Наматжира

XIII

Неудача с апелляцией была для Альберта тяжелым ударом. Подавая ее, он так надеялся на полную отмену приговора. Теперь же опять долгие, тягостные дни ожиданий. В Алис-Спрингс он приехал свободным человеком, но освобождение было временным, угроза тюремного заключения по-прежнему висела над ним. Когда Альберт вернулся к своим родным в лагерь Моррис Соук, потребности писать у него уже не возникало. Он подолгу сидел, устремив взор в пространство и не интересуясь происходящим вокруг него. Коварная ветреница слава отвернулась от него; в душе шла непрекращающаяся борьба между непримиримыми законами предков и цивилизацией белых.

По свидетельству сиднейского художника Брайана Мэнсела, который вернулся из поездки по Индии, вести о деле Наматжиры докатились и туда, причем многие, включая премьер-министра Неру, придерживались мнения, что причиной всему расовые предрассудки.

Наматжиру-художника почти забыли, теперь он был лишь символом проблемы всего коренного населения. Споры велись во всех уголках Австралии; их еще больше подогрели выступления выдающихся государственных и общественных деятелей страны. Одни ратовали за предоставление гражданства всем аборигенам, другие убеждали, что это бессмысленно и нецелесообразно.

По злой иронии судьбы как та, так и другая сторона черпали в деле Наматжиры внешне неопровержимые аргументы в пользу своей точки зрения.

В письме в газету «Адвертайзер» член совета Лиги сторонников прогресса аборигенов Бэрри Е. Кристоферс писал: «Как христиане, мы должны придерживаться учения Христа о братстве людей. Христиане не могут поддерживать законы, которые делят общество по происхождению, лишая некоторых людей прирожденного права гражданства. Аборигены биологически ничем не отличаются от нас, и фармакологическое действие алкоголя не зависит от цвета кожи. Чрезмерное употребление спиртного среди аборигенов — это лишь один из симптомов заболевания, и его нельзя путать с самой болезнью — гражданским бесправием аборигенов, низкой оплатой труда и расовыми предрассудками. Если бы Инок Рабераба, которого, как считают, Альберт Наматжира угостил спиртным, был гражданином, а не рабом, Альберт Наматжира не был бы привлечен к суду».

Та же газета опубликовала совместное письмо, которое подписали тринадцать граждан Северной Территории: три члена законодательного совета, судья, четыре священнослужителя и пять видных граждан из Алис-Спрингса. Они, напротив, осуждали кампанию за предоставление гражданских прав аборигенам, выражая мнение, что, увенчайся она успехом, это принесло бы непоправимый вред.

«Предоставление законом гражданства само по себе не дает какой-либо надежды на успешное решение проблемы, — писали авторы письма. — Мы уже имеем печальный опыт в этой области у нас в Северной Территории, где чистокровным аборигенам и лицам смешанной крови было даровано гражданство; из-за того, что не была учтена склонность к спиртному, азартным играм и не была проведена настоящая подготовка, мы вплотную столкнулись со все усложняющейся трагической социальной проблемой, со всеми вытекающими из нее последствиями — безнадзорными детьми, покинутыми женами, недоеданием и пороками».

Впрочем, возражения носили и не только чисто негативный характер. Авторы письма настоятельно доказывали, что, прежде чем предоставлять аборигенам гражданство, всех их надо подготовить к этому — подготовить экономически, социально, морально, повышая их уровень образования. Они критиковали правительство за неспособность создать для аборигенов нормальные возможности для получения работы и профессионального обучения. Правительственные поселения в туземных резервациях обеспечивали аборигенов пищей, одеждой, медикаментами, но почти не поощряли заниматься трудом. Таким путем некогда гордый и трудолюбивый народ со строгими моральными устоями превращают в паразитов, болтающихся на задворках общества белых и лишенных каких-либо моральных устоев. Предоставление туземцам гражданства без должной к тому подготовки равносильно подписанию им смертного приговора. Такое полноправие, как утверждали эти критики, привело бы к моральной деградации, а в сочетании с алкоголизмом и плохим питанием — к полному вымиранию аборигенов, как это уже имело место на юге Австралии.

Доктор Чарлз Дьюгид придерживался иного мнения. Тридцать пять лет работы в департаменте по делам туземцев и двадцать пять лет тесного общения с аборигенами «от городского жителя до голого кочевника» придавали его высказываниям особую авторитетность.

«Успех закона о предоставлении гражданства аборигенам больше всего зависит от позиции белых граждан Австралии, — писал он. — Если тринадцать граждан Алис-Спрингса и вкупе с ними подавляющее большинство белых австралийцев не будут готовы принимать аборигенов у себя дома как равных, то в законодательстве будет мало проку. Предложение о том, что аборигены должны быть «кандидатами в граждане в их собственной стране», — чудовищное оскорбление.

Тяга аборигенов к спиртному приводится как аргумент тщетности всех усилий. Допустим, что это действительно корень зла. Но какой пример мы сами показывали им? Если употребление спиртных напитков и азартные игры являются основанием для лишения людей гражданства, то хороша же перспектива, ожидающая нас всех! Авторы письма из Алис-Спрингса утверждают, что проводимая правительством политика «меняет характер жизни народа, некогда гордого и трудолюбивого и т. д.». В данном утверждении нет ничего нового. Это происходило во всей Австралии, начиная с тех пор, когда люди нашей расы захватили земли коренных обитателей».

Доктор Дьюгид поддержал предложение министра по делам Территорий предоставить гражданство всем метисам Северной Территории.

В пылу полемики не было забыто и искусство Альберта. Более того, споры побудили почитателей его таланта активизировать свою деятельность. Национальную галерею в Сиднее засыпали просьбами выставить работы Наматжиры.

«Мы выставим его работы, — писал в аделаидской «Ньюз» директор галереи Хол Миссингэм, — когда Наматжира добьется достаточно высокого уровня». Миссингэма поддержал директор Национальной галереи Виктории Эрик Уэстбрук, который также не принимал работ арандского художника. «Работы Наматжиры еще не удовлетворяют нашим требованиям, — заявил он, — двадцать, а то и тридцать акварелистов из белых австралийцев пишут пейзажи куда с большим мастерством, чем Наматжира».

Их точку зрения разделял и Роберт Кэмпбелл из Аделаиды. «Только тем, что Наматжира — чистокровный абориген, и можно объяснить шумиху вокруг его работ, — твердил он, — любопытство широкой публики, а отнюдь не эстетическая ценность его работ является причиной его популярности».

Отповедь этим деятелям искусства дал один из известных художников Австралии — Уильям Даржи. Он предсказал, что не далек тот день, когда директора галерей будут из кожи лезть, чтобы купить хоть какой-нибудь подлинник Наматжиры. Он расценил критику как необоснованную и особенно неуместную сейчас, когда художник находится в таком тяжелом положении.

Вступился за Альберта и Ноэль Коунихэн, хорошо известный писатель и художник: «Постыдно, что работы Наматжиры не представлены во всех наших национальных галереях. Он добился замечательных успехов, перекинув мост через несколько столетий, отделявших первобытного художника от современного европейского мастера кисти».

Но одинокий старик в лагере у Моррис Соук не знал, что вокруг его работ вновь, в какой уже раз, ломались копья. Все это было ему глубоко чуждо.

Двенадцатого марта мистер Ашкенази обратился в Мельбурн за разрешением подать апелляцию против приговора, вынесенного Верховным судом Территории. Он оспаривал приговор о заключении Альберта в тюрьму на следующих основаниях:

1. Судья допустил ошибку, отклонив апелляцию против обвинительного приговора, вынесенного судом суммарной юрисдикции в Алис-Спрингсе.

2. Исходя из фактов, имевшихся в распоряжении судьи, он должен был удовлетворить указанную апелляцию и отклонить решение указанного Суда суммарной юрисдикции.

3. Во исполнение своего дискреционного права в соответствии со статьей 141 законодательства означенной Территории судья должен был бы наложить штраф в размере не менее тридцати фунтов вместо наказания, наложенного судом суммарной юрисдикции.

Дело Наматжиры заслушали главный судья Оуэн Диксон и судьи: Эдуард Мактиернан, ныне покойный Уилфред Фуллагер, Фрэнк Китто и Виктор Уипдейер.

В день разбирательства просьбы об апелляции в Мельбурне Альберт приехал из резервации своего племени, чтобы повидаться с адвокатом. После разговора с Картером он как будто воспрянул духом. Поскольку решение Верховного суда федерации должно было стать известным только назавтра, Альберт отправился в свой старый лагерь у Моррис Соук, чтобы навестить все еще живших там родственников.

И вот на следующий день главный судья объявил, что просьба в апелляции отклонена. Все пять судей единодушно пришли к заключению о том, что Наматжира снабдил вином туземца-подопечного по имени Инок Рабераба.

Говоря о третьем пункте обоснования апелляции, главный судья Оуэн Диксон заявил: «Судья Верховного суда Территории имел то преимущество, что знал обстановку, в которой было совершено правонарушение, а также имел опыт по части применения закона, сформулированного в статье 141 уложения. Нам весьма нежелательно вмешиваться в вопросы отправления дискреционного права, которым он пользуется в Северной Территории при определении наказания, но в любом случае мы не видим ни в фактах, ни в сопутствовавших им обстоятельствах оснований для сомнений в том, что его честь проявил надлежащее благоразумие».

О том, как встретил это известие Альберт, писал корреспондент аделаидской газеты «Ньюз» из Алис-Спрингса: «Когда ему объявили, что Верховный суд отклонил просьбу об апелляции против приговора, Альберт Наматжира взорвался: «Я не могу так дальше. Сил нет больше это выносить. Лучше пальнуть себе в голову и покончить со всем разом, чем жить так дальше. Почему они не убьют нас всех? Ведь именно этого они хотят».

Оставалось уповать только на обещание министра Территорий, что Альберт будет отбывать срок заключения на воле, а не в тюрьме. Художник долго стоял, бессильно прислонившись к стене своей жалкой лачуги.

«Почему меня никак не могут оставить в покое? — твердил Альберт. — У меня ж теперь ничего нет. У меня все забрали. Мне говорили, что не посадят в тюрьму, уверяли, что все дело уладят в Мельбурне. Что остается мне? Я стар. Я работал изо всех сил. У меня забрали столько денег по налогу и вот теперь отправляют на тяжелые работы».

Арест и заключение в тюрьму были делом времени. В ожидании решения Верховного федерального суда по апелляции Верховный суд Территории в Дарвине приостановил исполнение вынесенного в декабре приговора о трехмесячном заключении Альберта в тюрьму. Как только апелляция была отклонена, ордер на арест был немедленно выслан в Алис-Спрингс авиапочтой. Получив его, инспектор Маккиннон отправился в лагерь у Моррис Соук и арестовал Альберта. Альберт не высказал никакой обиды по отношению к офицеру полиции, которого он знал двадцать семь лет, но для инспектора арест Альберта был одной из самых горьких обязанностей за всю долгую службу на Территории.

Со времени своей первой встречи с Альбертом в Хермансбургской миссии, когда он попросил безвестного аборигена сделать ему дюжину плаке, инспектор Маккиннон с пристальным интересом и восхищением следил за карьерой Альберта и теперь был искренне опечален случившимся.

Восемнадцатого марта, после полудня, инспектор Маккиннон доставил арестованного в тюрьму. Чтобы избежать ненужной шумихи, были приняты все меры предосторожности, так что даже жители города не знали об исполнении судебного приговора. На следующий день газета дала маленькое сообщение: «Вчера под вечер в соответствии с решением суда Наматжира был взят под стражу и препровожден в тюрьму».

Хотя министр по делам Территорий и заявил, что для отбытия оставшегося срока Наматжира будет отправлен в отдаленный район страны, выполнение этого обещания задерживалось. Причиной послужило то, что местом отбытия наказания была выбрана туземная резервация Арейонга, в которой в основном жило племя питженжара и один из его членов грозился убить Альберта, если его привезут туда. Убийство девушки из этого племени в лагере у Моррис Соук семь месяцев назад разожгло у его членов чувство мести, и они поклялись пронзить копьем любого арандца, ступившего ногой на их землю. То была не пустая угроза, и Альберт знал это. Он просил не отправлять его в Арейонга. Когда о сложившейся ситуации доложили администратору Северной Территории, он распорядился отправить Альберта в туземную резервацию Папунья, которая находилась в краю арандцев.

Все эти обстоятельства были ярко расцвечены прессой. Альберт вновь оказался в центре внимания. Опять замелькало на страницах газет и журналов выражение «Скиталец между двух миров», но на этот раз оно имело более глубокий смысл. Альберт изображался изгоем, отверженным обеими расами — своей собственной и расой белых австралийцев. Говорили о нем и как о «несчастной жертве судьбы и людей».

Большинство австралийцев поддержало решение министра Территорий о том, что Альберт должен отбывать свое наказание вне стен тюрьмы. Однако нашлись и противники этого акта, в основном в среде политических деятелей. Они утверждали, что политическое вмешательство в действия Верховного суда Территории и Верховного федерального суда нетерпимо и что вряд ли можно считать допустимым такое положение, когда политический деятель отменяет решение самых авторитетных судей страны. Дарвинские юристы не нашли в законодательстве такой статьи, которая давала бы Хэзлаку подобные полномочия. Хэзлак не предполагал, что его гуманный акт может встретить столь резкое отношение и вызвать дискуссию в парламенте. Лидер оппозиции в федеральном парламенте Эватт потребовал, чтобы Хэзлак дал объяснения в связи со своим решением относительно Наматжиры.

Хэзлак объяснил, что он поступил так с целью дать Наматжире максимум возможностей реабилитировать себя и стать лучше, а не хуже.

Хотя некоторые официальные лица продолжали возражать против оказанного Альберту снисхождения, гуманность восторжествовала. Тюремный надзиратель алис-спрингсской тюрьмы, получив приказ, перевез Альберта в Папунью. Старший полицейский офицер государственной резервации Папуньи Е.-Л. Фиц был специально приставлен к Альберту.

Назначение Фица было проведено в соответствии с распоряжением министра по делам Территорий, чтобы Альберт находился на попечении старых и близких друзей, которые больше чем кто-либо могли способствовать его нравственному возрождению. Прожив в Хермансбурге немало лет, Фиц хорошо узнал Альберта. Да и миссис Фиц за те двадцать лет, что была школьной учительницей в этом поселении, близко подружилась с семьей Наматжиры.

Когда Альберт находился в алис-спрингсской тюрьме, его осмотрел врач и обнаружил у него повышенное давление и расширение сердца. Он советовал поручать Альберту только самую легкую работу. Судебный приговор предписывал тяжелые работы, но тюремное начальство приложило все старания, чтобы поручаемая работа не шла во вред здоровью Альберта. Его обязанности заключались в том, что он чистил овощи и подметал дорожки вокруг газонов и цветочных клумб на тюремном дворе. Исполнял свои обязанности Альберт механически. Говорил он только тогда, когда к нему обращались, отвечал на вопросы односложно. Это был безразличный ко всему, преждевременно состарившийся человек. Создавалось впечатление, что он с прирожденным туземным фатализмом покорился условиям жизни, которые создали жестокие обстоятельства. Когда Фиц приехал в тюрьму, чтобы забрать его в Папунью, это полнейшее безразличие Альберта к своей собственной участи сразу же бросилось ему в глаза.