Наш Современник, 2002 № 04

Алексей Борзенко • Чечня нетелевизионная (Наш современник N4 2002)

Алексей Борзенко

чечня нетелевизионная

Посвящается “Гюрзе” и “Кобре”,

бесстрашным разведчикам

генерала Владимира Шаманова.

Пасха

— Я думал, что умру как угодно, но только не так... Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго... — Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.

— Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир! — подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из “Мухи”.

И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков разворачивался серьезный бой.

Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.

Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.

— С добрым утром! — засмеялись люди в камуфляжах.

— Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пуле­мет­чик! Дай, расстреляю! — нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.

Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них — а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, — сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:

— Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.

Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника, молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.

Мгновение растянулось в целую минуту.

— Нет, — слово вылилось изо рта, как свинец.

— Я так и думал, расстрелять... — лаконично ответил полевой командир.

— Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предло­жение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад….

Это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.

Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.

“Ну, уж застрелите как человека, сволочи! — подумал про себя солдатик. — Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета — не счесть!”

Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.

— У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!

Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикра по кроссовкам.

— Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест. — Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.

Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погре­бальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.

Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались “сотка”, крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги — напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.

Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.

— Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему господу попадешь. Цени! — улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.

Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: “Пасха! Пасха!”

Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.

— Ааааа!

Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.

На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.

— Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут... из христианского милосердия. — Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.

Напоследок он надел обоим пленникам поверх колючей проволоки и рос­сийские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомнева­лись, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.

Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.

Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели изуродованные ноги.

Легкий теплый ветерок обдувал его обнаженное тело. Вдали он видел танки и артиллерию 58-й армии, которая после долгой подготовки намеревалась быстро выбить боевиков из Гойского.

— Эй, ты живой? — Сосед Сергея пришел в себя. Крест мальчишки стоял немного позади, поэтому пулеметчик не мог его увидеть, даже повернув голову.

— Да... А ты?

— Бой разгорается. Только бы свои пулей не зацепили...

Сержант про себя усмехнулся. Дурачок! Это было бы избавлением от всего. Правда, наши не станут стрелять по крестам, попробуют скорее отбить. Но это пустое. Даже если чеченцы станут отходить из села, уж двоих распятых они точно пристрелят, прямо на крестах.

— Как зовут? — Сергей хотел поддержать разговор, потому что тонко почувствовал, что парень боится умереть в одиночестве.

— Никита! Я — повар. Отстали от колонны. Бой был, троих убило, я уцелел.

“И напрасно”, — подумал про себя пулеметчик.

— А сколько на кресте человек живет?

— От двух дней до недели... Чаще умирали от заражения крови. Римляне обычно ждали три дня... Даже давали воду. Когда надоедало, делали прободение копьем...

— Что такое прободение?

Сергей дернул ртом.

— Библию не читал? Это когда копьем прокалывают живот.

— У чеченцев копий нет...

— Правда? А я думаю, что у них глобуса да учебника арифметики нет, а это дерьмо как раз есть! — Сергей сплюнул вниз. Плевок с кровью упал рядом с чьим-то пулеметом.

Внизу началась какая-то возня. Сергею было тяжело опускать голову вниз, но он заметил, что боевики начали занимать свои места в окопах, в пулеметы заряжали ленты.

“Ну, точно, наши решили отбить живыми”, — подумал пулеметчик, заметив передвижение шамановской разведроты. За ними развернулись в боевой порядок десяток БМПэшек, несколько БТРов и один танк “восьмидесятка”.

Сергей закрыл глаза. Он почему-то представил, что две тысячи лет до него также в одиночестве, окруженный враждебной толпой, страдал на кресте еще один человек. Божий cын Иисус. Он простил всем, искупил их вину, претерпел казнь.

— А я смогу простить чеченцам все? — вдруг задал он себе вопрос.

Он с болью опустил голову, увидел, как боевики сновали по окопу под ним, переносили ящики со снарядами и цинки с патронами. Один молодой боевик вдруг остановился под крестом, поднял голову. На лице расплылась довольная улыбка, он вскинул автомат, прицелился в голову.

— Страдаешь, кафир? Страдай, твой Бог так тебе завещал!

— Не кощунствуй! Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! — сурово произнес другой боевик, ударив по щеке юнца. Мальчишка согнулся и быстро понес стопку зеленых пороховых зарядов к ручному гранатомету.

— Так я смогу простить чеченцам? Он бы так хотел... Вряд ли после всего, что они здесь сделали...

Пуля от СВД щелкнула по доске, рядом с правой рукой.

— Случайно? — Внизу уже вовсю разгорался бой. Артиллерия долбила по позициям боевиков, но снаряды рвались либо правее, либо левее крестов.

— Ну, давайте, мужики! Мочите гелаевцев! Мы с вами и душой и сердцем! — тихо произнес Сергей. Сверху ему была видна панорама боя. Вдруг пуля снова щелкнула по доске рядом с правой рукой. Сергей понял — это было приглашение к разговору от одного из наших снайперов.

— Мы еще живы! Мы можем продержаться еще пару часов! Впереди окопов “духовское” минное поле! — проартикулировал в тишине Сергей. Он знал, где-то в прямой видимости сидит наш снайпер. Он готов в оптический прицел читать его по губам. Пулеметчик медленно повторил свои слова три раза. Пуля снова щелкнула по тому же месту.

­“Слава Богу, поняли”, — подумал сержант. Он всмотрелся в картину боя и заметил, как бронегруппа, штурмовавшая окраину Гойского, что называется, “в лоб”, свернула к северу и стала приближаться к позициям боевиков значи­тельно левее его креста.

— Аааа! — застонал рядовой на втором кресте. Видимо, боль была настолько нестерпимой, что мальчишка стал кричать на боевиков.

— Уроды, чехи поганые! Пристрелите меня, ну, пристрелите же!

Внизу один из боевиков поднял голову.

— Виси, кафир! Когда будет приказ отходить, я сам выстрелю тебе в живот, чтобы ты умер, но еще часок помучился, пока твои придут. Не надейся, мы не дадим вас освободить!

Еще одна пуля от СВД, как новое приглашение к разговору, отщепила кусок доски. Боевики в бою этого не услышали, но удар пули, ее энергетика была настолько высокой, что Сергей чувствовал это спиной, каждой частичкой тела, правда, пальцы руки и кисти уже ни на что не реагировали. Он знал, шла безвозвратная анемия конечностей.

Вопрос тоже был ясен для пулеметчика.

— Пристрелите парня. Чтобы он не мучался. Пристрелите! Он сам просит об этом, — беззвучно, как рыба, произнес Сергей.

— Эй, братишка! Ты еще жив? Приготовься к смерти, родной!

— Что?..

Рядовой на втором кресте так и не успел ответить пулеметчику. Снайперская пуля ударила его прямо в сердце, затем вторая, туда же. Мальчишка больше не стонал.

— Спасибо, ребята! — ответил снайперам пулеметчик, кивая головой.

Четвертая пуля ударила в доску. Сергей понял и этот вопрос.

— Погоди! Я еще хочу вам помочь! Позже пристрелишь, я еще могу терпеть, — ответил смотрящему в мощную оптику снайперу сержант.

Сергей вдруг почувствовал какую-то волну слабости. Ему сильно захотелось спать. Он знал, что это симптом сильной потери крови. Нельзя, нельзя спать! Нужно помогать своим! Сергей сжал зубы и закашлялся. Сплюнул кровью.

Он заставил себя вновь всмотреться в картину боя. Линия обороны гелаевцев полностью повторяла полукружье домов, стоявших на околице. Пулемет под ним уже не стрелял, боевик, пообещавший всадить ему пулю в живот, лежал на дне окопа с пробитой головой. Место рядом тоже было “расчищено”, еще три трупа виднелись рядом, два боевика бинтовали раны в окопе.

— Не сидели сложа руки! — подумал с гордостью пулеметчик. И тут он увидел, что там, левее, где бронегруппа из нескольких БТРов и БМПэшек благополучно обошла минное поле боевиков и вплотную подходит к окопам, боевики быстро уходят, протянув по окопу минные провода с гроздью 152-миллиметровых снарядов.

— Останови “коробочки”! Там фугасы впереди, управляемые! — объяснил снайперу Сергей.

Видимо, у снайперов была оперативная радиосвязь с наступающей бронегруппой, потому что “броня” вдруг неожиданно остановилась в ста метрах от первого фугаса.

Сергей чувствовал, что начинает терять сознание от потери крови. Исход боя был ясен, наши прорвали оборону гелаевцев с двух сторон и уже входят в село. Фактически они уже закрепились на его окраине.

— Братцы, теперь можно, пристрелите меня! — почему-то вслух и очень громко сказал пулеметчик.

Через мгновение пуля щелкнула по правой доске. Снайпер понял просьбу сержанта.

Сергей вздохнул, в глазах плавали черные круги, а сознание отчаянно цеплялось за солнечный свет, яркую синеву неба, борясь с одолевающим сном. Шли мгновения, снайпер медлил. Сильной волной боли ноги заявили о том, что они еще живые.

“А простил бы я “чехам”?” — вновь задал себе главный вопрос сержант. Он готов был резко ответить “нет”, но сомнение вдруг зародилось в нем.

— Почему медлишь, браток? — спросил Сергей у все видящего в оптику снайпера.

И тут сержант увидел, как к крестам по окопу побежал боевик, на ходу перезаряжая пулемет.“Уж не мой ли пулемет?” — пришел дурацкий вопрос в голову пулеметчику. В этот момент Сергей вдруг увидел, что за него, висящего на кресте, разгорается целый бой. Группа из пяти разведчиков перебежками приближается к его окопу. Боевик дал очередь по кресту, но не попал в сержанта. Тут же переключился на российских разведчиков и начал стрелять в них. Снайпер выстрелил один раз, пуля вошла прямо в лоб боевику, вырвала, создав эффект вакуума, из затылка целый шлейф крови.

* * *

— Только бы успеть, не прощу себе этого, — “Кобра” бежал с пулеметом наперевес, стреляя по окопу. Хвостики камуфляжной ленточки, повязанной на бритой голове, развевались как ленты матросской бескозырки. Пули свистели над головой, но разведчики этого не замечали. Они были в ярости. Не всякий знает — даже из тех, кто воевал, — каких глубин и какой мощи достигает человеческая ярость. Когда десантники увидели, как боевики подняли на крестах наших пленных, никто не проронил ни слова, никто даже не выругался матом. Молчал и генерал Шаманов. Эта ярость была пострашнее любой ненависти к врагу.

— Вперед, — тихо произнес “Гюрза”, и разведка Шаманова пошла на Гойское.

* * *

Сергей увидел, как по опустевшему окопу к нему бегут разведчики Шаманова, он даже узнал двоих из них. Снайпер так и не выстрелил ему в сердце. Последнее, что увидел сержант, было голубое, голубое до страшной синевы небо. Его сердце быстро затихало и остановилось, перекачивать по венам было уже нечего. Сергея захлестнул какой-то жар, пробежавший напоследок по всему телу.

* * *

Разведчики Шаманова — “Кобра” и “Гюрза” поклялись отомстить. Сергея и второго солдата бережно сняли с крестов и в надежде, что родители не будут копаться в “цинках”, отправили “грузом 200” на родину. Первого в Сергиев Посад, второго — в Вологду. Их и похоронили, не зная, какую смерть они приняли.

Случай с распятыми потряс всю армию. Говорили, что это послужило поводом для ответных зверств со стороны федеральных войск. Говорили, что потом двоих гелаевцев незаметно вывезли в лес и зашили живыми в свиные шкуры: казненные так не попадали в рай — они умирали в шкуре нечистого животного. Эту казнь мусульман придумали 300 лет назад запорожские казаки с Хортицы. Говорили, что с этого момента мертвым боевикам начали отрезать уши. Однако это были скорее всего только разговоры. Армия просто брезгливо уничтожала боевиков, безо всяких зверств и ужасов.

Май 1995 года.

Январский снег

Василий высунулся из окна третьего этажа, чтобы убедиться — убил он чеченца или нет, когда какая-то могучая сила ударила его в грудь и отбросила назад в комнату. Он упал спиной на битое стекло и кирпичи.

Шли тяжелые январские бои за центр Грозного. Василий в составе роты пехоты, или, как ее здесь называли, “мабуты”, был брошен защищать трех­этажное министерское здание в четырехстах метрах от дудаевского дворца. Здание это почему-то усиленно пытались отбить боевики. За министерством следом шел монолит чечено-ингушского Совмина, а там было недалеко и до дворца.

Василий попытался привстать, но не смог.

— Мишка, помоги! — прохрипел он.

Михаил был пулеметчиком из его взвода. Они вдвоем держали этот угол здания уже более суток. Заканчивались патроны. Подкрепления все не было, хотя и обещали. Что делалось на двух нижних этажах, он не знал. Но слышал, как из автоматов и пулеметов отвечали его товарищи. Значит, он был не один, и оборона продолжалась. Вообще, надо было продержаться до темноты. Чеченцы неохотно воевали ночью, прятались, выставляя одинокие посты наблюдения, что успешно использовали разведчики Льва Рохлина, продвигаясь из здания в здание преимущественно по ночам.

— Миха! Помоги, ранило меня...

Василий повернул голову и тут только заметил, что Михаил лежал мертвый, щекой на пулемете.

— Извини, брат, не видел... — Василий с трудом повернулся на бок. То, что пуля пробила защитный жилет, он не сомневался. Чувствовал по горячей волне, разливавшейся по его груди. Было плюс пять, шел то ли дождь, то ли снег, и в мокрой одежде боец с самого утра зяб до мурашек. А тут тепло вдруг разлилось по телу. Он знал, это вытекала его горячая кровь, его жизнь, согревая тело снаружи, под ватником и “броником”. Но снимать бронежилет и затем ватник было нельзя — замерзнешь сразу.

— Интересно, ребра целы? — Он уже нащупал входное отверстие пули, маленькое пятнышко на салатовой ткани “броника” в пяти сантиметрах от сердца. К сожалению, сам не мог нащупать выходную дырку.

“Ушла пуля или в нем? Если бы была дырка, все было бы проще. А если нет?” — подумал пехотинец. Он так и не решил, что лучше — воевать в броне­жилете или без него. Разведчики ходили без этого шестнадцати­кило­граммового монстра со стальными пластинами, носили вместо них книги. Другие говорили, что “броник” хорошо хранит от осколков.

Однако Василий знал, что бывают случаи, когда “броник” даже вреден. Пуля пробивает пластины, отражается от заднего листа бронежилета и начинает “гулять” по телу. А так ударила, прошила тело, как толстая игла, и ушла восвояси. Не задела жизненно важные органы и — гуляй, подруга! Заткнул две дырки — и к медикам. А здесь совсем другая история.

Лежа на боку, Василий пытался дотянуться до своей спины и все-таки нащупать выходное отверстие. Не получилось. Из-под “броника” показалась кровь.

“Вот и словил. Да, правы мужики, которые говорили: свою пулю не услышишь. Если просвистела — значит, не твоя!”, — подумал Василий.

Он уже по-другому смотрел на смерть. Война быстро приучает к смерти, смерть становится чем-то обыденным, близким. Как вода во фляге или патроны, которые уже устаешь до боли в пальцах забивать в магазины.

В первые дни боев, когда они медленно продвигались к Грозному и колонну, в которой он шел, ежедневно обстреливали с возвышенностей чеченцы, убитых снимали с брони каждый день. Василий, как и все новобранцы, в свои восем­надцать лет страшно боялся. Это был животный страх, который мешал думать, мешал принимать разумные решения. Сердце стучало в два раза быстрее, когда первая пуля начинающегося обстрела выбивала колокольный звон из брони БТРа.

Трусы умирали первыми... от страха и бездумных действий. Василий понял, что так он погибнет, он должен обуздать свой страх. Ему помогла одна мысль, которая уже не один век осеняет светлый разум умных воинов. “ВСЕ РАВНО, КОГДА ты умрешь — сегодня или через пятьдесят лет, ВСЕ РАВНО, ГДЕ ты умрешь — на этой залитой кровью площади Грозного или в кровати под теплым одеялом, окруженный врачами, ВСЕ РАВНО, ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ — от пули снайпера в бою или под колесом автомобиля на Тверской улице. Все это ЛИШЬ ПРОБЛЕМЫ БЛИЗКИХ, а не твои проблемы”. Смерть универсальна, это великое равенство существования, она делает равными президента и последнего бомжа. Это переход куда-то еще, где мы пока не были, куда нам пока нельзя. Как будто мы едем на поезде, останавливаясь на многочисленных станциях, кто-то сходит на перрон раньше, кто-то позже. Вот и все... Главная загадка жизни заключается в том, что мы не знаем, кто из них выиграл — тот, кто прошел всю дистанцию до конца, или внезапно сошел на первой станции.

После осознания этой простой истины Василий стал очень спокойным в бою, вернулась рассудительность и какое-то шестое чувство предвидения того, что наступит в следующий момент.

Василий знал, что он тяжело ранен, но не знал, насколько тяжело. Сильной боли не было, немного жгло в груди. Но он прекрасно знал, что большинство раненых на войне погибает не от смертельного ранения, а от потери крови. Оставшись один в комнате третьего этажа, среди архивных полок с папками и старых канцелярских столов с инвентарными номерами на бирках, он не знал, когда его отсюда вытащат. Он собрался с силами и пополз к двери на лестницу. Внизу было подозрительно тихо, стрельба на улице прекратилась.

— Мужики! Ранен я, помогите! Санитары! Сюда! — хрипло прокричал пехотинец и сильно закашлялся от натуги. На губах появился знакомый с детских драк солоноватый привкус крови.

Он еще что-то прокричал вниз по лестнице. Ответа не было.

— Неужели ушли? — эта страшная мысль ударила его словно электрическим током. — Один?

Он перевернулся на живот и пополз к окну. — Эх, мабута, мабута, неужели оставили меня одного!

Василий, опираясь на автомат, привстал на колени так, что стала видна вся площадь. К удивлению, к зданию спокойно, не пригибаясь, шли чеченские ополченцы, одетые кто во что горазд — кто в хороший натовский камуфляж, кто в рваную гражданскую одежду, но с каской на голове и с автоматом в руках и неизменным гранатометом за плечами.

— Отошли...

Василий инстинктивно вскинул автомат и прицелился. Первая очередь свалила в грязь на площади двух ополченцев. Василий срезал их, как в кино. К дому побежал третий, сжимая автомат в руках. На нем была пуховка черного цвета, на голове каска. Он что-то кричал на ходу. Пехотинец дал еще одну длинную очередь, но пули, щелкая об асфальт, так и не догнали бегущего человека.

Василий сразу присел, так как шквальный огонь из автоматов обрушился в его окно. Воздух наполнился взвесью мелкой пыли и штукатурки так, что трудно стало дышать. В щеку вонзилась щепка от оконной рамы.

“Ну, вот и все, сейчас они меня и добьют...” — подумал пехотинец...

Он так и не успел продумать свои действия в эту грозную минуту. В комнату влетела кумулятивная болванка от противотанкового гранатомета и ударила в стену. Видимо, чеченец выстрелил, не думая, что у него за заряд стоит в “трубе”. Ударом воздушной волны Василия подбросило в воздух и опустило у другой стены. Заряд, предназначенный прожигать танковую броню, оказался бессилен в комнате. Василий сразу после взрыва, скорее сознанием, чем контуженными ушами, услышал только какой-то неприятный хруст. Открыв глаза, он увидел, что почему-то сидит у стены, а на ногах у него лежит массивный, метровой ширины сейф для документов, отброшенный от стены взрывом.

Василий не чувствовал боли. Это могло означать только одно — железная коробка перерубила ему не только кости чуть выше колен, но и нервные стволы. “Чего не чувствуешь, того уже нет!” Он понял, что лишился ног.

Но время почему-то растянулось в часы. Пехотинец думал о чеченце в пуховке, который в эти секунды уже бежал по лестнице к нему.

Василий взял левой рукой автомат, положил конец ствола на сейф.

— Вот тебе и броня! — подумал боец. Сейф, лежа на его ногах, идеально защищал его голову и грудь.

Доли секунды, как лихорадочно быстро работает голова! Внутренний калькулятор считал ступени. Слух, контуженный взрывом, не различал быстрых шагов, но какой-то внутренний счетчик все-таки продолжал считать.

Василий, не думая и не видя никого в пролете выбитой двери, нажал на спуск. Нажал именно тогда, когда это было нужно. Чеченец влетал в комнату, когда ему навстречу уже летела очередь из аккуратных медных цилиндриков, заполненных свинцом.

Пехотинец даже увидел, как его пули выбивали кусочки пуха из пуховки чеченца. Три пули из пяти выпущенных — а больше в магазине и не было — пришлись в грудь. Он упал на пороге, едва войдя в комнату. Очередь отбросила его назад на полтора метра. Так бывает, когда швейцар выпихивает из дверей ресторана подвыпившего гуляку.

Они лежали по обе стороны сейфа.

Раздалась автоматная очередь чеченца, звонко отстучавшая по сейфу. Одна пуля верхом прошла в стену. Кусок штукатурки упал Василию прямо в открытый рот. Он чертыхнулся и сплюнул. Плевок был красного цвета. Василий не мог видеть и не мог чувствовать, как раненый чеченец достал большой нож и стал кромсать перебитые ноги русского пехотинца.

— Ну и всё! Умри! — крикнул по-чеченски дудаевский доброволец. Он подумал, что Василий уже мертв, если не кричит, когда ему режут и рубят ноги.

Но чеченец был смертельно ранен автоматной очередью. Он в пылу схватки даже не заметил этого. А после уже не смог встать.

— Эй, помогите, я ранен! Помогите! — попытался прокричать чеченец, но не смог. Только прохрипел. Развороченные легкие этого не позволили, он скорчился от сильной боли. По иронии судьбы на нем был такой же армейский бронежилет.

“Так он может и других призвать сюда!” — подумал Василий. Автомат был уже пуст. Коробки с патронами лежали в вещмешке в трех метрах от сейфа. Василий полез в карман ватных штанов. Достал гранату, это все, что было при нем. Выдернул чеку.

— Ну, держи, нохча! Чтобы знал, что я еще жив, — он высчитал четыре секунды, чтобы “подарок” не вернули по воздуху, и легонько кинул гранату через сейф. Даже не кинул, скорее толкнул, как ядро. Еще никто так близко от себя не бросал гранату. — Рекорд для Книги Гиннесса! Им бы здесь записать все наши рекорды...

Граната запрыгала по сейфу, как мячик, затем перевалилась на ту сторону. Почти сразу же прогремел взрыв.

— Вот так, нохча! А ты думал, что убил меня... — с радостью сказал Василий, сплевывая кровь. — Пехота и Луну возьмет!

За окном вновь завязалась перестрелка. Василий не мог видеть, что происходило под его окном, но опытное ухо различило, что наши пошли на приступ министерства, а чеченцы явно отступают.

Это ощущалось по стрельбе. Та, которая ближе — яростная и напористая, та, что подальше, как бы более тягучая и короткая. Очереди короче. Значит, отступают.

“Только бы дотянуть до своих, не отключиться, только бы дотянуть, потеряю сознание — сочтут за мертвого, и все, пишите письма!” — это были последние мысли Василия, черная пелена забвения уже заволакивала его сознание.

— Твою мать, а здесь наши! — последнее, что он услышал, проваливаясь в бездну.

Где же коридор, по которому уходят души? Где золотой светящийся шар Создателя, который встречает на пороге в иной мир? Ничего этого не было. Но была мягкая, как вата, и глухая темнота. Неужели всего этого не существует? Нет другой жизни, только — могильные черви и больше ничего... Так не может быть. Бог создал человека не для того, чтобы каждый раз безжалостно уничтожать его естество.

Он закашлялся.

— Ожил. Николай Егорович! Ожил, ей-Богу ожил!

Василий открыл глаза. Он лежал на походном операционном столе под юпитерами. Где-то гудел бензиновый генератор. Ему было холодно. Он был частично накрыт операционной синей простынкой. Почему-то накрыта была грудь.

— Способны говорить, молодой человек? — склонился над пехотинцем хирург в золотых очках.

— Я жив? — прохрипел пехотинец.

— Как ни странно, да.

— Ранен навылет, или пуля во мне?

— Вы не ранены в грудь пулей. Просто между листами бронежилета вам проткнуло бок десятисантиметровой деревянной щепой от оконной рамы. Вы, видимо, упали на нее. Пуля же застряла у вас в жилете. Шла уже на излете. Вот она, — сказал медик, протянул ему медную пулю СВД со смятым носиком и положил ее на грудь, на простынку. — А вот с ногами у вас дела похуже... Мы вам их ампутировали. Трубчатые кости были раздроблены в мелкую крошку каким-то тяжелым предметом... Но жить будете.

Василия несли по грязному полю в базовом лагере в Андреевской долине. Несли санитары к вертолету, чтобы отправить на большую землю, заботливо накрыв его несуществующие ноги офицерским одеялом. На “вертолетке” кружили винтами только что прибывшие “Коровы”. Из них высадился десант питерской морской пехоты. Ребята были в черных морских зимних шапках и бушлатах, но из-за перелета зябко ежились. Морпехи не знали, что рядом с ними, за забором, сложенным из пустых снарядных ящиков, на брезенте в рядок выложены, готовые к отправке в Моздок, а затем в Ростовский холодильник, двадцать “двухсотых”. Это была цена одного дня штурма центра города со стороны 76-й десантной дивизии Ивана Бабичева. Трупы по какой-то никому не известной этике специально отгородили от вновь прибывающих.

Многие “морячки” смотрели, как Василия несут к санитарному вертолету. Глаза тревожно вспыхивали, когда замечали, что раненый уже без ног.

Один морской пехотинец, видя, что Василий на него смотрит, сделал жест рукой на автомате, понятный только воюющим. Он означал — “мы отомстим за тебя, парень!”

Василий приподнял руку и окрестил морского пехотинца. “Выживи, парень!”

20 января 1995 года.