не думаю, что смогу описать условия жизни множества людей так, чтобы ты могла себе представить такую жизнь. Мой сокурсник по флотской академии вступил во флот, потому что устал ходить за мулом и пахать. И вот он протопал пятнадцать миль до города босиком и заснул на крыльце почтового отделения. Когда утром появился почтмейстер, этот парень записался на службу. Его выбрали для учебы в Академии флота, и он стал одним из самых выдающихся молодых офицеров, экспертом по применению и проектированию такого оборудования, в сравнении с которым бледнеет твоя автоматическая дверь. Но его отец, его мать, его братья и сестры по-прежнему жили в однокомнатной лачуге с земляным полом, грязные, больные, страдающие от анкилостомы, анемии и недоедания.

– Зачем же правительство тратило столько ресурсов на машины для авианосцев, в то время как его граждане жили в такой отвратительной нищете?

– Ну, полагаю, у нас было что-то вроде ваших личных и публичных сфер жизни, Ди. Жизни этих людей относились к сфере личного, а национальная оборона – к сфере публичного.

– Но ведь очевидно, что это одно и то же. Любой правительственный чиновник понимает, что если люди голодают и болеют – это для всех опасно. Даже с самой эгоистичной точки зрения: если люди болеют, они могут стать очагом эпидемии, и всем известно, что голодный человек не отвечает за свои действия и может сделать что-то опасное.

– У меня нет ответа, Диана. Мы во флоте, конечно, все это понимали, так что людей держали в чистоте, заботились об их здоровье, хорошо кормили, но я не поручусь, что любой правительственный чиновник понимал такие вещи. Что ж, или люди стали намного мудрее за последние сто пятьдесят лет, или же случилось что-то, что изменило прежнюю точку зрения.

– Не думаю, что мы хоть на каплю умнее, чем люди в твое время. Сомневаюсь, что можно поумнеть за четыре-пять поколений. Но как можно быть такими близорукими, я точно не понимаю.

– Даже согласись чиновник с твоей точкой зрения и захоти он сделать что-то, ему пришлось бы спросить: а откуда мы возьмем на это деньги? И никто ему не ответил бы. Затраты правительства и без того были уже слишком высоки.

– Откуда мы возьмем на это деньги? Ох, Перри, никогда мне не приходилось слышать такие глупости. А откуда вообще берутся деньги? Когда правительство видит, что есть потребность в обмене, само собой, оно создает деньги. У вас же это было, Перри. Вот тут, в изначальной Конституции, сказано: «Конгресс имеет исключительное право чеканить деньги и регулировать их ценность».

– Да, я помню эту фразу. Но в мое время получалось все иначе. Деньги создавались банками – большая часть денег, самая важная их часть. Если правительству требовались деньги и оно не могло вовремя собрать их посредством налогов, то занимало деньги у банков.

– Не понимаю, банки ведь часть правительства.

– В мое время было иначе. Банки были частными организациями. Возможно, уместно будет сказать, что банки были правительством. В некоторых смыслах они были сильнее правительства.

– Но это же была полная анархия!

– Это она и была по преимуществу.

– Погоди, Перри. Здесь что-то не сходится. Ты прибыл из тридцать девятого года, когда президентом был Франклин Рузвельт. В истории я ориентируюсь не очень хорошо, но знаю, что он считается первопроходцем эры новой экономики. Да у нас тут в Вашингтоне памятник ему установлен – «Рузвельт кормит голодающих».

– Да, господин Рузвельт был в курсе всего этого. Но содействия получал крайне мало, даже от тех, кому пытался помочь. Моя очередь спрашивать. Скажи-ка, голодных больше не осталось?

– Разумеется, нет. Во всяком случае, в Соединенных Штатах.

– Я и говорил про Штаты. А больные есть?

– О да. Но конечно, их не много.

– Как они живут?

– Их лечат, о них заботятся, чтобы они поправились. А что еще можно сделать?

– Наверное, ничего. Безработные есть?

– Безработные? Это в смысле те, кто не работает за деньги? Конечно. Подозреваю, что в любой момент времени не более половины населения работает за деньги.

– А те, кто работает, не возражают, что им приходится работать, пока другие бездельничают?

– С чего бы это? Не могут все постоянно работать, тогда ведь ни у кого не будет времени пользоваться плодами своего труда, не будет времени тратить свой кредит. Каждый работает, когда у него возникает потребность пополнить свой кредит или же, независимо от потребности в деньгах, если любит свою профессию.

– И все работают, когда захочется?

– Нет. Большинство специалистов работают регулярно, потому что им это нравится. Возьми, к примеру, хирурга. Он работает сорок недель каждый год. Он известен и любит свою работу, так что в отпуске он будет столь же занят, как работая за деньги. С другой стороны, я работаю сейчас каждую неделю и уже довольно давно раз в неделю выхожу в эфир, как сегодня, а есть еще записи для постановок и песни.

– Этот эфир и есть вся твоя работа?

– Мне приходится много репетировать, и от меня ждут каждую неделю нового танца.

– А как насчет неспециалистов, различных ремесленников и разнорабочих, торговцев и тому подобных?

– Кто-то работает постоянно, кто-то время от времени. Очень многие люди работают несколько лет подряд, а затем уходят. Некоторые не работают вовсе – во всяком случае, за деньги. У них простейшие вкусы, их устраивает жизнь на наследство, – это, скажем, философы, математики, поэты и тому подобные. Правда, таких не очень много. Большинство людей работают хотя бы иногда.

– Диана, в Штатах теперь социализм?

– Никак нет, если под социализмом ты подразумеваешь, что заводы, магазины, фермы и прочее принадлежат правительству. Такое правительство в Новой Зеландии, и, на мой взгляд, оно работает довольно хорошо, но, по-моему, американскому темпераменту этот строй не подойдет. Ты пойми, Перри, я не экономист. У меня есть приятель из Калифорнийского университета, вот он экономист. Я попрошу его, после того как ты обновишь свои знания по истории, выбраться к нам, и он сможет ответить на все твои вопросы. И между прочим, чтобы тебе получить записи завтра, мне бы надо их заказать. – Она шагнула к коммуникатору.

Перри слышал, как она звонит в Калифорнийский университет в Беркли.

– Ты сможешь сделать заказ столь поздним вечером? – спросил он.

– Наверное, нет, не заплатив излишне много сверху. Я просто оставлю сообщение, и они займутся заказом завтра, прямо с утра.

– Как это делается?

– Есть два способа. Записываю свой голос или пишу при помощи телеавтографа. Перри, ты хочешь увидеть, как работает телеавтограф?

Он встал с ней рядом:

– Они не очень-то изменились.

– Хочешь сказать, что в тридцать девятом году вы уже умели передавать письмо на расстояние?

– Ага. Они не очень часто использовались, но я помню, как видел один в Канзас-Сити, на станции «Юнион!». Он использовался для передачи расписания поездов.

– Хм, возможно, наши механические чудеса удивят тебя не так сильно, как я предполагала.

– Уверен, я найду много удивительного для себя. Но не забывай, Ди, я ведь был инженером, хоть и в тридцать девятом году. А ты, прежде всего, творческая личность. Меня может не впечатлить то, что ты ожидаешь.

– Наверное, это правда.

Она медленно писала на телеавтографе, иногда останавливаясь, чтобы подумать. Наконец она поставила подпись и закрыла машину:

– Для начала сойдет. Я заказала еще и общий каталог, чтобы ты мог отобрать записи, которые заинтересуют тебя.

– А записи нужно покупать?

– Только если возникает такое желание. За их просмотр взимается небольшая плата. Если же тебе хочется оставить запись насовсем, нужно заплатить.

– У тебя есть здесь какие-нибудь записи?

– О, конечно, но, если не считать моей профессиональной библиотеки, их не так много. А профессиональных записей у меня прилично, там и мои танцы, конечно, и всякие другие разного толка. А остальное – записи постановок, просто для развлечения. Хочешь увидеть некоторые из них?

– Конечно.

– Я покажу тебе, как пользоваться приемником для воспроизведения. Вот смотри. Это переключатель режима. Поворачиваешь его в положение «Воспр.». Затем вставляешь запись вот так и крепишь край ленты к этому фиксатору. Теперь включаешь питание. Нет, погоди, не нажимай. Вот этот регулятор позволяет менять уровень громкости. Теперь включай питание.

Аппарат мягко зажужжал, большой экран ожил. Шут в пестром костюме злобно засмеялся с экрана.

– Здорово, дурачина, – заорал он, – желаешь ли ты еще одну сказочку от Тачстоуна? Тогда подходи поближе и слушай меня внимательно! Тачстоун расскажет сказку! Много-много лет назад в Древней Греции жила девица с решительно чудовищным юмором.

Огромный крюк возник из-за края экрана и вонзился в тело шута. Его ухмылка перешла в испуг и распалась на тысячу кусочков, которые затем собрались в надпись: «Лисистрата. Комедия нравов»[3].

Диана заметила, что Перри узнал эту вещь:

– Так ты это знаешь?

– Да. О да.

– Выключить?

– Нет, прошу.

Весь следующий час они смеялись и фыркали над нестареющим фарсом о браке и войне. Перри был особенно рад узнать Диану среди гречанок и, весь светясь, указал на свое открытие. Диана выглядела польщенной, но запротестовала, когда Перри принялся шепотом настаивать, что ей следовало отдать главную роль.

Наконец постановка подошла к своему бесшабашному финалу, и машина со щелчком остановила ленту. Перри увидел, что Диана силится сдержать зевоту. Она состроила гримасу:

– Прости, я встала раньше тебя.

– Я и сам сонный.

– Готов в кроватку?

– Полагаю, что да. Где я сплю?

– Где захочешь. Можешь лечь там же, где вчера.

Перри принял предложение и удобно расположился в привычной части дивана. Девушка легла в другой части комнаты, вяло пожелала спокойной ночи, легко, как кошка, свернулась калачиком и, казалось, сразу уснула. Перри лежал на спине, закрыв глаза, и в голове его метались перепутанные впечатления и цепочки идей, каждая из которых требовала немедленного внимания. Уснуть представлялось невозможным, однако уже через несколько минут он погрузился в теплое мягкое свечение, предшествующее сну. Вскоре он уже размеренно дышал, засыпая.

Примерно через час крик ужаса прорезал комнату. Диана села и включила свет. Перри тоже сидел – побелевший, с широко раскрытыми глазами. Она подбежала к нему:

– Перри, Перри, дорогой мой, что случилось?

Он вцепился в ее руку:

– Я падал. И как будто мое падение прервалось здесь, в темноте. Я уже в порядке. Это просто плохой сон.

– Ну же, ну, все хорошо, – успокаивала его Диана. – Погоди всего минуту. Я оставлю свет. – Она отошла и быстро вернулась с чашкой той же насыщенной ароматной жидкости, которую он пил накануне. – Пей медленно.

Он прикоснулся к ее руке:

– Ди, я понимаю, что веду себя как ребенок, но не могла бы ты немного побыть со мной?

– Конечно, Перри.

Когда он допил, она легла рядом, обвила его руками и положила его голову себе на грудь.

– Теперь просто расслабься и лежи спокойно. Ты в безопасности, и я тебя не оставлю.

Через несколько минут Перри снова мирно спал. Диана подождала немного, затем, стараясь его не потревожить, отстранилась и села. Она помассировала затекшую руку, разгоняя «иголочки», и наблюдала за лицом Перри. После долгого ожидания она наклонилась и поцеловала его в губы, быстро и нежно. Он улыбнулся во сне. Затем она вернулась на свое место на диване. Теперь настала ее очередь пытаться заснуть. Почему она его поцеловала? Как глупо. Она не была влюблена в него. Разумеется, нет. Она не знала его и не испытывала к нему сильного физического влечения. В дикарей в любом случае не влюбляются. А он, по сути, был именно дикарем. Хотя не вел себя как дикарь. И все же человек, рожденный в первой половине двадцатого века, не может быть для современной девушки подходящим компаньоном. Он ведь будет наверняка эмоционально нестабилен. Он это уже продемонстрировал своим громким криком в ночи. А ведь бояться ему было нечего. «Но что, если бы я упала и разбилась насмерть?» – задумалась она. Он не был мертв, нет! Но думал, что умер. Да нет, и не думал. Все было очень запутано. Он выглядел таким одиноким, таким болезненным! А когда потом уснул, то стал казаться таким юным, что она растаяла. Вот в чем дело, это просто было сочувствие, она поцеловала его точно так же, как пушистую макушку Капитана Кидда, когда вытащила шип из его лапки. Просто сочувствие. Но зачем она уговаривала его остаться, пока он обвыкнется? Для этого ведь есть специальные учреждения, более опытные и намного лучше подготовленные, чем она. Вот черт, почему она сразу не сдала Капитана Кидда, когда он впервые стал мяукать под дверью и требовать внимания? Диана, ты дурочка, и любое животное, ребенок, мужчина или женщина выгонит тебя из собственного дома, стоит им только захотеть! Разве не построила она этот дом для уединения? Разве не переехала сюда, чтобы обнажать свою душу и исследовать ее без свидетелей? И как теперь это делать? А какие у него интересные глаза! И все же он не смотрел на нее, только иногда встречал ее взгляд. Может ли быть, что он не считает ее красивой? Или она уже просто стареет? Или женщины в 1939 году были красивее, чем нынешние? А что, если ему так кажется? Ну и что, если кажется? Уж ей это точно неинтересно!

Диана встала и сделала себе чашку успокоительного, выпила, нашла на диване новое место, свернулась в клубочек и уснула[4].

Глава четвертая

На следующее утро Диана проснулась с ощущением, что день будет хороший. Она потянулась и довольно зевнула. Приподнявшись, она увидела Перри – растрепанного и все еще спящего. Она посидела неподвижно, а затем на лице ее появилась улыбка. Конечно, вот оно что. Ее более не одолевали сомнения и дурные предчувствия, как ночью. Напротив, помогать потерянному мальчику казалось правильным, уместным и весьма приятным. Тихонько напевая, она отправилась в ванную комнату приводить себя в порядок и готовиться к новому дню. Возможно, она дольше обычного провозилась с прической. Как бы то ни было, прошло довольно много времени, прежде чем она ступила, порозовевшая и довольная, в гостиную. Она бросила взгляд на Перри, сказала себе, что он еще спит, а затем принялась готовить все для завтрака, стараясь не шуметь. Вскоре ее прервал голос из-за спины:

– Доброе утро.

– Ой, ты меня напугал. Доброе утро, Перри. Хорошо спал?

– Да, но, послушай, ты великолепно выглядишь! Диана смутилась и опустила глаза:

– Не пытайся мне подольстить.

– Но это правда.

– Это такой обычай вашего времени – делать столь прямолинейные личные комплименты?

– Вообще-то, да. А сейчас разве не так?

– Ну, так, если ты желаешь сказать что-то приятное, а комплимент заслуженный.

– Считаю, ты самое прекрасное создание из всех, что я видел.

– Но… Тьфу ты! Давай-ка быстренько освежись. Завтрак скоро будет готов.

Перри засмеялся и нырнул в гостевую туалетную комнату. Диана решительно продолжала возиться с завтраком. Она по ошибке насыпала в заварочный чайник муки вместо чая, залила ее кипятком, затем топнула ногой и снова сказала «тьфу ты», после чего принялась отмывать получившуюся вязкую смесь. Перри сунул голову в комнату:

– Ди?

– Что, Перри?

– Есть тут какой-нибудь способ побриться? А то вид у меня тот еще.

– В моей туалетной есть капиллотомер. Можешь взять и использовать у себя.

– Что за катиллопомер?

– Не катиллопомер, а капиллотомер, он стрижет волосы.

– А побрить сможет?

– Будешь гладкий, как младенец. Давай-ка я тебе его раздобуду.

Она принесла прибор и показала Перри, как им пользоваться.

– Так это же просто старая добрая электробритва, только обтекаемая и с высшим образованием.

– Действительно, старомодная вещь, но я не особенно интересуюсь депиляторами. Хватит играть в нее, давай брейся. Я уже накрываю.

– Сей момент.

– Годится, но смотри, чтобы момент не растянулся дольше чем на пять минут.

Завтрак был мечтой гедониста. Яркие лучи зимнего солнца короновали снег на далеких горах. Легкий ветерок вил причудливые узоры на водопаде. За прозрачным экраном два голодных здоровых молодых человека смотрели друг на друга поверх чашек с дымящимся черным чаем, и каждый находил второго весьма приятным на вид. Фоном звучал оркестр из Гонолулу, заменяя беседу. Наконец от тостов ничего не осталось, а также и от яиц пашот, и от фруктов из вазочки.

Диана поднялась и потушила сигарету.

– Твое образование начинается сегодня, дружок. Ты готов?

– Я уже приготовил яблочко для учительницы.

– Как мило звучит. А теперь за работу. Давай-ка выберем несколько книг. Вот эта, да, и вот эта тоже подойдет. И ни в коем случае не забыть про «Правила поведения». Куда же я ее задевала? Ага, вот она. И вот это тебя может заинтересовать – здесь в основном инженерные дела. Теперь посмотрим, доставили ли записи. – Она сделала шаг и открыла приемник. – Да. Смотри, что нам принес Санта-Клаус: «Историческое обозрение Соединенных Штатов, части 11–20, XX век, части 21–28, XXI век» плюс обновления по сегодняшний день и непрерывная повествовательная аннотация. «Интегрированная история мира в четырех частях». Первые две части тебе не понадобятся, но все равно можешь просмотреть. «Иллюстрированные правила поведения для детей, от младенчества до пубертатного периода», в шести частях. То же для юношей и девушек, а еще связующая серия для приобретения гражданства. «Табу: история социальных условностей». Это тебя займет надолго, а из общего каталога ты можешь выбрать то, что тебя заинтересует. В начале большого каталога есть еще список специализированных каталогов. Если захочешь изучить конкретный предмет более тщательно, начни с каталога этого предмета. Кстати, я тебе показывала, как останавливать воспроизведение и повторять фрагменты?

– Нет, вроде бы не показывала.

– Значит, покажу. Полезно для учебы, особенно для таких медлительных, как я. Ты столкнешься с тем, что вот этот сериал по истории несколько раз ссылается на вот эту книгу по истории Соединенных Штатов. Можно останавливать просмотр, читать материал по ссылке, а затем продолжать просмотр с того места, где остановился. Хорошо, что они прислали этот сериал! Его создал тот же магистр, который написал книгу.

– С чего мне лучше начать?

– Я бы на время отложила книжки и нырнула прямо в исторические записи. Затем просмотрела бы все записи, посвященные обычаям. А завтра ты можешь начать изучать их фрагментарно вместе с книгами, если хочешь. Но обязательно полностью прочитай «Кодекс правил поведения». В записях многие обычаи не показаны.

– Отлично, где там эта первая запись? Попробую ее правильно поставить. Так, по-о-оехали.

Спокойный, ровный голос ведущего объявил название записи и описанный период, затем на экране появилась надпись: «Вашингтон, 1900».

Глядя в стереоскопическое изображение, Перри обнаружил, что плывет над Пенсильвания-авеню в сторону запада. По зимнему, холодному, серому пейзажу он двигался над довольно плотным потоком повозок и двуколок, над лошадьми, цокающими по грязной мостовой, и слякотью, хлюпающей в автомобильных колеях. Зазвенел и тронулся с места трамвай. Перри плыл над крышами машин и обнаружил, что приближается к Белому дому. Он проник через переднюю дверь, проследовал в западное крыло и обнаружил президента Маккинли за его столом. С ним рядом, расслабленно, но всем своим мощным телом излучая энергию даже в состоянии покоя, сидел единственный и неповторимый Тедди, Тедди Рузвельт, любимец публики.

– Говорю вам, господин президент, что единственный путь справиться с этим – говорить мягко, но держать в руках дубину.

Изображение померкло, и стали появляться другие картины, сопровождаемые голосом комментатора за кадром. Иногда голос рассказывал историю, а персонажи лишь иллюстрировали ее. Затем историю начинало передавать изображение, а диалоги персонажей давали достаточно информации, но сцена постоянно менялась. Братья Райт ото рвались на своей «безумной штуковине» от земли в Китти-Хок. Панамский канал был вырыт, а желтая лихорадка побеждена. «Слишком горд, чтобы сражаться»[5]. «Лузитания»[6]. Война в воздухе. Высокая стоимость жизни. Автомобили заполонили континент. Появление сетевых магазинов перетекало в нефтяной скандал и обвал рынка. «Мои друзья…» звучало из радио над камином и росла плотина Боулдер.

Перри напряженно подался вперед, когда на экране появились события после 1939 года. Два часа он сидел почти молча, лишь изредка удивленно восклицая. После этого перестал удивляться. Один раз он отвлекся, чтобы попросить у Дианы сигарет, и затем еще раз, чтобы выпить воды. Именно в этот последний раз он обнаружил, что Диана куда-то вышла. Прошло много времени, и он почувствовал прикосновение к своему плечу.

– Не кажется ли тебе, что для одного раза уже хватит?

– Ой, прости, ты меня напугала. Наверное, ты права, но эта штука здорово затягивает. – Он отключил питание. – Отложить так же сложно, как детектив.

– Что такое детектив?

– История о расследовании преступления. В тридцать девятом году это был самый писк. Половина публиковавшихся историй посвящалась загадочным убийствам.

– Боже правый! Убийства случались настолько часто?

– Нет, эти истории были типа головоломок, как шахматные задачи.

– О! Слушай, Перри, я тебя отвлекла, чтобы узнать, не хочешь ли ты поплавать перед ланчем. Ты умеешь плавать?

– Конечно, но где мы будем плавать? Не слишком ли для этого холодно?

– Нисколько. Увидишь сам. Идем.

В дальнем от каньона конце комнаты открылась дверь наружу, но вместо январской зимы Высокой Сьерры Перри увидел лето, лето в тропическом саду. Солнце ярко освещало множество цветов, а также зеленую лужайку, окружавшую небольшой каменный бассейн с прозрачной водой и белым песком. Длина бассейна позволяла сделать пять или шесть гребков. Прямо за садом снова начиналась зима и заснеженные пики. Но сад и бассейн явно никак не были ограждены от сурового горного климата.

Перри обернулся к Диане:

– Знаешь, Ди, я верил во все остальное, но это точно сон. Разбуди меня. Как, как это сделано?

Диана восторженно заулыбалась:

– Здорово, правда? Я покажу тебе, как это сделано. Иди по тропинке вдоль бассейна. Когда подойдешь к границе сада, вытяни руки.

Перри так и сделал. Протянув руки к краю, он внезапно остановился и удивленно хмыкнул. Затем он осторожно поводил руками вверх и вниз по тому, что, судя по его действиям, было стеной из воздуха.

– Черт, это же стекло!

– Да, разумеется.

– Должно быть, у него удивительно низкий показатель преломления.

– Полагаю, что так.

– Послушай, Ди, я эту штуку не могу видеть. Скажи мне, где она, чтобы я в нее не тыкался.

– Тебе и не придется. Садик сделан так, что от любого его края до этого стекла остается примерно полметра, а над головой оно довольно высоко. Основание его проходит вот здесь, – она обвела рукой большую часть полукруга, – а вон там восходит к дому. Если присмотришься, то увидишь соединяющую кромку, она идет по каменной стене к земле. По форме стекло похоже на мыльный пузырь.

Перри задумчиво сказал:

– Хм, понимаю. И поэтому стеклу не требуется опора. Но как оно сюда попало?

– Его надули на месте, как мыльный пузырь. Это и есть пузырь. Слушай, разве дети не надували пузыри, когда ты был маленький?

– Надували.

– Приходилось ли тебе намочить тарелку, коробку или столешницу, а затем опустить на нее пузырь и заставить его принять нужную форму?

– Да-да, я начинаю понимать.

– Так вот, сначала они покрыли стену и подложку на земле клейкой субстанцией – смесью для пузырей, ограничившись предполагаемой площадью пузыря. Затем поместили трубку для надувания пузырей в центр и стали дуть. Когда пузырь достиг нужного размера, они прекратили его надувать.

– В твоем изложении это как будто очень легко.

– Это не очень легко. Я смотрела, как они работают: у них лопнули четыре пузыря, прежде чем удалось зафиксировать этот. Несколько часов пузырь сохнет, и, пока он не высохнет окончательно, его может разрушить любое прикосновение.

– Не имею ни малейшего понятия, как можно заставить стекло вести себя таким образом.

– А это не стекло, не кремниевое стекло во всяком случае, а синтетическое пластиковое. Один из техников сказал, что его молекулы подобны очень длинным цепочкам.

– Разумно.

– Я в этом не понимаю. Но знаю, что, когда эту штуку цедят, она клейкая и похожа на белую патоку, а когда застывает – становится очень жесткой и твердой, как стекло, только, в отличие от стекла, совсем не хрупкой. Она не разбивается, и ее очень сложно прорезать или порвать.

– Что ж, в любом случае это замечательная идея. Знаешь, в мое время были патио и гостиные во дворах и бассейны в садах, но, как правило, наслаждаться ими не позволяла погода – было то слишком холодно, то слишком жарко, то слишком ветрено. А еще вечно эти насекомые – мухи, комары. В патио моей тетушки водились пчелы. Очень смущает, когда пытаешься позагорать, а пчелы ползают по тебе и жужжат у тебя над ухом.

– Перри, ты плохо переносишь пчелиные укусы?

– Нет. С пчелами я справляюсь. Они меня не жалят, но мою тетку доводили чуть ли не до безумия. Бедная женщина не получала никакого удовольствия от своего сада. Они ее жалили, и она раздувалась, как воздушный шарик, и у нее начинались проблемы с желудком. Грустно, ведь она так любила этот сад, но так мало получала от него удовольствия.

– Тогда почему она держала пчел?

– Она не держала. Их держал один ее сосед.

– Но ведь это не по обычаю… Забудь. Я спросила тебя о пчелиных укусах потому, что пчелы больше не жалят.

Перри хлопнул ладонью по лбу и изобразил притворную агонию:

– Хватит, женщина, хватит! Больше ни слова! Все. Остановись. И еще кое-что. Ответь мне на этот вопрос, чтобы я умер счастливым. У арбузов есть семечки?

– А что, раньше были?

Перри подшагнул к краю бассейна, принял позу оратора и продекламировал:

– Прощай, о скорбный мир. Папа склеивает ласты! Sic semper[7] семян.

Он зажал нос большим и указательным пальцем, зажмурился и спрыгнул в бассейн солдатиком. Он всплыл, отфыркиваясь, и обнаружил, что Диа на, истерически смеясь, утирает слезы.

– Перри! Ну ты и клоун! Прекрати!

– Поведай же мне, мрачная птица[8], а в ежевике все еще есть косточки? – торжественно спросил Перри.

Диана сдержала смех:

– В ежевике есть косточки, дуралей.

– Лишь это я хотел узнать.

Голова Перри исчезла, и он принялся убедительно изображать утопающего, издавая булькающие звуки. Диана нырнула в бассейн, догнала Перри на дне и принялась его энергично щекотать. Они всплыли вместе. Перри кашлял и фыркал:

– Ну ты и вредина, я из-за тебя чуть не задохнулся.

– Прости. – Она снова захихикала.

Несколько минут спустя Перри лежал на боку, обсыхая, и наблюдал за Дианой, оставшейся в бассейне. Она лежала на спине, над водой выступали лишь ее лицо и изгибы грудей. Волосы расплылись нимбом вокруг головы.

Теплое солнце прогрело тела молодых людей, навеяло вялость и умиротворение. Перри отщелкнул камешек в бассейн. Камешек плюхнулся в воду и брызнул Диане на лицо. Она повернулась на бок, двумя легкими движениями достигла края бассейна и положила руки на край.

– Ты голоден, дружок?

– Вот ты спросила, и я сразу понял, что чего-то не хватает.

– Тогда давай поедим. Нет, не вставай. Мы поедим здесь. Все уже готово.

Диана вернулась с груженым подносом размером с нее саму.

– Перри, перебирайся в тень. У тебя нет моего загара, и мне не хотелось бы, чтобы ты сгорел.

Минут сорок пять спустя Диана зашевелилась, прервав обеденную спячку.

– Прежде чем ты вернешься к учебе, я хочу, чтобы с тебя сняли мерку для кое-какой одежды.

Перри выглядел удивленным:

– Одежды, постой, у меня сложилось впечатление, что в ней нет необходимости.

Диана озадаченно посмотрела на него:

– Ты не можешь вечно сидеть дома, Перри. А снаружи холодно. На завтра у меня запланирован пикничок, но сначала понадобится добыть для тебя теплую одежду. И заодно ты можешь заказать другие вещи, которые тебе понадобятся.

– Смелей, Макдуф![9]

Диана набрала комбинацию на телевиде. На экране возник господин семитского вида. Он потер руки и улыбнулся:

– А, мадам, могу я быть вам полезен?

– Благодарю, вот мой друг, ему нужны костюмы. Прежде всего костюм для снежной и очень снежной погоды и еще кое-что.

– А, превосходно. У нас есть новые модели, невероятно эффектные и о-очень практичные к тому же. А теперь не попросите ли вы своего друга занять положение?

Диана подтолкнула Перри поближе к телевиду и развернула к нему экран. Семитский господин был вне себя от удовольствия:

– О да! Красивая фигура. Одно удовольствие шить для человека, которому одежда пойдет. Минуту. Дайте подумать. Точно! Я создам для него новую модель. С такими пропорциями плеч и длиной ног…

Диана перебила его:

– Не сегодня, спасибо. Возможно, в другой раз.

– Но, мадам, я ведь художник, а не бизнесмен.

Губы Дианы едва шевелились.

– Не позволь ему себя одурачить, Перри. Художник он лишь на одну часть, а на три части бизнесмен. – И она продолжила, обращаясь к телевиду: – Нет, одежда нужна нам сегодня. Пожалуйста, используйте стандартную модель.

– К вашим услугам, мадам. – Он поднял устройство, похожее на то, которым снимали отпечаток ладони Перри, но большего размера. – Ваш друг находится на расстоянии ровно четырех метров от экрана?

– Так точно.

Собеседник что-то подстроил в камере:

– Ваш экран корректирует угловые аберрации?

– Да.

Он снова подстроил прибор:

– Итак, анфас. Превосходно, теперь правый бок. Спиной, пожалуйста. Левый бок. Наклонитесь, пожалуйста. Вытяните обе руки. Теперь по очереди поднимите колени. Это все. – Аппарат исчез. – Желаете ли вы выбрать материалы?

– Нет, пусть все будет из хлопка с вискозной подкладкой. А цвета, Перри? Подойдет ли тебе темно-синий?

– Вполне.

– Могу я предложить белый кант? – обеспокоенно встрял продавец.

– Превосходно.

Диана также дала добро на приобретение поясной сумки с пристяжным килтом для путешествий и появления в общественных местах, нескольких пар спортивных сандалий, а также пары легких тапочек для прогулок по городу. Она твердо пресекала любые дискуссии на тему украшений, драгоценностей, безделушек и аксессуаров и отказывалась даже обдумывать какие-либо женские штучки для себя. В итоге «художник» сдался, и экран опустел.

Перри вернулся к своей учебе. Одна запись сменяла другую, и незаметно для Перри день начал близиться к концу. Диана как-то заглянула, чтобы изменить положение экрана и поудобнее усадить Перри на подушках. Чуть позже она принесла чашку чая и бутерброд. Перри едва замечал ее вмешательство. Его поглотила бесконечная запредельная драма. Уже почти стемнело, когда урчание проигрывателя возвестило об окончании последней записи. Перри встал и потянул затекшие конечности. Дианы не было видно. Он огляделся, вздохнул, сел и закурил. Наконец Диана появилась на пороге двери из садика.

– Как далеко ты продвинулся, Перри?

– Один раз посмотрел все вплоть до сегодняшнего дня.

– И что скажешь?

– Впервые я действительно чувствую себя в две тысячи восемьдесят шестом году. Но для одного раза эта порция великовата.

– Я пригласила своего старого друга посетить нас сегодня вечером, Перри. Он здорово тебе поможет. Он магистр истории, а в прошлом – один из моих учителей.

– Что ж, это замечательно. Когда он приедет?

– Должен быть к ужину. Он летит из Беркли.

Гость появился меньше чем через час. Плотный мужчина с мощными широкими плечами. Большой череп, глубоко посаженные глаза, лицо простое и грубое. Он сгреб Диану в медвежьи объятия, оторвал ее от пола, поцеловал в обе щеки, затем поставил на место и принялся разоблачаться, избавляясь от своего летного костюма. Перри решил, что мужчина неплохо сохранился, и на вид дал ему пятьдесят пять – шестьдесят лет, с интересом отметив, что гость, похоже, сбривает волосы на теле, оставляя нетронутыми лишь кустистые серые брови. Диана представила их друг другу. Звали мужчину, как выяснилось, магистр Каткарт.

– Могу я помочь тебе, мой мальчик… – Вопрос это или утверждение, Перри не смог разобрать. – Диана поведала мне кое-что о твоем случае. Нам о многом придется поговорить.

По настоянию Дианы отложили все исторические дискуссии до окончания ужина. Затем, как только магистр Каткарт уговорил свою трубку с огромной чашкой задымить, он перешел прямо к делу:

– Мне следует, как я понял, считать, что фактически ты являешься жителем тысяча девятьсот тридцать девятого года нашей эры, хорошо сведущ в своем времени и попал сюда посредством черной магии. Да будет так. Ты изучал сегодня записи? Какие именно?

Перри перечислил.

– Сойдет. Теперь ты мог бы сделать краткую сводку того, что узнал сегодня, а я буду пояснять, прояснять и отвечать на вопросы так хорошо, как только смогу.

– Что же, – ответил Перри, – это непросто, но я попытаюсь. На момент моей аварии, в июле тридцать девятого, президент Франклин Делано Рузвельт занимал свой пост во второй раз. В работе конгресса был объявлен перерыв после практически полного краха программы президента. В испанской войне победили фашисты. Япония воевала с Китаем и, по всей видимости, собиралась воевать еще и с Россией. Безработица и дисбаланс бюджета по-прежнему оставались двумя главными проблемами Со единенных Штатов. Тысяча девятьсот сороковой был годом президентских выборов. Президенту Рузвельту пришлось баллотироваться на третий срок ввиду отсутствия достойного последователя, способного продолжить его начинания. Его выдвижение на съезде демократов привело к тому, что консервативное крыло демократов переметнулось к Республиканской партии. Тем временем движение национальных прогрессивистов[10] уже разрослось до масштабов страны и ввело в игру молодого Боба ла Фоллета. Республиканцы выдвинули сенатора Ванденбурга. Ванденбурга избрали, однако он набрал значительно менее половины голосов избирателей и не получил поддержки большинства ни одной из палат конгресса. Его правление изначально было обречено. За четыре года администрация сделала крайне мало, если не считать нерешительной попытки сбалансировать бюджет, отменив пособия, но беспорядки и голодные походы вскоре вынудили конгресс начать увеличивать эту статью. Весной сорок четвертого года смерть господина Рузвельта в авиакатастрофе деморализовала остатки Демократической партии, и большинство ее участников присоединились к республиканцам или прогрессивистам. Демократы распустили свой съезд, даже не выдвинув кандидата. Прогрессивисты выдвинули Ла Гуардиа, неутомимого маленького мэра Нью-Йорка, тогда как республиканцы после множества голосований – сенатора Мэлоуна. Президент Ванденбург, как и его предшественник, президент Гувер, попал во власть обстоятельств, которые не понимал и не контролировал. Сенатор Мэлоун был политиком Среднего Запада, типичным демагогом моего периода, если я могу об этом судить. На записях он всегда раскрасневшийся и пронзительный, человек из народа. Мэлоун за основу своей платформы выбрал обвинение – он во всем винил Европу и радикалов. Он требовал немедленной выплаты военных долгов, что было довольно глупо, поскольку уже шла вторая европейская война. Он призывал объявить Коммунистическую партию вне закона, защитить американскую землю и вернуться к рационализму в образовании (то есть к чтению, письму, арифметике), а кроме того, проявлял крайне агрессивный ура-патриотизм. Он выступал за депортацию всех приезжих, ратовал за законы, запрещающие женщинам занимать мужские должности и защищающие нравственность молодежи. Он говорил, что восстановит процветание, и обещал всем «американский» уровень жизни. И он победил – с минимальным перевесом на голосовании в коллегии выборщиков. Ла Гуардиа потом говорил, что, поскольку Мэлоун пообещал им луну с неба, все, что ему оставалось предложить со своей стороны, – луна со взбитыми сливками, а это показалось Ла Гуардиа непрактичным.

Заняв пост, Мэлоун принялся действовать властно. Конгресс на первом же заседании выразил готовность принять практически любой закон по его желанию. Один из наиболее важных законопроектов касался общественной безопасности, – по сути дела, речь шла о кляпе для прессы и других средств массовой информации. Поскольку поначалу закон использовался для подавления новостей о трудовых беспорядках, вызванных отменой пособий, подчиненная правительству пресса приняла это, не ведая, на что подписывается. Затем был проведен закон, значительно увеличивший полномочия правительственных чиновников и агентов федеральных силовых служб и подчинивший их непосредственно первому лицу. Мэлоун укомплектовал эти увеличившиеся и сильно изменившиеся подразделения сотрудниками политической машины родного штата. Тем временем, невзирая на контроль прессы, люди начали беспокоиться, поскольку даже экономически стабильные граждане подвергались нападкам голодных, обездоленных и безработных. Мэлоун, очевидно, боялся вторых выборов, даже досрочных. Возможно, он никогда и не собирался их проводить. Как бы то ни было, он объявил чрезвычайное положение, а в качестве оправдания использовал толпы безработных. Он стал абсолютным диктатором для гражданского правительства. Посредством армии и флота он сметал любые мелкие затруднения. С его новой секретной службой и контролем над средствами связи и пропаганды это стало вполне возможным. Кстати, в записях утверждается, что он смог применить армию и флот для уничтожения демократического строя правления. Вот в это мне сложно поверить, магистр Каткарт. Понимаете, я сам служил во флоте и не думаю, что американские службисты исповедовали фашизм. Как вы это объясните?

– Я рад, что ты поднял эту тему, Перри. Кажется вероятным, что Мэлоун с самого начала именно это планировал. Как минимум он предвидел, что придется использовать военную машину против народа. Его метод был простой и почти безупречный. Его разведка изучила политические симпатии и экономическое положение каждого офицера флота и армии. Если находился офицер, стойко державшийся демократических или либеральных взглядов, его не увольняли и не подвергали трибуналу. Мэлоун действовал тонко. Когда находили такого офицера, его переводили на новое место назначения, не связанное с боевыми действиями: офицером-вербовщиком, инструктором по подготовке офицерского резерва, инспектором по довольствию, в военный колледж, в Академию армии или флота и так далее. Если же офицер определенно был склонен к милитаризму, ура-патриотизму, оказывался прирожденным садистом, его помещали на ключевой пост – руководить войсками и действительно прибегать к силе по необходимости. Рядовых фильтровали в меньшей степени. Так что, когда Мэлоун готовился к удару, его поддерживала военная машина, служившая его целям.

– А как же Национальная гвардия?

– О, с ней все было сложнее – но только на первый взгляд. Потому что оружие гвардии принадлежало федеральному правительству и находилось под его контролем. За неделю до переворота практически всю амуницию гвардии отозвали под предлогом ее замены. Разумеется, заметь кто-нибудь, что вся амуниция всех частей гвардии отозвана одновременно, начались бы неприятности, но контроль над средствами связи и тот факт, что каждый приказ классифицировался как конфиденциальный приказ военного времени, позволили Мэлоуну это все провернуть.

– Это проясняет мои затруднения, – сказал Перри. – Я так и думал, что здесь что-то нечисто. Если я правильно помню, эта диктатура, или, как ее называют записи, междувластие, продолжалась всего года три. В пятидесятом году Мэлоуна убил один из его приспешников. Комментатор, похоже, считает, что этот режим был, по существу, нестабилен и все равно распался бы в скором времени. Как бы то ни было, убийство Мэлоуна стало сигналом к восстанию по всей стране. Всего за три недели всех «быков» Мэлоуна перестреляли или вынудили скрываться. Человек, занимавший в начале междувластия пост губернатора штата Мичиган, созвал всех губернаторов. Они выбрали одного временным президентом и назначили дату всеобщих выборов. Выбрали Ла Гуардиа. Он занимал пост два срока.

– Все четко, – вставил Каткарт. – Теперь давай поговорим немного о мире в целом. Вторая европейская война по времени совпала с правлением администрации Ванденбурга. После поражения лоялистов в Испании фашистские государства стали готовы атаковать демократические. Францию терзали внутренние раздоры и стачки. В Англии правила партия консерваторов, которая, по всей видимости, придерживалась политики невмешательства. Фашистские державы нанесли удар, но повторилась история Первой мировой. Демократические государства отказывались сдаваться, хотя терпели поражение за поражением. Конец войне положило вовсе не вмешательство Соединенных Штатов – у Ванденбурга на это не хватило бы духа, – но экономический коллапс Германии. Она затеяла наступление, находясь в значительно более худшем физическом состоянии, чем в тысяча девятьсот четырнадцатом году, и затяжную войну не осилила.

– Что стало с диктаторами?

– Адольф Гитлер совершил самоубийство, прострелив себе нёбо. Муссолини вышел из игры намного более элегантно. Он обратился к королю, которого держал под рукой на протяжении всего срока своего пребывания в должности, с прошением об отставке, и король назначил ново го премьер-министра, социал-демократа. Но, на мой взгляд, наибольший интерес в наступлении этого мира представляют конкретные условия мирного договора.

– Снова-здорово какая-то Лига Наций, не так ли?

– И да и нет. Крайне одаренный молодой француз, потомок Лафайета, заявил, что континентальное правительство, или федерация, необходимо для установления продолжительного мира, а кроме того – что конституционная монархия является наиболее стабильной формой существования для всех свободных людей. И так возникла Соединенная Европа. Романтика здесь в том, кого выбрали главой этого многоязычного создания. Габсбурги и Гогенцоллерны отпадали по очевидным причинам – враждебность и плохая история. Предлагался английский король, но он не вызвал энтузиазма, поскольку по характеру был пессимистом, да к тому же застенчив и с дефектами речи. У возможных претендентов, находившихся в тот момент в изгнании, не было достаточного числа последователей. Но был один принц, давно уже захвативший воображение всего мира. Избранником стал Эдвард, герцог Виндзорский, отрекшийся от трона Британии в тридцать шестом году, чтобы не оказаться в полной власти собственного премьер-министра.

– Черт возьми, а! – пробормотал Перри. – Кажется, в записях этого не было.

– Ты же смотрел обзорный вариант, – объяснила Диана.

– В начале войны Эдвард вернулся домой и потребовал, чтобы его взяли на военную службу. Он проявил удивительный талант, особенно на поприще поддержания боевого духа товарищей. Во многом благодаря ему постоянные поражения в битвах не стали причиной капитуляции перед натиском фашистов. Когда выдвинули его кандидатуру, она была принята при всеобщем одобрении. Он поначалу отказывался, но в конечном итоге согласился с условием, что его жена приобретет формальный статус, равный его собственному. Он получил желаемое, несмотря на протесты британской делегации, и супругов короновали на церемонии, завершившей конференцию в Бордо двенадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Эдвард стал королем государств и императором Европы. Разумеется, Уоллис стала королевой и императрицей. Говорят, что королева Англии так никогда с этим и не смирилась.

– Шикарно! – хмыкнул Перри.

– Из Эдварда вышел отличный правитель. Он помогал создавать конституцию новой сверхдержавы и настоял на включении в нее некоторых пунктов. Свободная торговля между странами-участницами, общая валюта, общая армия и флот, причем небольшие. Все международные споры должны были решаться имперским трибуном. Эта система довольно хорошо проработала четверть века, несмотря на необходимость смазывать и чинить скрипучий механизм.

– И что же положило ей конец?

– Его смерть. Он умер в тысяча девятьсот семидесятом году, не оставив наследников. Уже в тот момент, когда трибун объявил Уоллис регентом – до дня, пока не будет выбран преемник, – отряд местных гвардейцев пересек мост в Восточной Европе и захватил небольшой, не более тысячи жителей, городок. Основанием послужила какая-то туманная историческая претензия по битве, состоявшейся за пять сотен лет до этого. Отряду противостояли местные полицейские силы и пришедшие к ним на помощь организации ветеранов. Через два дня вся граница уже вела партизанскую войну, а за две недели сражения полностью охватили континент. Подлила масла в огонь Великобритания – она отказалась признавать регентство Уоллис, несмотря на власть трибуна в таких вопросах, и отозвала свои корабли и войска.

– И так началась Сорокалетняя война?

– Примерно. Некоторые из государств поначалу воздерживались от участия, а некоторые время от времени переставали воевать. Но для всех практических целей можно считать, что на следующие сорок лет Европа погрузилась в войну.

– Как она закончилась?

– Формально она не заканчивалась. Просто прекратилась, как огонь, сжегший все, что могло сгореть. В тысяча девятьсот семидесятом году в Европе проживало более четырехсот миллионов человек, если не считать Советский Союз, Швецию и Норвегию, которые в войне почти не участвовали. Разумеется, Советский Союз никогда и не был частью Соединенной Европы. В две тысячи десятом, когда, как принято считать, закончилась война, в Европе, по некоторым оценкам, проживало менее двадцати пяти миллионов человек.

Диана побелела. Перри медленно проговорил:

– Хотите сказать, за сорок лет было убито более трети миллиарда человек?

– Не все погибли от выстрелов или яда. От голода умерло больше людей, чем в сражениях. Массовую гибель вызвало не смертельное оружие, но развал экономической системы. Люди редко осознают в полной мере степень нашей экономической взаимозависимости. Военные действия уничтожили средства коммуникации. Поставки нарушились. Кредитная система раздулась и взорвалась, и людям осталось уповать лишь на бартер. Бартер для столь крупной экономической структуры – все равно что весла для боевого крейсера. Правительства прибегали к ангарии[11] и экспроприации, чтобы обеспечивать свои войска, но заканчивалось все опустошением, и люди это знали. Эта беспощадная система развивалась естественным путем. Фермеры занимались накопительством, а горожане умирали от голода. Время от времени горожанин убивал фермера и забирал накопленное. Когда заканчивалась и эта еда, горожанин умирал, потому что не владел искусством земледелия. И по всем этим людям катком проходили армии. Разумеется, развал наступил не сразу везде. Первые несколько лет промышленная цивилизация работала еще более интенсивно, чем до того, но в лихорадке войны питалась сама собой. Уничтоженные урожаи и урожаи, что не были посажены, опустошенные зернохранилища, разбомбленные системы водоснабжения – когда их оказалось так много, что муки голода почувствовал каждый, это и стало началом конца. Современный город – это практически беспомощный и очень нежный организм. Он утратил способность производить необходимое для жизни. Несмотря на транспортную систему, он не способен перемещаться, что и узнала Европа при эвакуации Лондона. Город подобен идиоту-переростку в инкубаторе. Он совершенно беспомощен без своих многочисленных слуг. Он способен думать лишь очень медленно и коллективно, а в экстренной ситуации не способен думать вовсе. Могут думать отдельные люди, но город – самостоятельный организм, ему требуется руководящий разум и нервная система. Уничтожь его систему водоснабжения, и он умрет. Прекрати давать ему пищу, и он умрет. Отними у него руководящий разум, и он совершит самоубийство. Города первыми рассыпались на части. Рождаемость упала до самой низкой отметки в истории. Отчасти это было следствием контагиозных абортов – одной из многочисленных эпидемий, поразивших континент. Отдельные социологи находят свидетельства того, что часть женщин просто отказывались иметь детей. А многие мужчины становились стерильны, даже если выживали, из-за лучей, которые милосердная наука вручила фельдмаршалам. Вот так умирала Европа.

– Как же нам удалось во все это не влезть?

– Немного удачи, но в основном благодаря гению и силе характера одного человека. Франклин Рузвельт предложил и частично разработал законы, оберегающие Соединенные Штаты от участия в войнах. Эти законы усиливал Ла Гуардиа, и в итоге президент получил право полностью отзывать Соединенные Штаты из опасных зон. К тысяча девятьсот семидесятому году Соединенные Штаты уже давно и плодотворно находились в экономических отношениях с Европой. Однако на момент смерти Эдварда в президентском кресле в Вашингтоне находился Джон Уинтроп, избранный Консервативной партией, – человек, от которого можно было бы ожидать повторения ошибок четырнадцатого года. И вот этот-то человек при первых признаках неприятностей прервал все поставки морем. Когда стало очевидно, что всеобщей войны не избежать, он эвакуировал наших граждан при помощи воздушных и морских сил, после чего обнародовал Декларацию невмешательства. Мы отозвали всех дипломатов и торговых представителей. Коммерческие отношения с Европой полностью прекратились. За рядом исключений, ни один американский гражданин официально не посещал Европу в течение двадцати лет. Естественно, такое решение привело к ужасным экономическим неурядицам в Соединенных Штатах. Но президент стоял на своем. Когда была обнародована Декларация невмешательства, конгресс находился на каникулах, и до следующего заседания оставалось еще пять месяцев. Уинтроп отказался созывать конгресс, а его законное право сделать то, что он сделал, поддержал Верховный суд. Кажется вероятным, что он, возникни такая необходимость, пошел бы и против суда. Изображения Уинтропа сжигали, но, когда собрался конгресс, действия Джона многим показались разумными. Ему объявили недоверие, но в результате процесса он был оправдан с небольшим перевесом голосов, и так Соединенные Штаты спаслись, несмотря на собственное нежелание это делать. Но прежде чем мы слишком углубимся в разговоры об Уинтропе, следует немного отмотать назад историю Соединенных Штатов.

– Через секунду после того, как мы окончательно закроем тему Европы. Что случилось после войны?

– Мы не знаем, Перри. Точнее, только в общих чертах. Правило невмешательства так никогда и не прекратило полностью действовать, и мы не возобновили торговые или дипломатические отношения. Знаем, что население постепенно растет. Область по преимуществу аграрная, экономика носит в основном деревенский и загородный характер. Большая часть населения не имеет образования, а технические знания практически утрачены. Мы знаем не все, хотя у нас существует ряд миссий, проводящих этнологические и социологические исследования. А теперь расскажи мне, что произошло после убийства Мэлоуна.

– Что ж, Ла Гуардиа занял офис в пятьдесят первом и находился на посту два срока. Парень, что режиссировал эту запись, похоже, считает, что самым большим достижением Ла Гуардиа стало реформирование банковской системы. Он называл это Борьбой Банков.

– Да, и важность этой реформы в том, что она сделала возможной существующую ныне экономическую систему.

– Подождите секунду, прошу вас. А какова существующая экономическая система? Диана говорит, что не социализм. Значит, капитализм?

– Можешь называть ее так, если угодно. Я бы предложил тебе пока что считать ее приватизированным индустриализмом. Ла Гуардиа уничтожил капитализм в твоем понимании. Он начал с нуля и основал государственный банк, Банк Соединенных Штатов.

– А разве Банк федерального резерва к тому времени уже не существовал?

– Да, но Банк федерального резерва, несмотря на свое название, не был государственным банком. И вообще в привычном понимании слова банком не являлся. Физическое лицо не могло получить заем в этом банке и не могло поместить в него деньги на хранение. Этим банком могли пользоваться лишь банкиры, которые им и владели. Ла Гуардиа хотел создать реальный банк, которым владели бы граждане и пользовались граждане. Но банкиры противодействовали ему на каждом шагу. Они контролировали большинство газет, владели значительной частью благ страны, а на остальную часть у них были закладные того или иного рода. В политической машине положение банкиров было тоже весьма устойчивым. Так что банкиры начали войну против него. И это его рассердило. Судя по тем свидетельствам, что нам доступны, сердить Цветочек[12] всегда было небезопасно. Он протолкнул свой законопроект о банках, используя личное обаяние и запугивание, и объявил всей стране, что готов давать деньги в заем всем и каждому, кому отказали в кредитах частные банки. Понимаешь, банки сеяли панику и страх, отзывая займы и отказываясь давать деньги в заем.

Ла Гуардиа восстановил спокойствие еще раньше, чем успел подготовить все механизмы для управления банковским бизнесом. И теперь ему уже мало было просто открыть собственный банк. Этот банк строился как финансовый агент правительства, способствующий проведению финансовых операций между правительством и гражданами, задуманных еще Франклином Рузвельтом. Ла Гуардиа преисполнился решимости разорить частных банкиров. Он обратился к ряду финансистов и сам изучил теорию денег. Он пришел к убеждению, что обычное коммерческое финансирование может обходиться в стоимость обслуживания плюс стоимость страхования, что гораздо меньше, чем взимавшиеся банками процентные ставки, основанные на спросе и предложении и представлении о деньгах как товаре, а не государственном средстве обмена. Он начал давать деньги взаймы, исходя из этой теории. Его бухгалтерия достаточно точно рассчитала стоимость обслуживания и оценила цену покрытия страховки. По мере развития системы страховка просто стала отражать удельный вес потерь предшествующего периода. Правительство давало кредиты такого типа и с таким дисконтом, что потери были невысоки, и всего через год федеральное правительство уже выдавало деньги гражданам по средней годовой ставке в три четверти процента.

Затем Ла Гуардиа нанес решающий удар. Его новое банковское законодательство позволяло правительству регулировать процент частичного резерва, который банки обязаны были держать, чтобы обеспечить выдачу депозитов вкладчикам. Если ты изучал банковские законы своего периода, то знаешь, что так называемый частичный резерв – это уловка, позволяющая банкиру давать взаймы деньги, которых у него никогда не было. Система фактически позволяла банкиру создавать новые деньги, не обеспеченные ни золотом, ни собственными средствами банкира, но за счет денег клиентов. И Ла Гуардиа отрегулировал этот процент до самого предела. Он запустил программу, обязывающую банки увеличить частичный резерв в течение трех лет до ста процентов. Раздраженные банкиры устроили показательное разбирательство и довели дело до Верховного суда. Генеральный солиситор[13] заявил, что закон и порядок, установленные программой, не просто конституционны, но и призваны прекратить нарушение Конституции, коим определенно являются частичные резервы, ведь в Конституции правом чеканить монету и регулировать ее ценность наделяется только конгресс. Суд поддержал администрацию по всем пунктам в знаменитом решении господина Франкфуртера Правосудного[14], и денежные манипуляции в США перестали существовать.

– Так, значит, частным банкам пришел конец?

– Не совсем. Они сохранились как полезный институт депозитарного хранения, поскольку вскоре стали предлагать своим клиентам услуги, не предлагавшиеся Банком США. Если тебе требуется доставка вклада на дом или же ты хочешь обналичить чек посреди ночи, частные банкиры с радостью окажут тебе такую услугу. А кроме того, по-прежнему оставалось большое пространство для спекулятивных кредитов – благодаря людям, желавшим рискнуть своим капиталом в надежде на крупную прибыль. Банки продолжают давать в долг под большие проценты в областях, где риски велики и их непросто оценить заранее, однако теперь они обязаны ссужать реальные деньги, а не то, что они извлекали из чернильницы. Новая система резервирования положила этому конец. Ты узнаешь, какую важную роль банкиры-спекулянты сыграли в проникновении в Южную Америку. Они и сейчас играют важную роль. Они создают в промышленности элементы частной инициативы и предпринимательства, которые не способно создать правительство.

– А что там с проникновением в Южную Америку? Записи на эту тему как-то туманны, или, может быть, я просто уже не смог это переварить.

– Отдельные историки считают, что это было скорее изнасилование, чем проникновение. Вплоть до тысяча девятьсот семидесятого года Соединенные Штаты неуклонно теряли свои позиции в Южной Америке. В период правления Эдварда Европа постепенно становилась все более индустриальной и свой самый большой рынок сбыта нашла в лице Южной Америки. Азиатские рынки не представляли интереса с тридцатых годов, а Южная Америка с ее сырьем оказалась в удобном положении партнера. С другой стороны, Соединенные Штаты были страной аграрного экспорта, и это раздражало некоторые южноамериканские государства, в особенности Аргентину. Но Сорокалетняя война изменила ситуацию. Соединенные Штаты прошли через экономический рост в результате введения Закона о банковской деятельности, который сократил разрыв между производством и потреблением, снизив накладные расходы для товаров, недоступных покупательной способности.

– Не понимаю, что вы говорите.

– Предлагаю тебе сделать пометку и подождать с этим, пока не начнешь изучение существующей экономической системы. Вероятно, тебе преподавали традиционные экономические теории твоего периода, великолепные и весьма оригинальные, но – и я надеюсь, что ты простишь мне это, – совершенно неправильные. Вернемся к нашим баранам. Улучшение экономической ситуации привело к обычной политической реакции, и после Ла Гуардиа к власти пришла консервативная администрация. Однако между потреблением и производством по-прежнему оставался значительный разрыв. Традиционный взгляд на вещи, в особенности это касается экономических верований Консервативной партии, всегда гласил, что процветающей нации необходим благоприятный торговый баланс, или весовой баланс, как его раньше называли. Говоря простым языком, для страны лучше, когда она экспортирует больше, чем импортирует. В такой формулировке звучит глупо, поскольку несомненно, что страна, вывозящая больше, чем привозит, с каждым годом теряет реальные ценности. Однако зерно истины в этой позиции имелось, и для того времени – зерно весьма практичное. Экономические процессы были организованы столь забавно, что каждый год совокупная стоимость произведенных страной товаров превышала покупательную и потребительскую способность ее жителей. Это называли перепроизводством, и не было числа эзотерическим бессмыслицам, которые говорились о перепроизводстве. Однако сложные объяснения не требовались. Просто система из необходимости производила больше, чем могла потребить. Математику этого вопроса ты можешь освоить позже. Будучи инженером, ты непременно увидишь правдивость этой оценки и, вероятно, немало повеселишься.

– Хотите сказать, что в мое время в бизнесе Соединенных Штатов было неправильным лишь это?

– Да, только это. И все ваши беды с занятостью, с бедностью, с физическими страданиями, все были настолько же ненужными, насколько прискорбными.

– Это полный абсурд. Будь все так просто, можно было бы все исправить. Я бы и сам смог разработать механизмы, как это исправить, штук пять таких механизмов. Во флоте мы черта с два стали бы мириться с настолько мерзкой бессмыслицей. Почему же никто этого не понял?

– Кое-кто понял. К. Х. Дуглас, Гулдз Гейнсборо, Бронсон Каттинг и некоторые другие, но убедить людей в этом факте им было столь же трудно, как и более раннее поколение убедить в том, что Земля круглая. В обоих случаях факт истинен и прост, однако крепкий здравый рассудок человека, с детства впитавшего веру о плоской Земле или «благоприятном торговом балансе», отвергает истину. Социалисты, разумеется, эту истину понимали, однако настаивали, что существует лишь одно решение. А хороших решений этой простой проблемы существовало множество. Сегодня мы верим, что нашли более подходящее для Соединенных Штатов решение, нежели социализм. Но позволь, мы уже очень сильно отвлеклись от Южной Америки.

В период с тысяча девятьсот семидесятого года и до конца века было найдено временное решение. Мы стали закачивать свои избыточные блага в братский континент, и он превратился в новые неизведанные земли. Золотодобыча в Чилийских Андах какое-то время поддерживала жизнеспособность выдумки о благоприятном торговом балансе. Помимо этого и в дополнение к этому, практически все виды незаконного финансирования принимались как средство поддержания потоков товара на юг. Частные банкиры обратились к новому полю наживы и убедили население, что под Южным Крестом лежит новое Эльдорадо. Сей крайне сомнительный бизнес рос до тех пор, пока практически весь континент не оказался в долгах по расплате за товары, которые мы сами потребить не могли и которые отравили бы нас, оставь мы их при себе. Латиноамериканский темперамент нашел простой выход. Иногда я задаюсь вопросом, было это спланировано или же явилось неизбежным результатом обстоятельств. Но когда наставал день расплаты, правительство страны складывало с себя полномочия, а новое правительство хладнокровно отказывалось от обещаний своего предшественника.

В апреле две тысячи второго года произошла первая вспышка в войне А. Б. Ч. Правительство Аргентины отказалось признавать свои долги перед нами, как государственные, так и частные, и случился обмен довольно жесткими нотами. Наша южноамериканская эскадра получила приказ подтягиваться к Буэнос-Айресу. Чили и Бразилия уведомили Соединенные Штаты, что любая демонстрация силы в Аргентине будет расцениваться как недружественный акт.

Тем не менее эскадру, два старых авианосца и с десяток кораблей поменьше, не отозвали. Она прокралась в залив и, едва успев встать на якоря, была атакована с воздуха и пошла ко дну вся, до последнего матроса, прежде чем успел подняться хоть один самолет. Мы до сих пор не знаем, кто это сделал, но знаем, что чилийские и бразильские ВМФ и авиация перед тем занимали позицию в двух сотнях километров от Буэнос-Айреса.

– Как проходила война? На мой профессиональный вкус, записи на эту тему излишне поверхностны.

– Полно, Перри, тебя ведь в действительности не интересуют убийства? – Диана разволновалась и смотрела на него с недоверием.

Он похлопал ее по руке:

– Нет, Ди, вовсе нет. Но вопросы стратегии, тактики и вооружения для меня представляют интеллектуальный интерес, так же как тебя могут интересовать какие-нибудь церемониальные танцы, сопровождавшие кровавые жертвоприношения ацтеков.

Морщинки на ее лбу разгладились.

– Да, полагаю, что так. Но все же это варварство.

– Думаю, что с вооружением ты хорошо знаком, Перри. Соединенные Штаты до того не воевали много лет, а история учит нас, что в мирное время новое оружие появляется не часто. Военный разум цепко держится за привычные методы – надеюсь, без обид. Стратегический принцип внешних границ определил течение войны. Ни одна из сторон не имела технической возможности нанести второй решающий удар. Противников разделяли слишком большие расстояния, а территории стран были чересчур велики. Атаковать коммерческий транспорт было невозможно, поскольку практически все поставки на момент войны происходили между Соединенными Штатами и Южной Америкой. Стороны могли совершать налеты на города противника, но оккупация потребовала бы формирования обширных сетей связи для защиты оккупационных войск и создала бы серьезные стратегические уязвимости. Налет на Манхэттен стал единственным неожиданным инцидентом в этой войне.

– Расскажите мне о нем.

– Разумно было бы эвакуировать Манхэттен в начале войны, но на практике это сопряжено с огромными неудобствами, и население заверили, что никакие силы противника не способны пробраться так далеко на север. По факту – практически все боевые действия происходили ниже экватора. Если не считать двух налетов на Залив и одного на Палм-Бич, а ни один из них особого ущерба не причинил, Соединенные Штаты вообще не пострадали. Однако в декабре две тысячи третьего года два авианосца, «Санта-Мария» и «Королевское сияние», атаковали Манхэттен. Они проследовали в Нью-Йорк маршрутом через дальневосточную часть Атлантики и, благодаря везению и отчасти своей прозорливости, достигли Северной Атлантики, не будучи обнаруженными. Им способствовала погода – последнюю тысячу километров они шли в густом тумане. Они нанесли удар в полдень, свалившись на город с облачного неба, – в тот день облака находились не выше двухсот метров над землей. Атака была срежиссирована очень точно, – казалось, каждый пилот знает, что ему делать и куда лететь. Сначала они разбомбили мосты и посадочные площадки. Полагаю, это было ужасное зрелище – смотреть, как огромные вертолеты выплывают из облаков и лениво уничтожают свои цели, в то время как быстрые истребители сопровождают их и вьются вокруг, словно шершни. Они взорвали и туннели под реками. Вертолет садился на конечной станции, его экипаж травил местных газом, пока десант занимал поезд и загружал его взрывчаткой. Затем поезд отправлялся в последний путь – с бомбой замедленного действия на борту.

– Какой был ущерб?

– Практически полное разрушение. Водоснабжение уничтожено вместе с электростанциями. Небоскребы разрушены до оснований. По всему городу пожары от «зажигалок». Невероятная для военных действий эффективность – взрывчатку не разбрасывали по городу на авось, ее аккуратно располагали там, где она могла нанести максимальный ущерб. Считается, что вертолеты сделали два или три захода. Все это, разумеется, стало возможным благодаря погоде, особенно газовая атака, завершившая налет.

– Как она прошла?

– Судя по всему, истощив запасы мощной взрывчатки, они принялись систематически патрулировать остров, оставаясь в облаках, и сбрасывать газовые контейнеры. Им приходилось много раз возвращаться на свои плавучие базы, поскольку все это длилось тридцать шесть часов кряду.

– Я ничего не услышал про сопротивление.

– Сопротивление, конечно, было, но… Ты же пилот. Как атаковать врага в облаках?

– Никак.

– Вот и ответ. Они уничтожили Манхэттен и около восьмидесяти процентов его населения. И хотя атака не была решающей, а служила лишь акцией устрашения, косвенно она привела к завершению войны.

– Каким образом?

– Во время налета на Манхэттен погибли пятеро из шести глав ведущих международных банков, не говоря уже об уничтожении основной части записей по финансовым операциям, из-за которых все и началось. И разумеется, поджарились сотни мелких сошек, крутившихся в банковском рэкете. В отсутствие зачинщиков конфликта конгресс прислушался к своему народу, который никогда и не хотел воевать. В феврале две тысячи четвертого года было объявлено перемирие. Условия мира включали мораторий на международные обязательства – то есть, вежливо говоря, их отмену, а также создание Всеамериканского экспортно-импортного банка, обеспечивающего дальнейшую торговлю на условиях немедленной оплаты за любой купленный товар.

– Что-то еще?

– В общем-то, это все. Разрушение Манхэттена пошло в зачет налетов на Рио и Буэнос-Айрес. Но самый важный результат – двадцать седьмая поправка.

– Это ведь поправка о военных референдумах?

– Да. В записях рассказывалось о том, как она действует?

– Ну, как я понял, это установление о том, что люди должны проголосовать, чтобы можно было объявить войну.

– Истинно так. По существу, данная поправка гласит, что во всех случаях, за исключением вторжений в Соединенные Штаты, конгресс не имеет силы объявлять войну, не проведя по этому вопросу референдум. Статья кратко обрисовывает механизмы проведения такого референдума и устанавливает временные ограничения на его проведение. Однако самая занимательная особенность данной статьи – в определении участников голосования.

– Разве не все могут голосовать?

– Отнюдь, голосовать разрешается лишь гражданам, пригодным к военной службе.

– А женщинам не разрешается голосовать?

– И да и нет. Если действующее законодательство декларирует, что женщины могут участвовать в боевых действиях, они голосуют. В противном случае – нет.

Перри присвистнул:

– Готов поспорить, что это вызвало бурю негодования.

Каткарт ухмыльнулся, словно смакуя шутку:

– Безусловно, вызвало. Воинствующие феминистки завывали с пеной у рта. Затем им было указано, что предложенная поправка никоим образом не упоминает половую принадлежность граждан и что они могут, если им угодно, сделать женщин пригодными, включив положение в соответствующий законопроект о военной службе.

– Но это же непрактично.

– Как раз наоборот. Даже более того, закон многие годы явным образом делал женщин пригодными к военной службе. Женщины могут замещать мужчин практически на всех военных должностях. Далеко не всегда эффективно, однако такие вещи случались много раз. В твоей военной истории наверняка об этом рассказывалось.

– Полагаю, вы правы. Да, я совсем забыл о женских батальонах смерти. И еще, разумеется, женщины – превосходные пилоты.

– В настоящее время к службе допускаются ограниченные классы женщин, они-то, соответственно, могут участвовать в голосованиях по вопросам войн.

– Но послушайте, мне кажется, что несправедливо оставлять вопрос на усмотрение лишь тех, кто может служить. Если я что и усвоил из сегодняшней истории, так это то, что война затрагивает всех граждан страны, что она способна уничтожить целый народ. Да даже в мое время все это знали.

– Ты верно думаешь. Однако не предполагается – по крайней мере, всерьез, – что на войне будут убивать мирное население. В войне А. Б. Ч., если бы банкиры, погибшие в налете на Манхэттен, предполагали, что их будут травить газом и бомбить, никакой войны не случилось бы. Но они этого не предполагали. Они думали, что войной будут заниматься профессионалы, причем очень далеко от них. Нет, гражданские в массе своей никогда не воспринимают войну как что-то личное, если до каждого из них не донести, что им придется лично участвовать. Лично ему, Джону. Поэтому раньше народы так легко объявляли войны, а затем были вынуждены вводить воинские повинности, чтобы в этих войнах сражаться. Страна желает ввязаться в войну. О, разумеется… «Это тело Джона Брауна…», «Сделайте мир безопасным ради демократии», «Шотландцы никогда не будут рабами»… Однако, если война чуть больше, чем заварушка, приходится набирать людей, чтобы в ней участвовать. Не сочти за неуважение, Диана, женщины в этих вопросах были похуже мужчин. Женщин всегда можно раззадорить до состояния военной лихорадки. Половина мужчин, идущих воевать добровольно, не дожидаясь призыва, делают это по понуждению или будучи пристыженными тетками, считающими такой по ступок прекрасным и романтичным. В мирное время женщины эмоциональные пацифистки, но, стоит заиграть оркестрам, они начинают ходить строем куда быстрее, чем мужчины. О чем задумался, сынок? У тебя такой вид…

– Мне вспомнилась организация, от которой мороз по коже, – Комитет солдатских матерей. Он появился после мировой войны, и, чтобы входить в состав комитета, женщина должна была потерять сына на войне. Собрания, офицеры, съезды, национальные председатели – в общем, все, как в масонской ложе. Просто волосы дыбом вставали.

Тут вмешалась Диана:

– Знаешь, Перри, я считаю, что такая организация могла бы стать могущественной силой добра.

– Могла бы, но не стала. Посвяти они себя тому, чтобы сделать невозможной новую войну, все было бы замечательно. Но они же устроили просто еще одну ложу, еще один клуб для женщин. Но давайте же вернемся к нашей теме. О Комитете матерей я предпочту забыть.

Каткарт продолжил:

– Я не рассказал тебе о самой замечательной особенности этой поправки. Как мы обсудили, лишь способные сражаться могут голосовать. Выступившие за объявление войны автоматически вступают в ряды вооруженных сил на время ее ведения. В бюллетене каждого даже содержится информация о том, куда явиться следующим утром. Воздержавшиеся от голосования идут в следующий набор, а проголосовавшие против служат последними.

Перри был озадачен и немного раздражен:

– Но это ведь получается премия за трусость? Если войну объявили, шансы должны быть равными у всех. Будь моя воля, я сделал бы все ровно наоборот.

– Не спеши, Перри, остановись и подумай. Премия за трусость? Наверное, так. Но разве это еще и не премия за разумное суждение? Возможно, война не стоит того, чтобы ее начинать. Я всю свою жизнь изучаю историю и могу вспомнить лишь две или три войны, которые мне показались достойными их причин, да и на их счет есть у меня сомнения. Как бы то ни было, если человек принимает ответственность и голосует за то, чтобы ввергнуть страну в ситуацию, способную уничтожить эту страну и наверняка убить и покалечить множество граждан этой страны, не должен ли он принять последствия своего решения, встав в первых рядах бойцов? Сурово, но справедливо. По этому правилу ни один человек не может проголосовать за то, чтобы отправить другое человеческое существо под пули, лучи, ядовитые облака, не будучи готовым встать рядом с ним и встретить ту же участь.

– Но послушайте, в демократическом государстве мы ведь все в одной лодке. Почему не все должны на равных защищать страну?

– Ты рассуждаешь здраво, Перри, но этот аргумент здесь неприменим. Ты забыл, что, если происходит вторжение в Соединенные Штаты, референдум не требуется. Если быть точным, достаточно вторжения в любую часть Североамериканского континента или приближения к нашим территориальным водам флота с очевидно враждебными намерениями – тогда конгресс может действовать, не советуясь с народом. Референдум же созывают только для событий вроде Первой мировой войны, или испано-американской войны восемьсот двенадцатого года, или войны А. Б. Ч. Строго говоря, президент обладает властью действовать даже без одобрения конгресса, с целью отражения вторжения или для оказания помощи нашим гражданам за границей. Нет, цель поправки – позволить людям самостоятельно решать, является ли инцидент или ряд инцидентов достаточно серьезной причиной, чтобы они захотели покинуть страну и воевать с кем-либо. Разумеется, производителям оружия поправка не понравилась, равно как и многим финансистам и промышленникам, однако она была демократичной и разумной, так что народ проголосовал за поправку, когда разобрался, что к чему. А вот оружейники зубами и когтями держались за прежнюю систему, чем и вырыли себе могилу в конечном итоге.

– Каким образом?

– На следующем заседании конгресса в обычном порядке был предложен законопроект государственной монополии на отрасль вооружений. К этому моменту оружейники уже пользовались дурной репутацией, и конгресс принял закон.

Перри рассмеялся:

– Так им и надо, а? А если серьезно, эта схема вроде бы подходит к современным условиям, но я не верю, что она сработала бы в мое время.

Каткарт поднял мохнатые брови:

– Почему нет?

– Слишком обременительно. Ушли бы недели, чтобы подготовиться к голосованию, и снова недели, чтобы подсчитать голоса. К тому времени вся стратегическая ситуация изменилась бы, и война была бы проиграна, объяви мы ее.

– Думаю, ты переоцениваешь сложности, Перри. Полагаю, что знаю твой период настолько хорошо, насколько возможно для историка, потому что специально изучал его. Если бы конгресс обсуждал вопрос объявления войны, разве не узнал бы об этом каждый гражданин? Президент регулярно обращался к населению при по мощи радиотелефонов, ведь так? Так что, обратись он к стране с объявлением о результатах голосования в конгрессе и о созыве референдума, его слушали бы все, разве нет?

– Девяносто девять процентов населения или больше.

– Превосходно. Созвать референдум легко. Как скоро его можно провести? Нет необходимости ждать, чтобы люди все изучили и взвесили за и против; если ситуация действительно критическая, они уже и без того несколько недель следили за ней и наверняка что-то для себя решили задолго до того, как конгресс начал действовать. Следующий вопрос в том, как скоро можно будет физически провести голосование. Любой гражданин, достигший возраста голосования, знал или мог очень быстро узнать, где находится избирательный участок в его районе. И на каждом избирательном участке работал официально назначенный представитель властей. Напечатать бюллетени было бы достаточно легко, поскольку вопрос для голосования всего один, или же их можно было бы печатать заблаговременно, а имя врага оставлять для заполнения или же неявно предполагать. Подсчет голосов на каждом участке – столь же простое дело, он занимает от силы 20 минут. Единственное новшество здесь – сбор информации о голосах. Скажи, ведь по всей стране были пункты передачи телеграмм?

– О да, вероятно, поблизости от каждого избирательного участка был хотя бы один. Я начинаю понимать вашу мысль.

– Тогда пусть каждый телеграфист страны считается специальным чиновником избирательной системы. При достаточно эффективной системе промежуточных подсчетов и регистрации окончательные цифры окажутся на столе президента в течение часа после закрытия всех избирательных участков.

Перри кивнул:

– Да, это возможно, полностью возможно. Я чувствую себя глупым оттого, что сразу этого не понял.

– Не стоит. Я описал, с незначительными поправками, некоторые из положений исходного закона. В твое время существовала адекватная задаче организация и достаточно быстрая сеть передачи информации. Не хватало лишь решения их использовать. Сказать по правде, этот метод работал практически идеально с момента внедрения.

– Так этот механизм реально использовали?

– Трижды с момента принятия поправки. Каждый раз люди голосовали против войны, и каждый раз, на мой взгляд, история утверждала их правоту. Таким образом, Соединенные Штаты не совершили самоубийства. И все же в каждом случае, можешь быть уверен, без референдума конгресс вверг бы нас в войну. На это указывает сам факт, что конгресс созывал эти референдумы. Однако ты поднял еще вопрос о стратегической потребности в быстром решении. Такой подход не только не тратил ценного для стратегического планирования времени, но и выигрывал его.

– Почему вы так считаете?

– Потому что мобилизация первого набора происходила на следующий после объявления войны день. Это по меньшей мере на шесть недель быстрее всех ранее применявшихся методов набора в армию. Далее, в мирное время могли проводиться адекватные подготовительные мероприятия, чтобы полностью обеспечить такую армию, а также учения и милитаризация в масштабах, которые сами по себе не провоцировали бы военные действия. Такой механизм позволял мирным, лишенным имперских амбиций гражданским быть полностью готовыми к любой возможной войне.

Перри энергично кивал:

– Действительно, по описанию схема очень надежная. Преклоняюсь перед ее военными особенностями не меньше, чем перед политическими. Благодарю, что вы указали на эти особенности. В мое время предлагалось множество планов по сохранению мира, но мне ни один из них не казался работоспособным. В большинстве своем они как будто бы основывались на идее, что отсутствие вооружений и подготовки убережет Соединенные Штаты от участия в войне. Я почитал кое-что по истории и убедился, что это как раз верный способ ввязаться в войну.

– Полагаю, ты прав, Перри. Разумеется, у ряда людей возникло одно возражение против плана референдума.

– А именно?

– Оно принимало различные формы, но смысл всегда был один и тот же. Предположение, будто люди не знают, что для них хорошо, и что они слишком недалекие, чтобы доверять им такую власть. Оно сводится к полнейшему неверию в демократическую форму правления. И что странно, оно исходило от тех самых групп, которые громче других выступали против американской формы правления и американизма (пусть и никто не знает, что это такое), если эта форма не была демократией. С таким возражением выступали школьные учителя, проповедники, представители ветеранских и патриотических организаций, профессиональные демагоги и тому подобные. Интересно, что армия и флот не выступили против предложенной схемы, хотя им и было отказано в праве голосовать на референдуме.

– Приятно это слышать, но я не удивлен. Профессиональный военный не поверит в романтическую чушь о войне, даже если он к войне уже привык.

Диана воспользовалась возникшей паузой:

– Жаль прерывать этот разговор, но мне уже хочется спать. Магистр, вам нужно вернуться сегодня?

– Сегодня нет, но я хочу уехать завтра с утра. Вы приютите меня на ночь?

– Конечно. Рада принимать вас в любое время. Мужчинам дозволяется не спать сколько хочется и рассказывать хоть до утра всевозможные военные байки. Я заварила кофе, и к нему прилагается поднос с бутербродами.

Она погладила Перри по щеке, послала воздушный поцелуй Каткарту и скользнула в тень в дальнем конце комнаты. Перри проводил ее взглядом, и Каткарт заметил, как он на нее смотрит:

– Замечательная девушка.

– Ч-что?.. О! Да, да.

– Думаю, нам стоит вскоре последовать ее примеру. Но раз уж мне утром возвращаться, давай-ка пробежимся по последним восьмидесяти годам как можно быстрее, чтобы ты имел представление о сегодняшнем дне. Опиши вкратце наиболее характерные события истории страны в начале века.

– Что ж, война закончилась в две тысячи четвертом году. Мы только что поговорили о ее результатах. В две тысячи шестом страна вступила в тяжелые времена, но до полномасштабной депрессии оставалось еще несколько лет, отчасти благодаря тому, что Банк Соединенных Штатов не лопнул, а отчасти благодаря досрочному погашению военных облигаций и выплате военных бонусов. Но безработица неуклонно росла год от года. В две тысячи десятом президентом стал Уэнделл Холмс. С одиннадцатого по пятнадцатый год он проводил экономические реформы, превратившиеся сегодня в стандарты. Бизнес подхватил его инициативы, и все довольно хорошо складывалось вплоть до конца двадцатых, когда зародилось движение Новых Крестоносцев, или неопуритан. Похоже, что это было некое религиозное возрождение, вызвавшее в конечном итоге множество проблем. Своего пика оно достигло в середине тридцатых, и после этого целый год по всей стране бушевали беспорядки. Президент Мишель усмирил это безобразие, и в результате были проведены некоторые конституционные реформы. С тех пор и по сегодняшний день я не припоминаю действительно значимых событий. Много мелких событий, разумеется, и множество новых изобретений, но ничего такого, что изменило бы ход истории.

– Да, это верно. Последние полвека – период спокойного развития без ярких перемен, постепенный рост и устойчивый социальный прогресс. Похоже, что мы вошли в период динамического равновесия, когда человечество может развивать искусства и совершенствовать науку в относительном комфорте и безопасности. Тебя, возможно, удивят совокупные изменения, произошедшие с момента окончания Нового Крестового похода, но для меня не представляется возможным указать на единственный фактор, вызвавший такие изменения. И в этом нет необходимости. Постепенно ты сам все поймешь, поскольку теперь имеешь общее представление. У тебя есть вопросы касательно этого периода?

– Да, меня беспокоят две вещи. Я не понимаю экономических реформ Холмса и не понимаю смысла Нового Крестового похода. Подозрительная ерундовина.

Каткарт ухмыльнулся:

– Как удачно, что мои профессиональные исследования дают некоторое представление об идиомах твоего времени. Это действительно была ерундовина. Но давай по порядку. Ранее мы обсуждали причины экономической депрессии, и я попросил тебя принять на веру идею, что единственной причиной депрессии стала финансовая система, автоматически создающая разрыв между произведенными товарами и объемом денег у населения, или, как это называли для приличия, перепроизводство. Сейчас я тоже не хотел бы углубляться в математическую теорию. Можешь освоить ее позже с экономистом или при помощи книг, которые я порекомендую. Президент Холмс оказался одним из тех редких обитателей Белого дома, у кого хватило проницательности и математических талантов увидеть проблему, ее причины и создать решение. Он держал в руках мощное оружие, Банк Соединенных Штатов, и обладал свободой мысли, чтобы сделать необходимое, не затуманивая суть вопроса морализаторскими рассуждениями. Он лично помогал формулировать реалистичную социальную этику, ставшую основой и отправной точкой его реформ.

Для начала в своей системе отсчета он принял перепроизводство за недостаточное потребление, или дефицит покупательной способности. Он приказал штату актуариев[15] снабжать его примерными цифрами, отражающими процент недостаточного потребления и его долларовое выражение за истекший год. Затем он принялся компенсировать недостающую покупательную способность, буквально раздавая посредством Банка Соединенных Штатов необходимые объемы денег. Он понимал, что без определенного контроля над ценами это приведет к их раздуванию и снова возникнет разрыв между производством и потреблением. Поэтому он удерживал примерно половину созданного покупательного ресурса и использовал его для контроля над ценами следующим образом. Все розничные продавцы потребительских товаров в стране были приглашены в Новый цикл экономики. Приняв приглашение, продавец принимал и обязательство не увеличивать цены относительно их текущей отметки. Более того, он должен был продавать все товары с десятипроцентной скидкой, чтобы затем, представив бухгалтерскую отчетность, получить от Банка Соединенных Штатов компенсацию. Затем Холмс принялся выдавать через Банк двадцать пять долларов в месяц любому желающему. Естественно, бизнес расцвел. Цены не повысились, поскольку все клиенты ушли к продавцам, принявшим вышеуказанное соглашение.

В итоге и все другие торговцы присоединились к программе, чтобы участвовать в дележе прибылей. Заводы вновь открывались, потребовалась рабочая сила, безработица растаяла, как снег в июле. Страна рокотала. Таков примитивный набросок создавшейся ситуации, Перри. Безработицы не существует, для любого найдется хорошо оплачиваемая работа, и ежемесячно каждый желающий получает достаточно кредитов, чтобы достойно содержать тело и душу.

– Погодите, – озадаченно начал Перри. – На первый взгляд все замечательно, но откуда он взял деньги? Вряд ли из налогов, страна-то уже была разорена. И не у частных банков. Этих уничтожила война.

(Ниже дана сноска для тех читателей, кто любит арифметику…)[16]

Каткарт снова улыбнулся:

– Наличные он добыл тем же способом, каким мы всегда их добывали с тех пор, как Рузвельт закопал золото обратно, то есть прямиком с печатных станков. Но ему не пришлось печатать много денег. В Банке выдавались чеки, у торговцев и у многих простых граждан в Банке были счета, так что наличность практически не меняла хозяев. Большая часть денег существовала лишь в учетных записях банковских служащих. Холмс сделал то, что банкиры умели на протяжении многих сотен лет, – и то, что запретил им делать Ла Гуардиа, – стал извлекать деньги из чернильницы. Что с тобой, сынок? Ты недоволен?

– Ох, даже не знаю. Вроде бы вы рассказываете дельные вещи, но ведь если неопределенно долго вливать в страну деньги, обязательно получите инфляцию, и не важно, заморожены ли цены.

– Речь не идет о том, чтобы их вливать. Добавляем лишь столько, сколько требуется, чтобы механизмы работали. В каждом учетном периоде эта добавка является наилучшим приближением к тому объему денег, который предотвращает разрыв между потреблением и производством, и исходит эта добавка из стоимости нераспроданных запасов.

– Но почему нужно постоянно добавлять деньги?

– Я сказал, что буду воздерживаться от теории, но вот тебе наводка: в каждом периоде добавка теоретически равна объему сбережений, инвестированных в виде капитала в предшествующем периоде. И еще наводка: разве не требуется для работы государства сегодня больше денег, чем требовалось во время президентства Джорджа Вашингтона? А теперь давай перейдем к Новому Крестовому походу, потому что уже поздно.

– Хорошо.

– Непросто проанализировать истоки любого религиозного движения. Похоже, существуют массовые движения человеческого духа, которые мы не до конца понимаем. Карл Маркс пытался интерпретировать историю в жестких рамках материалистической причинности, но как это поможет объяснить Крестовый поход детей? Карлейль склонял нас к тому, что история – не более чем деяния конкретных великих людей, героев. И в это мне также сложно поверить. Стал бы Джордж Вашингтон чем-то большим, чем вежливым плантатором, правь Англия своими колониями более либерально? Я считаю, что история – это повествование о поступках отдельных людей, действующих соответственно своим убеждениям в имеющихся обстоятельствах. Перемена убеждений или обстоятельств изменила бы и конечный поступок. Во взаимодействии жизней встречаются сильные персонажи – герои Карлейля, – оказывающие мощное влияние на своих соратников силой своего характера и интеллекта, и вот они-то и формируют среду для существования менее доминирующих существ. Если в определенный период рождаются такие люди и им удается попасть в окружение, где именно их таланты находят максимальное выражение, их имена крупными буквами вписываются на страницы истории. «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха»[17].

Такой доминантной личностью был Неемия Скаддер, зачинатель Нового Крестового похода и лидер неопуритан. Он обнаружил применение своим исключительным талантам на Среднем Западе в третьей декаде этого века. Впервые он стал известен примерно в две тысячи двадцатом году. В те годы он был странствующим миссионером малоизвестной фундаменталистской секты. Проповедовал в большинстве поселений долины Миссисипи и, хотя не был достаточно заметен, чтобы попасть в горячие новости, пользовался репутацией в своей области благодаря убедительности проповедей и заразительности, с которой призывал отмщение Господне на головы заблудших братьев. В его жизни не происходили никакие заметные события вплоть до двадцать третьего года, когда умерла миссис Рэйчел Биггс, семидесятилетняя вдова богатого производителя обуви. Госпожа Биггс оставила четыре миллиона долларов в виде чека и еще столько же в виде трастового фонда, завещав на эти средства создать и поддерживать молитвенный дом и телестанцию для целей преподобного Скаддера. И прежде наши священники и политические проповедники много раз оказывались на радио с богоугодными речами, но лишь для того, чтобы люди сразу переключали свои приемники, а вот брату Неемие удалось передать по волнам свою притягательную личность, и, единожды его услышав, люди становились его последователями, если органически были готовы к огню и сере его производства. Ему также удалось выбрать и вдохновить других проповедников на помощь в организации быстро возраставшего числа верующих последователей. Примерно в двадцать четвертом году он интерпретировал стихи Апокалипсиса таким образом, что Новый Иерусалим уже построен, что Армагеддон близок и что его последователи призваны начать битву. Он создал рыцарей Нового Крестового похода в качестве своего орудия для Армагеддона. Эта организация практически во всех деталях походила на ку-клукс-клан предыдущего века, даже во многих деталях ритуала, униформы и устава, которые брат Неемия не потрудился изменить.

Чтобы понять, что случилось далее, и оценить, насколько большой властью обладал Скаддер, следует понять этого человека и окружавших его людей. То был человек колоссальной физической выносливости и психологической энергии, среднего роста, но крепко сложенный. Его манеры поведения и речь указывали на провинциальное происхождение. Глубоко посаженные глаза под выдающимися бровями горели и сверкали, прожигая собеседника взглядом. Он говорил обычно тихо и мягко, но мог выкрикивать и громко возносить хвалы, когда было нужно. Большой рот, полные рыхлые губы. Когда он молчал, они казались чувственными, но когда говорил – выражали его садистское наслаждение своей работой. Что до его личной жизни, о ней мы знаем мало. Он был женат, жена сопровождала его и обслуживала его, но время от времени в его штат принимались и другие послушницы. Очевидный вывод, скорее всего, ошибочен – упорно ходят слухи, что этот человек, несмотря на всю свою огромную силу, был на самом деле сексуальным импотентом.

Большая часть населения была готова к такому лидеру. С момента первых поселений в Новом Свете в теле социума присутствовало два сильных диссидентских элемента. Первый – анархистский и толерантный, второй – жестко авторитарный и до фанатизма моралистический. Ошибкой было бы считать, что наши предки пришли на этот континент в поисках религиозной свободы. Напротив, они искали место, где смогли бы реализовать собственный вариант религиозного тоталитаризма. Вполне вероятно, что религиозные преследования и моральная нетерпимость, применявшиеся к раскольникам колонистами Новой Англии, были более суровыми, чем те, от которых они сами бежали. Удивительно, что Конституция явным образом включала гарантии религиозной свободы. Этот, так сказать, просчет можно списать на два момента: взаимное подозрение между колониями и непоколебимая приверженность свободе Томаса Джефферсона, написавшего ту статью. Очень важно отметить, что положение о религиозной свободе было предписанием для федерального правительства. Штаты оно не ограничивало. В один период штат Виргиния завел собственную официальную церковь, а религиозная нетерпимость практиковалась в рамках закона в каждом штате Федерации. Помимо пуританского фактора американской культуры, действовала еще и пружина римского католичества – причем довольно сильно в ряде регионов страны, которые во многих аспектах поддерживали нетерпимость протестантских церквей.

Все виды организованных религий схожи в ряде социальных моментов. Каждая претендует на роль единственного поборника главной истины. Каждая считает свое мнение окончательным по всем вопросам этики. И каждая церковь просила, требовала или приказывала, чтобы государство насаждало присущую этой церкви систему табу. Ни одна церковь никогда не отказывается от своих видов на абсолютный контроль моральности жизни граждан, предписанный свыше. Если церковь слаба, она подло пытается превратить свои кредо и дисциплину в закон. Если сильна – применяет дыбу и тиски для пальцев. Удивительно, насколько хорошо церквям Соединенных Штатов удавалось при форме правления, формально не признающей никакую религию, вносить в законодательные акты свои кодексы моральных запретов и отбирать у государства привилегии и особые концессии, чтобы создавать себе денежные пособия. Это особенно заметно на примере евангелистских церквей Среднего Запада и Юга, но было так же верно для основных оплотов католической церкви. Это было бы верно для любой церкви, будь то трясуны, магометане, иудеи или охотники за головами. Это свойство любой организованной религии, а не какой-то конкретной секты.

Перри перебил его:

– Возможно, в двадцатом году все это было именно так, но в моем времени я ничего такого не замечал. Разумеется, у нас были церкви, и в детстве я ходил в воскресную школу, а будучи курсантом, в часовню, но, помилуй Господь, я не замечал их, когда повзрослел. Они не трогали меня, а я не трогал их.

Каткарт насмешливо улыбнулся:

– Никто не скучает по тому, чего у него никогда не было. Возможно, будет познавательно, если я перечислю ряд законов и имевших силу закона обычаев твоего времени, истоки которых можно проследить прямо до некоторых сильных организованных церквей.

– Прошу вас.

Каткарт принялся загибать пальцы:

– Запрет на торговлю по воскресеньям; освобождение от налогов на церковную собственность; практически все законы, связанные с браком и отношениями между полами – включая и запреты на разводы, и национальное правило, предписывающее заключать только моногамные браки, и законы против внебрачных связей и прочих табуированных форм сексуальных отношений, и запреты контрацепции; запреты на обучение определенным научным доктринам, особенно устанавливающим родство человека с животными; вся основанная на соображениях морали цензура прессы, сцены, радио, речи; определенные табу на слова и формы речи; запреты на оголение определенных частей тела; запреты на употребление алкоголя; запреты на курение; все законы, по-отечески ориентированные на то, чтобы гарантировать моральное соответствие граждан, вместо того чтобы регулировать их поведение, предотвращая нанесение вреда одним гражданином другому.

– Но наверняка же перечисленные вами законы основаны на здравом смысле, а не на религии?

– Ты в это веришь, потому что воспитывался в среде, созданной церковью. Тебя приучили считать эти положения естественным порядком вещей. Но исторические летописи культур, где организованные религии иначе смотрели на мораль, отражают полную противоположность всех перечисленных мной законов. Но опять же, мы отвлекаемся от преподобного Скаддера и его шайки святых фанатиков.

Несмотря на то, о чем я говорил, американские церкви на протяжении четырехсот лет сражались в арьергарде. От пуританских законов раннего Массачусетса до терпимости и простой морали обсуждаемого периода – путь неблизкий. Либертарианский дух был особенно крепок в городах. Совершенствование методов контроля зачатия и уничтожение заразных заболеваний, связанных с сексуальными контактами, очень быстро преображали сексуальные обычаи людей. Новый экономический режим еще более изменил мораль отношений и упростил разводы. Другим его эффектом стало уничтожение моралистической природы работы как самоцели. Все это было оскорбительно для людей, придерживавшихся прежних взглядов, и ни для кого не было оскорбительно более, чем для преподобного Неемии Скаддера. Он проповедовал против изменений, предсказывая обрушение адского огня и серы на безбожный народ Соединенных Штатов! Он осуждал удовольствия плоти, любое легкомыслие, возмутительные одеяния, зеленого змия, танцы, азартные игры, мирскую музыку, легкую литературу и всевозможную мирскую суету. Он призывал своих последователей искоренить все эти явления, сразиться в битве Армагеддона и сразу же оказаться в Новом Иерусалиме, где благочестивые никогда не умирают, но живут вечно, воспевая гимны и восхваляя Бога. Далее он подробно объяснял своей пастве, как именно достигнуть этого счастливого конца. Он был от природы организатором и при помощи своего гения собрал самую эффективную группу меньшинств за всю историю американской политики. Прежде всего, он утверждал, что представляет все население и что большая часть населения – его личные последователи.

Настолько сильным было действие его организованной пропаганды, что он убедил доверчивые неорганизованные массы, что его приверженцы являют собой большинство. В частности, ему удалось убедить политиков, что он контролирует достаточное число голосов, чтобы влиять на исход выборов. В результате этого убеждения, было оно обоснованным или нет, ему удавалось политическими средствами проводить нужные изменения в законы, а то, чего он не мог добиться законным путем, добивались его ночные всадники, Рыцари-террористы Нового Крестового похода, или Ангелы Господни, как их еще называли. И в лучших из нас существует латентная нотка садизма. Преподобный Скаддер высвободил ее.

В период между двадцать пятым и тридцатым годом ни один человек не был в безопасности у себя дома. Ночные всадники могли постучать в дверь и похитить человека, чтобы высечь его и, скорее всего, вымазать дегтем и вывалять в перьях за такие преступления, как непосещение церкви, или неуважительное отношение к движению Новых Крестоносцев, или любое другое воображаемое отклонение от жесткого морального кодекса братьев, пришедшее на ум нетерпимому фанатику-крестоносцу. Дочь могли оторвать от родителей, раздеть донага и клеймить раскаленным железом в наказание за какую-нибудь безобидную фривольность, считавшуюся у братьев смертным грехом. Владелец магазина мог обнаружить, что стекла разбиты, а товар испорчен, если совершил преступление и нанял безбожника. К двадцать восьмому году Скаддер держал долину Миссисипи в ежовых рукавицах и имел сильное влияние во всей стране. Вся жизнь долины была подчинена пуританским законам. Ни один транспорт не ходил в воскресенье. Во множестве городов посещение церкви стало обязательным, и везде посещать церковь было безопаснее, чем не посещать. Женщины носили унылую одежду, полностью скрывавшую их тела. Танцы, любое пение, помимо псалмов, игры и все прочие мирские занятия были запрещены. Высшее образование не поощрялось. Праздность приравнивалась к бродяжничеству и считалась преступлением. Скаддер с нетерпением ожидал введения двух глобальных законов: отмены выдачи кредитных чеков, не обеспеченных работой, и открытого признания истеблишмента церкви.

Но террор порождает террор, да и гонения не остаются без ответа. Либертарианский элемент в населении, обычно неорганизованный, открыто выступать не мог, но не был повержен. Под давлением необходимости эти люди создали собственную организацию, тайную, подпольную. Они выдвинули собственных кандидатов к следующим выборам в конгресс и были готовы победить любой ценой. Более жесткие организовали подпольную террористическую группу, чтобы потчевать Рыцарей их собственным лекарством. Более консервативные обратили свое внимание на приближающиеся выборы и завалили страну памфлетами, утверждавшими, что скаддериты лишь маленькая группа населения, и призывавшими людей голосовать за свои убеждения. День выборов прошел в беспорядках, а подсчет голосов закончился многочисленными стычками между Рыцарями и приведенными в боевую готовность гражданами. Когда дым рассеялся, стало очевидно, что Скаддер проиграл выборы. Он потерпел крах на обоих побережьях и утратил большую часть позиций в крупных городах долины. Даже признай его противники свое поражение в сельскохозяйственных оплотах, он все равно проиграл бы во всех штатах, кроме Теннеcси и Алабамы.

Члены нового конгресса, избранные из списка противников Скаддера, принесли клятву проводить конституционные реформы, чтобы предотвратить потерю личных свобод по любым причинам. Как следствие, было предложено несколько сотен поправок в первые же дни сессии. Парламентские тупики привели к очень умному законодательному маневру. На съезде либертарианцев было принято решение, что небольшой комитет из делегатов партии предложит съезду поправку в виде новой Конституции, которая, будучи принятой и одобренной, заменила бы прежнюю Конституцию полностью. В комитет вошли пятеро мужчин и одна женщина, все без исключения – великие умы. Сайрус Филдинг, Роза Вайнштейн, Джон Делано Рузвельт, Людвиг Диксон, Джозеф Берзовский, Колин Макдональд. Филдинг осуществлял надзор и распределял работу. Жаль, что у нас нет времени подробно обсудить их дискуссии. Они трудились днем и ночью почти четыре месяца. К счастью, у нас есть полная запись всех заседаний, которую ты можешь изучить по своему желанию, и, кроме того, имеется ряд прекрасных резюме этого материала. Они представили свой отчет съезду двадцатого апреля двадцать восьмого года, после чего дебаты продолжались еще три недели. Но члены комитета выполнили свою работу столь качественно и, в частности, столь умело сохранили формулировки исходного документа, что новые поправки были утверждены съездом в неизмененном виде и представлены на голосование в виде единого законопроекта, подписанного каждым участником съезда. Принятие законопроекта, разумеется, было предрешено. Он был одобрен тридцатью семью штатами двенадцатого ноября двадцать восьмого года.

Я не стану вдаваться в детали документа, но некоторые нововведения стоит сегодня упомянуть. Самое важное – новое ограничение на власть правительства. Ни один закон не может считаться конституционным, если лишает хотя бы одного гражданина какой-либо свободы действия, не препятствующей равной свободе действия другого гражданина. Прошу простить, я плохо это сформулировал. Вот формулировка новой Конституции: Каждый гражданин имеет свободу совершать любое действие, не ограничивающее равную свободу другого гражданина. Ни один закон не будет запрещать какое-либо действие, не вредящее физическому или экономическому благополучию другого человека. Никакое действие не будет нарушением закона, если не наносит подобного вреда или не имеет явных последствий, связанных с подобным вредом».

Ты понимаешь важность последнего пункта? До той поры у преступления было две составляющих – акт его совершения и намерение. Теперь, помимо намерения и действия, появилась третья составляющая – вред, который должен быть в каждом случае доказан. Последствия этого изменения сложно переоценить. Оно навсегда утвердило американский индивидуализм, потребовав от государства в каждом случае оправдывать свое вмешательство в дела человека. Более того, правомерность должна основываться на измеримом ущербе или потенциальном ущербе для одного человека или нескольких. Пострадавшей стороной может быть школьница, получившая травму или подвергшаяся опасности из-за беспечного водителя, а может быть каждый гражданин страны – в результате разглашения военных тайн или манипулирования ценами на продукты массового потребления, но не может быть некий бездушный суперчеловек, воплощение государства или его величество закон. Новая Конституция уменьшила государство до его истинных размеров, стала инструментом на службе индивидуума, а не божеством, которому поклоняются и которое прославляют. А самое главное – она положила конец притеснениям меньшинств посредством банальной заплесневелой лжи о том, что «большинство всегда право».

В другом разделе Конституции определяются юридические лица и устанавливается, что у них нет никаких прав, помимо ситуаций, когда они представляют права физических лиц. Юридическим лицам не может быть нанесен ущерб. Действие, совершенное против юридического лица, должно нанести доказуемый ущерб физическому лицу, чтобы считаться преступлением. Эта поправка подрезала крылья корпоративным фондам, грозившим заменить людей из плоти и крови.

Была определена и новая гражданская свобода, право на неприкосновенность частной жизни. Ты поймешь ее лучше, когда изучишь кодекс обычаев. Другие реформы, в большинстве своем очевидные, – прямые выборы президента, новое определение «общего благополучия», упрощающее коррекцию курса в меняющемся мире. Произошли и важные изменения в методах законодательной деятельности. Палата представителей получила право принимать законы в обход вето, наложенного сенатом. Обсуждалась полная отмена сената или, как вариант, его реорганизация с целью пропорционального представления, однако какой-то мутный параграф исходной Конституции не позволял сделать этого без единогласного одобрения всех штатов. Возможно, самое яркое изменение – власть главы правительства инициировать законодательный процесс и настаивать на рассмотрении инициатив. Согласно этому положению президент при помощи своих советников может создавать проекты законов, которые автоматически вступают в силу через девяносто дней, если их не отвергнет конгресс. Разумеется, исчисление этих девяноста дней происходит только в то время, когда конгресс заседает.

– А что, если конгресс на каникулах?

– Президент может созвать его по своему усмотрению.

– А если вопрос настолько важный, что нельзя ждать девяносто дней?

– Конгресс может принять решение сразу, если есть такая необходимость. Иногда об этом просит президент.

– А конгресс при этом утратил свои полномочия на инициативу в законодательстве?

– Нет-нет, ни в коем случае. Он мог принимать любой закон по желанию и отвергать любой закон по желанию. Но если случался глобальный раздрай, любая из ветвей правительства имела право потребовать немедленных общих перевыборов. Президент мог распустить конгресс, а конгресс выдвинуть президенту вотум недоверия. По последнему вопросу голосование проводилось только палатами, сенат не участвовал. Это лишь одно из серьезных изменений. Новая Конституция требовала пересмотра всех законов каждые десять лет и строго предписывала всем законодателям применять простой язык и избегать абстракций. Так появился способ признавать законы не имеющими силы просто потому, что они не были написаны понятным английским языком.

– Вот это мне нравится, – отозвался Перри. – Я всегда считал, что юристы намеренно напускают тумана своей многозначительной болтовней. В школе у меня был курс по составлению приказов. Официально считалось, что это языковой курс, связанный с сочинительством, только критерием оценки служил не стиль и не литературные достоинства, а то, насколько однозначным является смысл документа. Полагаю, большинству юристов пошло бы на пользу, пройди они этот курс.

– Уверен, что так. Что ж, Перри, вроде бы мы со всем разобрались. Последние шестьдесят лет в основном примечательны развитием и ростом, которые тебе будет лучше всего оценить собственными глазами. Прошу меня простить, я отправляюсь спать.

– Здравая мысль. Но прежде позвольте поблагодарить вас за ваши старания. Вы были очень терпеливы.

– Не стоит благодарности, сынок, мне это и самому понравилось. В ближайшем будущем хотелось бы подробно расспросить тебя о твоем периоде. Ты окажешь мне огромную услугу, поделившись подробными и точными личными воспоминаниями о времени, в котором жил.

– Сочту за честь и удовольствие.

– Что ж, спокойной ночи, сынок.

– Спокойной ночи, сэр, и еще раз спасибо.

Глава пятая

– Хочешь весь день проспать, соня?

Перри потянулся и зевнул, затем улыбнулся стоявшей над ним Диане:

– Который час?

– Довольно поздний. Теряем световой день. Магистр Каткарт давно уже уехал. Если хочешь позавтракать со мной, лучше поторопись.

Перри вскочил и исчез в освежителе. Когда он вернулся десятью минутами позже, ощущая кожей покалывание после душа, Диана как раз ставила у окна поднос, от которого исходили аппетитные запахи.

– Что здесь у нас? Гречишные оладьи. Сосиска. Свежий ананас. Диана, ты просто золото. Прошу, усынови меня и корми так каждое утро.

– Садись и ешь, дурачок. – Она скорчила гримасу, но ее глаза сияли. – Давай быстрее, нам сегодня нужно много куда попасть.

– Где эти места?

Чашка с кофе вопросительно застыла в воздухе.

– Здесь и там. Везде, где ты захочешь. Большой просторный мир. Что ты хочешь увидеть?

– Я пока не знаю что.

– Вот туда-то мы и отправимся.

После завтрака Диана зажгла сигарету и бросила посуду в огонь.

– Надень-ка вот это, – сказала она, повернувшись к Перри. – Остальные твои вещи уже в машине.

«Вот это» оказалось парой сандалий с застежками на молниях и декоративными ремешками. Перри нацепил их и поспешил за Дианой, которая уже успела открыть внешнюю дверь. Он обнаружил, что стоит не на улице, а в небольшой прихожей. Слева стройные ноги Дианы исчезали в пролете ступеней. Он поторопился и нагнал ее. Они вышли в средних размеров ангар, в котором покоился – очевидно – летательный аппарат, но вид аппарата напомнил Перри иллюстрации в сенсационных воскресных газетных приложениях. По форме он походил на яйцо примерно восемнадцати футов в длину и двенадцати в высоту. Аппарат поддерживали три убирающихся колеса шасси: два у тупого переднего конца и одно на корме. На остром конце «яйца» был установлен гребной винт с тремя пятифутовыми лопастями. В самой верхней точке яйцевидного фюзеляжа располагалось небольшое цилиндрическое возвышение, из которого в сторону кормы торчал пучок плоских пятнадцатифутовых лопастей, их ширина была не более восемнадцати дюймов в самой широкой части. Перри догадался, что пучок разворачивается в несущий винт, превращая летательный аппарат в вертолет. Он попытался в полутьме сосчитать лопасти и пришел к выводу, что их пять или шесть. Крыльев не было видно, однако Перри обратил внимание, что на каждой стороне «яйца», примерно на уровне верха миделя, располагались четырехфутовые горизонтальные щели. Диана подтвердила его догадку, что в них сложены крылья, которые могут раскрываться по мере необходимости. Но сколько Перри ни искал, ему так и не удалось найти следы управляющих поверхностей – не было ни руля, ни стабилизаторов, ни киля.

Матовый медный цвет фюзеляжа нарушало только пластиковое остекление на носу и на бортах, в средней части. Дверь располагалась там, где заканчивался огромный иллюминатор по правому борту. Диана распахнула ее, и они ступили внутрь. Весьма просторный интерьер «яйца» имел около пяти футов в ширину, и столько же свободного места оставалось позади кресел двух пилотов. Внешнюю стену опоясывала скамья – вплоть до кресел пилотов, где начиналась панель приборов, выше и ниже ее стена была прозрачной. Перри увидел, что панели пола и внешние панели фюзеляжа тоже по большей части стеклянные.

Диана заняла кресло правого пилота:

– Перри, присаживайся рядом.

Он сел и принялся изучать дублирующие органы управления, расположенные прямо перед ним. Диана коснулась рычага, аппарат выкатился на платформу. Затем она ухватилась за джойстик и потянула его к себе, одновременно нажимая большим пальцем кнопку в верх нем торце джойстика. Перри услышал мягкое гудение, и над кабиной возникла тень. Несущий винт развернулся. Гудение перешло в высокий визг, а затем исчезло. Аппарат вздрогнул, и Перри ощутил небольшую тяжесть. Он взглянул себе под ноги и увидел уплывающую вниз гору, усыпанную скалистыми уступами и покрытую сос нами. Через несколько минут Диана вернула джойстик в вертикальное положение. Перри показалось, будто он ехал на скоростном лифте, который только что остановился на верхнем этаже. Аппарат висел примерно в двух тысячах футов над горой Дианы.

Она повернулась к нему:

– Куда отправимся?

– Не желаю никуда отправляться, пока не научусь пилотировать эту штуку.

– Вообще-то, я не инструктор по пилотажу, но попробую. Ты видел, как я выполнила взлет. Сначала запустила главный мотор – вот этот переключатель в режим вертолета. Я потянула на себя рычаг, чтобы подняться. Когда рычаг приведен в вертикальное положение, аппарат зависает. Рычаг не двинется, пока не нажмешь кнопку на конце. Двигаешь его от себя – вот так, – и аппарат снижается. Затем возвращаешь в вертикальное положение, когда достигнешь желаемой высоты. При посадке все делаешь плавно, слегка нажимая на рычаг от себя.

– А что, если главный мотор остановится в режиме вертолета?

– Мы сядем на авторотации. Шасси автоматически раскроется. Оно удерживается магнитной силой поля, производимого главным мотором. Посадка при этом довольно жесткая, примерно как падение с десяти метров над уровнем моря. В этом разреженном воздухе – чуть пожестче. Но шасси поглощает большую часть удара, а эта пневматическая обивка поглощает остальное. И все равно удар ощутимый. Любой стоящий в кабине должен успеть быстро лечь на скамью.

– А что, если аппарат упадет на воду?

– Он плавает. Если сможешь вновь запустить мотор, то даже сможешь взлететь с воды. Я так делала на этом аппарате – взлетала с озера Тахо. Если не можешь взлететь, то просто сиди и жди, пока тебя спасут.

– Теперь расскажи мне, как на этой малышке маневрировать.

– Переведи главный переключатель из режима «вертолет» в режим «самолет». Выдвигаются крылья, – (тут Перри увидел, как раскрылись крылья справа и слева от аппарата), – и запускается гребной винт. По мере того как растет скорость, подъемная сила становится достаточной, поэтому несущий винт замедляется, останавливается и складывается. Если ты остановишь гребной винт, переведя аппарат обратно в положение «вертолет», или же что-то случится с гребным винтом, несущий винт стартует автоматически. Крылья не убираются, пока несущий винт осуществляет подъем. Смотри, он замедляется.

Большие лопасти проплывали мимо, все медленнее с каждым оборотом, и наконец, остановившись, сложились, как японский веер, и исчезли из виду.

– Сейчас мы летим. Если я теперь потяну за рычаг, скорость увеличится. Когда измеритель воздушной скорости показывает нужную мне скорость, я возвращаю рычаг в вертикальное положение. Если я толкаю его от себя, скорость снижается. Если снизить скорость до скорости сваливания, автоматически запустится несущий винт.

– А как менять курс?

– Если тянуть рычаг в сторону, аппарат туда и повернет. Когда окажешься на нужном курсе, просто возвращаешь его в вертикальное положение.

– Эта штука одновременно выполняет крен и рулит? А я что-то не припомню, чтобы видел руль или другие управляющие элементы оперения. За счет чего она поворачивается?

– Управляющих элементов оперения здесь нет. Машина гиростабилизирована. Мы поворачиваем ее относительно жесткого каркаса гироскопов, а дальше гребной винт толкает нас в нужном направлении.

Перри медленно покивал:

– Вроде бы возможно, но ведь тогда аппарат будет при каждом чертовом повороте выполнять боковое скольжение.

– Именно так, Перри, но обычно это значения не имеет. Если тебе нужно этого избежать, ты можешь компенсировать боковое скольжение, изменив точку и угол входа в поворот.

Лицо Перри просветлело.

– Да, полагаю, что так, но я бы не стал пытаться на этой штуке держать строй в боевом крыле.

– Ты и не смог бы. Это семейная модель, для спокойных людей вроде меня. Не очень быстрая и настолько защищенная от «дурака» и автоматизированная, насколько возможно. Производитель утверждает, что на «Облаке» может летать любой, кто способен управиться с ножом и вилкой.

– Какую скорость она развивает?

– У меня крейсерская примерно пятьсот километров. Могу разогнать до пятисот пятидесяти, но тогда возникает неприятная вибрация. Возможно, пора сменить гребной винт.

Перри присвистнул:

– Если это умеренная скорость для семейного транспорта, каков же сейчас рекорд?

– Около трех тысяч. Но это, конечно, уже с ракетными двигателями. Ракетные машины я не люблю, меня они нервируют, и в управлении – настоящие бесенята. Мне подавай старомодный электрический автомобильчик. Я ведь никуда не спешу.

– Кстати, об этом. Я уже понял, что эта штука на электроприводе, но как это возможно?

– Винты приводятся в действие индукционными электродвигателями. Питание поступает от аккумуляторов. У каждого гироскопа собственная индукционная обмотка. Гироскопы работают постоянно.

– Аккумуляторы… они же должны быть слишком тяжелыми.

– Для энергии, которую они способны хранить, аккумуляторы совсем не тяжелые. Их называют хлорофилльными, потому что в основе их работы – принципы, сходные с фотосинтезом растений. Только не проси объяснить подробнее. Я занимаюсь танцами, а не физикой. Однако есть на рынке новые модели, которые производят электричество из угля.

– Напрямую?

– Не знаю. Горение там не используется, если ты об этом.

Перри хлопнул себя по бедру:

– Эдисон работал над этим, когда умер.

– Жаль, что он не закончил. У нас такие батареи существуют всего лет десять. Давай, Перри, хочешь опробовать управление?

– О, конечно. Только погоди немного. Как менять высоту в режиме самолета?

– При помощи этого прибора можно регулировать угол набора высоты или снижения вплоть до десяти градусов. Он вращает аппарат относительно горизонтальной оси гироскопа. Это можно использовать при парении с включенным несущим винтом, чтобы предотвращать снос воздушным течением, при условии, что скорость ветра не превышает семидесяти пяти километров.

– Но ведь в этом случае можно маневрировать при помощи несущего винта, ведь так?

– Конечно, но это медленно. Ты понимаешь, для чего нужны все приборы перед тобой?

– Последи лучше ты за приборами. А я какое-то время полетаю на слух.

Перри поднял машину на пару тысяч футов и осторожно выполнил несколько маневров. Освоившись с управлением, он перешел к активным действиям, чтобы посмотреть, на что способна машина. Аппарат взмывал и падал, летел прямо и резко поворачивал. Перри обнаружил, что может развернуть аппарат на сто восемьдесят градусов и мгновенно остановить при помощи гребного винта. После этого фокуса Диана тронула его руку:

– Перри, если ты сорвешь гребной винт, нам придется возвращаться домой на несущем.

– Ох, прошу простить, – удрученно сказал Перри. – Я думал, что машина справится со всем, на что способна.

– Это почти что так. Но, знаешь, гребной винт, возможно, не сбалансирован. Как бы то ни было, винт – это тоже гироскоп, и он жестко крепится к каркасу.

Перри выставил органы управления в нейтральное положение и повернулся к ней:

– Диана, если ты танцовщица, а не физик, откуда ты так много знаешь о механике?

– Любая школьница знает столько, сколько я. – Диана не скрывала удивления.

– Я смотрю, образование улучшилось.

Он вернулся к пилотированию и опробовал новые фокусы: скорость сваливания, смену комбинаций, маневрирование при помощи несущего винта. В результате маневрирования он вернулся обратно к каньону – «каньону Дианы», как назвал его Перри, – и его взгляд привлек водопад. Он осторожно снизился и медленно подвел аппарат к стене воды, так что они оказались примерно на середине высоты водопада и в ста футах от него. Несколько минут оба сидели в молчаливом созерцании, пока внезапный порыв ветра не вынудил Перри вернуться к управлению. Он поднял аппарат из каньона и поставил его на ровный курс. Затем он заговорил, тихо и страстно:

– Клянусь, этот водопад просто нечто! – И, повернувшись к Диане: – Он почти такой же красивый, как ты, Ди.

Она подняла взгляд, и их глаза встретились на мгновение. Она опустила веки, ничего не ответив. Они летели на запад.

– Куда мы летим, Перри? – спросила Диана через некоторое время.

– Я об этом не думал. Куда ты предлагаешь?

– Хочешь увидеть Сан-Франциско?

– Идет!

– Тогда позволь мне проложить курс.

– Я сам могу. Я знаю эту страну.

Он нашел южный рукав Американ-ривер и проследил его взглядом до точки соединения с рекой Сакраменто. Вскоре Диана встала и ушла в заднюю часть кабины. Когда они уже приближались к Сакраменто, она объявила, что готов ланч.

– Невозможно, – ответил Перри. – Я лечу прямо в трафик.

Она заглянула через его плечо:

– Я настрою автопилот на облет Сакраменто и прием луча Сан-Франциско. Не стоит летать в трафике, пока ты не сдашь теоретический экзамен. Теперь идем есть.

Горячий суп. Фаршированные яйца и сельдерей. Овсяные печенья и виноград. Холодное молоко. Когда все это оказалось внутри, Перри более не испытывал желания двигаться. Он лежал на животе, положив голову на край скамьи, и наблюдал через боковой иллюминатор, как внизу скользит земля. Диана лениво наблюдала за ним. Наконец земля сменилась водой.

– Приближаемся к Сан-Франциско! – закричал Перри, вскочил на ноги и уселся в носовой части.

– Не трогай ничего, Перри, – предупредила Диана. – Все приборы в автоматическом режиме.

Перри не ответил, они уже проходили над мостом в заливе.

– Ди, это все тот же мост, что и в мое время?

– Полагаю, что так.

– И в мое время были толковые инженеры, – гордо заметил он.

– Безусловно, были.

– О, а вот же здание паромной переправы. Только не говори, что оно сохранилось и простояло здесь все эти годы.

– Нет, это реплика. Сейчас там Музей истории Калифорнии.

– А вон там Ноб-Хилл! И отель «Фермонт»!

– Ты прав, но я не понимаю, как ты его узнал. Он стоит здесь всего десять лет.

– Вижу, что он отличается от прежнего. Но место то же.

Аппарат изменил курс и принялся кружить над городом по часовой стрелке. На том же круге с той же скоростью перемещались и другие летательные аппараты.

– На улицах какой-то настил? Что это там движется под стеклянными крышами?

– Это и есть улицы, по ним ездят люди.

– Но как? Не вижу автомобилей или других транспортных средств, а перемещаются они как-то быстро.

– Улицы движутся полосами. Самая близкая к домам полоса движется со скоростью пять километров в час, следующая – десять, и так далее, до середины улицы. На центральных полосах установлены кресла, эти полосы перемещаются со скоростью сорок километров в час.

– А есть конечная остановка?

– Конечная?.. А, они закольцованы. Если оставаться на полосе, то вернешься туда, где на нее сел. Поперечный трафик, естественно, находится уровнем ниже. Садимся, Перри?

Его лоб пробороздила глубокая складка.

– А ты что об этом думаешь? Я, наверное, не знаю, как правильно себя вести. И потом, не могу же я выйти в город в таком виде, а? – Он указал на свое обнаженное тело.

– Нет никаких причин этого не делать, разве что хочешь остаться незамеченным. Но ты вчера купил костюм для выходов, он рядом с тобой, в ящичке под скамейкой, на которой ты сидишь.

Диана выудила костюм и отдала его Перри. Перри примерил. Костюм состоял из ярко-синего шелкового килта на широком кожаном ремне, с карманами и разнообразными крючками. Ремень поддерживала лента, которую он накинул на плечо. Разрезы килта были украшены ярким серебристым материалом, который сверкал в движении. Хромовые застежки черного пояса и черной ленты гармонировали с его сандалиями. Диана осмотрела его:

– Вот. Готов? Тогда сажаю.

Она аккуратно провела посадку сквозь лабиринты трафика на платформу в Ноб-Хилле. Прежде чем покинуть «Облако», она прихватила собственную одежду и влезла в нее. То была открытая с правой стороны туника в греческом стиле, из черного бархата и прихваченная на правом плече серебряной застежкой с драгоценными камнями. Она оголяла левое плечо и левую грудь. Перри присвистнул:

– Ди, ты в этом прикиде выглядишь просто великолепно, но в моем родном городе нас бы уже заперли в тюрьму и выбросили ключ.

– За что это?

– Непристойное обнажение.

– Глупость какая. Идем.

Диана взяла чек у парковщика, и они направились к лестницам. На платформе было холодно. У Перри на груди образовалась гусиная кожа, резкий ветер трепал его килт. Диану, похоже, холод не беспокоил. Но на лестнице было уже тепло. Пока они опускались на уровень улицы, Перри разглядывал других пассажиров. Как оказалось, они с Дианой были одеты вполне достаточно. Большинство женщин одевались примерно так же свободно, но некоторые более вызывающе. На седьмом уровне он заметил в проходе, обозначенном словами «МАСАШ-КОРЕКЦИЯ», крупную скандинавку, одетую только в скучающий вид. И похоже, что остальные пассажиры лифта не обратили на нее особого внимания. Наряды мужчин были разнообразными. Многие носили комбинезоны из тяжелой ткани – Перри решил, что это механики с платформы. Некоторые были одеты так же, как Перри. Он заметил пожилого господина в римской тоге, тот читал газету. Но уже через мгновение они сошли на уровень улицы, и Перри оказался слишком занят, чтобы беспокоиться об одежде. Бурлящий поток людей сразу отделил его от Дианы. Он испытывал панику, пытаясь найти ее и не находя. Затем маленькая теплая рука скользнула в его руку, и он услышал ее голос:

– Давай-ка я возьму тебя за руку. Меня чуть не унесло.

Он посмотрел на ее лицо и понял, что она пытается дипломатично помочь ему, но ему было все равно. Он крепко сжал ее руку.

– Что ты хочешь увидеть, Перри?

– Господи, я даже не знаю. Может быть, ты меня повыгуливаешь немного? А если мне что-то придет в голову, я тебе скажу.

– Давай так.

Они направились по широкому переходу к улице. Переход заполняли ярко освещенные магазинчики. Перри разглядывал витрины на ходу. Большинство вещиц, похоже, ручной работы, любопытные и красивые штучки, некоторые были ему знакомы, другие – совершенно непонятны. Наиболее понятными оказались китайские, японские и индийские магазины. В некоторых случаях на вещицах присутствовали ценники. Цифры показались Перри неожиданно большими. Он спросил об этом Диану.

– Естественно, что они дорогие, Перри. Их же сделали вручную. Они стоят того, что за них просит художник, – если ты достаточно сильно хочешь их получить, чтобы заплатить эту цену. Правда, многие из художников – чудаки. Если тебе понравилось что-то, что они сделали, и ты не можешь себе позволить это купить, они иногда просто дарят это тебе.

– И как эти кустари-одиночки конкурируют с фабричным производством?

– Они не конкурируют. Их работы адресованы людям, которые ценят индивидуальное творчество. Ценность создаваемых ими вещей никак не связана со стоимостью материалов или приносимой пользой. Их ценность в эстетике, а ее невозможно стандартизировать.

– А что, если люди не захотят оплачивать работу художника?

– В таком случае он волен делать что захочет – продолжать творить и оставлять результаты себе, или раздаривать свои творения, или же прекратить эту деятельность и заняться чем-то другим.

– Я недостаточно ясно выразился. Как он может продолжать творить, если люди не покупают?

– Он живет на свое наследство или же работает часть времени за деньги, а часть времени посвящает искусству.

Перри умолк. Они прошли мимо ряда публичных видеофонов и добрались до Мейсон-стрит. Перри впервые увидел вблизи трафик самодвижущихся дорожек, и от этого вида у него слегка закружилась голова. Толпы пешеходов перед ним двигались с различными скоростями, причем быстрее перемещались люди, находившиеся от него дальше. Это зрелище напомнило ему о моментах на танцплощадке, когда он кружил проворную партнершу, а затем резко останавливался. В поисках равновесия он обернулся к ближайшему зданию. Затем вновь посмотрел на улицу. Движение постепенно упорядочивалось у него в голове. Он увидел, что каждая лента примерно восьми футов в ширину. Всего он насчитал шесть полос до середины улицы. На дальнем краю последней ленты стояла непрерывная скамья. На скамье сидели люди лицом к нему – они читали, болтали и наблюдали за жизнью вокруг себя. Между их головами Перри увидел мелькающие в противоположном направлении головы пассажиров на другой стороне улицы. Над их головами стеклянный полог протянулся от одной стороны улицы к другой, начинаясь на уровне окон второго этажа на высоте примерно двадцати футов. Слева от Перри, поверх движущихся полос, изящно изгибался пешеходный мостик. Из-под лент доносились шепот и мурлыканье механизмов. Диана сжала его руку:

– Прокатиться хочешь?

– А то! Ребенок хочет на карусель. – И он занес ногу над внешней полосой.

– Нет-нет, Перри. Смотри против движения полосы. И ступай той ногой, которая стоит ближе к полосе. – (Перри успешно справился с первой лентой.) – Давай, Перри, отойди от края. Сразу внутрь красных ограничителей. А то столкнешься с кем-нибудь, кто идет на пересадку.

Перри посмотрел под ноги и обнаружил, что три фута в центре полосы ограничены красными линиями. Пока Диана произносила наставления, несколько человек оглянулись на них, но быстро отвели взгляд – все, кроме одного «ежика» примерно лет шести, который продолжал наблюдать за Перри спокойно и без какого-либо выражения на лице. Они без проблем преодолели следующие четыре полосы и уселись на подушках скамьи.

– Порядок? – улыбнулась Диана.

– Все легко, когда разберешься. Просто Элиза бежит по льду[18].

Диана издала булькающий звук. Перри с интересом разглядывал других пассажиров. «Ежик», почтивший его своим вниманием, теперь смотрел на встречный трафик, прижав нос к стеклянному ограждению, поднимавшемуся за спинкой скамьи. Его мать одной рукой придерживала мальчика, ведя при этом беседу с другой женщиной. Движение было довольно плотным, и Перри также с интересом посматривал на встречных пассажиров. Затем его внимание привлекла полноватая женщина средних лет в ярком фиолетово-белом плаще. Она держала на руках мохнатого ясноглазого терьера, который крутил хвостом и пытался вырваться. Женщина смотрела через плечо и болтала со спутницей. Она столкнулась с мужчиной, переходившим с пятой полосы, потеряла равновесие и очень резко опустилась на свой широкий зад, ровно на линии примыкания четвертой и пятой полосы, и теперь медленно вращалась, визжа и не в силах подняться. Терьер ускакал на шестую полосу, где принялся бегать взад-вперед, облаивая пассажиров на скамье. Когда его хозяйка почти скрылась из виду, несколько других пассажиров помогли ей встать и отряхнуться. Перри посвистел собаке, которая моментально отозвалась на увертюру, запрыгнула на скамью рядом с ним и принялась вылизывать подбородок и шею Перри своим теплым и мокрым языком.

– Тихо, мальчик, сидеть! Уже достаточно. – Перри схватил собаку за ошейник. – И что нам теперь делать? У нас прибавление. – Он ухмыльнулся.

Диана погладила собаку. Затем поднялась со скамьи:

– Идем, и прихвати своего дружка.

Она быстро перешла на пятую ленту – Перри последовал за ней, – а затем сразу на четвертую и на третью. Остановилась она на второй.

– Скоро мы ее увидим.

Через некоторое время на четвертой ленте показался фиолетово-белый плащ. Диана, Перри и собака переместились на третью полосу, а затем на четвертую – в тот момент, когда женщина приблизилась. Она обрадованно закричала:

– Шушу! Мамина дорогушка потерялась! Мы испугались? – Она поцеловала собаку в нос и обняла ее. Собака проявила терпеливую снисходительность. – Скажи спасибо хорошим людям, Шушу. Они тебя спасли. – Она повернулась к Перри и Диане.

Диана покосилась на Перри и потянула его за пояс. Они запрыгнули на пятую ленту и затем сразу на шестую. Диана села и глубоко вздохнула:

– Наконец-то мы в безопасности.

Некоторое время они сидели, разглядывая проплывающие мимо здания. Через несколько минут Диана ткнула его локтем в ребра.

– Посмотри-ка слева, – прошептала она. Фиолетово-белый плащ приближался и был уже всего в нескольких метрах от них. – Думаю, она нас ищет. Идем. Мы здесь сходим. – Они заторопились через толпу к внешней полосе и вскоре уже стояли на неподвижном тротуаре. – Пронесло.

– Зачем она нас искала?

– Может, и не искала, но я не люблю рисковать. Не выношу, когда меня слюнявят.

– Чем займемся теперь?

Они стояли у входа в крупное приземистое здание из синтетического мрамора.

– «ИКСПРЕС ТРУБ В РАКЕТ ПОРТ», – прочел Перри вывеску над входом. – «Пневмопунт А».

Диана проследила за его взглядом:

– Хочешь увидеть, как работает пневмопочта?

– Конечно.

Они вошли, пересекли обширное фойе и преодолели лестничный пролет, ведущий в бельэтаж. Диана подвела Перри к дальнему краю балкона. Они перегнулись через поручни и смотрели вниз на огромную и глубокую комнату, уровень пола которой, как понял Перри, находился ниже уровня улицы. Диана указала вниз и вправо:

– Вон там они приходят, видишь. Затем они попадают на конвейер, и их сортируют.

Цилиндры различной длины, но одинакового диаметра (около восемнадцати дюймов) потоком выходили из круглого отверстия и падали один за другим на ленту конвейера. Каждые несколько футов над лентой нависал механизм. Время от времени реле щелкали, и широкий крюк снимал цилиндр с ленты, чтобы положить его на другую ленту, проходившую уровнем ниже, поперек первой. С поперечных лент цилиндры рассортировывались направо и налево.

– Кто управляет процессом?

– Селекторы автоматические. Электрический глаз сканирует адрес пункта назначения. Если найден соответствующий символ, крюк сдергивает посылку. Видишь первый селектор, который сильно загружен? Тот, что с тремя манипуляторами? Он принимает всю почту для Сан-Франциско. Его конвейер разгружается в соседнем помещении, почти таком же большом, как это, и там посылки сортируются по местным пунктам почты.

– Надо думать, в трубах используется сжатый воздух?

– Только при пересылке на небольшие расстояния. В магистральных линиях посылки выстреливаются в разреженный воздух и висят в магнитном поле, которое протягивает их по маршруту. При больших расстояниях они развивают невероятные скорости.

– Если я захочу отправить письмо в Нью-Йорк, оно само доедет в одном из этих цилиндров?

– Да. Однако нет особого смысла писать письмо, когда ты можешь позвонить по видеофону или телеавтографировать.

– Пожалуй, так. Послушай, вот было бы здорово разобрать один из этих селекторов.

– Думаю, это возможно, если ты не поленишься запросить разрешение. Но в них нет ничего такого. Насмотрелся?

– Думаю, да. Что теперь?

Диана бросила взгляд на хронометр на стене:

– Десять минут второго. Мы могли бы рвануть в ракетный порт, если хочешь.

– Очень даже здорово. Вперед!

Они вернулись на улицу и доехали по первой полосе до перекрестка, где сделали пересадку в направлении междугородней маршрутки. Станция была обозначена как «ИКСПРЕС ТРУБ В РАКЕТ ПОРТ». Проводник закрыл их в цилиндр, где стояли очень мягкие кресла. Диана села и прижалась головой к подголовнику. Перри она велела сделать то же самое. На несколько секунд над ними зажегся свет, затем погас. Перри внезапно почувствовал, как тяжелеет и как его вдавливает в подушки кресла. Затем он так же внезапно приобрел свой нормальный вес.

– Упрись ногами, Перри.

На этот раз внезапное увеличение веса наклонило его вперед. Затем вернулся нормальный вес, и дверь открылась.

– Где это мы?

– В порту, примерно пятнадцать километров к югу от города.

– Сан-Матео?

– Нет, западнее, у бухты Пиллар-Пойнт.

Они выбрались из цилиндра и прошли по пандусу в комнату ожидания, где туда-сюда сновали люди, а у дальнего края собралась целая толпа. Диана взглянула на подсвеченное табло, а затем на расположенный рядом хронометр:

– Поторопись, Перри. Мы почти вовремя.

– Вовремя к чему?

– Антипод-экспресс. Прибывает из Новой Зеландии через четыре минуты. Поспешим.

Перри проследовал за ней по пандусу в галерею с окнами, смотрящими на поле. Здесь уже были другие любители поглазеть. Диана повернулась к одному из них, мальчику лет двенадцати:

– Его уже видно?

– Ага, кружит. Видишь? – Он указал им направление. Диана и Перри прищурились, вглядываясь в небо.

– Боюсь, не могу его разглядеть.

– Но он точно там. Посадочные огни уже зажглись. Экраны поднимут в любой момент.

– Какие экраны? – вопросил Перри.

Мальчик поглядел на него с любопытством:

– А ты недавно родился, да? Вот такие экраны.

Янтарные стеклянные ставни поднимались поверх смотровых окон.

– Посмотришь на ракетную вспышку невооруженным глазом и пожалеешь.

– Спасибо, сынок. О ракетах я мало что знаю.

– А я знаю много. Я стану пилотом ракетного корабля, когда вырасту. Вот он. Это старый добрый «Южный Крест». Видишь, как плавно идет? Это сам старик Марко. Он не мечется.

Корабль, едва различимая серебряная щепка, кругами спускался к земле. Нос был задран примерно на двадцать градусов, а хвостовые двигатели извергали реактивный след.

– Похоже, будто набирает высоту.

– Нет и нет. – В словах всезнайки слышалось едва заметное презрение. – Он идет на хвосте. Старик Марко не отключит двигатели, пока не уверен.

Корабль сделал еще круг, ниже и меньше радиусом. Хвостовые двигатели погасли, и ослепительная вспышка возникла под его килем.

– Ух ты! – Глаза мальчика сияли. – Включился движок на брюхе!

Вспышка устремилась к земле и вскоре размазалась по посадочному полю. Поток огня достиг земли. Вскоре он уже растекался по всему полю. Корабль опускался, пока факел не начал бить в упор, его огонь наполнил заглубленный посадочный круг и скрыл за собой корабль. Реактивный двигатель киля отключился, и корабль оказался перед ними.

Мальчик радостно фыркнул:

– Видали? На старых добрых гироскопах такая гладкая посадка. Как будто соскользнул по канату. Ни разу не вздрогнул даже. Ни разу! Он всегда попадает точно в цель. Однажды Марко полетит на Луну, вот увидите. И я тоже с ним.

Навстречу кораблю катилась небольшая тележка, разворачивая за собой длинный коврик. Перри поинтересовался у мальчишки, что это такое.

– А это асбестовая дорожка. Не советую ходить по посадочному полю в сандалиях после того, как по ней прошелся тормозной движок. Поджаришься! А тележка – она просто для багажа.

Они вместе наблюдали, как проходит высадка пассажиров, потом еще несколько минут гуляли по станции.

– Куда еще ты хотел бы попасть, Перри? – наконец поинтересовалась Диана.

– А у тебя есть предложения?

– Я что-то подустала от этих толп. Давай возвращаться.

Через пятнадцать минут они уже были на платформе, где оставили «Облако». Диана сдала квитанцию, и ее аппарат выкатили на взлетную площадку. Внутри она сбросила свою тунику на скамью и успела поднять машину в воздух прежде, чем Перри снял пояс и смог устроиться поудобнее. Оказавшись в кресле, он прикурил сигарету и протянул ей.

– Куда мы летим?

– Поплавать хочешь?

– О да. А где?

– Я знаю небольшую бухточку у Монтерея, там нет ветра. Хотя вода может быть слегка прохладной.

– Давай попробуем.

Диана переключила «Облако» в режим самолета и дала самый полный ход. Через пятнадцать минут они уже были над заливом Монтерей, пролетели над мысом Пинос, потом прошли еще несколько миль, затем сделали круг, переключились на режим вертолета и опустились у бухточки, смотревшей на юго-запад. Волны мягко бились в узкую полоску пляжа. С двух сторон гранитные глыбы выдавались в море.

Они открыли дверь и вышли. Воздух практически замер, полуденное солнце светило прямо на них. Песок под ногами был теплый. Запах моря, сильный и пряный, проникал в их ноздри. Они пошли к воде, но почти сразу же перешли на бег, ощущая радость от возможности свободно двигаться. Затем плюхнулись в воду, крича и смеясь. Перри нырнул с головой в бурун набегающей волны, затем всплыл и завис в откате, гребя по-собачьи. Рядом с ним из воды появилась голова Дианы.

– Шикарно, – выдохнул он.

– Немного прохладно. Осторожно! Пригнись!

Он повернулся как раз вовремя, чтобы получить удар зеленой воды в лицо, всплыл, отплевываясь, и подгреб туда, где, смеясь, стояла Диана. Он достал руками до дна, опустил ноги и встал с ней рядом.

– Просто классно, Ди. Жаль, что мы так не делали в мое время.

– О мой бог! Нет?

– Я о том, чтобы плавать нагишом. Мы купались, но в купальных костюмах.

Казалось, она не поверила:

– Я об этом читала, конечно, но это же такая глупость?.. Негигиенично. – Она слегка дрожала. – Пойду-ка я сушиться, Перри. Мне холодно.

– Я только нырну еще разок и догоню тебя.

Она ушла на пляж. Вернувшись, Перри обнаружил ее рядом с дверью машины, она быстро вытиралась большим махровым полотенцем. Он взял второе полотенце, лежавшее в проеме двери:

– Повернись, я вытру тебе спину.

Она послушно повернулась. Когда он закончил, она вытерла спину ему, затем сделала шаг назад и щелкнула его своим полотенцем.

– Ух! – Перри обиженно потер место удара. – Разве вежливо так делать?

– Нет, но зато очень весело, – усмехнулась она.

– Надо бы тебя отшлепать за это.

– Сначала тебе придется меня поймать.

Она убегала по пляжу, сверкая пятками, и ее волосы развевал ветер. Перри припустил за ней и догнал. Он схватил ее сзади, она попыталась вырваться, и вместе они повалились на песок, запутавшись и смеясь. Перри одолел ее и попытался перевернуть в положение, удобное для порки, но Диана оказалась гибкой, словно выдра, и почти такой же скользкой. В результате борьбы их лица сблизились. Перри наклонил голову и поцеловал ее в губы. Она моментально затихла, в ней чувствовалось напряжение. Он с тревогой разглядывал ее лицо. Выражение серьезное, но вроде бы не злое. Он еще раз медленно наклонился к ней. Она не пошевелилась, но и не попыталась ускользнуть. Его губы нежно коснулись ее губ. Ее тело расслабилось под ним, губы слегка раскрылись, а правая рука блуждала по его шее. Они очень долго не шевелились.

Поцелуй поцелую рознь. Одни поцелуи предназначаются для забавы, другие вызваны страстью. Есть формальные поцелуи для встречи и прощания, а есть небрежные клевки привычной привязанности. Но очень редко бывает так, что губы встречаются и две души сливаются воедино, и тогда вселенная становится завершенной, планеты находятся на верных местах. И тогда одинокая и израненная душа человека излечивается и становится цельной. На какое-то время все его поиски прекращаются, а на все вопросы находятся ответы.

Она тихо лежала в его объятиях.

– О Перри…

– Ди, Ди…

Наконец она зашевелилась:

– Давай вернемся к машине.

Они поднялись на ноги и с удивлением обнаружили, что мышцы затекли, а тела замерзли. Теплый интерьер машины оказался очень кстати.

– Отправимся домой?

Он кивнул, и Диана потянула рычаг на себя. Тени на пляже уже удлинились; тень аппарата оторвалась от них и полетела на восток. Диана набрала высоту и какое-то время занималась настройкой. Наконец она убрала руки с рычагов управления «Облака»:

– Настроила автопилот на Рино. Давай пойдем назад. И они уселись рядом на подушках.

– Сигарету?

– Спасибо.

Он прикурил одну для нее и одну для себя. Наступило долгое молчание.

– Ди, – наконец начал он.

– Что, Перри?

– Я этого тебе не говорил, но, полагаю, ты знаешь, что я люблю тебя.

– Да, я знаю.

– И?

– Я тоже тебя люблю, Перри.

После этого снова воцарилось долгое молчание. Тихое гудение винта и пощелкивание автопилота отмечали течение времени. Он поцеловал ее. Когда поцелуй закончился, она положила свою голову на его плечо. Аппарат заполнился их мыслями. По прошествии времени звякнул колокольчик, и на панели инструментов замигал огонек. Диана поспешно встала:

– Мы рядом с домом, мне нужно взять управление на себя.

Она быстро скользнула в кресло пилота и изменила курс.

– Посмотри вниз, сможешь найти нашу площадку? – спросила она минут через пять.

– Я вижу внизу свет.

– Воспользуйся вот этой кнопкой и посмотри, замигает ли он.

Он так и поступил.

– Да, это и впрямь наша.

– Ты посадишь нас, Перри?

– Ну конечно, если ты этого желаешь.

– Да, я этого хочу.

Он мягко посадил аппарат. Несколько мгновений спустя Капитан Кидд уже объяснял им в самых богохульных выражениях, что он думает о тех, кто на весь день покидает дом. Судя во всему, в его речи упоминались люди безответственные и не считающиеся с другими, а также явно выражалось намерение нажаловаться в «Таймс». Диана спешно раздобыла блюдце с молоком и еще одно с сардинами. Капитан принял ее извинения – временно.

Когда Перри вышел из освежителя, он обнаружил, что Диана стоит у пищеблока и ее руки просто порхают в воздухе.

– Ди, – позвал он.

– Да?

– Ты забыла снять свои сандалии.

Она посмотрела на ноги и улыбнулась:

– Действительно. Тем быстрее будет готов твой ужин. – Она поставила еще несколько блюд на поднос. – Вот, расставляй это.

Диана нырнула в свой освежитель и вернулась меньше чем через пять минут, без сандалий и с распущенными волосами. Ее тело зарумянилось после быстрого душа. Она уселась на свое место:

– На старт! Внимание! Марш!

Несколько минут они поглощали пищу, как оголодавшие дети. Затем их глаза встретились, и они оба рассмеялись, сами не зная отчего. Закончили ужин они уже спокойнее, и Перри выбросил посуду в камин. Он вернулся, сел рядом с Дианой. Вечер прошел почти без бесед. Они сидели и смотрели на огонь и слушали выбранную Дианой музыку. Она почитала ему стихи. Он спросил, есть ли у нее что-нибудь Редьярда Киплинга, и Диана нашла тонкий томик стихов. Перри отыскал и прочитал вслух «Мэри Глостер». Затем он поцеловал ее мокрую от слез щеку, и она стала еще более мокрой от его слез. По прошествии долгого времени Диана подавила зевок. Он улыбнулся и сказал:

– Я тоже сонный, но не хочу уходить и оставлять тебя.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и ответила очень серьезно:

– Тебе не нужно уходить, разве что ты этого сам хочешь.

– Но послушай, дорогая, я хочу на тебе жениться, но не хочу торопить тебя с чем-либо, о чем ты потом можешь пожалеть.

– Пожалеть? Не понимаю тебя. Но что до меня, мы уже женаты, если ты этого желаешь.

– Полагаю, мы могли бы завтра отправиться и провести церемонию.

– Нет нужды. Эти вещи находятся в сфере личного. Ох, зачем ты так усложняешь. – Она заплакала.

Перри колебался секунду, затем взял ее на руки и положил на самой широкой части дивана. Затем сам лег рядом. Угли в камине потрескивали, и по комнате прыгали тени от огня.

Глава шестая

Перри тянул на себя рычаг управления, и его самолет взмывал все выше и выше. Ему нужно было подняться очень высоко, потому что летевшая с ним Принцесса жила на обратной стороне Луны. Он нажал ряд кнопок, и факелы огня выстрелили из хвоста самолета; самолет продолжал набирать высоту. Перри переполняла радость от собственного пилотского мастерства, от мощности двигателей его самолета и от осознания того, что Принцесса любит его и находится рядом. Принцесса улыбнулась, протянула изящную ручку и нежно коснулась его щеки. Ее лицо приблизилось к его лицу. Самолет и Луна растворились, но лицо Принцессы было по-прежнему близко, рядом с ним.

– Проснулся, дорогой? – Ее голова лежала на его предплечье, а ее рука мягко касалась его щеки.

Перри моргнул. В глазах плавал туман. Он снова моргнул и сфокусировал взгляд на Диане:

– Проснулся? О, полагаю, что так. Думаю, что уж точно почти проснулся. Доброе утро, красотка. Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Когда их губы разъединились, он снова заговорил:

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты любишь меня? Как я тебя нашел? Почему я был выбран для этой цели? Кто я такой, чтобы предъявлять права на твою любовь? Почему ты такая замечательная и красивая и почему ты меня любишь?

Диана рассмеялась и обняла его:

– Могу ответить только на последнее. Я не замечательная. Я самая обычная человеческая женщина с множеством недостатков. Я тщеславная и ленивая, а иногда раздражительная и злюка. Я красивая потому, что ты так считаешь. И я хочу, чтобы ты говорил мне, что я красивая и замечательная, каждое утро моей жизни.

– И еще каждый вечер и каждый день. – Он снова поцеловал ее.

Через некоторое время она потянулась, зевнула и довольно замурлыкала:

– Голодный?

– Думаю, что да. Да, голодный. Умей я колдовать в этом твоем ведьмовском логове, я принес бы тебе завтрак в постель.

– Это совсем быстро. Но спасибо. А тебе завтрак подать в постель?

– Ну нет, я сейчас приду толкать тебя под локти и вообще мешаться. – И Перри последовал за ней к пищеблоку. – Скажи мне, Диана, когда привезли все эти свежие фрукты?

– В основном тем летом. Я их размораживаю по мере необходимости. Папа выбирает для меня продукты. Он работает в этой области.

– Твой отец? Он жив?

– Конечно. Почему нет?

– А твоя мать?

– Тоже. Она хирург. А почему ты решил, что они умерли?

– Я не думал этого осознанно. Просто не думал об этом. Я был занят тобой и не успел расспросить что и как. Скажи, у твоего отца в доме есть ружье?

– Для чего бы это?

– Просто мне показалось, он может решить, что я нечестно поступил с нашей Нелл[19].

– «Нечестно поступил с нашей Нелл»? Что это значит?

– Просто такое выражение. Я вот что хочу сказать: знай он о нас, не стал бы он категорически протестовать? Мы, может, и женаты, но никто ведь об этом не знает.

– И с чего бы это всем знать? И папе тоже, если мы не скажем ему сами? И даже если бы ты ему не понравился – а я уверена, что понравишься, – нам что за дело? Ему и во сне не приснится об этом сказать. Слушай, Перри, ты должен осознать, что брак как институт изменился до неузнаваемости. Мы уже как-то говорили об этом. Брак – это более не публичный контракт. Он находится строго в сфере личного. Мы с тобой любим друг друга и хотим жить вместе. Что мы и делаем. Следовательно, мы состоим в браке.

– То есть нет никакой церемонии и никакого контракта?