Нападение

14. Синегорье – лесные дали Кизимовского района

…Прогремел выстрел, и Ашот Гукасян ткнулся лицом в песок. Чаплински в это время сидел в кустах тальника на сухой, коряге. Поначалу он чуть не бросился к озеру, но тут со стороны базы до него донесся треск автоматных очередей. Чтобы понять, что там произошло, большого ума не требовалось.

Взяв автомат на изготовку, Чаплински скользнул в чащобу, направляясь на юг, туда, где не было железной дороги, а леса тянулись на сотни километров сплошным массивом.

Рудик Морозов, чутко прислушивавшийся к каждому звуку, услыхал хруст веток и понял – кто-то поспешно уходит от озера. Это мог быть только враг. Рудик, держа палец на спуске, осторожно двинулся следом.

Неизвестный ломился через лес, как лось, напролом, не разбирая дороги. Рудик двигался за ним, держа автомат стволом вперед. Зачем он преследует неизвестного, нужно это для дела или нет, Рудик для себя еще не решил. Он действовал автоматически, поддавшись мысли, что только полная победа над врагом даст ему право надеяться на прощение за все, что произошло на посту.

На одной из лесных полян Чаплински вспугнул выводок диких свиней. Черные стремительные тела, как живые торпеды, пронеслись через кусты прямо на Рудика. Тот, испугавшись, влупил в темноту длинную очередь. Грохот выстрелов прокатился по лесу, достиг крутого берега Сазанихи, отразился тягучим эхом.

Именно это сбило с толку Чаплински, решившего, что стреляют из нескольких армейских автоматов. Выходит, его преследуют и почти настигли?! Выяснять, сколько их, преследователей, двое, трое или целое отделение, – значит напрасно тратить время, упускать преимущество. Опыт подсказывал: в таких случаях целесообразнее всего оторваться от погони рывком. И Чаплински пошел рысцой.

Довольно скоро Рудик в полной мере осознал, в какое дело втравил себя по собственной воле и бездумной заполошности. Тот, кого он преследовал, был человеком незаурядной физической силы и выносливости. Он двигался ходко, не делая остановок, не позволяя себе задержаться и утолить жажду из попадавшихся по пути родников и ручьев. Он не пытался свернуть ни на одну из тропок, тянувшихся к лесным кордонам, к небольшим деревенькам, где можно было поесть и отдохнуть.

Солнце поднялось уже до полуденной высоты и светило ярко, на полную мощь. Тени укоротились. Жара стала невыносимой. Носки в ботинках намокли от пота, съехали вниз, и Рудик чувствовал, что стер ноги до крови. Сесть и переобуться он не мог: боялся потерять след. Конечно, можно было прекратить погоню, отдохнуть и вернуться назад – мол, не догнал, потерял в лесу. Но найдет ли он обратную дорогу без компаса и ориентиров? Неизвестный, уводивший солдата все дальше и дальше в лесные дебри, был путеводной нитью, связывавшей его с миром. Уж враг-то наверняка знал, куда идет!

Неожиданно на пути Рудика оказалась широкая поляна. У затухавшего костра сидели трое мужчин с ружьями на коленях. Заметив Рудика – грязного, потного, с автоматом в руках, – они не выказали ни беспокойства, ни озабоченности. Только ружья качнулись, и их стволы двенадцатого калибра уставились на солдата пустыми зрачками.

Один из охотников – высокий, бородатый – поднялся с места, держа палец на спусковой скобе.

– Здравствуйте, – сказал Рудик, закидывая автомат за плечо.

– Привет, коль не шутишь, – хмуро отозвался бородатый. – Дезертир, или как?

– Или как, – ответил Рудик миролюбиво. – Притом со вчерашнего дня не ел.

– Что ж так? – спросил Бородач.

– По следу иду. За преступником.

Охотники многозначительно переглянулись.

– Что ж милиция не ловит? – спросил один из сидевших у костра. – Ты даже не из внутренних войск вроде…

– Я из кизимовского гарнизона. Там совершено нападение на пост.

– Эва, куда умотал! – удивился бородатый. – Тут без малого двадцать километров до твоего гарнизона. Только мимо нас, браток, никто не пробегал.

– Естественно. Я же не враг, потому и иду открыто. А он вас заметил и обошел стороной… Подхарчиться у вас не найдется? Не пожметесь?

– Садись, – предложили бородачи. – Чаю попьешь? Он горячий. И хлеба дадим.

– Бандита догонять надо, – сказал Рудик озабоченно. – Я хлебца возьму и на ходу пожую.

– Ты, сынок, ешь, – остановил его охотник. – А твоего преступника пусть ловят, кому за то деньги платят. Ты лучше о себе подумай. У матери-то небось других сынов нет?

– Сестренка….

– Вот видишь, сын ты один. И побереги себя для семьи.

– А вы! Не поможете?

– Мы, солдат, – сказал бородач, – по другому делу. В этом краю медведь объявился. Дурной какой-то. В Шабанихе двух коров заел. В Кулигине пастуха задрал. Его и окоротим. Остальное – прости, не наша забота. Может, поймаем, а он госбезопасности господина Бакатина личный друг. Нам же и вольют за самовольство…

Охотники рассмеялись.

Чаплински держал направление по компасу. Впереди за рядами деревьев, обещая выход на простор или хотя бы опушку, светилось небо. По его предположениям, до магистрального шоссе оставалось километров пятнадцать.

Духота в лесу сгустилась. Сильно захотелось пить. Чаплински спустился к небольшому ключу, журчавшему среди камней в тени сосен. Опустившись на колени, надолго припал к холодной воде. Напившись, плеснул несколько полных горстей на лицо и грудь. Ободренный, двинулся дальше.

Лес становился все гуще. Непролазной стеной стоял орешник. У сырого ложка, поросшего можжевельником, перегораживая путь, лежала огромная сосна, вывороченная бурей. Чаплински решил обойти ее с комля. Он не сделал и трех шагов, как из-за переплетения корней навстречу ему рванулось огромное рыжеволосое тело. Оно сразу заслонило свет. Яростный рев оглушил Чаплински. Он задохнулся от гнилостного смрада, вырвавшегося из пасти животного.

Мелькнула рожденная ужасом мысль: «Вот он, знаменитый русский медведь!» Судорожным движением Чаплински попытался вскинуть автомат, но не успел. Тяжелый удар резко выброшенных вперед лап пришелся в лицо и грудь. Последнее, что успел увидеть Чаплински с полной ясностью, были зеленоватые глаза хищника, проницательные, полные дикой злобы. Кровь, хлынувшая из головы, рассеченной острыми когтями, окрасила мир в красноватый цвет. Потом сознание померкло, и Чаплински уже не чувствовал, как зверь вгрызся в его распоротую брюшину…