Напиши мне про любовь

1

"Проснувшись, Блейз обнаружила, что лежит на мягком шелке, окутанная волнующим ароматом незнакомых благовоний. Прохладный ночной бриз — дыхание пустыни, исполненное страсти, — ласкал ее обнаженную плоть. Обнаженную?! Едва она осознала это, тихий крик слетел с ее чувственных губ. Где же одежда? Чьи неведомые и алчущие руки сорвали покровы с ее беспомощного тела? И где она находится?

Матовые лампы не замедлили пролить свет на последний вопрос. Шелковый шатер укрывал ее от ночного неба, за приоткрытым пологом загадочно мерцали звезды. Внезапно звезды заслонил темный силуэт. Пригнувшись, человек вошел в шатер, и Блейз трясущимися руками попыталась прикрыть свою наготу. Это был тот самый араб, что беззастенчиво разглядывал ее на базаре. Пронзительные ярко-голубые глаза смотрели на Блейз из-под складок куфии, скрывавшей лицо.

— Вы не араб! — опешила Блейз. — Я узнала эти глаза... Вы... вы...

— Ваш супруг.

Куфия упала — и она действительно увидела лицо Ланса, графа Дептфордского; его красивые губы изогнулись в усмешке.

— Пришел заявить о правах, в которых вы, любовь моя, столь долго мне отказывали. Вас смущает мой маскарадный костюм? Что ж, это легко исправить. — С этими словами он скинул арабский балахон.

Взгляд Блейз скользнул по бронзовой груди, испещренной белыми шрамами — следами бесчисленных дуэлей; по узкой талии, плоскому мускулистому животу, вниз, к..."

* * *

Жаклин вытаращила глаза.

— Боже мой! — выдохнула она изумленно. — Да это же «Страстный турок»!

— Разве?

Жаклин подняла взгляд от страниц «Раба страсти». Вытянув шею, стюардесса пыталась заглянуть через ее плечо. Жаклин услужливо приподняла книгу.

У стюардессы загорелись глаза.

— Новый роман Валери Вандербилт! Я его еще не читала. Обожаю ее книги, а вы?

Жаклин глянула на бумажную обложку. Блейз с распущенными иссиня-черными локонами возлежит на шелковых покрывалах, а наготу ее целомудренно прикрывает могучее туловище графа Дептфордского. Название книги и имя автора переливались багряным атласом.

— Валери Вандербилт? — повторила Жаклин. — Признаться, мне в руки впервые попал ее шедевр.

— Она просто божественна! — Стюардесса благоговейно вздохнула. — Говорят, на самом деле Валери — графиня или что-то в этом роде, но знатная родня отвергла ее из-за многочисленных любовных связей. А эта книга про турка, да?

— М-м... вроде бы нет, — замялась Жаклин. — Вы меня не так поняли. — Она покосилась на уставленную ровными рядами бутылок и бокалов тележку. — У вас есть виски? Я бы выпила. Двойную порцию.

Восемь утра — не самый подходящий час для выпивки; но авиакомпании давно уже смекнули, что некоторые пассажиры пытаются заглушить нервозность спиртным. Жаклин отнюдь не испытывала страха перед полетом, но почему бы не выпить для поднятия духа?

К ее пожеланию присоединился хор нервных голосов — пассажиров мучила жажда. Торопливо извинившись, стюардесса занялась делом. Приняв из ее рук бокал, две миниатюрные бутылочки и крошечный пакетик окаменелых орешков, Жаклин предложила:

— Если хотите, отдам вам книжку, когда дочитаю.

— Правда? Как чудесно! Но... вы ведь не успеете прочесть ее до Нью-Йорка...

— Успею, не волнуйтесь.

— Ой, как мило с вашей стороны! Книги так дорого стоят. Я проглатываю четыре или пять штук в неделю, а это довольно накладно, даже при том, что мы с подругами обмениваемся...

В проход высунулась голова и, свирепо вращая глазами, что-то буркнула; следом за головой возникла рука с банкнотой.

— Да-да, сэр, сию минуту. — Улыбнувшись Жаклин, девушка двинулась дальше.

Расправившись с виски, Жаклин все же решила, что пока не готова вернуться в благоухающий шатер. Надо было заказать тройную порцию, подумала она. Ладно, теперь по крайней мере можно рассчитывать на услужливость стюардессы. Четыре-пять таких книженций в неделю? Если все они в том же духе, что «Раб страсти», удивительно, как заядлые читатели вообще сохранили способность разговаривать, тем паче связными фразами.

Она повернулась к иллюминатору. За бортом расстилалась серая пелена. Последние две недели в Небраске каждый божий день лили дожди. Фермеры рвали на себе волосы, газеты упоенно предрекали неурожай, а стало быть, повышение цен и всеобщее отчаяние. За те три года, что Жаклин прожила в Небраске, фермеры непрерывно рвали на себе волосы, а газеты смаковали близкий апокалипсис. То стояла одуряющая жара, то начинались трескучие морозы, то воцарялась библейская сушь, а то впору было вспомнить о Ноевом ковчеге. Словом, климат Небраски отличался на редкость капризным нравом и за эти годы изрядно осточертел Жаклин. И три дня назад, уныло вслушиваясь, как дождь барабанит в окно, она не выдержала:

— Хватит! Пора выбираться из этого болота, пока я вконец не рехнулась!

— М-да, болото еще то, — отозвался Джеймс, поудобнее пристраивая ноги на пуфик и протягивая руку за бокалом. — И куда же ты намылилась?

— В город! — Отчаянным жестом Жаклин ткнула в окно. За кирпичными строениями колледжа простирались бескрайние пустые поля. — В любой город. Желательно туда, где нет дождя.

— Тогда лучше всего в Каир. Или в Рим.

— Европа мне не по карману.

Джеймс Уиттиер, заведующий кафедрой английского языка и литературы Колдуотер-колледжа, взирал на Жаклин с коварной усмешкой. Этой стройной фигурой могла бы гордиться и женщина вдвое моложе; не то чтобы Джеймс был официально уведомлен о точном количестве прожитых Жаклин лет, но он понимал, что при двух взрослых детях ей наверняка за сорок. В золотисто-каштановых волосах не было ни единой седой пряди, и Джеймс, хорошо знакомый с уловками, к которым прибегают дамы, дабы скрыть этот признак старения, готов был поклясться, что шевелюра его подруги не ведала краски. На Жаклин был халат на редкость попугаистой расцветки: зеленый цвет мешался с аквамарином, синева — с алыми сполохами. Халат этот тоже был отлично знаком Джеймсу, и солидный возраст одеяния вкупе с последним заявлением Жаклин пробудил в профессоре любопытство.

— А мне казалось, ты собиралась этим летом за границу.

— Мне тоже.

— И что же произошло?

Стремительно развернувшись, Жаклин свирепо уставилась на него поверх очков. Тот факт, что она не сделала попытки вернуть окуляры на их законное место, был дурным знаком. Очки Жаклин служили барометром ее настроения и в минуты раздражения своей хозяйки норовили соскользнуть на нос.

— Что за неуемное любопытство, Джеймс! Кстати, знаешь, как тебя называют твои студенты?

— Я знаю, как меня зовут студентки, — отозвался Джеймс, картинно проводя рукой по седой шевелюре и расцветая в знаменитой кривой ухмылке.

— Можешь не растрачивать на меня свои чары, — сердито буркнула Жаклин. — Мистер Длинный Нос. Нет, пожалуй, мне больше по вкусу Дедуля Джимми.

— Дедуля, говоришь? Ну-ка иди сюда, я покажу тебе дедулю...

— Я не в настроении.

— Хм. — Джеймс счел, что сейчас не время напоминать Жаклин о прозвищах, которые студенты сочинили для нее. Она-то мнила себя беспристрастным, холодным и ироничным наблюдателем. А на самом деле была любопытна не меньше Джеймса и куда охотнее совала нос в чужие дела, когда полагала, что ее совет и помощь могут пригодиться, — а так Жаклин полагала почти всегда. При этом она была свято убеждена, что на свете нет более сдержанной и менее любопытной особы. А если в какому-нибудь смельчаку взбрело в голову доказывать обратное, бедняге пришлось бы несладко.

Продолжать расспросы по поводу ее изменившихся планов на лето Джеймс счел неразумным. Вероятно, на что-то подрастратилась. Все равно из нее ничего не выудить: по части своих личных дел Жаклин скрытна до безумия. Даже как-то не по-женски, уныло подумал Джеймс. Ну ничего, как-нибудь да выяснит правду.

— Мы могли бы прокатиться на несколько дней в Новый Орлеан, — предложил он. — Или в Сан-Франциско.

— В Сан-Франциско тоже вечно льют дожди. Я еду в Нью-Йорк!

— "Я"?

— Да, я!

— Вот как, значит, — опечалился Джеймс. — Первая трещина в цитадели любви. Первый увядший цветок в букете. Первый...

Больше метафоры на ум не шли. Он осушил бокал.

Жаклин села в кресло напротив, спихнула его ноги с пуфика и водрузила свои собственные.

— Первая кислая виноградина во фруктовом салате духовного единения.

Джеймс знал, что он не первый мужчина в жизни Жаклин, — не был даже уверен, что единственный. Их роман развивался с вынужденной осторожностью, ибо члены опекунского совета университета все еще свято верили в традиции прошлого века. По официальной версии, они с Жаклин вместе трудились над написанием учебника. Портфельчик, который Джеймс неизменно таскал с собой, направляясь к ней в гости, вызывал смешки и понимающие улыбки коллег и ехидные замечания студентов. И как удивились бы насмешники, узнай они, что в портфеле и правда лежали три главы учебника. Время от времени они с Жаклин даже работали над ним.

Однако их отношения давно уже превратились в привычку, и Джеймс хорошо понимал это. Вот в этом кресле он сидел уже четырнадцатое воскресенье. Сейчас они вымоют грязную посуду, а затем отправятся ужинать в «Старый амбар». Все радости супружества — без сопутствующих неудобств. Джеймсу были по душе такие отношения. А вот Жаклин, очевидно, нет.

Она принялась разбирать стопку бумаг и газетных вырезок и вдруг объявила:

— Я еду на писательскую конференцию!

— Хочешь сэкономить и выдать поездку за деловую?

— Естественно.

— Но ведь ты не писательница.

Жаклин ткнула пальчиком в сторону портфеля:

— А учебник? Мы же его все-таки пишем, верно?

— Медленно, — вздохнул Джеймс. — Очень медленно.

— Как бы то ни было, я библиотекарь. Знаешь, библиотека, книги, писатели... Даже мерзавцы из департамента налогов способны уловить здесь связь.

Джеймс улыбнулся. Война Жаклин с местной налоговой инспекцией давно уже стала университетской легендой. Как-то раз она попыталась получить налоговую скидку на новый телевизор — мотивируя это тем, что ей по долгу службы необходимо смотреть интервью с писателями.

— И на какую же ты едешь конференцию?

Жаклин взмахнула газетной вырезкой:

— Всемирная конференция авторов любовно-исторического романа. Ничего другого отыскать не смогла. Съезд Ассоциации книготорговцев был в прошлом месяце, а Библиотечная ассоциация собирается в Бирмингеме. Там я со скуки сдохну.

— Любовно-исторические романы, — повторил Джеймс. — Понятно. И много романов ты прочла за последнее время?

— Ну... за последнее время ни одного. Но в молодости я их обожала! «Узник Зенды», «Унесенные ветром»...

— А-а... «Унесенные ветром».

— Совсем неплохая книга, — заметила Жаклин.

— Угу.

— Джеймс, в чем дело? — Жаклин подозрительно уставилась на него. — По-моему, ты глумишься. Мне знакома эта ухмылка.

— Просто я не уверен, что финансовая инспекция на это купится, вот и все. В университетских библиотеках не так уж много романов. Тем более любовных.

— Значит, придется самой что-нибудь написать. Кстати, неплохая мысль. По слухам, они очень хорошо продаются.

— Это уж точно... Что ж, и правда отличная идея. Так, давай поглядим: две недели в Нью-Йорке, к четвертому июля вернешься... к началу сентября твоя рукопись должна быть готова.

— Прибереги свои плоские шутки для студентов, — холодно заметила Жаклин. — Я в курсе, что работа над книгой не такое простое дело, как полагают читатели. Но без ложной скромности...

— Не сомневаюсь, что тебе это по силам. — Несколько секунд Джеймс пытливо смотрел на нее, затем кивнул: — Да, я уверен: у тебя бы получилось. Когда едешь?

Джеймс отвез ее на машине в Омаху. По дороге они болтали об университетских делах, о погоде, но нарочитое дружелюбие Джеймса не обмануло Жаклин: он все еще болезненно переживал из-за того, что она не позволила ему поехать с ней. Типичный мужчина, усмехнулась Жаклин про себя. Их самолюбие столь уязвимо, что они все воспринимают как личное оскорбление.

Джеймс не заговаривал о своей обиде, однако демонстрировал ее иначе: ехал так медленно, что Жаклин всерьез начала волноваться, не опоздает ли на самолет. А когда высказала свои опасения вслух, Джеймс бодро отозвался:

— Да еще уйма времени!

И правда, они прискакали к стойке регистрации за несколько секунд до того, как по радио объявили, что посадка на нью-йоркский рейс заканчивается.

— Говорил же тебе, что успеем, — снисходительно заметил Джеймс. — Ну ладно, желаю хорошо повеселиться. И вот тебе маленький прощальный подарок.

Он сунул Жаклин старательно упакованный сверток.

— Книги? Как мило с твоей стороны, Джеймс.

— Ты говорила, что давненько не читала исторических романов. Здесь два самых популярных — по крайней мере, так мне сказали. — Джеймс сдержанно пожал ее руку и улыбнулся. Это была широкая зловредная улыбка, столь же неотразимая, как у Чеширского кота. Улыбка эта словно поглотила всю нижнюю часть его лица.

Вот так Жаклин Кирби, заместитель директора библиотеки колледжа Колдуотер, бакалавр и магистр гуманитарных наук, славившаяся своим откровенным интеллектуальным снобизмом, оказалась владелицей двух томов, озаглавленных «Раб страсти» и «Малиновый цвет любви».

2

Вопреки расхожему мнению, библиотекарши отнюдь не чопорные старые девы не от мира сего, обитающие в своей унылой скорлупе, — они прекрасно знакомы с тем, что расплывчато именуется массовой культурой. В сущности, библиотекарши — вполне обычные люди, и если вы неожиданно заглянете к ним в гости, то рискуете застать их за просмотром «мыльной оперы» или свежего номера «Плейгерл». И лишь по чистой случайности Жаклин оказалась не знакома со свежайшими хитами книжной индустрии. «Я не покупаю книги в супермаркетах, — не раз говаривала она. — В супермаркетах я покупаю фрукты и туалетную бумагу». Она вообще не особо тратилась на книги. Библиотекарю нет нужды их покупать. Книги — это единственный товар, которого у библиотекарей в избытке.

Подбадривая себя виски, Жаклин читала со все возрастающим интересом, не обращая внимания ни на облака за иллюминатором, ни на тоскливые взгляды стюардессы. Наконец она захлопнула «Малиновый цвет любви» и улыбнулась, поймав ищущий взор бортпроводницы. Девушка едва ли не бегом кинулась к ней.

— Вам что-нибудь принести, мэм?

Жаклин обдумала предложение.

— Полагаю, что сумею обойтись без скотча. Присядьте на минутку, если есть время.

— Ой, не могу! Через полчаса мы приземляемся.

— Я дочитала «Раба страсти». И этот роман тоже. Хотите?

— Д-да, спасибо! Вы уверены, что не...

— Уверена, — твердо ответила Жаклин.

— Эту книжку я тоже не читала! — Стюардесса пожирала глазами «Малиновый цвет любви». — Валери Фицджеральд... она здорово пишет, но Валери Вандербилт лучше. Но больше всех я, конечно, обожаю Валери Валентайн! А вы?

— Увы, я ее не знаю, — покаялась Жаклин, слегка ошеломленная обилием всевозможных Валери.

— Не может быть! Тогда обязательно, обязательно почитайте! Я вам даже завидую! Она просто великолепна. Знаете, она будет почетным гостем на конференции. Мне ужасно хотелось поехать туда, но не удалось взять отпуск. Надеюсь, что сумею проскочить хотя бы на одно заседание.

— Я как раз туда направляюсь, — сообщила Жаклин.

— Правда? Потрясающе! Но... я не знала... так вы тоже писательница? Под каким именем вы пишете?

— Пока что я еще ничего не опубликовала, но планирую взять псевдоним «Валери фон Хенцау».

— Красиво звучит.

— Мне тоже так показалось.

— А знаете, вы и вправду похожи на писательницу, — с восторгом заметила девушка. — Ну, я хочу сказать... у вас бы чудесно получилось, если бы... в том смысле... — Замявшись, девушка густо покраснела.

— Я пишу для людей, скажем так, более зрелого возраста, — объявила Жаклин. — У некоторых из нас все еще свежи в памяти романтические истории былых времен, и я стремлюсь воссоздать эти прекрасные мгновения для тех, кто уже слишком стар, чтобы пережить их наяву.

Ответить на это, в общем-то, было нечего, и стюардесса с неуверенной улыбкой ретировалась, прижимая к груди книжки, Устроившись поудобнее, Жаклин извлекла из глубин своей сумки экземпляр «На руинах любви» — в надежде, что строгий стиль этого произведения поможет ей избавиться от пресыщения страстью. Однако, когда пилот объявил посадку, в глазах Жаклин появился лихорадочный блеск. Похоже, конференция обещает немало интересного. Скорей бы уж!

3

Пока автобус с авиапассажирами толкался в гуще транспортного потока, Жаклин смотрела в окно, испытывая прилив ностальгии. Уже три года, как она покинула Нью-Йорк ради пасторальных красот сердца Америки. Принять такое решение ее побудили вполне веские основания: во-первых, представлялась возможность сменить дряхлую директрису библиотеки в Колдуотере (правда, та по-прежнему не собиралась на пенсию, вопреки всем предсказаниям); во-вторых, Нью-Йорк — город жуткой дороговизны; и, в-третьих, хотелось поселиться подальше от любимых отпрысков, которые, уже взрослые и теоретически самостоятельные, слишком часто проявляли дотошный интерес к личной жизни родительницы, а также содержимому ее кошелька и холодильника. Детки нередко навещали «мамулю», почти всегда в компании лиц противоположного пола, и Жаклин улавливала зловещие признаки того, что вот-вот станет бабушкой. А когда эти предзнаменования воплотятся в жизнь — в чем не приходилось сомневаться, — она предпочитала находиться за тысячу миль. Никаких яростных возражений по поводу статуса бабушки как такового или младенцев вообще у Жаклин не было; тем не менее приличное расстояние виделось ей разумной предосторожностью — ведь будет чертовски обидно, если все это свалится на нее прежде, чем она успеет унести ноги. Однако теперь чувствовала, что вернулась на свою духовную родину.

Автобус выгрузил большую часть пассажиров на Центральном вокзале. Вдохнув приличную дозу угарного газа, Жаклин подхватила чемодан и зашагала по улице. Близился полдень, и она отлично знала, что в этот час поймать в Нью-Йорке такси практически невозможно. И потом, ее отель находился на Пятьдесят третьей улице, всего в пятнадцати минутах ходьбы от вокзала.

К тому времени, когда Жаклин добралась до Пятой авеню, она уже вновь обрела повадки жителя большого города: ловко протискивалась сквозь бреши в толпе и перебегала улицы на красный свет. Излишне говорить, что это искусство требует предельной сосредоточенности и служит признаком, отличающим жителей Манхэттена от туристов. Последние обычно растерянно жмутся к стенам, пытаясь укрыться от обезумевшей толпы. Жаклин обуревал соблазн полюбоваться витринами, особенно книжных магазинов, — единственный торговый ряд Колдуотера не баловал разнообразием. Но она устояла. Времени только-только хватало на то, чтобы зарегистрироваться в отеле и переодеться перед торжественным открытием конференции — официальным обедом, на котором будет представлена «таинственная почетная гостья».

Забронировать номер в отеле «Харрисон», где проводилась конференция, Жаклин не удалось, но ее гостиница располагалась прямо напротив. А кроме того, здесь предлагался «специальный сезонный» тариф со значительной скидкой. Обстановка гостиничного номера напоминала убранство стандартного американского мотеля: две двуспальные кровати; протертое ковровое покрытие на полу и прикроватная лампа, намертво закрепленная в таком месте, что читать в постели можно было, лишь вывернув шею и скосив глаза. Вид с тридцать пятого этажа открывался на зеленеющий Центральный парк и верхушки небоскребов. Парк оставил Жаклин равнодушной — деревьями и травкой она была сыта по горло, — но высотные здания с таившимися внутри чудесами вызвали у нее прилив нежности: ведь так долго она была лишена этих чудес. «Сакс», «Олтман», «Лорд», «Тейлор»... Не сказать, чтоб ей было по карману отовариваться в этих шикарных магазинах, но даже просто поглазеть на витрины — огромное удовольствие после бутиков Колдуотера, торгующих уцененными товарами. А музеи! Кстати, в Метрополитен-музее открыты новые Египетские галереи, а в Залах костюма проводится любопытная, как она слышала, выставка. Но не музеями едиными жив человек, а у Жаклин были весьма эклектичные вкусы. Надо непременно разыскать старых друзей и проконсультироваться по поводу ночных клубов, кафе и бистро, ибо мода в этих областях менялась стремительно, и Жаклин допускала, что ее излюбленные забегаловки вполне могли кануть в небытие. Даже тот очаровательный бар для геев на Семьдесят девятой, где у нее было столько знакомых.

Жаклин вздохнула, отвернулась от окна и принялась разбирать вещи. Еще в самолете, где-то на середине «Раба страсти», она заподозрила, что ее туалеты не соответствуют духу конференции. В чемодане не было ни одной прозрачной блузки, ни юбок с игривыми рюшечками — впрочем, их у нее вообще не было. Ладно, этой проблемой можно будет заняться позже, а сейчас сойдет и строгий полотняный костюм. Жаклин оглядела себя в зеркале, решительно расстегнула на блузке две верхние пуговки и взбила волосы романтическим ворохом. Так-то лучше. Теперь осталось взять сумочку и...

Последнее было не так просто, как кажется. Хотя Жаклин утверждала, что ее сумки не больше, чем у других женщин, они были несомненно объемистее тех, что предпочитало большинство дам. А еще у них была странная особенность — разбухать как на дрожжах, и никто, включая саму Жаклин, не знал доподлинно, что же лежит внутри. Студенты Колдуотер-колледжа взирали на сумки Жаклин с суеверным трепетом — с того самого дня, когда на вручении дипломов она извлекла из таинственных глубин зонтик, непромокаемый плащ и пару резиновых сапог. Само по себе это, может, и не было бы столь удивительно, если бы не метеопрогноз, суливший ясную погоду без осадков. Церемония вручения проходила на открытом воздухе, и, когда хляби небесные разверзлись, Жаклин единственная из всех участников не промокла.

Помимо прочих достоинств, сумка с успехом могла сойти за оружие или же таран. Последнее свойство очень пригодилось Жаклин, когда, выйдя из отеля, она очутилась в гуще толпы, наводнившей тротуар. На Шестой авеню транспортная пробка тянулась на несколько кварталов и галдеж стоял невообразимый.

Когда Жаклин добралась до перекрестка, загорелся зеленый свет и раздосадованные водители с новыми силами принялись выражать недовольство: клаксоны гудели, голоса все яростнее выкрикивали непечатные фразы. Какое-то такси задело бампер ехавшей впереди машины; пожилая женщина, сидевшая за рулем, высунула из окошка искаженное злобой лицо и что-то выкрикнула. Слов ее Жаклин не расслышала — в отличие от шофера такси, который ответил в том же тоне, но по-испански. Жаклин мысленно взяла себе на заметку несколько слов, коих прежде не слышала.

Перекресток заблокировали два автомобиля весьма необычной наружности. Оба были с откидным верхом, что теперь не так-то часто увидишь на дорогах Америки. И оба ядовито-розового цвета.

За рулем первого авто сидел, несомненно, уроженец Нью-Йорка: нимало не смущенный сыпавшимися со всех сторон оскорблениями, он со скучающим, отстраненным видом невозмутимо смотрел прямо перед собой, и ухом не ведя. Пассажиры были не столь хладнокровны. Одна дама сползла с сиденья, так что виднелась только копна светло-медных волос. Ее соседка неопределенного возраста, напротив, сидела прямо, словно аршин проглотила. Красотой она от природы не страдала, а сочетание морковной шевелюры и багрового румянца с розовой шляпкой, розовым платьем и розовыми же перчатками производило жутковатое впечатление.

А вот третий пассажир... Жаклин даже привстала на цыпочки, чтобы лучше видеть. В этот момент молодой человек поднялся, продемонстрировав свой наряд во всем великолепии: белая рубашка, расстегнутая до пупа; облегающие черные брюки; красный атласный пояс-шарф и черная накидка с алой подкладкой. Полы накидки распахнулись, когда молодой человек вскинул руки, приветствуя зевак, — те ответили нестройным воем. Одни из зрителей засмеялись, другие нахмурились, а водители такси дружно выругались. Слева от Жаклин кто-то охнул и что-то невнятно пробормотал. Она разобрала только слово «классный».

Жаклин обернулась. Девица невысокого росточка старательно вытягивала шею. Поймав взгляд Жаклин, она хихикнула и повела плечами.

— Кто это? — одними губами спросила Жаклин.

— А бог его знает! Но до чего же хорош! Наверняка из этих, писателей. — Девица ткнула пальцем в гостиницу на противоположной стороне улицы.

— Ах да! — с воодушевлением подхватила Жаклин. — Настоящий Зорро, Робин Гуд и Дон Жуан в одном лице. Что ни говори, не перевелись еще романтики. Да и романисты.

— Что-что?

— М-да, и правда красавец! — весело заключила Жаклин.

Солнечные лучи поигрывали на пушистой темной поросли, выставленной напоказ в расстегнутой рубашке молодого человека. Автомобиль резко тронулся с места. От неожиданности молодой человек довольно неуклюже плюхнулся на сиденье, но тут же расцвел в широкой улыбке.

Жаклин сочла за благо тоже продолжить путь. Если пассажиры розовых автомобилей и есть те самые почетные гости, мероприятие, вероятно, начнется с опозданием, но все равно стоит занять местечко получше. Лавируя между застывшими автомобилями, она пересекла Шестую авеню, но перед входом в отель задержалась, чтобы еще разок оглянуться на странную процессию. Теперь ей был хорошо виден второй автомобиль — старинный «кадиллак» с откидным верхом. Его владелец, вероятно принадлежавший к элитным кругам коллекционеров старинных авто, пришел бы в ужас от нынешнего вида своего детища. «Кадиллак» нарядили словно на карнавал: от радиаторной решетки до заднего бампера машина была задрапирована белыми кружевами. На капоте красовался золоченый купидончик. К боковой дверце кто-то прицепил, будто родовой герб, картинку: парочка золотых сердечек, увенчанных короной, в окружении омерзительно жирненьких ангелочков.

На заднем сиденье было трое пассажиров: лысеющий мужчина средних лет с безразличным и непроницаемым лицом; рядом сидела седая дама, смахивающая на провинциальную домохозяйку, и...

Строго говоря, у каждого свое представление о красоте — словом, это дело вкуса. Истинная красота ценнее алмазов и впечатляет гораздо сильнее. Среди красоток экрана и сцены лишь единицы по праву носят это звание: грим, хитрости освещения и прежде всего гипнотический дар пресс-агентов и рекламных фирм создают дутый образ, не имеющий ничего общего с красотой в общепринятом смысле.

Но девушка в розовом ландо была по-настоящему красива. Сидя между своими увядшими спутниками, она выглядела словно роза на грядке с кабачками. Она была поистине само совершенство: безупречное сложение, чудесная кожа, тонкие черты и дивный цвет лица. Волосы, струившиеся по плечам, были не желтыми и не белесыми, а золотистыми, с рыжеватым отливом, и блестели под ярким солнцем точно шелковые нити. Овал лица девушки напоминал сердечко — округлые щечки изящно переходили в маленький, чуть заостренный подбородок. Открытое платье, или блуза (ниже талии Жаклин ничего разглядеть не могла), слепило белизной, а кружева подчеркивали длинную шею и обнаженные руки совершенной формы. Однако красота девушки не была классической — нежный румянец и округлые формы скорее вызывали в памяти прелестниц кисти Буше или Фрагонара.

Процессия продвинулась вперед еще на один фут. Восторженные вопли зрителей могли посоперничать с шумом, производимым панк-группой. Краснолицый полисмен отважно ринулся в гущу событий и тотчас исчез в толпе водителей, которые, потеряв терпение, вылезли из автомобилей и теперь с угрожающим видом приближались к диковинным лимузинам. Жаклин неохотно покинула сцену.

Расписание конференции, вывешенное в вестибюле отеля, откомандировало ее на бельэтаж, где проходила регистрация участников. У Жаклин в глазах зарябило от обилия розового и белого кружева, бумажных сердечек и золоченых купидончиков. За регистрационным столиком, задрапированным нежно-розовой гофрированной бумагой, восседали три сурового вида особы в розовых сарафанах. Напротив красовались выставочные стенды издателей с яркими плакатами. «Роман при свечах», «Давняя любовь» и «Любовь при лунном свете» — плакаты наперебой рекламировали книжные серии. «Лунный свет», очевидно, специализировался на всевозможных Валери: Жаклин углядела несколько экземпляров «Раба страсти» и стопку книг с именем писательницы, от которой была без ума давешняя стюардесса, — Валери Валентайн.

Пока Жаклин любовалась декором, к ней подплыл усатый господин в костюме-тройке:

— Мадам, ищете себе агента? Я представляю...

Жаклин взяла у него визитку. В конце концов, чем черт не шутит.

Еще один стенд, чуть в сторонке, своим кустарным исполнением весьма смахивал на школьную выставку рукоделия. Бело-розовые бумажные фестончики обрамляли шаткую арку; над аркой реяло знамя, на котором чья-то старательная, но не слишком умелая рука вывела: «Обсчество паклонников Валентайн». Жаклин оглядела стайку девочек, сбившихся вокруг стенда. Любопытно, не здесь ли прячется великий каллиграф? Девицы являли собой вполне достоверную выборку своей возрастной группы: худенькие и пухлые, миловидные и простоватые, и у большинства были или пластинки для исправления зубов, или прыщи, или и то и другое.

С приглашением в руках Жаклин приблизилась к регистрационной стойке.

— Это что, фанатки? — спросила она, указывая на паклонниц мадам Валентайн.

Одна из суровых регистраторш подняла взгляд от бумажек, которые сортировала, и ответила, словно извиняясь:

— Уверяю вас, это вовсе не самые типичные представители наших читателей. Если в вняли моему совету, этих вертихвосток вообще бы сюда не пустили. Покупали бы билеты наравне со всеми остальными.

— Да у девчушек-то и денег таких нет, — возразила ее сердобольная коллега. — Знаете ведь, что миссис Фостер сказала насчет поклонников? «Держите их на расстоянии, но поблизости». Слушаю вас, мисс. Вы автор или издатель?

Жаклин задумалась. Надо полагать, альтернативными категориями были «поклонники» и «прочие», то бишь «всякий сброд». Ни то ни другое ее не прельщало.

— Автор, — решительно объявила она и тут же получила чистую именную бирку, программку и пачку билетов — на все мероприятия конференции.

Выудив из сумки ручку, она написала на бирке свое имя: «Ж. Кирби» — и прицепила к карману пиджака. Бирка была ярко-красного цвета, в форме сердечка.

По идее, аляповатое убранство автомобилей и бельэтажа должно было подготовить ее к встрече с залом, и все же на мгновение Жаклин лишилась дара речи. Застыв в дверях, она обвела взглядом помещение. Дело было даже не в изобилии пресловутых сердечек, бумажных кружев и блестящих купидончиков — к ним она уже успела привыкнуть. Более всего Жаклин потрясли воздушные шары — их были сотни: розовые, красные, белые и даже несколько лиловых, они гнездились повсюду, парили под потолком стаей летающих тарелок. Отпихнув с дороги розовый шарик, Жаклин переступила порог.

Большинство мест были уже заняты — и немудрено, ведь близилась половина первого, а по расписанию церемония должна была начаться в полдень. В дальнем конце зала, на сцене, задрапированной в красный бархат и украшенной (разумеется!) бумажными сердечками, стоял стол — для ораторов и таинственной гостьи. За ближайшими к сцене столиками не было ни единого свободного места, но Жаклин углядела стул, занятый лишь норковым полупальто и сумочкой. Остановившись позади него, она легонько дотронулась до сидящей рядом дамы и с приветливой улыбкой сказала:

— Простите, но это мое место.

От такой наглости хозяйка норкового манто чуть не задохнулась — но сдалась, ограничившись злобным взглядом и невнятным «неужели?». Жаклин ответила еще одной лучезарной улыбкой. Писательская бирка дамы была приколота чуть ниже огромного декольте, оголявшего плечи, которые следовало упрятать как можно тщательнее. Рисунок ее шифонового платья тоже впечатлял: на розовом фоне кучковались огромные красные розы. А лицо дамы невольно вызвало в памяти Жаклин старинную поговорку про заднюю часть лошади.

Плюхнувшись на освободившийся стул, Жаклин запихнула сумку под стол, ноги водрузила на сумку и открыла программку.

— Вы не знаете, здесь можно курить? — раздался робкий голосок слева.

Жаклин оглянулась. На вид девушке было не больше восемнадцати. Мягкие каштановые волосы обрамляли круглое открытое лицо; вздернутый носик щедро усеян веснушками, а из-за очков в роговой оправе неуверенно смотрели голубые глаза. Платье под цвет глаз, с длинными рукавами и скромным вырезом «лодочкой». Жаклин, увлекавшаяся коллекционированием каталогов «заказы почтой», где-то уже видела рекламу этой модели. Сопроводительный текст уверял потенциальную покупательницу, что в этом наряде она будет выглядеть «настоящей леди, вплоть до кончиков пальцев». В данном случае реклама не соврала.

— Я не вижу никаких запретительных табличек, — ответила Жаклин.

— Но и пепельниц нигде нет.

Как и официантов. Жаклин достала из-под стола сумку; порывшись, извлекла тусклую металлическую коробочку и откинула крышку:

— Вот.

— Но...

— Она специально для этого предназначена. — Жаклин вздохнула: — До сих пор таскаю ее с собой, хотя бросила курить.

— О... А я как раз собиралась вам предложить...

— Спасибо. — Жаклин взяла сигарету. — Честно говоря, я бросаю курить раз в месяц.

Новая подруга изучала именную бирку Жаклин.

— Боюсь, я не читала ваших книг. А-а, вы, наверное, пишете под псевдонимом!

— Нет. — Жаклин с наслаждением затянулась. — Я вообще не пишу.

— Но ваша бирка...

— Я соврала.

— О!..

— Но вы-то ведь не соврали, верно? — У девушки тоже была красная писательская бирка. Ее звали Сьюзен Моберли. — А я тоже не читала ваших книг. Если, конечно, вы не Валери Вандербилт.

— Если бы! Она-то уже сделала себе громкое имя. А я только-только начинаю. Моя первая книга выйдет осенью.

— Непременно прочту. Как называется?

— Я хотела назвать ее «Священный заговор». Действие происходит в Англии, в правление Ричарда Второго, и я взяла название из...

— Мне известна эта речь.

— Да?.. Но мой редактор счел это название неподходящим. И предлагает другое — «Темная ночь любви».

— Понятно.

От уклончивой интонации Жаклин веснушчатые щеки Сьюзен вспыхнули.

— Это совсем не такая книга, — словно защищаясь, пролепетала она.

— Сколько сцен изнасилования?

— Две. Но на самом деле они не такие уж...

— Как насчет содомии? — не унималась Жаклин. — Инцест? Садомазохистские оргии, порка, цепи, расчленение?

Лицо Сью сделалось ярко-алым — в тон воздушному шару, который очень кстати приземлился на столик. Жаклин стало стыдно за свою резкость.

— Вам, наверное, нелегко приходится, — предположила она.

— С чего вы взяли...

— Чем вы зарабатываете на жизнь, Сьюзен Моберли?

— Преподаю в школе. В шестом классе.

— Это заметно. А откуда вы родом? Айова, Канзас?

— Я живу в маленьком городке в Небраске, Вы о нем и не слышали.

— Ну, это как сказать.

— Вы, жители Восточного побережья, считаете моих земляков провинциалами, деревенщиной. А мы, между прочим, тоже знакомы с...

— С содомией, инцестом и садомазохизмом? Не сомневаюсь. Но лично в вас я замечаю хороший вкус и ум. Неужели изображение женщины как добровольной жертвы, мечтающей, чтоб ее унизили и обесчестили, вас не раздражает?

Прежде чем Сью успела ответить, дама в норке, которая все это время увлеченно подслушивала, горячо воскликнула:

— Вот тут я с вами полностью согласна! Никогда не позволяю, чтоб моих героинь эксплуатировали. Они у меня независимые, сексуально свободные женщины, которые сами вершат свои судьбы.

Развернулась оживленная дискуссия. Писательницы, сидевшие за столиком, дружно согласились с хозяйкой норки: их героини тоже сплошь независимые и сексуально раскрепощенные. А вот менее маститые авторы зачастую попадаются в эту ловушку.

Жаклин была не настолько знакома с жанром, чтобы уличить дам во лжи, но уловила фальшивые нотки в слишком уж яростных протестах. Разговор ей быстро наскучил, она перестала слушать и теперь развлекалась, ударяя по воздушным шарам, которые медленно опускались, по мере того как из них вытекал гелий.

— Я умираю с голоду, — пробормотала Сью. — Как вы думаете, когда мы будем есть?

— А бог его знает. — Жаклин порылась в сумке. — Хотите половинку шоколадного батончика? — Она сунула в рот другую половинку и добавила: — Наверное, почетная гостья задерживается. Когда я сюда шла, на улице была солидная пробка, главными виновниками которой стали два розовых автомобиля с откидным верхом.

Дама в норке злобно фыркнула:

— Очень похоже на Хэтти! Небось забыла получить разрешение на прекращение движения транспорта ради своей дурацкой процессии.

— Ну нет, забыть Хэтти не могла, — вступила в беседу еще одна дама, сидевшая напротив Жаклин. — Скорей всего, она попросила разрешения, а ей, естественно, отказали. Вот она и поперла без всякого разрешения.

— Хэтти? А кто это? — поинтересовалась Жаклин.

— Не знаете Хэтти?! Ну, дорогая, вы явно с луны свалились. Это ведь она организовала эту конференцию. Хэтти — президент Всемирной ассоциации авторов любовно-исторического романа.

— Боже правый, — почтительно протянула Жаклин. — А я и не знала. Стало быть, Хэтти зарабатывает на жизнь тем, что организует конференции?

Дама напротив заквохтала, как ведьма из «Макбета»:

— Милочка, Хэтти Фостер — литературный агент! Агент с большой буквы. Все лучшие писатели этого жанра — в ее конюшне: Вандербилт, Валентайн и Виктор фон Дамм — все!!! Так что она монополист.

— Серьезно? — Любопытство Жаклин было неподдельным. Подводные течения в издательском бизнесе были ей неведомы, и ее интересовало практически все.

— Вы только представьте, она прибрала к рукам не одно громкое имя — а все! Если какой-либо издатель вздумает делать деньги в этой области, ему приходится иметь дело с Хэтти, а уж она своего не упустит, еще та акула! Иначе говоря, Хэтти сама выбирает себе клиентов из авторов-новичков. Большинство из них готовы пойти на убийство, лишь бы она ими занималась. Идиоты!

Именной ярлык у говорившей был розового цвета. Нетрудно сообразить, что к этой категории относились агенты, — уж очень явственно звучала горечь в голосе женщины. Дама в норке, которая во время тирады агентши выказывала признаки волнения, с нервическим смешком воскликнула:

— Все громкие имена, Пэт? Так-то уж и все?

— Что? Э-э... нет-нет. Не все. — Агентша судорожно улыбнулась. — Милые леди, все вы, несомненно, знакомы с прославленной Розалиндой Роман. Моя клиентка — прошу любить и жаловать.

— Пэт, дорогая... Дамы, уверяю вас, Хэтти вовсе не единственный хороший агент.

Повисла неловкая пауза. А затем все заговорили одновременно. Под прикрытием шума Сьюзен вполголоса заметила:

— Готова поспорить, что уж Розалинда наверняка пойдет на убийство, лишь бы попасть в конюшню Хэтти.

Неожиданно взвыли трубы — и тут же захлебнулись жалобным стоном, словно кто-то поспешно выключил запись. Бархатный занавес позади сцены поднялся, и в зал прошествовала простоватая немолодая женщина, которую Жаклин видела в одном ландо с юной красавицей. Даму встретили нестройным одобрительным хором. Возможно, гости радовались не только прибытию главы Ассоциации авторов любовно-исторического романа, но и забрезжившему появлению еды.

С виду женщина была самой заурядной тетушкой Хэтти — лучезарная улыбка, поблескивающие стекла очков и пышный бюст; из неаккуратного седого пучка местами выбивались пряди волос. Воркующим голоском с заметным вирджинским акцентом она поприветствовала гостей, выразила надежду, что они еще не умерли с голоду, весело посмеялась над собственной шуткой и представила почетных гостей, которые по одному возникали из-за бархатного занавеса. Оказалось, что молодой человек с волосатой грудью и в черной накидке — это Виктор фон Дамм. За ним последовала Эмеральда Фитцрой, автор романа «Любовь расцветает в сумерках», — рыжая дама из первого автомобиля, а затем Валери Вандербилт. Вопреки ожиданиям Жаклин, автор «Раба страсти» явно была особой весьма застенчивой; медно-рыжий парик сполз ей на глаза, пока она суетливо усаживалась на стул, который любезно придержал для нее Виктор.

Последовало напряженное молчание, нарушаемое лишь урчанием пустых желудков.

— Ну а теперь настал момент, которого все вы так ждали! — объявила Хэтти. — Итак, наша таинственная гостья. Догадываетесь, кто она? Девочки, можете ли вы поверить нашему счастью? Вот она, Королева Любви собственной персоной! Самая любимая, самая красивая, самая талантливая из авторов во всем огромном мире — Валери Валентайн!

Что до Жаклин, так она ждала прибытия чего-нибудь съестного, но не все гости были столь циничны. Бурными аплодисментами было встречено появление прекрасной юной девушки с золотистыми волосами. Вся в белой кисее, она величественно и плавно взошла на сцену под руку с высоким, невероятно красивым мужчиной во фраке и при белом галстуке. Он галантно усадил ее в троноподобное кресло по соседству с Хэтти и сам устроился рядом.

Хэтти протянула руку к микрофону, но ее речь потонула в шумной суете дюжины официантов. Мечтая поскорей покончить со скучной и утомительной работой, они принялись проворно метать еду на столы и плескать вино в бокалы. Хэтти снова уселась в кресло.

Угощение оказалось типичным для дамского официального обеда — цыпленок по-королевски, холодный мясной рулет (по штуке на гостя), салат-латук (заметно увядший) и французский соус в бутылочках. Гвоздем программы был десерт — пирожные в форме сердечек с четырьмя глазированными клубничками, кокетливо выглядывающими из-под щедрого слоя взбитых сливок. Затем официанты загрузили столики сосудами с чаем и кофе, и участники конференции — если и не довольные, то по крайней мере сытые — переключили свое внимание на пищу духовную.

— А кто этот мужчина с Валери?.. О господи! — с благоговейным ужасом воскликнула Жаклин. — Как вы их различаете?

— Очень просто, — ответила Сью. — Поклонники Валери Вандербилт называют ее Ви-Ви. Валентайн фигурирует под своей фамилией. А это ее возлюбленный, граф Девонширский.

— Графу Девонширскому восемьдесят четыре года, и он уже шестьдесят лет счастливо женат на кузине английской королевы.

— Правда?

— Без понятия, — улыбнулась Жаклин. — Но готова поставить последний доллар на то, что это существо не имеет ни малейшего отношения к английской аристократии.

— Может, он граф Девонбрукский или что-то в этом роде.

— Того не легче!

— Наверное, все это просто ужасно, да?

— Ужасно? — Жаклин выловила из своего кофе сдувшийся лиловый шарик. — Да я сто лет не получала такого удовольствия!

4

Послеобеденные речи были, к счастью, краткими; как радостно объявила Хэтти, они «чуток выбились из графика» и ей бы «только парочку словечек сказать».

Клише громоздились одно на другое, почерпнутые в основном из романтической поэзии.

— Кто лучше нас знает, что любовь сметает все преграды? — ворковала Хэтти.

Жаклин зевнула.

— Любовь зла — полюбишь и козла! — не так чтобы очень тихо изрекла она.

— За любовь можно отдать все! — разливалась Хэтти.

— И немножко за бутылку, — добавила Жаклин. — Это все из виршей одного малоизвестного поэта по имени Чарльз Дибдон.

— Ш-ш! — сердито прошипела дама в норке.

Сью тихонько рассмеялась.

Но Жаклин не нуждалась в ободрении. Откровение Хэтти «Любовь — это райские кущи, а рай есть любовь» вдохновило ее на «Любовь, как корь, — заразная хворь».

— Мир полон любви! — настаивала Хэтти.

Жаклин решительно покачала головой, подбирая крошки с тарелки:

— Нет уж, увольте. Лично я сыта по горло любовью. До тошноты. «Мутит меня, с души воротит...»

— Вы, наверное, преподаете английскую литературу, — предположила Сьюзен, когда Хэтти под жидкие аплодисменты уселась наконец на место.

— Я библиотекарь, — рассеянно отозвалась Жаклин.

Ее все больше занимало странное поведение Валери Вандербилт. Та хотя и сидела сгорбившись, уткнув нос в тарелку, но время от времени, когда отправляла очередную порцию пищи в рот, вскидывала глаза, и черты ее показались Жаклин знакомыми. Она мысленно перебирала всех знаменитостей и полузабытых приятельниц — и вдруг вспомнила. Невероятно... Тут, будто повинуясь телепатическому импульсу, Ви-Ви посмотрела в сторону Жаклин. Выражение неприкрытой паники тотчас исказило ее лицо — и Жаклин убедилась в своей правоте.

Официанты принялись сгребать со столов пустые тарелки, и почетные гости потянулись за кулисы. Ви-Ви метнулась было к бархатному занавесу, но на ее пути возникла внушительная фигура тетушки Хэтти.

— Увидимся, — поспешно бросила Жаклин Сью и устремилась в погоню.

Ви-Ви заметила ее приближение и попыталась ускользнуть. Ринувшись наперерез официанту, Жаклин загнала ее в угол.

— Джин! Сколько лет, сколько зим! Я бы узнала тебя где угодно, ты так великолепна!

— Вы ошиблись, — промямлила Ви-Ви, высунув нос из-под парика. — Меня зовут...

— Джин Фраскатти! Ты по-прежнему Фраскатти или же...

— Тсс! Не произноси мое имя!

Вообще-то надо было иметь очень наметанный глаз, чтобы разглядеть знакомые черты спустя двадцать лет, да еще под толстым слоем грима. Цвет лица Джин был на несколько тонов светлее, нежели запомнилось Жаклин, а нарисованные ярко-красной помадой губы совсем не соответствовали природным контурам. Но когда-то они были подругами, и пусть Джин изменила внешность, но ей не под силу было изменить мимику и жесты.

— Ладно, как скажешь, — согласилась Жаклин. — Но я и правда очень рада тебя видеть.

— Подожди... — Ухоженные коготки вцепились в ее рукав. — Боже правый, надо же было встретить именно тебя... Что ты здесь забыла?

— Я вездесуща, — ничуть не обидевшись, ответила Жаклин. — Но ты-то как здесь очутилась? Неужели...

— Да... Да! Что толку отрицать? — с отчаянием воскликнула Джин.

— Да вроде бы незачем. Я так поняла, никто не знает твоего настоящего имени?

— И никто не должен узнать! — Голос Джин сорвался. — Обещаешь? Никому не скажешь?

— Нет, если ты не хочешь.

— Поклянись. Поклянись... именем Вана Джонсона.

Жаклин невольно рассмеялась:

— А я и забыла про него!

— Да ты же с ума по нему сходила.

— А-а, прошлогодний снег... Ну ладно. Клянусь памятью Вана Джонсона. Полагаю, при нынешних обстоятельствах — хотя будь я проклята, если понимаю, в чем тут соль, — ты не захочешь, чтобы я снова к тебе подходила.

— Нет. То есть да! Погоди минутку. — Помолчав, Валери-Джин продолжала: — Если я попрошу оставить меня в покое, ты ведь оставишь, правда?

— Разумеется.

— Но мне бы хотелось с тобой поговорить. О боже, мне просто необходимо поговорить!

— Вот и отлично.

— Но только не здесь. К тому же сейчас какая-то идиотская лекция.

— А где?

— После лекции. Давай встретимся... О господи! — Сдавленно вскрикнув, Джин вдруг рванулась прочь, пошатываясь на высоченных каблуках.

Жаклин обернулась посмотреть, что же так испугало старинную подругу. Впрочем, Джин многого не надо — помнится, она до смерти боялась жуков, мальчишек, летучих мышей и мало ли чего еще.

Прямо на Жаклин надвигалась дама в потертом твидовом костюме — высокая, плотного сложения, с решительными чертами и заметными усиками, — но шариковая ручка, которой она размахивала, не казалась настолько пугающей, чтобы обратить Джин в стремительное бегство. Хотя... Сумка, перекинутая через плечо дамы, была не меньше тех, что носила Жаклин, и в данный момент матрона как раз доставала оттуда блокнот. Да у нее же на лбу написано, что она журналистка!

— Вы какая будете из Валери? — поинтересовалась усатая дама, нацелив ручку на Жаклин.

— Пока никакая. Если напишу роман, то назовусь Валери фон Хенцау.

— Недурно, — ухмыльнулась дама. — Значит, ваша бирка...

— Сплошное вранье.

— Ясно.

Жаклин изучила именную бирку собеседницы. Чуть ли не впервые за день она увидела знакомое имя.

— "Д. Дюберстайн". Так вы Дюбретта? Та самая, что ведет светскую хронику?

— Случается, меня величают и другими... э-э... именами. — Острые черные глазки Дюбретты пытливо вперились в Жаклин. — Вы, часом, не с Валери Вандербилт разговаривали?

— Угу, я страстная почитательница ее таланта.

— Да что вы? Забавно. По выражению вашего лица я решила, что вы обвиняете ее в каком-то преступлении.

— Просто она такая застенчивая...

— Она явно что-то скрывает. Видно невооруженным глазом. Хотела бы я знать...

Жаклин преградила Дюбретте путь.

— Кстати, я и ваша поклонница тоже! — заявила она. — С интересом читаю вашу колонку.

— И как часто?

— Ну...

— Так я и думала. — Дюбретта расхохоталась. — Нет, дорогуша, вы слишком умны, чтобы интересоваться подобной чепухой.

— Мне запомнился один скандал, о котором вы писали. Пару лет назад. Насчет сексуальных домогательств в мэрии.

— Ах, это! Меня тогда чуть не уволили. Читатели предпочитают скандалы со звездами, а не с безвестными чиновниками.

— Нет, серьезно, отличный был цикл статей. — Джин теперь уже наверняка успела удрать, и Жаклин могла себе позволить быть искренней. — Вас следовало выдвинуть на Пулицеровскую премию.

Черты лица Дюбретты от природы не были созданы для нежных эмоций, а за долгие годы в весьма циничной профессии еще больше ожесточились, но взгляд, которым она одарила Жаклин, был полон признательности. Гордость, благодарность и приязнь читались в мимолетной улыбке, но акула пера тут же нарочито угрюмо буркнула:

— Вы на какую из лекций собираетесь?

— На ту, что про рекламу и саморекламу. Пожалуй, там будет занятнее всего.

— Это точно.

Несколько секунд они молча шли рядом, затем Дюбретта спросила:

— А что вы здесь делаете? Не для печати — мне просто любопытно.

Жаклин отлично знала, что грош цена этому «не для печати», но знала также, что ее персона слишком незначительна, чтобы удостоиться упоминания в колонке Дюбретты. К великому сожалению. Высоколобые обитатели респектабельного Колдуотера клеймили позором «примитивные и возмутительные сплетни», что не мешало им взахлеб читать колонку тайком. И Жаклин с превеликой радостью появилась бы в ней.

— Я библиотекарь, — пояснила она. — Захотелось прошвырнуться в Нью-Йорк и при этом получить командировочную скидку.

Они последними покинули зал.

— Надо припудрить нос, — сообщила Жаклин. — Возможно, мы с вами еще встретимся.

Дюбретта ухмыльнулась:

— Займу для вас местечко.

— Зря тратите время, Дюбретта. Я ни за что не предам Валери Вандербилт. Каленым железом не выбьете из меня правду!

На том они и расстались.

Жаклин в самом деле пудрила нос, когда вдруг сообразила, что среди лиц, отражающихся по соседству с ее собственным, одно как будто сверлит ее взглядом — точнее, ее отражение. Это не был очередной призрак из прошлого — лицо совсем юное, могло бы принадлежать ее дочери, а то и внучке... (При этой мысли Жаклин поморщилась.)

Откровенно говоря, внучка из этой девицы получилась бы на любителя. Толстенному слою тонального крема оказалось не под силу скрыть зарубцевавшиеся и свежие прыщи; розовые тени для век, нанесенные щедро и неумело, придавали девице сходство с кроликом, а маленькие глазки, жирные щеки и нос пуговкой навевали воспоминания об одной душевнобольной свинье, которую некогда знавала Жаклин. Свинку величали незатейливо — Тупица. В минувшем феврале хозяин свинки, мистер Джонс, превратил Тупицу в отбивные, к горячему одобрению друзей и соседей.

Отвернувшись от зеркала, Жаклин оказалась нос к носу с этим видением. Шагнула в сторону — девица туда же. Она была не из мелких — ростом с Жаклин и значительно шире. Платье ничуть не скрадывало ее габаритов, хотя было явно от дорогого портного: несколько ярдов кисеи свободными складками ниспадали от гофрированной кокетки, рукава с буфами — размером с хороший воздушный шар.

— Что такое? — осведомилась Жаклин.

— Хочу с вами поговорить.

— Мы знакомы?

— Меня зовут Лори Туппер.

— Какое совпадение, — пробормотала Жаклин, вспомнив о покойной свинке.

— Что?

— Нет-нет, ничего. — Именная бирка девицы была белого цвета. — Если вы из фанов, то ошиблись адресом. Я не имею отношения к породе Валери.

— Еще бы! — презрительно фыркнула Лори. — Я президент Общества поклонников Валентайн. Мне известны все крупные авторы.

— И что же вам надо от меня, уважаемая Лори Туппер?

— Вы писательница?

— Нет.

Жаклин попыталась обойти Лори, но та клещом вцепилась в ее рукав.

— Слушайте, я вас не знаю, так что, думаю, вы новичок в этом бизнесе. Хочу вас предупредить: держитесь подальше от этой жуткой женщины. Она всеми силами будет пытаться выбить из вас информацию. Из кожи вон лезет, лишь бы облить грязью всех авторов. Особенно Валентайн.

— Какая женщина?

— Дюберстайн! — Лори выплюнула это имя, словно тухлятину. — Она настоящая сука. Пошлая, мерзкая сука. Неужели не читали, что она накропала вчера про Валентайн? Боже, до чего дешевые уловки...

— Все ясно. — Порывшись в сумке, Жаклин протянула Лори салфетку. — Вытрите рот.

Лори машинально промокнула салфеткой струйку слюны, стекавшую по подбородку.

— Как же я ее ненавижу! Не вздумайте с ней связаться. Она вас уничтожит, смешает с грязью. Она спит и видит, как бы навредить Валери Валентайн. Но черта с два ей это удастся! Она не знает, с кем связалась! Я не позволю...

Жаклин скользнула в сторону, оставив Лори бормотать угрозы и истекать слюной.

Лекционный зал был полон, но Дюбретта, издалека углядев Жаклин, поманила ее к свободному креслу рядом с собой.

— Ну разве не весело? — с издевкой спросила она.

— Лично я в восторге.

— Ага, значит, вы питаете слабость к извращенцам и чудикам.

— Возможно, — улыбнулась Жаклин, — во всяком случае, они куда интереснее так называемых нормальных людей.

— Если хотите, могу показать вам самых чокнутых, — предложила Дюбретта.

— С удовольствием. Вот только теряюсь в догадках, с какой стати вы носитесь с такой мелкой сошкой, как я.

— Так уж и теряетесь? — Они обменялись понимающими улыбками, затем Дюбретта серьезно добавила: — Если честно, чертовски приятно поболтать с неискушенным наблюдателем, который не прячет камень за пазухой и вдобавок обладает очень приличным коэффициентом умственного развития.

— Продолжайте, милая Дюбретта! Обожаю лесть. — Но Жаклин чувствовала, что в словах акулы пера есть доля искренности. Впрочем, кукушка хвалит петуха... Ведь вознести хвалу мастерству журналистки — самый верный путь к ее сердцу и доказательство недюжинного ума.

Ораторы и гости стали рассаживаться на сцене. Верная своему обещанию, Дюбретта называла самых именитых. Скрюченная старушка лет восьмидесяти, тяжело опиравшаяся на трость, — это Розмари Рэдли, автор «Бутона страсти». Неуклюжий длиннорукий громила, смахивающий на гиббона, — Руби Граустарк, автор семнадцатитомной саги о Токевилях, в которой история проклятого судьбой семейства прослеживается от средневековой Англии до Мексики девятнадцатого века.

— Руби? — переспросила Жаклин. — Имя-то женское...

— Среди авторов любовного романа затесалось несколько мужчин, — с усмешкой заметила Дюбретта. — Это одна из немногих профессий, где принадлежность к мужскому полу является недостатком. Ведь читатели — на девяносто восемь процентов женщины, и, по мнению издателей, они предпочитают книги, написанные женщинами.

— А как же он? — Жаклин кивнула на мохнатогрудого красавца.

— Фон Дамм? О, это одна из самых блестящих идей Хэтти! — неохотно признала Дюбретта. — Она решила, что красивый, сексапильный мужик будет хорошо продаваться, — и оказалась права. На самом деле его зовут Джо Кирби. Эге... А вы двое, часом, не родственники?

— Рядом не лежали. Хотите верьте, хотите нет.

— Я верю только показаниям, данным под присягой, да и то не всегда. — Дюбретта что-то пометила в своем блокноте. — Джо — безработный актер, которого Хэтти взяла на эту роль. А его так называемые книжки строчат всякие-разные скучающие домохозяйки из Бруклина.

Она даже не потрудилась понизить голос, и несколько дам из предыдущего ряда обернулись, дабы пронзить ее взглядом. Одна из них заявила с хорошо поставленным бостонским выговором:

— Прошу прощения, мисс, но вы ошибаетесь. Виктор знает женское сердце и душу как мало кто из мужчин, и он сам, до последней запятой, пишет свои замечательные книги.

Лицо Дюбретты расплылось в широкой лягушачьей ухмылке.

— Уяснили картину? — обратилась она к Жаклин.

— Начинаю потихоньку, — весело отозвалась та.

Тут на сцену торопливо забралась Хэтти. Гул голосов разом стих. Дюбретта принялась рыться в кармане:

— Черт, и куда я задевала сигареты?

В ходе поисков на пол вывалились всевозможные предметы — мятые салфетки, визитные карточки, талоны на кофе и мыло, розовая бирка в форме сердечка. Жаклин нагнулась, чтобы помочь собрать все это, и уже хотела вернуть вещи хозяйке, как вдруг взгляд ее упал на розовое сердечко, Это была не запасная бирка, как она предполагала. На сердечке было нацарапано послание: «Прекрати, грязная сука, а не то пожалеешь!»

И рядом рисунок, столь же корявый, как буквы на плакате поклонниц Валери Валентайн. Похоже на крест...