Нансен

КУРС — СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС!

Завтра в путь!

До позднего вечера затянулось прощание. Такого грустного настроения в кают-компании «Фрама» не было никогда. Все говорили и думали только о них, двоих товарищах, отправлявшихся в неведомое царство ночи и вечного холода. Дни общей борьбы и лишений сроднили и сблизили всех в единую, дружную семью. Доведется ли им еще вот так же быть вместе — что принесет будущее?

Нансен, как и во все последние ночи, долго не ложился спать. Нужно было ничего не забыть, не упустить ничего из виду. Прощальные письма домой он уже написал на случай непредвиденного… Надо было дать еще инструкцию Свердрупу, принявшему командование над экспедицией.

Перо быстро побежало, оставляя ровные строки:

Листы бумаги на столе выросли в пухлую стопку, а Нансен продолжал писать. На случай, если с «Фрамом» приключится беда, он предусматривал все возможное для спасения людей и ценных трудов экспедиции. Какой лучше избрать обратный путь? Где и как оставлять знаки о своем нахождении? И какое аварийное снаряжение следует держать наготове? Кажется, не было такого вопроса, о котором заботливо не подумал бы Нансен.

В постскриптуме автор письма снова настоятельно просит ни при каких обстоятельствах не прерывать научных исследований. Если вдруг случится увидеть неизвестную землю, то, напоминает он, необходимо приложить все старания, чтобы точно определить местоположение этой земли. Ведь "каждый камень, каждый стебелек травы, каждый образец мха или лишайника оттуда, каждое животное — от самого крупного до самого мелкого — будут иметь большое значение". Нансен подчеркивает, что все это надо предпринимать лишь в случае, если не придется рисковать жизнью людей.

Рано поутру двадцать шестого февраля санная экспедиция приготовилась покинуть «Фрам». Поначалу ничто не предвещало неудачи. После короткого сердечного прощания был дан сигнал отправляться в путь.

Снежную метель прорезал пушечный салют с корабля. Защелкали бичи, залаяли собаки в упряжках. Четыре тяжело нагруженные нарты заскрипели полозьями.

Нансен впереди прокладывал путь, за ним следовал Иохансен. Пять фрамовцев во главе со Свердрупом провожали товарищей. Все шли на лыжах, растянувшись гуськом.

Нарты двигались медленно, с трудом и даже совсем останавливались на крутых подъемах. Тогда провожающим приходилось спешить на помощь, так как сил одного человека явно не хватало, чтобы сдвинуть их с места.

Экспедиция прошла не так много, как позади кто-то закричал, что поломались нарты. Ничего не оставалось, как вернуться, чтобы починить их и вообще сделать покрепче. Впредь подобные происшествия не должны были повторяться.

На обратном пути поломка случилась и в другой упряжке. Потому Нансен даже был рад, что эти аварии произошли вблизи судна, а не позже, где-нибудь в более трудных условиях.

Через два дня поломки были исправлены, и санная экспедиция вновь отправилась к северу. На этот раз было взято не четыре, а шесть нарт, чтобы на каждую из них приходилось меньше груза.

Свердруп с несколькими фрамовцами провожал товарищей. Сутки они шли вместе. Потом опять настал тяжкий миг расставания. "Конечно, мы распрощались мужественно, — записал в дневнике Нансен, — но как-никак прощаться всегда грустно, даже под 84-м градусом северной широты, и не в одних глазах блеснула слеза".

Свердруп полагал, что Нансен раньше попадет домой, потому просил передать привет своей жене и ребенку. Но как ни тосковал Свердруп по любимой семье, все же страсть к путешествиям была в нем превыше всего. И в последнюю минуту прощания он задал вопрос: не думает ли Нансен затем отправиться еще и к Южному полюсу? Если да, то пусть дождется его возвращения с "Фрамом".

Напрасны были прощальные переживания! Уже через короткое время Нансен убедился, что расчеты его не оправдываются: шесть перегруженных нарт то и дело застревали в ледяных застругах. Вытаскивая их, приходилось по шесть раз проходить одно и то же расстояние. Решили снова вернуться.

Для опыта они запрягли в одни нарты двойную упряжку. Это имело необычайный эффект — собаки помчались с такой быстротой, что стоило большого труда поспевать за ними. В каких-нибудь два часа удалось отмахать то самое расстояние, на преодоление которого накануне ушло целых три дня. Преимущество легкой нагрузки сказалось со всей очевидностью.

Поражает упорство и настойчивость Нансена в его, уже третьих по счету, сборах к походу на север. Первые неудачи не только не обескуражили и не охладили его, но придали еще более уверенности в своих силах. В короткий срок он перестроил всю подготовительную часть санной экспедиции.

"Никаких излишеств!" — стало жестким правилом при отборе снаряжения. И хотя ранее думалось, что не имеется ни одной лишней вещи, многое было беспощадно выброшено из уложенных мешков. В результате стало возможным взять с собой только три заметно облегченные нарты.

В полдень 14 марта «Фрам» в третий раз дал прощальный салют. И в третий раз фрамовцы обменялись взаимными пожеланиями успеха и счастья. Как долго будет длиться разлука? Все, в том числе и сам Нансен, думали, что путешествие к полюсу завершится в тот же год. Никто не подозревал тогда, что затянется оно очень надолго.

Курс прямо на север!

И быстрый темп! Ничего, что на пути неровный лед и потому часто приходится помогать собакам тащить нарты.

Морозы жестокие — ртуть замерзает в термометре. Однако настроение у Нансена бодрое. Он отмечает в дневнике, что погода превосходна, а впереди "предстоит и день, и свет, и тепло; мы идем навстречу победе!"

Необходимость умерщвлять собак — первое, что омрачило душевное состояние. Привыкнуть к тому было невозможно. И через много лет Нансен говорил, что обязанность эта была самой тяжелой из всего, что выпало на его долю за время путешествия. Избежать этого было нельзя — ездовые собаки питались мясом себе подобных существ. Поначалу они отказывались от такой пищи, а затем голод заставил ее ценить.

Можно лишь удивляться многотерпению Нансена и его спутника. Уже первые дни похода потребовали предельного напряжения сил. Несмотря на сорокаградусные морозы, одежда их сначала промокала от испарины, а затем превращалась в жесткий панцирь, при малейшем движении она громко хрустела. Обшлага курток затвердевали так, что натирали у запястий глубокие раны.

К концу дневного перехода путешественники в своей промерзшей одежде забирались в спальный мешок. Тесно прижавшись друг к другу, дрожа, стуча зубами от озноба, они лежали час, а случалось, и больше, прежде чем по телу разливалось тепло. Одежда обмякала и походила на мокрый компресс. А тут еще на голое тело приходилось класть для просушки промерзшие рукавицы, носки, стельки.

До сна им следовало еще приготовить ужин и накормить собак — обязанность, которую каждый выполнял по очереди. Ужин тогда был высшим наслаждением и наградой. Все же усталость иногда бывала так сильна, что сон приходил прежде, чем удавалось донести ложку до рта: рука бессильно падала, и пища проливалась.

Даже во сне им казалось, что они тащат нарты и погоняют собак: "На север!", "На север!" Нансен не раз просыпался от криков Иохансена во сне: "Пан! Барабас! Ну же, вперед, дьяволы!", "У-у-у, чертово отродье!", "Тпру! Тпру!!!", "Ну, теперь все полетит к черту!.."

Спальный мешок был скорее иллюзией тепла: однажды ночью Нансен проснулся оттого, что отморозил концы пальцев на руках. В таких условиях только утешала мысль, что собакам приходится еще хуже — они спали прямо на снегу перед палаткой.

Кстати, еще раз об отношении Нансена к собакам — его неоценимым помощникам. Человек, так сильно любивший природу и всякое живое ее воплощение, не мог быть жестоким. И если случалось ему быть таковым, объяснялось это только необходимостью. Вот его собственное убедительное объяснение: "Нельзя отрицать, что мы обращались с бедными животными жестоко, и сейчас жутко подумать об этом. Я весь содрогаюсь, вспоминая, как беспощадно колотили мы их железными палками, побуждая идти вперед, когда они останавливались в изнеможении, не в силах дальше волочить ноги. Поглядеть на них — сердце обливалось кровью, но я отводил глаза в сторону, намеренно ожесточая себя. Ведь это было необходимо. Мы должны были идти вперед во что бы то ни стало; все остальные соображения отступали на задний план".

Слово «должны» — Нансен подчеркивает это — побуждало совершать поступки, несвойственные ему в обыденной жизни. Исполнение долга требовало жертв, и Нансен, не колеблясь, шел на жертвы. Потому понятны его дальнейшие слова:

"Грустно, что в таких путешествиях умерщвляешь в себе лучшие человеческие чувства, черствеешь в своем эгоизме. Когда подумаешь об этих великолепных животных, которые верно и безропотно служили нам, пока хватало сил, не получая за это ни награды или ласки, редко даже доброе слово, одни удары день за днем, до последнего издыхания, пока смерть не освобождала их, наконец, от всех мучений; когда вспомнишь их расставание с жизнью там, на севере, в ледяной пустыне, бывшей свидетельницей их верной службы и преданности, — невольно казнишься горькими угрызениями совести".

Трудно что-либо добавить к этим словам — они принадлежат человеку, который и к себе относился с беспощадной жестокостью. Того требовал его долг!

При длительном пребывании среди снежных полей путешественники обычно испытывают "арктическую жажду". Напрасно утолять ее снегом — это лишь усиливает желание пить. Во время Гренландской экспедиции Нансен сильно страдал от жажды. Потому, отправившись к Северному полюсу, он и его спутник взяли по две фляги для воды, которые, чтобы уберечь от замерзания, носили на груди под одеждой.

Но, странное дело, оба путешественника стали замечать, что сильная жажда постепенно уменьшалась и в конце концов исчезла. Почему так случилось?

Объяснение просто — его надо искать в строгом режиме питания: Нансен и его спутник приучили себя пить воду только по утрам и по вечерам. А днем обходились кусочком пресного льда.

Самоограничение во всем и всегда, дошло почти до полного аскетизма.

В то же время на смену победному настроению пришло чувство неудовлетворенности. Покидая «Фрам», Нансен предполагал двигаться к северу тридцать дней. Но прошло уже три недели похода, а до цели было еще далеко.

"По неровному льду с небольшим количеством собак дойти до полюса не удастся!" — к такому заключению пришел Нансен третьего апреля. На следующий день он все же возобновляет попытки продвинуться к северу. Его мучит вопрос — почему, несмотря на нечеловеческие усилия, удалось достичь только восемьдесят шестого градуса северной широты? Судя по темпу дневных переходов, следовало быть уже гораздо дальше.

Нансен высчитывает пройденное за прошедшие дни расстояние, анализирует направление ветра, прикидывает в уме скорость движения льда. Цифры, цифры…

Все расчеты приводят к одному выводу — лед дрейфует к югу! Вот истинная причина недостаточно быстрого продвижения санной экспедиции к северу. Капризный, прихотливый дрейф, зависящий от ветров и течений, — злой и беспощадный противник.

Сдаваться? Нет! Нансен еще пытается продолжать борьбу, хотя лед все такой же скверный, с такими же тяжелыми барьерами и такими же коварными полыньями. Запорошенные снегом, эти полыньи представляли наихудшее препятствие. Каждая из них отнимала много времени и сил: сначала надо было найти через нее переход, потом перебраться со всем грузом. В довершение случалось проваливаться в воду.

Иохансену доставалось еще хуже: на его попечении были две нарты. Человек крепкой закалки, он ни на что не жаловался и выдерживал стойко все трудности. Однажды Иохансен шел возле саней без лыж, вдруг лед под ним проломился. В тот миг Нансен был далеко впереди и не мог прийти на помощь своему тонущему спутнику. К счастью, тот не растерялся — ухватился за нарты, и продолжавшие бежать собаки вытащили его из воды. После такого купания ему негде было ни высушить, ни переменить одежду, и она быстро заледенела. Бедняге ничего не оставалось, как продолжать идти и ждать, пока одежда не высохнет на теле. Мороз был велик, и произошло то очень не скоро.

Четвертого апреля путешественники находились на 86°28′ северной широты. Опять результат был слишком мал для тех огромных усилий, которые пришлось затратить. "Но что поделать, — пишет Нансен в тот день, — если лед движется в другую сторону? Да и от собак нельзя требовать большего; несчастные животные и так делают все, что могут".

Пятого апреля встретился еще более тяжелый лед. Тем не менее Нансен продолжает попытки продвинуться через торосы, полыньи и бесконечные бугры, образованные сжатиями.

В этот день путешественники прошли пятнадцать километров, беспрерывно поднимая нарты у каждого бугра, что могло доконать и богатырей. "Мы совершенно измучились", — пишет Нансен в дневнике.

Следующие два дня окончательно лишили надежды на улучшение пути. Торос громоздился за торосом, бугор за бугром, идти приходилось по голым ледяным глыбам, поминутно переволакивая нарты через препятствия.

В понедельник восьмого апреля Нансен пошел на лыжах разведать путь к северу, но никакой возможности продвинуться хоть сколько-нибудь вперед не обнаружил. С самого высокого тороса, насколько хватает глаз, виднелись все те же ледяные нагромождения. До самого горизонта тянулся бесконечный, покрытый снегом каменный хаос.

Продолжать поход не имело больше никакого смысла.

Нансен сделал последнее меридиональное наблюдение. Вычисления дали цифры: 86°13′36″ северной широты, 95° долготы.

То была самая северная точка, которую когда-либо достигал человек!