Нарушенное обещание (ЛП)

Камин горит, весело потрескивая, и все сидения убраны. Вместо этого на деревянной поверхности террасы расстелен толстый ковер, на нем установлены железный стол в стиле кафе и два стула. В центре горят свечи и расставлены приборы, готовые к рассаживанию гостей. Вокруг камина и по краям террасы расставлены ящики для цветочных горшков, полные цветов, так что получается настоящий взрыв красок. Воздух наполнен их ароматом, вся сцена освещена мерцающими волшебными огоньками, развешанными повсюду. Это похоже на фотографии парижских кафе под открытым небом, которые я видела, за исключением того, что это только для нас.

Только для нас с Лукой.

Он стоит у камина, безукоризненно одетый в сшитый на заказ костюм, и я слышу, как откуда-то тихо играет струнная музыка. Он улыбается, когда мне каким-то образом удается подойти к нему, несмотря на мой полнейший шок. В конце концов, я была права. Это самое неожиданное, похожее на сказку свидание, которое я только могла себе представить. Это точно не ужин и не кино. Но мне все равно. Я чувствую себя совершенно потрясенной, и когда я останавливаюсь перед Лукой, все, что я могу делать, это смотреть на него снизу вверх.

— Ты сделал все это? — Удается мне, наконец, перейти на шепот. — Наше… свидание?

— Ну, я попросил кое-кого прийти и сделать это, — говорит Лука, в уголках его глаз появляются морщинки от улыбки. — Но да. Я сказал им, чего я хочу. Тебе нравится? А платье?

— Да…да, конечно, — выдавливаю я. Его зеленые глаза не отрываются от моих, в них такое выражение, как будто он надеется на мое одобрение, что в принципе кажется безумием. Почему Луку должно волновать, нравится мне что-либо из этого или нет? Он всегда кажется таким человеком, который идет по жизни, предполагая, что все вокруг него довольны всем, тем более тем, что он делает. — Все прекрасно. Платье красивое.

— Хорошо. — Лука улыбается и тянется ко мне, притягивая в свои объятия. Я вдыхаю, когда чувствую, как его руки обхватывают меня, прижимая к его сильному, твердому телу, и когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня, мое сердце учащенно бьется в груди.

Его губы на моих кажутся электрическими, словно миллион искр танцуют по моей коже, и я ничего не могу с собой поделать. Я наклоняюсь, мои руки обвиваются вокруг его шеи, все мои страхи и сомнения на мгновение исчезают. Я знаю, что они вернутся, я знаю, что ничто не может изменить то, как мы не подходим друг другу, но в этот момент остановиться невозможно. Запах цветов и древесного дыма наполняет мой нос, нас окружают мерцающие огни, когда руки Луки разглаживают шелк моего платья, и я чувствую, как моя кровь разогревается от желания, когда его язык проводит по моей нижней губе, побуждая меня открыть рот и позволить ему поцеловать меня глубже. К тому времени, как он отстраняется, я задыхаюсь, вкус его рта все еще на моих губах, и я смотрю на него в оцепенении.

— Ужин будет подан через минуту, — говорит Лука, беря меня за руку. Я чувствую, как мое обручальное кольцо вдавливается в его ладонь, когда он ведет меня к маленькому столу, стулья расположены так, что мы сидим рядом, а не напротив друг друга, когда занимаем свои места. Я оглядываюсь и мельком замечаю официанта в черном костюме, незаметно проходящего по палубе у буфета, где он, должно быть, хранит еду.

Конечно же, как только мы садимся, официант приносит две маленькие тарелки и ставит их перед нами вместе с бутылкой красного вина.

— Салат с весенней зеленью, козьим сыром, прошутто и горчичным соусом, — говорит он таким серьезным голосом, что мне почти хочется рассмеяться, протягивая Луке пробку от вина, чтобы он понюхал.

Это все равно что пятизвездочный ресторан, но на частной крыше, в полном одиночестве.

— Это совсем как те рестораны на открытом воздухе, в которые я хотела пойти в Париже, — тихо говорю я, берясь за вилку. — Это все похоже на что-то из фильма или сказки.

— Я знаю, — говорит Лука, бросая на меня взгляд. — Я спросил Ану, какое свидание было бы идеальным для тебя, учитывая наши ограничения прямо сейчас. Что я мог бы сделать, не выходя из квартиры. И она рассказала мне о твоих планах поехать в Париж после окончания учебы. Планы, которые, конечно, разрушил наш брак.

Его голос звучит почти извиняющимся. Я не могу до конца осознать это, когда он наливает нам вино, огоньки отражаются от бокала, когда он протягивает его мне.

— Итак, ты попытался привести Париж ко мне? — Звучит нелепо, но, в конце концов, почему бы и нет? У Луки больше денег, чем у Бога. Он может делать все, что захочет. И по какой-то причине, после всего, он решил, что хочет сделать это для меня.

— Да. — Лука мгновение наблюдает за мной. — Ты знаешь, я никогда раньше этого не делал.

Я моргаю, глядя на него, на мгновение сбитая с толку.

— Не ужинал на крыше?

— Нет. — Лука смеется. — Не делал свиданий.

— Что? — Честно говоря, я была всего на нескольких, но я знаю прошлое Луки. Он переспал с большим количеством женщин, чем целая армия мужчин, и у него никогда не было свидания? — Как это возможно?

— Я не хожу на свидания, — просто говорит он. — Я знаю, ты не хочешь слышать обо всех женщинах, с которыми я был. Я говорю это не для того, чтобы бросить тебе это в лицо. Но все эти женщины были теми, кого я подцепил на ночь. Кого-то я встречал на ужинах, кто-то привлек мое внимание в баре, кто-то сидел напротив меня в театре. У меня никогда не было проблем с поиском женщин, которые хотели пойти со мной на свидание, но я никогда не приглашал ни одну на свидание.

— Не поужинать? Не просто выпить? — Я не могу поверить в это. — Серьезно, у тебя в жизни первое свидание?

— Да.

Из всех вещей, которые, как я думала, он мог бы сказать мне сегодня вечером, это не было одной из них.

— Ты знаешь, что это не совсем обычное свидание, верно?

— Я так и предполагал, — ухмыляется Лука. — Но я не обычный мужчина.

— Я знаю. — Боже, неужели я сейчас скажу это… — Значит, я была девственницей, а ты был девственником, но в свиданиях? — И я начинаю смеяться. Ничего не могу с собой поделать. — Мы просто удивительная пара.

— Могло быть и хуже. — Губы Луки кривятся, когда он пододвигает ко мне мой бокал с вином. — Что, по-твоему, нормальное свидание?

— Поужинать где-нибудь не слишком дорого. Может быть, бургерами. Кино. Или, в зависимости от того, какие у тебя отношения, можно приготовить пиццу дома и посмотреть что-нибудь по телевизору. Или, может быть, поиграть в настольную игру. — Я пожимаю плечами. — По крайней мере, это то, что я видела у Аны и ее парней. Я была всего на нескольких свиданиях. Я тоже не совсем эксперт в этом.

— Что ж. Может быть, мы сможем научиться вместе. — Лука поднимает свой бокал. — За что мы должны выпить на нашем первом свидании?

Я совершенно потеряла дар речи. Я поднимаю свой бокал, но не могу подобрать ни единого слова.

— За попытку, — мягко говорит Лука, прикасаясь своим бокалом к моему, и мое сердце трепещет в груди так, как никогда раньше. Я делаю глоток вина. Оно вкусное, насыщенное и фруктовое, как раз нужное количество сухого, и, накалывая вилкой кусочек салата, я размышляю, во что это могло бы превратиться. Какой могла бы быть жизнь с таким мужчиной, как Лука, если бы я позволила себе наслаждаться ею.

Ясно, что простого выхода из этого нет. Даже если Росси и Братва больше не представляют угрозы, Лука ясно дал понять, что не намерен так просто отпускать меня. И после вчерашней ночи я знаю, что он будет еще менее склонен это делать.

После вчерашней ночи я уже не так уверена, что хочу уходить.

Еда вкусная, лучше всего, что я когда-либо пробовала, за исключением, может быть, еды на нашей свадьбе, но с таким же успехом это могло быть сделано из песка, учитывая, как мало мне это понравилось, я даже почти не помню, что подавали. Я чувствую, что понемногу расслабляюсь, когда официант приносит следующее блюдо: набор маленьких тарелочек с различными блюдами на них.

— Я попросил их составить дегустационное меню из блюд, которые ты могла бы заказать в Париже, — говорит Лука, подвигая ко мне одну из маленьких тарелочек. — Перепелка с черничным соусом. Утка с апельсином. Лосось, тушеный с лимоном. Гребешки в сливочном масле.

Я тянусь за вилкой, но вместо этого Лука вонзается в перепелиную грудку, подцепляет на вилку кусочек нежного мяса и подносит его к моим губам. Я моргаю, на мгновение пораженная, но послушно открываю рот, позволяя ему почти чувственно засунуть вилку мне в рот.

— Что думаешь? — Тихо спрашивает он, не отрывая своих зеленых глаз от моего лица.

— Восхитительно, — выдавливаю я. Мое сердце снова учащенно бьется, кожу покалывает. Он так близко ко мне, достаточно близко, что я чувствую тепло его кожи и вдыхаю аромат его одеколона, похожий на свежий соленый воздух и лимоны. Я хочу вдохнуть его, откинуть вилку с гребешками, которую он протягивает мне, и поцеловать его, с черникой на моем языке и красным вином на его.

Наверно так, влюбляются в кого-то? Наши ссоры, унизительная ночь перед нашей свадьбой и то, как я яростно восстала против всего, что он сделал, страх перед нашей брачной ночью и мой гнев, все это ощущается за миллион миль отсюда. Я не могу вспомнить, почему я почувствовала что-либо из этого. Сейчас меня завораживают звезды и мерцающие огни, насыщенный вкус еды, который тает у меня на языке, запиваемый дорогим вином. Ярко-зеленые глаза Луки изучают мое лицо, у всего окружающего мира такой вид, как будто он умоляет меня дать ему шанс. Я не понимаю почему. Почему изменилось мое сердце? Но трудно спрашивать об этом, когда я сама чувствую, как меняется мое собственное сердце, открываясь ему вопреки мне.

К тому времени, как приносят десертное блюдо, я чувствую, что готова на все, лишь бы он меня поцеловал. Официант ставит перед нами мраморный поднос, на котором разложены клубника, сыр и маленькие горшочки с крем-брюле и шоколадным муссом. Лука берет клубничку, подносит ее к моим губам, и когда он кладет ее мне на язык, кончик его пальца касается моей нижней губы. Я издаю тихий звук и чувствую, как его рука ложится на мое колено, скользит вверх под юбку, когда он кладет клубнику себе в рот, его полные губы скользят по фрукту и напоминают мне о его губах на мне прошлой ночью, о поцелуях у меня между ног, пока я не потерялась в удовольствии, которого никогда раньше не испытывала.

Следующее, чем он меня кормит, чайная ложка шоколадного мусса. С каждым укусом его рука ползет вверх по моему бедру, кончики его пальцев скользят по моей нежной коже, пока я не начинаю задыхаться от желания, страстно желая, чтобы он прикоснулся ко мне.

— Вот, — говорит Лука, протягивая мне ложку. — Я хочу съесть свой десерт.

Он подмигивает мне, и на какую-то безумную секунду мне кажется, что он собирается скользнуть под стол и залезть мне под юбку, но вместо этого он просто тянется за своей баночкой с муссом, наблюдая в перерывах между откусыванием, как его пальцы наконец достигают верхней части моего бедра, задевая перед моих трусиков, и я чуть не давлюсь кусочком крем-брюле.

— О, — тихо бормочет он. — Кружево. Мое любимое.

Я не могу сдержать стон, который вырывается, когда его пальцы скользят под край стрингов.

— Ты такая влажная, — говорит Лука низким голосом. — Ты, должно быть, так сильно хочешь этого.

Нервничая, я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что официант не смотрит, сильно прикусывая губу, когда пальцы Луки скользят по внешнему краю моей киски.

— Не волнуйся, он нас не видит, — тихо говорит Лука. — Пока ты не будешь шуметь, он даже не поймет, что происходит.

О боже. Тогда я точно знаю, что он планирует. На короткую секунду я подумываю о том, чтобы сказать ему остановиться, хотя не имею ни малейшего представления, сделал бы он это на самом деле. Но правда в том, что я не хочу, чтобы он останавливался.

Я чувствую, что нахожусь в какой-то дикой фантазии, пальцы Луки скользят вверх, когда я ощущаю вкус жженого сахара и сливок на своем языке, его указательный палец дразнит кончик моего клитора, когда я задыхаюсь, пытаясь молчать, когда он надавливает, потирая все быстрее и быстрее. И все это время он продолжает есть свой десерт, как будто я не приближаюсь к краю оргазма здесь, под открытым небом, на крыше.

— Ммм, — стонет он, откусывая еще кусочек. — Так вкусно, ты не находишь? — Он искоса смотрит на меня, явно ожидая ответа, в то время как он просовывает два пальца по костяшки пальцев глубоко в мою киску, загибая их вверх, пока я сдерживаю стон, сжимаясь вокруг него, когда мое тело содрогается от удовольствия.

— Тебе это нравится? — Он улыбается, снова просовывая в меня пальцы, когда я тяжело сглатываю, не в силах говорить. Если я что-нибудь скажу, я знаю, что буду стонать или кричать, на грани такого неконтролируемого удовольствия, что не знаю, как буду сдерживать его, когда наконец кончу.

— Да, — каким-то образом мне удается хныкать. — Да, это…это так… о боже, это так здорово. — Я слышу, как слова срываются с моих губ, затаив дыхание, как раз в тот момент, когда официант подходит к нам.

О, черт. Я думаю, Лука наверняка остановится. Конечно, он не будет продолжать с кем-то, кто стоит прямо рядом с нами. Несмотря на то, что его рука спрятана под белой скатертью, я не могу представить, как кто-то мог стоять рядом со мной и видеть мою раскрасневшуюся кожу и вздымающуюся грудь и не знать, что происходит. Но, к удивлению, сервер, похоже, не обращает на это внимания.

— Вам нужно что-нибудь еще?

— Может быть, еще вина, — говорит Лука, его пальцы все еще движутся внутри меня, когда он быстрее трет мой клитор, и я с ужасом понимаю, что он намеренно подталкивает меня к оргазму. — Что бы ты предложил? Может быть, портвейн, пока доедаем десерт?

— Портвейн был бы идеальным, сэр. Я сейчас принесу его.

— Лука, пожалуйста… — Я задыхаюсь, когда официант уходит. — Пожалуйста…

— Пожалуйста, что? — Его глаза злобно блестят. — Ты хочешь кончить?

ДА. О боже, да. Я хочу кончить больше, чем чего-либо, чего я когда-либо хотела за всю свою жизнь. Я одновременно так близка и слишком далека от края.

Лука надавливает на мой клитор, его пальцы двигаются по этому чувствительному месту глубоко внутри меня, и я сдерживаю крик.

— Ты можешь кончать, когда захочешь, — бормочет он. — Но я не собираюсь останавливаться, даже когда он вернется.

Я чувствую, как меня накрывает электрический прилив, мое сердце колотится так сильно, что, я думаю, это должно быть видно под тонким шелком моего платья, и я не знаю, почему я вдруг завелась сильнее, чем когда-либо. Я чувствую, что вот-вот упаду, и как раз в тот момент, когда официант возвращается с бутылкой и двумя бокалами поменьше, Лука проводит большим пальцем по моему клитору, и я теряюсь.

Я не знаю, как я удерживаюсь от стонов. Я сильно прикусываю нижнюю губу, прижимаюсь к его руке, хватаюсь за край своего сиденья, прижимаюсь к его пальцам, чувствуя, как волна за волной накатывает на меня наслаждение. Я чувствую это до мозга костей, как оргазм нарастает и захлестывает меня. Каким-то образом, даже когда я беспомощно извиваюсь на пальцах Луки, испытывая оргазм, официант не пропускает ни единого удара.

— Будет ли что-нибудь еще?

Я тяжело дышу, лицо у меня красное, и я знаю, что не может быть, чтобы он не знал, что происходит. И почему-то это заводит меня еще больше.

— Нет, — спокойно говорит Лука, его пальцы все еще вцепились в мою киску, так что я даже не могу вывернуться, оттягивая оргазм. — Вообще-то, ты можешь идти. Рауль отблагодарит тебя.

— Хорошо, сэр.

Лука не отпускает меня, пока за официантом не закрывается дверь, и мы не остаемся одни на крыше. А затем он отодвигает свой стул назад, вытаскивает руку из-под моей юбки и, к моему шоку, подносит пальцы ко рту.

Боже мой. Мой муж-миллиардер, главарь мафии, сидит напротив меня, облизывает свои пальцы с тем же выражением лица, которое я видела, когда он ел десерт. Я настолько далека от того, чтобы отключиться, насколько я когда-либо была. Если уж на то пошло, я так же отчаянно нуждаюсь в нем, как и раньше, хотя он заставил меня кончить еще сильнее, чем прошлой ночью.

Я смотрю вниз и вижу, что он заметно, очевидно возбужден, его член упирается в переднюю часть брюк от костюма толстым бугорком, отчего у меня пересыхает во рту, когда я вспоминаю, как он ощущался внутри меня прошлой ночью. Словно читая мои мысли, Лука тянется к ширинке, расстегивает молнию и вытаскивает свой член. Его рука обхватывает ее по всей длине, поглаживая один раз, пока его глаза блуждают по моему телу.

— Сними трусики, — говорит он, и я чувствую, что не могу дышать.

— Я…

— София. — В его голосе есть те темные, хриплые нотки, которые я запомнила с прошлой ночи, и я ни за что на свете не смогла бы сказать ему нет в этот момент. Я никогда в своих самых смелых мечтах не представляла, что делаю что-то подобное. И все же, когда я смотрю на великолепного мужчину, сидящего рядом со мной, небрежно поглаживающего себя и смотрящего на меня так, словно я самое красивое создание, которое он когда-либо видел, все, что я хочу сделать, это именно то, о чем он просит.

Я молча встаю, задирая юбку, чтобы можно было дотянуться и снять стринги.

— Что мне с ними делать? — Задыхаясь, шепчу я, и глаза Луки темнеют, когда он видит кружева в моей руке.

— Положи их на стол. Подними юбку и раздвинь ноги, чтобы я мог тебя видеть.

Я не должна этого хотеть. Я хорошая девочка. Я получала хорошие оценки, читала "Гордость и предубеждение" вместо дрянных любовных романов. Мне нравятся романтические фильмы. Это все не должно меня заводить. Но это так. Я полностью растворяюсь в звуках голоса Луки, скользящих по моей коже, как шелк дорогого платья, которое он купил мне, и, не колеблясь, я делаю, как он сказал.

Я тоже не просто подчиняюсь. Я не знаю, что заставляет меня медленно, даже соблазнительно, поднимать юбку, с каждым дюймом раздвигая бедра немного шире, так что Луке приходится ждать самую малость. Я чувствую себя сильной, глядя на его лицо, выражение нетерпеливой похоти, но он не говорит мне идти быстрее. Я понимаю, что ему это нравится, когда я приподнимаю шелк в цветочек, и когда я, наконец, поднимаю его достаточно высоко, чтобы он мог видеть мою голую, блестящую киску, он громко стонет.

— Просто останься так на минуту, — бормочет Лука, его голос хриплый от желания, когда он начинает поглаживать немного быстрее, его рука сжимает толстый член. — Блядь… ты прекрасна, София.

Я не знаю, что на меня находит, но, когда я вижу выражение его лица, мне внезапно хочется доставить ему удовольствие. И более того, я тоже возбуждена, мое тело горит от желания. Я чувствую, какая я влажная, даже не прикасаясь к себе, и когда я опускаюсь, скользя пальцами по своей киске, я громко стону от малейшего прикосновения. Я так возбуждена, что ничего не могу с этим поделать.

— Черт, София… — Лука стонет, его глаза расширяются, и это только делает меня храбрее. Я раздвигаю себя двумя пальцами, позволяя ему увидеть мою киску еще больше, мой ноющий клитор виден, когда я провожу по нему пальцем.

— Это так приятно, — хнычу я, слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить, и челюсть Луки сжимается, когда он сжимает руку вокруг своего члена.

— Ты нужна мне, — шепчет он. — Иди, сядь ко мне на колени, София. Мне нужно, чтобы мой член был внутри тебя сейчас же.

Словно во сне, я встаю, одной рукой приподнимаю юбку и перекидываю ногу через него. Стул с моими каблуками достаточно высок, чтобы мои ноги касались пола. Я наваливаюсь на него сверху, наши губы всего на расстоянии вдоха друг от друга, когда я чувствую, как он наклоняет свой член между моих бедер, головка скользит по моей намокшей плоти.

Внезапно я понимаю, что у меня все под контролем. Я на вершине, и когда Лука жадно смотрит на меня, его свободная рука запутывается в распущенных локонах моих волос, я отбрасываю всякую осторожность на ветер.

Я хочу его. И я не собираюсь с этим бороться.

Я наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его, моя рука обвивается вокруг его затылка в тот же момент, когда я опускаюсь к нему на колени, вбирая в себя каждый дюйм его члена, когда я громко стону, мои бедра сжимаются по обе стороны от него.

И, боже, это так чертовски приятно.

ЛУКА

Думаю, я так же шокирован действиями Софии, как и она сама. Девушки, которая дрожала в моих руках, когда я впервые поцеловал ее, которая покраснела, когда я наклонил ее над диваном, которая сухо сказала мне “покончить с этим” в нашу первую брачную ночь, нигде не видно. Неприкрытое желание на ее лице, когда она подчиняется моим инструкциям поднять юбку, самая возбуждающая вещь, которую я когда-либо видел, и это то, что заставляет меня предложить ей забраться ко мне на колени. На этот раз я хочу увидеть, что она делает, когда контролирует ситуацию. Когда все решения о том, что мы делаем, или не делаем, зависят от нее.

Когда она скользит по мне, ее бедра сжимают мои, и у меня почти кружится голова от вожделения. Когда она целует меня, это толкает меня к краю. И когда София скользит вниз, насаживаясь на мой ноющий член, я теряю всякий контроль.

Я планировал заставить ее кончить снова, но в ту минуту, когда я чувствую, как ее бархатное тепло окутывает меня, я понимаю, что у меня не так много времени. Я просовываю руку между нами, лихорадочно потирая ее клитор, пока она неопытно насаживается на меня сверху, ее неуклюжий ритм ясно показывает, что она никогда не делала этого раньше, но это не имеет значения. Она могла бы сидеть совершенно неподвижно, и я был бы на грани того, чтобы излить в нее свою сперму. Покачивания ее бедер, покачивания ее грудей под шелковым платьем и ощущения ее руки на моем затылке, ее губ, захватывающих мои, когда она впервые берет на себя заботу обо мне, более чем достаточно.

— Я собираюсь кончить, София, — настойчиво шепчу я, другая моя рука запутывается в ее волосах. — Пойдем со мной, кончи, детка, пожалуйста…

Я не могу поверить в то, что говорю. Мне смутно приходит в голову, что я только что впервые в жизни назвал женщину ласкательным именем, что это я умоляю о ее оргазме, но мне уже все равно. Ничто и никогда не было так приятно, как то, как София опускается на мой член, и ее киска прижимается ко мне, когда она принимает меня всего в свое тело, а ее язык переплетается с моим… и тут я теряю всякий контроль.

Я стону напротив ее рта, крепко хватая ее за бедра с почти первобытным инстинктом, прижимая ее к своему члену, когда я извергаюсь внутри нее, вся моя длина пульсирует от волн удовольствия, таких интенсивных, что в уголках моего зрения немного темнеет. Мне никогда не было так тяжело, никогда не было настолько тяжело, и я стону в рот Софии, прижимая ее к своей груди. Клянусь, я чувствую, как ее сердце бьется рядом с моим, и я не хочу останавливаться. Я не хочу когда-либо отпускать ее, когда-либо выскальзывать из нее, когда-либо прекращать чувствовать этот ошеломляющий порыв.

Чувства к ней, это лучшее, что я когда-либо испытывал за всю свою жизнь.

Когда София соскальзывает с моих колен, я встаю, быстро приводя себя в порядок, прежде чем подхватить ее на руки. Как будто кто-то другой завладел моим телом, когда я несу ее вниз по лестнице, ее ошеломленные глаза смотрят в мои, когда она прижимается ко мне.

— Это было хорошо, — шепчет она, наклоняясь, чтобы коснуться губами основания моего горла, и я чувствую стеснение в груди, которого никогда раньше не чувствовал.

Я несу ее всю дорогу до ванной в нашей главной спальне и осторожно опускаю на пол, убирая волосы с ее лица, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. Ее губы приоткрываются под моими, и я смутно осознаю, что делаю то, чего поклялся никогда не делать, заводя романы с женщинами так, как избегал этого всю свою жизнь.

Но она не просто случайная женщина. София. Моя жена.

И, кажется, я не могу остановиться.

Я открываю краны в ванной, позволяя горячей воде литься в гидромассажную ванну, и опускаюсь на одно колено.

— Ты снова делаешь предложение? — Говорит София со смехом. — О, подожди, ты никогда этого не делал. — Ее глаза озорно блестят на мне, и я дразняще смотрю на нее.

— Осторожнее, женщина, — предупреждаю я ее. — Или ты снова окажешься связанной в постели и будешь умолять.

— О, это было бы ужасно, — говорит София насмешливым тоном, и я не могу удержаться от смеха.

— Ты сведешь меня в могилу. — Я расстегиваю одну ее туфлю, затем другую, ожидая, что она отбросит их в сторону, прежде чем я встану и потянусь к ее молнии. Я слышу ее стон, когда снимаются туфли, звук удовольствия, который звучит так же, как тот, который она издала, когда скользнула вниз по моему члену, и я чувствую, как пульсирую в ответ.

Никому еще не удавалось возбуждать меня так быстро. Я чувствую себя наполовину безумным от желания к ней, делая то, что никогда не мог себе представить. Когда молния расстегивается до упора, платье соскальзывает с ее изгибов и падает на пол, шелк и шифон стоимостью десять тысяч долларов кучкой валяются на полу в моей ванной, но мне все равно.

Я куплю ей еще дюжину. Это не имеет значения.

— Налей немного пены для ванны, — говорю я ей. — Я вернусь через минуту.

Когда я возвращаюсь, я вижу Софию уже в ванне, пузыри пенятся вокруг ее обнаженной груди, когда она укладывает волосы на макушке. Она улыбается мне, ее красная помада стерта, и губы окрашены чуть розовее, чем обычно, ее глаза скользят по моей груди. Я снял галстук и пиджак и расстегнул первые несколько пуговиц по пути внутрь, и то, как ее глаза раздевают меня догола, заставляет меня пожалеть, что я не снял все это. Но сначала мне нужно сделать кое-что еще.

— У меня есть для тебя подарок, — говорю я ей, присаживаясь на край ванны. — Я хотел отдать его тебе наверху, но я отвлекся.

Глаза Софии расширяются, когда я вручаю ей тонкую бархатную коробочку.

— Лука, ты не должен был…

— Я знаю. — Я улыбаюсь ей. — Но я хотел тебя немного побаловать. Я знаю, что для тебя это было нелегко. Мы пытаемся сделать это лучше, так что… это было то, что я придумал сделать. — Я делаю паузу, глядя в ее большие темные глаза, все еще окруженные косметикой и окаймленные длинными ресницами. — Я не могу сказать тебе, что люблю тебя, София. Но это то, что я хочу.

Она прикусывает нижнюю губу, и я могу сказать, что она хочет что-то сказать. Но вместо этого она просто смотрит на коробку, ее глаза полны эмоций, которые я не могу полностью прочитать. Наконец, она берет ее у меня из рук и открывает, задыхаясь, когда видит, что внутри.

На синем бархате лежит браслет из белого золота, украшенный связанными маргаритками с желтыми бриллиантами в центре и белыми бриллиантовыми лепестками, каждый размером с мой большой палец, которые сверкают в свете ламп в ванной.

— Лука! Это прекрасно, но…

— Никаких но, — твердо говорю я, протягивая руку, чтобы забрать коробочку у нее из рук. Я вытаскиваю бриллиантовый браслет, беру Софию за запястье и надеваю на него его. Ее запястье в моей руке кажется легким и изящным, и она резко вдыхает, когда я сжимаю его.

— Это слишком, Лука. Я не сделала ничего, чтобы заслужить это…

— Тебе не обязательно заслуживать красивых вещей.

— Но ты сказал…

— Забудь, что я сказал, — резко говорю я ей, вставая, чтобы расстегнуть рубашку. — Давай забудем все, что произошло до прошлой ночи. Все, что мы сделали, все, что мы сказали. Мы начинаем заново. Пробуем что-то новое.

В глубине души я знаю, что это ужасная идея. Невозможно забыть то, что мы сказали друг другу, обстоятельства, при которых мы поженились, ужасный клубок предательства, крови и смерти, который заставил нас стоять рука об руку в соборе Святого Патрика и произносить друг другу клятвы, которых мы не имели в виду. Но, кажется, я не могу остановиться.

Снимая с себя остальную одежду, я вхожу в ванну, погружаясь в горячую воду вместе с Софией. Когда я притягиваю ее к себе, чувствуя, как мой член снова поднимается от прикосновения ее теплой, влажной кожи к моей, я не могу сожалеть о выборе, который я делаю.

Даже если я знаю, что все это рано или поздно рухнет.

* * *

Превыше всего я знаю, что мне нужно помириться с Виктором. Помня об этом, я провожу следующие дни, пытаясь связаться с Левиным, чтобы снова попытаться поговорить с Виктором. Ярость, которую я почувствовал в ту ночь, когда вернулся домой к Софии после вторжения злоумышленника, не утихла, я хочу убить его так сильно, как никогда, но, в отличие от Росси, я знаю, что это не ответ. Убрать Виктора не так просто, как просто отправиться за ним или подослать убийцу ночью, и у меня нет желания видеть, как еще десятки моих людей погибнут, пытаясь его свергнуть. Все, чего я хочу, это положить этому конец, установить мир, который убережет кого-либо еще от смерти.

Росси считает, что месть того стоит. Я не согласен.

Я был у него еще раз. Каким-то образом он услышал о злоумышленнике, и удовлетворение на его лице, когда он спросил меня, понимаю ли я теперь, почему он хотел, чтобы они все умерли, вызвало у меня желание ударить его. Но я не собираюсь бить выздоравливающего старика на его больничной койке, поэтому я проигнорировал это точно так же, как я проигнорировал его настойчивость в том, чтобы мы как можно чаще воевали с русскими.

— Я ищу решение, — повторял я ему снова и снова, даже когда его стареющее лицо покраснело от гнева. — Я встретился с Виктором однажды. Я собираюсь попытаться сделать это снова.

Мы с Виктором встречаемся на нейтральной территории, возле небольшого пруда в менее посещаемой части Центрального парка. То ли из-за солнечного света, то ли из-за стрессов последних недель, я замечаю, что он выглядит немного старше, чем обычно, седеющие волосы на висках более заметны, слабые морщинки вокруг глаз немного глубже. На его подбородке щетина с проседью, и мне доставляет минутное удовольствие думать, что, возможно, все это действует на него так же сильно, как и на меня.

— Я надеюсь, у тебя есть что обсудить, Лука, — мрачно говорит Виктор, когда я подхожу, моя охрана отстает. Я вижу, как они внимательно наблюдают за охранниками Виктора, но я надеюсь, что сегодня не будет никакого конфликта. Я здесь не для того, чтобы затевать драку, если он не вынудит меня.

— Поскольку мира по-прежнему нет, все, что мы скажем, будет новым, — говорю я ему категорично. — Кто-то пытался убить мою жену несколько ночей назад. Ты признаешь, что это был ты?

Виктор пожимает плечами.

— Сколько у тебя врагов, Лука?

— Насколько я знаю, только Братва, а ты есть Братва. Так что, только ты, Виктор. Но я не хочу, чтобы мы были врагами.

— Я не представляю, как мы когда-нибудь станем друзьями. — Виктор приподнимает кустистую бровь. — Слишком много вражды между итальянцами и русскими, мафией и братвой. В мире недостаточно воды, чтобы смыть все, что мы пролили.

— Нет, — соглашаюсь я. — Но мы могли бы позволить этому исчезнуть само по себе. Мы могли бы отказаться что-то добавить к этому. — Я делаю глубокий вдох. — Чего ты надеешься достичь этим, Виктор? Конечно же, ты не можешь думать, что убийство моей жены, мудрый ход.

— Легко. Вашей территорией можно управлять. Вашим бизнесом можно наживаться. Вашими женщинами можно торговать. — Виктор пожимает плечами. — Чего тут не хотеть?

— Ты действительно думаешь, что сможешь все это вынести? Этот конфликт время от времени продолжается десятилетиями, Виктор с тех пор, как наши отцы вели эти разговоры вместо нас. Давай покончим с этим раз и навсегда. Давай станем теми, кто установит мир вместо войны.

— Ты предлагаешь слова и ничего больше, — говорит Виктор, его слова окрашены гневом. — Ты, должно быть, считаешь меня слабаком, раз согласился на такое.

— Я предложил тебе деньги и наркотики, доступ к части наших поставок кокаина, — нетерпеливо возражаю я. — Это не пустяки, Виктор. Ты говоришь, что это я мешаю нам заключить мир, но это ты отказываешься принять разумные условия.

— Я сказал тебе что или, скорее, кого я приму в качестве цены за мир. — Виктор сердито смотрит на меня. — Я слышал, что ты убедил своего бестолкового ирландского священника перенести даты свадьбы, но Катерина Росси все еще не замужем. Отдай мне в жены девушку Росси, и нога моих людей не ступит на итальянскую территорию в течение ста лет. Я включу это в гребаный брачный контракт.

Черт возьми.

— Я не могу сделать это, — рычу я сквозь стиснутые зубы. — Я не меняю и не продаю женщин так, как это делаешь ты. Катерина не моя, чтобы отдавать ее тебе.

Виктор издевательски смеется, но я вижу, как к его горлу подступает гневный румянец.

— Вы, гребаные итальянцы, — рычит он, сплевывая на землю у моих ног, прежде чем поднять на меня ледяной взгляд. — Вы думаете, что вы намного лучше нас, русских, поскольку не торгуете человеческой плотью. Но вы ничем не отличаетесь. Вы делаете рабынь и шлюх наркоманками, которых продаете точно так же, как мы делаем с женщинами, которых выставляем на аукцион. На ваших руках столько же крови от оружия, которым вы торгуете, сколько у любого из моих людей.

— Это не то же самое.

— Это то же самое, ебанная сука. — Виктор снова сплевывает. — Ты и твои итальянские друзья думаете, что вы такие утонченные, такие элегантные, такие гораздо более сдержанные. Вы думаете, что мы, русские, не более чем жестокие собаки, которых нужно наказывать или усыплять, когда мы слишком плохо себя ведем. Но мы не собаки. Мы волки, медведи. Волки. Медведи. И, по крайней мере, я и мои люди честны сами с собой в том, кто и что мы есть.

— Ты делаешь невозможным установление мира, Виктор…

— Мира не будет! — Рычит Виктор. Его льдисто-голубые глаза сердито сверкают, и я вижу, как его поза становится жестче, окаменев от гнева. Вражда между нами, которая длилась несколько поколений, больше не кипит, а набирает обороты. — И когда ты и ирландский ублюдок, которого ты называешь другом, умрете, я заберу обеих ваших жен себе. Я буду трахать их рядом друг с другом, пока они будут смотреть на ваши трупы. Я трахну их в лужах вашей крови, а затем решу, кого я назову женой, а кого любовницей. — Он дергает головой в сторону своих охранников. — Пойдем, — рычит он. — Пойдем. Оставим этого динозавра в покое. — Его акцент сильнее, чем когда-либо, когда он говорит, и, хотя я хочу попытаться остановить его, что-то предостерегает меня от этого, но все равно, когда я смотрю, как он уходит, я чувствую, как мое сердце замирает. Больше никакой крови. Я не хочу видеть, как умирает еще один из моих людей. Джио все еще в больнице, борется в критическом состоянии. Я не хочу смерти и разрушений, которые, я знаю, последуют.

Я не могу отдать ему Катерину, хотя, не больше, чем я мог или дал бы ему Софию. Что ставит меня в невозможное положение. Невозможно знать, что принесут грядущие дни. Но я знаю одно наверняка…

Я не позволю Виктору причинить вред Софии.

Нет, если даже это убьет меня.

СОФИЯ

Следующие несколько дней с Лукой кажутся нереальными. Они кажутся какой-то фантазией, лихорадочным сном, потому что они так сильно отличаются от тех, что мы провели вместе до "незваного гостя". Однажды утром я просыпаюсь с запиской на подушке рядом со своей, в которой говорится, что он рано ушел в офис и что он хочет, чтобы я запланировала “свидание своего типа” сегодня вечером. Это, как если бы он просмотрел несколько романтических сериалов, чтобы выяснить, что может понравиться женщинам, свидание на крыше, ванна с пеной, бриллиантовый браслет, записка утром. Но я не могу заставить себя обращать на это внимание. Браслет глупо ослепляет, но я не хочу его снимать. Я ловлю себя на том, что надеваю его каждое утро, каким бы неуместным он ни был с моими простыми обручами и изящным ожерельем в виде креста. Я ловлю себя на том, что пробегаюсь пальцами по тексту, думая о том, как Лука кормит меня перепелками на крыше, как его рука залезает мне под юбку, как потом он несет меня вниз по лестнице.

Я знаю, что мне нужно прийти в себя, но я не хочу. Даже Катерина немного улавливает суть, спрашивая меня, когда мы сидим в гостиной, планируя детали ее свадьбы, ладим ли мы с Лукой сейчас лучше. Я говорю ей "да", слегка краснея, и знаю, что должна спросить ее о ней с Франко, но не делаю этого. В любом случае, она уже рассказала мне то, чем, как я понимаю, она готова поделиться. Франко вернулся домой с мальчишника, даже не извинившись за то, что так долго не появлялся, сказав, что доверял телохранителям Луки, и посмотрите, она была жива, на ней не было ни царапины, не так ли? Катерина говорит об этом так, как будто она должна была ожидать, что он отнесется к этому как к пустяку, но я вижу, как она разочарована своим женихом. Она никогда не ожидала грандиозного романа, но я знаю из того, что она рассказала мне, что она, по крайней мере, надеялась, когда ее выбирал кто-то близкий ей по возрасту, что это будет лучший брак, чем мог бы быть в противном случае, брак со взаимным уважением, хорошим сексом и немного смеха и веселья вместе. Какой брак мог бы быть у девушки, которая сделала тайком минет своему новому жениху на заднем сиденье лимузина на обратном пути после предложения руки и сердца, и парня, который отвез ее на вечеринку после помолвки в их любимый бар. Брак, где они могли бы оставить о себе хорошие воспоминания, пока возраст, ответственность и дети не настигнут их. Но ясно, что Франко не намерен относиться к своей невесте иначе, как к чему-то, чем она ему обязана, и даже не как к призу, которым она является. Это меня злит, я не так хорошо знаю Франко, но мне показалось, что он был веселым и достаточно милым, когда я встречалась с ним мельком до этого и на моей собственной свадьбе. Однако очевидно, что все это было шоу на благо всех остальных.

Однако Катерина, похоже, смирилась с этим, вложив всю свою энергию в то, чтобы спланировать свадьбу как можно лучше. Мы добавляем в нее как можно больше мелких штрихов, которые понравились бы ее матери, фиалки в центре, поскольку это были любимые цветы Джулии, меню, которое она составила. У Катерины есть украшения, которые она планирует надеть со свадебным платьем, которое они выбрали вместе. Она держит себя в руках лучше, чем я могла от нее ожидать.

Тем временем, Лука и я, кажется, существуем в каком-то подвешенном состоянии отношений, почти как будто мы играем в "Быть вместе", и в "дом". Когда мы с Катериной заканчиваем планирование и она уходит домой, я начинаю готовиться к свиданию на вечер с Лукой, хотя и думаю, насколько это нелепо. Я замужем за человеком, возглавляющим всю итальянскую мафию, а я пытаюсь угадать, какая начинка для пиццы может понравиться ему, потому что хочу удивить его тем, что я выберу для нашего совместного ужина.

Мы даже не можем покинуть пентхаус. Мы планируем свидания в этом странном пузыре, внутри которого мы заперты. Тем не менее, каждый раз, когда я начинаю спорить сама с собой о том, почему я должна уйти, почему я должна перестать спать с ним, почему я должна оттолкнуть его, я не могу не думать… я наслаждаюсь им. Так почему бы не продолжать это делать?

Лука приходит домой, а я в джинсах с высокой талией и белой майке, завязанной выше пупка, босиком, с бриллиантовым браслетом, который он мне подарил, на запястье, и мои волосы собраны в высокий хвост. Его рука обхватывает этот конский хвост, когда я поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его, посылая через меня трепет, который я никогда не представляла, что буду испытывать с ним.

Наше свидание, это пицца в кинозале и комедия, которую я выбрала, потому что она легкая и веселая, а также попкорн и конфеты из кинотеатра.

— Это все, что я смогла придумать для того, чтобы мы сходили в пиццерию и кино, — смеясь, говорю я Луке. — Но теперь мы женаты, так что, думаю, пригласить тебя в гости, это нормально.

Он улыбается искренней улыбкой, которая выглядит почти неуместно на его точеном лице, и снова целует меня. Он продолжает целовать меня всю ночь, в перерывах между откусыванием пиццы, когда на его нижней губе все еще остается соус, и после того, как мы угощаем друг друга попкорном, и он большим пальцем стирает шоколад с уголка моего рта. Он целует меня на протяжении всего фильма, пока в какой-то момент я не оказываюсь у него на коленях, прижавшись к его груди, пока мы смеемся вместе с парой на экране.

Это кажется таким странно нормальным, что я не знаю, что с этим делать. Он немного дразнит меня в кинозале, его рука на моем бедре и через плечо, иногда сжимает мою грудь. Я прекрасно понимаю, что это та самая комната, где он застукал меня за игрой с самой собой. Я наполовину задаюсь вопросом, попытается ли он воссоздать это, но вместо этого, когда фильм заканчивается, мы еще немного обнимаемся, а затем отправляемся в постель. Секс, конечно, есть… мы занимались сексом по крайней мере один раз каждую ночь с тех пор, как он прилетел ко мне домой, но это медленнее и менее дико, чем свидание на крыше. Лука, словно пытаясь заняться “нормальным” сексом на “обычном” свидании, долго целует меня в постели, доводя меня пальцами до оргазма и позволяя мне исследовать его. Проводит рукой вверх и вниз по своему толстому, твердому члену, пока он не скользит вниз по моему телу и не опускается на меня, медленно облизывая меня, пока я не кончаю во второй раз. Только после этого он натягивает презерватив и входит в меня, трахая меня долго и медленно в миссионерской позе, пока мы оба не оказываемся близки к оргазму. Затем он закидывает мои лодыжки себе на плечи, отводит мои ноги назад, чтобы он мог целовать меня, пока он глубоко входит в меня, заставляя меня беспомощно стонать напротив его рта, когда он жестко кончает. Я тоже кончаю, мое тело реагирует, когда он стонет, его член пульсирует, когда он трется обо меня, и когда мы потом падаем на кровать, он не перекатывается на свою сторону кровати.

Мы засыпаем, рука Луки перекинута через мой живот, моя голова положена на его плечо. Это настолько невероятно нормально, что я могу ненадолго забыть, кто он и кто я, почему мы женаты, и что я фактически нахожусь под домашним арестом, потому что русский мафиози хочет моей смерти.

Настает день свадьбы Катерины.

Нет никакого способа избежать необходимости покидать пентхаус. Она точно не может выйти замуж в нашей гостиной, и я почти уверена, что это расширило бы возможности даже отца Донахью. Итак, вместо этого Лука неохотно отправляет меня в дом Росси, чтобы помочь ей собраться, пока он встречается с Франко в церкви, и за мной следит столько охраны, что президент позавидует.

— Будь осторожна, — говорит он, когда мы расходимся, крепко целует меня, прежде чем открыть дверь, чтобы я села в машину, которая везет меня в дом Росси. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Со мной все будет в порядке. — Я слегка машу ему рукой, когда закрывается дверь, прислоняясь спиной к прохладной коже. У меня почти кружится голова от того, что я впервые за несколько недель выхожу из пентхауса. Наблюдая за тем, как город проносится мимо, пока мы едем к особняку Росси, я чувствую, что не могу перестать улыбаться. Катерина поднимает бровь, увидев выражение моего лица, когда я вхожу в парадную дверь, и она приветствует меня.

— Ты выглядишь счастливее, чем я, — иронично говорит она. — Давай, давай собираться.

Поскольку я единственная, кто стоит рядом с ней у алтаря, Катерина сказала мне выбрать для своего платья все, что я захочу. Я выбрала фиолетово-голубое платье в пол без бретелек с кружевной лентой на талии в тон цветам, собрала волосы в гладкую прическу, в ушах у меня бриллиантовые заклепки, а на запястье браслет Луки… ничего слишком броского. Я не хочу затмевать Катерину. Даже если ее брак, похоже, будет не таким, как она надеялась, я хочу, чтобы день ее свадьбы был настолько идеальным, насколько это возможно.

Она выглядит как королева в своем свадебном платье, которое было переделано и идеально подогнано по фигуре, так что тяжелая, богатая ткань облегает ее фигуру вплоть до пышной юбки, ее ключицы и плечи элегантно выделяются над вырезом с открытыми плечами. На ней потрясающе смотрятся рубиновые украшения ее матери: овальные серьги, окруженные ореолом бриллиантов, и длинное колье с рубином размером с яйцо на бриллиантовой нити. И все же, глядя на блестящие красные камни на ее коже, я не могу не думать, что они похожи на кровь. Это заставляет меня немного дрожать.

В последний раз, когда Братва предприняла полномасштабную атаку, это было на следующее утро после моей свадьбы. Ни Катерина, ни я не хотели даже упоминать о такой возможности, но пока мы идем к машине, я вижу, что она бледнее обычного. Нервничает ли она из-за самой свадьбы или из-за возможности нового нападения, я не знаю и не хочу спрашивать, но, когда я вручаю ей букет за пределами церкви, я вижу, как у нее дрожат руки.

Собор Святого Патрика битком набит, все гости, которых можно было бы пригласить, присутствуют, несмотря на возможность нападения братвы. Бруно Росси, дядя Катерины, ведет ее к алтарю вместо ее отца, которого до сих пор не выписали из больницы. По крайней мере, мы так думали. Но когда я начинаю свой путь по проходу под руку с Лукой, в разгар свадебной вечеринки, я вижу Росси в задней части церкви, в инвалидном кресле, и он выглядит очень потрепанным… но он здесь.

Конечно, он не пропустил бы свадьбу своей дочери, если бы была хоть малейшая возможность быть здесь, говорю я себе. Но все же, увидев его снова во плоти, я чувствую беспокойство, мои пальцы внезапно начинают дрожать от нервов. Лука смотрит на меня так, как будто чувствует, что я дрожу.

— Все в порядке, — тихо говорит он под музыку. — Он настоял на том, чтобы его временно выписали из больницы. Но он вернется после церемонии. Он еще недостаточно окреп, чтобы быть на приеме.

Я понимаю, что Лука думает, что я беспокоюсь о благополучии Росси, когда на самом деле я беспокоюсь о том, что он вообще здесь, и повысит ли это вероятность нападения Братвы, если произойдет что-то еще. Я не доверяю Росси. Но в глубине души я не думаю, что первое будет так. Если есть кто-то, на кого Виктор хотел бы напасть сейчас, так это Лука. Без него кресло перешло бы к Франко и, в частном порядке, я не очень верю в способность Франко управлять организацией. Меня удивляет, что Лука так делает.

Во время церемонии нет того напряжения, которое было у нас с Лукой. Это не принудительный брак несмотря на то, что он был организован, и Катерина, и Франко вступают в него добровольно. Они произносят свои клятвы четко и твердо, и, хотя я знаю, что Катерина недовольна тем, как Франко вел себя в последнее время, это не заставило ее дрогнуть. Вот кого выбрали для нее, и она, кажется, приняла это, но, когда они произносят клятвы друг другу, я ловлю на себе взгляд Луки, его лицо непроницаемо. О чем он думает? Интересно, эти слова эхом отдаются в моих ушах и напоминают мне о том дне, чуть больше месяца назад, когда я стояла там, где сейчас Катерина, покачиваясь на каблуках от Louboutin, повторяя эти клятвы, зная, что я лгу, что у меня не было намерения сдержать ни одну из них. И я уверена, что книга Луки была такой же пустой.

И что теперь? Я не могу не задаться вопросом, изменилось ли что-нибудь. Хороший секс не создает брак, особенно между кем-то вроде меня и кем-то таким сложным как Лука. Он не изменил своей убежденности в том, что не может любить меня, что наш брак никогда не сможет быть ничем иным, кроме, в лучшем случае, похотливого общения, в котором мы оба ладим.

Однако, когда он смотрит на меня, наблюдая за тем, как Катерина и Франко повторяют любить, почитать и лелеять, обладать и удерживать, в болезни и здравии, к лучшему или к худшему, пока смерть не разлучит их, в это трудно поверить. Когда Катерина говорит “повиноваться”, я вижу затуманенный взгляд в его глазах, тот, который напоминает мне о том, как я подчинялась ему, о том, что я делаю, когда его голос ласкает мою кожу, говоря мне уступить его похотливым требованиям. Но я думаю и о других вещах. Я думаю о мерцающих огнях на крыше, о том, как Лука говорит мне, что он подарил мне Париж. Я думаю о том, как мы кормим друг друга попкорном и смеемся над глупыми шутками в плохом комедийном фильме. Я думаю о Луке за обеденным столом, рассказывающем мне, как он провел всю свою жизнь, защищая своего лучшего друга.

Новая должность Луки — одинокое место. Теперь я это понимаю. Франко, его лучший друг, но он также теперь правая рука Луки, тот, на кого Лука должен положиться, чтобы поступить правильно, когда Луки нет рядом, чтобы сделать это. Он больше не может прикрывать Франко. Он должен продолжить наследие, которое отец Катерины создавал годами, а затем передать его сыну своего заместителя босса. Это не совсем справедливо, не так ли? Я впервые задумалась об этом. Лука проведет свою жизнь, защищая наследие, которое он не передаст никому из своих соплеменников. Никто толком не объяснил мне, почему это так, почему Луке не разрешают иметь собственных детей, почему он, по сути, заботится о теплом месте для будущего, подающего надежды, ребенка Франко.

Мне не приходило в голову спрашивать, потому что я не собиралась когда-либо спать с Лукой. Я не собиралась даже разговаривать с ним больше, чем необходимо, не говоря уже о том, чтобы снова и снова ложиться с ним в постель. По крайней мере, мы предохранялись, я думаю, помня о коробке презервативов, которую Лука принес домой на прошлой неделе, поскольку мы, по-видимому, израсходовали то, что осталось от его заначки.

— Я объявляю вас мужем и женой, — говорит отец Донахью, прерывая мои мысли, которые совершенно неуместны для церкви, и Франко заключает свою новобрачную в объятия, крепко целуя ее. Я вижу, как Катерина слегка наклоняется навстречу поцелую, и я надеюсь, что независимо от того, какие проблемы у них могут возникнуть, она сможет обрести немного счастья в этом новом браке.

Когда они идут по проходу, раздаются одобрительные возгласы, все встают, когда они идут рука об руку к дверям церкви, и я вижу, как Катерина улыбается своему отцу, когда мы все выходим на солнечный свет. С ним находится санитарный врач, и когда мы все стоим на ступенях церкви, я вижу, как его выкатывают, и Катерина поворачивается, чтобы тихо поговорить с ним.

— Они сейчас забирут его обратно в больницу? — Тихо спрашиваю я Луку, и он кивает.

— Мои люди обыскивают отель перед регистрацией, — добавляет он себе под нос. — Как только все прояснится, мы отправимся туда.

Я могу сказать, что он изо всех сил старается сделать сегодняшний день как можно более спокойным для Катерины и Франко, чтобы как можно меньше напоминать об опасности, нависшей над всеми нами, опасности, которая унесла ее мать, насколько это возможно. Это то же самое, что и я пыталась сделать все это время, помогая Катерине планировать.

Впервые, когда я смотрю на Луку, я улавливаю проблеск того, каково это, быть его партнером в чем-то, работать вместе. Это не так уж плохо, если я буду полностью честна сама с собой.

Мы начинаем направляться к лимузинам, когда Лука внезапно протягивает руку, останавливая нас с Катериной.

— Подождите, — говорит он. — Рауль только что прислал мне кое-что. Оставайтесь здесь, — добавляет он неожиданно глубоким и повелительным голосом. — Я вернусь через минуту.

Катерина выглядит слегка бледной и тянется к руке Франко.

— Я должен помочь Луке, — говорит он, и я поворачиваюсь к нему при этих словах, впиваясь в него взглядом.

— Это твой день с Катериной, — выпаливаю я, мой голос звучит резче, чем я слышала за долгое время. — Беспокойся о своей жене, по крайней мере, в течение двадцати четырех часов.

Франко смотрит на меня, на мгновение замолкая от шока.

— Следи за своим языком, — резко говорит он, придя в себя. — Луке не понравится, что ты так со мной разговариваешь.

— Франко! — Катерина восклицает, но он отстраняет ее.

— Я думаю, Лука согласился бы со мной, — говорю я категорично, все еще не уверенная, как у меня вообще хватает смелости говорить. Честно говоря, я не знаю, как Лука отнесся бы к тому, что я разговариваю с его подчиненным боссом подобным образом, но с точки зрения ранга, я почти уверена, что Франко должен уважать жену босса. Что касается того, как я должна относиться к Франко, я действительно не знаю. И, честно говоря, мне действительно все равно.

Франко открывает рот, чтобы что-то возразить, но звук возвращения Луки, Рауля и остальных останавливает его.

— Что случилось? — Спрашиваю я, и мой желудок сжимается при взгляде на лицо Луки. О чем бы он ни узнал, это не может быть хорошо.

— Они напали на приемную в отеле, — говорит Лука, его голос мрачен от едва сдерживаемого гнева. — Все было разрушено, персонал держали под дулом пистолета. Франко, я отправляю вас с Катериной обратно в дом Росси с удвоенной охраной. Я не думаю, что они ожидают, что вы проведете свою брачную ночь там, а не в отеле или своей квартире. Завтра мы отправляемся в путешествие, чтобы разобраться во всем этом. Но вы с Катериной заслуживаете своей первой брачной ночи. — Он бросает на меня взгляд. — Мы вернемся в пентхаус.

Катерина так бледна, что ее розовая помада выглядит как яркий розовый разрез на ее лице, рубины ярко выделяются на ее коже.

— Лука мне страшно, — шепчет она. — Свадьба…

— Мне жаль, что ваша свадьба испорчена, — говорит Лука, и я слышу искреннее извинение в его тоне.

— Меня не волнует прием, — говорит Катерина, махая рукой. — Важная часть сделана. Но они не останавливаются, Лука. Что, если…

— Все прекратится — резко говорит Лука. — Если мне придется… — он умолкает. — Это не те вещи, о которых тебе следует беспокоиться в день твоей свадьбы, — говорит он более осторожно. — Иди с Франко. Я позабочусь о том, чтобы вас хорошо охраняли. Вам привезут еду от поставщика провизии. Сегодня вечером вам ни о чем не придется беспокоиться. Я обещаю.

Мы остаемся в церкви еще немного после того, как Катерина и Франко уходят, а гости расходятся. Я вижу, как Лука тихо разговаривает с отцом Донахью и несколькими охранниками, и я отстаю, примостившись на одной из скамей, ожидая, когда он закончит. Мне приходит в голову, насколько изменилась наша динамика за такое короткое время. Если быть честной, это мне нравится больше. Взаимное уважение, предварительный мир, что бы это ни было нового, что возникло между мной и Лукой, это лучше, чем то, что у нас было раньше.

Мы возвращаемся в пентхаус сразу после наступления темноты. Лука глубоко вздыхает, когда за ним закрывается входная дверь, и я вижу облегчение, отразившееся на его лице. Тогда я понимаю, что здесь безопаснее, и это заставляет меня пересмотреть, совсем чуть-чуть, его подлинные мотивы, заставившие меня остаться здесь с самого начала. Что, возможно, только возможно, это было потому, что он действительно чувствовал, что это самое безопасное место для меня, а не только потому, что он хотел контролировать свою жену.

Мы едим еду, присланную поставщиком провизии, в относительной тишине, никто из нас не знает, что сказать. Мы должны танцевать на приеме у Катерины прямо сейчас. Вместо этого мы сидим в нашей тихой столовой, поедая филе и крабовый пирог, которые должны были быть за столом, накрытым белой скатертью, с фиалками в центре.

— Я собираюсь еще раз проверить охрану перед сном, — говорит Лука, когда мы заканчиваем. — Встретимся наверху.

— Хорошо. — Я слегка улыбаюсь ему. — Увидимся наверху.

На полпути к спальне Луки… нашей? Я останавливаюсь в холле. У меня возникает внезапное желание сделать что-то другое, что-то особенное для сегодняшнего вечера. Я не знаю, из-за свадебной церемонии, прерванного приема или чего-то еще в целом, но мысль о выражении глаз Луки, когда он вернулся, чтобы сказать Катерине, что день ее свадьбы пришлось сократить, вызывает у меня желание сделать что-нибудь для него. Что-нибудь, что заменит этот образ совсем другим.

Я захожу в комнату, которая была моей, открываю дверцу шкафа. Ближе всего к ней находится белая кружевная ночная рубашка и халатик baby doll из шелка, которые были частью нижнего белья, купленного для меня Лукой. Тогда я восприняла это как покушение на мою девственность, за которую я цеплялась, злобный способ напомнить мне, что, если бы он захотел этого, он мог бы это забрать. Теперь, глядя на то, что висит нетронутым в моем старом шкафу, кажется, что это способ повторить мою брачную ночь. Я могла бы надеть это для Луки, и сегодня, в ночь, созданную для любви, мы могли бы попробовать еще раз.

Я вытаскиваю ее из шкафа, перенося в комнату. В спальне я снимаю фиолетовое платье подружки невесты, вешаю его на стул, сбрасываю туфли на высоких каблуках и снимаю украшения. А затем я надеваю шелковую ночнушку, вздыхая от удовольствия, когда она скользит по моей коже. Это так чувственно, просто надевать ее. Она ниспадает до середины бедер, хрупкая шелковая, как красное платье, которое я надела на наше свидание, и ощущение, что под ней ничего нет, одновременно уязвимо и эротично. По подолу, тонкая полоска прозрачного кружева на талии еще больше кружев по краям выреза, она ничего не скрывает. Мои соски соприкасаются с шелком, твердея при мысли о том, что Лука увидит меня в этом, и я надеюсь, что он отреагирует именно так, как я ожидаю.

Халат из того же легкого, воздушного шелка, и я оставляю его распахнутым, когда надеваю его, направляясь в ванную. Я оставляю макияж, но распускаю волосы, позволяя им упасть тяжелыми темными локонами вокруг моего лица. Мои губы все еще слегка розовые даже после ужина, и даже в моих собственных глазах я выгляжу сексуальнее, соблазнительнее, чем должна быть любая девственная невеста.

Я слышу шаги Луки в коридоре и выхожу в спальню, чувствуя внезапный прилив нервозности. Что, если он сочтет это глупым? Что, если ему это не понравится?

Но когда дверь открывается, он замечает меня. Выражение его лица говорит мне совсем о другом.

СОФИЯ

— София. — Он выдыхает мое имя, входит в комнату и позволяет двери закрыться за ним. — Что это?

Я слегка дрожу, когда иду ему навстречу на полпути, преодолевая расстояние между нами, и Лука движется мне навстречу. Он тянется ко мне, как только я оказываюсь достаточно близко, его руки проскальзывают под халат и скользят по кружевам на моей талии.

— Я думаю, это должно было быть моим нижним бельем для нашей брачной ночи, — тихо говорю я и чувствую, что слегка краснею при воспоминании. — Я думала… я думала, что смогу надеть это, и мы… мы могли бы попробовать еще раз. — Даже когда я говорю это, я чувствую себя глупо. Я не могу потерять свою девственность дважды. Мы не можем изменить того, как прошла та ночь. Точно так же, как мы не можем отменить все, что говорили и делали до этого. Притворство, что мы в Париже, и вечера кино дома ничего не могут изменить, но Лука не смотрит на меня так, будто считает меня глупой. Вместо этого в его глазах горит огонь, которого я никогда раньше не видела, даже в наши самые страстные моменты.

— Ты выглядишь прекрасно, — бормочет он. — Красивее, чем когда-либо, — он умолкает, и я протягиваю руку, поглаживая пальцами v-образную складку кожи там, где расстегнута его рубашка.

— Я хотела сделать что-то особенное, — шепчу я. — Что-то другое.

Я никогда раньше не раздевала его. Лука остается очень неподвижным под моими руками, пока я расстегиваю рубашку по одной пуговице за раз, вытаскивая ее из брюк его костюма и стягивая ткань с его плеч. Вид его мускулистой груди и рельефного пресса, изгиб его рук, когда рубашка соскальзывает, заставляет меня дрожать от желания. Я не могу представить, что есть мужчина, красивее, чем Лука, такой идеально сложенный. Я хочу прикоснуться к нему всем телом, что я и делаю, полностью отдаваясь своим желаниям.

Он вздыхает от удовольствия, когда мои руки скользят вниз по его груди, мои пальцы прослеживают рельефный пресс вниз к поясу. Я медленно расстегиваю его, и Лука негромко стонет, когда я тянусь к его ширинке.

— Мы можем притормозить, если ты хочешь, — начинает говорить он, но я игнорирую его, расстегивая молнию на его брюках и спуская их с бедер, чтобы они собрались вокруг его ног.

Он уже твердый, такой эрегированный, каким я его еще не видела, его член свободно выпрыгивает и почти касается пресса, когда он напрягается вверх, явно жаждущий прикосновений. Я сбрасываю халат, позволяя шелку упасть на пол, чтобы присоединиться к его одежде, я смотрю на него снизу вверх, опускаюсь на колени и тянусь к его члену.

— София… — Лука выдыхает мое имя, когда моя рука обхватывает его член, удивление окрашивает его тон. — Ты не обязана…

— Я знаю. — Я задавалась вопросом, каково это было бы сделать это с тех пор, как он впервые набросился на меня той ночью, когда он безжалостно дразнил меня, и теперь, похоже, сегодня самое подходящее время попробовать. Я хочу доставить ему такое же удовольствие, какое он доставлял мне, и я наклоняюсь к нему, нервозность и возбуждение смешиваются, когда я высовываю язык.

Лука стонет, когда кончик моего языка обводит головку его члена, слизывая уже образовавшуюся там капельку предварительной спермы, и я издаю тихий звук, когда впервые пробую его на вкус. Ободренная звуком, который он издает, я снова провожу языком по нему, слегка проводя им под головкой, прежде чем прижаться к нему губами, продвигая их вперед, когда я беру его в рот в первый раз.

— Черт возьми, София… — Лука слегка покачивается, и я кладу руку ему на бедро, чтобы собраться с духом. — Боже, это так чертовски приятно.

Я чувствую напряжение в его бедрах, и я знаю, что он хочет засунуть больше себя в мой рот, протолкнуть его в мое горло и заставить меня взять все это. Одна мысль об этом пугает и возбуждает меня одновременно, и я пытаюсь взять больше, чувствуя, как мои губы растягиваются вокруг его толстой длины, когда я беру еще на дюйм, а затем еще.

Лука позволяет мне исследовать его, мои пальцы обхватывают ствол, когда я начинаю пытаться двигаться, слегка покачиваясь вверх-вниз, я провожу языком вверх-вниз по его длине и возвращаюсь к головке, посасывая между ними. Я уверена, что в этом нет ничего особенного, но ему, кажется, все равно. Его пальцы перебирают мои волосы, он стонет надо мной, глядя на меня сверху вниз.

— Ты выглядишь такой чертовски красивой с моим членом во рту, — бормочет он хриплым от вожделения голосом. — Я представлял это так много гребаных раз, София — он снова стонет мое имя, когда я всасываю его до самого горла, постепенно обретая уверенность.

— Если ты продолжишь это делать, я собираюсь кончить. — Пальцы Луки сжимаются в моих волосах. — Боже, я хочу кончить на твои сиськи, в твой рот, на твое лицо…

Я так возбуждена, что могла бы позволить ему делать все эти вещи, но мне нравится временный контроль, который я получаю от этого. Мне нравится чувствовать себя ответственной за его удовольствие. Я слегка отстраняюсь, чувствуя себя смелее, чем когда-либо в своей жизни, когда смотрю на него снизу вверх, губы нависают прямо над его головкой, когда я шепчу:

— Давай начнем с моего рта.

Лука смотрит на меня с недоверием, но, прежде чем он успевает что-либо сказать, я опускаю свой рот обратно вниз, теперь посасывая сильнее, проводя языком вверх и вниз, пытаясь подтолкнуть его к оргазму. Я хочу почувствовать это, попробовать его на вкус, желание, пульсирует в моей крови, когда я сначала глажу его бедро одной рукой, затем провожу ладонью по его бедру другой. Аромат его кожи наполняет мой нос, его вкус и ощущения переполняют меня. Я так увлечена этим, что почти не слышу его предупреждения, когда спина Луки выгибается дугой, а его рука на мгновение крепче сжимает мои волосы.

Поначалу меня поражает его стремительность. Я чувствую, как его член пульсирует у меня во рту, набухая и твердея еще больше, когда он стонет надо мной со звуком сдавленного удовольствия, а затем первая горячая струя его спермы стекает по моему языку в горло.

Я немного задыхаюсь, а затем сглатываю, мое горло сжимается в конвульсиях, когда Лука выпускает волну за волной спермы мне в рот, заполняя его, пока я глотаю, снова и снова, продолжая сосать, пока, наконец, он нежно не отталкивает мое лицо назад, задыхаясь и постанывая, когда отстраняется.

— Черт возьми, София…

— Тебе понравилось? — Я облизываю губы, и выражение чистой похоти появляется на лице Луки.

— Я собираюсь показать тебе, насколько мне понравилось, — рычит он, потянувшись ко мне. Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на спине на кровати, и он крепко целует меня, казалось бы, не заботясь о том, что только что кончил мне в рот. Его рука гладит мою щеку, пробегает по волосам, а затем он спускается вниз по моему телу, его руки скользят по моей груди и талии.

Он берет в рот один сосок, облизывая мою грудь через шелк ночной рубашки, а затем движется дальше вниз, задирая подол, когда наклоняется между моих бедер, раздвигая их, чтобы получить доступ, которого он так желает.

Первое прикосновение его языка заставляет меня вскрикнуть, моя спина выгибается дугой, когда его язык проникает в мою киску, облизывает до самого клитора, кружит, трепещет и посасывает, пока я беспомощно не начинаю стонать, мои руки запутываются в его волосах. На этот раз никаких поддразниваний, только его рот заводит меня все выше и выше, пока он не вводит в меня два пальца, зацепляя ими мою киску и надавливая на то место, которое сводит меня с ума, пока сочетание его языка и пальцев не становится слишком сильным, и я чувствую, как мои пальцы запутываются в его волосах, мой рот приоткрывается, когда мой стон переходит в крик, все мое тело напрягается от удовольствия, такого приятного, что кажется, будто его слишком много. Точно так же, как я продолжала двигаться, когда он кончал мне в рот, Лука не останавливается, его язык ласкает мою чувствительную плоть, пока я, наконец, не отстраняюсь от него, задыхаясь и содрогаясь от толчков оргазма.

— Мне нравится, какая ты на вкус, — рычит Лука, двигаясь вверх по моему телу, чтобы снова поцеловать меня, и я пробую себя на его губах. Он снова тверд, его тяжелая эрекция прижимается к внутренней стороне моего бедра. — Ты такая чертовски вкусная. Я не могу насытиться твоим вкусом. Я не могу насытиться тобой — он целует мою шею, наклоняясь, наклоняя свой член так, что головка входит в меня, но вместо того, чтобы вонзиться сразу, он начинает двигаться медленно, погружаясь в меня дюйм за дюймом, чтобы я могла чувствовать все это, каждую его частичку, пока он медленно берет меня.

Когда он, наконец, полностью погружается в меня, Лука нависает надо мной, его руки упираются по обе стороны от моей головы.

— Я редко был с одной и той же женщиной больше одного раза, — тихо говорит он, — и даже тогда это было всего дважды. Я никогда не хотел кого-то так, как хочу тебя, София. Я никогда не чувствовал себя настолько зависимым от кого-то. Таким потерянным, как будто я не могу выкинуть тебя из головы. Как будто я не могу вспомнить, каково это, когда тебя здесь нет.

Затем он снова целует меня, и минуты сливаются друг с другом, когда мы двигаемся навстречу друг другу, выгибаясь дугой, напрягая тела и влажную кожу, переплетая руки, когда Лука входит в меня долгими, медленными движениями, которые, кажется, длятся вечно, связывая нас теснее, чем когда-либо прежде. Это занятие любовью, — смутно думаю я, и даже когда я вспоминаю, что Лука сказал мне, что он не может любить меня, что мы никогда не полюбим друг друга, что этого никогда не будет, мои разум, тело, сердце и душа решительно отвергают это. Я не могу представить, что такое любовь, если не это: два тела, стремящиеся к совместному удовольствию, сплетенные в клубок, из которого ни один из нас никогда не захочет вырваться, дышащие дыханием друг друга, чувствующие кожу друг друга, наши сердца бьются вместе, пока я не забываю, которое из них мое, а которое его.

Я чувствую, как он начинает кончать, и когда я это делаю, мое тело сжимается вокруг него в волне удовольствия, которая заставляет меня чувствовать, что я разваливаюсь по швам, растворяясь полностью. Я слышу свои пронзительные стоны, мои хриплые выдохи его имени в тот самый момент, когда Лука прижимается ртом к моему плечу, выдыхая мое имя в мою кожу, в то время как его член пульсирует внутри меня, его оргазм изливается в меня горячим порывом, когда мы прижимаемся друг к другу, содрогаясь от удовольствия, которое, кажется, никогда не закончится.

Мы остаемся так долгое время, заключенные в объятия друг друга, Лука все еще внутри меня, его член слегка размягчается, все еще частично твердый. Когда мы наконец распутываемся, мне хватает времени только на то, чтобы снять ночную рубашку и отбросить ее в сторону. Затем Лука заключает меня в объятия, притягивает к своей груди и кладет подбородок мне на макушку.

— Я должен свозить тебя в свадебное путешествие, когда все это закончится, — мягко говорит он. — Куда захочешь.

Я прижимаюсь лицом к его груди, вдыхая его аромат.

— Это было бы замечательно, — шепчу я, и я серьезно. Я не могу представить, каково это, отправиться в отпуск с Лукой, в какое-нибудь экзотическое и красивое место, только мы вдвоем, но мне вдруг захотелось выяснить. Больше всего на свете я хочу сбежать отсюда вместе с ним, отправиться туда, где Братва не сможет нас найти, где исчезнут все опасности, нависшие над нашими головами.

— Завтра мы с Франко должны попытаться решить русскую проблему, — тихо говорит он, словно слыша мои мысли. — Возможно, меня не будет несколько дней. Пообещай мне, что останешься здесь, София. Пообещай, что у тебя не будет никаких неприятностей, что ты сделаешь так, как я прошу, и будешь осторожна. Если ты захочешь увидеть Катерину, она придет сюда. Я попрошу Кармен проведать тебя. Прямо сейчас опасно, — добавляет он, как будто я этого еще не знаю. — Мне нужно твое слово, что ты не сделаешь ничего, чего не должна.

В любое другое время я, возможно, разозлилась бы на то, что мне отдают приказы, но я слишком расслаблена и устала. Я думаю, он просто присматривает за мной, мой мозг затуманен возбуждением и удовольствием.

— Хорошо, — бормочу я, прижимаясь ближе к его груди. — Я обещаю.

— Хорошо. — Лука наклоняется, нежно целуя меня, затем он тянется к моей ноге, перекидывая ее через свою, когда я чувствую, как его член твердеет напротив меня.

— Давай сделаем это снова.

* * *

Я проснулась, но Луки уже не было. Для меня оставлена записка, в которой сообщается, что он не хотел меня будить и вернется, как только сможет. Впервые я замечаю, каким пустым выглядит низ записки, где подписано только его имя. Никакого люблю. Ничего, кроме его имени, нацарапанного снизу.

Прошлая ночь казалась чем-то большим. Это было похоже на любовь, но я знаю, что лучше не позволять себе думать о чем-то подобном. В конце концов, это приведет только к боли. Наслаждайся тем, что у тебя есть, думаю я про себя. Это лучше, чем я думала, что это будет.

Вскоре после завтрака приходит Катерина. Она выглядит усталой и более печальной, чем обычно, и у меня сжимается грудь при виде ее лица.

— Ты в порядке? — Спрашиваю я, готовя ей чашку чая, когда она садится на кухне. — Прошлой ночью…

— Это было прекрасно, — говорит она, ее губы слегка подергиваются. — Наверное, лучше, чем я ожидала. Я не знаю, чего именно я ожидала. Франко не казался слишком разочарованным. Ему понравилось, что я девственница, но, знаешь, это срабатывает только один раз. Так что в любом случае, надеюсь, он был достаточно счастлив, чтобы насладиться этим.

— Он был нежным? — Я хмуро смотрю на нее. — Он не причинил тебе вреда, не так ли?

Катерина качает головой.

— Он был нежным. Это просто… я не знаю, что я чувствовала, на самом деле. Я имею в виду это было просто более… отстраненно, я думаю. — Она с благодарностью принимает у меня чай. — Может быть, если бы все было более спокойно, если бы мы могли отправиться в свадебное путешествие — она пожимает плечами. — Но, конечно, мы не можем, когда Братва у нашего порога. И потом, моего отца должны скоро выписать, но его состояние все еще неважное, и без моей матери мне нужно присматривать за ним. — Она делает паузу. — Честно говоря, именно поэтому я пришла не только поговорить о Франко.

— О? — Я смотрю на нее с любопытством. — О чем ты хотела поговорить?

— Я хотела спросить тебя, пойдешь ли ты со мной в больницу сегодня днем. Я должна пойти и поговорить с врачом, прежде чем они отпустят его домой, организовать медицинское обслуживание на дому, пока он не закончит восстанавливаться после операции, и… — Катерина делает глубокий, прерывистый вдох. — Я просто не могу пойти одна. Я действительно не могу. Пожалуйста, пойдем со мной?

Больше всего на свете я хочу сказать ей да. Мысль о том, чтобы оставить ее разбираться со всем этим в одиночку, ранит меня до глубины души, но я помню серьезность в голосе Луки прошлой ночью.

— Я пообещала Луке, что не выйду из дома, — медленно произношу я. — Он специально попросил меня остаться здесь, пока его не будет, не делать ничего, чего я не должна. Он будет расстроен, если…

— Все будет по-другому, если он узнает, зачем тебе нужно выйти, — настойчиво говорит Катерина. По выражению ее лица я вижу, как отчаянно она не хочет оставаться одна. — И, кроме того, ему не обязательно знать. Я ничего не скажу если хочешь, клянусь.

Не может быть, чтобы Лука не узнал. Я уверена, что он как-нибудь узнает. Он всегда все узнает. Но может быть, она права, рассуждаю я. Может быть, он понял бы, если бы знал обстоятельства. И, кроме того, что может случиться? Катерина сейчас в такой же безопасности, как и я. Все будет хорошо, говорю я себе. Ты нужна ей.

— Хорошо, — сдаюсь я. — Я пойду.

Даже когда слова слетают с моих губ, я знаю, что это плохая идея, но то, как загорается лицо Катерины, вселяет в меня уверенность, что я поступаю правильно.

До тех пор, пока Лука не слишком разозлится.

* * *

Когда мы входим в больничную палату, глаза Росси загораются, когда он видит свою дочь, единственную настоящую положительную эмоцию, которую я когда-либо видела от него, но выражение его лица так же быстро мрачнеет, когда он видит меня. Я отстраняюсь, пока он тихо разговаривает с Катериной, чувствуя себя неловко не в своей тарелке. Я здесь только для того, чтобы поддержать Катерину, напоминаю я себе занимая место у окна, пока они разговаривают.

— Я собираюсь пойти поговорить с доктором, — наконец говорит Катерина. — Подожди здесь, София. Я не хочу, чтобы он был один.

Оставаться наедине в комнате с Росси последнее, что я когда-либо хотела бы делать. Но я просто киваю, чувствуя себя застрявшей теперь, когда я пришла сюда, чтобы помочь Катерине. Я чувствую, что должна делать все, что ей от меня нужно, поэтому я остаюсь на месте, ерзая на стуле, когда она выходит в коридор, чтобы найти доктора.

— Ты. — Голос Росси прорезает тишину в комнате, холодный, жесткий и хриплый. — Иди сюда.

— Я просто подожду здесь, пока Катерина не вернется, — начинаю говорить я, и Росси кашляет, немного приподнимаясь.

— Может, ты и жена Луки, но я все еще твой старший. — Он прочищает горло, его лицо краснеет. — Иди сюда.

Это последнее, что я хочу делать в мире, но я также не хочу, чтобы у него случился сердечный приступ или что-то в этом роде, не тогда, когда Катерина и так такая хрупкая. Поэтому я неохотно встаю, пересекаю комнату и подхожу к его кровати.

— Что вы хотите? — Я стараюсь говорить как можно спокойнее, когда Росси поворачивается ко мне, его глаза темные и злые, когда он смотрит на меня.

— Ты знаешь, что ты причина всего этого. — Хрипит он. И это не вопрос. — Все, что произошло, эта эскалация с Братвой, все это твоя вина. Ты и твоя грязная русская сучка мать. — Он кашляет, с хрипом дыша, когда смотрит на меня. — Я никогда не должен был позволять Луке выполнять гребаное обещание твоего отца. Я должен был убить тебя, когда у меня был шанс.

— Витто. — Мне следовало догадаться, что лучше не называть его по имени. Он выглядит почти фиолетовым от ярости, его челюсть работает, когда он наклоняется ближе.

— Ты должна надеяться, что Лука не узнает правду о том, почему Виктор хотел, чтобы ты стала его женой, — шипит Росси, и я смотрю на него, мои глаза расширяются от шока.

— Он не хотел…

— Он хотел, — говорит Росси, в его тоне слышится удовлетворение. — Он хотел жениться на тебе и трахать твою тугую девственную дырочку каждую ночь, пока не засунет в тебя еще одного русского щенка, сына, в котором он так отчаянно нуждается, чтобы взять то, что он хочет от нас, и сохранить это. Но Лука добрался до тебя первым. Хотя даже он не знает, почему ты такая особенная.

— Ты бредишь. — Для меня мой голос даже звучит не так, как мой, холоднее и тверже, чем я когда-либо слышала. — Тебе нужно отдохнуть. Ты не понимаешь, что говоришь. Луке бы не понравилось, что ты так со мной разговариваешь…

— Лука — гребаная ошибка, — рычит Росси, задыхаясь на середине предложения. — Он слаб. Я не должен был давать ему то, что он получил, я должен был, блядь, пристрелить тебя, как русскую сучку, которой ты и являешься…

Я пытаюсь отстраниться, от тона его голоса по моей коже пробегают мурашки, воздух в комнате внезапно становится ледяным холодом, но Росси бросается ко мне, одновременно дергая за провода от капельницы и отключая аппарат, к которому он все еще привязан. Я уворачиваюсь от его руки, но она цепляется за крестик у меня на шее, срывая мамино ожерелье и оставляя его болтаться в его кулаке.

— Верни это! Верни! — Восклицаю я, но он уже прячет его в ладони, когда вбегают медсестра и Катерина, обе с широко раскрытыми глазами.

— Что здесь происходит? — Требует медсестра, и Росси откидывается на спинку кровати, тяжело дыша и кашляя.

— Эта девушка …опасна, — говорит он, захлебываясь словами. — Я не знаю, почему она здесь, ей здесь не место.

— Это же София, ты ее знаешь, — говорит Катерина, ее лицо смертельно бледно. — Папа, все в порядке, она просто здесь, чтобы помочь мне…

— Уведите ее отсюда! — Рычит он, и я отступаю назад, мое сердце бешено колотится в груди, когда я протискиваюсь мимо медсестры. Я почти выхожу из комнаты, но, прежде чем я успеваю выскользнуть, внезапная, ужасная волна тошноты накрывает меня.

Я с трудом добираюсь до ванной, прежде чем меня выворачивает над унитазом, все, что я съела со вчерашнего вечера, выливается туда, и меня тошнит снова и снова, пока мой желудок болезненно не сжимается, а в горле не саднит.

— Вы в порядке? — Голос медсестры заставляет меня подпрыгнуть, и я киваю, протягивая руку, чтобы сохранить некоторое расстояние между нами, пока вытираю рот комком туалетной бумаги, мои руки дрожат.

— Я в порядке, — отвечаю я. — Просто сейчас эмоциональный момент, вот и все. Все действительно напряженно.

Но даже когда я это говорю, мой разум скачет назад, производя вычисления, о которых я не удосужилась подумать. В конце концов, мы с Лукой предохранялись, за исключением того, что мы этого не сделали в ту ночь, когда он примчался ко мне домой после того, как в дом вломился злоумышленник. И мы этого не делали на крыше. И прошлой ночью мы тоже этого не делали, но виной всему та первая ночь, если вообще что-то произошло. Потому что, когда я считаю, я понимаю кое-что, от чего мне снова хочется вырвать.

Мои месячные задерживаются чуть больше чем на неделю.

ЛУКА

Мне никогда не нравились пытки.

Но я должен сказать, что на этот раз это было не так сложно, как часто бывало в прошлом. На самом деле, было едва ли не труднее отстраниться от этого, удержаться от того, чтобы зайти слишком далеко. Чем бы Виктор ни угрожал своим солдатам, чтобы заставить их молчать, это, должно быть, ужасно, потому что я использую все известные мне методы, все имеющиеся у меня уловки, все болезненные вещи, которые я могу себе представить, чтобы попытаться выведать у них, когда, почему и как они нападут на нас, почему Виктор настаивает на невесте в качестве цены за мир, чего они, возможно, надеются достичь. Я даже заставляю Франко на некоторое время сменить меня, просто чтобы все переварить, но он тоже ничего не может из них вытянуть. К тому времени, как я выпускаю последних бойцов Братвы, которых нам удалось задержать, пол склада покрыт кровью и потом, зубами, ногтями и мочой. Мы не ближе к поиску пути продвижения вперед, чем были раньше. И это заставляет меня подвергать сомнению все.

Единственное, что каждый из них ясно дал понять, это то, что София находится в центре всего этого. Они охотятся за ней. Виктор настаивает на том, чтобы Катерина стала его женой, сейчас это просто его личное желание, и они хотят, чтобы она была схвачена или мертва. Кажется, на самом деле не имеет значения, что именно, но это все, что мы смогли вытянуть, что бы мы ни делали.

Я не могу защитить ее. И они подбираются слишком близко.

Эта мысль проносится у меня в голове снова и снова, пока я выхожу к докам. Я не хотел так глубоко увязать с Софией. Я хотел держаться на расстоянии, спрятать ее где-нибудь в безопасном месте после свадьбы и забыть о ней по большей части. Именно по этой причине, потому что она отвлекает. Мои чувства к ней мешаются с работой, которую мне нужно выполнять, и это делает меня неспособным отстраниться и выполнять эту работу так, как мне нужно. Мне раньше не нужно было передавать дела Франко на некоторое время, чтобы все переварить и пытаться разговорить их.

Мне также это слишком понравилось. И я не хотел останавливаться. Я хотел убить их за то, что они когда-либо думали, что могут поднять руку на Софию. В ночь свадьбы Катерины, после того как мы с Софией закончили во второй раз, я понял, что совершил ошибку. Я был чертовски близок к тому, чтобы сказать ей, что люблю ее. Я был на грани этого, когда кончил во второй раз, слова вертелись у меня на кончике языка, и я заставил себя сдержаться. Позже, лежа в постели рядом с ней, я думал о том факте, что с тех пор, как я спас ее из того гостиничного номера, мне даже не хотелось прикасаться к другой женщине. Я подумал о том, сколько раз мы спали вместе, хотя раньше я старался не возвращаться больше одного раза. Я думал о том, как она заставляет меня чувствовать себя почти зависимым, снова желать ее даже после того, как я только что кончил, думать о ней, пока она не со мной.

Сейчас я понял, что что бы я ни чувствовал к ней: любовь, похоть, зависимость, одержимость, это слишком сильно. Слишком сильно. Мне нужно отступить. Воздвигнуть стены, которые всегда должны были сохранять дистанцию между нами. Потому что ничего не изменилось. Если я сближусь с ней, если я позволю ей приблизиться ко мне… но если я буду честен, она уже это делает, тогда ее можно использовать против меня. Виктор или кто-либо другой сможет манипулировать мной. Изменить мои решения, заставить меня делать то, чего я бы иначе не стал. Моя голова никогда больше не будет полностью ясной. И если я буду честен до конца, я уже опасно близок к этому, если я еще не там. Поэтому, когда я возвращаюсь домой, под ногтями у меня все еще кровь, и рубашка все еще испачкана ею, я говорю себе, что, как бы больно это ни было, прошлая ночь с Софией перед моим отъездом должна быть последним разом, когда я прикасаюсь к ней вот так. Если мы занимаемся сексом, это должно быть холоднее, практичнее, средство удовлетворения похоти, и ничего более. Это не может быть таким интимным, таким личным.

И затем, как будто мое настроение и так было недостаточно плохим, мои эмоции перепутались в неудобный и незнакомый клубок, я узнаю от Рауля, что София ослушалась меня, пока меня не было.

— Она поехала в больницу с Катериной, — говорит он мне, и на мгновение я прихожу в такую сильную ярость, что краснею. Я даже не слышу причину "почему" или другое слово, которое говорит Рауль, пока направляюсь к лифту, ведущему в пентхаус.

К тому времени, как я вхожу, меня почти трясет от ярости. Вот почему, думаю я, бродя по квартире в поисках Софии. Вот почему я не могу позволить себе испытывать к ней чувства, вот почему я не могу допустить такого рода близости, вот почему для нее лучше бояться меня, чем заботиться обо мне. Я был идиотом, думая, что для нас возможны сложные свидания на крыше и ночи, проведенные вместе, смеясь над фильмами, что я могу каким-то образом получать подобные обычные удовольствия, будучи кем угодно, но не обычным человеком.

Я глава крупнейшей преступной организации в мире, а не муж, который каждый день приходит домой на ужин. Не отец-футболист. Не мужчина, которому достаются атрибуты нормальной жизни. Это цена за ту жизнь, которую я вел и продолжаю вести, и я всегда был рад ее заплатить. Нет причин начинать настаивать на этом сейчас. Единственный способ обезопасить Софию, убедиться, что она слишком боится ослушаться меня, чтобы она почувствовала, что моя власть над ней абсолютна, чтобы она знала, что лучше не игнорировать мои приказы. Она не может думать, что мы равны, что между нами есть близость или партнерство.

Это только убьет ее. И если я допущу такую близость между нами, и ее убьют, это разобьет меня. Я знаю это. Я сделаю то, на что иначе никогда бы не решился, чтобы спасти или отомстить за нее.

Мне никогда не было суждено иметь любовь. Я никогда не хотел иметь жену, которая была бы чем-то большим, чем симпатичный трофей, который можно время от времени доставать и выставлять напоказ, чем то, во что можно время от времени втыкать свой член, когда я хочу получить удовольствие дома, с меньшими усилиями, чем для того, чтобы подцепить другую женщину. Именно за такое мышление я цеплялся, когда мне сказали, что мне придется жениться на Софии, чтобы спасти ее жизнь.

Я не знаю, когда я потерял это. Но сегодня все меняется. Сейчас.

София на кухне, когда я нахожу ее. Она оборачивается с улыбкой на лице, которая тут же исчезает, когда она видит выражение моего лица, кровь, все еще забрызганную мою кожу и рубашку. Хорошо, я думаю, мой мозг перегружен эмоциями и замедлен тем количеством дисциплины, которое требуется, чтобы заставить себя довести дело до конца. Ее улыбка сменяется настороженностью, а затем страхом, когда я подхожу к ней, и ее крик, когда я поднимаю ее на руки и перекидываю через плечо, заставляет мою грудь болеть сильнее, чем следовало бы.

— Отпусти меня! Лука, что происходит — кричит она, вырываясь из моих объятий, но я держу ее всю дорогу до спальни. Быстрым движением я опускаю ее на пол, пытаясь сдержать вожделение, которое поднимается во мне, когда я смотрю, во что она одета: джинсовую мини-юбку и белый укороченный топ из какого-то мягкого материала, который так и просится, чтобы я провел по нему руками.

— Я знаю, что ты была в больнице. — Мой голос темный, сиплый, хриплый от всех разговоров, которые я вел сегодня, пытаясь убедить русских изменить Виктору, чтобы они могли сохранить хотя бы несколько своих пальцев или ногтей на ногах. — Что я тебе говорил, София?

— Ты сказал мне оставаться здесь, — говорит она тихим голосом. — Но Катерина…

— Мне все равно. — Я вижу, как она отшатывается от резкости в моем голосе, но я не останавливаюсь. — Меня не волнуют твои оправдания. Ты знаешь, что я делал сегодня, София?

Ее взгляд скользит по мне, по крови, и я вижу, как она становится еще бледнее.

— Я могу догадаться, — говорит она тихим голосом.

— Это то, кто я есть, София. Кровожадный человек. Убийца. Душегуб. Мучитель. Человек, который сделает все, чтобы сохранить то, что мне было дано. Мужчина, который сделает все, чтобы защитить тебя, поскольку ты часть этого. Ты моя, София, — рычу я, делая шаг к ней. — Я думаю, ты забыла об этом.

— Нет, я просто…

— Ты просто думала, что тебе это сойдет с рук. Ты думала, что можешь ослушаться меня, и не будет никаких последствий. Посмотри на меня, София! — Мой голос повышается, заполняя комнату, и она отшатывается. — Я похож на человека, которому можно не повиноваться без последствий?

Я ненавижу страх, который, как я вижу, наполняет ее глаза. Я ненавижу то, что пугаю ее, что кричу на нее, когда все, чего я хочу, это заключить ее в объятия и сказать ей, что мне нужно, чтобы она была в безопасности, что мысль о том, что ее убьют из-за того, что она не смогла меня послушать, заставляет меня чувствовать себя наполовину безумным, диким от ярости. Что если я не могу защитить ее, я больше не вижу, в чем, блядь, смысл всего этого. Но я не могу ничего из этого сказать. Потому что мне нужно возвести стены между мной и Софией настолько высокие, чтобы ни у кого из нас не возникло желания пытаться взобраться на них снова.

Это единственный способ обезопасить нас обоих.

Ее глаза затуманиваются слезами, угрожающими пролиться, но я игнорирую это. У меня сдавливает грудь, как будто трудно дышать, и просто видеть ее после нескольких дней отсутствия заставляет меня хотеть ее больше, чем чего-либо, чего я когда-либо хотел в этой гребаной жизни. Я чувствую себя наркоманом, гоняющимся за кайфом, отчаянно нуждающимся в тепле ее тела, окружающего меня, в ослепляющем удовольствии погружаться в нее, в экстазе освобождения.

Одним быстрым движением я делаю шаг вперед, поднимаю ее и бросаю лицом вниз на кровать. Она визжит, пытаясь повернуться ко мне лицом, но я задираю ее юбку до самой задницы, моя рука прижимает ее к кровати, когда я стаскиваю с нее стринги, оставляя их запутанными вокруг одной лодыжки, когда я раздвигаю ее ноги.

— Лука!

— Блядь, ты уже такая влажная, — бормочу я, жестко вводя в нее два своих пальца. Она стонет, ее задница приподнимается в воздух и прижимается спиной к моей руке, даже когда она извивается на месте. Я уже тверд как скала, болезненно пульсирую от потребности кончить, и я расстегиваю молнию, высвобождая свой ноющий член. Это единственное удовольствие, которое я могу получить, единственная короткая передышка, которую я получаю, и мне это чертовски нужно.

Мне нужна София.

Но это должно быть так, чтобы оттолкнуть ее от меня. А не так, чтобы снова сблизить нас, несмотря ни на что. Поэтому я не заставляю ее кончать первой. Вместо этого я высвобождаю пальцы из ее сжимающейся киски, наклоняю головку члена к ее входу и сильно толкаюсь.

Удовольствие, которое захлестывает меня при ощущении, как ее тугая киска сжимается на моем члене, заставляет мои пальцы на ногах подогнуться. Я начинаю толкаться, сильно и быстро, стремясь к собственному оргазму. Подо мной я чувствую, как она извивается, прижимается ко мне в попытке тоже кончить, ее пальцы цепляются за одеяло. Я не знаю, пытается ли она уйти или получить больше, но я говорю себе, что мне все равно.

— Лука. Лука, пожалуйста…

— Ты хочешь большего? Хорошо. — Я рычу эти слова, трахая ее сильнее, чувствуя себя наполовину безумным от этого, когда вхожу в нее снова и снова. — Возьми мой член, как хорошая жена. Ты можешь сделать хотя бы это, верно?

— Лука… — София снова шепчет мое имя. — Прости, я не имела в виду…

— Заткнись сучка, — рычу я. — Или ты хочешь проглотить мою сперму, чтобы тебе было чем занять свой рот?

Блядь. Что я делаю? Я не хочу говорить с ней таким образом, так, как я обращаюсь с ней, когда мы так сильно сблизились, но, если доброта и романтика заставляют ее не слушать меня, подвергают ее опасности, моя работа защитить ее. Оберегать ее, даже если это от нее самой. Даже если это означает быть доном, а не ее мужем. Даже если будущее, к которому мы стремились, невозможно.

Я чувствую, как мои яйца сжимаются, мое тело пульсирует от интенсивного удовольствия от приближающегося оргазма. Я толкаюсь снова, сильно, и еще раз, желая получить все возможные ощущения. Я не знаю, когда мы сделаем это снова. Может быть, никогда, и от этой мысли мне хочется остаться внутри нее навсегда, держать ее здесь, пока мы не истощим друг друга до смерти. Я не могу представить, что никогда больше не окажусь внутри Софии. Но это уже не остановить. Ее тело ритмично сжимается вокруг моего, и я слышу, как она беспомощно стонет, испытывая оргазм, несмотря ни на что. Ее спина выгибается, и как раз в тот момент, когда я чувствую, что достигаю точки невозврата, я делаю единственное, что приходит мне в голову, что заставит ее почувствовать, будто я просто использую ее, что отдалит нас еще больше, чем все, что я уже сделал.

Я вырываюсь, стиснув зубы от боли в моем члене, когда хватаю ее за талию и переворачиваю на другой бок. И затем, когда она смотрит на меня широко раскрытыми удивленными глазами, я хватаюсь за свой пульсирующий член и начинаю быстро и сильно дергаться, издавая почти болезненный звук, когда чувствую первый прилив моего оргазма.

Я фантазировал о том, чтобы побывать повсюду в Софии с тех пор, как впервые увидел ее. Но не так. Она ахает от шока, когда первая струя попадает ей на лицо, ее рука онемело поднимается, чтобы коснуться ее кожи, в то время как моя сперма продолжает струиться по ней, попадая на ее груди, живот, киску, бедра. Кажется, это длится вечно, кадр за кадром покрывая ее кожу, когда она отворачивается от меня, последние капли падают на ее обтянутое джинсовой тканью бедро.

Она мне ничего не говорит. Она просто отводит взгляд, отказываясь встречаться со мной глазами.

Я чувствую себя хуже, чем когда-либо за всю свою жизнь. Я чувствую… разбитое сердце, единственное слово, которое я могу подобрать, хотя это не имеет смысла. Ты должен любить кого-то, чтобы твое сердце было разбито, а я никогда не любил Софию. Верно? Я просто временно увлекся. Зависим. Но теперь я установил между нами дистанцию, которую она не скоро попытается пересечь. Она вернется в свою комнату. Я снова буду избегать ее. Иногда мы будем ссориться. Может быть, мы будем трахаться. Но у нас никогда не будет другой ночи, когда я был бы близок к тому, чтобы заняться с ней любовью, прижимая ее к своей груди, когда мы засыпаем, все еще находясь внутри нее.

Это больше никогда не повторится. Этого вообще не должно было случиться.

Так почему же от этой мысли мне так чертовски больно?

* * *

Мне нужно с кем-нибудь поговорить. И это приводит меня в место, куда я стараюсь ходить как можно реже, в церковь. Точнее, в кабинку для исповеди. На самом деле я не исповедуюсь. Я не могу представить, как говорю вслух отцу Донахью о том, что я сделал, что я только что сделал Софии. Помимо того факта, что я не хочу этого признавать, мне кажется немного жестоким говорить священнику о том, что я кончил женщине на лицо, чего он никогда не сможет сделать.

Однако все, что я могу сделать, это поговорить с ним обо всем остальном, и я это делаю. В конце концов, все заканчивается тем, что мы сидим на одной из скамей, и я смотрю вверх, на то место, где не так давно я женился на Софии.

— У нас с Росси разногласия, — говорю я ему категорически. — Я хочу мира. Я хочу договориться с русскими, найти какой-нибудь способ положить конец этому конфликту. Но Виктор отвергает все мои попытки. А Росси считает меня слабым, потому что я отказываюсь сразу переходить к убийству.

— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — говорит отец Донахью. — Я всегда верил, что у тебя был потенциал стать хорошим человеком, Лука. Твой отец был хорошим человеком при всех его недостатках.

— И как именно мне это сделать? — Я слышу нотки горечи в своем голосе. — Я хочу мира, когда все вокруг меня хотят войны. Я пытаюсь защитить свою жену, а она меня не слушается. Я пытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы начать новую эру, эру без кровопролития, и куда бы я ни обратился, я чувствую, что все они против меня.

— Ты в незавидном положении, — признает священник. — Но я верю в тебя, Лука. Я вижу, что есть между тобой и Софией. Она молода, но сильнее, чем ты думаешь. Со временем она могла бы стать тебе хорошей женой. Возможно, даже сейчас она то, что тебе нужно, хотя ты об этом и не подозреваешь.

— Мне не нужна жена. Мне нужно отодвинуть угрозу. Мне нужно, чтобы Братва убралась с моего порога. Я женился на ней только для того, чтобы Росси не убил ее, но волки продолжают выть из-за нее, и я не знаю почему.

— Тебе следует поговорить об этом с Софией, — серьезно говорит отец Донахью. — Есть вещи о ее семье, которые тебе следует знать. Но не мое дело делиться секретами Ферретти.

— Даже если мне нужно знать, чтобы защитить ее?

— Даже так. — Отец Донахью хмурится. — Лука, я знаю, что я священник. Ты скажешь, что, хотя я благословляю браки, я понятия не имею, что происходит в одном из них, что на самом деле значит быть женатым изо дня в день. И я бы сказал тебе, что, хотя это правда, я знаю значение обязательства. Я дал обет этой церкви, и я его сдержал. Я дал клятву отцу Витто Росси, и я сдержал ее. Я дал клятву твоему отцу и отцу Софии, и я ее сдержал. Все эти годы я старался поддерживать мир между фракциями как мог. Я был священником, консультантом. Я председательствовал на похоронах, свадьбах и крещениях. Я был там, чтобы благословить тебя, когда ты был ребенком так же, как я был там, чтобы присоединиться к тебе в браке. Но Лука… — он делает паузу, выражение его лица более серьезное, чем я когда-либо видел. — Я не хочу видеть тот день, когда твой гроб погрузится в землю. Я не хочу быть тем, кто проводит эти похороны.

— Я не хочу, чтобы ты пережил меня, старина, — сухо говорю я. — Но я не понимаю, какое это имеет отношение к моему браку. Я не хотел брать на себя такие обязательства. Я произносил клятвы, но в моем сердце единственной клятвой, которая имела значение, была клятва защищать ее. Все остальное было просто словами, которые я должен был сказать.

— Тем не менее, ты их произнес. И вместе вы будете сильнее, чем в одиночку, Лука. — Отец Донахью смотрит на меня, его лицо по-прежнему серьезно. — Послушай меня, сын. Вы можете сражаться с ними по отдельности или вместе, но, если вы сражаетесь друг с другом, как вообще может быть мир? Даже если Братву удастся отбросить, для тебя никогда не будет мира, пока ты продолжаешь в том же духе.

Затем он встает.

— Иди домой к своей жене, Лука. Позволь ей утешить тебя. Будь мужчиной, которым, я знаю, ты можешь быть.

— И каким, собственно, мужчиной? — Я не могу скрыть сарказм в своем голосе, но отец Донахью, кажется, этого не замечает.

— Тем, кто не боится.

Я долго не двигаюсь с места после того, как он исчезает в глубине церкви. Я не совсем понимаю, что он имеет в виду под этим, и уж точно понятия не имею, какие секреты, по его мнению, есть у Софии, о которых я не знаю.

Но единственное, что я знаю наверняка, это то, что я ни за что не пойду домой сегодня вечером.

СОФИЯ

На следующее утро я просыпаюсь на своей старой кровати в комнате для гостей, мой желудок скручивает от тошноты, а голова раскалывается от слез. Все мое тело болит, и я хочу верить, что все, что произошло вчера, было плохим сном. Однако, когда воспоминания обо всем этом возвращаются, я понимаю, что это не сон. Мой желудок снова переворачивается, и я едва успеваю встать с кровати и добраться до ванной, чтобы успеть в туалет, мои внутренности снова выворачиваются наружу, когда меня обильно рвет.

Я опускаюсь на пол, прикрывая рот рукой, пытаясь не разрыдаться. Я чувствую себя такой разбитой, и это еще одна вещь, с которой я не знаю, как начать справляться. Разговор с Росси в больнице был достаточно ужасным, потеря ожерелья моей матери после того, как он сорвал его с меня, и то, как он произнес это так, как будто это я настроила себя враждебно. Смущение и страх того, что меня вырвет у всех на глазах, и осознание того, что у меня задержка.

Я была уверена, что, когда Лука вернется домой, по крайней мере, это будет единственное, что будет лучше. Я с нетерпением ждала его возвращения. А потом он вошел на кухню, окровавленный от… чего именно? Пыток? Я могла только догадываться о том, что он делал. Не потрудившись сначала помыться, он затащил меня в спальню и трахнул без малейшего беспокойства… и кончил на меня, как на дешевую шлюху. На мои волосы. На мою грудь. На все мое тело и одежду. На мое лицо.

А потом он просто ушел.

Это повергло меня в ужас. То, как он вел себя то, как он разговаривал со мной, то, что он сказал, то, что он сделал. Кровь на его руках и одежде, когда он трахал меня, как будто его не волновало, что на нем все еще была кровь других мужчин, когда он был внутри своей жены.

Я ошибалась на его счет. Это единственное, о чем я могу думать снова и снова. Мужчина, который поднял меня на крышу, который подарил мне бриллиантовый браслет, пока я сидела в ванне с пеной, который смотрел со мной фильмы и занимался со мной любовью, это был не Лука. Возможно, это было своего рода временное помешательство. Краткая вспышка осознания того, что он другой человек. Но он не такой.

Слезы подступают к моему горлу, горячие и густые, душат меня. Эти двое мужчин так отличаются друг от друга. Даже если бы оба были реальны, Лука, который может быть жестоким, окровавленный мужчина, который мучает и убивает, и мужчина, который нежен со мной, который обнимал меня и шептал мне приятные вещи, который доставил мне удовольствие, превосходящее все, что я когда-либо представляла, я не знаю, как примирить это. Я не знаю, как я смогу любить их обоих. Это самая сложная часть всего этого, но я не могу игнорировать это. Лука, который был добрым и нежным… я начала влюбляться в него. Я знаю, что уже люблю. И такое чувство, как будто эта нежная, новая эмоция была сейчас раздавлена. Уничтожена.

Я чувствую себя уничтоженной.

Есть и другая проблема, с которой нужно разобраться.

Я в ужасе от прохождения теста. Я знаю, каким будет ответ, есть не так уж много причин, по которым меня может тошнить в любое время дня без каких-либо других симптомов, кроме истощения и пропущенных месячных, особенно если учесть, что время после того, когда Лука прилетел ко мне домой, совпадает так идеально. Я сбилась со счета, сколько раз у нас был секс в ту ночь и на следующее утро, и мы ни разу не воспользовались презервативом. Ни единого раза.

Если я забеременею, последствия этого будут астрономическими. Я вижу подписанный мной контракт, как будто он сейчас плывет у меня перед глазами, параграф, в котором четко указано в недвусмысленных выражениях: если на каком-либо этапе нашего брака я забеременею, независимо от того, является ли ребенок законным результатом моего союза с Лукой Романо или результатом неверности, беременность будет немедленно прервана, как только она подтвердится. Если беременность не прерывается, я понимаю, что это фактически аннулирует настоящий контракт. Лука Романо больше не несет ответственности и не может обеспечить мою безопасность или безопасность моего ребенка. Ни я, ни мой ребенок не получим финансовой поддержки или защиты. Лука Романо ни в коем случае не признает отцовства над ребенком. Если будет предпринята попытка установить отцовство в случае расторжения брака, ребенок будет изъят из-под опеки и помещен в другое место.

Не нужно было быть гением, чтобы понять, что “помещенный в другое место” был способом сказать, что любой ребенок, на рождении которого я настаиваю, который, как я пытаюсь доказать, был от Луки, или который позже найдет Луку и настоит на том, чтобы его признали, будет убит так же быстро и эффективно, как и я. Это был просто способ не указывать слово “убийство” в юридическом контракте. Но нам повезет, если мы зайдем так далеко. Как только я попытаюсь сбежать, моя жизнь и жизнь ребенка будут под угрозой, их сразу внесут в список подлежащих уничтожению. Лука сказал, что у него нет желания убивать меня, если я попытаюсь сбежать из нашего брака только то, чтобы вернуть меня, но распространится ли это на обстоятельства, при которых я буду беременна? Условием нашего брака было то, что у нас никогда не будет детей. И теперь я нарушила условия контракта. Мы нарушили, но Луке никогда не придется брать на себя ответственность. Я достаточно знаю о том, как устроена эта семья, чтобы понимать это.

Мне все еще нужно пройти тест, но я уже знаю. И я в ужасе от подтверждения, потому что тогда мне придется сделать выбор.

Даже когда я думаю об этом, я не вижу, как может быть какой-либо выбор. Несколько дней назад у меня была бы надежда, что Лука, возможно, передумал, что он не будет выполнять условия контракта. Я даже не до конца понимаю, почему это происходит, и я надеялась, что смогу заставить его разъяснить, прежде чем я буду знать наверняка. Но после того, что он сделал вчера, как он говорил со мной, я не могу доверять ему, что он не заставит меня довести дело до конца. Этот Лука был прежним Лукой, тем, кто так грубо обращался со мной до нашей свадьбы, кто был жесток и холоден по отношению ко мне. Который пытался быть моим хозяином, а не мужем.

Я чувствую себя преданной за то короткое время, когда все было по-другому, когда он был другим. Я чувствую себя нелюбимой и покинутой, совершенно одинокой. И когда я дотрагиваюсь до своего все еще плоского живота, я думаю о реальности рождения собственного ребенка, маленького сына или дочери. Кого-то, кого я могу любить безоговорочно. Кто-то, кто мог бы полюбить меня в ответ.

Внезапно, с этой мыслью, я не могу вынести мысли о потере этого ребенка. Я вспоминаю свой последний разговор с отцом Донахью перед свадьбой. Я помню, что он сказал мне:

— София, в присутствии Господа и Святой Матери, в память о твоем отце, я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя и обеспечить твою безопасность. Если наступит день, когда ты захочешь покинуть Луку, все, что тебе нужно сделать, это войти в эти двери, и я найду способ.

Следующая мысль, которая приходит мне в голову, острая, немедленная и абсолютно определенная.

Я должна выбраться отсюда. Я должна добраться до церкви.

Вчера я видела, как Катерина вводила код лифта, и я почти уверена, что запомнила их. Если я смогу выйти на улицу, я смогу поймать такси и добраться до церкви. И после этого отец Донахью поможет мне.

Я знаю, что он это сделает.

* * *

Когда я выхожу на улицу, идет дождь. Код сработал, несмотря на мои дрожащие пальцы и неуверенность, но цифры, которые, как мне показалось, я видела, как вводила Катерина, были правильными. И вот я выхожу на улицу Манхэттена, холодный дождь пропитывает мою тонкую футболку, когда я машу рукой такси. В этот момент на моем запястье появляется свет, и я понимаю, что все еще ношу браслет Луки. Я не знаю почему. Какая-то часть меня испытывает искушение снять его и выбросить в канаву, но я этого не делаю. Возможно, мне придется продать его позже, говорю я себе, но даже я знаю, что это не вся причина.

Я просто не могу смотреть на все слишком пристально после всего, что произошло.

Уже поздно, но отец Донахью открывает дверь, когда я стучу в нее, устало прислоняясь к ней. Я промокла насквозь, и когда он открывает дверь собора и видит меня там, промокшую под дождем и с покрасневшими глазами, на его лице появляется странное выражение.

— София? — Я слышу беспокойство в его голосе. — Все в порядке? Я имею в виду… так не должно быть, чтобы ты была здесь в таком состоянии. Что случилось?

Я смотрю на его доброе, обеспокоенное выражение лица и тут же разражаюсь слезами. А затем, через несколько минут, я все объясняю. Ну, не все. Я определенно не вдаюсь в явные подробности. Но я рассказываю ему о своих ссорах с Лукой, о том, как он примчался ко мне домой после того, как злоумышленник чуть не убил меня, о наших свиданиях, о том, как я думала, что все становится лучше. О том, как я поняла, что мои чувства к нему растут. А затем я объясняю о ребенке, о том, что я почти уверена, что беременна, и о контракте, который означает, что я абсолютно не должна этого делать.

— И ты думаешь, Лука заставит тебя соблюдать этот контракт? — Отец Донахью глубоко хмурится. — То, на чем он настаивает, является тяжким грехом. Но не ты будешь нести бремя этого, если он будет настаивать на этом.

— Я не хочу этого. Я хочу своего ребенка. — Произнося эти слова вслух, я чувствую себя более уверенной, чем когда-либо, в том, что это правда. — Но я не думаю, что Лука уступит этому. Я не знаю, почему для нас так ужасно иметь детей. Но даже эта причина имеет не такое большое значение, как тот факт, что я не могу доверять ему, и он заставит меня прервать беременность.

— Ты сказала, что между вами все изменилось. Смягчилось.

— До вчерашнего дня. — Я делаю глубокий, прерывистый вдох. — Он пришел домой, и он был… другим. Я думаю, он причинил боль некоторым людям. Возможно, кого-то пытал, пытаясь получить информацию. Он был холоден и жесток со мной. Я поехала в больницу с Катериной, хотя он просил меня не уходить, пока его не будет. Но он был так зол. Поначалу все было похоже на то, как было раньше. Я снова была в ужасе от него. Он не… — Я качаю головой, пытаясь снова не заплакать. — Он не тот человек, за которого я его принимала.

— Возможно. — Отец Донахью выглядит задумчивым. — Возможно, нет.

— Мне нужен выход. — Я в отчаянии смотрю на него. — Мне нужен способ сбежать с моим ребенком. Такой способ, чтобы он никогда нас не нашел. Ты обещал, что поможешь, если ты мне когда-нибудь понадобишься…

— Я дал обещание. И я сдержу эту клятву, — отец Донахью внимательно смотрит на меня, его лицо серьезно. — Если ты уверена.

— Я уверена.

— Ну, потребуется немного времени, чтобы все уладить. Но я могу достать тебе новые документы, поддельное удостоверение личности, то, что тебе понадобится, чтобы начать все сначала. Ты можешь оставаться в доме священника, пока…

Раздается трескучий звук. Я отшатываюсь назад, пораженная, когда его глаза вылезают из орбит, изо рта течет струйка крови, когда он наклоняется вперед на своем месте, разбивая лоб о скамью перед собой. Позади него стоит мужчина, весь в черном, с маской на лице. Совсем как незваный гость в квартире, за исключением того, что у этого мужчины в руках лом. Тот, который он только что использовал, чтобы вырубить отца Донахью.

Я начинаю кричать, но рука в перчатке появляется у меня за спиной и зажимает мне рот. Я была так сосредоточена, так поглощена своими планами побега, что даже не заметила, как он подкрадывается в тени. Мои глаза застилают слезы, когда я смотрю на отца Донахью, обмякшего на скамье, и кровь стынет в жилах. Он убил его? О боже, что, если он мертв? Я никогда себе этого не прощу…

В глубине души я знаю, что он здесь из-за меня. Я не знаю почему, но я знаю, что он пришел за мной, что иначе его никогда бы здесь не было. Отец Донахью без сознания, истекает кровью, возможно, мертв из-за меня.

Это моя вина. Все это. Моя вина.

Я пытаюсь кричать, кусаться, скрежещу зубами от руки в перчатке, зажимающей мне рот, дико брыкаюсь, когда сильные руки, держащие меня, тащат меня назад через скамью в проход. Я пытаюсь бороться, но я далеко не так сильна, как мужчина, который держит меня.

Рука ослабевает всего на секунду, как будто мой похититель пытается что-то схватить, и я хватаюсь за эту возможность.

— Помогите! — Кричу я, безумно извиваясь в его объятиях, но это бесполезно. Он сильнее зажимает мне рот рукой, другой рукой откидывает мои волосы назад, так что мое лицо запрокидывается вверх.