Наш Современник, 2001 № 05

«Как хорошо, что есть такой друг - Наш современник!» (Наш современник N5 2001)

"Как хорошо, что есть такой друг - «Наш современник»!"

Здравствуйте, уважаемый Станислав Юрьевич Куняев!

Журнал "Наш современник" я выписываю много лет и прочитываю от корки до корки. Он для меня стал хлебом духовным.

Дай Вам Бог и всем членам общественного совета журнала доброго здоровья и большое спасибо за ваше мужество, ваш патриотизм и нелегкий труд. И впредь не сдавайте своих передовых позиций, ибо такие люди, как вы, все вместе, - наша надежда и опора в жизни.

Давно собиралась написать Вам, да все не решалась, а взяться за перо меня побудила третья часть книги "Поэзия. Судьба. Россия". Читала воспоминания русской женщины Александры Никитичны Железняковой, и невольно вспомнилось и мое, и моей семьи давно минувшее, захотелось поделиться с Вами...

Вы правы, когда пишете: "Будем осмысливать свою историю и великую советскую цивилизацию сами".

Когда я слышу страшные слова: русские, мол, без боя сдают свое государство, я привожу в качестве неоспоримого, убедительного опровержения журнал "Наш современник".

До Великой Отечественной войны наша семья проживала в г. Ефремове Тульской области.

Отец называл ласково маму Манюшок, Манечка, Машенька. Мои родители любили друг друга. Рождались у них девочки, а отцу хотелось, чтоб был мальчик. Все в их жизни складывалось хорошо... А тут война!

Мне в ту пору шесть лет исполнилось, но я помню, как почтальон принес папе повестку из военкомата, помню, как заголосили мама и бабушка, как, плача, встретили нашего труженика и кормильца...

Провожать отца пошли я, сестры Валя, Нина и мама, а Томочка, ей был всего годик, осталась дома с бабушкой.

Площадь была полна народу, гудела, плакала, кричала, трудно было даже слышать друг друга.

К Красной площади Ефремова подъезжали автомашины, на них грузились новобранцы, и они уезжали в сторону Тулы по Красноармейской улице.

Долго ждали, когда прибудут машины, но, не дождавшись, человек в военной форме скомандовал оставшимся строиться. Колонна из призывников зашагала по Красноармейской. Мама с нами еле-еле поспевала за колонной. Потом все-таки пришла машина и началась погрузка. К нам подбежал отец, расцеловал нас, а мы плакали, думая, что это последняя наша встреча с отцом, что больше мы его не увидим. Отец все кричал: "Мария, береги детей, я вернусь! Мария, береги детей!"

А вскоре нам с мамой пришлось уезжать из города, к которому приближался враг.

На попутных машинах доехали до станции Становая, а от нее километров шесть шли пешком до деревни Кирилловка. Стояла поздняя осень, было холодно, земля закоченела, припорошена была слегка снегом.

День клонился к вечеру. В Кирилловке приютила нас на ночлег незнакомая добрая женщина. В ее доме были уже беженцы. Она угостила всех молоком. Спать улеглись на полу на соломе.

Утром добрая крестьянка налила каждому из нас по кружке молока. Когда мама ее спросила, сколько она должна за молоко и приют, та расплакалась и сказала: "Разве у меня на шее креста нет? Такое время..."

Мост через реку был разрушен. Какой-то мужчина указал маме брод, вода, мол, там выше колена не поднимается. Речушка неширокая, у берега вода уже замерзла, тонким ледком была схвачена, а дальше темная холодная вода. Что делать? Мама сняла с ног обувку, к груди уже была привязана Томочка, одной рукой подхватила Нину, другой - меня... и шагнула в воду. Нина кричала: "Мамочка, я боюсь, я упаду!" Мама успокаивала нас. Вышла на берег, поставила нас на землю, обулась... Когда мы наконец добрались до деревни Домовины, где жила наша бабушка Оля, нас посадили на теплую русскую печь, а мы от боли в руках и ногах так заорали, что с нами не знали, что и делать, уговоры потерпеть на нас не действовали.

У мамы поднялась высокая температура, ноги у нее распухли и были похожи на квадратные ножки табуреток. Она долго лечилась, но всю жизнь жаловалась на боли в пояснице. Умерла в 52 года от саркомы костей.

Казалось, что мы убежали от опасности, от фашистов. А они и в Домовины (Орловская область) явились. Василиса из сельсовета бегала по дворам и говорила людям, что надо делать и к чему готовиться. Бабушка позвала человека зарезать Буренку. Мясо уложили в кадушки и закопали в саду, а коровью голову и ноги принесли в кухню.

Немцы вошли в деревню ночью, а утром, сняв с петель входную дверь в наш дом, с шумом ворвались. И началось: "Матка, яйки е? Молоко е? Партизан е?"

Бабушка и мама напялили какие-то грязные одежды, их лица были испачканы сажей, волосы всклочены.

"Нету ничего, нету! Черта вам лысого, а не млека!" - говорила бабушка им без боязни. А тут вдруг немец выходит из кухни и показывает ей коровью голову и ноги: а это, мол, что? Где мясо? Бросил коровью голову, а коровьи ноги так швырнул в угол, что мы испугались, сам же взялся за свой автомат и пошел на бабушку. Она, бледная, прислонилась к стене... мы все замерли от страха. В это время в комнату вошел немец с пишущей машинкой в руках.

Он увидел сию картину, что-то скомандовал, "гости"-захватчики вышли вон.

Мы все бросились к бабушке, а она говорила: "Напужались, но ничего, ничего, есть Бог!" Немца, спасителя бабушки от смерти, мы сразу про себя окрестили хорошим. Он жил у нас и целыми днями сидел за машинкой и стучал, стучал. В одну ночь у нас в доме ночевало человек десять немцев. Спали они на полу на соломе. Утром варили какао, вытряхивали вшей из своей одежды, на нас не обращали внимания.

Бабушка ночью глаз не сомкнула, боялась за маму, ведь ей тогда было 24 года и она была красавицей. А нам шепотом говорила: "Ливнуть бы на них керосинцу, пусть бы горели..." А потом: "Господи, прости мою душу грешную, ведь и у них есть матери, и они их ждут, ведь и немцы подневольные, - их послали против нас..."

А наш немец-постоялец однажды разговорился с нами. На стене висели разные фотокарточки, на одной из них наш дядя Миша в форме пограничника. Василиса говорила бабушке, чтоб она сняла эту фотокарточку, на что бабушка ответила: "В своем доме - я должна снимать? Ни за что. Что будет, то будет!"

И у нас произошел такой вот примерный диалог.

- Кто? - спрашивает немец.

- Сын.

- Где?

- На войне.

- Где на войне?

- Не знаю. А твоя мать знает, где ты? - Пауза.

Немец достал из кармана фотографию, на ней была женщина с мальчиком и девочкой, показал ее нам. Он старался говорить по-русски, заглядывал в словарь. Мы поняли, что это его жена и дети. "Не хочу, матка, воевать. Пусть Гитлер и Сталин пук, пук, а я нах хаус к матке домой". На вопрос бабушки - кем он был в своем отечестве? - немец ответил: "Брот".

- Переправщиком, что ли, был?

- Не. Брот, брот. - В общем, был он то ли пекарем, то ли продавцом хлеба.

Тем временем врага, слава Богу, гнали с нашей земли.

Однажды немец прибежал, забрал свою машинку, ушел, а к вечеру явился с ведром чечевицы: "На, матка, детьям зуп..." - и ушел.

Деревню освободили наши воины. Среди убитых и раненых "хорошего немца" не оказалось. "Добежал ли он до своего отечества?" - часто говорила бабушка.

Был освобожден от захватчиков и наш город Ефремов. Мама засобиралась в дорогу.

В Ефремове узнали, что наша бабушка Наталья Ивановна погибла. Есть две версии ее гибели. Соседка по квартире говорила, что когда немцы стали грабить жителей, якобы бабушка не давала им что-либо из вещей и громко говорила: "Иван да Марья наживали, а вы грабить пришли..." Вот тогда-то один немец и выстрелил ей в висок и выкинул тело на улицу.

Соседка же Мария Богатырева (жива и по сей день) говорила, что во время бомбежки загорелись бараки и наша бабушка взяла Казанскую икону Божией Матери, выбежала с ней на улицу, и ее застрелил снайпер. Она много дней лежала на улице, и рядом с ней сидела беленькая собачка. Из-за стрельбы не было возможности ее похоронить. Похоронили ее на кладбище, но без гроба (где его было взять?), в той же одежде, в какой она погибла.

Потом хотели ее перезахоронить, но местный священник отговорил: "Земля приняла ее и пусть земля будет ей пухом. В вашей памяти она осталась живой и хорошей. Не надо!"

Теперь на месте старого кладбища стоит телевышка. Ежегодно прихожу туда и не могу сдержать слез, оттого, что на прах моей дорогой бабушки опустилась тяжелая подпорка телебашни.

Итак, мы с мамой вернулись в Ефремов. Из вещей в нашей комнате остались только кровать и коробка с елочными украшениями и игрушками. И все.

Мама устроилась на работу нянечкой в госпиталь. Приносила домой окровавленные бинты для стирки. Жилось трудно и голодно. Швейную машинку "Зингер" обменяла на мешок картошки и несколько бурачков в соседней с городом деревне. Дело было зимой. Мама и еще одна женщина, Мария, возвращались довольные собой, на саночках везли продукты. И тут увидели, что на дороге сидит волк. Сначала подумали, что это собака, а потом по обе стороны дороги увидели других волков. Что делать? Останавливаться нельзя, надо медленно, но двигаться - решили они. Когда до волка оставалось несколько шагов, зверь поднялся и побежал по дороге, потом опять сел. То же самое проделывали и другие волки.

Мама говорила нам, что это было страшное испытание. Она и ее спутница вслух читали молитвы, от страха они покрылись испариной, из глаз текли слезы. И тут услышали лошадиное ржанье, увидели по дороге санный обоз. Волки перебежали на другую сторону. Мужики стегали лошадей, а женщинам кричали: "До города недалеко, идите быстрее, а мы от волков отобьемся".

Тогда и появились сединки в маминых волосах, а под глазами - темные круги.

Из деревни перебралась к нам в город бабушка, привела молодую коровку. А она с гуртом ушла (гнали коров куда-то). Догнала мама гурт далеко за городом. Гуртовщики оказались людьми справедливыми, отдали ей коровку.

Добрые люди, неравнодушные к чужой судьбе, помогли маме устроиться на работу кухонной рабочей. Повариха тетя Шура подкармливала нас, наливала супу. За отца на детей мама получала пособие, иногда городские власти выделяли бесплатные талоны для детей на питание в городской столовой. Помню, сижу я за столом с другими детьми, едим кислый борщ, а родители наши стоят в дверях столовой. Вот уж на деле - все, что могли, отдавали детям.

Благодаря советской власти мы все имели возможность учиться бесплатно, все окончили среднюю школу. Тамара стала рабочей, Нина закончила техникум, а я - педагогический институт. За общежитие в институте никаких денег с меня не брали, потому что отец мой погиб на фронте.

По-моему, мама ждала отца всю жизнь. В День Победы - 9 Мая - мама всегда ставила на стол две рюмки, наливала в них вино или водку, подходила с ними к портрету отца и с дрожью и волнением в голосе произносила: "Иван, выпьем за Победу, пусть земля тебе будет пухом!" Стукала рюмками о стекло портрета, садилась за стол... и потом плакала.

Рано овдовела. Сватался за нее холостяк, моложе ее, но с условием: только одна девочка будет жить с ними, а две других - у бабушек. Мама отказала ему.

Ушел в историю XX век. Но память о войне жива. Вот как-то услышала фразу: "Русским есть за что любить Сталина, он им государство спас". Все так, но и народ наш поднялся на борьбу за свою Россию - СССР.

Все реже звучат, к сожалению, по радио, на каналах телевидения любимые песни тех лет - это "Расцветали яблони и груши", "На позицию девушка провожала бойца", "Три танкиста...", "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина" и многие, многие другие. "Песня - кратчайший путь к душе и сердцу человека". Не помню, кому принадлежит это высказывание. Действительно, становилось легче на душе и, когда звучали эти песни, песня строить и жить помогала.

А какие песни сегодня помогают людям жить-выживать? Риторический вопрос.

Трудно живется на пенсию. Когда гостила в детстве в деревне Предтечево у бабушкиной сестры Марии Васильевны Поздняковой, то она просила меня: "Валечка, ты поменьше хлебушка ешь, а больше молочком запивай", с хлебом тогда была проблема.

Через несколько лет уже в городе мама просила: "Ешьте больше хлеба, а молочком чуточку запивайте".

А теперь на пенсию ни хлеба, ни молока не купишь. Кто бы мог подумать, что доживет до такого срама богатая полезными ископаемыми страна, "кладовая солнца", по определению М. М. Пришвина, а большинство - окажется в нищете. А сколько при живых-то родителях брошено детей?

Мы были счастливы тем, что нам повезло с родителями. Пока живы, будем помнить отца и его наказ: "Мария, береги детей", и маму, которая все, что было в ее силах, сделала, чтоб вырастить нас не только физически, но и нравственно здоровыми.

Засим низко кланяюсь Вам, до свидания. (Все в жизни возможно.)

Ефанова (по мужу Семыкина) Валентина Ивановна,

пенсионерка со стажем.

P.S. Собранные за несколько лет комплекты "Нашего современника" в этом году подарила библиотеке средней школы № 7 г. Ефремова. Школа с благодарностью приняла подарок.

Уважаемая редакция самого близкого душевно журнала "Наш современник"!

Пишет вам постоянная ваша читательница Шартова Л. И. из города Мытищи. Вы - "луч света в темном царстве" в эти тяжелые времена. Каждый материал, опубликованный в журнале, вызывает отклик в сердце, желание поделиться и своим мнением, а иногда и поспорить.

Как хорошо, что есть такой друг - "Наш современник"! Сегодня мне дали № 12 за 2000 год - и я жду момента, чтобы бросить все (даже предновогодние дела) и углубиться в страницы журнала. В 2000 г. я не смогла прочитать № 7, 8, 9 - почта не принесла в нашу общественную библиотеку при районном Совете ветеранов. Все остальное, напечатанное в журнале, я не просто прочитала, но прожила вместе с авторами, прочувствовала, долго размышляла. Почти все (98%) меня глубоко тронуло, но особенно я ждала продолжение "1999 г." С. Есина и, конечно, потрясшие меня воспоминания Ст. Куняева "Поэзия. Судьба. Россия". Много нового я узнала, а главное - в оценке многого я находила общее со своим мнением. Автор Станислав Юрьевич Куняев подтверждал каждой строкой правильность моих мыслей. И как мне хотелось написать в журнал, но я очень больна и плохо владею правой рукой...

Дорогие мои товарищи и друзья по духу! Живите долго, берегите журнал, привлекайте к нему новых (наших!) авторов и знайте, как мы, читатели, благодарны вам, как иногда не хочется расставаться с журналом, не хочется отпускать из своих рук то, что тебе помогает жить...

Дай Бог вам доброго здоровья, всяческого благополучия, света - разуму, тепла - душе!

Два слова о себе. С детства - лет с 7-8 - полюбила поэзию, прочитав подаренную дедом-священником книгу стихов Ал. Кольцова. В трудные минуты жизни, по настроению, выбираю у себя в шкафу любого автора - и упиваюсь музыкой стиха, глубокими мыслями, описанием природы... Представьте - в этом свет и тепло моему сердцу.

Участник войны - пулеметчик 20-го зенитно-пулеметного полка, командир отделения разведки 91-й зенитно-артиллерийской дивизии. Многое пережила, перевидала, перечувствовала, а поэтому, как и другие фронтовики, не приемлю когда-то любимого В. Астафьева (его "Прокляты и убиты" написаны с ненавистью к России, ко всем нам, смотрел будто бы из подворотни на события войны, а ведь был, как и я, старший сержант, командир отделения разведки).

После войны - ст. научный сотрудник одного из НИИ.

С 1990 г. и до 1998 г. (до болезни) постоянный участник всех происходящих событий: бита дубинками омоновцев 23 февраля 93 г. (или 92-го? уже забыла...). Бита, травлена газом на площади Гагарина, облита вонючей жидкостью из водомета. Участник событий 24 сентября - 3 октября 1993 г. у Белого дома... Сердце мое поэтому так трепетно относится к теме "падения СССР", которую вижу в журнале. В настоящее время - тяжелобольной человек (рак крови), но не сдавшийся, не покорившийся ни обстоятельствам, ни своей болезни. Живу по выработанному для себя принципу: "Смирение! (с тем, что я неизлечимо больна...) Терпение. Мужество".

Живу и действую хотя бы по телефону: кому-то помогаю, разъясняю, доказываю. Дух мой молод - и я хочу дожить до светлых перемен в России! Ловлю каждое слово - даже лживого телевидения, "Народного радио", журналов "Наш современник", "Молодая гвардия", газеты "Сов. Россия".

С Новым, 2001 годом, дорогая редакция и гл. редактор Ст. Ю. Куняев! Последнего прошу - пишите скорее, я должна до конца дочитать "Поэзия. Судьба. Россия". Пока жива. Пожалуйста, пишите!

Низкий вам поклон

Л. И. Шартова,

г. Мытищи

Уважаемый Станислав Куняев!

Лет пять тому назад в нашей городской библиотеке мне предложили журнал "Наш современник". Меня привлекла публицистика, где был разговор о дне настоящем и памяти о прошедшем. Я почувствовал в статьях близость и общность взглядов. Обрадовался, что таких, как я, в России много и что все мы наследники "добрых пращуров".

Может быть, не каждый свежий номер вашего журнала попадает мне первому. Но это не беда. Можно читать и размышлять и полгода спустя.

Станислав Юрьевич, читая вашу "Поэзию...", я понял, что Вы моложе меня на 12 лет. Вы - дитя войны, а я - ее участник. В частности, это обстоятельство роднит нас во взглядах на Отечество. Я согласен с Вами в главном: Вы, как настоящий интеллигент, не оказались в числе "перевертышей" и держитесь прочно на позициях русского, державного патриотизма. Пожмем друг другу руки, как давние знакомые друзья.

С уважением

М. С. Жохов

г. Дубна

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Пишу Вам с западных окраин Белоруссии, из Брестской области. Не так давно с огромным удовольствием открыл для себя журнал "Наш современник". Он действительно совпадает с моими взглядами на Россию, на Русскую литературу и на ее будущее. А будущее наше, я уверен, хоть и не простое, но большое и светлое.

Я давно несу в себе зерна любви к России и ко всему русскому. Здесь у нас хоть и нет такого идиотизма и русофобии, как на Украине, однако националисты БНФ голову поднимают. Единение братских, славянских народов дело святое. Именно за это я ратую и на это надеюсь.

Огромное Вам спасибо за Ваш журнал. За этот чистый источник среди грязи и мусора.

На моей полке дома стоит Ваша, Станислав Юрьевич, книга "Сергей Есенин", за нее особая благодарность и поклон.

С уважением

Роман Коблов,

в/ч Засимовичи, Брестская область

Дорогой Станислав Юрьевич!

Спасибо Вам за книгу "Поэзия. Судьба. Россия"; читаю ее (а многое перечитываю, так как знаю еще по журналу "Наш современник") с упоением, находя то близкое мне (да что там близкое - родное!), без чего не может жить ни один русский человек. Да, великое дело мемуары! Иные из них бывают как славная прекрасная песня, которую вбираешь в душу и которой хочется подпеть, которую хочется поддержать.

Вспоминаю, как мы открывали мемориальную табличку на Куняевской больнице - знаменитой лечебнице Вашего деда, Аркадия Николаевича, до сих пор чтимого нижегородцами, как славно застольничали малым кружком интеллигенции в Вашем номере гостиницы "Россия", из окон которой можно видеть захватывающую дух картину разливанной Волги с бесконечным открытым простором на другом ее берегу; как ездили в деревню Мокушино к хохломскому мастеру, к сожалению, теперь покойному, Степану Павловичу Веселову; как бродили по нашим лесным тропам в коренном старообрядческом краю, где и расцвела прекрасная хохломская роспись. Господи, много можно светлого и доброго вспомнить!..

Мне очень дорого, что в детские годы Вы причастились к нижегородской земле, где получили незабвенные уроки подлинной народной жизни, величавой в своей суровости и доброте, а отнюдь не "вшивой, грязной, жалкой", как представлялось некоторым родившимся в России высокомерным чистоплюям - от роду чужакам и ненавистникам всего русского. Да, Ваши мемуары просветляют и воодушевляют - как это необходимо сейчас! Единодушие наиболее глубоко, когда есть при этом еще и сомыслие, что вовсе не отвергает споров и некоторых сомнений и несогласий, ибо сомыслие - это не пресловутое единомыслие. Вот это качество - единодушие с сомыслием - ценно для меня, родственно в Ваших воспоминаниях и суждениях, которые явлены с открытой душой, по совести и в то же время во всеоружии таланта, прозорливости и опыта.

Конечно же, более всего мне дороги "нижегородские страницы" Вашей книги. Но поразили меня и страницы, на которых Вы повествуете о жизни в Тайшете. Поразили схожестью с собственной судьбой. Несколько позже Вас я тоже, после окончания Горьковского университета, рванул в Сибирь, где работал директором сельской школы на Алтае и где испытал немало всякого, что словно было повторено вслед за Вами. Вот что оказалось типично так типично. А ведь это целое поколение прошло таким путем - не скажу, что страдным (страдным прошли наши деды и отцы), но скажу, что тем самым, где и надо было искать правду, честь и мужество. И я счастлив, что жизнь била меня по голове именно в те годы, когда надо было обретать человеческое самостоянье.

Очень многое мне бы еще хотелось сказать и о Ваших прекрасных воспоминаниях и в связи с ними, но это, видно, долгий разговор. Постараюсь сделать все, чтобы о книге узнало как можно больше читателей в нашей области и чтобы она дошла до наших пределов. Поздравляю Вас с сим подвижническим великим трудом, необходимость и польза которого бесспорны...

Да хранит Вас и Ваших близких Господь!

Валерий Шамшурин,

г. Нижний Новгород

Дорогой Станислав Юрьевич!

Пользуюсь случаем высказать несколько соображений по поводу Вашей публикации "Поэзия. Судьба. Россия". Я и до знакомства с Вами знал Ваше творчество и всегда с интересом следил за публикациями. Но в этой работе (боюсь определять жанр) Вы предстали передо мной в каком-то неожиданном проявлении. Еще в 70-е годы отголоски Вашей борьбы (Вашей и друзей) до Петрозаводска доходили, но всю ее сложность и, я бы даже сказал, отчаянность представить, конечно, не мог.

Я был студентом-заочником Литературного института в семинаре Владимира Соколова. Так вот, приезжая в Москву на 40, иногда больше дней, мы целиком были поглощены только учебой: лекции, сдача экзаменов и зачетов, и нам было в те годы не до литературных страстей, и тем не менее то, о чем Вы пишете, мне до боли памятно и дорого.

Начнем с публикации о Шкляревском. Он учился со мной в одно время, и мы, естественно, часто встречались: то во дворике Литинститута, то в общежитии на Добролюбова. Скажу откровенно, он мне активно не нравился своей заносчивостью и высокомерием. Да, хорошие стихи у него есть. Но не более того. Высоким талантом он, в отличие от Соколова, Рубцова, Передреева и Кузнецова, не отмечен. Он сух и рационален. Ложная многозначительность проглядывает в большинстве стихов. Нет естественности дыхания. В общежитии мы однажды с ним чуть не подрались. Впрочем, он задирался со всеми. Вот один эпизод. На скамейке около бронзового Герцена сидят Рубцов и Шкляревский. Я уже был знаком с обоими. Подхожу, здороваюсь, закуриваю. Смотрю, у одного фонарь под глазом, у второго - на скуле. Хмурые, несколько злые. Мне-то и не следовало бы подсаживаться к ним. Но задним числом и это воспоминание в строку. Рубцов ради приличия спрашивает: "Как дела?" - "Да вот сдал зачет Утехиной (любительнице помучить студентов) по литературоведению". "И это все новости?" - задиристо спрашивает Шкляревский. Да нет, говорю, вот в "Смене" стихотворение напечатали. Шкляревский криво улыбнулся и изрек: "Я такого журнала вообще не знаю!" Я вижу, мне они не рады, и незаметно ретировался.

С Рубцовым встречался чаще, поскольку вместе с Беловым поступал в институт и потом все годы поддерживал хорошие, дружеские отношения, а Рубцов и Лысцов (мой лучший друг по Литинституту, царство ему небесное!) постоянно были в этой компании. Рубцов в институт поступил спустя два года после нас. И наши встречи были, конечно, случайными. Но, наверно, общность судеб сближала. Оба из деревни, оба из детдома. Но вот первая встреча в феврале 1964 года нас чуть ли не привела к столкновению. Я приехал досдать два зачета. Справился за два дня, а был отпущен на 10. Малость загуляли с Лысцовым. И как-то вечером с тремя бутылками пива и "маленькой" (как сейчас помню, чтобы не ударяться в загул) пошли к Белову. Жил Василий тогда в комнате один. Но, вероятно, в это время отчисленный из института, у него квартировал Рубцов. И спал, по всей видимости, в углу на соломе. Станислав Юрьевич! Ей-богу, не вру. Лежала на полу солома! Тогда мне ни к чему было вникать, как и откуда она там появилась. Но позже я подумал, что кто-нибудь из Вологды привез ее в Москву, чтобы снимать тоску по родным полям. Вот она Коле и пригодилась. Напомню, что тогда Рубцова я еще не знал, лишь видел раза два проходящего по коридору общежития, и мне говорили: "Очень талантливый поэт". Я равнодушно улыбался: кто в Литинституте не талантливый и кто не гений?!

Узнав, что я из Петрозаводска, Рубцов оживился и спросил, не знаю ли я, кто из петрозаводских поэтов написал такие строки, которые он, Рубцов, услышал от него в поезде:

Я ослеп, хотя в порядке зренье,

Я оглох, хотя в порядке слух...

Я ни от кого из коллег таких строк не слышал, да и прочитанные вне контекста стихотворения они меня не впечатлили, и я односложно ответил, что сочинил какой-нибудь графоман.

Что тут произошло с уже подвыпившим Рубцовым, сидящим за столиком рядом со мной! Он как-то резко развернулся в мою сторону и схватил меня за галстук:

- Сам ты графоман. Из-за таких, как ты, чиновников от литературы, настоящим талантам не пробиться...

Почему он принял меня за чиновника от литературы - не знаю. Может, потому, что в отличие от очников я все же для приезда в столицу вырядился чуть праздничнее. Но в те годы и у меня был характер. Я отвел Колину руку и уже прицелился, куда его ударю, если он первым ударит меня. Но, к счастью, в пустяковый конфликт внезапно вмешались Белов с Лысцовым, и он был погашен. А потом, чуть поостыв, выпили за примирение. Попросили меня почитать стихи. К тому времени у меня вышел первый сборник "Полет" (неудачное название) со стихами на заводскую тему. До этого я работал токарем около десяти лет, и, естественно, критика поощряла, что я пишу о рабочем классе. Лишь Соколов, в отзыве на дипломную работу, похвалив, удивился: как так - нет стихов о любви... Какие-то стихи из этого сборника даже были опубликованы в Москве, в том числе и в журнале "Москва", а за стихотворение "Крановщица" я получил аж две премии: одну в журнале "Мастер леса", а вторую - по конкурсу, объявленную Литинститутом в честь XXII съезда. Вот из этих-то стихов я и прочел два или три. Выслушали, ругать не стали. Но все трое пришли к мнению, что мне пора кончать с заводской темой и вспомнить свои деревенские корни. И тут пошел большой разговор о судьбах деревни, о народной культуре, о поэзии подлинной и мнимой. Скажу откровенно, что я вернулся домой с обновленной душой. Деревенская тема мне, оторвавшемуся от деревни в 16 лет, давалась трудно. Но тут, к счастью, стал пробиваться Клюев, который уже десятком стихов о Заонежье перепахал мою душу. И я самым естественным образом повернулся к своим корням и истокам. Думаю, что та хотя и сумбурная встреча сыграла свою роль.

А на той соломе утром пришлось проснуться мне. Все остальные уже ушли на лекции. К обеду, кажется, вернулись и меня повели в соседнюю столовую хлебать крестьянские щи. Вася извлек "маленькую" и сказал: "Все, это последняя. Нужно и делом заниматься".

Теперь несколько общих впечатлений от прочитанного. Прежде всего - это литературный подвиг. Будучи редактором журнала, талантливым поэтом, когда нужно постоянно поддерживать собственную поэтическую форму, Вы смогли поднять такую глыбу материала - поэтического, этическо-нравственного, литературоведческого, и при том все это написать живо, без натуги, увлекательно! Мы с Вами ровесники, и Вы меня поймете, что в определенном возрасте уже не тянет читать беллетристику, а детективы надоели. А такие вот вещи, как "Поэзия. Судьба. Россия", - это живая вода литературы, хотя чувствую, что слово "литература" всю суть не выражает, оно условно до некоторой степени. Сказать "правда" - это банально. Скорее, это сплав самой жизни и литературы с осмыслением истины. Впрочем, определения не важны, если такая книга появилась и ее будут читать, она мало-помалу начнет пробуждать самосознание в душе русского человека.

Я завидую людям, кто с Вами был близок, дружил или был, по крайней мере, действенным сподвижником. Живи я в Москве, наверняка мог бы Вам пригодиться в меру своих сил и способностей. И вызывают досаду те эпизоды литературной борьбы, когда некоторые друзья (в том числе и почитаемый мною Соколов) по тем или иным причинам отходили от Вас, оставляя на холодных сквозняках сионистских аудиторий. Впрочем, одиноки Вы все равно не были. Такие люди, как Кожинов, Кузнецов, Шафаревич, Казинцев и многие, многие другие, были всегда рядом с Вами и занимали своим творчеством и поступками достойную позицию.

С неизменной памятью и уважением

Иван Костин,

г. Петрозаводск

Здравствуйте, Станислав Куняев!

Стараюсь по возможности всегда читать журнал "Наш современник". Ваша книга "Поэзия. Судьба. Россия" тронула сердце и душу.

Но вот совсем недавно в журнале "Знамя" (№ 2) читал роман Вл. Войновича "Монтументальный монолог", вроде так назывался, возможно немного перепутал. Так вот, вопрос к писателям: как можно так отвратительно писать, изображая, как уверяет Войнович, правду. Прочитал 4 главы, на большее не хватило терпения, невозможно "переваривать" такую дребедень, хотя себя не считаю таким уж убежденным коммунистом. Но чтобы так извращать прошлую жизнь, нужно быть порядочным идиотом! И ведь не запретишь - свобода слова, хотя эту свободу слова так затаскали и опошлили, дальше некуда. И что характерно: кто больше ее извращает, тот больше и трубит о ней, например, Киселев с НТВ.

Впрочем, что о них говорить! Вернусь к Вашей книге. Доволен, восхищаюсь, что у нас в России еще есть достойные писатели, которых с удовольствием можно читать.

До свидания.

В. П. Осинин,

г. Мурманск

Здравствуйте, уважаемый Станислав Юрьевич!

Давно слежу за Вашими публикациями в "Нашем современнике" и вот решила написать. Быть может, Вам интересно мнение о журнале и Ваших работах молодой (30 лет) русской провинциалки.

Вы все правильно пишете о том, что раньше люди были нравственнее, работали с энтузиазмом, государство всем предоставляло равные возможности и т. д. Да, было так, что-то я и сама помню, что-то рассказывали родители, знакомые старушки. Но ведь наряду с этим было и другое. Мне ли, живущей в печально знаменитом Вятлаге, этого не знать, да Вы и сами все знаете. Однако, читая Ваш журнал (и письма Ваших читателей), можно представить, что раньше все, за исключением незначительных мелочей, было хорошо, а сегодня - все плохо. Но ведь так не бывает. Конечно, нужно быть гением, чтобы отобразить жизнь во всех ее проявлениях, чтоб любой, почитав, мог сказать: это - правда! Сегодня же правда - у каждого своя.

Я не буду приводить отвлеченные примеры. Давайте я расскажу о нашем поселке Рудничном. Вятлаг Вятлагом, но ведь у нас здесь расположено крупнейшее в стране (а то и в мире) месторождение фосфоритов. На нашем Верхнекамском фосфоритном руднике мы до перестройки производили экологически абсолютно чистые фосфорные удобрения, снабжали ими огромную территорию от Горьковской области до Дальнего Востока, в месяц более 1000 вагонов отправляли крестьянам.

Потом - перестройка, разорение крестьянства и, как следствие этого, - остановка предприятия. Потом - варварская приватизация, и стал наш фосрудник акционерным обществом. Года три стояло производство, акционеры сидели дома, а потом приехали из Москвы богатые дяденьки да и объявили, что купят акции нашего рудника за хорошие деньги.

И побежал народ продавать свое предприятие за бесценок - 20 руб. за акцию. Побежали быстрее всех (с ночи очередь заняли) пенсионеры - бывшие активисты-коммунисты, которые по 30-40 лет здесь отработали, все здоровье потеряли, но успели от родного предприятия получить благоустроенные квартиры, некоторые - ордена и медали, многие - неплохие пенсии. И только молодые, те, кому 30-40 лет, свои акции не продали. Но это не спасло, ведь когда акционировали предприятие, рабочим давали 1 акцию за 2 года работы, поэтому основная часть акций оказалась у пожилых рабочих. Так где же правда? Ведь они всю жизнь отдали фосруднику, но при первой же возможности продали его за гроши!

Теперь хозяева-москвичи распродают остатки ценного оборудования, набивают себе карманы и планируют в ближайшее время закрыть предприятие совсем.

Поверьте, душа болит за наше предприятие у молодежи - не будет фабрики, не будет и работы, а земледелием на севере Кировской области можно заниматься только себе в убыток. Чего греха таить - многие спиваются, промышляют воровством и попадают в очень близкие родные места - по другую сторону Вятлаговских зон. Молодежи ведь пенсию не платят, не заработали мы ее и вряд ли заработаем.

Спасибо Вам и Вашему журналу, что Вы своими материалами заставляете нас думать о прошлом и настоящем. Это - большой плюс "Нашего современника".

А теперь о том, что мне не очень нравится. Вот Вы из номера в номер громите евреев. Я - чисто русская, всю жизнь прожила в глубинке и знаю только одного еврея - у нас на предприятии грузчиком работает. В масштабе всей страны судить не буду, но наш поселок до нищеты довели мы сами (хотя, конечно, приватизацию Чубайс организовал). Может быть, и правильно Вы о евреях пишете, только кажется мне, что русский, православный человек должен быть выше мелких уколов. Так будьте же и Вы выше всей этой "межнациональной" борьбы.

Пишите больше о молодежи: ведь не все молодые - пьяницы, наркоманы и проститутки. Поверьте, нам сейчас очень тяжело растить детей. Радио и телевизор в присутствии ребенка боишься включить - как бы не нахваталось дите всякой заморской гадости. Книгу хорошую купить - проблема целая. На весь наш Верхнекамский район остался один книжный магазин в райцентре, и тот завален порнографией и детективами. На следующий год ни одна библиотека района пока не подписалась ни на один толстый журнал - не могут найти денег.

Стосковался народ по живому русскому слову, по настоящим русским писателям. А вы из номера в номер - о евреях, как будто на них весь свет клином сошелся.

Конечно, Вы, Станислав Юрьевич, со многим можете не согласиться, но в письме многого не напишешь, а то, что написала - от чистого сердца.

С уважением, Н. Х.*,

Кировская обл., пос. Рудничный

Глубокоуважаемая редакция журнала "Наш современник"!

Мы, пять семей, живущих в одном доме, второй год подписываемся коллективно на ваш журнал и не устаем радоваться. Спасибо вам, спасибо "и сердцем и душой", как писала Цветаева. Мы обмениваемся номерами, обсуждаем, встречаясь, и всегда находим в материалах что-нибудь новое, а главное - нередко встречается новый взгляд на известные вещи, новые суждения, новые оценки. Спасибо и за большое разнообразие всего публикуемого вами, за неожиданные открытия, за свойственное вам умение видеть и находить.

Низкий поклон и благодарность Вашим прозаикам - Крупину, Балашову, Сегеню, Лиханову - да разве всех перечислишь? Статьи обоих Куняевых, Казинцева и Кожинова помогают читателю выпрямить свой взгляд на многое, что происходило и происходит. Мы не только читаем и обмениваемся мнениями, но и даем почитать другим и рассказываем о прочитанном, а ведь и в этом продолжает играть ваш журнал свою просветительскую роль. Думаем, что так поступают многие из подписчиков, и да продлится это!

Члены нашей небольшой группы - это люди самых разных профессий, и мы, к великому нашему счастью, далеки от круга лиц "творческой интеллигенции". Нас объединяет преданность всему истинно русскому, а отсюда - и любовь к вашему журналу.

От имени ваших читателей

П. Кольцова,

г. Дубна

Здравствуй, уважаемый журнал!

С удовольствием читаю книгу Куняева и испытываю внутреннюю радость, наслаждение и громадное уважение к нему как к личности: пожалуйста, передайте Станиславу Юрьевичу мои слова и доброе известие, что его книга здесь читается (сужу по состоянию журналов, книжечки явно потеряли первоначальный белый цвет, да и Галина Константиновна, зав. городской библиотекой, говорила) с явным интересом, а если учесть, что наш чукотский Север изначально космополитичен (все же осваивали его и выдающиеся геологи-евреи, фамилии которых, конечно же, не встретишь в сборнике знаменитых евреев, о котором пишет С. Ю., но которые в большей мере, чем многие из прочих, имели на это право), далек от патриотических настроений, то это значит, что и здешнее население начинает проникаться пониманием происшедшей в России беды. Куняевская книга написана живым языком, главное, он не боится писать о том, что иные прячут в собственных биографиях как жизненные ошибки. Он живой, он вместе со всеми сомневается, надеется, он часть страны, в отличие от обособленно стоящих пней-диссидентов. Очень близки по интонации этой прозе дневники моей матери, ленинградской поэтессы Тамары Никитиной, к сожалению, она никак не возьмется их довести, сил физических уже нет: то же, такое родное, переплетение личных ощущений с громадьем планов Великой страны, и все это предельно естественно. Смерть Сталина, радость от покупки на первые советские деньги первого килограмма сахара (в отличие от воспоминаний этого же события у Евтуха, в памяти которого осталось лишь то, что по московской улице некий гражданин пер на спине из магазина пять унитазов - глубоко жалеемый, конечно, Гангнусом гражданин, - потому как в магазине более нечего было купить на вдруг превращаемые в бумажки деньги). Такие разные взгляды, разные стороны баррикад. Конечно, очень близки страницы тайшетской жизни.

Его наблюдения о творчестве М. Цветаевой точны, ненавязчивы и подтверждены отлично: публикацией конкретного стихотворения. Кстати, в тройственной переписке с Рильке и Пастернаком эта всеядность М. Ц. и ее юдофильство также ощущаются вполне.

Возвращаясь к журналу: порадовался за гения-Шолохова, за Ветрова-Солженицына, который каким был, таким и остался! А вот замечательно талантливую девочку Марину Струкову журнал, боюсь, просто испортил. Она становится прекрасным интерпретатором одной темы. Боже, как я трепетал при первой ее подборке, как принял изумительное стихотворение "Волчонок", порадовался чутким душевным колебаниям. Нынешние стихи "непримиримого борца за все русское" мне уже поперек горла, и не потому, что я не люблю русское. Когда сидящему по уши в дерьме раз за разом напоминают фанатически, что он сидит по уши в дерьме, сердечная боль становится нестерпимой, до отвращения. Неужели ее наставники, а в "НС" они есть, не подскажут человеку, что надо, Мариночка, и пейзажные стихи писать, о птичках, о рыбках, о первом снеге, о последнем дожде, не посоветуют чуть-чуть погулять по поэтическим диапазонам в поиске других своих тем. Нельзя быть настолько жестокой в своей единственной любви. Помнишь, как писал жене Пушкин: "Злыми бывают только дураки и дети...".

Тот же Юрий Кузнецов, издав горькую по тону книгу откровений "До свиданья, встретимся в тюрьме", параллельно ткет яркий поэтический "Узор", переводит возвышающие каждую русскую душу строки Илариона. Период озлобленного волчонка прекрасен, но однообразен, пора что-то искать на пути душевного созидания. Увы, прочитав последнюю подборку поэтессы, от которой очень многого жду, я впал в один из смертных грехов - в уныние.

Илья Юрьев,

г. Певек

Добрый день, уважаемый Станислав Юрьевич!

Читаю Вашу документальную повесть "Поэзия. Судьба. Россия". Сопереживаю. Вспоминаю свое. Что-то пересекается (особенно с тем, что в 11 номере в главе "На закате великой эпохи").

Близко это и моему мужу, его детство прошло в Химках, учился в Институте стали и сплавов, позднее на журфаке МГУ. Он лет семь назад взялся за воспоминания о том, какое влияние оказывало время 50-х и 60-х годов на формирование личности, о студенческих годах, о стройотрядах, о литкружковцах.

Но четыре года назад его выбросили с поезда на Рождество за то, что отстаивал в споре свои идеалы и резко выступал против новых русских. Обморозил руки, ампутировали кисти, на почве расстройства три микроинсульта. Теперь не пишет, только читает. Работал он в основном в жанре очерка, его литературный конек - фантастика. Есть сборник повестей, рецензию на которые дал Александр Казинцев.

Это я все пишу не к тому, чтобы вызвать жалость или попросить о чем-то, просто хочется подчеркнуть, что время, на которое пришлась наша молодость, работало на человека (взаимно), на создание, теперешнее во многом разрушает человеческое в человеке и в самой природе.

Разрушение будет идти по нарастающей, пока человек не повернется к Богу, к высшему духовному началу лицом и не примет за основу жизни заповеди Христа.

Станислав Юрьевич, большое Вам спасибо за то, что Ваш журнал помогает читающему обрести или встать на путь обретения духовности.

Зимина Н.,

г. Белорецк, Башкортостан

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Будучи давним подписчиком Вашего замечательного журнала, с удовлетворением отмечаю постоянно растущий уровень наиболее интересующей меня исторической и современной публицистики в "НС".

Прозаики, кроме титанов (Бондарева, Личутина, Проханова, Распутина), возможно, еще не успели дозреть до высокохудожественного обобщения "проклятой действительности".

Что касается поэзии, проникнуться которой мне ранее не удалось, она предстала в чрезвычайно содержательном историческом контексте в Ваших работах "Поэзия. Судьба. Россия", "Божья дудка" и документальной повести Сергея Куняева "Русский беркут".

Я произвел самодеятельную брошюровку избранных публикаций из "НС" с 1993 года по темам: История и культура, Биографии и мемуары, Исторический и современный роман, Новейшая история, Поиски выхода и др. В результате выявилась последовательность осмысления истории и последнего десятилетия, реальный потенциал публикующихся в журнале мыслителей, а главное (!) - начала складываться более-менее цельная картина мира благодаря простой систематизации наиболее интересных публикаций "НС". Возможно, отдельное издание подобных тематических "изборников" по материалам "НС" могло бы привлечь более широкий круг читателей в дополнение к подписчикам "НС".

Пользуясь случаем, хочу также обратить внимание на весьма, по моему мнению, толковую и взвешенную, обобщающую публикацию "Ответ на "еврейский вопрос" в февральских выпусках газеты "Завтра", которая, думается, достойна публицистической рубрики "НС".

С признательностью всему Вашему коллективу

Несмелов И. Л.,

инженер НИИ,

г. Москва

Уважаемая редакция!

Эта история произошла сравнительно давно, в разгар пресловутой "перестройки", незадолго до моего призыва на срочную службу в армии. В то время я состоял в комсомольском оперативном отряде при районном комитете комсомола и проводил почти все свое свободное время в бесконечных дежурствах, рейдах и прочих подобных мероприятиях, обуреваемый юношеской романтикой и жаждой всевозможных приключений. В те годы, когда с высоких трибун и газетных полос вовсю звучали такие слова, как "демократия", "свобода совести", на деле обернувшиеся вседозволенностью и откровенным беспределом, работы нам, добровольным защитникам правопорядка, хватало с избытком: доселе спокойная и благополучная столица постепенно наполнялась разношерстным и необузданным криминальным сбродом, уровень преступности неуклонно поднимался вверх.

В тот день по пути домой я заглянул "на огонек" к знакомому участковому - назавтра на вверенной ему территории нашим оперотрядом должен был проводиться очередной рейд, и в связи с этим мне было необходимо обсудить с ним некоторые детали завтрашнего мероприятия. Когда я зашел в опорный пункт, Вячеслав (так звали участкового), как всегда, собирался на обход жилого сектора, на этот раз - к владельцам охотничьего оружия, разрешение на которое ежегодно проверяли участковые инспектора милиции, поэтому, чтобы не терять времени, он предложил мне пройтись вместе с ним и по дороге обсудить все детали предстоящего рейда.

Дом, в котором нам предстояло совершить обход, принадлежал Союзу писателей СССР, в нем проживали Егор Исаев, Юрий Бондарев и многие другие известные советские литераторы. Первым, кого мы посетили, был сын известного советского писателя Ефима Пермитина, где нас встретили на редкость приветливый и добродушный хозяин и не менее доброжелательный и гостеприимный красавец спаниель. Проверив соответствующие документы и надлежащие условия хранения охотничьего ружья, принадлежавшего хозяину квартиры, мы направились в соседний подъезд, где проживал очередной любитель охоты - один из известнейших в ту пору "прорабов" перестройки Григорий Яковлевич Бакланов.

Позвонив в нужную квартиру, мы с минуту терпеливо ждали, пока наконец дверь не распахнулась, и на пороге появился хмурый бородатый мужчина средних лет.

Представившись, Вячеслав объяснил цель своего визита. Смерив нас холодным, высокомерным взглядом, мужчина ответил, что Бакланов с полгода назад переехал в соседний дом, обменявшись с ним квартирами, и после продолжительной паузы добавил, что Григория Яковлевича в данный момент наверняка нет дома и, вероятно, не будет вовсе, после чего тем же надменным тоном посоветовал перенести наш визит на завтра.

Записав новый адрес Бакланова, Вячеслав поблагодарил хозяина квартиры, и, извинившись перед ним за причиненное беспокойство, мы отправились вниз по лестнице по очередному адресу.

Спустившись примерно этажа на два, Вячеслав неожиданно спросил меня: "Слушай, кто он такой, этот Бакланов, знакомая вроде фамилия". - "Да ты что, Слава, - удивился я в ответ, - это же писатель, главный редактор "Знамени", знаешь такой журнал, провокационного толка?" - "Конечно, знаю", - кивнул Вячеслав, и мы вновь зашагали вниз, лишь наверху негромко хлопнула дверь, на что мы в тот момент не обратили никакого внимания...

На следующий день, чуть раньше оговоренного времени, я забежал на опорный пункт к Вячеславу, чтобы вместе идти на инструктаж в отделение, где уже собрались отобранные в предстоящий рейд ребята из моего оперотряда. Участковый, ожидая меня, пребывал в крайне подавленном и растерянном состоянии.

- Слушай, - обратился он ко мне, как только я вошел, - ты не помнишь, что мы такое с тобой говорили на квартире у этого Бакланова?

- Ничего, - недоуменно пожал я плечами, - спросили его новый адрес, извинились за беспокойство да ушли восвояси, а в чем, собственно, дело?

- Да тут такое было... - вздохнул участковый и поведал мне, что сегодня днем начальнику отделения звонил возмущенный Бакланов и требовал объяснений по поводу вчерашнего визита участкового в его бывшую квартиру. Со слов Бакланова, участковый и сопровождавший его "молодой человек в штатском" назвали его "провокатором" и допустили, помимо этого, ряд оскорбительных высказываний в адрес его и его "передового" журнала. На просьбу начальника успокоиться и объяснить поподробнее свои претензии, Бакланов устроил форменный скандал, по сути, обвинив все отделение милиции, во главе с начальником, во всех мыслимых и немыслимых грехах, чуть ли не вплоть до "антисемитизма", угрожая "дойти до самого министра".

- Чушь какая-то, - ошарашенно ответил я Вячеславу, - ничего подобного и в помине не было.

Несколько минут мы недоуменно обсуждали этот нелепый случай, теряясь в догадках, пока я случайно не вспомнил наш вполне безобидный разговор на лестнице и звук захлопнувшейся наверху двери.

- Так вот оно что, - покачал головой Вячеслав, - выходит, этот его приятель нас подслушивал?

- Выходит, что так, - согласился я.

В тот же день мне удалось побеседовать с начальником отделения, которому лично пришлось выслушивать истерические обвинения известного писателя.

Несмотря на то, что общение с ним стоило начальнику немалых нервов, он, будучи человеком неглупым и рассудительным, объективно разобрался в данном инциденте и не стал искать так называемых "козлов отпущения", на роль которых мы с Вячеславом идеально подходили.

К счастью, бурный скандал не получил продолжения и поднятый шум вокруг мнимого оскорбления главного редактора "Знамени" постепенно затих, но у участкового Вячеслава еще долгое время оставался неприятный осадок в душе от незаслуженно нанесенной ему обиды. А для меня впервые, что называется воочию, открылось истинное лицо одного из самых ярких поборников "свободы слова" и "демократии" Григория Яковлевича Бакланова, так усердно скрывавшего его под маской "правдолюба" и "гуманиста".

Алексеев Константин,

г. Москва

Здравствуйте, уважаемый Станислав Юрьевич!

Прочитал ваш второй номер и не смог удержаться, чтобы не ответить. Во-первых, спасибо Вам за то, что смогли дать несколько строк (и немало) из моего летнего письма в одном из номеров вашего журнала. В последнем же номере меня не оставило равнодушным Ваше, с соратниками, обращение к Швыдкому за помощью. Да, юридически вы имеете право даже требовать, но у кого? У вашего врага? Вы, что же, считаете, что Швыдкой не знает вашего журнала? Для меня вы в редакции истинные патриоты, а для него антисемиты. Так что не у него надо требовать деньги, а у его патрона Путина, да и не просто деньги, а гораздо большее - тогда будут и деньги - а именно: сместить Швыдкого с руководства нашей культурой. Я пишу Вам после только что просмотренной передачи "Процесс" о затоплении станции "Мир", пишу с тяжелым сердцем, видя в этой акции продажного правительства еще одну составляющую в деле уничтожения русского народа и его страны.

Так не пора ли нам, русским интеллигентам, встряхнуться? Разве мы не в своем государстве живем, и разве мы, русские, не государствообразующий народ? Нам все время сам президент талдычит о свободах, так давайте же ими пользоваться.

Почему мы не хотим поставить вопрос так: долго ли мы будем терпеть еврейское засилие в культуре, парламенте, правительстве? В какой стране такое еще есть?

Так кто же, как не вы - цвет нашей нации, - встанет на защиту нашей культуры? Может быть, ваша патриотическая акция послужит началом всенародной борьбы за свое отечество?

Как я это себе понимаю.

Ну, как говорят, в начале было слово. Почему бы не собраться лучшим представителям нашей русской интеллигенции и просто поговорить о том, что же делать.

Скажу, что нужно делать, на мой взгляд.

Нужна большая, на 2-3 газетных страницы статья о положении дела в культуре в связи с засильем Якубовичей, Гуревичей и Швыдких. Почему большая? Нужны факты и аргументы, и чем больше, тем убедительнее, и не только для нас, нашего народа, правительства, Думы, Путина, но и для так называемой мировой общественности. Нужны многочисленные цифры и факты, и они давно имеются, их надо лишь опубликовать.

Эта статья должна стать обращением (на основе всего высказанного, перечисленного) к правительству, президенту, Думе с требованием очищения нашей культуры от всех, для кого Россия - "эта страна".

Да, возможно, поднимется шум в "демократической" прессе, но отступать нельзя. Нужно призывать русских людей не ходить на спектакли, искажающие русскую классику, не покупать книги, опошляющие образ Родины, не смотреть фильмы, представляющие русских как пьяных дикарей. Не сомневаюсь, что движение будет расти и найдет понимание в народе. Вы знаете иной путь? Я не знаю.

Повторяю, нужна мощная статья и чтобы ее подписало как можно больше представителей нашей интеллигенции - сразу и потом отклики. Нужен призыв. Нужно сделать так, чтобы статья появилась, по возможности, во многих газетах. Будем сидеть и ждать милостей от Швыдких - погибнем. Их нужно гнать.

Мокеев Г. Б.,

г. Калининград

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Позвольте поблагодарить Вас за подаренные мне журналы 2-й половины 1999 года. Спасибо и еще раз спасибо. Сейчас я немного "отстала" и не знаю, что печаталось с января этого года

С наступлением теплых дней начнутся отпуска, уйдут на каникулы студенты, и станет свободнее в библиотеках. Закажу все номера и наверстаю. А пока перечитываю определенные места Ваших воспоминаний. Интересно, честно и талантливо преподносите неизвестные события в мире литературы.

Мне думается, "Поэзия. Судьба. Россия" войдет в историю литературы ХХ века. Жаль только, что дома у меня нет окончания.

Стала моей настольной книгой и "История ХХ века" Вадима Кожинова. Вадим Валерианович создал в полном смысле объемную публицистическую и научную работу.

Безусловно, интересен последний роман Юрий Васильевича Бондарева.

"Бермудский треугольник" - смелая и нужная книга.

Я еще летом 1996 г. била тревогу, но в инспекции по делам несовершеннолетних ко мне не прислушались. А теперь у мурманского губернатора Евдокимова Юрия Алексеевича есть программа по борьбе с наркоманией.

Кстати, на выборах наш губернатор набрал 86 с лишним процентов голосов. Северяне буквально восстали против выставленных в его адрес "обвинений" прежнего ельцинского ставленника Е. Комарова. По возможности, найдите время для нашего губернатора. Будет интересно.

Дорогой Станислав Юрьевич! Так хочется о многом поговорить с вами: умными, добрыми, заботливыми русскими друзьями - писателями.

Благодаря вам я для себя открыла Михаила Лобанова.

Его рассказы "Из памятного" меня околдовали простотой, народным духом, высокой профессиональной нравственностью... У него и заплачешь, и рассмеешься. Вот она жизнь наша... Безусловно, это философ и незаурядная личность.

Вобщем, дорогие "Современники", спасибо, что вы есть.

Здоровья и счастья всем членам редколлегии

С уважением

Вера Андреевна Сержантова,

г. Мурманск