Напарник

В. Осинский НАПАРНИК

Механики рефрижераторной секции Харисов и Калинин не разговаривали между собой вторую неделю. От Хабаровска. По мнению Калинина, старшего механика бригады, мужика пятидесяти трех лет, его напарник Харисов, сопляк, без году неделю в депо, зажилил навар от левых сигарет и водки.

А было так. Харисов в двух рюкзаках пер эту водку и блоки сигарет от Москвы. Точнее из подмосковного Троицка. Пер в Приморье! Старший дал на лапу из командировочных бригады начальнику колонны. И тот определил их не на старую «брянку», сделанную при царе Горохе в бывшем Союзе, а на новую «немку» из Германии. Поэтому, получив телеграмму, покатили менять бригаду через всю страну. Калинин, старый хрыч, не притронулся к рюкзакам: мол, «начальство» мелочевкой не занимается! «Сейчас всего везде валом! А вот в начале девяностых!» И заводил любимую волыну о былых левых заработках рефов.

Харисов сразу понял, какая Калинин хитрая, жадная и гоношистая порода. Постельное бельишко в купе себе он выбирал получше, напарнику откладывал рванье, нудно спорил с проводником о цене на чай, в ресторане ждал, пока Леха заплатит за их обед. Словом, был из тех, кто на свои не пьет. Щупловатый, косолапенький, чисто выбритый и седой. Кожа на его лице была бурая от сельского загара, в морщинах.

Парень же острый на язык, твердый в решениях, хваткий в работе был не по возрасту спесив и самостоятелен. Старший сначала звал его Лехой, пытался помыкать — не вышло. Парень держался независимо. Имущество содержал в аккуратности. У старшего ничем не одалживался. Свое давал молча. За общим столом продукты не таил. Когда Калинин заводил свои мемуары, парень бесцеремонно уходил в тамбур курить. Это была вторая командировка Харисова. Было ему двадцать пять. Дорожно–техническую школу, или среди выпускников «дурку», он закончил с отличием. С прежним напарником, однокашником, за четыре месяца первой командировки поднаторел в ремесле. А байки Калинина Харисов слышал от отца, тоже рефа. Теперь пенсионера.

Старший механик Харисова заболел. Поехали с Калининым.

В Находке загрузились рыбой. Андрей Сергеевич, не спросив, дал грузчикам магарыч из запасов Лехи. И те закидали в моторный отсек одного из четырех холодильных вагонов десяток брикетов камбалы. Там же в Приморье Калинин дешево спихнул рыбу. Бабки прикарманил.

Парень промолчал. На полустанках ночью гуляющий народ клянчил курево и водку за любые деньги в «нон стопе» на колесах. Рюкзаки Леха разгрузил за две ночи.

Утром третьего дня Андрей Сергеевич в отличном настроении, неизменно в домашних тапочках и в спортивном костюме устроился в салоне завтракать. Дежурил Леха: подал миски с пшенкой. На сковороде жареная камбала с лопату каждому. Андрей Сергеевич нетерпеливо отодвинул тарелку.

— Ну, сколько там у тебя получилось? — от жадности его тенорок повело на фальцет.

— А тебе то, какое дело? — пробасил парень, подчищая кашу.

Калинин недоуменно посмотрел в голубые глаза парня, на его дурацкую черную бандану с черепами и скрещенными костями, на кнопку в мочке.

— Что значит? Вместе ведь дела делаем.

— С каких это? Ты эти рюкзаки пер? Нет, не пер! Вот и жри навар со своей рыбы!

Калинин мрачно уставился на парня. Тот жевал и не отводил взгляд.

— Так–то, дядя! — Леха нахально хмыкнул.

Этого Калинин не стерпел. Он зашелся на визг, забылся в истерике, как всякий самодур, получивший хоть малую власть. Кричал, чтобы на первой же станции сопляк выметался, что даст телеграмму в депо о замене, по статье…

Опомнился от собственного хрипа за грудки на кулаке парня.

— Ты, дятел старый, еще тюкнешь моего отца, домой по шпалам пойдешь!

Что про отца, Ваську Харисова, брякнул, не вспомнить. Случалось, вместе ездили! О том ли думать! Барыш дармовой уплывал! Этого Калинин простить парню не мог.

И с той минуты ни слова друг другу.

— От боженька наградил напарничком! — кряхтел Калинин.

Парень в своем купе хлопал детективы, скопившиеся от других смен, и чхал на старшего. Телевизор в салоне не смотрел: на ходу ящик едва рябил двумя программами. Транзистор слушал через наушники. Когда звали, выходил работать: проверял со старшим аккумуляторные батареи под вагоном; гонял дизеля; включал холодильные машины; на стоянках наведывался в тех контору потрепаться. Делали все вместе, но особняком. Между собой без нужды ни слова.

Парень в его молодые годы знал и умел до удивления много: отец натаскивал. Подсказывать или подгонять его было не надо. Сначала сноровистость напарника нравилось Калинину. Потом его подчеркнутая самостоятельность начала раздражать. Обиднее всего: он не спрашивал совета, но получалось у него ладно. Даже в электротехнике, где терялись опытные рефы, покумекав, он делал как положено. И своей независимостью и мастерством, казалось старшему, специально досаждал ему.

Харисов же презирал Калинина за тупое самодовольство. Старший книг не читал, мнил себя выше других людей, только потому, что он реф. Жил в какой–то дыре под Калугой, имел, судя по рассказам, семейство покорное и единодушное, в разговорах с рефами интересовался только заработками в других депо, и был уверен: кто живет и думает иначе — дурак. И Калинин чувствовал это презрение.

К исходу недели Харисов подавал еду старшому в салон, а сам, руша незыблемое правило рефов, не смотря ни на что, есть вместе, уходил к себе. Калинин в отместку и вовсе оставлял порцию молокососа на кухне. Они тихо ненавидели друг друга.

За окном проплывало мерзлое редколесье. Слепило глаза стылостью сверкающей белизны. Деревья, нищенски обтрепанные зимой, обреченно опустили лапы в снег. На ходу секцию продувало во все щели, как ни шпаклевали и не мазали рамы и углы. Топили круглосуточно. По очереди через ночь следили за котлом, чтобы не перехлестнуло дизельное топливо на пол. Тогда секция сгорит, как сноп в июльский зной. Тон семь солярки в запасных баках разнесут жилой вагон надежнее динамита.

Следить за огнем была очередь Харисова. Леха, было, провалился в чуткую дрему, и встрепенулся от тишины: поезд дернулся вперед назад, словно проверяя устойчивость, и замер. Окно за полуопущенной дерматиновой шторой, будто густо замазали сажей: ни огонька, ни звезды. Тихим басом гудел котел.

В двери дизельной заколотили. Старший за стеной заворочался.

— Щас, — проворчал Леха для Калинина: мол, не спим, трудимся.

Внизу скудно рыжел круг света от фонаря. Помощник машиниста назвался.

У одного из грузовых вагонов секции полетели тормоза.

— Подожди, оденусь, — сказал Леха.

— Быстрее. Из–за вас стоим! — просипел голос.

Харисов натянул ватные штаны и армейский бушлат, собачью шапку и вязанный матерью шарф из ангоры. Обулся в валенки с галошами. За бортом градусник зашкаливал под сорок мороза. На всякий случай Леха открыл и вторую дверь, со стороны кухни.

Поломку нашли быстро. Заклинило тормозные колодки у ближнего к локомотиву вагона. Возились долго. Руки деревенели на ветру. Не унимавшаяся с вечера пурга перетрясла весь снег.

Машинист подал долгий нетерпеливый сигнал.

— Давай, давай! — поторапливал помощник. — Зеленый давно горит!

Кое–как проволокой закрепили трос — «на станции ремонтироваться будете!» — и, проваливаясь в сугробы, разошлись каждый в свою сторону. Лехе топать было дальше. Машинисты выждали. «Надо было фонарь взять, чтобы подать сигнал!» — подумал парень, схватился за вертикальные поручни и вскочил на подножку. Поезд с лязгом дернулся — дрожь прокатилась от головы к хвосту состава — и пошел. Леха нажал ручку и толкнул двери. Двери не поддались. «Совсем охренел! Специально! Не может быть!»

Поезд набирал ход. Небо, словно прорвало стылым светом вселенной и облака расступилось. Вокруг в лунном сиянии напряженно сверкали перекаленные снега, сухо потрескивали, ахали в глубине остекленевшей ночи деревья, струями текла с веток крупа. «Все! Хана!» Леха живо представил, как через час другой околеет в лесной пустыне. Вспомнил про дверь с другой стороны вагона. На ходу не добраться. Впереди, возможно, будка обходчиков. Но до нее не один километр. С подножки сдует: пальцы уже разжимала стужа. Пешком не дойти. «Платформы!» Не мешкая, Леха прыгнул в снег.

Груженный состав тяжело полз мимо, скрипя и лязгая, как сонное, ленивое чудовище. На покатой насыпи рифленые вагоны секции громоздились небоскребами. Тихо, как в кошмаре, поплыл борт первой платформы с черной горой бревен. Сердце Лехи сжалось. Высоко! Не дотянуться и не ухватиться за борт! А из сугроба не разогнаться и не прыгнуть, чтобы зацепиться. Парень огляделся. Он стоял под светофором. Тут насыпь выравнивалась. Леха на четвереньках выполз на твердое. В темноте угадал плетение из проволоки, крепившей борт, и прыгнул. Леху поволокло. Он споткнулся и потерял валенок. Поджал ноги и подтянулся. Перекинул ногу между бревнами и торцевым бортом. Только упав спиной на шершавый распил, парень отпустил рвавшее грудь дыхание и закрыл глаза. Пот сосульками стыл на мехе шапки.

«Не может быть, чтоб специально! Проснется и дернит стоп–кран».

Босая стопа заледенела. Леха свел ноги калачом, и намотал шарф портянкой поверх носка. Поднял воротник бушлата. Поезд разогнался. Лехе казалось: его на ветру раздели голым. Он встал спиной к движению, и, держась за бревна, балансируя, начал приседать на ноге. Когда дыхание сбилось, а мышцы налились, парень переобул валенок, и повторил упражнение на другой ноге.

Он переобувался и приседал, пока не выдохся. Но взбаламученное кровью тепло грело. Леха отдыхал стоя. Только не спать! Городской парень, по книжкам и фильмам он знал: сон в мороз — верная смерть.

Леха приседал, растирал стопы, лицо. Когда–то же поезд остановиться! В этих краях перегоны длинные, состав может катить до утра, до очередной смены «кобылы», то есть до замены локомотива на узловой станции. Можно спрыгнуть на каком–нибудь полустанке, когда поезд замедлит ход. Без денег и документов догонять секцию хлопотного. Но это лучше, чем околеть на стылой платформе.

Леха забился в уютный угол, съежился в клубок, чтобы набраться сил. Дрема склеила заиндевевшие ресницы. Он не сразу понял, что поезд замер, и встрепенулся от ужаса: «Замерзаю!» Вцепился в борт и встал на задеревеневшие ноги. Впереди чернела зарытая в снег станция. Механик вывалился из платформы, и, прихрамывая на разутую ногу, заковылял к секции. Лишь бы успеть! Где–то на задниках сознания он удивился, что спрыгнул со стороны незапертой двери. Незапертой ли?

Харисов схватился за поручни и заскулил от боли в пальцах. Надавил плечом. Дверь неожиданно легко подалась. Лицо старшего мгновенно переменилось от заскорузлой неприязни узнавания к растерянности:

— Леха?

Парень облегченно выдохнул, повалился вперед и старший втащил его внутрь.

— А я думал, ты на очке завис!

— На каком очке?

Зубы Харисова стучали.

— В туалете! Турк туда, а ты молчок! Думал, расстроился камбалой!

— Какой камбалой, блин горелый! Тормоза у вагона полетели! А тут закрыто! Валенок на хрен потерял! — Леха заковылял через операторскую и кухню в купе. — Ты, что не видел, что я отстал? — Он выругался, отвел душу.

— Дак я только встал! А че ты туалет закрыл?

— Ничего я не закрывал!

Парень распахнул рундук и поискал в рюкзаке водку. Его колотила мелкая дрожь.

— Растереть? — спросил Калинин.

— Не надо. Сам! — процедил Харисов. В нем крепла злость на старого: все в том же спортивном костюмчике и стоптанных тапчонках, словно ничего не произошло.

— А кто ж там? — пробормотал Калинин, и покосолапил за отмычкой для дверей секции.

Он повернул ключ в туалет. Тут же на механика вывалилось что–то огромное, придавило к стене и опалило смрадным дыханием. Старший задохнулся от ужаса. Человек! В шапке с опущенными клапанами и в ватнике. Лица не разобрать. Не лицо, а маска, обожженная морозом до кирпичной красноты. По ней грибной россыпью бугрились пятна. Загнанные, воспаленные глаза горели страхом и злобой.

— Ты кто? — прохрипел Калинин и поморщился от колющей боли в кадыке. Покосился вниз: заточка с деревянной ручкой и металлическим ободком. «Из рашпиля».

— Дай, чем рожу смазать! И пожрать! — прорычал незнакомец, и толкнул старшего в салон. Тот загремел головой о бельевой шкаф.

— Сколько вас тут? — спросил пассажир и увидел Леху.

Парень изумленно разинул рот.

— Двое…

— Смотри, если пи…ишь, башку отрежу! Двигай к нему!

Харисов петушиным взглядом смерил малорослого, но кряжистого мужика. У того было преимущество: мышцы парня окостенели на морозе, а тяжелая ночь измотала его. Словно угадав мысли механика, пассажир запихнул заточку за голенище и вынул из–за пазухи пистолет. Под гипнозом черного зрачка дула Леха пошел в салон.

Калинин, потирая лоб, протянул с полки флакончик с гусиным жиром.

— Не! Давай ты! — Гость сел на рундук и выставил пистолет в живот Калинину.

— Выстрелить может, — опасливо сказал старший.

— Может, — передразнил незнакомец.

Калинин поглядывал на оружие и бережно смазывал похожие на еловую корку коросты на лице пассажира, загнившие заушины, нос вареником. Мужик кряхтел от боли.

По ватнику, казенным рукавицам за потертым ремнем, кирзачам и короткой стрижке — мужик стянул шапку — Калинин угадал беглого. Вокруг полно лагерей.

Мужику было тридцать или сорок. Он с усилием выпростался из лямок тощего рюкзака, расстегнул ватник — салон затопила вонь пота и прелого белья — и откинулся на перегородку. «Рюкзак не снимал, на случай, если придется сматываться!» — угадал Леха.

— Ты тормоза оборвал? — спросил он.

— Тыкалку прикуси…

— Я из–за тебя чуть не сдох, — сердито сказал Леха. Усталость прибавляла отчаянности. Калинин поискал, куда сесть. Но пассажир не дал.

— Жрать неси!

— У нас вчерашняя перловка. Остальное готовить надо.

— Открой консервы. Эн зе. Смотри, сиганешь, я пацану башку разнесу. Пошел.

Спрыгнуть! — сквозануло в голове Калинина. Он представил малого наедине с зеком! Шмальнет, и отвечай за парня перед начальством, перед отцом. Откуда на секции посторонний? По инструкции на ремонтных работах присутствуют оба. А старший продрых: механик отстал, едва не замерз. А узнают из–за чего пересобачились…

— Что вошкаешься? — послышалось из коридора.

Едва не плача от досады, что так глупо влипли, что надо делиться с проходимцем лососем, печенью минтая — без печени обойдешься! — старший ножом вскрывал консервы.

Опытный реф, он сообразил. Беглый ждал у светофора, или ехал на платформе с лесом. Поезд стал. Зек рванул тормозной трос. Рассчитал: механика кликнут чинить. Выходит, человек бывалый. Про «эн зе», неприкосновенный запас, знает. Но пер на фарт. Иначе не спросил бы, сколько в бригаде. Раньше ездили по четыре–пять человек с кухаркой. Забился в теплый угол перевести дух. Где он взял пистолет? Кажись, во внутренних войсках как в армии пистолеты лишь офицерам положены…

Калинин слышал: в зонах распорядок армейский. Допустим, этот смотался в ночь. Утром на поверке его хватились. Значит, ищут. А лицо обмерзло: в тайге не один день?

Товарняк болтало. Калинин, растопырившись, как паук, понес завтрак.

Зек у купе посторонился и жадными глазами проводил еду.

— Быстрее! — торопил он парня. Тот вынул из рюкзака бутылку водки.

Беглец за секунду опустошил тарелку.

— Еще! И курить.

Калинин ушел за добавкой. Леха растер водкой стопы и натянул шерстяные носки.

— Плесни! — сказал беглый.

— Руки есть, сам лей! — Леха отодвинул железную кружку и бутылку.

— Ершистый! — мужик поморщился от боли в потрескавшихся губах. — Принеси еще две! — сказал он Калинину. — Окосею с мороза. Тут вы меня и… — он недобро хмыкнул.

Зек разлил поровну. Выпил. Умял добавку до крошки. Потом закурил «Опал» Калинина. Курил он, как и ел, жадно. Заплевал чинарик и опустил в ржавую консервную банку–пепельницу. Опустил, будто в копилку: привычка человека, никогда не жившего сыто, дорожить не только крошкой, но и табаком. Калинин выпил. Леха не стал.

— Носки стягивай! — неожиданно грубо сказал зек парню.

— А по–человечески попросить нельзя? — враждебно спросил тот. На срочной службе он насмотрелся на эту злобную, тупую породу. — Че вылупился? Может, без ствола посмотрим, чего ты стоишь?

Калинин, белый от страха, таращился на парня. Зек качнулся и ручкой пистолета угодил парню в переносицу. Леха с грохотом кувыркнулся. Пассажир навис над ним с заточкой у горла. Калинин прилип спиной к окну, готовый тикать.

— Понял, кто ты есть? — просипел зек.

Из обеих ноздрей Харисова сыпались крупные рубины крови.

— Что ты, что ты! — запричитал Калинин. — Все тебе будет. Возьми мои, запасные.

Пассажиру рывок дался трудно. В ушах шумело. В потасовке упустили, как поезд встал. Тут же в двери требовательно постучали. Беглый испуганно шепнул старшему.

— Глянь.

Механик воровато выглянул сбоку от окна.

— Менты! С собаками! — он угодливо и с тайной радостью обернулся к беглецу.

Тот опасливо зиркнул из–за его спины.

У лестницы в дубленных полушубках стояли офицер, два автоматчика и поводырь с немецкой овчаркой. Собака зевнула, широко раскрыв ребристую пасть. Зек затравленно повертел головой. В двери долбанули еще решительнее.

— Старый, — ухватил пассажир Калинина за воротник, — говори, что хошь. Но не пускай. Иначе абзац обоим! — Он трясся, то ли от возбуждения, то ли от страха. — Сядь! — приказал он Харисову. Парень поднял опрокинутый стул и подчинился.

— Старый, — оскорблено передразнил Калинин, приопустил раму и в заклубившуюся от мороза щель окликнул наряд. Овчарка басовито гавкнула, выдохнув густой пар.

— Открывай! — глухим голосом сказал офицер. Он вжал голову, чтобы не впускать за поднятый воротник холод. — Осмотрим вагон!

— Не могу! Старшего нет! Без него не имею права!

— Какой старший? Открывай, дед!

— Не могу. По инструкции не положено.

Механик осязал спиной стальной зрачок пистолета, и боялся даже дыхнуть криво. Но тут мигнул левым, «дальним» от зека глазом.

— А где старший? — В обрамлении воротника и цигейковой шапки с кокардой лицо офицера казалось треугольным.

— Отстал от секции. — Калинин еще раз мигнул. — Ремонтировались…

— Тогда тем более открывай! Откуда ему знать, что мы были?

— Говорю же, не положено! Дорогое оборудование. Соляры полные баки.

— А, может, везешь, кого?

— Да, ты, что, без мозгов! — сорвался механик. — Говорят, не положено!

— Да? Ну, и хрен с тобой! Пошли! — Офицер повел наряд вдоль состава.

— Ищите кого? — в след крикнул Калинин.

Офицер отмахнулся. Внутри у «деда» оборвалось. «Не заметил знака, служивый!»

— Ушли, — скомканным голосом сказал он.

— Ладно, сядь!

Зек подкрался к окну. Долго и недоверчиво зиркал. На рундуке перевел дух.

— Куда адрес?

— В Москву.

— А ближе?

— Улан — Удэ. Для леса адрес на местных перевозках.

— Оба в купе, и сидите, как мыши.

Рефы переглянулись. В ноздрях Лехи бурели кровавые сгустки.

Беглый отнял треугольник–отмычку, и что–то долго громоздил за дверью.

— Гнида! — проворчал Харисов.

Механики сидели напротив. Поезд тронулся.

— Не понял солдатик! — сокрушенно кивнул Калинин.

— Чего не понял?

— Знак я подал! Мигнул!

— А я думал, ты совсем обосрался. Чего не убежал то?

Калинин отвел сердитый взгляд.

— Вот и я думаю, чего? — И вдруг вызверился. — Чего ты на него кидаешься? Это ж псих. Вот, чего он удумал щас?

— Пожрал, бухнул и спит! Что еще урке надо! Слушай, если он дрыхнет, откроем окно и отвинтим решетку.

— Прыгать будешь? — ухмыльнулся Калинин.

— Нет. Ждать, пока он нас, как кабанов заколет!

Леха осторожно, чтобы не греметь, в навесном ящике поискал инструменты: отвертку, накидной ключ и плоскогубцы. Калинин схватил его за рукав.

— Ты, что, серьезно? Сядь, говорю! Услышит, обоих пристрелит!

В стену свирепо громыхнули.

— Эй, козлы, — раздался сонный голос, — я вам пошуршу!

Калинин смотрел на молодого с укором. Харисов выругался сквозь зубы и сел.

— Котел! Если перекрыть соляру, котел погаснет. На ходу через четверть часа замерзнет, — сказал парень. — Тогда он нас выпустит чинить.

— На черта тебе это? — зашипел Калинин. — Он проспится, отдохнет! Спрыгнет, где ему надо! Его уже ищут!

— А когда у них мясорубка начнется, нас с тобой в фарш. Не менты, так этот.

— А если офицер схитрил? Дадут ему с поезда сойти. Дальше не наше дело. Нам с тобой рыбу довезти, и домой живыми вернуться.

— Вот он и сойдет. С одним из нас. Он меня в мороз посреди леса бросил. Думаешь, с тобой, хрычом старым, возиться будет? Ты и трех шагов по паркету не пройдешь, рассыплешься. А ему драпать. Второй ему обуза. Пистолет ему за ударный труд дали?

— У–у–у, блин! — тихонько взвыл старший. — Рыба хренова! Вот, Боженька и наказал!

Харисов полез под потолок. Калинин зло смотрел в спину напарнику.

Вагон болтало: казалось, колесные пары подлетали к крыше, и грохотал весь мир. Харисов как мог аккуратно снял с потолка пластину и долго ползал по перемычке.

— Перекрыл! Пусть греется! — Он самодовольно отряхнул штаны и свитер, и прибрался.

Механики расселись через стол. Леха клевал носом.

В купе похолодало. За стеной завозился зек. Калинин пожалел завшивленное домашнее бельишко: выкидывать придется.

— Эй, козлы, живы? — Беглый загремел под дверью. Отпер. На нем были шерстяные носки Калинина и его свитер. — Один разберись с теплом. Че то зябко! А другой — на кухню. Пожрать сваргань! — движением подбородка закрепил он за старшим обязанности стряпухи. Зек поспал и повеселел: путешествие с комфортом и персональной прислугой пришлось ему по вкусу.

— Хоть бы рожу ополоснул, — пробурчал Калинин. — От тебя не отстираешься!

— Че, че…

— А вот то! — неожиданно вспылил Калинин. — Спрашивать надо, когда берешь чужое! Ишь, одному ему надо! Одному ему хуже всех! Среди людей живешь, а не среди скотов…

— Это ты, что ли человек, козел старый?

Леха заглянул под заслонку.

— Потом долаетесь! Пусть он с котлом. Я в этом не секу.

Калинин округлил глаза. Едва не ляпнул: сам же нахимичил! Но Харисов рявкнул:

— Ну, че вылупился, гусь! Соляра не идет!

Калинин опешил. Зек подозрительно смотрел в след парню.

— Ладно, старый, делай ты!

От камбалы Леху мутило. Он портняжными ножницами срезал плавники, хвосты и плоские головы рыб. Зек курил, уже не экономя: мял королевские чинарики в банке. Он поставил стул между механиками, сел на него и позевывал.

За окном поползли, принаряженные белыми куполами сугробов, кривобокие строения полустанка. Поезд потоптался на месте и заспешил дальше. Беглый, было, опасливо глянул наружу, и снова развалился на стуле, все муздыкая пистолет.

«Без остановок прет, а на полустанках тащится» — подумал Леха. Сердце сжало предчувствие. Парень шагнул к аппаратной и в машинное отделение.

— Ты куда? — встрепенулся зек.

— Из ведра выкину. Рыба воняет. Если открою тут, вагон выстудим!

Не дожидаясь разрешения, Леха шмыгнул в дизельную. Он распахнул двери — его сразу обдало ледяным сквозняком — и вывалил на тугие струи ветра из ведра. Половину мусора вдуло обратно. Парень выглянул и повертел головой. От ближней платформы махнули красным флажком. Леха в ответ вскинул пустое ведро. Тут же за шиворот его приложили затылком о железную стену бака. Леха сквозанул кулаком наугад, и, ловко подсеченный, шлепнулся навзничь. Зек прорычал в лицо парня непонятное ругательство, и коротко взмахнул заточкой. «Все!» — успел подумать Леха, словно о постороннем. Но Калинин двумя руками перехватил запястье зека. Грохнул выстрел, гулкий среди металла дизель–генераторов и труб. Калинин присел, белый от страха. От его щеки по подбородку заструилась кровь. Пуля чиркнула кожу.

Беглый с перепуга что–то орал, захлопнул дверь, пинками и рукояткой пистолета погнал обоих в вагон. Тут было нестерпимо холодно.

— Чини, сука! — Зек толкнул Калинину к котлу. — Смотрите козлы, это край! — Он погнал механиков в салон. Состав переполз очередной полустанок.

Харисов не сообразил, откуда в салоне возник военный в зимней шапке и в кедах. Через миг зек захрипел на полу. Рефы навалились. Беглый завыл от бессилия. Офицер дернул стоп–кран. На кухне о пол зазвенела посуда, в купе загремели инструменты.

Солдаты подхватили беглого. Рассказали: механикам сигналили от полустанка, где старший «размигался». Чтобы открыли дверь. Офицер уже в дубленке отаптывал валенки.

— Дурак! — сказал он. — Из местных. По–пъяне в племянника топором попал. А теперь ранил дежурного. Дед, у тебя водка есть? Ребятам согреться! В дровах намерзлись.

— Какой я тебе дед…

— Будет тебе водка, — перебил Леха.

Вечеров в натопленном вагоне напарники пили мировую. Калинин в несчетный раз живописал, как перед свалкой в дизельной догадался и открыл запасным треугольником двери на кухне. Потом боялся выдать взглядом «солдатика» у стены.

Леха вежливо слушал и думал: мужик нормальный, но нудный, как флюс.

А по просеке железного полотна между черным лесом покачивались рыжие квадраты света секции. И не было конца ни ночи, ни дороге.