Глава шестая Во мраке ночи и во льдах
По возвращении из Гренландии Нансен занимал скромную должность хранителя при университете в Кристиании. Должность была не очень престижной, зато давала возможность подготовиться к давно задуманной большой экспедиции к Северному полюсу. План этой экспедиции был, как многие планы Нансена, гениально прост и очень неожидан для широкой общественности.
Ещё в феврале 1890 года Фритьоф сделал доклад в Норвежском географическом обществе и изложил там свой план экспедиции. Он доказал, что прежние попытки достичь полюса (а их было немало) оказались безрезультатными, потому что полярные экспедиции старались бороться с силами природы, а не использовать их. Исследователи шли «напролом», пробираясь к заветной цели с лодками и собаками через льды, дрейфовавшие к югу. Нансен же предложил не вступать в схватку с природой, а использовать её силу в качестве надёжного помощника.
Он рассматривал разные варианты — в том числе и полёт к полюсу на воздушном шаре. Но как настоящий учёный Нансен понимал, что результаты такого исследования природы Арктики будут неудовлетворительными и поверхностными. Поэтому Нансен с присущим ему авантюризмом и мужеством идти наперекор научным авторитетам решил «вморозить» своё судно в лёд и отдать его на волю течения.
Ещё в 1884 году профессором Моном была опубликована статья о находке у юго-западных берегов Гренландии предметов экспедиции на «Жаннетте», затонувшей в 1881 году к северо-востоку от Новосибирских островов.
Экспедиция на «Жаннетте» под командованием лейтенанта американского флота Джорджа Де Лонга была снаряжена для нахождения Северо-Восточного прохода и вышла из Сан-Франциско в июле 1879 года. Однако через несколько дней после прохода Берингова пролива, вблизи острова Геральда судно было затёрто льдами, которые «утащили» свою добычу на северо-запад. Во время дрейфа экспедиция открыла три острова, которые ныне носят название архипелага Де Лонга. 13 июня 1881 года судно было раздавлено льдами на 77°15′ северной широты. Экипаж перешёл по льду на Новосибирские острова и оттуда на материк. Де Лонг и большинство членов экипажа во время этого перехода погибли.
«Экспедиция „Жаннетты“, — заявил Нансен, — по моему глубокому убеждению, была единственной из всех на верном пути, хоть и не по собственной воле».
Фритьоф тщательно проанализировал дрейф экспедиции Де Лонга и возможные пути дрейфа предметов с «Жаннетты», которые были обнаружены у берегов Гренландии. Профессор Мон объяснил их появление там существованием в Полярном бассейне течения, которое идёт от Новосибирских островов к Гренландии. Этой статьёй Нансен заинтересовался необычайно, поскольку эта точка зрения полностью совпадала с его собственной.
«Я сам, — писал Нансен, — имел случай наблюдать большие массы плавника как на западном, так и на восточном берегу Гренландии. Я встречал также отдельные брёвна, плывущие далеко от восточного берега в открытом море, и, подобно предыдущим путешественникам, я пришёл к убеждению, что большая часть этого плавника должна происходить из Сибири, так как среди этого мы находим сосну, сибирскую лиственницу и другие древесные породы, не произрастающие в других местах».
«Если обратиться к условиям распределения ветров и атмосферного давления над Северным Ледовитым океаном, поскольку эти условия изучены, — рассуждал он, — то и они, по-видимому, способствуют образованию полярного течения, идущего через полюс в указанном направлении. От Атлантического океана, к югу от Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа тянется до самых сибирских рек ложбина низкого атмосферного давления. Вследствие всех известных нам уже законов на северной стороне этой депрессии ветры должны дуть преимущественно с востока на запад и, следовательно, вызывать западное течение, которое идёт в Гренландское море, по-видимому, через полюс.
Таким образом, с какой бы стороны этот вопрос ни рассматривать, приходится <…> путём логических рассуждений прийти к выводу о существовании течения, проходящего через полюс, откуда идёт к северу, и отдаться ему, чтобы проникнуть в области, достигнуть которых тщетно пытались люди, плывшие против течения».
Впрочем, достижение полюса Нансен не считал обязательным, во всяком случае, не считал это главной целью экспедиции. «Мы отправляемся не для того, чтобы отыскать математическую точку, составляющую северный конец земной оси; достижение этой точки само по себе малоценно, но чтобы произвести наблюдения в обширной неисследованной части земного шара, окружающей полюс», — писал Нансен.
Для претворения плана в жизнь требовалось прежде всего особое судно, которое не могли бы раздавить льды.
Нансен полагал, что если придать обводам корабля яйцевидную форму, то судно при сжатии льдов будет «выдавливаться» вверх, а не раздавливаться ими. Однако строить корабль такой формы было довольно рискованно: это могло спровоцировать сильную качку в открытом море во время шторма. Тем не менее в результате долгих размышлений и многочисленных расчётов Фритьоф остановился именно на яйцевидном корпусе.
Постройку корабля Нансен поручил одному из лучших норвежских судостроителей Колину Арчеру из Ларвика.
Первое (очень осторожное) письмо Нансен отправил ему 6 марта 1890 года. Арчер долго колебался, и контракт был подписан лишь 9 июня 1891 года: корабел взялся «построить самую прочную на свете шхуну».
Это было судно водоизмещением в 402 регистровых тонны, короткое и широкое, похожее на половинку кокосового ореха, но заострённое спереди и сзади. Основные размеры судна были следующие (в метрах): длина по килю — 31, длина по ватерлинии — 34,5, длина по палубе, включая оба штевня, — 39, ширина по ватерлинии без «ледовой обшивки» — 10,4, наибольшая ширина без ледовой обшивки — и, глубина трюма — 5,25, осадка при неполной нагрузке — 3,75; водоизмещение при неполной нагрузке — 530 тонн; водоизмещение при осадке в 4,75 метра — 800 тонн; в последнем случае судно имело надводный борт приблизительно в 1 метр. Корпус судна с наполненными котлами по расчёту должен был весить 420 тонн, и, следовательно, при водоизмещении в 800 тонн оставалась в запасе грузоподъёмность в 380 тонн для угля и прочего груза. Кроме необходимого для людей и собак продовольствия более чем на пять лет экспедиция могла ещё взять с собой запас угля на четыре месяца полного хода.
Но таким судно стало не сразу. Первоначально было предложено три проекта: Нансеном, Свердрупом и самим Арчером, которые согласовывались довольно долго.
Колин Арчер в своей статье в «Norsk Tidsskrift for Sovasen» («Норвежский журнал мореходства») в 1892 году писал:
«Если принять во внимание, что, так сказать, составляет основную идею предложенного доктором Нансеном плана его экспедиции к Северному полюсу <…> то нетрудно понять, что судно, построенное исключительно с одной этой целью, должно существенно отличаться от всех до сих пор известных судов… При постройке этого судна следует соблюсти два требования: во-первых, придать корпусу такую форму, которая по возможности представляла бы наименьшую поверхность соприкосновения с давящим на него льдом, и, во-вторых, построить корпус так прочно, чтобы он противостоял самому сильному внешнему давлению в любом мыслимом направлении».
Закладка судна произошла на верфи Арчера в Ларвике 11 сентября 1891 года. Часть материалов пришлось заказывать в Германии, однако паровую машину сделали в Норвегии в фирме «Norske Mekaniske Werksted».
Позже Нансен напишет:
«Корпус судна был снабжён и спереди, и с кормы острыми штевнями и формой своей напоминал лоцманский бот, если снять с него киль и шпунтовые пояса. И носу, и корме придана была исключительная прочность. Форштевень состоял из трёх толстых дубовых балок, наложенных одна на другую и имеющих общую толщину в 1,25 метра; от них внутрь шли массивные дубовые, окованные железом шпангоуты для скрепления стенок судна, а от тех уже отходили кницы к палубным бимсам.
Вдоль передней наружной стороны форштевня залегал железный штевень, а на него наложены были ещё железные шины, проходящие поперёк носа и по обеим сторонам направленные немного назад, как это обычно делается на промысловых китобойных судах.
Корма получила особую, довольно своеобразную конструкцию. По обеим сторонам её, вокруг рулевой рамы и ахтер-штевня, имеющих толщину 65 сантиметров, были положены массивные дубовые балки, которые следовали за изгибом кормы вплоть до верхней палубы. Таким путём получался как бы двойной ахтерштевень. По наружной стороне его шла обшивка из дубовых досок, в свою очередь защищённая снаружи в кормовой части судна толстыми железными листами.
Между двумя названными балками в корме находились колодцы для винта и руля, через которые они могли быть подняты на палубу. Такие приспособления для винта имеются на всех китобойных судах, чтобы в случае повреждения винта напором льда его легко можно было заменить новым. Но для руля такое устройство обычно не делается. Благодаря нововведению мы с нашим немногочисленным экипажем получили возможность с помощью шпиля (ворота) при сильном или внезапном давлении льда или другом подобном случае поднять руль на палубу в течение нескольких минут. А я сам видел, что смена руля на китобойном судне при экипаже в 60 человек занимала многие часы, а иногда даже целый день.
Вообще корма представляет собой ахиллесову пяту судна, предназначенного для плавания среди льдов. В корме лёд может легче всего нанести повреждения, сломать, например, руль. На „Фраме“, чтобы защитить руль, его посадили возможно глубже, так, что снаружи он вовсе не был виден над водой. Когда льдина ударяла в судно с кормы, она встречала крепкую рулевую раму и вряд ли могла задеть самый руль.
Разумеется, сделано было всё возможное, чтобы обеспечить наибольшую прочность бортов судна. Шпангоуты были сделаны из первосортного итальянского дуба, предназначавшегося первоначально для норвежского военного флота и вылежавшегося под крышей тридцать лет. Это был вполне рослый корабельный лес 25–28 сантиметров толщины. Шпангоуты делались из двух плах, тщательно пригонялись и соединялись болтами, из которых часть заклёпывалась. Каждый шов покрывался железными полосами. При ширине каждого шпангоута около 56 сантиметров они размещались возможно теснее друг к другу с промежутками всего в 3–4 сантиметра, причём эти промежутки залили варом с опилками, чтобы судно сохраняло водонепроницаемость, даже если наружная обшивка будет пробита насквозь.
Снаружи шпангоуты были защищены тройной обшивкой. Ближайшая, из дубовой доски толщиной в 7,5 сантиметра, была прибита к ним и проконопачена. На ней лежала вторая дубовая обшивка толщиной 10 сантиметров, укрёпленная болтами, проходящими сквозь первую. Третья, наружная, так называемая ледяная обшивка, из гринхарта, как и первые две, шла вплоть до киля. На ватерлинии она имела толщину 15 сантиметров и выступала над корпусом на 7,5 сантиметра. Крепилась эта обшивка гвоздями и „ершами“, не проходившими сквозь остальные обшивки, так что лёд мог содрать всю „ледяную обшивку“ и всё-таки корпус судна не потерпел бы от этого большого ущерба. Изнутри шпангоуты были защищены досками из пичпайна толщиной от 10 до 20 сантиметров, и эта обшивка также была дважды тщательно проконопачена».
На 25 октября 1892 года был назначен спуск судна на воду. Туманным утром Нансен с Евой приехали в Ларвик.
«На самом берегу, опущенный кормой к морю, — рассказывал очевидец этого события Н. Рольфсен, — стоял новый корабль. Это и был новый корабль Фритьофа Нансена, большое, широкое судно, выкрашенное внизу чёрной, а повыше — белой краской. Три огромные мачты из американских сосен лежали ещё на набережной. На палубе были воздвигнуты три флагштока, на двух из них уже развевались флаги. На третьем же должен был взвиться флаг с неизвестным ещё именем корабля. Имя это интриговало многих, будет ли это „Ева“, „Лив“, „Норвегия“, „Северный полюс“?
Тысячи людей собрались вокруг верфи Колина Арчера, тысячи вскарабкались на окружающие её скалы. А вокруг большого судна, прикреплённого к спусковому фундаменту железными цепями, столпились группы сильных, коренастых людей в рабочих костюмах. Тут и промышленники, знакомые с опасностями полярных морей, и плотники, участвовавшие в постройке судна; первые испытующе оглядывают судно со всех сторон, другие с гордостью любуются делом рук своих. Тут же и главный строитель корабля, статный старик с серьёзным благородным лицом и длинной белой бородой, Колин Арчер.
Но вот на подмостки, устроенные около носа корабля, поднимаются Фритьоф Нансен с женой. Она подходит к носу корабля, сильным ударом разбивает о него бутылку с шампанским и говорит громким и ясным голосом: „„Фрам“ („Вперёд“) имя ему!“ В ту же минуту на флагштоке взвивается флаг с именем корабля — белые буквы на красном поле. Быстро обрубают все канаты и подпорки, и большое тяжёлое судно начинает скользить по наклону сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее, касается кормою воды, затем начинает садиться всё глубже и глубже. Одну минуту всех берёт страх, как бы оно не пошло ко дну или не село на мель. Но как только коснулся воды и нос судна, корма поднялась, и корабль плавно двинулся вперёд. В ту же минуту на берег плеснул целый вал, обдавший зрителей, примостившихся поближе к воде. Видно было потом, как они, словно мокрые мухи, поползли вверх по обрызганному волнами скалистому берегу. Большую лодку, переброшенную валом на скалу, с трудом удалось благополучно вывести из опасного положения.
Фритьоф Нансен, высокий и стройный, продолжал стоять на подмостках. Рядом с ним стояла его жена. Глаза всех присутствующих были обращены на них: всех невольно занимал вопрос, какие чувства должны волновать их в эту минуту? Чувство радости по поводу счастливого окончания пролога великой драмы, которой ещё предстояло разыграться среди долгой зимней ночи Северного полюса, чувство боли ввиду предстоящей долгой разлуки?
Минуты, когда „Фрам“, приветствуемый салютами орудий и раскатами „ура“, спустился на воду, захватили всех своей торжественностью. Многие говорили потом, что в жизни не испытывали более волнующей минуты».
Достройка продолжалась до лета 1893 года. В результате чёрно-белое судно украсила ярко-красная, расположенная на палубе штурманская кабина, наблюдательная бочка (на грот-мачте на высоте 32 метров от ватерлинии) была белой, мачты же венчали позолоченные медные шары.
Эксплуатацию судна юридически осуществляла судоходная компания «Фрама», основанная Нансеном, в совет директоров входили Аксель Хейберг, предприниматель Томас Николай Фирнли и владелец пивоваренной компании Эллеф Рингнес.
Однако мы вновь забежали вперёд.
На постройку корабля ушли колоссальные силы и деньги, которые найти было не так просто.
Вот как об этом писал сам Нансен:
«Несмотря на кажущуюся дерзость свою, мой проект встретил сильную поддержку в Норвегии. В стортинг было внесено королевское предложение ассигновать на осуществление плана 200 000 крон, что предположительно составляло две трети всех расходов. Последнюю треть я рассчитывал получить частным путём, так как с разных сторон заручился обещаниями о поддержке. Ещё при возвращении из гренландского путешествия консул Аксель Хейберг предоставил в моё распоряжение 10 000 крон для новой экспедиции. Ему же принадлежит инициатива открытия общественной подписки для сбора недостающих сумм.
30 июня 1890 года просимая мною сумма была утверждена стортингом, который при этом выразил желание, чтобы экспедиция была норвежской. В январе 1891 года коммерсант Томас Фирнлэй, консул Аксель Хейберг и владелец пивоваренного завода Эллеф Рингнес приступили к сбору недостававшей суммы, и спустя несколько дней она была покрыта с избытком пожертвованиями короля Оскара, Акселя Хейберга, Антона Кр. Хоуэна, К. И. А. Дика, Т. Фирнлэя, „Рингнеса и К°“, А. С. Квестеруда, К. Сунна, Вестье Эгеберга, Халвора Шоу, Харальда Веделя Ярлсберга, К. Левеншёльда и Николая X. Кнудсона.
Из числа жертвователей за пределами Норвегии следует отметить Королевское географическое общество в Лондоне, которое выказало своё сочувствие предприятию, ассигновав 300 фунтов стерлингов. Оскар Диксон принял на себя оплату электроосветительного оборудования корабля (динамо-машины, аккумуляторов, проводников).
В ходе подготовки оказалось, однако, что первоначальная смета совершенно недостаточна, главным образом из-за того, что стоимость судна, исчисленная в 150 000 крон, увеличилась на 100 000 крон. Я не считал себя вправе экономить там, где на карту было поставлено так много и где ряд экстренных мероприятий мог, как я полагал, обеспечить успех экспедиции. Те же три лица, которые открыли первую подписку, взяли на себя обязанности „Комитета содействия“, к которому перешла вся деловая и финансовая сторона подготовки экспедиции. Для покрытия упомянутого дефицита они вместе с некоторыми членами правления и совета Географического общества открыли новый сбор частных пожертвований по всей стране. Затем Географическое общество уже от своего имени объявило национальную подписку. Мне со своей стороны пришлось просить стортинг о дополнительном ассигновании 80 000 крон, и наше национальное собрание снова проявило своё сочувствие предприятию, разрешив 9 июня 1893 года это ассигнование.
Наконец, последний дефицит, обнаружившийся перед самым отъездом, покрыли консул Аксель Хейберг, мистер Дик и я сам. Все расходы в целом достигли 450 000 крон».
Нансену пришлось преодолеть много преград — и не только денежного толка. Так, далеко не везде его план был принят с пониманием. Впрочем, это случалось каждый раз, когда Фритьоф задумывал очередной проект. Не была исключением и экспедиция на «Фраме».
Когда Нансен выступил в 1892 году в Географическом обществе в Лондоне, то против его плана ополчились почти все виднейшие полярные авторитеты. «Чистое безумие», «проект бессмысленного самоубийства» — такова была единодушная оценка выдвинутого Нансеном плана. В мировой печати появилось более двухсот статей, в самой резкой форме осуждавших проект Нансена. Однако многие исследователи жизни и творческого наследия великого норвежца (например, П. Э. Хегге) говорят о том, что Нансену была в полной мере присуща страсть к преувеличениям — и в данном случае он просто приукрасил действительность: никто особенно яро против его экспедиции в Англии не выступал.
В Америке мнения разделились. Если широкая общественность приняла новый план великого норвежца с восторгом, то научный мир был против него. Крупнейший американский полярный исследователь того времени Адольф Грили доказывал безусловную ложность теории Нансена и утверждал, что вещи, найденные в 1884 году в Гренландии, не принадлежали Де Лонгу. Грили считал, что Северный полюс занят мощным массивом суши под ледовым покровом, а значит, добраться до него на «Фраме» будет невозможно. Нансен же изначально считал, что крупных массивов суши в окрестностях Северного полюса нет.
А вот в России проект поддержали.
«Представлялось чрезвычайно важным иметь в распоряжении экспедиции хороших ездовых собак. Ввиду этого я, — писал Нансен, — обратился в Петербург к известному исследователю Сибири Толлю за советом: как нам достать подходящих собак из Сибири. Толль с величайшей предупредительностью ответил, что надеется сам устроить для меня это дело, так как скоро собирается отправиться во вторую свою научную экспедицию в Сибирь и на Новосибирские острова. Он предложил выслать собак в Хабарово, в Югорский Шар. В январе 1893 года проездом через Тюмень ему удалось с помощью английского купца Вардроппера поручить тамошнему жителю Александру Ивановичу Тронтхейму закупку тридцати остяцких собак и доставку их в Югорский Шар. Но Толль не остановился на этом. Когда Николай Кельх изъявил желание принять на себя расходы, Толль позаботился купить ещё двадцать шесть восточносибирских собак, которые как ездовые считаются лучше западносибирских (остяцких). Норвежец Йохан Торьерсен взялся доставить этих собак к устью реки Оленёк, куда мы должны были зайти согласно уговору.
Далее, Толль нашёл, что полезно будет устроить несколько складов провианта на Новосибирских островах на тот случай, если с „Фрамом“ случится несчастье и экспедиция вынуждена будет возвращаться этим путём. Едва Толль высказал такое мнение, как откликнулся тот же Кельх, он взял на себя и эти расходы; мы встретили сибирское гостеприимство даже на Новосибирских островах. Но подыскать для выполнения столь ответственной задачи подходящих людей оказалось нелегко, и Толль решил самолично устроить эти склады.
В мае 1893 года с этой целью он предпринял полное приключений и в высшей степени интересное путешествие с материка по льду на Новосибирские острова, где не только устроил для нас три депо, но и произвёл весьма важные геологические изыскания.
Очень важным я считал получить груз угля в наиболее отдалённом пункте нашего пути, для того чтобы мы, прежде чем порвать наши связи с остальным миром, могли погрузить на „Фрам“ возможно больше топлива. Поэтому я с радостью принял предложение одного англичанина, который на своей паровой яхте хотел сопровождать нас до Новой Земли или Карского моря и при прощании передать нам 100 тонн угля. Но когда наступило время нашего отъезда, обстоятельства переменились. Так как было уже слишком поздно устраивать дело другим способом, пришлось для доставки угля в Хабарово зафрахтовать из Брёнёйзунда в Норланне яхту „Урания“».
Кроме того, по просьбе Нансена русское Главное гидрографическое управление передало изданные в России карты северных морей и предоставило сведения о населённых пунктах на северном побережье Сибири. Адмирал С. О. Макаров сообщил сведения о температурах воды в Беринговом проливе и прилегающей части Северного Ледовитого океана.
К экспедиции серьёзно готовились — недаром Нансен вынашивал планы, как он сам выражался, три раза по 3 года. Он продумал всё — от пятилетнего запаса продовольствия до 15 тонн керосина и 20 тонн нефти на случай выхода из строя электрического освещения.
На судно подняли восемь лодок, в том числе две большие, для эвакуации с корабля членов команды.
Особое внимание уделялось продовольствию. Нансен заранее обсудил все возможные «диетические» вопросы с профессором Торупом. И в результате было решено:
«Такие способы консервирования мяса и рыбы, как засол, копчение или неполное вяление (высушивание), весьма ненадёжны и должны быть отвергнуты как не достигающие цели; при заготовке провианта для длительной экспедиции необходимо учитывать предохранение пищевых средств от порчи и при этом отдавать решительное предпочтение тщательному и полному высушиванию или стерилизации с помощью высокой температуры». Еда на «Фраме» должна была быть «не только питательной и свежей, но и по возможности разнообразной».
Нансен взял с собой мясные и рыбные консервы (самыми любимыми были норвежский рыбный фарш, рыбный пудинг и маринованная макрель), сушёную рыбу, картофель в консервах и сушёный, всякого рода консервированные и сушёные овощи и фрукты, большое количество варенья и мармелада, подслащённое и неподслащённое сгущённое молоко, стерилизованное сливочное масло, прессованные бульоны разного рода в кубиках и много-много других вещей. Хлеб взят был главным образом норвежский — корабельные ржаные и пшеничные сухари, — а также английские корабельные галеты. Кроме того, на корабле был большой запас муки для выпечки свежего хлеба. Все продукты питания, прежде чем погрузить их на судно, подвергались химическому анализу, который делался в Кристиании и Лондоне. Особое внимание обращалось на тщательность упаковки. Даже хлеб, сухие овощи и тому подобное запаивались в жестяные коробки, чтобы предохранить их от сырости.
Трогательный «съестной» подарок получила команда от экономки и няни Нансена Марте Ларсен — он наварила варенья, которое с удовольствие все ели, а Фритьоф в каждом письме домой, которое удавалось отправить, неизменно передавал ей привет.
За завтраком и ужином пили шоколад, кофе, чай, молоко, за обедом — лимонный сок с сахаром или сиропом, а в первые полгода путешествия — и пиво. Кроме небольшого количества пива и нескольких бутылей мальц-экстракта, ничего спиртного экспедиция с собой не брала. Зато табак как для курения, так и для жевания имелся в изобилии.
«Кое-кто из членов экспедиции взял всё-таки частным порядком несколько бутылок вина и коньяку, — писал впоследствии Нансен. — По прошествии года, когда выяснилось благополучие общей обстановки на корабле, я стал разрешать в праздничных случаях угощение пуншем из сока морошки или фруктового сока, смешанного с небольшой дозой спиртного».
Нансен, как и многие другие путешественники склонный к идеализации и героизации своего «дела», в вопросе алкоголя слегка кривил душой. Всё дело в том, что он прекрасно знал, как умеют злоупотреблять спиртным моряки, — и команда при остановках в норвежских городах показала себя во всей красе. Свердруп, который никогда не был трезвенником, в дневнике записал, что сгорал от стыда, видя, как некоторые члены экспедиции, шатаясь, бродили по улицам норвежского Вардё. А в своём последнем письме Еве, написанном 31 июля в Хабарове, Фритьоф с явным неудовольствием замечает:
«Вся команда при отплытии с родины лежала в койках, поскольку отдых был им просто необходим — после принятой накануне ударной дозы спиртного».
Когда подготовка к экспедиции в общих чертах была завершена, Нансен определил её состав. Вот что он писал:
«Как только план моей экспедиции стал известен, из всех частей света — из Европы, Америки, Австралии — посыпались, несмотря на все предостерегающие голоса, сотни предложений от лиц, желавших принять участие в экспедиции. Нелегко было сделать выбор из числа всех этих отважных людей, предлагавших свои услуги. Конечно, первое условие — чтобы человек был здоров и крепок, поэтому никто не был окончательно принят без тщательного исследования у профессора Яльмара Хейберга в Кристиании.
Участниками экспедиции в конце концов были выбраны следующие лица.
Отто Нейман Свердруп, капитан „Фрама“. Родился в 1855 году в Биндалене, в Хельгеланде. Семнадцати лет он впервые вышел в море, в 1878 году выдержал штурманский экзамен и несколько лет ходил в море в качестве капитана судна. В 1888–1889 годах принимал участие в моей Гренландской экспедиции и выразил желание принять участие в новой полярной экспедиции, как только услыхал о моём плане. Я со своей стороны знал, что едва ли найдутся более надёжные руки, в которые бы можно было передать „Фрам“. Он женат и имеет ребёнка.
Сигурд Скотт-Хансен, старший лейтенант норвежского флота, взял на себя руководство метеорологическими, астрономическими и магнитными наблюдениями. Родился в Кристиании в 1868 году. Окончив морское военное училище в Хортене, он получил первый офицерский чин в 1889 году и чин старшего лейтенанта в 1892 году. Он сын приходского священника Андреаса Хансена в Кристиании.
Хенрик Греве Блессинг, кандидат медицины, врач и ботаник экспедиции; родился в 1866 году в Драммене, где отец его был тогда священником. Он поступил в университет в 1885 году и окончил его со степенью кандидата медицины в 1893 году.
Теодор Клаудиус Якобсен, штурман „Фрама“. Родился в 1855 году в Тромсё, где его отец был капитаном судна, потом начальником порта и главным лоцманом. Пятнадцати лет он вышел в море, четыре года спустя выдержал штурманский экзамен и два года работал в Новой Зеландии. В 1886–1890 годах, будучи шкипером, водил яхту из Тромсё в Ледовитое море. Он женат и имеет ребёнка.
Янтон Амундсен, первый машинист „Фрама“, родился в Хортене в 1853 году. В 1875 году выдержал экзамен на звание машиниста. В 25 лет поступил на службу во флот, где достиг звания главного машиниста. Он женат и имеет шестерых детей.
Адольф Юлл, заведующий провиантом и повар „Фрама“, родился в 1860 году в приходе Скотё, близ Крагерё. Его отец был крестьянином и работал по оснастке судов. В 1879 году он сдал экзамен на штурмана и затем в течение многих лет водил суда. Женат и имеет четверых детей.
Ларе Петтерсен, второй машинист „Фрама“. Родился в 1860 году в Борре, близ Ландскроны (в Швеции). Родители его норвежцы. Это опытный кузнец и механик, в качестве машиниста он несколько лет служил в норвежском флоте. Он женат и имеет четверых детей.
Фредрик Яльмар Юхансен, лейтенант запаса; родился в Шиене в 1867 году. Стал студентом в 1886 году, затем в 1891–1892 годах учился в военном училище. Желание его принять участие в экспедиции было столь горячо, что за неимением другой свободной должности поступил на „Фрам“ кочегаром. На судне большую часть времени был ассистентом при метеорологических наблюдениях.
Педер Леонар Хенриксен, гарпунщик. Родился в Бальфьорде, возле Тромсё, в 1859 году. С детства он плавал в море и четырнадцати лет ходил в Ледовитый океан гарпунщиком и шкипером. В 1888 году плавал к Новой Земле на яхте „Энигеден“ из Христианесанда. Он женат и имеет четверых детей.
Бернар Нурдал родился в Кристиании в 1862 году. Четырнадцати лет поступил на службу во флот и дослужил до унтер-офицера артиллерии. Потом он занимался разными ремёслами и, между прочим, несколько лет работал по устройству электрического освещения. На судне ему было поручено заведовать динамо и электрическим освещением; кроме того, он исполнял обязанности кочегара и в течение некоторого времени помогал при метеорологических наблюдениях.
Ивар Отто Иргенс Мугстад, родился в Ауре на Нормёре в 1856 году. В 1877 году выдержал экзамен на лесничего и в 1882 году был главным надзирателем лечебницы для душевнобольных в Гаустаде. На „Фраме“ показал себя мастером на все руки — от часовщика до дрессировщика собак.
Бернт Бентсен, родился в 1860 году. Несколько лет плавал в море. В 1890 году выдержал штурманский экзамен и с тех пор плавал неоднократно в качестве штурмана по Ледовитому океану. Он был взят нами в Тромсё перед самым отплытием, и, признаюсь, произошло это чрезвычайно быстро: в половине 9-го он явился на судно, чтобы переговорить со мной, а в 10 часов „Фрам“ уже унёс его в море».
Все члены команды были норвежцы — таково было условие норвежского правительства. Всё дело в том, что экспедиция имела ещё и политические цели: она финансировалась правительством Норвегии, состоящей в 1814–1905 годах в унии со Швецией. Предполагавшиеся земли в районе Северного полюса в случае их открытия должны были стать владениями Норвегии. Успех экспедиции после её завершения вызвал сильный подъём национального самосознания.
Неудивительно, что Бьёрнстьерне Бьёрнсон, один из самых ярых патриотов Норвегии, написал следующее стихотворение на отъезд Нансена:
Он начал путь свой, к истине шагая,
Как мысль, на ощупь, сквозь гипотез мрак,
И отступила тайна вековая
Пред ним, несущим в ночь норвежский флаг.
В том флаге воплотил он дух суровый,
Стальную веру, мужество своё…
Бог весть, когда мы их увидим снова,
Эмблему и носителя её?
Все устремленья наши там, на «Фраме»,
Блуждающий средь северных широт,
Не он ли в край родной под парусами
Сиянье новой славы привезёт?
Не он ли круг рассёк раздоров вздорных,
Чтоб, злобные стихии обуздав,
В огнях бессмертных подвигов, как в горнах,
Сплотить нас для борьбы в железный сплав?[41]
«То, что Бьёрнсон считал путешествия отца делом национального масштаба, было для него большой поддержкой, — писала Лив Хейер-Нансен, — и, конечно же, он понимал, что это накладывает на него соответствующие обязательства. В своём письме отец выразил, что значит для него эта дружба:
„Фрам“, Хабарово, 3 августа 1893 года.
Дорогой Бьёрнсон!
Теперь, когда я надолго со всеми прощаюсь и думаю о прошедшем, ты, конечно, встаёшь перед моим мысленным взором как одна из высочайших вершин, и ты навсегда останешься той вершиной, той вехой, к которой, как птицы, будут устремляться из полярного безлюдья мои мысли.
А потому спасибо тебе за напутствие, и пусть доведётся мне, вернувшись назад, увидеть Норвегию свободной. Швеция — пустяки, лишь бы нам освободиться от нашей инертности и трусости, тогда мы и от Швеции освободимся, это, я думаю, получится само собой, и это и прочее. Но тебе придётся вынести всю тяжесть этого дела.
Прощай и до радостной встречи.
Преданный тебе Фритьоф Нансен.
P. S. Ты доставишь нам много радостных часов во время похода, я раздобыл всё, что ты написал».
Весной 1893 года участники экспедиции съехались для знакомства в Кристианию. Они совсем не знали друг друга, а поэтому присматривались и приглядывались к тем, кому предстояло быть их «постоянным окружением» на протяжении ближайших лет. Оставшиеся до отплытия несколько месяцев команда провела в постоянных хлопотах. И чем меньше оставалось времени, тем горячее шла работа.
Наконец наступил день отплытия — День святого Ханса, 24 июня 1893 года.
Нансен прошёл из своего дома к берегу, где его ждала моторная лодка с «Фрама». Расставание с Евой и крошечной Лив, как позднее признается Фритьоф, было самым тяжёлым моментом путешествия.
Ева очень тосковала по мужу — после его отъезда она несколько дней не выходила из дома. Но, как всегда, она поддерживала его планы и писала:
«За меня не бойся. Пройдёт время, и печаль немного утихнет, а душа успокоится. Я ведь всегда тебе говорила, что верю в тебя. Я знаю, ты — избранник судьбы, и в один прекрасный, счастливый день ты вернёшься с победой. И тогда не будет конца твоему и моему счастью и счастью Лив».
Нансен отвечает ей:
«Я долго сидел и смотрел на твой портрет, нарисованный Вереншёльдом. Как хорошо, что он со мной. Потом вынул твою фотографию и поцеловал её. Я достал альбом со всеми фотографиями Лив и твоими. Милая, удивительная наша малышка Лив! И я просто заболел от тоски по тебе, дорогая моя Ева-лягушечка. Здесь, в моей маленькой каюте, меня окружают воспоминания о тебе, и я ещё много раз часами буду мечтать о тебе. Любовь светится в каждой строчке, в каждом слове твоих писем, и они находят отклик глубоко-глубоко во мне. Ах, как прекрасно так крепко любить, разве не делает это жизнь совсем другой, и разве не прекрасна тоска, вопреки всему? Ведь мы обладаем друг другом во всех наших воспоминаниях, во всех мыслях, в нашей бесконечной любви. Пускай нас разделяет даль, что из того? Всё снова наладится, и, пока наши мысли будут находить дорогу к нашим сердцам, мы всегда будем вместе. А там, глядишь, мы встретимся опять, живые и здоровые, и счастье будет безгранично. Ты ведь знаешь, я и сам не могу сказать, сколько пройдёт времени, но долго ли, коротко ли придётся ждать — жди смело и знай, что мы хорошо снаряжены и наверняка вернёмся домой. Я совершенно спокоен в этом отношении, никакого несчастья быть не может, я уж позабочусь, и рано или поздно я вернусь».
Плавание «Фрама» протекало почти в точности по плану Нансена. В июле 1893 года экспедиция покинула Норвегию. В Вардё — «столице» рыболовов Финнмарка, норвежской провинции на побережье Северного Ледовитого океана, — экипаж «Фрама» простился с родиной. 21 июля «Фрам» начал свой путь в Баренцево море, освещённый лучами холодного северного солнца.
Однако вскоре погода испортилась, и судно вошло в полосу густого тумана. Четыре дня «Фрам» на полных парах шёл в сплошном белом «молоке» на восток, но 25 июля выглянуло солнце — и путешественники увидели Новую Землю. Едва успели сориентироваться, как тут же стало пасмурно.
«Фрам» отправился к проливу Югорский Шар и 27 июля впервые встретил лёд. Он шёл узкими полосами и не представлял особой опасности, но из-за тумана пришлось лечь в дрейф. А на следующее утро уже показался старый тяжёлый лёд. Никто не ожидал, что препятствия начнутся так рано. Однако, когда туман рассеялся, «Фрам» показал свои превосходные качества.
В дневнике у Нансена появилась следующая запись:
«Уже при этой первой схватке со льдами поняли мы, какое превосходное ледовое судно „Фрам“. Вести его сквозь тяжёлые льды — истинное наслаждение. Его можно вертеть и поворачивать, как колобок на блюдце. Не было такого извилистого и тесного прохода, через который нельзя было бы провести „Фрам“. Но как это трудно для рулевого! То и дело раздаются команды: „Право руля!“, „Лево руля!“, „Прямо!“, „Ещё право руля!“ — и так беспрерывно. Рулевой только и делает, что крутит и крутит штурвал, обливаясь потом; рулевое колесо вертится, словно колесо самопрялки. И „Фрам“ виляет и проходит между ледяными глыбами, даже не задевая их. Была бы только самая узенькая щель — „Фрам“ проскальзывал сквозь неё. Где никакого прохода не было — судно грузно ложилось на лёд, таранило его изо всей силы своим покатым форштевнем и подминало лёд под себя, раскалывая ледяные глыбы надвое. И какая прочность! Когда „Фрам“ идёт полным ходом, не слышно ни треска, ни звука, корпус лишь чуть вздрагивает».
29 июля корабль уже плыл по Югорскому Шару, приближаясь к Карскому морю. Днём в посёлке Хабарово забрали ездовых собак, приготовленных Э. В. Толлем. Ещё было нужно погрузить тонну угля, но судно, его вёзшее, задерживалось.
Нансен, некоторые члены команды с прибывшими на судно ненцами, группой русских промышленников и купцом А. И. Тронтхеймом отправились на берег.
«Мы пристали к берегу и вытащили лодку в маленькой бухте у восточного устья пролива. Облюбовав цепь холмов, зашагали к ним с ружьями за плечами. Шли по такой же плоской, волнообразной равнине с невысокими холмами, какую видели везде в окрестностях Югорского Шара. По равнине стелется коричнево-зелёный ковёр из трав и мха, усеянный цветами редкой прелести. Всю долгую сибирскую зиму тундру одевает толстым покровом снег. Но едва лишь расправится с ним солнце, как из-под последних исчезающих снежных сугробов пробивается целый мир маленьких северных цветочных побегов и, стыдливо краснея, раскрываются чашечки цветов, улыбающихся сиянию летнего дня, заливающему светом тундру.
Крупные цветы камнеломок (Saxifraga), изжелта-белые горные маки (Papaver nudicaule) растут пышными купами; там и сям синеют незабудки, белеют цветы морошки. Местами на болотцах стелется волнистой пеленой болотный пушок; в других местах густые поросли синих колокольчиков тихо позванивают от ветра на своих нежных стебельках. Невелики эти цветы, лишь редкие из них крупнее пяти сантиметров, но тем они милее и тем привлекательнее для этих мест их красота; среди этих однообразных скудных равнин, где глазу не на чем отдохнуть, эти скромные чашечки цветов улыбаются тебе, и нет сил оторвать от них взор.
По этим беспредельным равнинам, простирающимся от одного края горизонта до другого, по необъятной шири азиатских тундр бродит кочевник со своими оленьими стадами. Прекрасная свободная жизнь! Где понравится, там он и ставит свою палатку, пуская оленей пастись вокруг; когда вздумается — снимается с места и едет дальше. Я ему почти завидую: никакой цели, никаких забот — только жить. Я почти не прочь побыть на его месте, пожить с женой и детьми среди этих бесконечных равнин свободно и весело.
Пройдя немного дальше, мы заметили белую фигуру, сидевшую на груде камней под небольшим холмом. Вскоре в разных направлениях привиделось ещё несколько таких же фигур. Они сидели так тихо и неподвижно, что, право, походили на привидения. В бинокль мы рассмотрели, что это были снежные совы. Нам захотелось поохотиться на них, но для дробовика они оказались недоступны. Только Свердрупу удалось убить парочку из винтовки. <…>
С гребня кряжа открылся в северо-восточном направлении вид на Карское море. В подзорную трубу видно было, что вся поверхность моря покрыта льдом, к тому же довольно сплочённым и крупным, но между льдом и берегом тянулось к юго-востоку, насколько хватал глаз, широкое разводье. Вот и всё, что мы могли здесь узнать, но и этого, в сущности, было достаточно. Проход, по-видимому, существовал, и мы очень довольные вернулись назад к лодке, где развели костёр из плавника и сварили себе превосходный кофе.
<…> На обратном пути мы на полном ходу налетели на подводный камень, лодка стукнулась о него раза два и проскочила; но когда она уже соскальзывала в воду, винт ударился о камень так, что корма высоко подпрыгнула и мотор завертелся с невероятной скоростью. Всё это произошло меньше чем в секунду, и когда я остановил мотор, было уже поздно. К несчастью, оказалась сбитою одна из лопастей винта. Тем не менее мы всё-таки продолжали путь и с одной лопастью. Лодка шла немножко неровно, но двигалась вперёд довольно быстро.
Под утро, приближаясь к „Фраму“, прошли мимо двух ненцев, которые, вытащив лодку на льдину и плашмя растянувшись на льду, подстерегали тюленей. Любопытно, что подумали они, глядя, как мы скользили мимо в маленькой лодчонке без пара, без паруса, без вёсел… Мы же сами, рассевшись с удобством в лодке, смотрели на этих „бедных дикарей“ с самодовольным состраданием европейцев.
Но высокомерие не ведёт к добру. Не далеко успели мы отъехать, как вдруг — трррр… ужасный треск… обрывки лопнувшей стальной пружины с жужжанием пролетели мимо моего уха, и — „мельница“ остановилась. Ни взад ни вперёд. Оказалось, что от тряски при толчках однокрылого винта лотлинь постепенно втягивало в передачу махового колеса, а затем весь он очутился вдруг в механизме и настолько основательно в нём запутался, что привести машину в порядок можно было, только разобрав её всю на части. Таким образом, пришлось нам смиренно возвращаться назад на вёслах к нашему гордому судну, которое уже давно манило нас своими „котлами с мясом“.
В итоге дня были получены сравнительно хорошие известия о Карском море, примерно сорок штук птиц — в большинстве полярных гусей и морянок, — один тюлень и… приведённая в негодность моторная лодка. Лодку мы с Амундсеном вскоре снова привели в порядок, но при этом я, как ни прискорбно, навсегда подорвал свою репутацию среди местного русского и ненецкого населения. Некоторые из них утром были на судне и видели, как я работал в поте лица над починкой лодки, засучив рукава, без пиджака и без жилета, чумазый от копоти и машинного масла. Потом, придя к Тронтхейму[42], они говорили: „Какой же это большой начальник? Работает, как простой матрос, а с виду хуже бродяги“. Тронтхейм ничего не мог привести в моё оправдание; против фактов не поспоришь».
В тот же день были опробованы и ездовые собаки.
«Урания» с углём всё опаздывала, и 3 августа Нансен отдал приказ готовиться к отплытию. Однако надо было закончить дела — и тут, к всеобщей радости, «Урания» наконец прибыла. Уголь перегрузили на «Фрам», а с «Уранией» отправили письма участников экспедиции домой. Так оборвалась последняя нить, связывающая отважных норвежцев с родиной.
Фритьоф написал Еве:
«Ты будешь со мной везде — во льдах и туманах, на всех морях и океанах, во время работы и даже во сне. Ты всегда будешь со мной. Не бойся за меня и жди, сколь долго бы меня ни было. Я вернусь к тебе с победой».
Экспедиция во льдах требовала необыкновенной сплочённости команды. Поэтому на «Фраме» не было чёткой границы между офицерским и рядовым составом, все питались за общим столом и жили в одном помещении. Каждый член команды заключил с Нансеном индивидуальный контракт, в который помимо служебных и финансовых пунктов была включена декларация лояльности:
«Я торжественно клянусь достойно выполнять свой долг во время экспедиции, во всём и всегда беспрекословно подчиняться начальнику экспедиции и всем вышестоящим членам команды, в точности исполнять все данные мне приказы, равно как неустанным своим прилежанием и упорным трудом всячески содействовать достижению цели экспедиции».
Жилые помещения находились в кормовой части под полупалубой. Большую часть времени полярники проводили в кают-компании. Поэтому её устройству и обустройству уделялось с самого начала подготовки огромное внимание. Кают-компанию, чтобы лучше защитить её от внешнего холода, окружили со всех сторон каютами; четыре из них были одиночные и две четырёхместные. Кроме того, потолок, пол и стены, сделанные из нескольких слоёв, сами по себе сохраняли тепло в кают-компании. И наконец, внутренние стенки её были сплошь обиты воздухонепроницаемым линолеумом, он не позволял теплому и влажному воздуху осаждаться на стенах каплями влаги, которая скоро превратилась бы в лёд. Борта корабля были обиты внутри просмолённым войлоком, затем следовал слой пробки, потом обшивка из еловых досок, новый слой толстого войлока, затем воздухонепроницаемый линолеум и снова дощатая панель. Потолок кают-компании и кают под палубой состоял тоже из нескольких различных слоёв: воздушное пространство, войлок, еловая обшивка, линолеум, прокладка из оленьей шерсти, снова еловая панель, линолеум, воздушное пространство и ещё раз еловая обшивка. При толщине досок палубы в 10 сантиметров все прослойки, вместе взятые, достигали толщины в 40 сантиметров. На дощатый пол в кают-компании был положен толстый пробковый настил, на него второй деревянный пол, а сверху линолеум. Потолочный иллюминатор на палубу, через который легче всего мог проникнуть холод, был защищён тройной стеклянной рамой и, кроме того, многими другими способами.
«Одной из самых неприятных сторон жизни на судах прежних экспедиций чаще всего была осаждавшаяся на холодных стенах помещений влага, которая быстро превращалась в иней или же ручьями стекала со стен на койки и на пол, — писал Нансен. — Нередко случалось, что спальные матрацы превращались в ледяные комки. Описанные приспособления позволили совершенно избежать такой неприятности: когда в кают-компании топилась печка, нигде на стенах ни в самой кают-компании, ни даже в спальных каютах не было и следа сырости.
Напротив кают-компании был расположен камбуз, по обеим сторонам которого трапы вели на палубу. Для защиты от холода на каждом из них было устроено по четыре небольшие, но плотные двери, через которые и должен был пройти каждый и на палубу, и с палубы. Двери эти состояли из нескольких прослоек дерева и войлока. Для того чтобы не впускать холодный воздух, пороги дверей были сделаны необычно высокими».
Стены кают-компании были украшены картинами. В ней же находилась прекрасная библиотека — дар издателей и друзей. А рядом хранилось оружие.
Обогревалось помещение печью — единственной на корабле.
При исследовании фарватера Югорского Шара в сплошном тумане ночью 4 августа Нансен, который делал на моторной лодке промеры дна, едва не погиб: лодку подбросило на волне — и тут же вспыхнул пролившийся на дно газолин. Затем вспыхнул бидон с топливом, а на Фритьофе загорелась одежда. Нансен выбросил бидон с газолином за борт, а потом черпаком с трудом загасил огонь. Он сильно обжёг руки, но самого страшного удалось избежать.
В начале следующего дня увидели устье Кары. Дальше пошли на север вдоль низменных берегов Ямала. «Фрам» всё время преследовали туманы и льды. Пробирались по ним осторожно, потому что был очень высок риск попасть в западню и начать дрейф значительно раньше плана.
Однако Карское море пересекли благополучно, оказавшись на траверзе Енисея 18 августа. Здесь в сплошном тумане «Фрам» подошёл к низменному острову, который не был отмечен на карте. Его назвали в честь Свердрупа.
23 августа пошёл снег — и палуба корабля стала белой. Пейзаж побережья тоже оживился.
Спустя несколько дней экспедиция вновь очутилось среди островов, ещё не отмеченных на карте. Они были открыты в разное время (в 1741 и 1770 годах) Семёном Челюскиным и Дмитрием Стерлиговым, а Нансеном нанесены на карту и названы в честь члена комитета его экспедиции Э. Рингнеса и президента английского Королевского географического общества К. Р. Маркгама (Маркхэма).
Нансен отмечал, что на пути «Фрама» встречалось такое количество неизвестных островов, что, «начни их подсчитывать, голова закружится».
Продвижение судна сильно замедлилось при попадании в ледовые поля и зоны так называемой мёртвой воды (тонкий слой пресной воды растекается по горизонту морской воды, создавая сильное сопротивление на границе плотности). Пресная вода увлекается судном, и оно скользит по тяжёлой солёной воде, как по твёрдой поверхности. Разница в солёности верхнего и нижнего слоёв очень велика: вода с поверхности пригодна для питья, а вода из глубин настолько солона, что не годилась даже для котла. Сложность для корабля создавала зыбь, которая шла непрерывно поперёк кильватера. Лишь только переставала работать машина, судно тотчас останавливалось, точно схваченное чем-то за корму.
6 сентября удача улыбнулась мореплавателям — льды расступились. 8 сентября удалось поохотиться на оленей.
Мыс Челюскин преодолели 9 сентября в сильную снежную бурю и при шквалистом ветре, сделав это впервые после Норденшёльда. На мачтах «Фрама» взвились флаги, а на небе неожиданно засияло солнышко. Путь на север оказался открыт — и зимовки на этот раз путешественникам удалось избежать!
Нансен принял решение не идти к устью реки Оленёк, где Толль заготовил угольный склад и партию ездовых лаек, вместо этого «Фрам» пошёл на север по открытым разводьям, огибая остров Котельный.
«Время наше было слишком ограничено, — записал Нансен в дневнике, — к тому же море на севере казалось свободным ото льдов. Виды на будущее превосходные, и мы с каким-то особым чувством шли на север, всё время на север по открытому морю. Что принесёт завтрашний день? Разочарование или надежду? Если всё пойдёт хорошо, мы должны прийти к Земле Санникова, на которую ещё не ступала нога человека. Удивительное ощущение плыть так, тёмной ночью, в неведомых краях по открытому морю, зыбь которого не бороздили ещё ни одно судно, ни одна лодка. Кажется, что мы находимся миль на сто южнее. Даже погода стоит слишком мягкая для середины сентября под этими широтами.
Вторник, 19 сентября. Это самое прекрасное из плаваний, какие я когда-либо переживал. На север, всё время на север с попутным ветром и с предельной скоростью, какую только способны дать наши паруса и машина. В открытом море, миля за милей, вахта за вахтой, по неизведанному пути. И льда в море становится даже как будто всё меньше. Долго ли будет так? Шагая взад и вперёд по мостику, я всматриваюсь всё время на север, всматриваюсь в будущее. Но впереди всё то же тёмное небо, предвещающее чистую воду. Теперь план мой подвергается решающему испытанию.
Счастье как будто повернулось лицом к нам ещё 6 сентября. Впереди только чистая вода, как ответил мне Хенриксен из бочки, когда я его окликнул. А попозже, утром, когда он стоял у руля, а я ходил взад и вперёд по мостику, он вдруг сказал: „Они там, в Норвегии, и не подозревают, что мы тут несёмся к полюсу по чистой воде!.. Нет, они и не думают даже, что мы зашли так далеко“. И это, конечно, верно, я бы и сам не поверил, если бы мне кто-нибудь сказал об этом ещё две недели тому назад. Всё же это так. В сущности, всё идёт как должно, как говорили мои расчёты и предположения: здесь мы и должны были встретить чистую воду, простирающуюся далеко на север. Но редко, когда планы до такой степени оправдываются. Нигде на горизонте не видно ледяного отблеска, даже и сейчас, вечером. За весь день мы не видели никакой земли; утром стояла серая туманная погода, и мы, боясь наткнуться на землю, шли неполным ходом. Скоро будем под 78° северной широты. Но далеко ли уйдём потом? Я всё время говорил, что буду счастлив, достигнув 78°, но Свердрупа не так-то легко удовлетворить. Он полагает, что мы пройдём дальше, до 80°, даже до 85°. Он почти всерьёз говорит о свободном ото льдов Полярном море, о котором где-то читал. Он не прочь вернуться к этой теме, хотя я и подсмеиваюсь над ним в таких случаях».
Предчувствия его не обманули: сплошные ледовые поля остановили «Фрам» 20 сентября на 78° северной широты. Все полярники до Нансена старались держаться ото льда подальше, но только не Фритьоф. В дневнике он пишет:
«Добро пожаловать, льды!»
«Фрам» вмерзает в лёд.
Завершилась первая часть экспедиции.
28 сентября собаки были спущены с борта на лёд, а 5 октября было официально объявлено о начале дрейфа.
В тот день на борту шла великая война с клопами и тараканами. Самым эффективным методом было признано вымораживание, поэтому первые месяцы зимовки жилые помещения не отапливались.
Участники экспедиции начали тщательную подготовку к зимовке, надвигалась полярная ночь. Прежде всего к дрейфу был подготовлен корабль: из рамы вынули руль, чтобы его не повредило при сжатии льдами, а судовую машину разобрали на части, смазали и убрали на зиму. Для динамо-машины установили ветряной двигатель. В трюме устроили столярную мастерскую.
Нансен организовал научные наблюдения. Метеорологические замеры выполнялись круглосуточно — через каждые четыре часа, а в отдельные периоды — через два часа, как делали русские полярные экспедиции. Главными метеорологами были Скотт-Хансен, Нурдал и Юхансен.
За наблюдениями Скотт-Хансена внимательно следили все члены команды — только так можно было понять, продвинулся ли «Фрам» к северу или ветром его снесло к югу. От результатов этих измерений зависело настроение участников экспедиции.
На льдине в отдельной палатке было установлено магнитное оборудование, которое показывало магнитное склонение и наклонение и абсолютные значения земного магнетизма.
Также проводились научные исследования температуры и солёности морской воды, измерение морских течений подо льдом, а также промеры глубин. Регулярно брались пробы грунта, хотя на больших глубинах это требовало огромных усилий всех членов команды. Кроме того, изучались северные сияния и атмосферное электричество. Последними исследованиями сначала занимался сам Фритьоф, но потом доверил их Блессингу, который впоследствии также стал отвечать и за весь комплекс океанографических работ.
Не меньшим вниманием на «Фраме» пользовались и медицинские исследования: каждый месяц полярники взвешивались и сдавали анализы крови, чтобы вовремя обнаружить цингу. Этой напасти, к счастью, удалось избежать исключительно благодаря правильному рациону и строгому распорядку дня.
Распорядок был следующий. Подъём в восемь утра, затем завтрак, на который подавались сыр, ветчина, сухари, бекон или копчёный язык, икра трески, апельсиновый сок или варенье, а также кофе, шоколад, чай. После завтрака до часу дня проводили исследования и занимались хозяйственными делами. В час — обед, на который подавали суп, мясо или рыбу с гарниром (макаронами, овощами или картофелем). После обеда отдыхали, а потом снова работали до шести вечера.
Спортом занимались все обитатели «Фрама». Часто устраивали спортивные состязания или охоту. Соревнования в стрельбе из револьверов и ружей тоже были в чести. Всякий раз притом победителям вручались шуточные призы. Особенно любили фрамовцы состязаться в беге на лыжах и охотиться на медведей, что кроме спортивного интереса приносило также существенную пользу для пополнения запасов свежего мяса.
Но команду ожидали во время путешествия не только приятные дела, но и многие хозяйственные неприятности. Одной из них, как уже говорилось, стали тараканы. Нансен писал, что в конце сентября — начале октября была «объявлена жестокая война клопам и тараканам. Понять не могу, откуда взялись у нас на борту эти „зайцы“»?
Вооружённые большим паровым шлангом, ищем своих врагов повсюду, где только могли они найти себе убежище, — шпарим матрацы, диванные подушки и т. п. Носильное бельё и одежду запихиваем в бочку; плотно забиваем крышку, вводим в отверстие шланг и впускаем туда пар. Внутри слышен гул и свист, пар выползает понемножку в щели, а мы радуемся, думая о том, как теперь им там должно быть тепло и приятно. Как вдруг — пфф!.. Бочка с треском лопается, пар вылетает со всех сторон, и крышку вышибает взрывом на другой конец палубы… Гнусный враг, надеюсь, истреблён полностью. Юлл проделал эксперимент: посадил клопа на конец доски и хотел заставить его ползти на север. Тот, однако, не двигался. Тогда он взял сечку для моржового сала и стал постукивать им по доске, чтобы заставить насекомое двинуться; клоп упёрся и только головой вертел, упрямец. «Убей ты его», — посоветовал Бентсен. «Ну, я взял багор и пронзил его», — рассказывал потом Юлл. В результате все переоделись в чистую одежду, а старую перетащили на палубу и оставили там на всю зиму. Так клопов «выморозили».
Вечером все собирались в кают-компании и отдыхали — как правило, читали или играли в карты, шахматы или хальму (игру для двух игроков на шашечной доске, известную в России как уголки).
На органе, стоявшем тут же, исполнялись любимые музыкальные пьесы. Или Юхансен брал гармонику и наигрывал незамысловатые популярные песенки. Его коронными номерами были: «О, Сусанна» и «Переход Наполеона через Альпы в открытой лодке».
Торжественные даты отмечали со всей возможной пышностью.
«Пятница, 29 сентября. День рождения доктора Блессинга. По этому случаю был, конечно, большой праздник, первое большое торжество на судне, — записал в дневнике Нансен. — Да и повод как-никак двойной: наблюдения в полдень показали 79°05′ северной широты, следовательно, перейдён новый градус широты. За обедом было не меньше пяти блюд и богатая музыкальная программа. На машинке было отпечатано следующее меню:
Меню, 29 сентября 1893 г.
Суп жюльен с вермишелью.
Рыбный пудинг с картофелем.
Пудинг Нурдала.
Мороженое по-гренландски.
Домашнее пиво Рингнеса.
Мармелад.
Застольная музыка
1. Вальс „Незабудки“.
2. Менуэт из „Дон Жуана“ Моцарта.
3. „Трубадур“.
4. Хор трубачей.
5. „Последняя роза“ из „Марты“.
6. „Веселый марш“ Филиппа Фарбаха.
7. Вальс „Лагуны“ Штрауса.
8. Северная песня „Ты стара, ты свежа…“.
9. Марш Краля.
10. Полька.
11. „Наш край, наш край родной“.
12. „Песня охотницы“.
13. „Розы“, вальс Метра.
14. Соло на рожке.
15. Меланхолический вальс Милекера.
16. Песня родины „О, несчастный“.
17. „Алмазы и жемчуга“.
18. Марш из „Веселой войны“.
19. Вальс из „Веселой войны“.
20. Молитва из „Волшебного стрелка“.
Не правда ли, шикарный обед для 79° северной широты?! Но подобные обеды и даже ещё лучше сервировались не раз на борту „Фрама“ и в более высоких широтах. После обеда подавали кофе и десерт, а после ещё более обильного ужина — землянично-лимонное мороженое, или „гранитэ“, и безалкогольный грог из лимонного сока».
6 октября температура понизилась до -24°. Воду теперь нельзя было собирать в лужах на льду, и каждый день несколько членов команды отправлялись за льдом.
9 октября путешественники испытали первое сжатие льдов — раздался страшный грохот. Сжатие льда — это уплотнение под влиянием ветров и течений. Это явление составляет самое большое затруднение для плавания. В некоторых морях сжатие льда бывает в крайне неблагоприятных формах. Сжатие льда наблюдается во время смены приливно-отливных течений независимо от ветров. Ветры могут только усилить или ослабить, задержать или ускорить приливно-отливные сжатия. Но бывает, что указанная закономерность сжатия нарушается.
Разрежение льда вызвано двумя причинами: приливно-отливными течениями, периодически сжимающими и разрежающими льды, и таянием льдов.
После первого сжатия лёд неожиданно разошёлся, и Нансен уже было понадеялся на возможность вновь собрать машину и продвинуться вперёд хоть немного. Но льды вновь сошлись.
Вот как описывает столкновение ледяных полей сам Нансен:
«Сжатие начинается слабым треском и шипением у бортов судна. Усиливаясь, оно переходит через все тона: то жалобно плачет на высоких звенящих нотах, то злобно-негодующе стонет, то грохочет и ворчит — и судно начинает подпрыгивать. Шум постепенно нарастает, пока не становится подобен звукам мощного органа. Судно содрогается, дёргается и подымается кверху то рывками, то тихо и плавно. Приятно сидеть в уютных каютах, прислушиваясь к этому гулу и треску, и сознавать, что наше судно выдержит, — другие суда давным-давно были бы раздавлены. Лёд напирает на стенки судна, льдины трещат, громоздятся, поджимаются под тяжёлый неуязвимый корпус, а он лежит, как в постели. Вскоре шум начинает стихать, судно опускается в своё старое ложе, и вокруг водворяется прежняя тишина».
И далее:
«Подобные столкновения льдов — сжатия — представляют, несомненно, величественное зрелище. Чувствуешь, что стоишь лицом к лицу с титаническими силами, и нет ничего удивительного, если робкие души преисполняются ужаса и им кажется, что ничто в мире не может устоять перед этими силами. Когда сжатие начинается всерьёз, то кажется, будто на всей земной поверхности не осталось места, где бы всё не смещалось, не сотрясалось, не дрожало. Сперва где-то вдали по этой великой ледяной пустыне разносится громоподобный гул, точно от далёкого землетрясения, затем начинает грохотать с разных сторон, грохот подходит всё ближе и ближе. Спокойный до сих пор мир льдов вторит грозным эхом, это пробудившиеся исполины природы готовятся к бою. Лёд вокруг трещит, потом начинает ломаться, громоздиться… и ты вдруг сразу оказываешься в самом центре хаоса. Кругом тебя гром и скрежет, ты чувствуешь, что лёд дрожит, колеблется, взламывается у тебя под ногами. Всё в движении, покоя нет нигде. В полутьме ты можешь различить, как льдины, нагромождаясь и взбираясь одна на другую, образуют высокие ледяные валы или гряды, подступающие к тебе всё ближе и ближе. Ты видишь, как ледяные глыбы мощностью в 3–5 м дробятся и, словно лёгкие мячики, взлетают одна на другую. Они надвигаются на тебя, и ты бежишь, спасая жизнь. Но лёд раскалывается; перед тобой разверзается чёрная бездна, из которой устремляется вода. Ты бросаешься в сторону — но там во мраке катятся новые валы из колышущихся ледяных глыб, идут прямо навстречу тебе. Ты пробуешь броситься в какую-нибудь другую сторону — но и там то же самое. Со всех сторон гром и грохот, точно от мощного водопада, выстрел за выстрелом, как при пушечной канонаде. Они подходят всё ближе. Льдина, на которой ты стоишь, с каждой минутой становится меньше, через неё переливается вода — нет иного спасения, как вскарабкаться по колышущимся глыбам, перебраться по другую сторону ледяных валов. Но вдруг всё стихает, грохот постепенно удаляется, замирает где-то.
Так оно и идёт тут, на Севере, месяц за месяцем, год за годом. Лёд трескается и громоздится в различных направлениях. Если посмотреть на него с птичьего полёта, покажется, что он весь разделён на квадраты и многоугольники бесконечной сетью ледяных гряд, или „заборов“ (как мы их называли за сходство с покрытыми снегом каменными оградами, какими у нас на севере во многих сельских местностях огораживают поля). На первый взгляд может показаться, что эти ледяные гряды разбросаны беспорядочно, но при внимательном исследовании я пришёл к выводу, что они по большей части возникают по вполне определённым направлениям и обычно перпендикулярно к линии давления».
Фритьоф Нансен не был бы великим учёным, если бы не смог разгадать загадку льдов. Он пишет:
«Мысль, что сжатия в значительной степени зависят от приливно-отливной волны, не раз высказывалась разными полярными путешественниками. Во время дрейфа „Фрама“ мы больше, чем кто-либо, имели возможность изучить это явление, и наш опыт позволяет утверждать, что приливы-отливы вызывают подвижки и сжатия льда в широких масштабах. Особенно сизигийные приливы, притом главным образом в новолуние и меньше в полнолуние. В промежутках обычно сжатия либо слабы, либо их не бывает вовсе. Но эти „приливные“ сжатия наблюдались не в течение всего нашего дрейфа. Главным образом замечали их в первую осень, пока находились вблизи свободного ото льдов моря к северу от Сибири, и в последний год, когда „Фрам“ приближался к открытому Норвежскому морю. Внутри Полярного бассейна они были менее заметны. Сжатия происходят там не с такой правильностью и зависят главным образом от ветров и вызываемого ими дрейфа льдов. Стоит только представить себе эти громадные массы льда, несущиеся в определённом направлении и внезапно встречающие на пути препятствие — другие ледяные громады, застрявшие или плывущие в обратном направлении из-за перемены ветра где-нибудь даже в отдалённой местности, — и легко понять, какие мощные давления должны при этом возникнуть».
19 октября лёд опять немного разошёлся. Нансен опробовал ездовых собак и приобрёл забавный опыт:
«Перед полуднем я попробовал запрячь ненецкие нарты шестериком. Затем сел и крикнул: „Прр! пр-р-р-р!“ Собаки довольно дружно подхватили и помчались по льду. Но благополучно было лишь до тех пор, пока не приблизились к высокому торосу и вынуждены были повернуть. Едва это было сделано, как упряжка с молниеносной быстротой помчалась к судну, и никакими силами её нельзя было отогнать от него. Собаки бегали взад и вперёд, вдоль и вокруг корабля, от одной мусорной кучи к другой. Всякий раз, поравнявшись с трапом правого борта, я пытался, нахлёстывая собак, заставить их повернуть, но они неслись во всю прыть вокруг кормы к трапу левого борта. Я пытался их сдержать, ругал, пускал в ход все свои гимнастические способности, но всё было напрасно. Я выскочил и пытался удержать сани за задок, упирался в снег ногами, чтобы как-нибудь затормозить, но был сбит с ног, полетел кувырком, и собаки весело волокли меня в скользких штанах из тюленьей кожи дальше по льду то на животе, то на спине, то на боку — словом, как попало. Едва мне удавалось в конце концов приостановить их на минуту у какого-то тороса или у мусорной кучи — они снова во всю прыть мчались к трапу штирборта, а я тащился сзади за ними, в ярости клянясь обломать им бока, как только до них доберусь. Эта комедия продолжалась до тех пор, пока собакам, по всей вероятности, не надоело и они не нашли, что для разнообразия можно побежать и по тому направлению, куда я хотел их повернуть. И дело пошло преотлично: псы весело бежали по ровному ледяному полю, пока я не остановил их, чтобы немного передохнуть. Но лишь только я шевельнулся у саней, как собаки повернули и помчались с безумной скоростью обратно по той же дороге, по какой пришли. Я судорожно ухватился за сани, повис сзади, ругался, пускал в ход бич, но чем больше их хлестал, тем скорее они мчались. Наконец удалось их остановить, упёршись ногами в снег и воткнув в лёд тяжёлый тюлений багор. Но стоило на миг зазеваться, собаки опять рванули, — я полетел вверх тормашками, и мягкая часть моего тела оказалась там, где только что были ноги. А собаки уже неслись стрелой, и эта полновесная часть моего тела проложила в снегу глубокую борозду. Так повторялось несколько раз. Я потерял сначала доску, на которой сидел, потом кнут, рукавицы, шапку… И настроение от этого, само собой разумеется, нисколько не улучшилось. Пару раз я пытался прыгнуть собакам наперерез и принудить их повернуть, замахиваясь на них бичом, но они рассыпались в обе стороны и прибавляли ходу. Постромки опутали ноги, и я полетел головой вниз в сани, а собаки помчались ещё более диким галопом, чем прежде. Такова была моя первая самостоятельная поездка на собаках, и я не могу сказать, чтобы очень ею гордился. В глубине души я радовался, что хоть свидетелей-то не было».
25 октября началась полярная ночь. Настроения это команде не прибавило. Кроме того, казалось, что судно беспорядочно дрейфует по кругу. К 19 ноября «Фрам» находился южнее, чем в момент начала дрейфа. Нансен погрузился в депрессию, хотя он и знал, что по плану никогда в экспедициях ничего не идёт. Тем не менее его не покидала мысль, что судно оказалось в ледяной мышеловке и будет продолжать «кружиться». Но он продолжал ждать и надеяться, памятуя о сибирском плавнике в Гренландии. Но иногда мужество покидало и его:
«Четверг, 30 ноября. Сегодня лот показал 170 м глубины; судя по линю, нас несёт на северо-запад. Теперь, должно быть, движемся на север; надежды растут, и жизнь снова становится светлее. Настроение подобно маятнику — если только можно представить себе маятник, совершающий самые неравномерные качания. Бесполезно пытаться смотреть на это дело с философской точки зрения, всё равно нельзя отрицать, что меня сильно беспокоит вопрос: вернёмся ли мы на родину победителями или побеждёнными. Я могу твердить себе сколько угодно и весьма легко убедить себя самого самыми неопровержимыми доводами, что, в сущности, самое главное — это завершить экспедицию, удачно или неудачно — всё равно, и затем вернуться домой. Не предпринять эту экспедицию я не мог. Я чувствовал, знал, что мой план осуществим, и священной поэтому была обязанность попытаться выполнить его. И если даже он не удастся — что из того, разве это моя вина? Я исполнил свой долг, сделал всё, что было в силах, и могу со спокойной совестью вернуться домой к домашнему очагу. Ну какое значение, в самом деле, имеет то, что случай — или как там его ни назови — пошлёт нам удачу и обессмертит наши имена или нет? Самый план своей ценности не потеряет, независимо от того, улыбнётся или нет нам счастье. А бессмертие? Не говорите о нём; единственное ценное в жизни — счастье, а оно не в этом.
Я могу повторять себе это тысячу раз, искренне стараясь уверить себя, что результат мне безразличен. Но тем не менее настроение меняется, как облака в небе, в зависимости от того, с какой стороны дует ветер, и от того, показывает лот увеличение глубины или её уменьшение, а наблюдения — дрейф к северу или к югу. Когда я думаю обо всех, кто вверил нам свои надежды, вспоминаю о Норвегии, о многочисленных друзьях, отдававших нам своё время, пожертвовавших на наше снаряжение свои деньги, во мне пробуждается неукротимое желание избавить их от разочарования. Вот почему я мрачнею, когда дело идёт не так, как бы хотелось. И она, принёсшая самую большую жертву, разве она не заслужила, чтобы жертва её не оказалась напрасной? Нет, счастье должно быть с нами, и оно будет».
В первую декаду декабря «Фрам» хоть и медленно, но стал дрейфовать в сторону севера, а потом началась волна сжатий корабля. Всё это было неприятно. Но не меньшее опасение вызывала у Фритьофа и обстановка на борту корабля. Он хорошо понимал, что поддержать хорошее настроение у такого большого мужского коллектива в замкнутом пространстве довольно трудно. Много позже в книге «Север в тумане», в которой обобщается материал многих имевших ранее место арктических экспедиций, Нансен расскажет, с какими проблемами сталкиваются их участники:
«Долгая однообразная зима без навигации и напряжённого труда — это самое страшное во время полярной экспедиции для экспедиции, не занимающейся научными изысканиями и не интересующейся литературой. Они не знают, чем занять свои мысли; вынужденные находиться всё время вместе в тесных помещениях, они устают друг от друга; всё время одна и та же компания, сплошное однообразие».
Чтобы написать это, необходимо мужество. Поэтому нет сомнений (и тому есть множество документальных подтверждений), что на борту «Фрама» часто вспыхивали ссоры и перманентно присутствовало недовольство друг другом. Довольно тяжёлым был характер и у самого Фритьофа: настроение его часто менялось. Он сам знал об этом и ещё до свадьбы предупреждал Еву о своём «капризном и несговорчивом характере». Недаром Свердруп буквально брызжет ядом в дневнике, когда описывает «исход» Нансена к Северному полюсу, потому что весь экипаж якобы устал от своего «вожака», его мрачности и угрюмости, а также бесконечного эгоцентризма.
Пока же встретили новый 1894 год, попытались издавать стенгазету, но успехом затея не увенчалась.
Нансен записал в дневнике:
«Особенно хорошо то, что мы живём все вместе в одном помещении и что всё у нас общее».
Вряд ли эта пафосная фраза соответствовала действительности. Да, Рождество и Новый год встретили хорошо: был прекрасный обед, подарки от родных, захваченные ещё из Норвегии и спрятанные до сочельника (их приготовили мать и невеста Скотт-Хансена), на небе переливалось разноцветными лентами северное сияние и ярко мерцали звёзды…
Но настроение на борту было не «ахти», потому что «Фрам» медленно двигался по Северному Ледовитому океану. Он то продвигался вперёд, то течением его резко относило назад. Нансен уже всерьёз задумывается о том, чтобы идти к полюсу на лыжах. Он много времени проводит в своей каюте, курит там и «хандрит», но его спутникам это кажется заносчивостью и неуважением — об этом они пишут в своих дневниках. Он же рассматривает взятые с собой фотографии малышки Лив и смотрит на портрет Евы, нарисованный Вереншёльдом.
Когда же Нансен объявляет о своём твёрдом решении идти к Северному полюсу, в негодование приходит Свердруп — ведь именно его хотел взять себе в спутники Фритьоф, когда обсуждал с ним, единственным, этот план год тому назад. Теперь же начальник перерешил (по объективным причинам — просто больше не на кого оставить «Фрам») — вместе с ним к полюсу пойдёт Яльмар Юхансен.
Весну, лето и осень 1894 года Нансен провел в наблюдении за поведением льдов, оценивая все «за» и «против». Когда немного потеплело и наступило полярное лето, появились большие разводья и условия дрейфа значительно ухудшились. На поверхности льда разлились настоящие озёра, но на нижние стороны льдин всё время намерзали новые слои.
Однажды члены команды поспорили, какова толщина льда под «Фрамом». После нескольких часов работы (лёд бурили и вырезали) оказалось, что под кораблём 6 метров льда, однако это не монолитный «пласт», а смёрзшиеся между собой льдины, которые как будто пододвинулись друг под друга.
В ходе исследований выяснилось, что летний лёд не достигает большой толщины, он «пластичен», но достаточно прочен, чтобы выдержать вес человека.
Интересные результаты дали и замеры температуры на различных глубинах в океане. За исключением поверхностного слоя воды (до 220 метров глубины), где минусовая температура, на больших глубинах столбик термометра поднимался выше нуля. Это было настоящим открытием!
Нансен исследует поверхность бурого льда и снега. В прошлом году он считал, что такой окраской лёд обязан организмам, которые он обнаружил осенью, но теперь выяснилось, что причиной «цветности» льда была минеральная пыль, в которой содержались диатомовые водоросли.
Жизнь на борту судна и на льду протекала без особых приключений. Если раньше была полярная ночь, то теперь сутки напролёт светило солнце.
17 мая, День конституции Норвегии, отпраздновали с пышностью — как сделали бы это дома. Устроили даже демонстрацию с участием ездовых собак, которые вышагивали с таким достоинством, как будто знали о важности момента.
Лето тянулось мучительно долго. Некоторые участники экспедиции стали страдать от снежной слепоты. Первым, к собственному негодованию, заболел доктор Блессинг.
Кроме того, морозы, которые зимой достигали отметки -49,6°, не очень-то ослабевают и летом. Бентсен, Скотт-Хансен и Хенриксен постоянно обмораживали носы, щёки, пальцы. Ноги и руки при проведении наблюдений деревенели, а лыжи на морозе становились хрупкими и часто ломались.
После долгих раздумий Нансен наконец принял решение идти в поход. По его плану идти предстояло 2 человекам и 28 собакам, которые смогут везти груз весом 1050 килограммов из расчета 37,5 килограмма на собаку. После достижения полюса можно будет пойти либо на Шпицберген, либо на Землю Франца-Иосифа.
Решение об отправлении на полюс было объявлено команде 16 ноября 1894 года. «Фрам» к тому времени находился в 750 километрах от мыса Флигели и на расстоянии примерно 780 километров от Северного полюса.
19 ноября Фритьоф сделал предложение Юхансену сопровождать его к полюсу — тот был прекрасным лыжником и отличным каюром. Яльмар тут же согласился.
Последующие месяцы были посвящены лихорадочным сборам.
Следовало всё предусмотреть, обо всём подумать и устроить всё самым наилучшим образом. Приходилось строго учитывать вес всех предметов снаряжения. Каждый сбережённый килограмм означал возможность взять с собой продовольствия на один лишний день. Важное значение имел способ перевозки груза. Для такой цели Нансен создал оригинальную конструкцию, соединив вместе эскимосские сани и нарты. Эта своеобразная амфибия могла передвигаться по льду и воде, сочетала в себе лёгкость, прочность и грузоподъёмность.
Выбор удобной одежды также играл большую роль. Она должна была не стеснять движений при ходьбе на лыжах, быть достаточно тёплой, однако не слишком жаркой, ведь придётся тащить тяжело нагруженные сани. Поэтому после практических испытаний пришлось отказаться от одежды на волчьем меху и заменить её шерстяной, как при походе через Гренландию.
Палатка, походная кухня, упряжь для ездовых собак, медикаменты, еда… Очень важны были научные приборы — их выверяли и аккуратно упаковывали. Часы… От точности их хода зависела правильность определения по секстанту местонахождения в пути. Нансен и Юхансен ежедневно выверяли свои часы по судовым хронометрам.
Тем временем научная работа на борту «Фрама» не прекращалась ни на день.
2 января 1895 года Нансен записал в дневнике:
«Никогда я до сих пор не испытывал в Новый год такого удивительного чувства. Этот год, вне всяких сомнений, принесёт важные решения и события в моей жизни, быть может, самые значительные — вне зависимости от того, приведёт ли он меня к победе или гибели».
С 3 по 5 января 1895 года «Фрам» испытал сильнейшие за всю экспедицию ледовые сжатия, так что команда готова была эвакуироваться на лёд. Главной опасностью были торосы, которые могли всей массой обрушиться на палубу, и с дополнительным грузом в сотни тонн «Фрам» не смог бы подняться из ледового ложа. К концу января экспедицию вынесло течениями на 83°34′ северной широты, в результате был побит рекорд Грили 1882 года (83°24′ северной широты).
Нансен опробует нарты и объезжает собак. Санный путь великолепен — по нему можно передвигаться очень быстро.
Старт полярной экспедиции был очень неудачен — возвращаться приходилось два раза (26 и 28 февраля), чтобы залатать сани, перепаковать груз и исправить оборудование. Оставшиеся на «Фраме» были на взводе, потому что оба возвращения были довольно бестолковы и лихорадочны[43].
Перед своим отправлением в неизвестность Нансен пишет письмо Еве, в котором залихватская уверенность в счастливом завершении «операции» сменяется рассуждениями о смерти (этого больше не будет ни в одном другом письме и ни в одной книге):
«Как это ни печально, все когда-нибудь умирают, будь то раньше или позже. И если один уходит в мир иной, а его пара остаётся на земле, в том нет ничего ужасного, ведь он прожил отведённое ему время — на земле осталась о нём память, а жизнь — не что иное, как память и надежда…»
И ещё Фритьоф отдаёт жене чёткие приказы, как именно стоит поступить с его дневниковыми записями, оставшимися на «Фраме»: публиковать из них стоит лишь отрывки и сделать это должны его брат Александр, профессор Брёггер и Молтке Му. А Свердрупу были оставлены следующие распоряжения:
«Капитану Отто Свердрупу, командиру „Фрама“.
Покидая в сопровождении Юхансена „Фрам“, чтобы предпринять путешествие на север — если окажется возможным, до самого полюса — и оттуда к Шпицбергену, по всей вероятности, через Землю Франца-Иосифа, я передаю тебе дальнейшее руководство экспедицией до её завершения. С того дня, как я покину „Фрам“, к тебе перейдёт власть, которая до сих пор принадлежала мне, и все остальные должны беспрекословно подчиняться тебе или тому, кого ты назначишь начальником.
…Твоя обязанность — доставить порученных тебе людей благополучно на родину, не подвергая их никакой ненужной опасности ни ради сохранения судна или груза, ни ради научных результатов экспедиции… Я знаю, что ты всегда и всё будешь держать в такой исправности, чтобы в наикратчайший срок покинуть „Фрам“ в случае какого-либо внезапного несчастья, например пожара или напора льдов… Кроме необходимого провианта, оружия, одежды и снаряжения, оставляя „Фрам“, ты должен взять с собой в первую очередь все научные материалы, дневники, записи наблюдений, все научные коллекции, которые окажутся не слишком тяжёлыми, а в случае невозможности — небольшие образцы их, фотографии — лучше всего негативы — пластинки и плёнки, если они окажутся чересчур тяжелы, то хотя бы отпечатки».
В результате Нансен и Юхансен отправились на Северный полюс 14 марта 1895 года на трёх нартах с 850 килограммами провианта.
Поход оказался чрезвычайно тяжёлым: постоянно дули встречные ветры, скрадывалось за счёт дрейфа льда пройденное расстояние, нарты через торосы приходилось толкать или тащить волоком, слабели и не могли спать собаки, шерстяные костюмы напоминали ледяные доспехи. Когда путешественники забирались в спальные мешки, одежда оттаивала и охлаждала своих владельцев, от чего те часа полтора тряслись от холода. Нечего было и думать просушить её — и она постепенно пропитывалась потом, становясь похожей на дерюгу.
Во время похода Нансен обычно шёл впереди, отыскивая среди торосов путь, за ним следовали нарты, а замыкал «процессию» Юхансен.
«Что касается Яльмара Юхансена, — пишет П. Э. Хегге, — то, когда он плёлся вслед за Нансеном к Северному полюсу, его волновали исключительно насущные и практические вопросы. Им удалось отправиться в путь только с третьего раза — и надо было поспешать. Когда Юхансен 31 марта свалился в полынью и промок до нитки, Нансен невозмутимо продолжал идти дальше, дав поняв спутнику, что и он должен сделать то же самое, несмотря на тридцатиградусный мороз (сорокаградусный, по словам Юхансена). Юхансен намекнул на то, что он был бы не прочь избавиться от ледяного панциря и переодеться в сухое. Но Нансен не хотел терять времени, он обернулся и воскликнул с досадой: „Ты же не баба!“ Юхансен с трудом сдержался, но, поскольку сомнений, кто главный, не было, путь они продолжили, пока не пришло время разбить лагерь. Здесь Юхансену пришлось латать свои водонепроницаемые брюки, потому что, промокнув и замёрзнув, они порвались на куски. Через год он припомнит Нансену эту реплику. И Нансен раскается в ней.
Но в книге об экспедиции на Северный полюс Нансен не упоминает ни это раскаяние, ни сам эпизод. И лишь через 20 лет, осенью 1933 года, он напишет статью в память о Юхансене, своего рода запоздалый некролог. Статья была напечатана в ежегоднике Норвежского географического общества через несколько месяцев после того, как отверженный, спившийся и отчаявшийся Яльмар Юхансен покончил с собой. Нансен написал следующее:
„Это было, наверное, год спустя, когда мы лежали в нашей хижине на Земле Франца-Иосифа. Юхансен был очень немногословен в последние несколько дней; и вдруг он сказал мне, что никак не может забыть одну вещь — как я тогда на Севере во льдах обозвал его бабой, ибо, как ему кажется, он этого не заслужил. Я вспомнил давно забытые, но сказанные мною слова. Он, конечно, был прав, он их не заслужил. С тех пор я этого никогда не забывал“».
Нансен и Юхансен неоднократно проваливались сквозь молодой лёд, обмораживали пальцы на руках. Температура постоянно держалась между -40 и -30 °C. Легко им не было. Спальный мешок был скорее иллюзией тепла: однажды ночью Нансен проснулся оттого, что обморозил кончики пальцев на руках.
По мере продвижения к полюсу (а дело шло очень медленно) лёд никак не улучшался. Собаки слабели. И путешественникам пришлось 24 марта убить первую собаку, освежевать её и бросить на прокорм другим собакам. Поначалу далеко не все собаки «соглашались» есть своего сородича, но в конце концов предпочли съесть собачье мясо, нежели оставаться голодными.
С точки зрения гуманности можно было бы возражать против такого живодёрства, и спустя много лет сам Нансен признавал, что это была одна из самых тяжёлых обязанностей во время броска на север. Но без таких методов были бы невозможны как экспедиция самого Фритьофа, так и последующие — например, поход Р. Амундсена к Южному полюсу.
Лёд становился всё тяжелее — торосы, трещины, бугры. Расчёты Нансена не оправдывались, и он жалел, что не принял во внимание предупреждения русских исследователей о трудностях езды на собаках по ледяным полям. Кроме того, стало понятно, что лёд под ними часто дрейфовал в противоположную от полюса сторону.
3 апреля Фритьоф пишет в дневнике:
«Вид льда впереди не сулит ничего утешительного. Эти торосы способны привести в отчаяние, и нет никакой надежды, что лёд когда-нибудь станет лучше. В полдень я вышел произвести меридиональное наблюдение. Оно показало, что мы находимся под 85°59′ северной широты. Поразительно. Неужели не дальше? Мы напрягаем, кажется, все силы, а расстояние до полюса как будто не уменьшается. Я всерьёз подумываю, стоит ли продолжать путь на север. Расстояние до Земли Франца-Иосифа втрое больше того, которое мы оставили позади. А какой лёд в том направлении? Едва ли мы можем рассчитывать, что он лучше и что, следовательно, наше продвижение окажется более успешным. К тому же надо принимать во внимание, что очертания и протяжённость этой земли нам совсем не известны и возможны всякие задержки, а рассчитывать сразу на удачную охоту трудно. Я давно понял, что по такому льду с этими собаками самого полюса не достигнуть и даже не приблизиться к нему! Если б у нас их было больше! Придётся повернуть назад — днём раньше или днём позже».
8 апреля 1895 года Нансен принял решение прекратить борьбу за полюс: достигнув 86°13′6″ северной широты, экспедиция повернула к мысу Флигели. До Северного полюса оставалось около 400 километров.
Как только отправились в обратный путь, встретили ровный лёд, по которому можно было подолгу скользить на лыжах за санями. Начался полярный день, однако морозы всё равно были большие — до -36°. Тем не менее в палатке стало теплее и можно было писать без перчаток.
«Расположение духа самое светлое, — пишет 11 апреля Юхансен, — мы беседуем о своих домашних на родине… и о том, как наедимся наконец, когда очутимся дома».
13 апреля вымотанные полярники легли спать, не заведя хронометра, и он остановился. Таблицы, необходимые для расчёта времени методом лунных расстояний, были забыты на «Фраме», оставалось определить расстояние от места последней обсервации. На Пасху, 14 апреля, Нансен определял широту, долготу и магнитное склонение:
«Лежать в обледеневшем спальном мешке, отогревая теплом собственного тела обледеневшую одежду и обувь и одновременно производить вычисления, перелистывая одеревеневшими пальцами таблицы логарифмов, пусть даже мороз был не свыше -30°, — занятие не особенно приятное».
При вычислении гринвичского времени Нансен ошибся: уже в 1896 году выяснилось, что его хронометр спешил на 26 минут.
21 апреля Нансен и Юхансен обнаружили вмёрзшее в лёд лиственничное бревно, что подтверждало теорию Нансена. Путешественники вырезали на дереве свои инициалы и снова тронулись в путь, к Югу.
15 мая отметили день рождения Юхансена — ему исполнилось 28 лет. А 17 мая Нансен сделал в дневнике следующую запись:
«Итак, сегодня 17 мая. Я был вполне уверен, что в этот день мы уже будем где-то вблизи берегов. Вышло иначе. Лёжа в спальном мешке, я думал о том, какие у нас сейчас на родине торжества… У нас всего две упряжки собак, число которых уменьшается и которые с каждым днём ослабевают всё больше. А между нами и нашей целью ледяная пустыня».
К началу июня — времени таяния льдов — у экспедиционеров осталось 7 собак. С 22 июня по 23 июля Нансен и Юхансен оказались блокированы сплошными полями тающих торосов, назвав свою стоянку «станом томления». Температура иногда превышала нулевую, спать приходилось в мокрых спальных мешках, подложив под себя лыжи.
В ожидании времени зря не теряли — ремонтировали и конопатили каяки, занимались инвентаризацией имущества и охотились (добыли трёх медведей).
22 июля путешественники покинули «стан томления». Пришлось бросить большую часть снаряжения.
Идти по-прежнему было тяжело, и опасности подстерегали на каждом шагу. В один из переходов (5 августа) на Юхансена напал белый медведь, которого он принял за свою собаку. Зверь встал на дыбы, дал несчастному оплеуху и повалили его на лёд. На медведя бросились собаки, но зверюга отшвырнул их одну за другой. Но эта короткая передышка дала возможность Юхансену вскочить на ноги и схватить ружьё. Но в этот момент Нансен, который боялся покалечить товарища, успел выстрелить и убить чудовище. Юхансен отделался царапиной на лице и несерьёзным ранением руки. Охотники в тот день ели парное мясо сырым.
7 августа Нансен и Юхансен из-за недостатка места на каяках и бескормицы вынуждены были убить своих последних собак: Кайфаса и Суггена.
«Расстаться с собаками нам обоим было крайне тяжело — мы сильно привязались к этим последним оставшимся у нас животным. Бедный Сугген был так трогательно послушен, а Кайфас — с каким гордым величием шёл он до последнего шага. <…> Заколоть их, как других, мы были не в силах и пожертвовали на каждого по патрону. Юхансен, зайдя за торос, застрелил моего, а я — пса Юхансена. Это было нелегко для нас обоих», — писал Нансен. И далее: «Грустно, что в таких путешествиях умерщвляешь в себе лучшие человеческие чувства, черствеешь в своём эгоизме. Когда подумаешь об этих великолепных животных, которые верно и безропотно служили нам, пока хватало сил, не получая за это ни награды, ни ласки, редко даже доброе слово, одни удары день за днём, до последнего издыхания, пока смерть не освобождала их наконец от всех мучений; когда вспомнишь их расставание с жизнью там, на Севере, в ледяной пустыне, бывшей свидетельницей их верной службы и преданности, — невольно казнишься горькими угрызениями совести».
В пятницу 16 августа Нансен записал в дневнике:
«Вечером наконец добрались до островов, к которым стремились в эти последние дни, и в первый раз за два года ступили на твёрдую землю. Невозможно выразить чувство, какое овладело нами, когда мы получили возможность перепрыгнуть с одной гранитной глыбы на другую и затем обнаружили в небольшом укромном местечке, среди морен, мох и цветы — большой красивый мак».
Впервые за долгое время путешественники заснули не в лужах от растаявшего снега, а на сухой земле. На следующий день они перешли на соседний, ещё более привлекательный остров. Нансен это событие описал так:
«Остров, на который мы перебрались, показался мне одним из чудесных уголков земного шара: красивый плоский берег, усеянная белыми раковинками береговая терраса, узкая полоса чистой воды вдоль берега, на дне которой виднелись улитки и морские ежи, а на поверхности плавали дафнии. На скалах наверху сидели сотни болтливых люриков, а возле нас с весёлым чириканьем бойко перепархивали с камня на камень пуночки.
Внезапно сквозь лёгкий слой облаков проглянуло солнце, и весь мир кругом просиял. Здесь кипела жизнь, земля не скрывалась под снегом, здесь уже не было бесконечных дрейфующих льдов. Повсюду виднелись медвежьи следы, попадались и песцовые. На дне морском у самого берега я заметил целые леса водорослей. У подножия скал кое-где лежали сугробы красивого розоватого снега».
Начались последние дни августа. Нансен так и не понял, где они находятся — на Земле Франца-Иосифа или на Земле Джиллеса[44]. Но это было не главным — ожесточились ветры, начались снегопады. В одну из ночей лето исчезло, вернулась зима. Море покрылось плавучими льдинами. Путешественники попали в ледяной плен. Предстояла долгая, тёмная зима. Третья зимовка в ночи и во льдах…
Было решено выстроить хижину, которую начали копать 7-го, а закончили 28 сентября. Голыми руками выкорчёвывали они камни из морен. Когда смёрзшиеся камни не поддавались усилиям, то в ход пускали рычаг — кусок сломанного полоза от нарт. Копали заступом, сделанным из кости моржа, а из его клыка, привязанного к обломку лыжной палки, изготовили кирку.
Размеры хижины оставляли желать лучшего, но самое главное — у путешественников была крыша над головой, сооружённая из моржовых шкур. Медвежья шкура служила пологом, прикрывающим лаз настолько узкий и низкий, что сквозь него можно было пробраться лишь на четвереньках. В этой хижине, вернее — берлоге, два человека прожили много-много дней и ночей, одинаково тёмных, одинаково томительных.
«Нельзя сказать, чтобы хижина вышла очень удобной, — писал Нансен. — Прежде всего, она была настолько коротка, что я не мог, лёжа, вытянуться во всю длину своего роста: если я вытягивал ноги, они высовывались из двери! Ширина же хижины была такова, что, когда мы с Юхансеном лежали рядом, в ней едва оставалось место для нашего кухонного аппарата. Хуже всего, однако, обстояло дело с высотой. Лежать в хижине ещё можно было с грехом пополам, но сесть, выпрямившись по-людски, было решительно невозможно».
Ту зимовку, продлившуюся 9 месяцев, можно назвать настоящим подвигом! Жизнь текла в медленном, мучительном однообразии. Температура в землянке поддерживалась на уровне замерзания воды, единственным средством освещения и приготовления пищи была жировая лампа, сделанная из оковки полозьев нарт (из нейзильбера). Полярники питались исключительно медвежьим и моржовым мясом и салом, оставив взятые с «Фрама» припасы для пути на следующий год. Спали они в двухместном спальном мешке.
В новогоднюю ночь Нансен и Юхансен перешли по предложению Фритьофа на «ты».
С марта пришлось перейти на голодный паёк: кончались запасы, а припасы с «Фрама» не перенесли сырости и покрылись грибком. Только 10 марта удалось застрелить медведя, мясом которого зимовщики питались 6 недель.
19 мая 1896 года выступили в дальнейший путь, рассчитывая добраться до архипелага Шпицберген. На месте зимовки был оставлен следующий отчёт:
«Вторник, 19 мая 1896 года. Мы вмёрзли в лёд к северу от острова Котельного 22 сентября 1893 года. В течение следующего года нас несло на северо-запад. Юхансен и я покинули „Фрам“ 14 марта 1895 года, имея целью достичь более высоких широт. К северу никакой земли не нашли. Достигнув 86°14′ северной широты и около 95° восточной долготы, вынуждены были повернуть назад, так как лёд стал слишком тяжёл и непроходим. Взяли курс на мыс Флигели, но наши часы остановились, и мы не могли с точностью определить долготу. 6 августа 1895 года обнаружили четыре покрытых ледниками острова и нашли необходимым здесь перезимовать. Питались медвежьим мясом. Сегодня отправляемся на юго-запад, чтобы наикратчайшим путём добраться до Шпицбергена. Полагаем, что находимся на Земле Гиллиса.
Нансен и Юхансен на себе тащили починенные кое-как нарты с каяками, в которых было сложено продовольствие. Передвигались они небольшими «перебежками», потому что за зиму разучились ходить. Если позволял ветер, на нарты ставились импровизированные паруса из одеял.
12 июня едва не произошла катастрофа: полярники расположились на берегу для охоты, когда сильным ветром связанные каяки были унесены в море.
Нансен, рискуя жизнью, бросился в ледяную воду и, доплыв до каяков, вернул их обратно. В статье-некрологе Юхансену Фритьоф в 1913 году писал:
«Юхансен помог мне выбраться на лёд, снял с меня мокрую одежду и надел небольшой запас имевшейся сухой одежды, потом он снял свои тёплые штаны и надел их на меня. Засунул меня в спальный мешок и сверху навалил всё, что только мог найти. Всё это время он сам был только в кальсонах. Он вытащил на лёд каяки, поставил на огонь котелок с гагаркой и повесил сушиться мою одежду».
К счастью, здоровье Нансена от купания в ледяной воде не пострадало, и утром 13 июня он проснулся здоровым и бодрым. На следующий день друзья отправились на охоту на моржей, которая оказалась удачной, и им впервые за долгое время удалось наесться досыта.
15 июня путешественники отправились дальше на юг. Вокруг каяков резвились моржи, один из которых решил вдруг напасть на лодку Фритьофа. Он положил ласты на каяк и попытался перевернуть его, зацепившись бивнями за борт. Нансен ударил зверя веслом и схватился за ружьё, но морж так же неожиданно, как и напал, отплыл в сторону. Каяк стал протекать — и когда Фритьоф с Юхансеном вытащили его на льдину, увидели в борту огромную дыру. Нансен промок до пояса, а спальный мешок пришлось просто выкручивать с двух сторон, чтобы выжать из него воду.
Через два дня путешественников ждало настоящее чудо. 17 июня Нансен, занятый приготовлением завтрака, услышал собачий лай. Не поверив, он решил сходить на разведку и наткнулся на Фредерика Джорджа Джексона, который со своей экспедицией с 1894 года находился на мысе Флора. Он уже второй год зимовал на Земле Франца-Иосифа.
Джексон и Нансен встречались однажды — в ноябре 1892 года, когда Фритьоф делал доклад в Лондоне в Королевском географическом обществе. Джексон тогда и письменно, и устно просил Нансена взять его с собой на Северный полюс. Фритьоф ему отказал с большим сожалением, так как по условиям, поставленным стортингом, экспедиция должна была быть чисто норвежской.
Джексон тем не менее сам отправился в Арктику и там во второй раз встретил Фритьофа, но не сразу узнал его. Нансен описывал это так:
«С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом… С другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь, с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал».
Джексон к моменту их встречи был уверен, что «Фрам» погиб, а Нансен и Юхансен — единственные выжившие. Но после обмена приветствиями и короткого разговора все недоразумения были выяснены. Джексон пригласил Фритьофа и Юхансена быть его гостями: в доме, где зимовала его экспедиция, было достаточно места.
Зимовье Джексона, как описывал его Фритьоф, было выстроено на низкой террасе над морем и представляло собой бревенчатую русскую избу, конюшню, в которой «стояла русская лошадь» и четыре дощатых сарая, где хранилось снаряжение.
Стены и потолок дома были обиты зелёным сукном, на стенах висели фотографии и гравюры в рамках, а глаз радовали многочисленные стеллажи с книгами и разложенными инструментами.
«Странное чувство охватило меня, когда я опустился на удобный стул среди всей этой непривычной обстановки, — писал Нансен. — По одному мановению изменчивой судьбы вся ответственность, все заботы, тяготившие душу в продолжение трёх долгих лет, были сняты. Все тревоги, вся тоска этих трёх лет улеглись, затихли, убаюканные грёзами о грядущем дне. Долг был выполнен, труд закончен. Теперь я мог отдыхать, отдыхать и ждать.
Мне вручили тщательно запаянную жестянку, в которой находилось двухлетней давности письмо из Норвегии. Я вскрыл жестянку дрожащими руками. Сердце колотилось. Я нашёл в ней известия из дома, одни хорошие известия. Удивительное чувство покоя и мира наполнило душу».
Полярники больше месяца провели на мысе Флора, привыкая к цивилизованной жизни и занимаясь геологическими исследованиями. Сопоставление карт Нансена и Джексона позволило уточнить размеры архипелага. Кроме того, оказалось, что в марте Джексон не дошел до зимовья Нансена и Юхансена всего 35 миль.
27 июля Нансен и Юхансен взошли на борт судна «Виндворд», которое привезло экспедиции Джексона запасы и должно было забрать домой пять членов экспедиции. Именно на этом корабле норвежцы вернулись на родину.
13 августа они были уже в норвежском Вардё, откуда Нансен немедленно отправил телеграмму Еве, матери Юхансена и премьер-министру Хагерупу:
«Премьер-министру Хагерупу.
Имею удовольствие сообщить вам и норвежскому правительству, что экспедиция выполнила свой план, проникла в неисследованное Полярное море к северу от Новосибирских островов и исследовала область, лежащую к северу от Земли Франца-Иосифа, до 86°14′ северной широты. Севернее 82° земли не обнаружено.
Лейтенант Юхансен и я покинули „Фрам“ и остальных членов экспедиции 14 марта 1895 года под 84° северной широты и 102°27′ восточной долготы. Мы вышли на север, чтобы исследовать море, лежащее к северу от пути „Фрама“, а затем направились к Земле Франца-Иосифа, оттуда прибыли на „Виндворде“.
Возвращение „Фрама“ ожидаю в этом году.
«Возвращения „Фрама“ ожидаю в этом году…» Этого он ещё знать не мог, так как о «Фраме» никто ничего не слышал. Но таков уж был Нансен — всегда уверенный в себе и всегда выигрывающий.
Как бы то ни было, но по велению судьбы «Фрам» вырвался из объятий льдов при помощи динамита как раз в тот день, когда Нансен и Юхансен сошли на берег в Вардё неподалёку от Шпицбергена.
Однако 13 августа Фритьоф не имел об этом никаких сведений. В Вардё «Фрам» никто уже не ждал, там даже не узнали самого великого полярника и его спутника. С присущим ему юмором Нансен писал:
«На пристани нас не узнал никто. И единственным существом, обратившим внимание на возвращающихся путешественников, была умная корова, остановившаяся посреди узкой улицы и с удивлением поглядевшая нам вслед».
Невниманию к прибывшим было простое объяснение — Нансена и «компанию» давно считали погибшими. Когда Фритьоф зашёл к проживавшему в гостинице Вардё профессору Мону, у последнего от неожиданности «видения» изо рта выпала трубка.
С того дня повсюду в стране начались пышные празднества. Вся Норвегия чествовала своих героев. В Хаммерфесте, куда вскоре прибыли Нансен и Юхансен, их встретили как триумфаторов. Город от самого берега до вершины горы был украшен флагами и цветами. Дома опустели: обитатели их вышли на улицы приветствовать почётных гостей.
Ещё раньше было решено, что именно в этом городе Нансена встретит Ева.
Нансен выбрал себе достойную жену. Все долгие года плавания его во мраке и льдах он гордо терпела разлуку, не позволяя никому пожалеть себя. Нурдаль Рольфсен, который вместе с профессором Брёггером писал книгу о Нансене, попытался сделать с ней интервью и расспросить, как она, бедняжка, живёт без Фритьофа, не имея, как ему казалось, уже практически никакой надежды на его возвращение. Ева встретила его как королева — была холодна, вежлива и ничего не рассказала. Описание той встречи (свою главу в книге) Рольфсен так и назвал: «Неудавшееся интервью».
Даже когда Ева любезно разрешила Рольфсену осмотреть кабинет мужа, его ждало величайшее разочарование. Там оказалось так студёно, что журналист решил, что открыл «третий полюс холода».
Его любезно пригласили отобедать с гостями вечером, но и тут ничего Рольфсену узнать не удалось. Ева была холодна и сдержанна. Она даже не захотела признать, что идёт вечером пожелать малышке Лив спокойной ночи.
Однако журналист услышал разговор за дверью перед тем, как Ева вернулась к гостям:
«Держись, — теперь уже немного осталось». — «Да разве я не держусь?» — «Конечно, конечно, держишься». А затем: «Ведь только ради Фритьофа я и терплю его. Может, книжку хорошую напишет».
«Людям, — писала дочь, — которые плохо знали маму, казалось иногда, что она чрезвычайно весела и беззаботна. В её положении женщине, хотя бы ради приличия, следовало держаться посерьёзнее, считали они. Те, кто был к ней ближе, думали, что своей жизнерадостностью она хочет оградить себя от любопытства людей, не желая, чтобы по её лицу они догадались о её отчаянии. И мало кто знал её настолько, чтобы понять, что жизнерадостность и искренность — в её характере. Близкие друзья это понимали».
Ева после отъезда Фритьофа должна была себя чем-то занять — и стала гастролировать.
Первый концерт состоялся в Копенгагене в октябре 1894 года. Возвращение на сцену было блистательным. В голосе Евы Нансен появилась такая страсть и такая глубина чувств, которой не было у Евы Саре.
Однако публика даже и не подозревала, какие бури бушуют в душе Евы. Она не только переживала за Фритьофа, но и безумно боялась потерять его бесценный дар — маленькую Лив. Она никогда не начинала концерт, не получив телеграмму из дома. С Лив оставалась давняя ближайшая подруга Евы Анна Шётт. Только на близкого человека могла оставить дочку великая певица. Однажды Ева чуть не сорвала концерт в Гётеборге, когда вопреки заведённому ею порядку не пришла вовремя телеграмма со словами «Всё в порядке, Лив здорова». Лишь получив телеграмму, она смогла выйти на сцену.
Нервное напряжение, в котором жила Ева, трудно преувеличить. Никто не знал, что стало с «её драгоценным мальчиком». Она слышала самые разные слухи — то что Фритьоф со всей экспедицией погиб во льдах, то что он добрался до полюса и открыл новую землю.
И как же она была счастлива, когда «её дорогой мальчик» вернулся домой!
Всё складывалось как нельзя лучше — слава, успех, поздравления со всего мира. Рядом с ним была любимая жена.
Одна только мысль омрачала Нансена: «Где же „Фрам“?» Чем больше он думал об этом, тем более приходил к убеждению, что судно должно было бы уже выбраться из льдов, если только с ним не произошло какого-нибудь несчастья. А если оно произошло?! Как мучительно ожидание!
Рано утром 20 августа в дверь Нансена забарабанил начальник телеграфа — он принёс ему долгожданное известие. Свердруп телеграфировал:
«Скьерве. 20.8.1896. 9 ч утра.
Доктору Нансену.
„Фрам“ прибыл сюда сегодня. Всё в порядке. Все здоровы. Сейчас выходим в Тромсё. Приветствуем вас на родине.
Позднее в своих выступлениях Нансен говорил:
«Это известие было настолько удивительным, что я никак не мог в него поверить. Всё казалось мне приятным сном, и я думал, как чудесно, если бы это было правдой. Но сон оказался явью, и на следующий день я смог пожать руки всему экипажу „Фрама“, и мы все снова оказались вместе».
Нансен вместе с Евой и Юхансеном отправились в Тромсё, а после бурной встречи — на юг в Кристианию.
Но по дороге «Фрам» останавливался в крупных городах — и героев чествовали, как королей. В Трондхейме для экипажа «Фрама» была устроена встреча в соборе Нидарос, месте коронации королей. А на набережной по дороге к собору восстановили коронационную арку, которую последний раз сооружали во время королевского визита.
По пути в Берген на «Фрам» сел барон Э. В. Толль, он же от имени России поздравлял Нансена на королевском банкете. Барон и надворный советник Толль, в то время учёный хранитель Минералогического музея, был командирован Императорской академией наук на три недели в Норвегию. По ходатайству Русского географического общества российское правительство наградило Нансена орденом Станислава I степени, а Географическое общество России присудило ему Константиновскую золотую медаль.
В Бергене экспедиции придали политическую окраску. Мэр заявил, что тринадцать отважных полярников «показали всему миру, что у нашего маленького народа есть сыновья, которые благодаря тщательному составлению планов, железной воле, крепкой дружбе, а также удивительной физической и моральной выносливости совершают подвиги. Эти герои доказали всему миру, что за внешней разрозненностью и неуверенностью наш народ скрывает силы и таланты, которые дают ему право жить самостоятельной жизнью среди других народов». А Эдвард Григ выразился ещё конкретнее: «Благодаря этой экспедиции мы получили исключительную возможность показать всему миру, что есть на земле страна, которая вполне самостоятельна и способна на подвиги. Имя той страны — Норвегия. Для нас это — главное».
Нансен писал:
«Казалось, сама родина-мать, прекрасная наша Норвегия, крепко заключает нас в свои горячие объятия, прижимает к себе, благодарит за то, что мы сделали».
Его всегда волновала независимость Норвегии. К моменту отправления на Северный полюс он не раз высказывался по этому поводу. Так, в 1893 году он написал для английской «Times» статью, в которой называет договор между Швецией и Норвегией 1814 года (так называемый Кильский договор) преступлением и призывает расторгнуть эту унию, поскольку во внешнеполитической деятельности Норвегия осталась независимой страной.
После возвращения «Фрама» Григ, мэр Миккельсен и Бьёрнсон первыми увидели политическое значение экспедиции. Бьёрнсон вёл себя настолько вызывающе, что его даже отлучили от трибуны в Кристиании. Вместо него во главе комитета по подготовке и проведению празднований стоял профессор Брёггер.
Возвращение «Фрама» превратилось в национальный праздник. В Кристиании «Фрам» встречал военно-морской флот в полном составе, а на пути на королевскую аудиенцию команда Нансена прошла через триумфальную арку, образованную телами 200 гимнастов. Студенты университета увенчали команду лавровыми венками.
«Фрам» к пристани эскортировали броненосцы «Северная звезда» и «Элида», яхта «Валькирия» и проворные миноносцы. Древняя крепость Акерсхус приветствовала прибытие фрамовцев тринадцатью пушечными выстрелами.
Надо сказать, что 13 было для Нансена счастливым числом. Вот что пишет в своих мемуарах Юнас Лид, организатор путешествия в Сибирь в 1913 году:
«Удивительно, что глава моих мемуаров, в которой рассказывается о том, как Нансен отправился в Сибирь в 1913 году, тоже по порядку тринадцатая. Странно видеть, когда учёный оказывается суеверным. С ним на „Фраме“ было 13 человек, он благополучно вернулся в Норвегию из своей полярной экспедиции 13-го числа, женился 13-го, ну и так далее. Когда мы путешествовали вместе на „Корректе“, он рассказал мне, что счастливые события в его жизни часто связаны с числом 13. К слову сказать, умер он тоже 13-го».
Целую неделю праздновала столица возвращение участников экспедиции «Фрама». Все эти дни не смолкали праздничные речи, не прекращались весёлые факельные шествия на городских улицах и площадях. В залах университета, театра, королевского дворца устраивались торжественные собрания. Были учреждены фонд и премия имени Нансена за лучшие научные открытия и исследования. В кратчайший срок было собрано полмиллиона крон.
Сумма эта значительно превышала ту, что когда-то собрал Нансен для экспедиции к Северному полюсу. Образно говоря, это были проценты с «капитала» экспедиции — её научных и моральных достижений.
Казалось, не было такой отрасли знаний, которой она не обогатила бы. Особенно ценны были успехи в области географии и океанографии. Вопреки ранее существовавшему мнению подтвердилось предположение Нансена о существовании обширного Полярного бассейна к северу от Новосибирских островов. Исследования экспедиции доказали также, что вблизи полюса не имеется суши, а только море, покрытое льдом.
Хотя Нансену не удалось достигнуть Северного полюса, но, по выражению сэра Клемента Маркхема (председателя Королевского географического общества), «норвежская экспедиция разрешила все географические проблемы Арктики». Экспедиция доказала, что в районе Северного полюса отсутствует суша, взамен открыв существование океанского бассейна. Нансен доказал, что в дрейфе паковых льдов огромную роль играет сила Кориолиса от вращения Земли. Нансен впервые подробно описал процесс роста и таяния паковых льдов, а также описал феномен «мёртвой воды».
Подтвердилась и гипотеза Нансена, что Земля Франца-Иосифа не простирается особенно далеко к северу и что сама «земля» не что иное, как группа многочисленных островов. Земля Вильчека оказалась островком, а Земля Зичи цепью мелких островков и скал. Кроме того, во время плавания «Фрама» вдоль берегов Сибири были открыты многие новые, дотоле неизвестные острова и удалось установить, что береговая линия изрезана гораздо сильнее, чем это отмечалось на картах.
Очень важным вкладом в науку явилось исследование морских течений и движения льдов в Полярном бассейне от Берингова пролива и побережья Сибири к морю между Шпицбергеном и Гренландией. Таким образом была убедительно опровергнута теория о существовании там неподвижного ледяного панциря. Вместе с тем Нансен выдвинул свою теорию образования полярных льдов и причин их дрейфа.
Наблюдения экспедиции дали полезнейшие сведения для климатологии, ведь именно на Севере находится «кухня погоды». Не менее интересные факты получили биологи: даже на самых северных широтах фрамовцы обнаружили многих представителей животного и растительного мира.
Научный подвиг Нансена и его доблестных спутников всколыхнул весь мир.
8 декабря 1896 года в Стокгольме был учреждён и утверждён королём Фонд Нансена для продвижения науки. Инициатором его создания стал профессор Брёггер. Нансен был провозглашён пожизненным членом правления.
Путешественник был награждён Большим крестом ордена Святого Олава; Свердруп и Арчер получили командорские кресты первого класса; Блессинг, Скотт-Хансен и Юхансен стали рыцарями Святого Олава. Все перечисленные были награждены памятной медалью «Фрама», остальные 7 членов команды не получили никаких наград на том основании, что у них «не было высшего образования».
«Комбинация цифр 86–14 (86°14′северной широты) прочно вошла в норвежское национальное сознание и стала частью исторического наследия… — пишет П. Э. Хегге. — Сиюминутный восторг и восхищение экипажем судна „Фрам“ превратились с годами во всеобщее преклонение. Появилась ещё одна истинно норвежская черта — ненорвежские герои были просто забыты. В нашей исторической науке, не говоря уже о нашем национальном сознании, мало внимания уделялось тому факту, что рекорд Нансена продержался только пять лет и в 1900 году был побит первооткрывателем-путешественником из такой страны, которой по нашим патриотическим настроениям и делать было нечего в полярных льдах, а именно — Италии. Не помогло и то, что этот человек принадлежал к итальянской королевской семье. Луиджи Амадео был племянником короля Умберто I и носил дворянский титул герцога Абруццкого. <…> Несмотря на свой ура-патриотизм, Нансен был одним из первых и немногих истинных интернационалистов. Он проявил истинное благородство, оказав почести человеку, побившему его рекорд».
После плавания на «Фраме» Нансен стал не только национальным героем, но настоящим «королём викингов». Именно так с тех пор его называли в печати.
Нансен был благородным человеком — в том нет сомнений — и истинным патриотом. После путешествия на «Фраме» он стал символом независимости Норвегии и активно включился в борьбу за выход своей родины из унии со Швецией.
На празднованиях в Кристиании Бьёрнсон, которому всё-таки дали слово, сказал:
«Великое дело Фритьофа Нансена выросло из всех нас, из нашего народа. Он пронёс наш флаг в мир, и мы всем сердцем были вместе с ним тогда.
Залогом подвига Нансена считают его чувство долга. И это верно! Но ни один отдельный человек, даже целое поколение не в состоянии создать что-либо из ничего. Трудолюбие, честность и мужество, таящиеся в народе, в какой-то момент истории выражаются в великом человеческом деянии. Так случилось и ныне.
Мы не преклоняемся перед идолом, имя которому — Успех. И наш народ отнюдь не опьянён радостью только потому, что Нансен указал нам путь в неведомую полярную страну. Нет, он указал нам путь к самим себе!
Юноши и девушки! Разве подвиг Нансена не научил вас уважать физическую культуру? Разве не влил он в вас мужество и уверенность в своих силах? Вы избрали его своим идеалом. Верно! Образ Нансена воплощает подлинное геройство и человечность. И хорошо, что в глубине души каждого из вас зреет нетерпеливое желание доказать собственную полезность. Ваш идеал обязывает к этому. Разорвите оковы страха и чувство собственной неполноценности, которые ещё сковывают ваши лучшие способности. Дерзайте!.. Отдайте жизни жар вашей души, и тогда богатства нашего народа возрастут. Верьте в себя, учит пример Нансена, выходите из узких рамок повседневности!
Ставьте перед собой высокие цели и направьте все свои силы для достижения их!»
Нансен в свой довольно «экстравагантной» речи вторит Бьёрнсону:
«Норвежцы, даже если они иногда не согласны друг с другом и готовы выцарапать глаза друг другу по мелочам, в решительный момент выступят как единый народ».
Огромное общечеловеческое значение полярной экспедиции отметил тогда же в своей речи и профессор Брёггер:
«В эти дни воздух напоён именами Нансена, его товарищей и „Фрама“. Норвежский народ радуется и гордится этими людьми и их подвигом, разнёсшим по свету имя Норвегии, заставившим это имя звучать громко, как никогда прежде. Мы гордимся достигнутыми научными результатами, мы счастливы совершённым норвежцами подвигом, мы чествуем пробуждающую наше национальное чувство силу, и мы видим, как укрепляется этим наше государственное положение и значение.
Но я хочу также обратить внимание и вот на что: на ту удивительную, имеющую значение не только для народа, но и для всего человечества, возвышающую душу силу, которую может заключать в себе деяние одного человека.
Все люди в своих проявлениях замыкаются пределами своей профессии, дома, родины. Однако существует и такое широкое понятие, как всё человечество. С особенной силой мы ощущаем это понятие, когда свершается подвиг ради общего блага. Могучая сила заключена в таких героических деяниях, они пробуждают всё самое лучшее в душе людей и учат их видеть великие цели, стоящие перед всем человечеством.
Вот что, по-моему, является чуть ли не величайшим результатом дела, свершённого Нансеном и его спутниками».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги