Наш Современник, 2003 № 06

Из книги “Музыка как судьба” (продолжение) (Наш современник N6 2003)

георгий Свиридов

* * *

Жизнь наполнена сплошным, глубочайшим мраком. Этот мрак — бесконеч­ность, от нерождения до смерти . Короткая, ослепительная вспышка света — жизнь человека. Видя окружающий мрак, густой и непроницаемый, или “пылаю­щую бездну” (Тютчев) (что в сущности одно и то же — неразличаемый хаос), человек (одаренный художественным даром, талантом видеть, слышать и чувствовать) нет, не то...

Художник различает свет, как бы ни был мал иной раз источник, и возглашает этот свет. Чем ни более он стихийно одарен, тем интенсивней он возглашает о том, что видит этот свет, эту вспышку, протуберанец. Пример тому — Великие русские поэты: Горький, Блок, Есенин, Маяковский, видевшие в Революции свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен.

Долго ли продолжается такое свечение? Постоянен ли подобный свет мира? На это можно твердо сказать — нет. Такая вспышка, конечно, не есть постоянный, ровный свет. Да и есть ли такой? Может ли он быть вообще, длительный, ровный свет, наверное, есть.

Эпохи, в которые расцветало искусство, наиболее великое: например, Греческая трагедия, Шекспир, были очень короткие. Русское возрождение XIX века было ступенчатым движением с перерывами.

* * *

Кино — эрзац искусства, смесь, паразитарный тип искусства .

* * *

Функция души — не рационального, то, чем человек менее всего может управлять. Такая простота часто произносится с эпитетом божественная, необъяснимая, удивительная, вдохновенная, вызывающая восхищение. Только такая простота ценна в искусстве. Вымышленная простота, т. е. нарочитый примитивизм, — такая же манерность, как и нарочитая сложность. Ценна простота только вдохновенная, простота — как откровение, озарение. Подобную простоту нельзя сконструировать, она — результат вдохновения, озарения, откровения. Ее трудно анализировать и ей нельзя научить. Подобная божественная простота Глинки, Моцарта, Шопена обычно соединена с душевной глубиной, каковую также нельзя измыслить.

В наше время появляется очень много измышленного искусства.

“Будет поэзия без поэзии, где все будет заключаться в делании, будет мануфактур-поэзия”.

Гете36

Серьезная тема!!

* * *

Скоморохи и скоморошество

Стравинский начал служить “русскому” богатому искусству главным образом за границей (сначала русской буржуазии, потом эмигрантству, потом американо-еврейским дельцам и меценатам). А под конец писал “Библейские” (якобы!) сочинения по заказу государства Израиль. Все это не отнимает у него таланта, напротив — его большой талант дорого им и продавался.

Шостакович называл подобный тип художника “гениальные холуи” (сам от него слышал), и с этим определением трудно не согласиться. Современный тип скомороха почти начисто отрицает преданность Государству, как это было при “Железном занавесе”. Но “продажность” буржуазного типа, напротив, назы­вается “свободное творчество”. Нет слов — регламентация во втором случае много меньше. Речь идет уже не о проповеди идей, с которыми иногда художник может быть не согласен, мягче говоря, не увлечен ими. Речь идет о том, чтобы служить развлечению, забаве, прихоти богатой и, даже иной раз, изысканной публики. Это льстит самолюбию художника, который из лакейского состояния (когда его презирают и выносят на тарелке деньги в виде, например, премии) повышен в ранг гения, “законодателя вкусов”. Но, по существу, остается “холуем”, ибо служит прихоти, удовольствию, забаве богатых, а не истине. Возникает вопрос: “А в чем истина?” Не в комфорте ли? Не в хорошей ли жизни? Ведь именно это написано на знаменах. Но тут уже ответить не трудно.

* * *

О понимании смысла творчества

Противопоставление: с одной стороны, тип художника, в сущности, в народном его понимании — не обособленного от народной жизни, а являющегося как бы частью ее самой (ср. “Художество” Чехова). Он — поет народ , поет народную жизнь, исходя из внутренней необходимости, он является как бы божественным голосом самой этой жизни (“божья дудка”). О многообразии народной жизни — это его функция, — он явление подлинно органическое, необходимое для народной жизни, ее важная составная часть, возвышающая общество. Он присущ именно данному обществу, естественно рожден им и непредставим в другом месте.

С другой стороны — художник-профессионал, если можно так выразиться, — “обособленное ремесло”, как бы эмансипированное в обществе, выделенное в отдельный клан, в отдельную социальную группу.

Если первый тип художника мыслим только как явление национальное, обязательно существующее внутри нации и несущее в себе дух, которым живет нация, то второй тип — явление наднациональное, космополитическое или, как теперь выражаются, глобальное. Это как бы “свободное” искусство. Недаром консерватории — эти учебные заведения, возникшие в Германии около 150 лет назад (в них, между прочим, не учился, кажется, ни один великий композитор, кроме Грига, во всяком случае, ни один германский композитор), давали своим выпускникам звание “свободного художника”. То есть человека, получившего некую сумму знаний и умений в области искусства.

* * *

Романс и Песня — наиболее распространенные, наиболее любимые виды музыки. Они проникают в самое сердце человека и живут в нем не только как воспоминания, ощущения; они живут в сердце сами , живые, можно вспомнить мелодию, запеть ее самому и т. д. В музыкальной среде полупрезрительно называются дилетанты , а на самом деле большие таланты и подлинные мастера, создавшие изумительные образцы искусства, которые живут до сих пор в сердцах тысяч и тысяч людей. “Однозвучно гремит колокольчик”, “Вот мчится тройка почтовая”, “Соловей мой, соловей”, “Не шей ты мне, матушка, красный сарафан”.

Бытовые приметы, воспетые в этой музыке, например: красный сарафан, ямщицкая тройка, домик-крошечка и т. д., давно уже ушли из жизни, а музыка все живет, волнует сердца!

Почему? Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах.

* * *

О скоморохах

...…во времена Бородина фактически зародилось профессиональное музы­кальное образование — были открыты консерватории в Петербурге и Москве.

И в Европе профессиональное музыкальное образование началось в XIX веке. Первая консерватория (Лейпцигская) была основана Ф. Мендельсоном-Бартольди. Выпускники этой первой консерватории разъехались по различным странам Европы, откуда они были взяты для обучения в Лейпциге, и постарались организовать в своих странах подобные же учебные заведения.

Таким образом, два талантливых молодых музыканта из бессарабского местечка, братья Антон и Николай Рубинштейны (крещеные евреи), после окончания Лейпцигской консерватории сумели, пользуясь поддержкой при дворе, добиться права на организацию музыкальных учебных заведений в Петербурге и Москве, положив тем самым начало профессиональному музыкальному образо­ванию в России. Все это, конечно, было ценным, но вопрос оказался не так-то прост! И не только в России, но и, например, в Германии. Общеизвестно, что как-то так получилось, вокруг консерватории и вокруг Мендельсона сплотился воинствующий музыкальный академизм (Сальери). Величайшие музыканты: Шуман, Лист, Вагнер — находились в резкой оппозиции к этому учебному заведению, а оно, в свою очередь, поносило их имена.

Надо сказать, что Антон Рубинштейн — сам очень талантливый и очень само­уверенный композитор, начал свою деятельность в России, как в дикой, варварской, музыкально необразованной стране.

Подобный взгляд мог, естественно, у него сложиться потому, что он Россию не знал и не имел желания узнать. Он чувствовал себя единственным проводником европейского музыкального образования и винить его за это особенно не приходилось. Это придавало ему вес в собственных глазах и при дворе его точка зрения разделялась полностью.

Но не так смотрело на дело высокообразованное русское общество, среди которого были представители русской родовитой аристократии. Некоторые из них были, к тому же, одарены необыкновенными музыкальными способностями. Я имею в виду: Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стасова, Балакирева. Такая точка зрения на музыкальную Россию казалась им неспра­ведливой и глубоко оскорбительной для их национального достоинства. Точка зрения консерватории и группы молодых, национально мыслящих русских музыкантов, которых презрительно называли “Кучкой”, вкладывая в это выра­жение обидный смысл (а Стасов в своей полемической статье назвал их “Могучей кучкой”), разошлась решительным образом во взглядах на пути музыкальной России. Отзвуком этой титанической борьбы за становление русской нацио­нальной музыкальной школы и явились, созданные Бородиным, типы музыкаль­ных скоморохов Скулы и Ерошки.

* * *

Путь “левизны”, путь разрушения исчерпан Русской музыкой до конца, как он исчерпан Русской культурой. Здесь нет уже ничего принципиально нового (можно насаждать это взамен старой музыки), можно только продолжать разрушение, громоздить руину на руину. Вслед за разрушением архитектуры идет разрушение театра, музыки, живописи и т. д.

Денисов выводит всю музыку теперешнюю по-прежнему из экспрессионизма “Воццека” А. Берга, из австро-еврейского “лере” — ту ее часть, которую он считает ценной. Денисов — честный человек, его честность напоминает мне честность Шигалева из “Бесов”, который говорил: “...предупреждаю, что другого пути нет” .

* * *

Где же путь вперед? Очевидно — народное сознание , но не толпы, а именно народное, т. е. выборка лучшего, духовного. Гоголь, Пушкин, Достоевский, Блок, Горький. Из музыкантов только Мусоргский возвышался до откровения и может быть поставлен в один ряд с великими Русскими писателями по глубине и огромности задач и гениальности (силе) воплощения. Впрочем, он менее всего музыкант , вернее, музыка для него была средством поведать свои мысли по поводу очень серьезных вещей. Например, Россия, ее народ, властители (светские и духовные). Музыкантам он чужд, непонятен по существу, ибо все их воспитание отчуждает от него. Например, Шостакович мне говорил (давно еще): “Не понимаю, как он (Мусоргский) мог писать такие слабые сочинения, как фортепианные пьесы (“Гурзуф” и т. д.) рядом с “Борисом Годуновым”. Странный композитор”. “Борис Годунов” в подлиннике — это и есть то, что надо играть . Как с Рублевым — в конце концов вернутся к первоисточнику и он будет оценен по достоинству.

* * *

Русский дурак — отдал Алмазную гору веры и красоты за консервную банку цивилизации (причем — пустую!). Смиренно , совершенно безропотно, как перед Страшным судом.

* * *

10 июля 1978 года

Вспыхнувший интерес к жизни Ал Блока37. Спекулятивные мерзости А. Штейна и других. К сожалению, и “Блоковед” Орлов сочинил “повесть” о жизни поэта, пересказав своими суконными словами многое такое, что стало источником и первопричиной бессмертных стихов38. Какая глупость, какая пошлость и бездарность. Это делает человек, хорошо знающий биографию и произведения Блока, его записные книжки, статьи, дневники, в которых много сказано о подобном обывательском интересе к частной жизни художника, в сущности не подлежащей рассмотрению, всегда бесстыдному. Интерес обывателя к частной жизни знаменитого человека может быть объяснен, в первую очередь, обезьяньим чувством любопытства, но зачем потакает этому писатель? То же и книга Катаева о своих знакомых знаменитых и менее знаменитых знакомых39.

Во всем этом интересе есть что-то антипоэтическое, низкое, желание сделать гения “своим”, себе подобным. Это заметил еще А. С. Пушкин, когда писал об интересе общества к частной жизни лорда Байрона40. Теперь это стало повальным бедствием.

Люди, занимающиеся этим литературно (т. е. пишущие подобные произве­дения) — “Роман без вранья”41 или “Гамаюн” о Блоке, или книга Катаева, более претенциозная, но, в сущности, обывательская, — не заслуживают уважения и, даже наоборот, как-то вызывают у меня презрительное чувство.

* * *

Люблю Моцарта и все, что связано с ним: Шуберта, молодого Шумана, Шопена, Русский романс доглинкинской эпохи и самого Глинку больше люблю в романсе и симфонической миниатюре (“Вальс-Фантазия”, “Хота”, “Князь Холмский”), чем в опере, где он менее самостоятелен, что ни говори. Люблю все, что связано с Моцартом духовно, от века: Пушкина, Петефи, Есенина, Лорку.

* * *

Вспоминаю: возвращался однажды в Ленинград из Москвы. В “Стреле” оказался в одном купе с Нейгаузом. Он был немного навеселе, но в меру. Знал меня он мало (вспоминал “Трио”, хвалил). Было это году в пятидесятом или около того. Разговаривали о пианистах. Я спросил его мнение о тогдашних виртуозах. Как сейчас помню, было это в проходе у окна. Он, глядя на меня в упор, с улыбкой сказал: “Это же — торгаши”. Слова эти помню точно. Между прочим, речь шла и о его учениках. Хвалил же одного Рихтера.

Он под конец жизни совершенно разрушился как личность. Хвалил все, что угодно, вступил в деловой альянс с откровенными негодяями, позволяя спекулировать своим именем. Думая (о, наивность!), что он заставляет служить их себе; он сам стал слугой грязнейших людей.

* * *

Тридцатые годы — неоднородные. Начало их — 31—32—33-й годы — голод по России. В литературе и искусстве торжество крайних экстремистских движений. С одной стороны — ЛЕФ, с другой РАПП и РАПМ. Гнусные негодяи и тут и там. Травля и уничтожение Русской культуры. Разрушение церквей, уничтожение ценностей, уже никогда не восполнимых. Отмена ЛЕФа и РАППа, Горький, недолгая попытка поднять значение и роль творческой интеллигенции. Литература: Шолохов, Леонов, А. Толстой. Появление талантливых поэтов: Прокофьев, Корнилов, Васильев, Смеляков. Романтизм (поэтический). Кино “Чапаев” — лучшая советская картина, так и осталась лучшей, имевшая настоящий всенарод­ный резонанс и успех. Стали выставляться Нестеров, Петров-Водкин, Рылов. Появление Корина. Рахманинова разрешили играть, а раньше он был под государственным запретом. С. Прокофьева перестали называть “фашистом”. В эти годы появилось его, может быть, лучшее сочинение — балет “Ромео и Джульетта”, прекрасное произведение. Интерес к Русскому (внимание к нему), возврат к классическим тенденциям. Но Есенин по-прежнему был запрещен, Булгаков, Платонов — не существовали.

После смерти Горького наступило совсем другое время. Фанерный, фальшивый Маяковский был объявлен “величайшим” поэтом, на первый план вышло иное. Привилегированные учебные заведения — Институт Философии и Литературы (говорили, что это возрождение Пушкинского Лицея), студенты состояли, в значительной степени, из определенных лиц. Господствовал дух Утесова, Дунаевского, Хенкина и других в более “интеллигентной” разновидности. Ленинград был (а теперь стал еще более) поражен этим духом. Руководство Ленинградского Союза Композиторов: председатель — Фингерт, ответственный секретарь — Иохельсон, 2-й секретарь — Кессельман, организационный секретарь — Круц. То же было всюду. Слова: Россия, Русский, Русские не существовали. Впервые я услышал это слово в названии пьесы Симонова “Русские люди” уже во время войны, когда потребовалась (и обильно!) кровь.

* * *

Важная запись

В истории (во времени, в жизни) бывают короткие вспышки патетического, подъема сил нации, выплеска, порыва стихийного, но подготовленного глухими годами безвременья, нравственной духоты. С начала века такими были первые годы 1901—1905. Впрочем, подъем начался с 1895—96 годов, с Ходынки. Горький “На дне”, и тут же сорняк декадентства, уход в тень Чехова.

Далее — грандиозные события Революции и Гражданской войны, 1917—1919 годы. Короткий период — 1934­—1936 годы до смерти Горького, и тут же падение. Однако 1934—1935 годы дали возвращение многих писателей в литературу, ошельмованных ЛЕФом и РАППом и другими троцкистскими организациями, возвращение М. Нестерова, Петрова-Водкина, Палеха и других, но не всех (Булгаков, Платонов). Появление новых талантов в поэзии: П. Васильев, Корнилов, Смеляков (русских!).

В музыке появилось, несомненно, более очеловеченное искусство, что бы там ни говорилось. Прокофьев (которого я никогда особенно не любил, а тогда в особенности — он казался мне изжитым, устарелым) дал “Ромео и Джульетту” — яркую вещь, хорошие куски музыки в “Александре Невском” (вокальные, например, песня). Правда, все же это музыка — иллюстративная, бутафорская, изображающая чисто внешние, частные события, без духовной, внутренней силы. Стиль модерн — бессильный создать глубокий человеческий характер, заменивший характер — типом , маской, куклой ( типажем в кино), заменивший психологию — динамикой, размышление — действием.

Пятая симфония Шостаковича, несомненно, музыкально наиболее сильная вещь этого периода, несмотря на условности языка (в сущности, музыкальный “воляпюк”).

Периодом духовного подъема была и война со всеми ее ужасами. Она дала прекрасные образцы творчества, из которых на первое место я ставлю “Василия Теркина” — гениальную поэму, воплотившую дух нации в роковой момент истории. Прекрасны также многие песни Войны (их десятки), которые можно слушать и теперь. И я уверен, их можно будет слушать и в будущем.

Замечательны 7-я и 8-я симфонии Шостаковича — музыкальные памятники эпохи. Им созданы 5—6—7—8-я симфонии, квинтет, Трио (два лучших квартета: I—II), 2-я соната для фортепиано — бессмертные, гениальные произведения. Он слышал это время.

Но война перекроила мир и родила ряд новых идей.

С великим трудом пробивающееся, многолетне попранное, русское нацио­нальное сознание (заблудившаяся душа!) ищет выхода и найдет его, в этом я убежден. Хотелось бы думать, что будет так!

(Поэма Блока “Двенадцать” — откровение, еще не познанное до конца.)

С другой стороны, в огромную часть мира пришел Новый и страшный хозяин, владеющий горами золота и атомной бомбой. Ему стали многие служить, в том числе и художники.

* * *

О критике натурализма и формализма

Манифест о том, чтобы “сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих с корабля Современности”, — это совсем не “звонкая фраза”, не пустые слова, не безобидная декларация, не пустая угроза. Новое искусство обладает чертами “несовместимости” с классикой. Оно несет идеи абсолютно противоположные. Оно хочет царить само по себе, и не только из-за удовлетворения честолюбия тех, кто творит подобные “произведения”.

Классика же, являясь “враждебной” этому искусству по существу, либо подле­жит упразднению, либо переделке, “исправлению”, т. е. изуродованию, вытравли­ванию подлинного смысла, лежащего в ее глубинах. Примеров этому более чем достаточно в истории Русского театра, Русской музыки и т. д. Совре­менные борцы с Классикой стали, конечно, много опытнее, верно, учли опыт прошлого. Бороться с Русской культурой сейчас, активно прокламируя такую борьбу, — сложнее.

После Октября подобная борьба велась под лозунгом “борьбы против самодер­жавия”, с которым механически объединялась почти вся Русская культура, включая ее высочайшие художественные образцы в области духовной жизни, искусства и литературы. Сколько ценностей погибло — несть им числа. [Сейчас эти люди стали более изощренны.] Духовное оскудение народной жизни стало ужасающим. Образовавшаяся пустота (после искоренения религии) народной души открыта для зла, и оно заполняет эту душу неуклонно и посте­пенно, до дна.

* * *

Революция, как и все великое , допускает множество толкований. Одни видят в ней добро и начало новой жизни, другие — зло, гибель, мрак и смерть. Для иных она оказалась средством захватить теплые места, а захватив их, они стали толковать революцию уже с позиций своей новой жизни и охраны своих привилегий. Вся дальнейшая жизнь, несомненно, связана с Революцией, но во всех ее сложностях (жизни!), невзгодах смешно обвинять Революцию. Это все равно, что винить стихию. Каждое поколение отвечает за себя, несмотря на всю преемственность жизни.

Ныне многие толкуют Революцию с позиций личного удобства, личных дел, личной жизни, своей судьбы. Революция, как великое событие, даже имеющее всемирное значение, все же меньше, чем собственно — Россия. Революция — только факт, хотя и великий в ее судьбе. Этот факт очень значителен, он связан с изменением веры; я могу сравнить его с Крещением Руси, принятием Христианской веры. Революция же — выражение атеизма. Правда, Блок в конце своей поэмы дает Христа, идущего впереди, но революционеры его не видят и даже не подозревают о нем. Увидят ли его будущие люди и примут ли? Однако путь атеизма — довольно-таки ясен многим и многим. А многим — и неясно, что суть многого именно в этом .

* * *

(Важное)

Хоровое искусство

…...Революция освободила инициативу масс, инициативу народов, в том числе и Русского, но, увы, эта инициатива оказывается направленной против своей же культуры, против своего национального гения. Создается впечатление, что существует мысль — уничтожить самую память о Русском и вывести новую породу Русского человека (а может быть, она уже выведена!), раболепствующего перед Западом с его бездушной сытостью и свободой, понимаемой как произвольное отправление естественных потребностей.

Далеко я зашел в своих мыслях о хоровом деле. Но факт налицо, хоры погибают. Необходима реформа образования, смена руководства хоров, контроль за ними. Самая печальная мысль такая: в сущности, это вообще не нужно, ибо нужно только мюзик-холльное искусство, мюзик-холльная поэзия (она, впрочем, уже есть), такая же музыка (тоже ее полно), мюзик-холльное хоровое искусство — камерные хоры. Это, последнее, мелко и не совсем так.

Я печально смотрю на будущее. Борьба с национальной Русской культурой ведется жестокая и вряд ли ее остатки смогут уцелеть под двойным напором: Сионизма и М.

* * *

Государством Евреев стали Соединенные Штаты после, как там открыли Золото. Лихорадка.

Так же было в Испании в XVI веке. Но католицизм не дал им там укорениться. Америка — религиозно слабая, — всецело подпала под их власть.

* * *

Когда говорят о сплошной темноте и невежестве Русского крестьянина, то все уже верят в то, что это факт, так оно и было на самом деле. Ну а, например, церковь, которая была почти в каждом селе? Само здание ее было образцом красоты, а колокольный звон, его торжественность, слияние с красотой приро­ды, росписи и картины в церкви, горящие свечи, запах ладана и благовоний, одежда священника, изумительная музыка, которую не только слышали, но и пели сами прихожане (т. е. они же и артисты) и, наконец, чтение Евангелия, величайшей из книг, полной любви и мудрости.

Дальше: резная крестьянская изба, наличники, крыльцо, окна, деревянный орнамент. Посуда, полотенца и кружева, одежда (в особенности праздничная женская), народные песни (неисчислимое их количество, одна лучше другой), танцы, игры, хороводы. Резные коромысла, дуги, сбруя, прялки — всего не перечислишь! Да! Гончарная работа, целое искусство: макитры, миски, свис­тульки, кувшины, горшки; деревянная игрушка... А словесное творчество: пословицы, сказки, поговорки, загадки... Загадки приучают смолоду человека к сознанию того, что мир имеет тайну.

Нет! Жизнь русского крестьянина была совсем не такой, какой ее изображают теперь.

* * *

Моцарт и Сальери

Любопытно, что Пушкин сделал трактирного скрипача — слепым. Это — тонкая, гениальная деталь! Он играет не по нотам, а по слуху. Музыку Моцарта он берет, что называется, из “воздуха” — который как бы пронизан, пропитан ею.

Если сказать просто: дар мелодии , вот тот божественный дар, которым наделен Моцарт и который отсутствует у “жрецов” искусства вроде Сальери, владеющих тайнами и ухищрениями мастерства, умением, формой, контра­пунктом, фугой, оркестром, но лишенных дара вдохновенного мелодизма, который дается свыше, от природы, от рождения.

У Твардовского... о словах: “Им не сойти с бумаги!” 42 Ноты Моцарта именно сошли с бумаги — они парят в пространстве, их слышит слепой скрипач.

Булгарин, Греч, Сенковский, Каченовский.

Важнейшая мысль Пушкина: Сальери — итальянец, чужой коренному национальному духу, иностранный специалист.

* * *

О зависти Сальери к Моцарту

Ее причина. Чаще говорят, что в профессиональной зависти меньшего таланта к более крупному. Это не совсем верно. Дело совсем в ином. Не завидует же Сальери Гайдну, великому композитору, напротив, упивается “дивным восторгом” 43, слушая его музыку, и наслаждается ею, как гурман, как избранный — (вот в чем дело!), не разделяя своего восторга с толпой низких слушателей.

Не завидует же он Великому Глюку, новатору, направившему музыку по новому, дотоле неизвестному пути, и Сальери бросает свою дорогу и идет за ним, смело, убежденно и без колебаний. Не завидует он и грандиозному успеху Пуччини, кумиру Парижа.

(Его возмущение вызывает слепой скрипач.)

Народность Моцарта — вот с чем он не может помириться. Народность Моцарта, вот что вызывает его негодование и злобу. Музыка для избранных, ставшая и музыкой народной.

Вот что вызывает гнев и преступление Сальери. Чужой — народу, среди которого он живет, безнациональный гений, становящийся злодеем для того, чтобы утвердить себя силой, устраняя связующее звено между искусством и коренным народом.

Стремление утвердить себя (свое творчество) силой, не останавливаясь перед злодейством, это мы видим на каждом шагу и особенно много этого в наши дни, когда художественное творчество стало важной частью общественного сознания.

Борьба с Моцартом, это борьба с национальным гением. Шопен, Есенин, Лорка, Петефи.

Это не значит, что Моцарт все это осознает. В противовес Сальери он мало рационалистичен в истоках творчества, поет как птица, вдохновение занимает громадное место, божественный дар вдохновенной мелодии, чему никогда нельзя никак научиться, что дается от природы, от Бога . Вот на него-то и сетует несчастный Сальери в первых словах пьесы.

* * *

Духовное, душевное содержание музыки нельзя заменить умозрительным движением звуковой материи, нельзя заменить никакой игрой фантазии, ибо без внутреннего душевного движения игра фантазии превращается в сухую комбинаторику.

Современное искусство, приходится это повторить, больно бездушием, бездуховностью, неважно, простое оно или сложное, примитивное или замыс­ловатое, наши Денисов, Щедрин и Пахмутова одинаково бездуховны.

Их роднит — пустота души.

* * *

Условия жизни в нашем социалистическом, планируемом государстве, обладающем неслыханными возможностями, дают возможность, используя их, принести немалую пользу искусству, двигать его вперед. Важно только двинуть его в правильном направлении. Но и движение в неправильном направлении тоже может принести пользу, станет ясно (через некоторое время), что мы идем не туда, уперлись в тупик.

Грандиозная свобода эксперимента, масштабная по-нашему, по-русски, по-большевистски. Режиссер Покровский — “освободить оперу от ораториаль­ности”, т. е. от духовного начала. Надо сказать, что многоопытный режиссер во многом здесь преуспел. Особенно мешала ему русская опера, как раз до краев наполненная этим ораториальным, хоровым, народным началом, народной духовностью.

Его идеал музыкального театра — это “мюзикл” американского типа, скверный драматический театр с прикладной, неважно какой музыкой. Скверный, потому что актеры в опере учились и должны прежде всего петь.

Он идет в своей работе не от “литературы” как искусства слова и уж совсем не от музыки, к которой он глух, как стена, а от сюжета, от фабулы, от прими­тива, от интриги, действия, от занимательности , а не от содержания, выражен­ного в слове от автора, в диалоге.

* * *

“Зойкина квартира”

“Зойкина квартира” в сборнике “Современная драматургия” среди убогих, кошмарных пьес, наглых, ничтожных, лживых критических статей и подхалимских театральных анекдотов, среди грязи и человеческих отбросов — крупный золотой самородок: “Булгаков”. И это — первое издание произведения великого русского писателя! Как нехорошо, как стыдно нам должно быть всем ! Но, Боже мой, какое падение вкуса, падение требовательности.

Булгаков, Нестеров и Корин — три великих русских художника ощутили, в чем пафос современных им событий, минуя национальные, сословно-социаль­ные проблемы и всякие иные, они увидели самую суть, корень вещей, духовный смысл происходящего, определяющий все строение новой жизни, строение общества.

Дьявольское овладело людьми настолько, что сам дьявол удивлен этим и благодарит людей за исповедание веры в него.

Воланд не примитивный носитель, совершитель зла, он делает так, что люди сами начинают творить зло.

* * *

Двадцать лет тому назад А. А. Юрлов получил возможность работать с хором и создал прекрасную капеллу, отдав этому годы своей жизни.

Хор этот был действительно гордостью нашей музыки. Репертуар его был огромен. Он исполнял крупнейшие хоровые сочинения Европейского искусства, исполнять которые никогда и никому не возбранялось, пел много музыки разных советских композиторов.

Наконец, Юрлов обратил внимание и вынес на мировую эстраду вместе с революционной музыкой наших дней и классическое Русское хоровое искусство. И люди изумились этой красоте, а имя Юрлова получило поистине всенародное признание.

Открыл перед всем миром красоту русской хоровой музыки, ее возвышенный характер, ее глубокую народность, ее художественную самобытность и своеобразие.

Исполнение этой музыки опровергает мысли тех заграничных писак, которые утверждают, что советская власть третирует и уничтожает прошлое русской культуры.

* * *

Об альбоме “Рахманинов”

Неприятие Рахманиновской музыки носило глубокие причины. Дело не в стиле, манере или каких музыкальных частностях. Неприемлема была сама сущ­ность, весь склад, внутренний мир, основополагающая идея творчества компо­зитора. Именно этой идее и была объявлена борьба на уничтожение.

Отсюда и преследование Рахманинова той самой критикой, охотно писавшей о “титанах пианизма”, доходившее до прямых оскорблений, до называния “фашистом” и прямого запрета его музыки.

Судьба Рахманинова, так же как и Судьба Мусоргского — поучительные примеры того, какая судьба ожидает русского музыканта, если он...

Музыка Рахманинова стала в жестокой борьбе, которую вела она сама, и в этом смысле она похожа на музыку Мусоргского. Оба

Самые гонители музыки Рахманинова, начиная от Прокофьева, вслух называвшего Рахманинова “трупом”, Шостаковича, внушавшего своим студентам мысль ...вставлявшего в свои сочинения куски музыки Рахманинова с пасквильной целью44, и кончая Лебединским, называвшим Рахманинова “фашистом в поповской рясе” (в журнале)45. Этих авторов раздражала огромная популярность музыки Рахманинова, продолжавшей быть любимой несмотря ни на что.

* * *

Об исполнителях

Если бы кто знал, как мне опротивели мои знакомые артисты, артистки, все — как один — самоупоенные, переполненные эстрадным “величием”. Их идея в том, что раньше были создатели музыки (великие музыканты, как они говорят), теперь же великих творцов — нет, в чем они, очевидно, правы, и место великих занимают они сами.

От этих людей нельзя требовать никакой самостоятельности в оценке современного творческого явления. Они могут повторять лишь чужие хвалеб­ные слова о чужой славе, хотя музыка, которую они при этом называют великой, гениальной и т. д., не производит на них подчас никакого впечат­ления.

Любят они искренне и горячо музыку классическую, старую, очень хорошую, например, Чайковского или Верди или Вагнера. Но всего более они любят эстрадный успех. Поэтому сами себе они вполне естественно кажутся великими музыкантами наших дней.

Наиболее же великими кажутся им дирижеры, руководящие делом, которое имеет успех . Понятие об искусстве, выражающее глубину времени, им совершенно недоступно, непонятно.

* * *

Страсть властолюбия в человеке безгранична и множество людей живут, главным образом, для ее удовлетворения. Например: жена добивается власти в семье, человек, занимающий самый малый административный пост, начиная с дворника, милиционера, вахтера в проходной будке, продавщицы в магазине, служащего в учреждении, у которого тебе надобно получить справку, и тысячи подобных людей испытывают счастье, торжество от сознания своей власти над другим человеком, хотя бы и на малый срок.

Сюда же относится власть артиста над публикой, совершенно не думающего о том, какую роль он играет, а видящего себя как бы со стороны и упоенного тем, что он вещает людям, а не тем, что он им говорит. Поэты — конферансье, упоенные собою и своей властью над аудиторией.

Композиторы не составляют здесь исключения, они торжествуют от сознания своего успеха. Успех, власть над залом стали мерилом ценности искусства. Нравственная ценность его отошла на задний план, объявлена пустяком, несущественным делом. Наш век прямо-таки помешан на этом. Я уж не говорю о власти банкиров, военной власти и т. д.

* * *

Важная мысль

Есть группы людей в мире, соединенные между собой, “избранные люди мира”, мнящие себя владыками его. Они берут под опеку людей одаренных в той или иной степени (иногда больше, иногда меньше, а иногда вовсе бездарных) пластическим талантом, воспитывают их в должном направлении, делая их послушными, рабами своей воли (не все этому поддаются!), растравляют их честолюбие постоянными непомерными похвалами (и оно растет, подобно как печень у налима, которого бьют по пузу прутиком). Дело твое — писать, говорят они (писать, разумеется, то, что они велят, изображая это веление как мировую истину !). Мы позаботимся об остальном.

Существует целая система так называемого “делания гения”, делания художника, композитора, поэта и проч. Это целая индустрия, умело поставленное дело. Иногда делают знаменитостью буквально из “ничего”. Примеры этого у нас на глазах.

* * *

Юрлов

выдающийся представитель советской музыкальной культуры. Высокоталантливый хоровой дирижер, воспитатель, в каком-то смысле идеальная фигура советского музыканта.

Патриот, глубоко русский человек, пронизанный любовью к Родине, верный ее сын, далекий от громких и подчас вызывающих недоверие деклараций. Это любовь по существу.

Он обновил наше хоровое искусство, которое, надо прямо сказать, влачило довольно жалкое существование. Развитие этого искусства, насчитывающего многие века существования, протекало сложно.

Хоровое искусство России было нашей национальной гордостью, его красотой и величием упивался весь народ, а особенно то, что называлось простой народ, т. е. трудящиеся массы. Русские хоры вызывали изумление великих музыкантов Европы, например Г. Берлиоза, Листа и др.

Немалый вред хоровому искусству нанесли деятели экстремистского (троцкистского) толка, требовавшие упразднения хора вообще. Под видом борьбы за культуру будущего эти люди активно боролись с нашей национальной культурой, желая лишить наш народ веками созданных сокровищ искусства, самим же народом — его талантами созданного, и духовно колонизировать его. Под видом “европеизации” фактически хотели — колонизации.

Пример = Прокофьев + Рахманинов.

Этот духовный геноцид в отношении русской культуры принес неисчислимый вред. Погибли многие ценности, в том числе были утрачены традиции хорового пения. Надо отдать должное Свешникову, который после войны, возглавив Государственный хор, сделал поначалу для пробуждения интереса к этому виду искусства, всегда любимому народом, сидящему в крови у русского человека, любви к певческому искусству. Однако подлинно революционный шаг в этом искусстве дано было сделать именно А. А. Юрлову.

Деятельность А. Юрлова в Москве прошла вся на моих глазах. С 1960 г. он работал художественным руководителем

Ему достался полуразвалившийся хор — предназначенный на слом, к расформированию. Надо отдать справедливость партийному и государственному руководству искусством того времени, поверившему в Юрлова и настоявшему на том, чтобы ему было доверено руководство Капеллой.

Титаническая самоотверженная работа Юрлова развивалась в нескольких направлениях.

Основой репертуара стала поначалу Русская классика и знаменитые произведения западно-европейской музыки типа Реквиемов Моцарта и Верди, 9-й симфонии Бетховена и т. д. Но основой была современная советская музыка. Не перечислить, сколько ее спела Капелла!

Будучи подлинным партийным человеком, убежденным большевиком-интернационалистом, прошедшим трудный жизненный путь, перенесшим военную блокаду Ленинграда, Юрлов презирал тех фальшиво-революционных нигилистов, которые под видом борьбы за новое искусство третировали и истребляли русскую хоровую культуру.

Он понимал, что подобные люди на деле не любят не только Россию и ее высокий народный дух, они не любят никакой национальной культуры,

Презрение и ненависть к нашей музыкальной культуре, нашему народу и нашей стране двигало этими деятелями, вполне достойными презрения.

Юрлов заканчивал свои концерты, как обычно, гимном “Славься” Глинки. Я вспоминаю, как на одной из улиц Парижа при открытии памятной доски в честь великого советского музыканта С. Прокофьева хор запел “Вокализ” из оратории “Иван Грозный”. Это было торжественно и прекрасно, это было торжество нашей советской музыки, и не только музыки. Во время пения из одного из окон вывесился красный флаг и раздался дребезжащий голос, певший “Интер­национал” по-китайски. Из толпы, собравшейся в честь торжества, раздались голоса: “Кретин!!!” А хор зазвучал с утроенной силой. Это было торжество, событие уже не только чисто музыкального свойства.

На заключительном концерте в Париже весной 1969 г., происходившем в бывшем театре Сары Бернар, я впервые в жизни увидел, что такое, говорят, “яблоку негде упасть”. Этот концерт Юрлов давал a’cappella, без оркестра. Программа была — Русская музыка от древних стихир и до современных произведений.

Хоровое искусство называют часто духовным искусством, и это во многом поистине так! Духовное нельзя сводить только к клерикальному, только к богослужебному — это глубоко неверно и было бы большой ошибкой... Как раз часто обиходная церковная музыка, и русского православия, и европейских образцов, бывает лишена высокого духовного начала, в ней — формальный элемент службы, обряда играет подчас большую роль, чем внутреннее погружение в таинство бытия.

Вот это — погружение в таинство бытия и есть свойство великого искусства, которое всегда исполнено духовности. И в этом секрет его неувядания, сохраняемости во времени, бессмертия, как мы говорим.

Поэтому бессмертны: греческий Лаокоон и “Всенощная” Рахманинова, индийский храм Тадж-Махал и Пятая симфония Бетховена, Древние русские стихиры, “Хованщина” и “Братья Карамазовы”, Пушкинский “Пророк” и Революционные гимны. Все это — отражение высокого духа времени.

* * *

Не всем дано чувство связи с землей, есть люди, органически лишенные этого. Они воображают, что этого вообще не существует, что земля вся одинакова, вся принадлежит им. Но любить можно лишь землю , с которой связан мистически . Эта тема очень сложна, надо это развить, очень глубокий, сложный вопрос.

* * *

В их руках — вся мировая музыкальная антреприза и (советская тоже), образование: (консерватории и музыкальные школы), где они научно унижают отечественную культуру, отводя ей место “провинции”, музыкальные отделы в газетах и журналах и вся специальная печать, Союзы композиторов (в Российской Федерации целиком), филармонии, критика — (почти 100%!), т. е. общественное мнение. Музыкальные отделы министерств подконтрольны Союзам композиторов. Радио и TV (тут, правда, не целиком), музыкальные театры, оркестры и их руководители (почти 100%) =

Все это великолепно, по-военному организовано, дисциплина железная и беспрекословная, порядок — абсолютный, беспощадность — как в Сабре и Шатиле.

Работают в редакциях десятки лет . Это люди опытные и умелые, но их опыт и умение направлены не на благо, а во вред нашей культуре.

* * *

Мы живем в такой момент, когда народ стихийно является, возможно, большим носителем национальной культуры, чем так называемая интеллигенция, за исключением наиболее возвышенного ее слоя.

* * *

“Мануфактур-музыка”

Оперные театры забронированы за отдельными композиторами. Большой театр — за одним композитором, Театр им. Кирова в Ленинграде — за другим композитором. Так сказать, поделили сферы влияния в стране на участки, помните, как дети “лейтенанта Шмидта” в романе “Золотой теленок”.

Я пользуюсь случаем как музыкант и человек выразить им самим и их творениям свое глубокое презрение.

* * *

Деятели искусства, как раз прокламирующие свою “избранность”, элитар­ность, на деле в музыке своей эклектичной, слабой и малохудожественной проповедуют пошлый, мещанский взгляд на русскую классику, на русскую историю, на Россию вообще, изображая ее грязно карикатурно, уродуя смысл и историческое существование нации.

* * *

Простота — изначальное свойство русского искусства, коренящаяся в духовном строе нации, в ее идеалах.

* * *

Можно бы не бояться обобщений, выводов и твердой собственной позиции во взгляде на вопрос. Только такое — будет ценным. Они же захотят заставить Вас изложить не свою точку зрения, а ихнюю.

* * *

Слово о Глинке

Было бы, однако, ошибочно рассматривать великие творения Глинки лишь как простые собрания [известных] народных напевов. Напротив, в его операх мы почти не встречаем прямых цитат из песенного фольклора, композитор свободно и вдохновенно выращивал свои собственные ярко национальные мелодии, в которых поразительно верно воплощены русский народный колорит, своеобразие русской диатоники, мягкие очертания русских старинных ладов. Можно говорить о том, что Глинка никогда не повторял, не копировал народные мелодии, а скорее шел по пути идеализации, поэтизации народного материала, возвышал и совершенствовал музыкальные сокровища, воспринятые от народа. При этом народно-музыкальное начало предстает у него в самых различных проявлениях — от идиллически спокойного, мягко-распевного до драматически бурного и грозного. Работа композитора над народной песней была лишь одной из граней его многообразного и пытливого творческого труда. С необыкновенной бережностью обращался он с [народно] песенным материалом, стремясь органи­чески сочетать стихийность мышления со строгим и универсальным мастерством, собственной индивидуальной манерой, свойственной большому самобытному мастеру.

* * *

О сложном и простом

Какой внутренний мир человека ценен для художника: простой или сложный? Как предмет художественного анализа (отвлекаясь от проблемы добра и зла) равно интересны тот и другой. Духовный мир, м. б., очень прост и, вместе с тем, очень глубок. Высшим выражением этого характера представляется Христос. Этот мир не ведает раздвоения, какого-либо внутреннего противоречия. Это линия, устремленная в бесконечность. Мир Иуды, напротив, — несет раскол, двойственность, противоречие, внутреннюю катастрофу, смертность.

Мир Бога прост (мы часто и говорим “Божественная простота”), мироздание для Бога — просто, ибо Ему ведомы законы, которыми оно управляется. Напротив, для нас мир сложен и непонятен в каждой детали, ибо нам неведом его тайный смысл. Точно так же Божественная простота для нас непонятна, мы становимся в тупик перед нею из-за ее непостижимости.

* * *

Буржуазия. Анализ слоя

Буржуазия — она немногочисленная.

Есть высшая буржуазия — супер- и просто миллиардеры, воротилы Уолл-стрита, военных концернов, ­— смещающая и назначающая президентов, прави­тельства, премьер-министров, диктующая политику, держащая в своих руках судьбы целых народов. Эта буржуазия презирает всех и вся, даже тех, кого она ставит у власти.

Есть крупнейшая буржуазия — обладатели огромных состояний (миллионы золотых рублей), мультимиллионеры, — также держащая в руках целые отрасли, зависящих от них людей, но не допущенная к высшей политике, имеющая лишь косвенное, частичное к ней отношение. Эта буржуазия ненавидит высшую, хотя и не боится ее, будучи в достаточной степени самостоятельной, и презирает все остальное на свете.

Есть крупная буржуазия — свежие миллионные состояния. Это уже большой круг людей, живущих в свое полное удовольствие. От них также зависит значительное количество окружающих, но уже меньше от каждого; хотя эти живут с некоторой опаской по отношению к вышестоящим, но, в общем, в достаточной степени беззаботно и также совершенно презирают нижестоящих.

Далее идет средняя буржуазия — преуспевающие представители художест­венной интеллигенции, крупные рантье, акционеры средней руки, живущие с расчетом, в заботе о прибыли, а верхние слои не заботятся непосредственно о прибыли. Их заботы — “высшего порядка”, а прибыль начисляется как бы автоматически. Англия мне представляется страной, в которой много средней буржуазии. Такие, очевидно, Голландия, Бельгия, страны сравнительно немного­численные, но имевшие большие богатые колонии. Этот слой населения смотрит вверх с опаской и подобострастием, вниз с презрением и снисходительностью.

Далее идет мелкая буржуазия . Мелкие рантье, лавочники, высокоопла­чиваемая инженерия и т. д. Таких много. Это типично для Франции, Германии, Италии.

Далее — мельчайшая буржуазия . Это верхушки трудящихся классов, рядовая художественная интеллигенция. Мелкая и мельчайшая буржуазия, очень много­численная, испытывает подлинную ненависть к крупной, ибо живет в постоянном страхе быть пожранной. Оба эти вида буржуазии живут в постоянном контакте с низшими слоями населения, кормясь за их счет и не испытывая к ним ненависти, ненависти вниз уже нет.

Внизу находятся низшие трудовые слои населения, продающие свой труд и старающиеся обуржуазиться, т о получить сбережения, заиметь собственные деньги, которые будут давать прирост; сколотить деньги и пустить их в рост.

Советская художественная, научная (особенно научно-аристократическая) и, частично, мелкогосударственная интеллигенция составляет, в значительной мере, слой микроскопической буржуазии (по своим покупательным возмож­ностям).

Микроскопическая советская буржуазия — самый свирепый, самый злобный тип буржуазии. Она ненавидит всех и вся. Ненавидит всех, кто стоит выше ее, и завидует им. Ненавидит и презирает обросший жирком слой простого народа, третируя его, как мещанство и бездуховность, будучи сама совершенно безду­ховной и полагая весь смысл жизни в комфорте европейского типа (европейско-американского типа), доступном на Западе средне- и мелкобуржуазным слоям.

* * *

Так называемое разоблачение зла, талантливо почувствованное композито­рами, сформировавшимися в первой половине века, давно уже превратилось в его смакование, ожесточающее душу самого художника и вернейшим способом убивающее его талант, если он у него есть. В деле смакования достигнуты необык­новенные результаты, поражающие в своем роде изобретательностью и вдохновением, фантазией, в коллекционировании всевозможной грязи, извра­ще­ний, порока, показа постыдного и т. д. (Я говорю не только о музыке! Но и о ней!) За всем этим часто скрывается холодный цинизм, исключающий художественное вдохновение и подменяющий его умозрительным изобретательством, не лишенным в своем роде даже примечательности. Но всего этого — слишком много, это стало однообразным.

Очернение, окарикатуривание Родины, Человека, жизни, всего святого, всего чистого. Кажется, можно подумать, что подобные художники — страдальцы и мученики, — ничуть не бывало. Чаще всего — это преуспевающие и подчас весьма деловые люди, ловко, бездумно и предприимчиво торгующие своей художественной сноровкой. Прокламируя борьбу со злом, они, в конечном итоге, служат ему! За свою жизнь, особенно за последние годы, я насмотрелся изображения всяческого порока и зла в разных видах искусства: в кино, в музыке, в театре; могу сказать, что никогда оно так не смаковалось, как в нынешнем веке. Художники разных направлений соревнуются в виртуозности его изображения, особенно бесконечные эпигоны сегодняшнего дня.

* * *

Россия — грандиозная страна, в истории и в современной жизни которой причудливо сплетаются самые разнообразные идеи, веяния и влияния. Путь ее необычайно сложен, не во всем еще и разгадан, она всегда в движении, и мы можем лишь гадать, как сложится ее судьба. Ее история необыкновенно поучительна, она полна великих свершений, великих противоречий, могучих взлетов и исполнена глубокого драматизма. Мазать ее однообразной, густой черной краской напополам с экскрементами, изображая многослойную толщу ее народа скопищем дремучих хамов, жуликов и идиотов, коверкать сознательно, опошлять ее гениев — на это способны лишь люди, глубоко равнодушные или открыто враждебные Родине. Это апостолы зла, нравственно разлагающие народ с целью сделать его стадом в угоду иностранным туристам, современным маркизам де Кюстинам или просто обыкновенным европейским буржуа. Такая точка зрения на Россию совсем не нова! Достоевский гениально обобщил подобные взгляды и вывел их носителя в художественном образе. Это — Смердяков.

* * *

Пастернак путает народничество с народностью. Народничество, в сущности, дворянская, интеллигентская идея, приближение к народу (хождение в народ), сочувствие народу, в сущности отношение к нему свысока, как к меньшому брату.

Есенину все это было чуждо, ибо он сам — народ, органично нес в себе собственно народное сознание, мирочувствование и в этом его коренное отличие от всех них. И не только отличие, а внутренняя враждебность, а “недоступная” черта в отношениях между народом и интеллигенцией, о которой писал Блок.

Сокровенная сущность поэзии Есенина, которую определяют весьма поверхностно как русский мессианизм, была совершенно чужда Пастернаку по многим причинам: по национальным, сословным и, наконец, самое главное, — культурной генеалогии. Православие Пастернака не имело ничего общего с тем, что Есенин носил в крови, что было в нем органически растворено. Я бы назвал это именно русской разновидностью православия, русской его ветвью, вызревшей в русской душе за десятки веков его существования.

Для Пастернака же это было своего рода духовной экзотикой, это не сидело в нем неосознанно. Это было воспринято как культура (не почвенно!), как сказка, как легенда древней Иудеи — через Толстого, через православный экзотизм Рильке, через искусство Европы. Все это смешалось в этой благородной поэтической душе, склонной к восторгу, к умилению, с пламенным иудаизмом Гейне, с культом личности на еврейский манер (что было чуждо православию вообще), с богоборчеством Скрябина (мадам Блаватской), и образовавшими эту причудливую, своеобразную и неповторимую в своем роде поэтическую личность. Разумеется, нет никакой надобности подвергать сомнению все сказанное Пастернаком. Он был, несомненно, абсолютно честным человеком в тех условиях, в которых он жил и в которых жить без компромисса было вообще невозможно. Однако этот компромисс был, наверное, самым минимальным.

То, что составляло для Есенина сущность его творчества, — судьба его народа, его племени, и чему он отдал лучшее в своем творчестве от 1918 до 22 года, до “Кобыльих кораблей”, “Пугачева”, в которых эта тема приобрела для него полную ясность и была им исчерпана. Трагизм национальной судьбы сменился личным трагизмом. Воспевание гибели нации сменилось воспеванием собственной гибели. Вслед за Блоком, ранее всех почувствовавшим смысл событий (“но не эти дни мы звали, а грядущие века”), Есенин пишет “Пугачева”. Все это было абсолютно чуждо Пастернаку и особенно Маяковскому, воспевавшим жизнь, вознесшую их на вершину славы.

Эти люди обнаружили свое полное безразличие к таким событиям, как развал русской деревни, разгром духовенства и церкви. Все это их не касалось. Время Шигалевщины Пастернак относит только к 37 году, в то время, когда крупные житейские неприятности коснулись людей его круга. (Тоже, пример, и Шостакович, обсмеивавший в своих сочинениях попов, которых тысячами ссылали в те годы вместе с семьями.) Любопытно, например, что разрушение храма Христа Спасителя и судьба русского духовенства не нашли никакого отражения у Пастернака (ни в прозе, ни в стихах). Впрочем, его прозрения относятся к 34 году, о чем свидетельствует его письмо к отцу, написанное 25 декабря 34 года в день католического Рождества46. Никак не желая отрицать православия Пастернака, я хочу сказать лишь, что оно было православием неофита. В нем был большой процент культурного веяния, от сознания, что жить без веры — нельзя, жизнь теряет смысл.

К вопросу о “сказочности” Есенина как типа (очевидно, Иван-царевич, превра­тив­шийся у Катаева в королевича). Кстати , рассматриваемая статья Пастернака является конспектом несравненно более талантливым и несравнимым в художественном отношении с романом Катаева “Алмазный венец”. В этой пос­ледней книге, как выясняется, нет ни одной собственной мысли. Все оценки взяты из статьи Пастернака. Сущность этой статьи и романа — унижение Есенина, унижение русского народного, национального, религиозного и возвышение космополитического сословия — интеллигентского , избранно интеллектуального.

Для Есенина народ со всеми его недостатками: грубостью, хитростью и т. д. все равно является стихийным носителем религиозного начала, повторяю, со всеми недостатками. Для Пастернака же он не существует вовсе, за исключением стихотворения “На ранних поездах” и умилительных военных очерков.

(Тему эту отделать.)

Не то чтобы он презирал народ, этого нет и в помине, но и чувств стихийной близости нет, он воспринят как бы литературно. Маяковский же изображал народ подчас злобно, карикатурно, лубочно (в стихах) или унизительно (пьесы “Клоп”, “Баня”, Фоскин, Двойкин, Тройкин и проч.).

* * *

О типе чувствования

Пастернак приветствовал известные слова Ст о Маяковском, как о лучшем поэте эпохи, сознавая, что эта роль для него самого непосильна да и неестественна. Амплуа его другое: он никогда не выходил, да и не вышел, за пределы внимания “сливок” советского общества, которые всегда имеются во всякое время, как и в любом другом обществе. Но он не возвысил своего голоса, да и никто не возвысил голоса против “Злых заметок” Бухарина, статей Сосновского да и других критиков подобного же толка, уничтожавших Есенина как поэта. И в конечном итоге изъявших его из русской литературы и вбивших в его могилу осиновый кол и поливших его прах зловонными нечистотами. Но, несмотря на всю их борьбу привилегированного слоя русской поэзии, Есенин стал и продолжает оставаться народным поэтом. В несчастьях народных, на войне, в окопах, в тюрьмах, лагерях — не Пастернак, не Цветаева, а Есенин сопровождал народ. Он прошел проверку в глубочайших испытаниях, которые суждены были народу. И в этих глубочайших испытаниях войны он вырос в истинно народного поэта.

Разумеется, не все в его творчестве стало народным, но у Пастернака не стала народной ни одна строка, и не потому, что Есенин к этому специально стремился, а Пастернак сознательно избегал этого, а потому, что одному это было дано, а другому не дано. И умаление Есенина под видом отдания ему должного — это месть ему за его народность, за его “моцартианство”. Это месть Сальери Моцарту, та щепотка яду, которая подсыпана в его питье.

* * *

О чувстве национального

Судьба коренной нации мало интересовала Пастернака. Она была ему глубоко чужда и винить его за это не приходится, нельзя! Он был здесь в сущности чужой человек, хотя и умилялся простонародным, наблюдая его как подмосков­ный дачник, видя привилегированных людей пригородного полукрестьянского, полумещанского слоя (см. стих “На ранних поездах”). Россию он воспринимал, со своим психическим строением, особенностями души, не как нацию, не как народ, а как литературу, как искусство, как историю, как государ­ство — опосредованно, книжно. Это роднило его с Маяковским, выросшим также (в Грузии) среди другого народа, обладающего другой психикой и другой историей.

Именно этим объясняется глухота обоих к чистому русскому языку, обилие неправильностей, несообразностей, превращение высокого литературного языка в интеллигентский (московско-арбатский!) жаргон диктатурой пролетариата. Пастернак был далек от крайностей М — прославления карательных органов и их руководителей, культа преследования и убийства, призывов к уничтожению русской культуры, разграблению русских церквей.

Но по существу своему это были единомышленники — товарищи в “литератур­ном”, поверхностном, ненародном. Оба они приняли как должное убийство Есенина.

Ныне — этот нерусский взгляд на русское, по виду умилительно-симпатичный, но по существу — чужой, поверхностный, книжный и враждебно-настороженный, подозрительный, стал очень модным поветрием. Он обильно проник в литературу, размножившись у эпигонов разного возраста. Популяризацией его является проза Катаева, поэзия Вознесенского, Ахмадулиной и Евтушенко(-Гангнуса). По виду это — как бы противоположное Авербаху, Л. Либединскому. А по существу — это мягкая, вкрадчивая, елейная, но такая же жестокая и враждебная, чуждая народу литература. И пробуждения национального сознания они боятся — панически, боятся больше всего на свете.

Они воспринимали исторические события книжно, от культуры, через исторические ассоциации, параллели, которые давали возможность легких поверхностных выводов. Это делало их слепыми и глухими к жизни.

Первым из них прозрел и увидел катастрофичность своей ошибки Клюев потому, что он ближе всех был к жизни, к глубине ее, вторым был Блок (см. Дневники, речь о Пушкине, “Пушкинскому дому” и т. д.). Третьим был Есенин. Маяковский же и Пастернак были “своими” людьми среди представителей еврейской диктатуры. Маяковский же был официальным поэтом этой диктатуры, и он пошел до конца, пока не возненавидел всех и всё на свете: злоба его, и раньше бывшая главенствующим чувством, достигла апогея.

Это был какой-то майский скорпион, жаливший всех и вся: чиновников, рабочих, мужиков, Америку, Европу, православных попов и католических монахинь, Пушкина, Толстого, Шаляпина, Горького, Булгакова, духовенство, интеллигенцию, литературную богему (и поэтов, и критиков, которых он дружно поносил), живопись традиционно русскую, загнанную к тому времени в подполье, и новую революционную живопись (АХРР). Яд, скопившийся в нем, в этом человеке с опустошенной душою, превратившемся в злобное, ядовитое насекомое, искал выхода, изжалив все, что было вокруг него, и видя, что жалить больше некого, он в бешенстве вонзил в самого себя свое скорпионье жало и издох.

В лютых бедствиях, в окопах войны, в лагерях и тюрьмах, в изгнании на чужбине, народ пронес с собой Есенина, его стихи, его душу. Не славе Есенина завидуют Маяковский, Пастернак, Цветаева и многие другие поэты, а народной любви к нему, так же, как Сальери завидует не славе и не гениальности Моцарта, а любви к его мелодиям слепого скрипача и трактирной публики. Вот ведь в чем соль! Завидуют, говоря затрепанным без нужды словом, его народности.

* * *

Ленинградский Эрмитаж (о новаторстве)

Эрмитаж — музей в своем роде уникальный. Нет нигде в мире художест­венного музея, где бы наряду с мировым искусством не было бы искусства своей страны. Только у нас в России, при нашем постоянном, уже “историческом” самооплевывании, возможно подобное оскорбление собственного, родного художественного гения. В этом — отголосок чувства “колониального” рабства, свойственного известной части нашей “интеллигенции”, уже неотделимого от нее. Так называемый “художественный бунт”, художественное новаторство заключается, как правило, в очередном “освоении” европейского опыта и перенесении его на русскую почву.

Но теперь, после многолетнего забвения и попрания национальных традиций и художественных святынь, возврат к собственно Русскому , ясные черты которого сформулировались за последнюю тысячу лет, необыкновенно плодотворен. Подобное искусство — это живительный дождь над пустыней зла и бездуховности, в которую обратилась измученная душа русского человека. Эта душа жаждет любви, кротости, веры в чистоту и добро.

* * *

Проницательные люди на Западе уже давно бьют тревогу по поводу неблаго­получия во взаимоотношениях сочинителей и публики, равнодушной, холодной к разнообразным музыкальным экзерсисам. Плодится несметное количество сухой, рассудочной, бездушной, безмелодичной, несамостоя­тельной, эпигон­ской музыки. Огромные силы, огромные деньги брошены на ее пропаганду, на ее внедрение в жизнь, на восхваление этого уродливого, агрессивного сочинительства, на унижение и умаление искусства традиционного, объявляемого ненужным, устаревшим, отсталым и т. д.

Энергичные музыкальные деятели наших дней не только сочиняют поистине с кроличьей плодовитостью, ибо это “творчество” не требует большого расхода душевных сил, хотя, несомненно, требует “комбинаторских”, математических способностей, расчета, знания рецептуры, приемов, правил, по которым произ­водится движение материи, и, несомненно, своеобразной конструктивной фантазии. Однако изъяны этого творчества очевидны: абсолютное отсутствие вдохновения , основы искусства в его исконном традиционном понимании, отрицание наития, творческой тайны, духовного содержания. Отрицание высокого чувства, отрицание благородства чувств, милосердия, сочувствия, сострадания, любви и добра, всего того, что составляло и составляет суть “традиционного” — бессмертного, как показывает жизнь и музыкальная практика наших же дней.

* * *

Бунт против “традиции” — это не изобретение современности. Он возник в конце прошлого века, на это были свои исторические причины, весьма сложные, глубокие, которые не время сейчас анализировать. Музыка “додекафонии” и др. производных от нее систем, носящих разные звонкие названия, которыми критика (в том числе и наша) любит пускать пыль в глаза легковерным любителям музыки, распространилась во многих странах. Она имела и имеет ярых адептов. Это искусство агрессии, насилия и воинствующего зла, оно попирает челове­ческое и национальное достоинство, любовь народа во имя торжества воени­зированно организованного меньшинства, желающего духовно править миром. Это совсем не безобидное явление внутри музыкального искусства. Будучи поначалу “умозрительно продуманной новизной” (а не стихийно, из природы возникшим феноменом, каким является музыка в ее подлинном понимании), додекафония внесла в музыку несомненно новый элемент. Но сейчас уже видно, что эта новизна оказалась исчерпана ее же изобретателями. Они и явились собственно “новаторами”. Что же касается употребления этого слова в наши дни, то оно стало лишь условным обозначением самого настоящего эпигонства и эклектики, т. е. механического соединения несоединимых элементов музыки.

Ничего принципиально нового послевоенные деятели не принесли, несмотря на пышные декларации и захват командных высот руководства искусством во многих странах мира, в том числе и социалистических. Если говорить о стиле, который воцарился в значительной части нашей музыки, называющей себя “передовой”, то это эклектизм, разности лица, мешанина, воинствующее дурновкусие.

У великого русского поэта Ал. Блока есть одно замечание в его изданных записных книжках. Оно касается художественной деятельности братьев Бурлюк — зачинателей разрушительных тенденций в Русской многострадальной литературе. Блок написал: “Не пошел на выставку Бурлюка, боюсь, что наглости здесь больше, чем чего бы то ни было другого”.

Глубокие, прозорливые слова. Ошибочно, однако, было бы думать, что Бурлюки исчезли из нашей жизни. Никто не помнит их стихов, но их и создавали не для вечности. Их создавали для примера, и примеры этого искусства, к сожалению, живучи. Они существуют и теперь, — эти новые Бурлюки, — и в литературе, и в музыке, и в критике. Их удел — не в создании бессмертных ценностей, а в унижении, в оплевывании созданного великого, в яром желании помешать созданию нового искусства, задушить в колыбели живые творческие чувства, живые проявления человечности, национального характера, их желание лишить нас чувства родства со своим прошлым, чувства своей истории, чувства связи с прошлым и грядущим.

Лозунг “Сбросить Толстого, Достоевского, Пушкина и др. с парохода современности” совсем не устарел, как хотят нас обмануть адепты этого лозунга. Он — жив, этот лозунг, он — руководство к действию и призыв к нему! Если нельзя выбросить Толстого из жизни нашего народа, можно его — извратить, оболгать, как это делает, например, литературовед Ш. Эти люди ведут себя в России, как в завоеванной стране, распоряжаясь нашим националь­ным достоянием, как своей собственностью, частью его разрушая и уничтожая несметные ценности.

* * *

Великое, духовно самостоятельное, самобытнейшее музыкальное искусство России — всечеловечно. Пойте эти хоры в любой стране мира — всюду слушатели вам будут благодарны. Залы никогда не будут пустовать на концертах Русского хора. Это проверено практикой и в дореволюционную эпоху, и в наше время. Но почему-то этим искусством мы не только не гордимся перед всем миром, как гордимся балетом или Аллой Пугачевой. Мы стыдливо его прячем, а подчас и третируем, как искусство третьего сорта, как устарелое, косное, отжившее. Наша музыкальная культура — это живое дерево. Для того чтобы его крона цвела, нельзя рубить его корни, оно засохнет, превратится в мертвый пень и сгниет. Опасность этого несомненно налицо.

* * *

О современной музыке, о современном “новаторстве”

Со всей решительностью я могу сказать, что здесь нет ничего “нового”. Эта новизна придумана — именно “придумана” в первой четверти нашего века и оформлена в систему, носящую название “додекафония”, основой которой служит двенадцатизвучный полутоновый лад [гамма]. Эта система... с невероятной помпой была воскрешена после войны. Достаточно сказать, что чуть ли не на другой день после изгнания немцев из Франции в Париже открылась додекафо­ническая школа одного из пророков Шенберга — Рене Лейбовича.

Это искусство насаждалось и насаждается силой, как искусство народа-победителя. Особенного успеха достигло оно в странах Восточной Европы, например, в Польше и в Сов Союзе, где оно ныне, по сути, является стилем Советской музыки. Во всяком случае, именно его адептом оказался престарелый Стравинский, несколько сочинений на библейские сюжеты, в том числе по заказу вновь образованного государства Израиль. Нет, это не народная музыка евреев, и не древние песнопения или их “жаргонная” музыка, написанная на языке идиш. Это — искусственно сложенная, чрезвычайно хитроумная система, своего рода музыкальная “комбинаторика”. В ней есть большущий соблазн для рациональной фантазии. Теперь — эта система соединилась с традиционными элементами Европейской музыки, а иногда и прямо с ее образцами, которые в качестве заплат вставляются в новые сочинения среди ткани.

Эта типичная эклектика, вполне сознательная, и является стилем современ­ной Советской музыки. Русские мелодии, соединяемые , сознательно уродуются, окарикатуриваются, так же как и мелодии классиков. За этим стоит старая мысль и очень простая: “Долой старое искусство!” “Старым” искусством называется искусство классики, особенно 19 века и, особенно, русское искусство. На то есть свои причины и весьма серьезные. Внутренний пафос, высокое духовное начало Русского искусства, его призыв к пробуждению в человеке добрых чувств, милосердия, сознания красоты мира, при всем несовершенстве человеческой жизни. Вот что было ненавистно тем, кто выдвинул лозунг “сбросить Толстого, Достоевского, Пушкина и др.”, “превратить Зимний дворец в макаронную фабрику”, расстрелять музей47. Тем, кто понимал “новое” как разрушение. Совершенно неправильно было бы понимать, что все эти лозунги устарели, отнюдь нет. Они по-прежнему остаются руководством к действию. Но если раньше, например, какой-нибудь такой враг отечественной культуры, как Шкловский, предлагал Достоевского, нашу величайшую гордость, с трибуны съезда “сдать как изменника”, то теперь он в своих фальшивых, шулерских книгах лжет на Толстого, оскверняет его самого и его творчество. И для меня совер­шенно неважно, кто он сам по национальной принадлежности: русский, еврей, папуас или неандерталец. Он враг русской культуры, достояния всех народов мира, он враг всех народов. Если раньше призывали открыто к уничтожению Русской культуры, и, надо сказать, уничтожены громадные, величайшие ценности, теперь хотят и вовсе стереть с лица земли нас, как самостоятельно мыслящий народ, обратить нас в рабов, послушно повторяющих чужие слова, чужие мысли, чужую художественную манеру, чужую технику письма, зани­мающих самое низкое место.

* * *

Нет, я не верю, что Русский Поэт навсегда превратился в сытого конфе­рансье-куплетиста с мордой, не вмещающейся в телевизор, а Русская музыка превратилась в чужой подголосок, лишенный души, лишенный мелодии и веками сложившейся интонационной сферы, близкой и понятной русскому человеку. Я презираю базарных шутов, торгующих на заграничных и внутреннем рынках всевозможными Реквиемами, Мессами, Страстями, Фресками Дионисия и тому подобными подделками под искусство, суррогатом искусства. Они напоминают мне бойких, энергичных “фарцовщиков”, торгующих из-под полы крадеными иконами из разоренных церквей.

Но у фарцовщиков есть перед этими композиторами одно преимущество: иногда в их руках оказываются подлинные ценности. Композиторы же распростра­няют пошлый суррогат искусства, лишенный какого бы то ни было духовного содержания. Музыка эта — лишена самостоятельности, прежде всего духовной самостоятельности, и, во вторую очередь, художественной, творческой само­стоя­тельности. Техника ее взята напрокат. Это те так называемые “новые средства”, которые кто-то, оказывается, изобрел для наших композиторов, а их задача только, оказывается, “лишь использование этих средств”. Это мало походит на сколько-нибудь серьезное отношение к творчеству. Чужие средства, несамостоятельный, непережитый внутренний душевный мир, лишают эту музыку серьезного художественного значения. Ее развязная, наглая, невиданная ранее в Советской музыке реклама (устраиваемая нашей печатью?) и самореклама, которой занимаются некоторые из композиторов, производят впечатление наглого бесстыдства и беспардонной лжи.

* * *

Борьба против Мусоргского и Рахманинова.

Ошибочно было бы думать, что здесь имеет место только вкусовая борьба или борьба, как теперь принято говорить, за “новые средства выражения”. Дело не только в чисто художественной борьбе направлений и т. д.

Речь идет о борьбе с основополагающими духовными элементами музыки этих композиторов и, шире, — духовной жизни нации. Воинствующий пафос православия свойствен творчеству этих композиторов: “Хованщина”, “Все­нощная”.

* * *

1980 год 2 августа 0 часов 50 минут

Добро не пропадает. Это самое ценное, что есть на земле.

* * *

Об эксплуататорах

Ошибочно думать, что эксплуататоры желают обречь на голод и физические лишения эксплуатируемых, т. е. большинство жителей планеты Земля. Совсем нет! Как и все на свете (особенно — зло), эксплуатация очень и очень усовер­шенст­вовалась. Усовершенствовались и сами эксплуататоры, они стали тоньше, мудрее, образованнее, добрее , как это ни странно. Их задача в том, чтобы те, кто на них трудится, были сыты, обуты, одеты, имели бы соответствующие их уровню жизни развлечения и пр. Беда только в том, что эксплуатируемые при этом потеряют облик человеческий (по образу и подобию!), не будут иметь понятия о добром и злом, о правде и неправде, о свободе и рабстве. Искусство для париев и должно (по мысли хозяев жизни!) нести им этот одуряющий обман; выдавать правду за неправду, рабство за свободу, зло за добро. Такое “искусство”, “балдеж” для роботов в обилии производится теперь во всем мире.

21/XI

* * *

О первой “большой” лжи

Ребенком я воспитывался на литературе классиков, читал очень много. Я привык верить Печатному Слову, оно было для меня всегда Правдой. Тогда же я часто ходил в кино. У меня были, разумеется, свои вкусы и т. д. И вот в Курске (где я жил) однажды были по городу расклеены афиши, на которых значилось: “Гордость Советской кинематографии — “Броненосец Потемкин”, даже значились фамилии режиссера и оператора. Я стал заранее требовать билеты у матери и отчима. И вот мы все пошли в кинотеатр под моим давлением.

Разочарование было полным и у старших, и у меня. Картина провалилась и была снята через два дня (на второй день залы были пустыми). Я, вдобавок, испытывал конфуз перед ними от того, что заставил их потерять вечер, хотя никто меня не упрекал. Было очень скучно, не жалко тех, в кого стреляли, т. к. мы не успели их полюбить заранее с тем, чтобы потом пожалеть. Неприятное физиологическое чувство убийства — вот все, да еще черви, которые очень запомнились.

Лет через тридцать я снова захотел посмотреть эту “Гордость нашей кинемато­графии”. К этому времени я уже многое знал и думал, что по-другому буду смотреть фильм. Но фильм произвел совсем нехудожественное впечатление. Его грубый натурализм отталкивал и был мне противен. Что касается публики (которую всегда, конечно, презирают), то она никогда не ходила на эту картину. “Глас народа — глас божий”. Увы, эта пословица ныне не в моде.

И вот в конце 1978 года случилось мне быть во Франции на научной конфе­ренции (собеседовании) об искусстве, которая происходила в Сорбонне под председательством ее ректора. В обширном выступлении одного французского профессора, специалиста по киноискусству (читающего лекции в Университете Монпелье), речь опять зашла о фильме “Броненосец Потемкин”. Картина называлась также крупным достижением, но уже Советского кино , а не величайшей картиной всех времен и народов.

Лекция была с диапозитивами. Более пяти минут на экране показывались знаменитые “черви” в мясе — крупным увеличительным планом. Около пяти минут профессор говорил о символическом, новаторском изображении старой России, которую символизировали тухлое мясо и черви. Он говорил с восторгом, с упоением, наши ученые слушали. Бог их знает, что они думали, соглашались с ним или нет. Никто ему не возразил. Тут я понял, почему эта картина считается “Гордостью нашей кинематографии”.

* * *

О новаторстве

Давным-давно прошли времена, когда с новаторством связывалось у нас представление о бедности, одиночестве, чердаке, всеобщем непонимании, отвергнутости и т. д.

Ныне есть те, кто сам себе наклеивает ярлык новатора. “Новаторство” ныне ходкий товар, на нем крепко спекулируют. Те, кто торгует этим делом, ныне соединены в целые корпорации. К их услугам мощный аппарат пропаганды, союзы композиторов, оркестры, подобострастная журнальная и газетная критика. Да она им не так и нужна, они владеют сами органами печати и пропаганды музыки, защищая и насаждая силой свое искусство, третируя и уничтожая то, что им неугодно. Тут они не считаются ни с какими средствами.

Словом, жизнь художника, музыканта или поэта по-прежнему весьма сложна, судьба его непредсказуема; например, судьба Есенина, М. Булгакова или Николая Рубцова, Клюева.

* * *

Опера “Леди Макбет” — талантливое воплощение сентиментальной жесто­кости, проповедь звериного эгоизма, злобы и вседозволенности. Особенно соблазнительной для интеллигента, мнящего всегда себя высшим существом (высшей расы или высшего интеллекта, или высшего класса и т. д. и т. п.).

* * *

Я хочу создать миф: “Россия”.

Пишу все об одном, что успею, то сделаю, сколько даст Бог.

* * *

Роман Евтушенко — “Зубатовщина”

Литературный сексот, провокатор, которому, в силу особенностей его службы, разрешено говорить иногда некоторые “вольности”. “Есенин сам себя наказал ”. За что же его надо было наказывать? В чем он виноват? В чем его преступление48?

В чем были виноваты Н. А. Клюев, Павел Васильев, Б. Корнилов, Н. Рубцов, А. Прасолов и многие еще, погибшие в расцвете лет?

Двадцатые годы и начало тридцатых были годами интенсивного разрушения Русской культуры. В России было 80 000 церквей и монастырей. Где ценности, их наполнявшие, куда они исчезли? Куда исчезли попы и монахи как класс? Само слово русский не существовало.

О музыке: аутодафе во дворе Московской консерватории49. Цитата из журнала “За пролетарскую культуру” о Рахманинове, о Прокофьеве — “фашисты” и т. д.50

* * *

Русские писатели

Мощный, суровый, эпичный Федор Абрамов.

Возвышенно-поэтический Василий Белов.

Пронзительный, щемящий Виктор Астафьев.

Драматичный Валентин Распутин.

Мягкий, лиричный южанин, мой земляк Евгений Носов.

Сергей Залыгин — тонкий и умный.

Блестящий эссеист Владимир Солоухин.

Я люблю и необыкновенно высоко их творчество, они — украшение сегодняшней нашей литературы, не говоря, конечно, о классиках Леонове и Шолохове. То, что это люди — мои современники, не дает мне с такой силой почувствовать свое одиночество. Прекрасный, свежий, благоуханный, сильный, новый и вместе с тем “вечный” Русский язык. По-новому раскрытые современные Русские характеры.

* * *

Фашизм — это, конечно, никуда не годное явление, справедливо осужден­ное всем миром [и антифашизм был благотворен и благороден]. Но, оказывается, бывает такой антифашизм, который ничем не лучше фашизма.

* * *

Е (типа Либединского и других) возненавидели Революцию, как любовницу, которая их разлюбила.

* * *

Первая консерватория (Лейпцигская), основанная на деньги банкира Мен­дель­сона-Бартольди, преследовала и унижала национально-направленное Роман­тическое искусство Шумана, Листа, Вагнера, которые ее ненавидели.

* * *

Антимузыка, как и всякая антикультура, появляется (за последнее время) тут же (рядом) с подлинной культурой. Она как бы оттеняет эту последнюю, являясь в значительной мере пародией на нее, противоположением ей. Именно таким был, например, буржуазно-декадентский театр Мейерхольда, возникший и противостоящий по всем своим тенденциям коренному пути нашей культуры, если понимать под нею: Пушкина, Глинку, Мусоргского, Достоевского, Блока, Рахманинова, Нестерова.

После Окт переворота Мейерх, сменивший до той поры неск духовных убеждений: из еврея превратившийся в католика, из католика Карла Франца Казимира в православного с многозначным именем Всеволод, из православного (такой человек должен был примкнуть к силе) в члена партии, занявшего сразу же пост упр всеми театрами РСФСР, почетного красноармейца войск внутренней охраны, вождя Театрального Октября.

Под руководством этого деятеля была предпринята попытка разрушения Русского театра, не совсем удавшаяся при жизни ее инициатора, но успешно довершаемая теперь его последователями типа: Ефремова, Эфроса, Покровского, Темирканова и др.

“Иван Сусанин”, “Князь Игорь”, “Борис”, “Хованщина” и “Китеж” — этот ряд принадлежит к величайшим созданиям мирового искусства, я бы сказал, мирового духа. Тут же, рядом с этим грандиозным и глубоко самобытным эпосом, стоят изумительные образцы романтической оперы: “Русалка”, “Евгений Онегин”, “Пиковая дама”, “Черевички”, “Царская невеста”, “Золотой петушок”, “Ночь перед Рождеством”, “Сорочинская ярмарка”, лирико-драматической (как “Пиковая дама” или “Онегин”), сказочной, комической, исторической... Что за богатство, что за красота и разнообразие!

Это — миф о России, возвышенный, величественный и трагический миф. Вот против чего ведется война. Вот что оплевывается, замалчивается, пачкается. Россия предстает в этом мифе как народ, одержимый великой и благороднейшей идеей братства и вселенской любви, верности и самопожертвования. Вот против чего ведется борьба, вот что ненавидят эти духовные, злобные, хорошо обученные творческие скопцы.

Не надо быть специально культурным человеком, чтобы понять разницу между “Борисом Годуновым”, “Хованщиной” и “Игроком” или “Катериной Измайловой”.

* * *

Современный театр: Ефремова, Покровского, Эфроса, Любимова и tutti quanti. Царство вульгарности.

Изгрязнили, загадили всё русское: драму, оперу, поэзию, музыку, всё, всё!

* * *

Вы люди принципиальные, в этом Вам не откажешь, Вы насаждаете в России шенбергианство, колонизируете нас по заветам Ант. Рубинштейна, который также насаждал здесь мендельсоновщину.

Возможно, что Вы и подобные Вам люди, делающие похожее в других областях жизни, и преуспеете — обратите Русских в колониальный, бесправный народ (и сейчас он — полубесправный) без веры, без Бога, с выборочно дозво­ленной собственной культурой и историей, с оплеванным прошлым и неясным будущим. Тогда — Вы будете на коне и силой утверждаемые, насаждаемые Вами кумиры обретут известность, но все равно никогда не обретут любви. Но возможно и другое, возможно, что Вам не удастся попрать и окончательно унизить достоинство Русского человека, тогда Вы будете названы своими именами.

* * *

Я хочу говорить так, чтобы меня понимали, понимали смысл того, о чем я хочу говорить. Я хочу, чтобы меня, прежде всего, понимали те, кто понимает мой родной язык.

Стучусь в равнодушные сердца, до них хочу достучаться, разбудить их к жизни, сказать о ней свои слова, о том, что жизнь не так плоха, что в ней много скрытого хорошего , благородного, чистого, свежего. Но слушать не хотят, им подавай “Вальс” из “Метели”...

Теперь же часто производится и усиленно насаждается искусство от рождения мертвое, игра ума при сухости сердца. Между тем Великие творцы напоены, можно сказать, божественным восторгом, вспомните, например, Вагнера или Мусоргского.

* * *

Часто противопоставляют М и Е. Это неверно. Мая­ковский и Есенин были как родные братья у одной матери России. Один Каин, другой Авель. Вот как я понимаю эту тему, проблему.

* * *

Валерий Гаврилин

Гаврилин пришел в музыку, можно сказать, из глубины самой жизни. Из своего послевоенного, сиротского детства он принес необычайную чуткость души, ранимость ее, желание растворения своей боли в народном, в мирском, столь характерное [для русской песни] для русского искусства, для русской души, для русского народного сознания. Оттуда же он принес свой редкий, врожденный музыкальный талант, талант — как природный дар, а не [просто] музыкальное умение, возникающее в результате профессиональной выучки, под которой, иной раз, ошибочно подразумеваются творческие способности. Профессиональная выучка пришла позже, в Ленинграде, где он окончил Консерваторию сразу на двух факультетах: композиторском и теоретическом. Высокообразованный, умный, обладающий глубоким и острым умом, начитанный [(я бы сказал просвещенный)] человек, Гаврилин откристаллизовался в яркую личность Советской музыки. B нем, как художнике, соединены и сплелись органично стихия и культура — те два обязательных слагаемых, без которых не может быть и никогда не было большого искусства.

Музыка Гаврилина резко отличается от того, в сущности беззаботного, самодовольного искусства, наполненного различными чисто техническими ухищрениями, музыкальным штукатурством, профессиональным снобизмом, которого, к сожалению, так много тeперь развелось.

* * *

Россия

Россия — грандиозная страна, в которой причудливо сплетаются разно­образные веяния и влияния. Она всегда в движении, путь ее необычайно сложен, загадочен, и мы можем лишь предполагать, как сложится ее судьба. Мазать Россию однообразной черной краской пополам с экскрементами, изображать или объявлять ее народ скопищем дремучих хамов и идиотов, коверкать, опошлять и безобразить ее гениев — на это способны лишь люди, глубоко равнодушные или открыто враждебные к нашей Родине и ее народу. Это апостолы злобы, помогающие нравственно разлагать наш народ с целью превратить его в стадо и сделать послушным орудием в своих руках. Их точка зрения на Россию не нова. Это точка зрения приезжего французского маркиза де Кюстина, а также современных де Кюстинов, лишенных дворянского титула.

Достоевский гениально обобщил подобные взгляды (свойственные и русским) и вывел их носителя в художественном образе одного из своих литературных героев. Это — Смердяков.

(Окончание следует)

Комментарии к № 5, 6

1 Имеется в виду музыка С. С. Прокофьева к одноименному кинофильму.

2 Речь идет о балете А. И. Хачатуряна.

3 Имеется в виду оратория Д. Д. Шостаковича “Казнь Степана Разина” на слова Евгения Евтушенко.

4 Имеются в виду знаменитые картины В. И. Сурикова.

5 “Синий туман. Снеговое раздолье” — незавершенное произведение Г. В. Свиридова на слова С. Есенина.

6 “Москва кабацкая” — для хора и оркестра. Частично завершенное сочинение Г. В. Свири­дова.

7 Слова Лебезятникова из романа “Преступление и наказание”.

8 Волков В. Три деревни, два села. Записки библиотекаря. “Наш современник”, 1973, № 3.

9 А. П. Василевский — русский писатель. Повесть “Ратниковы”. “Наш современник”, 1974, № 7.

10 В. П. Астафьев. “Последний поклон”. “Наш современник”, 1974, № 5, 6.

11 В. И. Белов. Рассказ “Мальчики”. “Наш современник”, 1973, № 7.

12 Е. И. Носов. “Шопен, соната номер два”. “Наш современник”, 1973, № 3.

13 Ф. Абрамов. Повесть “Алька”. “Наш современник”, 1972, № 1.

14 В. Г. Распутин. Повесть “Живи и помни”. “Наш современник”, 1972, № 10, 11.

15 В. И. Лихоносов. Повесть “Люблю тебя светло”. “Наш современник”, 1973, № 10; повесть “Чистые глаза”, 1973, № 3.

16 В. В. Солоухин. Рассказ “Золотое зерно”. “Наш современник”, 1972, № 4.

17 Отзыв о книге А. Вознесенского “Витражных дел мастер”., 1976 г.

18 О. Штрастер — один из идеологов национал-социализма, автор книги “Гитлер и я”.

19 Имеются в виду жесткие выпады Маяковского против пьесы “Дни Турбиных” 2.10.1926 г.

20 Речь идет о политическом “разносе” В. Мейерхольдом спектакля МХАТа.

21 См. “В. И. Ленин о литературе и искусстве”. М., Худ. лит., 1979, с. 661—664.

22 Слова из записки В. И. Ленина Луначарскому от 6 мая 1921 г.

23 Строки из стихотворения В. Маяковского “Радоваться рано”.

24 Литературное наследство. Т. 70, М., АН СССР, 1963, с. 168.

25 Ф. М. Достоевский. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, с. 421—422.

26 Имеется в виду опера А. Берга “Воццек”.

27 Из стихотворения Пушкина “Разговор книгопродавца с поэтом”.

28 Имеется в виду опера С. С. Прокофьева “Игрок” по Достоевскому.

29 Имеется в виду опера Д. Д. Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда” по повести Н. С. Лескова.

30 Название произведения Д. С. Мережковского.

31 Парафраз стихотворения А. Блока “Балаганчик”.

32 О. Хаксли. “Шутовской перевод”, роман. 1923 г.

33 Имеется в виду одно из стихотворений А. Вознесенского.

34 Размышления о плане большого сочинения на слова А. Блока.

35 Академик В. Л. Гинзбург, постоянный оппонент Г. В. Свиридова во время жизни в академическом городке под Москвой.

36 Цитату из Гёте Г. В. Свиридов приводит по публикации “Записной книжки” И. А. Бунина. Лит. наследство. Т. 84, с. 388, тетрадь 1978—1980.

37 Имеется в виду пьеса А. Штейна “Версия”.

38 См.: Орлов В. Н. “Гамаюн. Жизнь А. Блока”, М., СП, 1978.

39 Имеется в виду роман В. Катаева “Алмазный мой венец”.

40 См.: Переписка А. С. Пушкина в 2-х томах, т. 1. М., Худ. лит., 1982, с. 237.

41 См.: Мариенгоф А. Б. “Роман без вранья”. М., Худ. лит., 1988.

42 Из стихотворения А. Т. Твардовского.

43 Парафраз пушкинской строки из “Моцарта и Сальери”.

44 Имеется в виду цитата из романса С. В. Рахманинова “Весенние воды” на слова Ф. Тютчева в цикле Д. Д. Шостаковича на слова Саши Черного.

45 Речь идет о статье “Небесная “идиллия”, или фашизм в поповской рясе” (“За пролетар­скую музыку”. 1931, № 2, с. 27—28).

46 “Новый мир”. 1988, № 6, с. 209.

47 Строки из стихотворения В. Маяковского “Радоваться рано”.

48 Имеется в виду роман Е. Евтушенко “Ягодные места”, “Москва”, 1981, № 10, 11.

49 В конце 20-х годов во дворе консерватории (тогда Высший музыкальный техникум им. Феликса Кона) сжигались книги церковной музыки.

50 “Именно в это время характерно демонстративное преподнесение с эстрады Большого зала консерватории бывшими самодержавно-церковными исполнителями различных арий из “Жизни за царя” под гром оваций и черносотенные крики охотнорядской аудитории, именно это время характерно исполнением совершенно упадочнических, мистических, православных произведений Рахманинова (“Всенощная” и др.). Это была мобилизация реакционных сил. Конечно, можно и должно говорить о творчестве Сергея Прокофьева, как о творчестве так же фашистском”. (Либединский Л. “8 лет борьбы за пролетарскую музыку. М., 1931). Автор — советский музыковед, занимавший при поддержке Д. Д. Шостаковича различные посты в советских музыкальных структурах. По инициативе Г. В. Свиридова был вынужден покинуть свою последнюю должность в 1968 году.