Наместник ночи

Глава 3 об имени ключа

Франциск стоял у окна.

Его взгляд блуждал по черным корявым деревьям сада, которые обступили дом будто древние часовые. Тетушка Мюриель была добра и не стала долго гневаться и даже позволила мальчику спуститься к ужину, хотя мать настаивала, что Франц должен быть наказан и заперт в комнате. Ладно хоть с Филиппом не стали разделять. Едва зайдя в их спальню на втором этаже (кажется, именно на это окно он тогда смотрел?), младший брат окинул комнату безжизненным взглядом, стянул с плеч плед, разделся и, даже не выказав возмущения бледно-голубыми обоями в мелкий цветочек, сразу лег в кровать.

Дорога вымотала его. Вероятно, это даже мать заметила – Филиппа не стали трогать и позволили пропустить ужин. Наверняка Делайла уже предупредила Мюриель про особенность младшего близнеца. Обычно Филиппу разрешали то, чего не позволили бы Франциску, – считалось, что старший хоть и со странностями, но здоровый. Как минимум, физически.

Франц и сам не знал, как выдержал ужин. Пока молчаливая служанка приносила одно блюдо за другим, тетка сверлила мальчика алчным взглядом, нарочно вызывая в нем гнев. А если бы он сорвался, вину бы свалили на него – как так, вновь надерзил старшим! Тетушка же Мюриель осталась бы благодетельницей, несмотря на то что ее сальные глазки говорили больше, чем язвительные слова.

«Я не доставлю ей такого удовольствия, – решил для себя Франц. – Так просто ей меня не сломить. Я еще покажу этой карге».

Франц не знал, что собирался показывать, но бедокурить был горазд. И если тетушка хотела войны, она ее получит. Однако теперь он будет умнее. Теперь Франциск будет действовать украдкой, и тогда… да, тогда посмотрим – кто кого!

Но после ужина, когда мальчик вернулся в комнату и принялся разбирать чемоданы (Филипп по-прежнему лежал, и Франц разложил одежду брата вместо него), он вдруг осознал, чего лишился. Боль от потери навалилась разом. Когда скудные пожитки нашли свое место в бледно-голубой, будто лицо больного, комнате, Франциск подошел к окну и сделал вид, что смотрит на закат, а сам дал волю тоске и обиде.

Глаза щипало от слез. Мальчик глядел на дорожку под огромным кленом, который на фоне сумеречного неба походил на косматого великана. Худенькие плечи Франца дернулись, он тяжело и часто задышал и со всей силы стиснул побелевшими пальцами подоконник.

«Ненавижу! – звенело в голове. – Чертова тетка! Надо бежать!»

– Франц, – тихонько позвал за спиной брат.

Но Франциск не откликнулся. Он знал, что Филипп чувствует его страдания, но не хотел об этом говорить. Мальчик поднял руку и приоткрыл раму, и тут же в комнату ворвался ветер с реки. Порыв дернул занавесь, ткань взметнулась вверх, накрыв Франца с головой. Из окна второго этажа открывался вид на реку – и там, далеко у горизонта, над ручьистой лентой гасла алая полоска света.

Тьма приближалась.

То ли ночь, то ли ненависть накатывала волнами, принося озноб и мрак вместе с резкими и не по-летнему прохладными порывами. От ветра по коже побежали мурашки. Да еще эта белая занавеска, будто гигантская паутина, раздувается и опадает, то накрывая с головой, то вновь взмывает вверх. Вот позади Франца снова выросла высокая черная тень. И на этот раз, кажется, не от занавески… Он почувствовал, как полумрак позади сгущается, формируясь в нечто… Нечто…

И эта занавеска…

Будто паутина…

Паутина…

Накрывает, обездвиживает.

Франц опомнился, уже когда совсем окоченел. Он протянул было руку, чтобы закрыть окно, но вдруг со страхом понял, что пальцы не слушаются. Что-то гигантское и черное уже свило вокруг него кокон и вонзило жвалы в сердце. Франциска обдало волной холода, а на коже выступил противный липкий пот.

«Только не это…»

Нужно взять себя в руки, пока не поздно. Иначе он переступит ту грань, за которой начнется… «Нет, все будет хорошо. Ну же, шевелись! Захлопни эту чертову раму!» Франциск наконец смог согнуть пальцы и медленно поднял руку, но, прежде чем коснулся окна, на мир обрушилась тьма. Все поглотила смольно-черная ночь, и лишь тонкая полоска заката алела на далеком горизонте.

Франциск застыл. И тут понял, что темнота ненастоящая. Она только в голове, только в его голове…

– Тише, тише, прекрати!

Перед глазами поплыло, колени подогнулись, и в отчаянной попытке устоять Франциск вцепился во что-то невидимое во мраке – должно быть, в подоконник.

– Дыши, дыши глубже… Успокойся.

Мальчик приоткрыл рот и судорожно втянул воздух. Встревоженный Филипп что-то сказал, но голос донесся до Франца будто из-за стены пространства и времени. Мир стремительно густел, кокон становился плотнее, и внутри его стало душно; Франц дышал все чаще и чаще, но без толку. Сердце подпрыгнуло и, вздрогнув, зачастило резкими толчками.

Приближается.

Сейчас.

Случится.

– Нет!

Крик Франциска взлетел звуком порвавшейся струны и, отразившись эхом, повис в пустоте.

Алая полоска заката – единственное, что связывало Франца с реальным миром, – пропала, будто ее и не было.

Мальчик оказался посреди какой-то темной комнатушки. Он стоял перед дверью и, хотя даже не касался едва поблескивающей в темноте ручки, знал – дергать бесполезно. Дверь заперта.

Она всегда заперта.

Внизу и по бокам двери в узкие щели просачивался тусклый лунный свет. Вероятно, она вела в комнату или коридор с окном.

Франц упал на колени, дотронулся до бледной полоски, ощутив, как под пальцами скрипнула пыль. Слишком мало света. Мальчик оглянулся на непроницаемую сцену мрака, и в лицо ему пахнуло затхлостью, плесенью и невероятным смрадом. Франц закашлялся. Темнота окружала плотной пеленой.

Казалось, кто-то залепил его уши грязью – в полной тишине было слышно лишь биение сердца. Быстрое, рваное «тук-тук-тук».

Нужно скорее выбраться отсюда!

Мальчик повернулся и провел ладонью по плохо обработанной поверхности, оцарапав кожу. Бахнул по двери кулаком. «Ты-дыщ!» Потом забарабанил сильнее. Руку пронзила боль, но он не остановился. «Дыщ-дыщ-дыщ!» Франц открыл рот, чтобы закричать, но темнота залепила глотку будто глина. Он схватился за шею, беспомощно хрипя.

Зловещая, тягучая тишина.

Холод.

Темнота.

Плесень.

Хрип.

«Откройте! Выпустите меня!»

Голос вопил лишь в голове.

Снаружи никого нет.

Его оставили здесь умирать.

«Я сейчас захлебнусь этим мраком… захлебнусь…»

Франциск из последних сил вытолкнул одно-единственное слово, которое смогло преодолеть залепившую горло темноту:

– Филипп…

Это слово вместило все одиночество мальчика – страшное, безумное, нечеловеческое одиночество. И вдруг в мертвой темноте Франциск почувствовал легкое и теплое прикосновение. Едва он понял, что это рука Филиппа, как страх, боль и одиночество отпрянули. Свившая кокон вокруг жертвы темнота испугалась и схлынула, будто черная вода в сливное отверстие. Франц еще не видел брата, но чувствовал: он где-то здесь. Его милый брат тут. Он спасет.

Мальчик наконец-то вдохнул полной грудью и дрогнувшим голосом позвал:

– Фил? Фил, это ты?

– Конечно. Это я.

От тихого и спокойного голоса стало тепло. Франц вцепился в брата, со всей силы сжав его ладонь.

«Не отпускай меня», – подумал Франц и часто заморгал, силясь прогнать морок – ведь и комната, и дверь, и темнота были ненастоящими. Но если Филипп рядом, у него получится. Франциск тряхнул головой и сосредоточился, вглядываясь сквозь темное облако в очертания предметов, которые начали появляться один за другим. Дверь с полоской лунного света исчезла. Из-за темной завесы проступила мебель: платяной шкаф, стулья, кровать. Еще немного – и наваждение сгинуло.

Франц сидел на полу. Рядом была вовсе не грубая дверь с поблескивающей ручкой, а кирпичная стена. Мальчик взглянул на свою руку – костяшки сбиты, ладонь исцарапана. Он вздрогнул, но тут Филипп свел руки брата вместе, охватил своими ладонями, и Франц сразу ощутил повеявшее от близнеца тепло.

Филипп сидел рядом на полу, в белой сорочке, подобрав под себя худые ноги. Огромные распахнутые глаза обеспокоенно глядели на Франциска. Острое личико брата будто светилось в полумраке спальни.

– Как ты?..

Франциск вздрогнул, с трудом сглатывая комок в горле. Пальцы все еще мелко тряслись, но Филипп крепко сжимал ладони, пытаясь успокоить старшего брата. Потому что сам Франц успокоить себя не мог.

Никогда не мог.

Филипп тихо выдохнул и покачал головой:

– Опять?

Он смотрел на Франца с нежностью и беспокойством, что всегда смущало мальчика. Будто не он старший брат, который должен заботиться о младшем.

Будто все в точности наоборот.

Или так оно и было?

– Пойдем…

Поднявшись, Филипп потянул его за собой. Франц поплелся следом будто на поводке, глядя на белые пятки брата, мелькающие из-под ночной рубахи. Филипп откинул пуховое одеяло, сел на кровать и похлопал ладонью рядом с собой:

– Иди сюда.

Когда Франц забрался следом – прямо в одежде, – близнец накинул на него теплое одеяло и как следует укутал. Франц свернулся калачиком, положил голову на колени брату и закрыл глаза. Рука Филиппа легла ему на затылок, мягко перебирая волосы. Вернуть чувство реальности мог лишь он один.

– Засыпай…

И Франциск окунулся в иной туман – мягкий, уютный и светлый.

«Засыпай».

«Нужно раздеться… – подумал мальчик, но в кровати было так тепло и уютно. – Сейчас… дрожь пройдет… потом… сниму все…»

Рука Филиппа гладила голову Франца, и тепло, струящееся от его ладони, было столь приятным и мирным, что не прошло и получаса, как Франц провалился в безмятежный сон.

Когда мальчик проснулся, стояла глубокая ночь. Сквозь паутинные занавеси в спальню проникал лунный свет и ложился на пол, рисуя круги, отбрасывая тени от высоких шкафов и придвинутых к стенам стульев. Какое-то время Франц не шевелился – лишь лежал, слушая мерные звуки своего дыхания. Слева слышалось второе дыхание – тише и слабее, будто отголосок его собственного. Мальчик окончательно сморгнул дрему.

Наверное, мать уже заходила, чтобы проверить детей, и теперь все обитатели дома разбрелись по спальням до утра. Хорошо… Тетушка небось тоже в своей кровати сопит в две дырки… Брр…

Франц вдруг вспомнил, что пришло ему в голову во время ужина.

Нет, он не простит Мюриель расправу над бабочками!

Он отомстит.

Хм, а что же снилось ему самому? Кажется, мельница… Да, точно – та самая мельница, которую они видели по пути к тетушкиному дому, но только во сне был не день, а ночь. Мельница стояла на берегу, серебрясь в лучах лунного света, и ее колесо… Оно крутилось! Лопасти зачерпывали воду, поднимали вверх, и с черпаков падали, искрясь под луной, мириады капель.

Франц стоял под мельницей на берегу и смотрел на то, как над головой проносится гигантское колесо. Падающие с высоты капли вспыхивали искрами между звезд, словно драгоценные камни. Он слушал вой ветра. Да, там определенно был ветер: заглушая ночные звуки, он гудел в крыше старой мельницы.

Рассказать бы об этом Филиппу… Слышал ли брат шепот, когда они проезжали мимо реки? Заметил что-то?

Франциск посмотрел на лежащего рядом брата. Его вьющиеся волосы цвета темного дерева разметались по гигантской подушке. Франц хотел было разбудить его, но лицо спящего близнеца – умиротворенное и светящееся, точно у ангела, – заставило мальчика замереть. Несмотря на свой извечный эгоизм, сейчас он не посмел бы тормошить Филиппа – до того сокровенным показался его сон.

Отчего, глядя на брата, он никогда не видел в нем себя?

«Будто в зеркало глядишься, правда?» – спрашивали знакомые. Как бы не так. Если близнецы и были зеркалами, то одно точно оказалось кривым. И это был Франциск.

Высокий, с широкими плечами и круглым лицом, вдобавок усыпанным веснушками, что особенно бросалось в глаза весной и летом. Каштановые волосы стрижены достаточно коротко: виться они не желали, да и были жесткие, как стружка.

В общем, старшего явно слепили впопыхах. Попрактиковавшись на Франце, Творец взялся за настоящее творение искусства – младшего брата. И уж тут рука демиурга не дрогнула.

Филипп появился на свет с чудесными локонами, и они до сих пор не изменились: тонкие и мягкие, какие бывают у младенцев, отрастали все ниже и ниже, завиваясь крупными кольцами, сияющими на солнце.

Филипп, с его вьющимися длинными волосами и яркими глазами в обрамлении длинных смоляных ресниц… С его точеным лицом – высокими скулами, тонким носом и острым подбородком… Все им любовались, словно фарфоровой куколкой. Но Франц не завидовал. Да с какой стати? Ему до этого дела нет. И все же он и сам любил смотреть на лицо близнеца, когда просыпался среди ночи.

Но за время болезни треугольное личико Филиппа вытянулось и побледнело, скулы заострились, глаза впали и потускнели. Кожа обтянула его словно тонкая калька, и порой, когда забывали зашторить окно и лунный свет падал на лицо Филиппа, Францу даже чудилось, что лунный луч вот-вот просветит его насквозь.

Филипп таял.

От этих мыслей внутри дрогнуло. Франц, привставший на локте, передернул плечами. Не стоит думать об этом… Он задвинул мысли о болезни брата в тот самый угол, где прятал свою темноту, и внезапно кое-что вспомнил.

Во сне он держал ключ – тот самый, узор бородки Франц узнал бы даже с закрытыми глазами, на ощупь. Но во сне он был новеньким, сиял в лучах луны, отблескивая гранями зубцов так, будто его только-только отлили. И вдобавок… Франц судорожно расстегнул несколько пуговиц на вороте и вытянул за шнурок свой драгоценный ключ.

Нет, на этом – ничего.

Лишь налет коррозии.

А на ключе во сне он четко видел надпись.

Да, верно! Что же там было написано? Слово было одно и точно начиналось на «к». Потом где-то в середине читалось «за»… Странное такое слово. «К»… «Кр»… Да что ж такое! Мальчик закусил губу, чувствуя, как на лбу выступает пот.

А вдруг это волшебное слово? Вдруг то самое, что открывает дверь?

И он его позабыл!

«Черт!» Франц с досадой откинул одеяло, спрыгнул с постели и метнулся к окну. Младший брат что-то пробормотал и заворочался, но не проснулся. Раздвинув занавески, Франц нырнул в поток лунного света и, прильнув к стеклу, устремил взгляд на мельницу, которую хорошо было видно со второго этажа.

На фоне звездного неба чернело гигантское колесо. Позади мельницы блестела река, убегавшая к горизонту извивающейся серебряной лентой.

Франц подставил ключ под лучи. Повертел так и этак. Никакой надписи.

Но слово из сна витало в воздухе, будто назойливая мелодия, название которой ты позабыл, и чем больше в такой момент стараешься его ухватить – тем шустрее оно ускользает. Мальчик сжал ключ, ощутив, как острые чешуйки ржавчины впиваются в кожу большого пальца.

И вдруг Франца осенило. Он оглянулся и пробежал взглядом по комнате: слева от двери высился сумрачный платяной шкаф, зеркальная дверь которого тускло поблескивала в полумраке. По правую сторону от входа – посередине комнаты – громоздилась пышная кровать со столбиками, на которой в ворохе одеял мирно спал Франциск. Еще правее, у другого окна, темнел второй высоченный шкаф, где по полкам были разложены скудные пожитки близнецов. Там, среди стопок одежды, обувных коробок, газетных вырезок и пары книг, лежал…

Франц ринулся к шкафу и рывком распахнул дверцу. Ночную тишину вспорол жалобный скрип, мальчик с громким шорохом принялся копаться на полках и уже через минуту вынырнул на свет божий с маленьким перочинным ножом в руках.

Франц вернулся к окну и застыл, едва коснувшись ключа острием ножа.

«Ты можешь все испортить из-за дурацкого сна, – сказал голос в голове. – Франциск Бенедикт, не глупи!»

Мальчика пробила испарина, но он все же внял иному голосу – тому, что шел из сердца. Тому, что шептал: «Ты узнаешь тайну».

И Франц, преодолев сомнения, осторожно поскреб ключ. На подоконник посыпались кусочки ржавчины. Мальчик работал с полминуты, стараясь действовать аккуратно, и наконец…

– Да!

На ключе оказалась буква!

Франц замер, впившись в нее взглядом.

«Это же "к"!»

Он затрепетал, не в силах сдержать волнения, сердце понеслось вскачь, будто кто рванул поводья.

Ту-дум, ту-дум… – билось в груди от мысли, что сон-то оказался вещим.

– Не может быть, – пробормотал Франц. – Не может быть… Это и впрямь волшебный ключ…

Перехватив поудобнее нож, он вновь взялся за дело. Сначала медленно, боясь соскрести чуть больше ржавчины и, чего доброго, уничтожить драгоценные буквы. Впрочем, под слоем коррозии оказался вполне крепкий металл, и Франц стал действовать смелее. Он и не заметил, как за окном посветлело, по рассветному небу пронеслись первые стайки птиц, а где-то в саду завел утреннюю трель соловей. Мальчик был полностью погружен в работу, со страстью археолога добывая из-под древнего наслоения букву за буквой, и наконец открыл все слово целиком…

Откинув голову и тяжело дыша, Франц распрямил затекшую спину. Отложил ножик, пошевелил занемевшими пальцами. По стержню ключа – от кольца до самой бородки – протянулись кривые черненые буквы. Их было семь.

К-Р-И-З-А-Л-И-С.

– Кризалис, – прошептал Франц.

Какое странное слово… Он никогда его нигде не встречал. Есть ли такое вообще?

«Кризалис, кризалис, кризалис…» – вертелось в голове мальчика, когда с драгоценным ключом в руке он забрался в кровать. Уже светало, скоро позовут к завтраку – так что на сон остается лишь пара часов, но Францу было плевать. Он открыл тайну!

Почти доказал, что ключ волшебный.

И у него, оказывается, тоже есть имя.

Кризалис.