ОЧЕРК И ПУБЛИЦИСТИКА

Геннадий Гусев ПРАВНУКИ ПОБЕДЫ

Размышления по поводу «собрания сочинений» девятиклассников, написанных в канун 60-летия Великой Победы

Школа № 1304 находится на Крылатских холмах нашей столицы, почти в центре Крылатского района, где проживают преимущественно семьи не очень ещё постаревших московских интеллигентов, а также «новых русских», активно скупающих баснословно дорогие квартиры в «старых» (25–30 лет) домах или вновь построенных престижных сооружениях. 25 минут на метро — и ты в сердце Москвы, у стен Кремля. На «мерседесе» (сквозь «пробки»), пожалуй, дольше.

В этой школе учатся два моих внука. Отсюда через пять лет уйдёт в свой дальний поход за знаниями совсем ещё маленький Ванюшка. Но, к стыду своему, я побывал внутри её только один раз, когда ребята и классный руководитель 8-го класса, где учится старший внук, уговорили меня выступить у них и рассказать о Великой Отечественной войне — и о «моей войне», в которую я вступил первоклассником 1 сентября 1941 года.

…Стремителен бег времени! Теперь уже и я — «ветеран войны», во всяком случае в этих пытливых детских глазах, в уважительном плотном молчании класса… Кто они — «поколение Pepsi» или правнуки Победы? Давно ломаю голову над этим вопросом. Ответ найти непросто. А хочется найти!

…И вот ровно через год передо мною — полтора десятка школьных сочинений моих младших современников. Заданной темой для них стал рассказ «Судьба человека» Михаила Шолохова, кстати, тоже, как и Победа, майского юбиляра: в мае писателю исполнилось бы сто лет.

…Написал я «исполнилось бы» — а, пожалуй, зря. Шолохов жив и будет жить, пока течёт батюшка Тихий Дон, пока бьются русские сердца. И «собрание сочинений» моих юных современников в который уж раз, несмотря на все сомнения, убедило меня в могуществе и волшебной силе высокой классики.

Рождённые на излёте подлой горбачёвской перестройки, когда с грохотом рушились ещё вчера казавшиеся незыблемыми опоры советского строя, «красной империи», они, правнуки Победы, пытаются вглядеться в изувеченную войной и пленом душу Андрея Соколова, в его «словно присыпанные пеплом» глаза, угадать, как сложилась бы его судьба после Победы.

…Вспомнилась давняя, сорок лет тому назад, встреча с Михаилом Александровичем в издательстве «Молодая гвардия», где мне посчастливилось тогда работать. К 30-летию Победы мы готовили новое, подарочное издание его военных рассказов и романа «Они сражались за Родину». Молод я был, дерзок, но голова сладко кружилась, словно на взлёте: ещё бы, твой собеседник — сам Шолохов, недавно получивший Нобелевскую премию по литературе!

— Михаил Александрович, — спросил я писателя, — а почему Вы «Судьбу человека» назвали рассказом? По всем параметрам даже для строгих литературоведов — это же повесть. Столько судеб, столько действующих лиц, столько событий!

Шолохов улыбнулся, сперва помолчал, достал пачку «Беломора» (фабрики «Ростов-Дон» — других папирос он не признавал), зажёг спичку, прикурил и ответил:

— «Параметрами» пусть специалисты занимаются; а моё дело — рассказывать людям правду. Чуешь разницу? Рассказывать, а не повествовать, словно ты всего-навсего сторонний свидетель происходившего. Повесть холоднее рассказа. Так мне кажется…

Противоречивые чувства волнами поднимались во мне. Тепло становилось от безыскусной искренности ребячьих слов, передающих сердечное сопереживание, сострадание судьбе героя рассказа. Потом тепло сменялось ознобом недоверия и несогласия с банальным, холодным пересказом содержания. Я тщательно выискивал в компьютерных строчках «мини-сочинений» (так теперь именуют эту смесь добросовестного изложения содержания текста и самостоятельных его оценок) заветные завязи подлинной откровенности, своего, пусть иногда и коряво изложенного, осмысления великой и трагической правды о Великой Отечественной войне. Чувствовалось нередко, что не сердцем они написаны, а словно бы «под копирку», словно «отбывая номер». Мой давний, ныне, увы, покойный друг, герой-подводник Володя Фролов, говаривал в таких случаях резко и точно: «Невыносимо правильно, а души-то нету»… Я рад, что в школьных, неуверенных подчас, робких размышлениях нашёл немало интересного и честного. Огорчён, что нашёл меньше, чем хотелось и мечталось. Но подтвердилось главное для меня: за двадцать разгромных для России лет не распалась ещё цепь времён народной жизни, не оборвана ариаднина нить Памяти.

Скажу честно: непросто давался мне этот важный вывод. Я ведь оценивал сочинения прежде всего по степени сердечной искренности, не обращая внимания на грамотность авторов или степень их литературной одарённости. Кроме того, я не знаю (за вычетом своего внука) лично никого из них. Это создавало для меня восприятие страничек как tabula rasa («чистой доски»), без помех, то есть без предварительного знания, кто как учился и на что способен, кто из какой семьи, у кого какой характер и темперамент.

Пробегая одну за другой странички сочинений (скорее, честно говоря, всё-таки изложений), я всё меньше обращал внимание на очевидную фальшь отдельных стереотипных фраз и оценок, почерпнутых из советского ещё литературоведения, — и буквально наслаждался безыскусностью и правдивостью тех, кто «впустил в своё сердце» измученного, изувеченного, исстрадавшегося Андрея Соколова. Завтра они станут взрослыми — но восхищение подвигами русского солдата у них останется. Останется навсегда!

А теперь рассмотрим тексты (так модно говорить сегодня — уступлю моде эту малость!). И начать я хочу… с конца, с ответа на вопрос: какой видится ребятам будущая судьба Андрея Соколова?


МАКСИМ АНДРЕЕВ

…Годом позже А. Соколов с ребёнком переехал на окраину Москвы. Жить они стали в маленькой деревянной лачуге, одной из тех, что и до сих пор в изобилии стоят вокруг Москвы. Андрей устроился работать на завод слесарем и через пару лет умудрился скопить достаточно денег, чтобы переехать в саму Москву. Квартиру — точнее, комнату — они снимали у одной старушки, которая сразу же прикипела к Ванюшке и всячески ухаживала за ним, пока отец был на работе. А ещё через год Ваня пошёл в школу и показал себя очень умным и старательным учеником. Он окончил все одиннадцать классов и, как ни странно, поступил-таки в МГУ, именно там, в университете, он познакомился с Екатериной Громовой, своей будущей женой. Жил он по-прежнему с отцом, вот только Андрей ушёл уже на пенсию по старости.

Пролетел ещё год, и Ваня решил съездить в родную деревеньку, где я его и встретил. Всё-таки осталось в нём что-то детское, и я без труда узнал Ванюшку, ставшего уже Иваном Андреевичем Соколовым. Мы долго сидели на крыльце, пока он рассказывал мне эту историю. Дослушав до конца, я вдруг понял, что нет у человека судьбы, нет у человека каких-то границ. Ну кто мог подумать, что сирота Ванюшка из деревни будет учиться в самом престижном университете СССР? А он подумал, решил и добился своего. Не таких ли людей можно называть гордым и всеобъемлющим словом «Человек»?

Что тронуло меня в этой версии судьбы главного героя шолоховского рассказа? Ну понятно, что жизненная удача и Андрея, и Ванюшки связана у Максима с Москвой. Я, кстати, совсем не уверен, что потянуло бы Андрея (с какой бы стати?) в столицу — нет в рассказе ни малейшего намёка на такой поворот судьбы. Вряд ли мог он отправиться «на поиски счастья» именно в Москву, а не в родные края, где война вдребезги разбила его прежнюю, незатейливо счастливую жизнь. Но Максим «от имени» Соколова рисует ему жизненную дорогу привычными, наверное, из рассказов взрослых почерпнутыми, красками. «…Умудрился скопить достаточно денег»… Собственно, и все об Андрее — а дальше всё о Ванюшке, вплоть до пика его мечтаний — учёбе в МГУ.

Тут у Максима явно просвечивает его собственная мечта, собственное — отчасти верное! — понимание слагаемых успеха: старательность и природный ум. Но, Максим, согласись — этого мало. Очевидно, что Андрей передал приёмному сыну своё русское упрямство и терпение, волю и неукротимость в достижении цели. «Подумал, решил и добился своего» — это слишком просто, слишком прямолинейно…


ВАСЯ ЛАЗАРЕВ

…Послевоенная судьба Соколова нелегка, но он стойко и мужественно преодолевает своё горе. Его душа полна постоянным ощущением одиночества. Соколов ведёт непрерывную борьбу с собой и выходит из неё победителем. Он даёт радость маленькому человеку, усыновляя такого же, как он сам, сироту Ванюшу, мальчишку со «светлыми, как небушко, глазами». Найден смысл жизни, побеждено горе, торжествует жизнь.

Я считаю, что Андрей Соколов и другие герои Великой Отечественной войны многое сделали для нашей страны. Россия победила. Его биография является примером для многих поколений. «Никто не забыт. Ничто не забыто».

Оставлю этот отрывок без комментариев… А остальной авторский текст Василия представляет собой добросовестный пересказ шолоховского рассказа. И всё-таки я не собираюсь никого поучать, ведь излагает каждый всё-таки по-своему. Жаль, не давая при этом волю своей фантазии… Но чтобы стали яснее и моё тайное недовольство, и моя столь же тайная надежда, что всё у этих ребят получится, приведу, почти целиком, ещё три сочинения.

Они показались мне поучительными примерами живого изложения, оправдывающего те самые мои тайные надежды.


ДАША КАМЫШАН

Две темы — трагического и героического, подвига и страдания — взаимосвязаны в рассказе Шолохова, образуя единое целое. Всё, что пережил Соколов — не только его судьба. Такая же участь постигла миллионы людей, это общая трагедия. В этом и заключается главный смысл рассказа.

…Андрей Соколов после всего того, что он пережил, казалось, мог озлобиться на жизнь, ожесточиться, но он понял, что невозможно обижаться на жизнь — это судьба. А можно просто попытаться помочь другим. Оставшись один на белом свете, этот человек всю сохранившуюся в сердце теплоту отдал сироте Ванюше, заменив ему отца. Он возвратил детству радость. Он будет оборонять его от боли, страданий и скорби. Казалось, всё вычерпала война из этого мужчины, но, несмотря ни на что, он остался человеком. Никто не может остаться один на свете, для каждого найдётся место, вот и два потерянных человека нашли друг друга.

…Сейчас нам кажется, что война была полна героических поступков, снимаются красивые фильмы о войне, про то, как жилось солдатам на фронте, как смело они защищали Родину, и многие маленькие мальчишки даже мечтают воевать. Но та война стала не только триумфом народа, но и его величайшей трагедией. Она оставила разрушенные города, вымершие деревни. Она принесла смерть целому поколению молодых, здоровых, талантливых людей. Уничтожен был цвет нации. И ныне никто не хочет войны, все хотят жить, жить и видеть небо над головой, яркое солнце в этом небе. Но всего этого не будет, если не будет мира и таких людей, готовых пожертвовать всем ради других — таких, как Андрей Соколов…


СТЕПАН ПОПОВ

…Главный герой рассказа Андрей Соколов — эталон русского солдата, преданного своему Отечеству. Проходя через адские муки войны, Андрей остаётся верен своей Родине.

На долю Соколова выпадают ужасные мучения в немецком плену. Нечеловеческие издевательства надзирателей, дикий голод, каторжные работы — лишь малая часть того, что пришлось вынести обыкновенному крепкому бойцу. Но ничто не сломило веру Андрея в нашу победу, никто не смог лишить его русского духа! Я думаю, что вера Соколова в самого себя и сознание того, что погибнуть — значит сдаться, помогла ему выжить в концлагере. И ещё одно испытание выпадает русскому бойцу — известие о гибели жены и детей. Неизгладимые раны на его сердце…

Я думаю, что самое главное в Андрее Соколове, познавшем ужасы плена и концлагеря, потерявшем немало товарищей и самых близких, родных людей — он смог остаться Человеком. Герой Шолохова не потерял ни чести, ни совести, не уронил достоинства русского солдата, сохранил способность быть отзывчивым, добрым, неравнодушным к бедам другого человека.

Я уверен: таких людей, как Андрей Соколов, готовых пройти через всё и пойти на любой шаг, даже смертельный, ради защиты Родины, не так уж мало и в наши дни. Просто в «гражданских условиях» любой человек ведёт себя не так, как в военное время. Я думаю: приди сейчас война, не одна тысяча русских людей, включая и нынешнюю молодёжь, даже с её пороками, встала бы на защиту нашей Родины, как вставали и шли в бой сотни тысяч советских людей шесть десятилетий тому назад…


ВАСЯ БАШЕНИН

В замечательном рассказе Шолохова мы видим яркий пример того, как простой советский солдат Соколов одержал бесспорную моральную победу над фашистом, пытавшимся сломить его стойкость и верность Родине. В русской пословице говорится: «На миру и смерть красна». Но здесь, когда Андрей Соколов был с врагом наедине, никто бы не оценил его поступка… Судьёй могла быть только его собственная совесть. Соколов был голоден и обессилен, но имел твёрдость духа, не унижался перед врагом, не молил о пощаде, смело смотрел смерти в лицо. Именно благодаря таким людям, трудолюбивым, терпеливым, верным Родине, наша страна победила в стольких войнах… Многие из них пошли на войну ещё юношами, а вернулись уже мужчинами, имеющими огромный жизненный опыт, закалёнными в огне войны. Вчерашние солдаты приобретали мирные профессии — многие танкисты пересели на трактора, простые солдаты стали строителями, рабочими, колхозниками. Нужны были именно такие люди, чтобы поднять из пепла разорённую и разрушенную страну, заново построить города и сёла, сеять хлеб, восстанавливать колхозы, заводы, фабрики. И они смогли это сделать — ведь их труд в 50–60-е годы позволил СССР стать одной из сильнейших держав мира.

Андрей Соколов после всех испытаний возвращается на родину, узнаёт, что семья его погибла, но находит в себе душевные силы, чтобы жить дальше. Он трудится, становится шофёром, усыновляет мальчика-сироту. Он строит заново разбитую жизнь. Такие люди честным трудом, добротой возрождали порушенную страну.

Ну вот, теперь остановимся и поразмышляем. Вроде бы и вправду просто добросовестное изложение содержания гениальной шолоховской прозы. Однако у каждого из этих трёх авторов (да, в сущности, и большинства авторов сочинений) есть своё личное, оригинальное, внутри себя пережитое мнение, своя, увиденная именно внутренним взором самостоятельная оценка великой трагедии.

«Уничтожен был цвет нации», — заявляет Даша Камышан, и это горькая правда, увиденная сквозь толщу времён.

«…ничто не сломило веру Андрея в нашу победу, никто не смог лишить его русского духа!» — слегка патетически, но в полном соответствии с правдой истории говорит Степан Попов. А вот его юношеский оптимизм («Я думаю: приди сейчас война»…) вызывает по меньшей мере сомнение. Как подумаешь о сегодняшней армии — с её курсом на «контрактников» и «ландскнехтов», то есть наёмников даже из иных земель, готовых за деньги защищать Россию, — не по себе становится, ей-Богу…

У Васи Башенина ключевыми, на мой взгляд, являются слова: «„На миру и смерть красна“, — говорится в русской пословице. Но здесь, когда Андрей Соколов был с врагом наедине, никто не оценил бы его поступка. Судьёй могла быть только его собственная совесть». Вполне точно выявлено и понято школьником главное в русском характере — первичность совести, а не удачи любой ценой.

Такие «точечные попадания» в самую суть прочитанного шолоховского рассказа встречаются почти во всех работах. Вот Юля Казанская: «Даже обессиленный голодом, он смог проявить упорство и противостоять соблазну». Кстати, почти все считают именно духовную дуэль Соколова и коменданта лагеря Мюллера самым главным подвигом Андрея, но толкуют его всяк по-своему. Юля увидела в этом подвиге глубинную связь с эпизодом ночной казни Андреем предателя («…Он не хотел становиться похожим на него. Он не мог продать свою Родину за кусок хлеба»…).

А вот несколько иной поворот в «вечном сюжете» о стойкости и малодушии, о верности и предательстве.


ЛЕНА БАРЫШНИКОВА

«…Война сталкивает Соколова со всевозможными бедами, ужасами, муками, терзаниями и испытаниями. Лагерь для него — это испытание человеческого достоинства, силы воли. Впервые именно там Андрей убивает человека. Как ни странно, он убивает не немца, а русского. Но почему-то у меня не хватает смелости называть такого человека русским. Да, он русский по происхождению, он вырос на русской земле, прожил на ней долгое время, но он предал своё Отечество, свой народ. Я думаю, что такого человека нельзя называть даже россиянином, он хуже самого кровного врага: ведь всегда больнее получить удар от человека, от которого ты этого не ждёшь, чем от врага…».

Приведу теперь — пришло время! — слова так и не узнанного мною по имени и фамилии автора о первоистоках жизнестойкости и преданности Андрея Соколова своему Отечеству. Он, этот «аноним», не обозначивший своё авторство, сказал так:

«Где же те источники, которые давали ему силу, чтобы выдержать, устоять? Ответ на этот вопрос — в довоенной биографии Соколова — ровесника века, жизненный путь которого помечен памятными событиями в жизни народа и страны, где произошла Революция, где в труде и борениях создавался новый мир. То были обстоятельства, в которых формировались характер и мировоззрение человека, историческое сознание народа, сыном которого он являлся».

По-моему, здесь явно проглядывает совсем неплохая публицистика. Конкретный человек — и глубины исторического сознания народа; в урочный день и страшный час войны они не могут не сблизиться, и тогда, словно кресалом из камня, высекаются яркие, не гаснущие во времени искры массового подвига, массового героизма.

Меня же особенно умилили слова: «…где в труде и борениях создавался новый мир». Какая непривычная в нынешних условиях высочайшая оценка советского прошлого! Господам либералам следовало бы задуматься: не слишком ли они хватают через край, именуя это прошлое «чёрной дырой» в надежде поскорее убить память, особенно в юных головах и сердцах?

Такую же несокрушимую веру прочитал я и в сочинении Олега Пеева — кстати, единственном от руки написанном — мелким таким, осторожным «пружинящим» почерком. Очень думающий мальчик. Его (хотелось бы, чтобы таких становилось больше!) «на козе» истерического очернительства истории не объедешь. Ему сейчас слово.


ОЛЕГ ПЕЕВ

«Я задумался: какой же силой воли нужно было обладать человеку, голодному, ослабленному, для того чтобы морально победить фашиста-коменданта… Казалось бы, человек, относящийся к русским как к рабочему скоту, заставлявший их делать нечеловечески трудную работу, — но даже он понял, что храбрость и сила воли Соколова, простого солдата, оказалась сильнее его силы. Именно благодаря таким, как Соколов, Великая Отечественная война закончилась для СССР победой. Немцы сначала были лучше оснащены, у них была отличная боевая техника, блестящие военные планы. У немецких военачальников были все основания считать, что война с русскими будет для них „лёгкой прогулкой“. Но они главного не учли — неколебимую и непостижимую русскую душу».

Олег Пеев, кстати, едва ли не единственный, кто особо обратил внимание на художественную выразительность рассказа. «Шолохов называет его (Андрея Соколова. — Г. Г.) глаза „мёртвыми“… Душа этого человека — как сталь, закалённая в огне тяжелых испытаний…» Мне сразу вспомнилось знаменитое «чёрное солнце» из «Тихого Дона». Молодец Олег, заметил такую важную художественную деталь!

Но вернёмся к началу разговора. Вот и Олег Пеев в ответе на вопрос о будущей судьбе Соколова и маленького Ванюши отделывается общими, клишированными фразами типа: «Можно только догадываться…», а завершает и вовсе плакатно: «Его внуки и правнуки — те люди, которые сейчас заботятся о том, чтобы человечество не забыло о военном подвиге, совершённом воинами Красной Армии».

Если бы всё было так… Если бы… И подумалось ещё вот о чём: видимо, до сих пор во многих семьях «оберегают» своё потомство от горькой правды наших дней, когда не только на Западе (там эта задача практически решена), но и у нас в России всё больше людей (молодых в особенности) убеждены, что победу над фашистами и фашизмом одержали США, Англия и их союзники. Уж тут не до того, «чтобы человечество не забыло…» Тут главное — не допустить, чтобы отняли у русского и других связанных с ним историческими узами народов самое драгоценное — нашу всенародную Победу.

Приведу теперь текст ещё одного сочинения, что не даёт мне покоя, бередит сердце; написано оно в виде ответов на вопросы, связанные не с одной «Судьбой человека», но и с оценкой творчества М. А. Шолохова в целом. Мне кажется, текст достоин того, чтобы привести его полностью.


АЛИНА КИСЛУХИНА

1. Вопрос: Как, по-твоему, помогла нашему народу «наука ненависти» к захватчикам, которую открыл Шолохов?

Ответ: Ненависть к захватчикам стихийна, ей нельзя научить, она просто есть.

2. Вопрос: Имеем ли мы право называть роман «Они сражались за Родину» независимой эпопеей, равной по своей художественной силе «Войне и миру»?

Ответ: Я думаю, мы вообще не имеем права сравнивать два столь самостоятельных и самобытных произведения только потому, что они оба посвящены войне.

Приведите, пожалуйста, пример «зависимой» эпопеи. Каждое литературное произведение, кроме откровенного плагиата, в той или иной степени независимо. Что касается сопоставления с «Войной и миром», то и оно кажется лишённым смысла, так как всё это зависит от субъективного восприятия лишь самого читателя. Не стоит превращать «Войну и мир» в некий эталон, аршин, которым измеряют, в некое «прокрустово ложе», в которое загоняют другие произведения и смотрят, дотягивает или не дотягивает. «Они сражались за Родину», как минимум, самостоятельное произведение, и кто-то, возможно, сочтёт, что оно, а не эпопея Толстого, лучше помогает понять, что такое война.

3. Вопрос: Голодный, бессильный Соколов одержал бесспорную моральную победу над фашистом, пытающимся сломить его волю к жизни, любовь к Родине. Как вы думаете, что этот человек может совершить для страны и народа потом?

Ответ: Одной из основных идей литературы так называемого соцреализма была поэтизация подвига, надрыва, борьбы за идею и отказа от личных интересов. История показала, что эта идеология — мертворождённая. Человек не может ВСЁ ВРЕМЯ совершать подвиги. У него должно быть время и для заботы о семье, для личного счастья, просто для того, чтобы побыть наедине с собой.

Поэтому я думаю, что голодный и бессильный Соколов, вернувшись с войны, станет обычным человеком, и это лучшее, что он может сделать. Есть время собирать камни и время разбрасывать камни. Время забыть обо всём, собрать волю в кулак и совершить подвиг — и время кропотливо и прочно строить дальнейшую, счастливую и спокойную жизнь. Если только его после войны не посадят «за измену Родине», за которую он проливал кровь.

Да-а… Вот это всплеск искренности совершенно иной закваски. Но недаром говорится, что чаще всего наши недостатки являются продолжением достоинств. Алина во всём — иногда чрезмерно — противопоставляет свой небанальный критический взгляд суждениям трафаретным, стереотипным, диктующим заведомо «благоприятный» (для отвечающего) ответ. Ну а если через год придёт другой учитель?.. Ну в самом деле: «Наука ненависти» Шолохова (равно как и «Русский характер» Алексея Толстого) задела за живое тысячи и тысячи бойцов Красной Армии — будущих победителей. И в этом, духовном смысле рассказы Шолохова и Толстого помогали ковать Победу. Но только в этом смысле! Преувеличение, как и недооценка, — путь к ошибке. «Ненависть стихийна», — говорит Алина. Ненависть подпитывается воспитанием, литературой, искусством, политикой, но не тождественна им, — думаю, что именно здесь, посередине стихийности и «педагогики» искусства, пролегает верный путь к истине.

Алина отвергла путь общепринятых и кажущихся бесспорными ответов — и заслуживает за это высокой похвалы. Но она, совершенно в духе нынешней «деидеологизации» высоких идей и понятий, абсолютизирует стихийность, впадая, только уже с другой стороны, в соблазнительный грех односторонности.

Второй вопрос, заданный Алине и её друзьям, мучает меня всю жизнь. И в молодости, и до сих пор я придерживаюсь такого мнения: с эпопеей, равнозначной «Войне и миру», у советских, а тем более у современных писателей, увы, пока не вышло… Осторожничаю, говорю «пока» — каких только чудес не бывает на свете! Ведь молодой Лев Толстой создал свою эпопею более чем через 50 лет после победоносного вступления храбрых русских войск в Париж. «В Париже росс!» — восклицал великий патриот А. С. Пушкин. Толстой развернул этот «литературный ген» нашего гения в беспримерный роман о доблести, мужестве и человечности русского человека. Эстафету принял Михаил Шолохов; всё меньше остаётся угрюмых и упрямых «литературоведов», пытающихся принизить и сам роман (подумаешь — русская Вандея начала ХХ века!), и в особенности его автора.

Но «есть ещё океан»! — как говорил Александр Блок. Такая война, как Великая Отечественная, не могла остаться «безголосой», не воспетой и не обдуманной. Я утверждаю, что почти за 50 лет, прошедших после 22 июня 1941 года, советская литература, и прежде всего русская, сумела создать коллективную широкоформатную эпопею о великих муках и подвигах нашего народа, как минимум, равнозначную «Войне и миру». Я всегда, где возможно, повторяю снова и снова: снимайте с книжной полки военные книжки Леонида Леонова и Юрия Бондарева, Василия Быкова и Евгения Носова, Виктора Астафьева и Ивана Стаднюка… Как говорится в таких трудных случаях: «и т. д., и т. д.» Вспоминаются великие слова Достоевского о романе «Дон-Кихот» Сервантеса: человечеству достаточно предъявить Господу на Страшном суде одну эту книгу, чтобы надеяться на снисхождение и прощение. По-моему, русскому народу достаточно будет предъявить «Горячий снег» Бондарева, «Последний поклон» Астафьева или гениальный рассказ о цене Победы Евгения Носова «Шопен. Соната № 2». И, конечно же, рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека», который будет вечно сиять как жемчужина в ряду литературных достижений ХХ века!

Те же слова в полной мере относятся и к незавершённому автором роману «Они сражались за Родину». Безусловно права Алина Кислухина, отвергая деление эпических произведений литературы на «независимые» и «зависимые». Но почему-то её тут же тянет в болото новой однобокости, когда якобы «всё зависит лишь от субъективного восприятия самого читателя». Почему, Алина? Разве ты полностью отрицаешь наличие объективных критериев оценки литературных произведений? Полностью отрицаешь возможность научного анализа художественного процесса? Судя по всему, так оно и есть. Худо это, и придётся оспаривать твои «неоспоримые» хлёсткие суждения, навеянные, по-моему, мнимым бесстрашием литизвращенцев типа Вик. Ерофеева или Вл. Сорокина. Называю эти одиозные имена не случайно. Вик. Ерофеев, посредственный, но продувной и нахальный литератор, «прославился» поистине геростратовым заявлением о «мертворождённости» советской литературы и метода соцреализма с его апологией революционности, поэтизацией подвига и «битвы идей».

Алина чутко уловила односторонность (значит, и недостаточность) соцреализма как метода художественного постижения действительности. Но неужели лучше модный ныне постмодернизм с его культом жестокого натурализма, «физиологизма», секса, мата и вообще всего плотского как «истинно человеческого»? Неужели лучше, а? И разве не улавливается чутким сердцем глубокая разница внешне схожих тезисов: «В жизни всегда есть место подвигу» и «Жизнь — это подвиг»? Здесь я на стороне Степана Попова, который искренне верит, что, «если завтра война», всё изменится и весь «российский народ за свободную Родину встанет». Да, его оптимизм, повторяю, слишком розовый, но «в жизни всегда есть место подвигу» — это надежда на будущее, а «жизнь — подвиг» — это исключение из обычной рутины бытия. Подвиги христианских мучеников-страстотерпцев, бесчисленные и не меркнущие подвиги героев — исключения, возвышающие человечество. Но уверяю тебя, Алина, что соцреализм вовсе не отрицал заботы о семье, о личном счастье, о любви «пограндиознее онегинской». Но и «о подвигах, о доблести, о славе» человек, чтобы не стать амёбообразным обывателем, не имеет права забывать никогда. Никогда!

И снова обращусь к М. А. Шолохову. В том же 1965 году шестидесятилетний писатель беседовал у себя в Вёшенской со школьниками-станичниками (он встречался с детворой регулярно — потому что любил). И на вопрос: «Подвиги можно было совершать в годы гражданской и Отечественной войн, а сейчас для этого какие возможности?» — Шолохов ответил кратко и ёмко: «Хорошо прожить жизнь с пользой для общества — это тоже подвиг… Война — разрушительница, а вот трудовой подвиг — это подвиг созидания. Хорошо учиться — это тоже подвиг. Вот так-то, ребятки».

…Вот так-то, Алина. Согласен: екклезиастова мудрость (время разбрасывать камни, время собирать камни) неопровержима. Но ведь как её повернуть: когда надо собрать волю в кулак и совершить подвиг — и когда «кропотливо и прочно строить дальнейшую счастливую и спокойную жизнь»? Вот коренные вопросы бытия человеческого, и юная Алина, как и подобает юности, бесстрашно задаёт их себе и другим.

К сожалению, толкование ею будущей доли человека с «мёртвыми глазами» не кажется мне ни юношески максималистским, ни объективно заданным самим ходом рассказа о жизни героя. Тут Алина явно выказывает несамостоятельность, тенденциозность своих суждений — возможно, от некритического усвоения антисоветской пропаганды. Что делать, живём в эпоху «плююрализма», как горестно пошутил однажды мой друг поэт Егор Исаев.

В самом деле: Соколов в 1946 году, во время встречи с автором рассказа, уже стал «обычным человеком» и мечтал, конечно же, не о подвигах, а о том, как изменить к лучшему свою трагически не заладившуюся жизнь. Ему это счастье — «просто… побыть наедине с собой» — и даром не нужно. Сдаётся мне, что не случайно ни Алина, ни её друзья «не заметили» в рассказе Шолохова страницы, где с такой покоряющей силой автор описывает простую и столь счастливую довоенную жизнь Соколова, его спокойную, «обыкновенную» и потому столь нежную, красивую любовь к жене и детям своим. Ни о каких подвигах, тем более об одиночестве, и не думалось тогда ему ни во сне, ни наяву… Вот почему Соколов без раздумий прижал к своему сердцу Ванюшку, столь же одинокого и несчастного, как и он сам. Пусть и выдав себя за его отца.

Сказано поэтом: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Эти слова я отнёс бы (пусть с некоторой опаской) ко всему искусству социалистического реализма, недостатки коего были своеобразным продолжением его достоинств. Андрей соврал, что он отец Ванюшки. Но именно в этом «возвышающем обмане» — верный путь к счастью. Простому человеческому счастью.

…Должен сказать в заключение, что меня наповал сразили заключительные слова Алины: «Если только его после войны не посадят „за измену Родине“, за которую он проливал кровь».

Голубушка Алина! Я хорошо знаю, кто внушил тебе это. Ведь даже в канун 60-летия Победы один за другим гоняли по телевизору кинофильмы, якобы раскрывающие, наконец, «всю правду» о минувшей войне. «Московская сага», «Штрафбат»… долгий, долгий перечень обмана под видом правды. Обмана, не возвышающего, но унижающего нас и наше историческое прошлое. Ты смотрела или читала «Сагу», дитя моё? Да это же сплошь наглое, злобное и бездарное враньё, коктейль из домыслов, версий, слухов, сплетен — и, главное, никакого чувства ответственности за сказанные слова или отснятый телекадр. Свобода, давно сползшая по наклонной в трясину безнаказанности и цинического хамства…

«Если не посадят за измену…». Ну каким ветром это предположение навеяно? Да, сотни и сотни тысяч военнопленных прошли строгую «фильтрацию» в органах МГБ: был ли предателем или не был? служил фашистам или не служил? Наверное — и даже наверняка — не обходилось здесь без ошибок и излишних строгостей. Вот мой дядька, Пётр Ильич, попал в плен в 41-м, а вышел на волю только весной 49-го года. Я точно знаю, что его, не найдя компромата, «на всякий случай» сослали на Урал, в город Молотов (ныне Пермь), где он пробыл в ссылке пять лет. Но ещё при жизни Сталина он вернулся домой и плотничал в родном Черногубове под Тверью до скончания своих дней. Я не раз пытался спросить его — зря или не зря «впаяли» ему пятилетнюю ссылку. Он только усмехался и говорил: «Могли и больше отвесить…». Не любил говорить о плене. Стыдно — и это чисто по-русски.

Потом пришла новая крайность — героизация реальных и мнимых подвигов военнопленных в фашистских лагерях. Оно, кстати, было очень важно для «размораживания» истории, для её приближения к истине. Однако была уже в середине 50-х (именно тогда написана «Судьба человека») и другая, подспудно антисоветская линия не просто «героизации плена», а дегероизации народной, Отечественной войны. Тогда, почти полвека назад, поэт писал:

…И подменяют постепенно

Бессмертье не пошедших в плен

Трагедией военнопленных.

К несчастью, это предостережение сбылось… А что касается «измены Родине», то в ГУЛАГ попадали в основном действительно предатели и фашистские прихлебатели. Советую внимательно смотреть передачи ТВ о Прибалтике и Западной Украине. Вам этот культ бывших эсэсовцев ни о чём не говорит?

И наконец последнее. Храбрые девятиклассники запросто обращаются с шедевром Михаила Шолохова, «награждая» его искренними эпитетами. Но, ей-Богу, меня не покидает ощущение… нет, не легкомыслия, но неглубокого (за редким исключением) проникновения моих «сочинителей» в художественную ткань рассказа «Судьба человека». Говорю это вовсе не в укор. Нет! Родниковая чистота шолоховского слова обманчиво кажется именно неглубокой, легко постигаемой. Такое ощущение, словно стоишь на зимнем прозрачном и толстом льду Байкала. Стоишь — и всё кажется таким близким, а под ногами — совсем рядом, рукой подать — плавают знаменитые байкальские омули. Так что не только они, мои юные собеседники, но и солидные дяди и тёти частенько «попадались» на этой кажущейся простоте. Не отсюда ли такая необъяснимая нелюбовь к Шолохову у многих чуждых России литературоведов, филологов, писателей? Они завидуют ему — но многие честно не понимают, откуда всё это взялось в обыкновенном донском станичнике. Кому угодно простят «простонародное» происхождение таланта — но непостижим для них истинно народный гений…

Завершить же свои раздумья я хочу замечательными, будто вчера написанными стихами видного русского советского поэта Михаила Дудина (с ним тоже нередко пересекались наши жизненные дороги). Посвящены они Неизвестному солдату. Русскому солдату.

Я всей жизнью своей виноват

И останусь всегда виноватым

В том, что стал неизвестный солдат

Навсегда неизвестным солдатом.

И в сознании этой вины,

Собирая последние силы,

Я стою у старинной стены,

У его беспощадной могилы.

И гудят надо мной времена

Дикой страсти войны и разрухи.

И погибших солдат имена

Повторяют святые старухи.

Чудо жизни хранят на земле

Смертным подвигом честные люди.

Но грядущее мира — во мгле,

Но печальная память — в остуде.

И тоска мою душу гнетёт,

И осенние никнут растенья,

И по мрамору листья метёт

Оскорбительный ветер забвенья.

В наших ли силах воспрепятствовать агрессии «ветра забвенья»? Не выметет ли он из русских сердец светлую Память о Победе, о тех, кто до неё не дожил? Ребята из 9-го «Б» укрепили мою убеждённость в том, что — в наших силах!

«…Дело прочно,

Когда под ним струится кровь»

(Н. А. Некрасов)

Константин Смородин ВЗЯЛИ ОНИ НАС ИЛИ НЕТ?

Иду вдоль железнодорожных путей по гравию, справа — овраг, шоссейка, домишки деревенские, слева — по другую сторону — перелесок. Если насквозь пройти — поле, дальше — холмы, пологие склоны которых сплошь поросли полевой клубникой. Вид с холмов открывается дивный: бежит вниз просёлочная дорога, петляет по равнине река Исса, одна из самых чистых в Мордовии, повсюду — живописные купы деревьев, деревеньки вдали, небо необъятное, синее, лёгкие тени облаков бегут по траве. И всё так просторно, ярко, откровенно-пронзительно. Стоишь на вершине холма — глядишь: вот она, моя земля… По тропинке вон люди торопятся, мои земляки… Долго душа хранит эти мгновенья, живёт этим простором в бессолнечные зимние дни.

Иду вдоль путей. Уже виднеются водонапорная башня и приземистый вокзальчик. А мимо — товарняки грохочут: цистерны с бензином и вагоны с лесом. Налетит тяжёлый состав, обдаст горячим вихрем, сотрясёт землю — и мимо. В ы в о з я т! Вычерпывают недра, рубят лес, волокут из страны, будто нет у неё завтра, нет детей, нет внуков — и некому будет бродить по этим тропам, обрабатывать поля, купаться в реках, глядеть с холмов вдаль… Занозой вошёл в душу странный вопрос: взяли о н и нас уже или нет? Они — чужие, может быть, и русские по крови, но желающие жить не в России, а в «золотом миллиарде» и потому переставшие быть русскими.

Итак, взяли или нет?.. Ну, железная дорога — это просто символ сегодняшней пронзённой, распродаваемой России. Но есть ведь места в стороне от этого дележа и вывоза. Нет там ни нефти, ни газа, ни алмазов, ни угля. «Брать» их по большому счёту никто не захочет. А вот захотим ли мы сами — как единый народ — «иметь» эту свою землю, любить её, жить, не рвясь душой за кордон, не проклиная ежечасно горькую судьбинушку — родиться в «несчастной, убогой, самой худшей» стране. Не сломлен ли дух окончательно? Готовы ли мы намертво вцепиться в свою землю — удержать, сохранить и тем самым спасти самих себя, свою миссию, свою идею, свой образ? И ответа на свои вопросы никак не мог я отыскать.

Но поскольку в жизни всё идёт одно к одному, то выдался мне случай спуститься из отвлечённых облаков и всмотреться внимательней в крошечный уголок провинциальной жизни.

Принесли мне «мемуарную книгу». Собственно говоря, книги никакой и не было, была довольно неряшливая рукопись, причём кое-где буквально «от руки». Просьба «помочь» мотивировалась тем, что автор-де «хороший человек», сам тоже многим помог и отказать ему невозможно. Понятно, что согласился я без радости и с тяжёлым сердцем. Всё оставлял работу эту «на потом». Наконец, выкроив время в служебной рутине, развязал тесёмки пухлой папки и принялся читать. В смысле литературном рукопись была ужасающей, но вот другой смысл в ней, без сомнения, имелся.

Герой книжки — главный врач больницы в райцентре Ромоданово, что в тридцати километрах от Саранска, человек со смешной фамилией Поросёнков. Со своей фамилией он не раз попадал в нелепые ситуации, но менять её не пожелал (а между прочим, некоторые из сокурсников по мединституту так поступили). Вот этот-то человек и взялся описать свою жизнь. И надо сказать, что безыскусный рассказ, без намёка на «психологию», чем-то всё же поразил меня и по-своему ответил на мои недоумения.

В биографии сообщалось, что главным делом жизни этого человека стала больница, возведённая методом «народной стройки» на месте прежней, ютившейся в деревянных бараках. К строительству привлекали даже алкоголиков, которые вечерами тайно лечились (тогда этой болезни принято было стыдиться), а днём работали. Персонал сажал сад, хирурги делали успешные операции, — всё это были маленькие победы, микроскопические в масштабах страны. Однако, читая рукопись, я неожиданно испытал отрадное чувство полноты жизни, какой-то её «правильности», укоренённости, человечности, когда человек — существо сознательное и одухотворённое. Запомнился эпизод из повествования: выдавался свободный вечерок, и молодой доктор, Владимир Сергеевич Поросёнков со своими сотрудниками ездили на мотоциклах — «жечь костры». О чём говорили они у этих вечерних костров? Или, может, молчали, глядя в огонь? Лежали на земле, смотрели на звёзды… Нет, невозможно человеку жить, не осознавая в себе этой тяги к высокому, к тайне, к осмыслению жизни…

В корявых, неумелых фразах рукописи, как в шелухе, таилось живое зерно, и мне захотелось помочь ему освободиться. Так что приступил я к редактуре уже по своей воле. Вглядывался, правил, старался понять.

Действие книги в основном разворачивалось в райцентре Ромоданово. Вспомнилось, что бывал я в этом посёлке на самой заре перестройки, в 1989 году, ездил по окрестностям в составе писательской бригады.


ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Кроме меня в бригаду (хорошенькое советское определение!) входили Борис Иваныч П., директор бюро пропаганды при местном СП, и Серафима Марковна Люлякина, ныне покойная. Чудесная была старушка, добрая, очень неглупая, с чувством такта, даром что всю жизнь проработала дояркой в глухом мордовском селе, вырастила кучу детей и лишь на старости лет занялась стихотворством, то есть сказительством. Новый муж-литературовед помог: полуграмотная, зато фольклор знаешь, значит — в сказители.

Приехали мы по осени, колхозники на уборке, а нам аудиторию организовывать надо. Вот и придумали. Подвезли нас к сельскому магазинчику, там как раз какой-то дефицит выбросили (в ту пору всё было дефицитом — конфеты, пряники, сигареты…). Народ, который не на сельхозработах, весь как есть в магазине и собрался. Магазин закрыли, бабушек-дедушек выгнали смотреть на объявившихся писателей-артистов. Я выступать напрочь отказался. Стою в сторонке, затесался среди недовольных местных и делаю вид, что я тут ни при чём.

Серафима Марковна, как это было у неё заведено, переоделась в красочный национальный сарафан (добыла в каком-то национально-фольклорном ансамбле). Борис Иваныч представил её и выступил в качестве конферансье — отпустил пару шуток и прочитал фривольный стишок. Толпа реагировала вяло. Затем полились народные песни вперемежку с авторскими, тоже написанными и исполненными Серафимой Марковной «под старину».

Отпела, отплясала Серафима Марковна (выкладывалась она полностью), раздались оживлённые хлопки. Приглашали ещё приезжать, только в более подходящее время. Помню, лица у людей посветлели, и вовсе не потому, что вот-вот должны были вновь открыть магазин, а потому что Серафима Марковна умела достучаться, расположить к себе. Мне было не совсем понятно, почему её с удовольствием слушали пожилые и молодые, мордва и русские… Какое, казалось мне, может быть сказительство в конце ХХ века? Теперь на многое смотрю иначе.

После концерта сельчане предлагали отовариться без очереди в магазине (а я-то слышал, как они переживали, как бы через заднюю дверь всё не повыносили). Честь оказали.

Ещё запомнились школа и сами школьники. Школа на вершине холма, в бывших настоятельских покоях — стены толстые, дух особый. Чуть поодаль из зарослей выглядывали прочие сохранившиеся от женского монастыря здания. Более запущенные, конечно. А дети (во всех классах человек 35) выглядели совсем по-городскому — причёсанные, девочки с бантами, в хороших платьях и костюмах, воспитанные, с живыми заинтересованными глазами. Чувствовался сильный педколлектив. Может быть, и потому, что село было побогаче других, славилось колхозными яблоневыми садами.

Само Ромоданово в тот приезд не приглянулось. Жили мы на окраине, в сельхозколледже, неподалёку — микрорайон безликих двухэтажек. Да и погода стояла угрюмая, то и дело лил дождь. Даже в парк я не заглянул ни разу, по центру толком не походил. Жители, правда, показались отзывчивыми — выступали мы и на швейной фабрике, и в каком-то тресте-хозяйстве, и на сахарозаводе…


БОЛЬНИЦА

…Чем дальше, тем больше времени требовала работа над рукописью. Взяв в компанию фотографа (его снимки должны были украшать будущую книгу), я воспользовался приглашением доктора Поросёнкова пожить в самом Ромоданове, подышать тамошней «постперестроечной» атмосферой.

Так получилось, что попал я в Ромодановскую центральную больницу и районную поликлинику в День медицинского работника. В небольшом актовом зале было белым-бело от накрахмаленных, стерильно чистых халатов врачей и медсестёр. Ощущалась праздничная атмосфера. А что нашему честному бюджетнику надо для праздника? Конечно, денег. Дали премию. Народ радуется. Зарплату выдают теперь регулярно… А зарплата-то какая? Работают; ничего, совесть не пропили (кое-где такое случается), профессионализм не утратили, недостаток в средствах восполняют на огородах и земельных участках.

После официального отчёта главврача В. С. Поросёнкова о том, что «несмотря на трудности» работа движется, показатели в норме, и поздравлений на сцену поднялись хирург Александр Поросёнков и Ольга Ковшова, зубной техник. Начался праздничный концерт. И хотя Александр выглядел совсем неплохо, особо выделю Ольгу — настоящая эстрадная дива. При удачном стечении обстоятельств она вполне бы могла потеснить разных маш распутиных и наташ королёвых. До этого я слушал её на Всероссийском фестивале патриотической песни — местная «звезда» не терялась в сиянии «звёздного пантеона».

Но первое впечатление от ЦРБ — попал куда-то на Украину. Уголок Черкасщины или Полтавщины — столь здесь зелено и уютно. Больничные корпуса «вписываются» в парковые насаждения. Позади поликлиники светлая берёзовая роща, вдоль лечебных корпусов яблони, вязы, липы, сосны, много лиственниц. Возле станции переливания крови мне показали маленький кедр, за несколько лет вырос всего на 3–5 см. Зато туи из обычного для нашей полосы кустика превратились в деревья… Ромоданово расположено в своеобразной природной нише, и потому у местных садоводов-умельцев даже крупный сладкий виноград вызревает, вёдрами собирают… Ещё запомнились цветники, где синими башнями возвышались дельфиниумы, огненными розетками полыхали лилии, тёмно-зелёными островками готовились к цветению неприхотливые нежные флоксы…

А внутри лечебных корпусов хотя и бедно, но чисто, стены аккуратно побелены, покрашены. Уголки с декоративной растительностью. И халаты у медперсонала белоснежные не только в праздник. Как будто побывал в одном из образцовых учреждений советского периода. Да и здания сравнительно новые, все ещё смотрятся. Действительно, вспоминается Украина. Именно там сейчас разительно видно всё то хорошее, значительное, ценное, что успела сделать советская власть для людей. Остаётся вспомнить лишь, что на Украине и в других республиках СССР условия для подобных дел и проектов были куда более благоприятные, чем у нас. В. С. Поросёнкову, главврачу с сорокалетним стажем, всё досталось потом и кровью. Выражение хотя и фигуральное, но отражающее истинное положение дел.


ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ

Трудно поверить, что ему уже семьдесят: ясный ум, прекрасная память, энергичен, подвижен, даже не поседел. В нём нет ничего стариковского, а наоборот, проскальзывает едва уловимо юношеский романтизм. Любитель природы. Страстный рыбак. По призванию — хирург. Более сорока лет работает одновременно хирургом и главным врачом Ромодановской ЦРБ. Народный врач СССР. Наверно, последний в Волго-Вятском регионе, их и так-то было всего несколько.

О самом Поросёнкове добавлю лишь один забавный характерный эпизод. Как-то к Владимиру Сергеевичу пришла посетительница, которой он много лет назад сделал операцию на щитовидной железе. Женщина начала благодарить его за успешную операцию, за то, что в больнице порядок, не воруют, больных кормят хорошо (она приехала из деревни проведать родственников), за чистоту в коридорах и палатах. Сообщила, что выглядит он неплохо, и вдруг начала горячо просить: «Не умирайте, Владимир Сергеевич, не умирайте!», аргументируя это тем, что без него здесь всё развалится, нарушатся связи с колхозами, перестанут нормально кормить… Одним словом, не умирайте, Владимир Сергеевич, а то другим станет хуже. Поросёнков вынужден был её заверить, что умирать не собирается.

Я не удержался и спросил:

— Как удалось в больнице создать такой замечательный парк в филатовских традициях?

Дело в том, что у меня под окнами в Саранске расположена городская детская больница. Там третий год подряд высаживают деревца — 90 % их гибнет. И повсюду такая же картина. Приживаются разве что берёзки да тополя. Очень жаль погибшие саженцы рябин, ёлочек, сосен.

— Мы, во-первых, правильно сажали — в тот же день, как выкопали, и в приготовленные как следует ямы, а во-вторых, ухаживали — не ленились: окапывали, обкашивали, поливали. Но и у нас были потери: ёлки, перед Новым годом, — продолжал он грустно, — хотя и сторожей выставляли… — И вдруг оживился: — Из хвойных лучше всего лиственницы сажать, прекрасно приживаются и зимой никому не нужны — хвою-то сбросили…


ТАНЕЧКА

Светловолосый вихрастый мальчуган лет десяти нёсся по пыльной улице на «школьнике», а за ним, не отставая ни на шаг, трусили довольно крупная дворняга и чёрный козлик. Козлик явно соперничал с собакой — и по сообразительности, и по преданности. Мальчуган остановился неподалёку, и к нему поспешила уже немного знакомая мне девчушка, вернее девушка, ещё не утратившая детскости в лице и стати, — Танечка.

— Так это ваш козлик? — спросил я без обиняков.

— Не козлик, а козичка.

— А ещё что у вас есть?

— Корова, большая коза, три курицы, петух… Были поросята… Зимой зарезали.

Смущённо улыбнувшись, Танечка (вообще-то Таня, но мне почему-то с первого взгляда захотелось называть её Танечкой) отправилась домой. Брат, повесив на руль сумку, в сопровождении собачье-козьего эскорта двинулся следом.

Вскоре я узнал, что Таня и её семья — переселенцы с Украины. Пять лет назад мама и четверо детей вернулись на родину предков, а глава семьи остался где-то под Харьковом. Года полтора тому семье выделили ссуду на покупку дома и обзаведение хозяйством. Живут трудно: мама — почтальон, Таня год училась в музучилище в Саранске, но вынуждена была вернуться, устроиться на работу и продолжить учёбу здесь.

При следующей встрече я спросил у Тани, почему она бросила музучилище.

Промелькнула тень колебания на лице, и всё же она ответила:

— Приехала сюда как-то, а у них дома из еды одни сухари… Сразу написала заявление… И учиться было трудно, я ведь даже нот не знала, взяли из-за голоса…

Мне говорили, что у неё настоящий «народный» голос и что они всей семьёй очень хорошо поют народные песни под баян.

А ещё мне сообщили, что Танина мама — сектантка, в их доме что-то вроде молельной избы. К счастью, как выяснилось, секта, к которой принадлежат они, не тоталитарная, то есть в ней не оказывают давление на психику. Однако этой секте и подобным активно помогает Запад, особенно Америка. А американцы просто так денег не дают. Секты протестантствующего толка формируют людей западного образца. Какую ценность в недалёком будущем будет представлять для них Россия со своей особой цивилизацией и её идеалами? Многие зарубежные «доброхоты» и их русскоязычные прихвостни хотели бы, чтоб наша страна ушла в небытие, как некогда Атлантида в океан, и потому Запад помогает не возрождению православия, фундамента, на котором зиждется Россия, а посылает нам, словно дикарям каким-то, миссионеров с коробами побрякушек и для приманки — долларами.

С другой стороны, куда деваться таким вот, как Танина семья, — беженцам и местным бедолагам, которые привыкли жить своим трудом, но по каким-либо обстоятельствам едва сводят концы с концами? Где им искать опору? И государство отворачивается от них, а православная церковь сама едва поднимается.

Не берусь осуждать Танину маму за то, что она примкнула к секте, потому что не знаю, как помочь… Я не знаю. Другие не знают, а может быть, тоже — все мы отворачиваемся?..


ЛЕБЕДИ

В наших краях стали оставаться лебеди. Раньше они только отдыхали денёк-другой на озёрах и прудах перед дальнейшим кочевьем, по весне — к северу, по осени — к югу. Но вот в прошлом году я впервые услышал, что несколько лебединых пар поселились на Саранском водохранилище. А в этом году увидел лебедей сам, правда, не на водохранилище, а на ромодановском пруду.

Жара в тот день стояла адская, желающих купаться оказалось более чем достаточно, и пришлось колесить, выбирая место. Благо пруд большой, широкий, глубокий, с чистой прозрачной водой, плещущейся рыбой, с зарослями лозняка, ракитами по берегу. Над водой, выделывая замысловатые зигзаги, мельтешила стая скворцов — взрослые давали молодёжи уроки пилотажа. Наконец мы нашли пустынный участок берега. Как раз напротив, в тихой заводи, обрамлённой камышами, с берега неприступной из-за болотистого овражка, увидели лебедей. Трёх. Они, словно в кино, или, точнее, в мультфильме, выстроились в ровный ряд — три изящных кораблика, три грации, три балерины (оказывается, не только в искусстве всё рассчитано и выверено!). Будто бы перед нами устраивали показательные выступления! До чего же здорово, красиво, изящно!.. Недостаёт слов, чтобы передать чувство, которое я испытал. Но главное, мне показалось, что водоём одушевился — получил или приоткрыл душу!

Лебеди перегруппировались — два как бы составили пару, а один остался в стороне. Может быть, третий — лебедёнок? Присмотрелись — нет, все три лебедя взрослые особи. (Как чувствуешь своё косноязычие, когда пишешь о столь совершенных существах!)

Вскоре лебеди скрылись в заводи, и мы со своей «смотровой» площадки уже не могли их больше разглядывать.


КЛАДБИЩЕ

На неполных десять тысяч жителей в посёлке четыре кладбища: два старых и два новых. Мы с фотографом забрели на одно из старых. За металлическими оградами скромные могилы — деревянные и железные кресты, железные обелиски со звёздочкой или крестиком в правом верхнем углу, такие же — из «мраморной» крошки, а из цельного куска мрамора или гранита — считанные единицы. Простое, бедное кладбище. Лежат куренями, и фамилии все обычные, русские: Корнеевы, Леоновы, Черновы… Ограды покрашены, могилы ухожены: цветы, сирень, берёзы, рябины. Птицы поют… Покой и горечь… Из праха пришли и в прах возвратимся — приоткрылась бездна, выпустив человека на волю погулять, пошалить, подумать о смысле этого самого жития на свете, а человек опомниться не успел, как опять притягивает его, властно зовёт назад бездна…

Поразило количество молодых покойников: двенадцать — пятнадцать — семнадцать — девятнадцать — двадцать четыре — тридцать годков… Мальчики, девочки, девушки, парни: «трагически погиб», «безвременно ушла», «от скорбящих родных», «неутешно наше горе»… Красивые лица. Широко распахнутые глаза. Больно смотреть на фотографии, перехватывает дыхание, стучит в висках: «Ну как же так? Другие поколения жили намного дольше, а сейчас рок какой-то. Рядом со стариками — их внуки и правнуки». Немало и мужчин сорока-пятидесяти лет, но юношей, похоже, больше. Как только эта арифметика выстроилась в голове, уже не покоем повеяло от кладбища, а тревогой. Захотелось убежать куда подальше от свидетельства того, чего знать не хочешь.

— Такая картина не только у нас в Ромоданове, — сказал мне доктор Поросёнков, — во всех районах. Гибнут в автокатастрофах, убивают друг друга, тонут, отравляются спиртным, суицид, наркотики появились… На прошлой неделе застрелили предпринимателя. Двадцать семь лет. Вечером поливал огород, подъехали на «жигулях» и застрелили…


А ЕСЛИ В ЦЕЛОМ…

И всё-таки Ромоданово мне понравилось. Парк — одно из самых отрадных впечатлений. Покуда жил в посёлке, ежедневно бродил по аллеям с удовольствием, даже с каким-то эстетическим удовлетворением. Больница — филиал Филатовского парка и под твёрдым, добрым руководством Поросёнкова явственно напоминает санаторий. Ромодановская средняя школа снаружи представляет собой гибрид старинного двухэтажного здания и современного строения. Довольно удачный гибрид. Подумалось, что в такую школу я б свою дочку отдал без лишних раздумий. Вокруг школы цветники, деревья. Бегают ребятишки с вёдрами и мотыгами.

Спрашиваю малышку:

— Где вёдра дают?

Она удивлённо хлопает глазами, а затем, сообразив, отвечает:

— Это мы поливаем!..

Большинство изб — добротные, крепкие, за сеткой-рабицей ни клочка одичавшей земли, редко где увидишь сорняк — огороды сейчас опять в цене. Но и на цветы участки не жалеют. Богатые сады: яблони, вишни, сливы… Если и вправду грядёт потепление, будут здесь и абрикосы с шелковицей да персиком — не сомневаюсь, земля-то — чернозём. Лишь бы хозяева не повывелись… Попадаются просторные особняки и новострои. Негусто, но есть. Несмотря на противоречивые впечатления и тревожные симптомы, в целом преобладает ощущение, что народ здесь х о ч е т ж и т ь. Наверно, это обусловлено тем, что в Ромоданове есть работа, есть перспективы, удалось сохранить пищевую промышленность. Сахарозавод с дореволюционным прошлым и разворотливым руководителем. Мельничный комбинат «Элеком» — гигант. И все худо-бедно функционируют, не разворованы, востребованы. А денежный доход работников, как известно, отражается на лицах.

Прошёл по центральной улице мимо похожего на игрушечный замок банка, через триста метров свернул в проулок и оказался на склоне поймы. Куры копаются в придорожной канаве. Кошка сидит на заборе. Бычок на привязи задумчиво жуёт зелёную травку. Видно далеко: зелёная ложбина поймы, ровная, с редкими островками деревьев или кустарника, километрах в пяти — ажурная дуга железнодорожного моста…


ИВАН

За рулём «козелка» недавний знакомец — мой ровесник или чуть помоложе. Разговорились. Сначала о рыбалке, затем о том о сём. Рассказывает, как на Крещение в проруби купается, много народу со всего района в Ивановке собирается на небольшой, но глубокой речке. Туда и ромодановцы приезжают.

— У меня уже примета: если искупаюсь — год болеть не буду, до следующего Крещения. Морозец так и жжёт, иглами в ноги впивается. Окунёшься с молитвой, как положено, красота! И не болею. Может, внушение…

Дорога близится к Саранску. Объезжаем по гравию, вздымая белёсые вихри, ремонтирующийся мост.

Узнаю между тем, что мой спутник — коренной ромодановец, живёт в собственном доме. Интересуюсь: держит ли скотину или какую-либо другую живность?

— Так, по мелочи. Мать держит двух коров, свиней… Почти напротив меня живёт. — И вдруг сообщает: — Я без коровьего молока жить не могу. Ни чая мне, ни кофе не надо. Две трёхлитровые банки молока в день вынь да положь. Вместо воды пью…

Я засмеялся. Вижу его настороженное удивление.

— Да фамилия-то у тебя какая, — говорю. — Коровин!..

* * *

Тянутся железнодорожные пути. Загорелся зелёный огонь семафора, закрылся шлагбаум. Налетел состав. В ы в о з я т! А мы остаёмся. Мы все — доктор Поросёнков, Танечка, Иван…

Закончена работа над «мемуарной книгой». Сколько людей новых я повидал, сколько рассказов выслушал! Что ни жизнь — то история, простых не бывает. А покуда работал, покуда ездил по Ромоданову и окрестностям, пытался понять: так взяли о н и нас или нет? О н и — чужие. И приметы вроде бы видел повсюду: здесь они уже и располагаются обстоятельно, по-хозяйски.

Самому мне чудилось иной раз, что утонул я в мелкотемье. Право, что изображать в провинциальном городке в десять тысяч жителей? Школа, больница, кладбище… Обыкновенней некуда. Обыкновенно течёт человеческая жизнь: рождение и смерть, скорбь и радость.

Да, радость. И это было моё главное открытие и ответ на измучивший меня вопрос. Потому что, как ни взгляни, невозможно в з я т ь эту огромную землю под необъятными небесами. Она может быть только дана, вместе с силой и мужеством, необходимыми, дабы владеть ею. И дана она нашему народу — Ивану, Танечке, доктору, нам с вами, которых пока ещё — большинство.

Вадим Дементьев БУХТИНЫ КУБЕНСКОГО ОЗЕРА

Без конца поля

Развернулися,

Небеса в воде

Опрокинулись.

Иван Никитин

Вологодское Кубенское озеро — это живой организм: то волнуется, то отдыхает, то гневается, а то, как и море по известному сравнению, смеется. Выйдешь в тихий вечер на крыльцо, а со стороны берега доносится гул — волна за волной с ревом накатывают на берег, покрывают сердитой пеной камни, несут с гневной водой взвесь песка и ила, клочья водорослей и лесной мусор. Вся природа уже успокоилась, впала в благостное умиротворение, а озеро раскачалось, стенает и сердится за дневной ветер, который налетел, поднял волну с «барашками» и улетел дальше — гнуть в свирепых порывах леса, крутить пыль на дорогах, утробно завывать в ущельях каменных городских кварталов. Только к утру озеро успокоится и встретит рассвет ласковым тихим приплёском. Будто и не было бури.

Явления природы здесь никогда в точности не повторяются. Гроза после жаркого антициклона тяжела и злобно-порывиста. С первым валом грязно-сероватого оттенка черные тучи накатываются с северо-запада всякий раз быстро и неожиданно. Еще умильно светит на другой половине неба солнце, тихо порхают птицы, но на объятую страхом вторую половину неба лучше не смотреть: жутко.

По контрасту с кубенскими грозами вспоминается удивительное явление, виденное мной как-то в августе. Я вышел ночью во двор под черное глухое небо с яркой звездной россыпью. Такая была темень, что выколи глаз, и только прямо над моей головой повисла молочно-белая, огромная линза. Это было как чудо, каких человек не предполагает увидеть в природе. Долго я приходил в себя, пока не заметил, что сквозь стойкое белое марево просвечивают острые лучики звезд. Полная луна, отражаясь от тихой глади озера, бросила блик на небо через воздух, пропитанный мельчайшими дождевыми испарениями, которые и «сотворили» эту летающую тарелку в ночном небе.

«Зимой на озере немудрено заблудиться и среди бела дня, — рассказывает о другом времени года Надежда Александровна Плигина, удивительная женщина, вдова Александра Николаевича Плигина, который в одиночку восстанавливал Спасо-Каменный Преображенский монастырь на кубенском острове. — Может начаться такой густой снегопад, что невозможно сориентироваться, в какую сторону идти. Или разыграется метель и в течение пяти минут заметет следы: дороги нет».

Особенно меня поражают в Кубеноозерье тихие летние дни. Кучевые облака будто застывают на одном месте. Озеро, что молочное море, так же недвижимо. Младенец-ветерок дохнет во сне, и пойдет по воде легкая рябь и тут же стихнет, опять сольется с голубой равниной. Тогда теряются границы неба и воды.

Природные красоты Кубеноозерья описывал некий Иларий Шадрин, рассказ которого нашел Василий Иванович Белов и процитировал в своей книге о Валерии Гаврилине. Этот Иларий Шадрин был, по словам Белова, «то ли монах, то ли священнослужитель». Могу предположить, что таким же наш край видели и преподобные Дионисий Глушицкий и Александр Куштский, Нил Сорский и Григорий Премудрый… Направлявшимся из Вологды в свои монастыри и скиты монахам открывалась такая картина, какой уж сегодня, увы, не увидеть: «Направо, куда первее всего направляется взор, сияет лазурное раздолье Кубенского озера, которое, начинаясь от села Кубенского, по правую сторону дороги, тянется далее, всё более и более расширяясь, пока не сольётся с горизонтом. Это громадное, чудное водное зеркало заключено в роскошные рамки зелени лугов и кустов, среди которых, подобно белоснежным раковинам, виднеются группы церквей и монастырей. И среди этой обширной, прозрачной лазури вдруг иногда покажется рыбачья лодка, как маленькая мушка на громадном стекле, за ней — другая, третья, а всмотритесь попристальнее, окажется и много таких „мушек“, то исчезающих, то выплывающих из лона вод.

Подул лёгонький ветерок, поднялись белоснежные паруса, и маленькие лодочки, как чайки, быстро понеслись к Каменному острову, который, как снеговая глыба, как меловая скала, чуть виднеется в синеватом тумане жаркого летнего дня… Это рыбаки поехали „на замёт“.

Или около противоположного берега из-за кустов вдруг покажется беловатая струйка дыма — то пароход идёт из Сухоны в озеро. Потянется эта струйка, станет расти, расти, и вдруг ясно, точно на близком расстоянии, увидишь белый корпус парохода, на котором хорошо видны и труба, и колёса, хотя расстояние не менее десяти вёрст.

Зимой здесь безбрежная белоснежная равнина, за которой к северу чуть виднеются верхи церквей противоположного берега, а также эта равнина уходит вдаль и сливается с горизонтом. Здесь всё мертво и пустынно. Но лишь только начинается весна — и снова эта пустыня оживает. С грохотом несутся по озеру громадные льдины, то громоздясь, то разбегаясь, по берегу снова засуетятся человеческие фигуры — то рыбаки починивают свои ладьи, пробуют первое рыболовство — ставят верши и мережи. Образовались закраины на озере, наступил вечер — и озеро запылало, зажглось сотнями огней, точно оно и не озеро, а большая широкая река, берега которой усеяны зажжёнными фонарями; это „ходят с лучом“ — один из самых красивых способов рыболовства…

Между церквями рассыпаны многочисленные деревни, в которых там и сям пестреют крашеные крыши зажиточных домов и заводов, зеленеют сады, а перед ними на первом плане стоят ветряные мельницы, особенно в подозерье. Отъехал путешественник от Кубенского села версту, поднялся на небольшой пригорок — и перед ним открывается Песошное. Налево, под горою, всего в каких-нибудь ста саженях от церкви, журчит весёлая и прозрачная речка Шепинка, она же Богородская, через которую перекинут мост и идёт большая дорога».

К разгадке многих тайн души, рождавшихся от соприкосновения с северной природой, подошел Борис Шергин, мудро сказавший: «Невещественное прочнее осязаемого». Он и в своих заметках о поэтической памяти стремился выразить невыразимое, дать представление о непредставимом, сказать о несказанном. «Со мной не раз бывало такое, — писал Шергин, — в городе ли, в старом проулке, в деревне ли застигнет тебя, обнимет некое сочетание света и теней, неба и камня, дождя и утра, перекрестка и тумана — и вдруг раскроются в тебе какие-то тайновидящие глаза. Или это разум вдруг обострится? И одним умом думаешь — когда-то в детстве-юности шел ты и видел схожее расположение дороги, света, тени, времени и места. А разум твой раскрывает тебе большее, то есть то, что сейчас с тобою происходит, отнюдь не воспоминание, но что бывшее тогда и происходящее сейчас соединилось в одно настоящее. И всегда в таких случаях, чтоб „вспомнить“, когда я это видел, мне надобно шагнуть вперед (отнюдь не назад)».

Каждый из нас смотрит на малую родину такими «тайновидящими глазами». Глазами детства, вспоминая первый свет. Глазами юности, вспоминая первое свидание с девушкой. Глазами зрелости, когда видишь всё округ себя отчетливее и ярче. Глазами кончины, когда всё упомянутое проносится перед внутренним взором в один миг.

Природа умягчает душу, душа укрепляет дух, дух побуждает желание, желание рождает заботу, забота приводит к труду. Это — прочный круг человеческой жизни, находящийся в любви к миру с его Богоданной природой.


О РЫБНИКАХ, СУЩЕ И КРУШКАХ

«Нас озеро кормит» — так может сказать любой кубеноозер, живущий в окрестных с озером селах и деревнях. Здесь водится 19 видов рыб, среди которых промысловое значение имеют сиг (нельмушка), судак, щука, сорога, язь, лещ, окунь, налим. До недавнего времени ловили и нельму. Мало у кого праздничный стол обходится без традиционного пирога-рыбника с начинкой под «крышкой» из теста, а еженедельный — без рыбной жарёхи или ухи. В перестроечные, не самые сытые годы научились готовить даже рыбные консервы.

Идёшь утром по улице, а из каждой печной трубы вьется духмяный и сытный запашок. Особенно удаются рыбники нашей соседке Ие Сергеевне Садомовой. Она не добавляет в пирог ничего лишнего — ни зеленого лучка, ни репчатого, чтоб вкус свежей рыбы не отбить. Самые лучшие рыбники получаются с жирной нельмушкой, которую запекают целиком, а большую рыбу разрезают на куски и с края пирога кладут желтую рассыпчатую икру. Вскрываешь крышку рыбника, а из нутра, где рыба проварилась в собственном соку, идет такой ароматный дух, что и словами не сказать. Внук Ии Сергеевны Сергей служил в армии на Дальнем Востоке и писал ей в письмах, что частенько ему вспоминались бабушкины пироги.

Из суща, сушеной рыбной мелочи, зимой варят рыбный суп или щи. Только в состав его у нас не входит знаменитый снеток. В Кубенском озере его попросту нет. Да и нужен ли вообще сущ, если имеется в изобилии снеток, например белозерский? Эта солено-сушеная рыбка из породы сиговых годится и в рыбную похлебку, и в жаренину с картошкой и яйцом, её можно и саму по себе есть, как семечки. Из соседнего с нами Белозерья снеток вывозили зимой целыми возами. Вся старинная Вологда запасалась впрок этим рыбным деликатесом, который был дешев, доступен простолюдинам и царям. «Высушенным белозерским снетком, — пишет археолог, академик РАН Н. А. Макаров (кстати, внук Леонида Леонова), многие годы ведущий раскопки в нашем крае, — в XVII веке снабжались русские войска во время походов».

В городах сейчас снеток появился в мелкой пакетной расфасовке как закуска к пиву. Цены на эту рыбку, которой раньше на севере подкармливали даже собак, запредельны — до 12 рублей за 25 грамм. Белозерского снетка я в этих тощих пакетиках не встречал, он с других северных озер — Ладожского и Онежского. Но иногда весной снеток можно найти вразвес на столичных рынках, тогда он относительно дешевый — до 40 рублей за килограмм. Москвичи проходят мимо него стороной, не понимая, что из него можно приготовить. Снеток должен быть в меру сырой, не крошиться, как труха. Из него получается прекрасный суп с незабываемым рыбным ароматом. Не удержусь, чтобы не подсказать хозяйкам рецепт: на среднюю кастрюлю воды берется грамм триста снетка. Варится он, как обычная уха. В конце добавляется пассерованный лук, морковь, мелко нарезанный картофель, лавровый лист, черный перец горошком, а перед подачей к столу разбивают в юшку-бульон три сырых яйца и быстро их перемешивают. Попробуйте, за отменный вкус ручаюсь!

Особенно славились своим приготовлением рыбные блюда в северных монастырях. Мяса монахи не ели. Обители держали многочисленные «ловли» на озерах, порой весьма дальние. Рыба являлась основной пищей в непостные дни, а также разрешалась и в некоторые посты. Кубеноозерская рыба всегда для насельников была под рукой, десятки видов, только успевай ловить, а для монахов в Кириллове, живших на небольшом, по вологодским масштабам, Сиверском озере, не столь богатом рыбой, ее приходилось в основном завозить издалека. Но разнообразие и здесь было велико и поражает современного обывателя, привыкшего к морскому минтаю, а в праздничные дни к кусочку семги. Елена Романенко, автор книги «Повседневная жизнь русского средневекового монастыря» (2002 г.), нашла в архивах интересные сведения о наличии рыбных припасов в обители чудотворца Кирилла: «В ледниках Кирилло-Белозерского монастыря в 1601 году хранились бочки „судочины, лещевины, щучины“, семги, черной икры; здесь же лежали „осетры длинные“ с Волги и шехонские (с реки Шексны). В сушилах над ледниками находился запас вяленой и сушеной рыбы: „пласти лещевые, язевые, щучьи, стерляжьи“, семга, множество пучков вязиги (сухожилие из красной рыбы), сущ мелкий и снетки, и „чети молю заозерского“».

Вообще-то, сущ и моль (он же мель) — это одна и та же мелкая сушеная рыба, из которой зимой, как из снетка, получается вкусный рыбный суп, о чем я писал выше.

Если наш современник подумает, что в Кириллове накрывался чуть ли не царский стол, имелось некое рыбное изобилие, то для сравнения можно привести перечень запасов одного из московских монастырей, также почерпнутый из книги Романенко: «В обиходнике Новоспасского монастыря упоминаются семга, белорыбица, осетрина, белужина, севрюга, щука, судак, сущ, стерлядь, икра черная и красная — сиговая. Стерлядь в этом монастыре считалась „расхожей рыбой“, ее подавали в основном монастырским слугам и странникам».

Если вычесть из этого перечня красную рыбу, икру, осетров, белугу, севрюгу, то остальные запасы вполне могли иметься и в ледниках нашего Спасо-Каменного монастыря, которые еще в послевоенные годы использовались Кубенским рыбзаводом.

Блюда из местной рыбы в северных монастырях мало отличались от крестьянских. Не готовилась, к примеру, какая-то особая «уха по-монастырски», подаваемая сегодня в городских ресторанах. Ели «ушное», то есть обычную уху, которая заменяла щи. Жарили на огромных сковородах свежую рыбу, запекали ее на решетках, варили и ели ее со взваром, то есть с бульоном. Но имелись и особенные кушанья. Елена Романенко рассказывает: «Любимым рыбным блюдом монахов Кирилло-Белозерской обители были „крушки“. У келаря в записях особо отмечены дни, когда „крушки живут на братию“. Что представляло собой это блюдо, сказать сложно, но судя по тому, что слово „крушкий“ в старом русском языке означает „ломкий“, „хрустящий“, видимо, это была тонко порезанная рыба, жаренная до хрустящего состояния. Когда жарили „крушки“, то завешивались холстом от брызг кипящего масла». Можно предположить (добавлю к этому рассказу исследовательницы быта православных монастырей, в основном вологодских), что «крушки» — это строганина из лучших пород рыб, которая нарезается прямо на раскаленное масло на сковородке.

Современная пищевая индустрия придумала массу способов подделки рыбных продуктов. Всем известно, что так называемые крабовые палочки производятся из самых дешевых сортов рыбы и сдабриваются химическими красителями. Но то, что знаменитую норвежскую семгу ловят уже не в море, а искусственно выращивают на гормонах, знают немногие. И если даже форель поймана в горной реке, то это не значит, что она во время хранения не «улучшена». Почти вся рыбная экспортная продукция, которая хлынула в Россию, обрабатывается химическими препаратами и в нее закладываются пищевые добавки для улучшения вкуса и качества. Как-то мне на глаза попался специализированный журнал, описывающий технологии, которые сегодня доминируют в европейской рыбной промышленности. Чтение не для слабонервных, особенно для тех, кто привык к натуральным продуктам и кто не может себе представить, что и обычную рыбу европейские умельцы научились подделывать. Профессор Л. В. Антипова из Воронежа пишет об этом, как о само собой разумеющемся: «В некоторых странах пищевые красители в рыбной промышленности используют для имитации продуктов, получаемых из менее ценного сырья, а также при разработке некоторых продуктов с целью придания им более приятного внешнего вида, а в некоторых случаях — для повышения их биологической ценности. В Германии и Польше такой прием используется для придания приятного цвета заменителям лосося из тресковых рыб (трески, сайды, пикши), подкрашивания икры тресковых рыб пищевыми красителями — никотинамидом в смеси с поваренной солью или эрисорбатом натрия. В Англии при производстве копченой рыбы используют красители…». Здесь я прерву цитату, ибо далее следуют сугубо химические названия, которые расшифровать могут только специалисты. Ясно одно: европейцы, а значит и мы, приучаются к потреблению искусственной рыбы, у которой фальсифицируются не только цвет и вкус, но и «биологический состав». В скором времени спасти от подделок может только собственный улов, да и то неотравленный в грязной воде, генетически не измененный.

Уже сейчас мне с семьей, кормящейся каждое лето настоящей рыбой, озёрниной, в деревне, привыкшей к ней, не хочется покупать магазинную рыбу — каменно замороженных неизвестно когда судаков с Азовского моря, раздутых стимуляторами роста «живых» карпов, экзотических лимонелл. Трудно купить в столице обычную речную и озерную рыбу, экологически чистую и вкусную. Продается только мороженая морская, которая по вкусу и питательным качествам, по содержащемуся, в частности, в ней фосфору на порядок уступает речной и озерной. А в ее высокую цену входят разделка, дальняя доставка, химическая «доводка». Рыба в России, в стране, которая имеет выход к двум океанам и ко многим морям, где сосредоточены основные мировые источники пресной воды, где насчитываются десятки тысяч озер и крупнейшие в мире реки, стоит дороже мяса. Почти вся она для жителей постепенно переходит в разряд деликатесов. О дешевых и полезных «рыбных днях», как наследии «тоталитарного прошлого», страна может забыть. Скоро, после вступления в ВТО, и цены на всю рыбную продукцию подтянутся к мировым, и у нас за килограмм минтая хозяйки будут платить столько, сколько платят в «сухопутной» Венгрии с ее единственным озером Балатон.


ЛОВИСЬ, РЫБКА…

На реке Ельме за охотничьей базой «Омогаевское», где в недавние годы охотился на медведя Черномырдин, в пору осеннего обмеления я увидел выступившие из-под воды верхушки сгнивших бревен, перегораживающих реку. Безобразное зрелище — как гнилые стариковские зубы. Судя по всему, изгородь представляла собой остатки известного по истории еза, по-другому называвшегося частоколом, заколом, осеком, наиболее губительного приспособления для ловли нерестящейся рыбы. Преграды-заборы являлись артельным способом ловли. «Они устраивались следующим образом, — рассказывают авторы книги „Рыбные промыслы Русского Севера“ (СПб., 1914). — Обыкновенно поперек всей реки или части ее делают перегородку из свай и кольев, к которым приставляют особый плетень; в нескольких местах этой перегородки оставляют отверстия, против которых прикрепляют ловушки. Когда рыба поднимается вверх по реке для икрометания и доходит до забора, она ищет в нем прохода и попадает в ловушки». Ее, добавлю, можно было черпать из воды ухватами, тазами, тащить даже руками. Подобными частоколами, возводимыми на больших реках целыми волостями, были загублены нерестилища ценнейших пород северной рыбы.

Известно, что раньше знаменитая двинская нельма проходила тысячи километров по зову природы, чтобы оставить потомство на камёшнике и песчаном дне двух наших рек Кубены и Ельмы. Здесь-то, на конечном этапе этого долгого путешествия, человек хитроумно и ставил свою ловушку. Н. А. Макаров пишет, что первое письменное упоминание об одном из северных езов содержится в духовной грамоте Дмитрия Донского, но, судя по археологическим данным, начало варварской ловли восходит еще к эпохе неолита.

Езы — езами, и не на каждой реке они сооружались, но с течением веков человек научился перегораживать реки уже не деревянными изгородями, а мощными бетонными плотинами, устраивая рукотворные моря. До этого огромные косяки рыб, идущие с Волги по Шексне в Белое озеро, с Северной Двины по Сухоне в Кубенское озеро, проходили к местам нереста почти свободно. В XVI–XVII вв. шекснинские и белозерские волости выплачивали оброк рыбой (пушных зверей, в частности бобров, к тому времени истребили) — осетрами, пудами черной икры, тысячами стерлядок. Где сейчас эти породы рыб в Шексне? После постройки плотин и шлюзов Волго-Балта о них остались одни предания.

Перегородив плотиной реку Сухону, человек «запер» и двинскую нельму в Кубенском озере. Хорошо, что она прижилась на новом для себя месте, акклиматизировалась и начала размножаться. Еще в середине прошлого века мой родственник Владимир Алексеевич Красиков из Коробово лавливал зимой на блесну до 50 крупных нельм.

Но вместо запрещенных еще в старые времена езов местные рыбаки начали перекрывать нерестилища сетями. Вновь нельма все чаще стала попадать в засады, не могла пробиться, и ее поголовье начало на глазах таять. Дальше я еще вернусь к этой природной катастрофе.

А в самой реке Ельме, куда по всей Северной Двине, раскинувшейся от Великого Устюга до Архангельска, по Сухоне-матушке через ее каменные перекаты, по бурному Кубенскому озеру шла и шла красавица нельма, гордость Русского Севера, царь-рыба, сегодня почти не осталось рыбьего поголовья. Извелось вконец!.. Как не вспомнить к месту строку Николая Рубцова: «Тина теперь и болотина там, где купаться любил».

Много поколений сменилось на кубенской земле. И всем хватало рыбы. Голода и в помине в наших краях не было. Наоборот — в недороды прибывало в наши края население, ибо можно было дарами озера прокормиться. А нынче плывешь на моторке по огромной озерной долине, как по общему еще огороду: сетями ее опутали, устья речек перепеленали, не знаешь, лавируя между кольями, то ли прозрачные преграды утром выбрали, то ли их бросили вместе со снулым уловом. Сколько раз крючки-тройники наших блесен цеплялись за брошенные или потерянные в шторм сети. Вытащишь такую — смрад от гнилой рыбы на всю округу.

Н. А. Макаров сообщает, что рыболовные сети были изобретены еще в эпоху мезолита, то есть среднего каменного века. Василий Иванович Белов по этому поводу пишет: «Временной промежуток между рождением нити и ячеи был, вероятно, очень недолгим. Может быть, ячея и ткань появились одновременно, может, врозь, однако всем ясно, что и то и другое обязано своим появлением пряже. А возможно, впервые и ткань, и рыболовная ячея были сделаны из животного волоса? Тогда они должны предшествовать пряже. Гениальная простота ячеи (петля — узелок) во все времена кормила людей рыбой. Она же дала начало и женскому рукоделию».

Сети плелись еще в начале XX в. изо льна, конопли, даже осоки. Различались волоковые сети, называвшиеся бродцами и курицами, которые катились по песчаному дну под воздействием подводного течения на круглых керамических грузилах; эти грузила и сегодня можно найти на берегу Ельмы; и ставные сети, стационарные, с тяжелыми грузами на своих концах и с железными кольцами по нижнему краю полотна. Весной в половодье сети ставили, привязывая к кольям, прямо у берега, куда подходила нереститься рыба. Наш рыбацкий капитан Виктор Алексеевич, сосед по деревне, в вёсны, когда стояла высокая вода, распускал сеть прямо на «черной» дороге-зимнике, ведущей к озеру, заходя в воду в сапогах-броднях и цепляя концы сети за ветки кустов. Так ловили наши прадеды, и эта ловля называлось ловлей «на тропках». Обычно на противоположном берегу озера, где настоящее Берендеево царство, зимой вырубали и расчищали в прибрежных зарослях дорожки, по которым в половодье устремлялись косяки рыбы метать икру на травах. Тут-то ее и поджидали орудия лова.

Сегодня никто из оставшихся рыбаков на Кубенском озере не откажется от ловли сетями. Не от количества жителей зависит способ ловли, а от качества и быстроты улова. Сетью можно ловить как в сказке: «Ловись, рыбка, большая-пребольшая!» Поставил вечером — утром выбрал. Можно под самый берег, можно и на фарватере. Всё зависит от желания и от погоды. И от условий крестьянского существования, когда дорога каждая минута, — хозяйственных забот полон рот.

Что касается отсутствия в культурных слоях археологических раскопок следов древних сетей, то это, по-моему, связано с тем, что сами сети целиком делались из органических материалов: ячейки вязали из волокон трав, например из простой крапивы, или, как предполагает Василий Белов, из животного волоса; в качестве грузил использовались камни, один из таких, грушевидно обтесанный, я нашел в своей деревне, или лепили кольца из глины, потом обжигали, и получались керамические грузила; поплавками служили трубки из легкой бересты. На задах красиковской бани в Коробово долгое время валялась веревочная сеть с такими берестяными поплавками. Все эти подсобные для ловли материалы со временем в земле разлагались без следа.

На Кубенском озере с XIV в. существовал лов рыбы закидными неводами. Этот вид рыбного промысла вплоть до 1952 г. являлся основным. Его принесли с собой в здешние края славяне. Это — артельный и сложный вид рыбной ловли, требовавший серьезной подготовки: и вязки рыболовных сетей, и их оснастки, и соответствующих плавсредств. Так что «колхозия» в нашей крови, только, конечно, смотря какая.

«Артели рыболовов, — пишет этнограф И. В. Власова, — называющиеся по неводам тагасами, продавали улов скупщикам, а сами редко выходили на рынок». Такая хозяйственная практика сохранялась в Кубеноозерье до начала XX в. Местный рыбак являлся оседлым работником. Он сам, своим трудом кормил семью, не будучи связанным с отходом на побочные заработки.

В XVII в. на Белом озере имелось 112 неводов-тагасов с ежегодным уловом в 700 тонн рыбы. Данных по соседнему Кубенскому озеру, к сожалению, нет, но, очевидно, и здесь улов был немалый. Большая часть рыбы предназначалась для продажи. На Белом озере, по рукописным данным, вывоз рыбы практиковался с XIV в., а в следующем веке рыбные ловли получили монастыри, в том числе и Троице-Сергиев. Можно не сомневаться, что для монашеских трапез и в царские палаты Кремля поставлялись белозерские судаки, лещи и снетки, а с Кубенского озера везли нельму и сигов. Монахам все это богатство доставалось отнюдь не даром. Они сами считались прекрасными рыболовами. В «Житии Кирилла Белозерского» упоминается чернец Герман, ловивший рыбу на Сиверском озере у стен монастыря, «ничем иным, только удицей, и налавливал на всю братию». Ловили монахи на Кубенском озере и неводами.

Рыбная ловля как основа жизнеобеспечения диктовала и порядок хозяйственного расселения. Не было ни одного устья реки в Кубеноозерье, где бы человек не жил с глубокой древности. Селились даже на небольших речках-пучкасах (отсюда название соседней с нами речонки Пучки). Из устьев рек легче выходить в бурное озеро, пережидать ненастье, здесь можно ловить на удочку, перегораживать реку езами, пользоваться другими способами ловли, вплоть до мальчишеской забавы, когда в лужах на пожнях ловили карасей и щурят.

Интересна местная рыболовная терминология. Здесь забытое слово «тагас» (артельный невод) соседствует с ныне употребляющимися в языке в качестве названий орудий лова мордами и мерёжами. Мерёжи выделывали раньше из ивовых прутьев. А вот охан (не от экспрессивного ли глагола охать?) — рыболовное орудие в виде сетчатого мешка-мерёжки на длинной рукоятке, которым ловили весной на езах, — самое что ни на есть диалектное слово, вошедшее в «Словарь вологодских говоров». О маленьких оханах с сетками-мерёжами говаривали в Устье Кубинском так: «Как уйдет сниженица да придет прибылица, ставят оханы в курье, много ляпков попадет в мерёжу». Ничего не поняли?.. Курья — по-местному, небольшой мелководный залив. Отсюда произошло название одного из древнейших наших поселений — Лахмакурье, которое можно расшифровать как заводь на какой-то там земле (ма — по фински «земля»). А ляпки — это, по-местному, подлещики.

Археологи находят в слоях XIII в. первые блесны, выкованные из железа вместе с крючком и предназначавшиеся для лова на «дорожку». Длина блесен до десяти сантиметров, по ним можно представить размер попадавшихся на них судаков и щук. Настоящие крокодилы!.. До середины XX в. блесны мастерились самими рыбаками. Мой прадед Александр Александрович Дементьев, получивший на одной из всероссийских ярмарок серебряную медаль за плетение рыболовных сетей и за разбивку яблоневых садов, пустил ее вскоре на уловистую блесну. Уничтожать медаль ему было, конечно же, жалко. Но известно, что серебряное покрытие блесен считается лучшим, такая приманка хорошо передает натуральный блеск рыбьей чешуи. А блесна из чистого серебра вообще вечна. Так что мой прадед сделал вполне рациональный выбор.

Как доказала археологическая экспедиция в деревне Минино, с эпохи каменного века кубеноозеры ловили на крючные орудия. Из рога или из кости животных древние поселенцы выделывали острые рыболовные крючки. Был даже найден костяной наконечник гарпуна. Им рыбаки лучили с факелами в темноте на мелководье рыбу. Я думаю, что лов на острогу — это древнейший из известных нам способов ловли. Закатай повыше штаны, залезая в воду, и бей гарпуном зазевавшуюся рыбу. Что может быть проще?! Но не каждый примитивный по оснастке лов легче и доступнее. Рыба — не дура, не будет спокойно поджидать ловца, вильнет хвостом, только ее и видели. А по большой воде за ней не набегаешься. Но люди вскоре заметили, что обитатели рыбьего царства имеют одну интересную особенность. Кубенский священник Николай Богословский рассказывал: «Ранней весной по ночам практикуется особый способ рыболовства „с лучом“, то есть с огнем, при помощи которого высматривают рыбу и бьют ее острогами. Это красивый способ рыболовства: среди ночной темноты озеро загорается сотнями огней и кажется иллюминованным».

Вениамин Иванович Шмаков из деревни Каргачево рассказывал мне, что таким манером ловили и другие кубеноозеры. На носу лодки устанавливали на длинном древке смоляной факел, выплывали на мелкие места, где нерестилась крупная рыба, и били ее острогой — крепкой палкой с железным наконечником в виде острой трехгранной вилки с загнутыми внутрь крючками. Если подплыть к рыбе тихо, то свет огня ее ослеплял, она теряла ориентацию и осторожность, становясь легкой добычей человека. Острогой, не изменившейся с летописных времен, сейчас ловят налимов мальчишки на обмелевшей по осени Ельме. Часами бродят в сапогах между камней, выискивая в заводях под ними затаившуюся рыбу, которой деваться уже некуда.

Из исследования Н. Я. Данилевского (того самого, автора знаменитой книги «Россия и Европа», который женился на дочери местного помещика Межакова Ольге Александровне и при жизни слыл известным исследователем рыбных богатств Российской империи) «Кубенское озеро», мною опубликованного в книге «Земля русского преображения» (2005 г.), узнаёшь и о других местных особенностях рыбной ловли. Описаны автором и способы сохранения рыбы. В частности, Николай Яковлевич подробно рассказывает о приготовлении суща. Правда, Данилевский с горечью сетовал, что ловля неполовозрелой рыбы на сущ в больших количествах подрывает численность озерного стада. В наше время такой лов, к счастью, запрещен.

Во времена сущевой путины оживали рыбацкие станы — избушки, построенные для сушки рыбы в самодельных печах. Эти небольшие рыбацкие деревеньки тянулись вдоль всего восточного берега озера. Здесь же стояли на приколе лодки-кубинки, развешивались и чинились сети, горели костры. Вместе с отцами в рыбалке участвовали и сыновья. То-то был для них праздник, который помнился потом всю жизнь!..

Название «станы» — чисто новгородское. Мой друг Олег Митрофанович Бавыкин, руководитель Иностранной комиссии Союза писателей России, построил себе дом в валдайской деревеньке Станки. Она и сегодня небольшая, находится в уютной бухте Валдайского (по-другому Святого) озера. Можно без труда представить, как в трех верстах от городка Валдай в древние века здесь существовал такой же рыбацкий стан, какие были и в Кубеноозерье.

От наших «станков» также остались одни названия. Сегодня опытные рыбаки ловят рыбу в озере по особым приметам в местах, которые называются «на Осиновом», «на Березовом», «на Еловом» и так далее. Капитан Виктор Алексеевич не без оснований считает, что эти названия произошли от рыбацких станов на берегу, которые отличались какой-либо запоминающейся природной приметой — то большой березой, то высокой осиной.

Сейчас отведать покупной озернины можно только в селе Кубенском, где имеется небольшой магазинчик местного рыбзавода. Иногда рыбная мелочь — окушки, подлещики, язи и сорожки — появляется и в нашем новленском сельпо, торгующем обычно «всероссийским» замороженным минтаем. Редко, но на дорожных отворотках к приозерным деревням можно купить дешевую копченую рыбу. Вот, пожалуй, и всё, что касается местной рыбной торговли. Она совершенно не развита, да и не стремится к развитию. Причин здесь несколько.

Все здешние жители знают, у кого из рыбаков можно подкупить свежей рыбки. Перебои с ней бывают, когда озеро долго штормит. В последнее время редко стали попадаться крупные по размеру экземпляры. В засушливые годы они уплывают в реки, особенно много мигрирует в Сухону. Доходит до обидного: живут у огромного озера, а не могут порой найти рыбной косточки даже для праздничного угощения, к примеру — в честь юбилея сельской больнички. Глава Новленской администрации Дмитрий Валентинович Ячменнов рассказывал, что отыскал на этот случай крупных лещей у одного из рыбаков за пределами сельсовета, сам же и накоптил для врачей-женщин из Новленской больницы, построенной еще земством.

Другой причиной неразвитости местной рыбной торговли является то, что улов просто некому продавать. У многих вологодских автолюбителей, проезжающих по шоссе, денег с трудом хватает на бензин. Туристы со всей России пролетают мимо на скоростных автобусах.

С изменением экономических условий жизни меняется и людская психология, а с ней и привычки. Некоторые рыбаки в наших деревнях, хотя и негласно, ловят рыбу на продажу. Сдают ее перекупщикам или отвозят им же в Вологду. Выручают за нее скромно, весь навар оседает в карманах посредников, но для современного сельского жителя лишний рубль в семейном бюджете — тоже деньги. А если бы местная автомобильная трасса была более оживленной, то, уверен, что на ней появились бы, как грибы, многочисленные вешала со свежей, соленой, сушеной и копченой рыбой, которые меня удивляли, когда я ездил с Олегом Митрофановичем Бавыкиным на Валдай. Как только по шоссе Москва — Санкт-Петербург достигаешь окрестностей Волги, так проходу нет от продаваемой аппетитной рыбы, на любой вкус и размер. Местные жители хорошо кормятся дорожной торговлей. А чем вологодские хуже?

Нина Александровна Ромина, моя двоюродная тетка из Каргачево, дожившая почти до ста лет без двух месяцев, как-то рассказывала, что до Октябрьской революции всей деревней ловили зимой на озере рыбу на продажу в Вологде. Сколотят на берегу большой деревянный ящик и высыпают в него из невода пойманных судаков да сигов, щук и всякую иную рыбу. Никто ящик не стерег, и мороженую рыбу никто не трогал. Периодически приезжал из города купец-посредник, выпрастывал в сани улов, отвозил на склад, там его взвешивал и в следующий приезд расплачивался с рыбаками. Обмана ни с той, ни с другой стороны не бывало, всё делалось на доверии.

В те времена сигов и нельму из Кубенского озера, форель и стерлядь из Сухоны направляли в живорыбных садках в столицу России. Это были большие брезентовые чаны, наполненные водой и установленные на барках. В связи с немыслимым подорожанием водных перевозок сегодня такая доставка обойдется в копеечку. Да и никто ей пока не собирается заниматься.

Время от времени на озере происходят заморы — массовая гибель отдельных видов рыб из-за малого присутствия кислорода в воде. Такая экологическая драма повторяется с периодичностью примерно один раз в десятилетие. В Кубенском одно время исчезла уникальная нельмушка, но сейчас, слава Богу, понемногу стадо ее возрождается, пропал снеток — наша ряпушка, нет уже почти нельмы.

Каким-то чудом удалось избежать крупного замора зимой 2002–2003 гг. Два лета подряд стояла засуха при сухих осенних месяцах. Я видел фотографии Спасо-Каменного островного монастыря, сделанные в октябре 2002 г.: островок превратился в часть материка, обнажилось песчаное дно, по которому, как по грунтовой дороге, ездили машины. А зима выдалась хотя и снежная, но суровая, с трескучими морозами. Газета «Красный Север» еще осенью предупреждала: «Наиболее тревожная обстановка складывается на озере Кубенском». И было отчего беспокоиться. По данным водного поста, в нашей деревне Коробово в нормальные годы площадь водной поверхности в озере составляет 407,6 кв. км. В тот же год она уменьшилась практически вдвое. Объем воды составляет обычно 812 млн куб. м, а к весне 2003 г. он уменьшился в восемь раз. Назревала природная катастрофа. Спасаясь, озерная рыба, ведущая зимой активный образ жизни, мигрировала в Сухону. Здесь ловили ее все кто мог и сколько мог.

Часть крупной рыбы залегла на глубоководье. Но что тогда было считать глубиной?! Средняя толщина льда к весне составляла рекордные отметки — более 70 см, а под ней оставалось воды не более метра. На фарватере рыба еще могла выжить, хотя и задыхалась без кислорода*. Тяжелее всего ей пришлось на прибрежных отмелях.

В назревавшем рыбном ЧП сказались не только экстремальные природные факторы, но и вмешательство человека. Вологодские экологи Юрий Водоватов («профессиональная» фамилия!) и Михаил Поляков предлагали для исключения подобных ситуаций реконструировать гидроузел «Знаменитый». Эта плотина, построенная в истоке Сухоны в 1827 г., обеспечивает только сезонное регулирование водного уровня. Когда под влиянием весеннего паводка вода в озере поднимается, часть ее спускается в реку. То же самое происходит и при переполнении Сухоны, которая имеет обыкновение весной течь «обратно» в озеро. Плотина все эти годы позволяла держать судоходный уровень воды и в озере, и в реке.

Но в последнее время областной центр осуществляет из Кубенского озера большой водозабор. Десять лет озеро является источником питьевого водоснабжения Вологды с почти 300-тысячным населением. Огромная труба буквально высасывает воду из мелкого озера. И все равно местные газеты постоянно печатают отчаянные письма вологжан: «В наших квартирах вода — редкий гость. Нет ее в праздничные и воскресные дни, нет в часы „пик“ и даже в середине дня. И куда ни позвонишь — один ответ: „Не хватает воды в Кубенском озере“».

Когда преподобный Герасим в XII в. строил первую церковь в городе на Собачьей площадке, отвесно спускающейся к маловодной Вологде-реке, он не мог предположить, что в основанном им поселении будут проживать сотни тысяч жителей, работать крупнейшие предприятия страны. Непосредственно вокруг Вологды всегда было мало воды. Река Тошня, основной резервуар для городского водоснабжения, уже в июле начинает пересыхать, качество ее воды все чаще вызывает беспокойство санитарных служб.

С каждый годом роль кубеноозерского водозабора возрастает. Значит, и дальше будет мелеть озеро, превращаясь в водный отстойник, что может привести к необратимым последствиям: река Сухона, главная водная артерия области, может стать несудоходной в среднем своем течении. «Уже в июне судоходство на Сухоне становится практически невозможным», — пишет известный вологодский журналист Анатолий Ехалов. «Законсервированное» озеро Кубенское зарастет и станет огромным болотом, деградирует вся важнейшая для Северо-Востока страны Двинская водная система. Впору будет вновь устраивать волоки.

Почему же молчат местные защитники природы, те из них, которые столь горячо протестовали против переброски части стока Северной Двины в волжский бассейн? А потому, отвечу, что сегодня выступать против кубенского водозабора, то есть такой же искусственной переброски, — значит навлечь на себя гнев всего населения города. Без воды из Кубенского озера Вологде не выжить в прямом смысле слова. Альтернативные источники водоснабжения пока не разработаны: подземные скважины не могут дать достаточный объем воды, водовод от озера Воже существует только в замыслах, и при нынешних экономических и финансовых реалиях его не построить до морковкина заговения. Но даже кубеноозерская чистая вода, поступающая за 30 километров по трубам в Вологду, на 40 процентов из-за прорывов и утечек изношенных водопроводных сетей теряется на своем пути, попросту уходит в землю. Опять же, у города нет средств, чтобы подлатать проржавевшие коммуникации. Вот и действуют водохозяйственные службы по самому удобному варианту, гигантским насосом выкачивая — всё больше, всё глубже, всё дальше — озерную воду, не думая о дне завтрашнем.

Зима и весна 2003 г. все-таки пощадили природу, а с ней и человека. Не в последний ли раз спасли?


КАРБАСЫ И РАСШИВЫ НА БУРНЫХ ВОЛНАХ

Василий Иванович Белов написал по поводу нашего колючего разбойника ерша рыбацкую байку-бухтину «Современный вариант сказки про Ерша Ершовича, сына Щетинникова, услышанный недалеко от Вологды, на Кубенском озере во время бесклевья». Не знаю, от кого узнал он эту историю-притчу, может быть, во время одного из выездов на зимнюю рыбалку, а скорее всего, сам сочинил, но сюжет этого рассказа известен в русской литературе давно. В сборнике «Сказки, песни, частушки Вологодского края» опубликованы два варианта сказки о «щетнике-блуднике», записанные в конце XIX в. В свою очередь, эти истории представляют собой фольклорные вариации древнерусской «Повести о Ерше Ершовиче», которая датируется XVII в. и считается одним из самых популярных сатирических памятников отечественной литературы. Первоначальный текст представлял собой пародию, написанную неизвестным автором-ростовчанином, на судебную тяжбу из-за земельных отношений, в которых участвуют судья боярин Осетр, воевода Сом, судный мужик Судак да Щука-трепетуха. Они рассматривали челобитье Леща и Головля на Ерша сына Щетинникова, наглостью и обманом завладевшего Ростовским озером.

Вне зависимости от авторства этой рыбацкой байки на Кубенском озере существовал богатый фольклор, касающийся и обитателей водных глубин. Сейчас, кроме частушек, ничего не осталось. Всё ушло в прошлое. Но начинают восстанавливаться традиции материальной культуры, возрождается ремесло дедов и прадедов.

Одна из таких традиций кубеноозеров оказалась востребована временем, экономическими реалиями наших дней. Речь идет об изготовлении деревянных весельных лодок. В селе Устье с 2001 г. проводится областной конкурс лодочников, народных умельцев, выделывающих знаменитые лодки-кубинки. «Приемную» комиссию возглавляет бывший командующий Северным флотом, адмирал Вячеслав Алексеевич Попов. Я его как-то в Совете Федерации, где он заседает сенатором, спросил: не земляк ли он наш? «Нет, — отвечает. — Я служил в Мурманске, когда мои родственники купили на Кубене дом, сейчас там моя дача, куда я вырываюсь даже на выходные».

Лодка-кубинка с деревянным лебедем на носу, образцово сработанная Николаем Николаевичем Калатоновым из поселка Высокое Усть-Кубинского района, подарена им местному историко-этнографическому музею и представлена в центре экспозиции как своеобразный материальный символ села Устье. Легкие, устойчивые на волне, крепкие и надежные самодельные лодки вновь стали пользоваться популярностью, встречаются и в устье Кубены, и на озере. И как же красиво они идут по воде!.. Каждая линия их елового каркаса отшлифована опытом поколений.

Наши лодки подразделяются на три вида. Первый — это карбасы из досок, грациозно (точнее не сказать!) изогнутые от носа к корме, придающие деревянному плавсредству классический облик лодки-кубинки. Второй вид — стружки, выделанные из осинового ствола без единого гвоздя. Их называют еще «долбленками», «осиновками», «однодерёвками», но стружки, по-моему, лучше, красивее звучит. Не правда ли, в самом названии лодки — стружок — слышится исторический отзвук? На больших стругах, расписных, плавал, «обнявшись с княжной», сам Стенька Разин.

В селе Устье мастером по стружкам долгое время был Иван Долганов, а центр этого лодочного ремесла находился выше по реке Кубене в деревнях Канское и Сверчково. Василий Белов в своем «Ладе» подробно рассказал, как делались в кубенском Заозерье лодки-стружки. После того как была найдена подходящая осина, свалена и размечена, выдолблена и вытесана мягкая внутренность, «лодочник, — пишет Белов, — привезет ее домой и положит где-нибудь на гумне или в подвале — завяливать. Иногда она завяливается там несколько лет.

Не так-то просто крестьянину оторваться от основных дел: то сенокос, то жатва приспела, то дом строить, то на службу идти.

Наконец назначен особый день. Где-нибудь на берегу речки заготовку кладут на невысокие козлы и под ней на всю ее длину разводят не очень жаркий костер. Наливают в нее горячей воды, опускают накаленные в костре камушки.

Снаружи жарят, внутри парят.

И вот — чудо! — выдолбленная осина как бы сама раздвигает свои бока. Голые еловые прутья осторожно, по одному, вставляют внутрь в согнутом виде. Их нежная упругость медленно раздвигает борта. Все шире и шире… Вот уже наметился и лодочный силуэт… Нетерпеливый хозяин подкладывает дрова, вставляет и вставляет упругие прутья, забивает распоры между бортами (предательскую крохотную щелку внутри никто не заметил). И вот лодка разведена! Вдруг раздается треск. Один борт отваливается начисто, а дно выпирается по ничем не исправимой щели.

Теперь все начинай сначала…».

Такие горе-мастера не участвуют в конкурсах в селе Устье Кубенское. Там собираются настоящие профессионалы лодочного искусства, сами уже имеющие учеников.

Ходкий и прочный карбас был у нашего родственника Владимира Алексеевича Красикова до той поры, пока он не купил дюралевую лодку. Сколько на этом карбасе порыбачили, поплавали и к Уфтюге, и в другие отдаленные концы озера!.. Справлялся с его управлением Владимир Алексеевич мастерски. Даже большая волна ему как бы подчинялась: вел он на моторе карбас между валами так, будто скользил с одного гребня на другой; никогда не захлестывало лодку, мягко перекатывающуюся с волны на волну.

Хозяйственно-промысловый характер того или иного северного озера или реки диктовал свой вид плавательных средств. Кубеноозерский карбас отличается от лодок-белян, расшивов и барок, которые можно встретить на Белом озере и на Шексне. Их выделывали черепане — жители череповецких деревень. Сохранились слова песни, в которой слышится эпический распев:

Вон Белое озеро плещет вдали,

Качая расшивы на бурных волнах…

С постройкой водной системы герцога Александра Вюртембергского (Северо-Двинского канала, соединившего прямым сообщением бассейны рек Волги и Северной Двины) в Кубеноозерье стали появляться большие суда, баржи, первые пароходы — собственность местных богатеев. В селе Устье такими пароходчиками являлись купцы Ганичевы, которым принадлежал к тому же лесопильный завод (ныне лесозавод) в устье Кубены, а также маслобойный и кирпичный заводы. В краеведческом словаре Ф. Я. Коновалова, Л. С. Панова, Н. В. Уварова «Вологда XII — начало XX века» (Архангельск, 1993) сообщается, что первый пароход «Меркурий» появился на Кубенском озере в 1862 г. Он курсировал между озером и городами Вологда и Тотьма. Ганичевский же пароход плавал от села Устье Кубенское через пристань Спасо-Каменного монастыря до реки Уфтюги и был, так сказать, внутренним рейсом. Известный род кубян Ганичевых, я думаю, имеет отношение к известному прозаику и публицисту, общественному деятелю В. Н. Ганичеву, который числит одну из родословных линий вологодской.

На Центральном рынке в Вологде надо обязательно посетить рыбные ряды. Там увидишь рыбу, которую не купишь по дороге в Кириллов. На базаре продаются уловы с двух озер — Белого и Кубенского. Белозерская рыба покрупнее, особенно лещи, но зато осенью можно недорого купить кубеноозерскую нельмушку. Только вот ее обрабатывать нужно как можно быстрее — она нежная, долго не хранится в тепле. Знатный рыбак Николай Красиков после рыбалки тут же вываливает нельмушку в таз с «холодянкой» — ледяной водой из колодца — и сразу ее «порет», то есть чистит, иначе, если опоздаешь с разделкой, считает Николай, нельмушка будет уже «не та».

Еще один мой родственник, художник по дереву Михаил Кирьянов, поступает с купленной на базаре нельмушкой просто — немного подсаливает (жирная, она быстро впитывает соль) и коптит в специальном железном ящике прямо во дворе у входа в свою мастерскую в центре Вологды. Аромат копчушки стоит на целый квартал такой, что даже Василий Иванович Белов с Ольгой Александровной Фокиной выглядывают из окон соседнего дома на запах.

Удивительно, но долгие десятилетия в Вологде запрещали торговать местной рыбой. На Центральном базаре даже рыбных рядов не существовало. Не купить было и знаменитых соленых рыжиков, клюквы, брусники, морошки, многих других даров Вологодской земли. Для их сбора и продажи имелась потребкооперация со своими магазинами. Не брошу камень в эту организацию, которая знала в своей истории и хорошие, и плохие времена, к тому же она умело перерабатывала лесные гостинцы в консервы, варенья, компоты, сушила грибы, мариновала и солила овощи. Из вологодских лесов продукция разлеталась по всей стране, а сам местный сапожник оставался подчас без сапог. Поэтому каждый вологжанин заготавливал подножный корм сам, не надеясь найти его на базаре.

Сейчас пришло изобилие по сравнению с прежними пустыми полками. Озерная рыбка спасает городских хозяек, которые любят, как и в стародавние времена, печь пироги с рыбной начинкой. Она дешевле, чем морская. Хотя для вологжан цены все равно «кусаются».

Годы местного безрыбья (ни судаков в продаже, ни лещей, ни щучины, ни тем более нельм) воспитали вкус горожан к морской рыбе, которая по дешевым ценам продавалась в вологодских магазинах, как и по всей стране. Авторы этнической истории Русского Севера пишут о жителях Вологды: «Вообще они больше ели соленую рыбу — треску, палтус, семгу, пикшу, зубатку, сельдь, камбалу, которые привозили с моря из Архангельска». И. П. Кукушкин в статье «К вопросу о рыболовстве в средневековой Вологде» («Вологда». Краеведческий альманах. Выпуск 3) сообщает, что до конца XIX в. мясо было редкостью для населения Севера, «питались большей частью соленой рыбной пищей». Вывод слишком категоричный, а для моих земляков и неточный: они не употребляли мясо только в пост, но в обычные дни мясо-молочный рацион был для них привычен.

Жители Вологды и сами являлись хорошими рыбаками. Это сегодня река Вологда стала напоминать сточную канаву, хотя на ней и посиживают рыбачки, вытаскивая то хилого окунька, то приспособленного ко всем режимам ерша Щетинникова. Опытные вологодские рыболовы перебазировались на Кубенское озеро. Зимой на льду у лунок их особенно много — была бы машина да подходящая экипировка.


НА «ДОРОЖКУ»

На «дорожку» приучил меня ловить отец. Ставить сети он никогда меня не брал. Тяжелый это труд, в чем-то и опасный. На удочку ловили для «развлечения», времени на которое у отца не было, а окуней на камнях «дергали» от случая к случаю. Те и клюют только в определенные часы, чуть запоздал, пока доберешься на место, или волнение на озере какое — клёв как обрезает.

А на «дорожку» можно ловить когда угодно. Лучше, конечно, с утра, но щука с прохладных глубин берет и в полдень. Ненасытная она, прожорливая.

У меня тогда был малосильный мотор «Спутник», совсем не для озера, а для реки, да и для легкой лодки, лучше резиновой. За характерный «тембр» звука Екатерина Александровна Красикова, а за ней и все женщины деревни прозвали его, как всегда метко, — «визгунчик». Действительно, визжал он как поросенок, когда его режут.

У кого имелись деньги, покупали мощные «Вихри» в придачу к популярным «Ветеркам». На «Вихре» удобно было плавать на озере, тогда, как пелось в песне, «сокращались большие расстояния». Бензин был дешев, дешевле минералки и молока, покупали его сразу 200-литровыми бочками. Ия Сергеевна Садомова мне рассказывала, что ее покойный муж по восемь бочек за сезон сжигал. Не только рыбачили, но и косить на озерные пожни ездили, по грибы и по ягоды в Уфтюгу, ловили топляки на дрова, да мало ли каких забот по хозяйству имелось. До сих пор вспоминаю бесконечное завывание моторов на реке, особенно слышимое, когда к ночи другие звуки в деревне утихали: это уже начинали лихачить мужички-браконьеры. Движение по реке было таким, как сегодня в часы «пик» в городе. Но хозяйки как-то ухитрялись по «голосам» моторов различать — кто едет, и «своего» слышали издалека.

Вместе с моторами, их скоростями и очевидными удобствами пришли и катера, и дюралевые лодки. Старые деревянные кубинки догнивали свой век на берегах. На веслах по озеру никто уже не ходил. А когда-то нагребались местные мужики так, что у некоторых пальцы на руках не разжимались, с такими согнутыми клешнями и ходили.

Смена поколений в лодочном «поголовье» произошла стремительно, буквально за несколько лет, когда северное крестьянство наконец-то в 70-е годы разжилось, как теперь стало ясно, в первый и последний раз в XX в. Я и по сей день удивляюсь откормочным и молочным животноводческим комплексам, где все процессы механизированы, раздольным мелиорированным полям, о необходимости осушения которых я иногда спорю с публицистом Александром Арцыбашевым, мощным птицефабрикам, кормящим курятиной всю область, молочным заводам (кубенские и шекснинские края — родина вологодского масла), кирпичным домам и прекрасным сельским школам, ухоженным автодорогам… Не построй всего этого по плану подъема Нечерноземья, сегодня была бы совсем хана. Это только визгливый журналист Черниченко призывал прокормить страну с фермерского стола. На Русском Севере не смог бы выжить никакой «архангельский мужик»-единоличник без опоры на сельский «мир». С XIII в. здесь существовали «волости-общины», прообразы нынешних колхозов, которых современное трудовое крестьянство и не думает добровольно «отменять», ибо коллективные хозяйства с крепкими собственниками-работниками представляют собой исторически оправданную и оптимальную форму социально-экономического уклада нашего края.

Отвлекусь от рыбацких дел, пожалуй, и дальше… Сколько моим землякам «казали» на пример Финляндии, смотрите, мол, как нужно цивилизованно жить на селе и работать. На таких же суглинках и камнях… И вот я читаю в последнем номере журнала «Финское обозрение», что после вступления этой страны в Европейский Союз дотации местному сельскому хозяйству, ранее достигавшие 60 % в год от общих финансовых затрат, были снижены по требованию ЕС до 10–12 %, отчего из 300 тысяч фермерских хозяйств Финляндии тут же обанкротилось 200 тысяч, а оставшиеся на плаву вынуждены заниматься хоть каким-то более или менее прибыльным делом — от разведения страусов до туристического бизнеса. А сколько, риторически спрошу, получали и получают от государства наши северные колхозы?

Только в 70-е гг. по плану подъема сельского Нечерноземья субсидирование стало более или менее устойчивым, в деревню пошли деньги, отчего она тут же ожила, начала заменять свою многовековую, вконец обветшавшую хозяйственную и социальную инфраструктуру на современную.

Но вернусь к своим рыбам… В летние месяцы моторы с кормы лодок можно было не снимать, рыбаки даже не убирали на ночь бачки с бензином. Накинут на моторный колпак какую-нибудь тряпку, больше для вида — от жаркого солнца или от дождя, да так и оставят до утра, а то и на целый день. Удивительно, но воровства не было. В наше бедовое время деревянный багор нельзя забыть в лодке — кто-нибудь да и утащит. Особенно дико стали воровать дюралевые лодки — угонят в укромное место, разрежут на части, а потом сдадут в воровской шалман скупки-приема цветных металлов.

У отца имелось два мотора — мощный «Вихрь» и «Ветерок». Первый на катере был установлен стационарно, то есть с дистанционным управлением, и отец его редко снимал и уносил с лодки. Выезжая ловить на «дорожку», он брал на всякий случай и «Ветерок» как запасной мотор.

Ловля на «дорожку» азартная, если, конечно, рыба хорошо берёт. Капитан Виктор Алексеевич рассказывал о таком случае. Лодки с рыбаками-«дорожечниками» ходили по кругу в озере ближе к устью Уфтюги. «Только я встроился в их круг, как — хоп! — рывок сразу на две „дорожки“. Тащу. Смотрю, попались две большие нельмы. Я развернулся, снова спустил блесны и подхожу к тому же месту. Снова — хоп! — опять две нельмы. Глазам не верю. Краем глаза наблюдаю — и мужики невдалеке тягают. В третий раз захожу. Клев, как часы, точен: вновь берет на две „дорожки“, и снова большущие нельмы. Не стал я больше искушать судьбу, свернул „дорожки“ и скорее поплыл домой. Такого рыбацкого счастья не часто доводилось мне испытывать».

Чтобы ловить на «дорожку», надо знать места. Обычно выбирают, где поглубже — на фарватере озера или у противоположного берега. Как заплывешь за большие озерные бакены, так и распускай леску. Большая щука любит глубину. Как стрела, она летит на цель, ничего не замечая. Еще эта рыба пасется на «завалах» — так у нас называют падение глубины при переходе песчаного дна в ил. Нравится ей шнырять и возле травы (водорослей) в озере, распугивая пасущуюся и кормящуюся здесь же рыбью мелочь. Хитрая и хищная рыба, попробуй ее выуди!..

Крупных щук резко убавилось из-за засух в последние годы. Сегодня на озере необходимо долго болтаться, чтобы поймать на «дорожку». Час бороздишь воду, второй… Металлические колокольчики на прутьях, закрепленных в уключины весел, однотонно побрякивают в такт моторному движку, нагоняя сонливость. Привыкаешь смотреть на натянутые лески, забывая сладкие свои ожидания, когда ивовый прут от рывка вдруг изогнется, колокольчик захлебнется в тревоге и когда, бросив всё, тянешь и тянешь, как бревно, рыбину, не давая ей спуску.

Счет кругам по воде уже не запоминаешь. «В слове „терпение“ — пение, пение…» — писал поэт Геннадий Иванов. Не знаю, что он еще слышит в этом слове, но ни петь, ни говорить нам в лодке не хочется. Совсем разомлеваешь на солнце, которое смотрит в озеро, словно в котел с водой, пытаясь ее вскипятить, как вдруг… Азарт мигом возвращается, и ты нервно хватаешься за леску.

Нет, вроде показалось… Видно, блесна проскочила сквозь водоросли или царапнула по песчаной отмели. Подержишь леску в кулаке, услышишь дальнее «чистое» колебание блесны и отпустишь дальше: ловись наконец рыба, да покрупнее!..

Щука берет, как всегда, неожиданно, когда этого момента уже не ждешь. Всё происходит синхронно: резкий рывок лески, прут выгибается, и без звона колокольца уже ясно — схватила. Теперь главное — не спешить, но и не медлить. Каким-то непонятным чутьем угадывать, что ведешь ее хорошо. Сейчас щука в глубине мечется, пытаясь освободиться от стального крючка-тройника, уйти еще глубже. Вся сила ее мощного и гибкого тела направлена на то, чтобы выжить, избавиться от чужой воли. Нужно отдать этой хищнице должное: не хочет она смиренно висеть на стальном поводке, бьется до последнего.

Самый азартный момент наступает, когда она вдалеке, в водных бурунах выходит на поверхность. Широко разъятая пасть с острой пилкой зубов будто летит над водой. Тяни, тяни, Валя, быстрей!.. На солнце и воздухе щука деревенеет, несколько мгновений безропотно тащится за лодкой, в ее пасть вливается вода. Однако такое ощущение обманчиво. Опять сильный рывок, снова бунт!.. Теперь надо толково подтащить ее к самому борту лодки, ни на секунду не давая щуке слабины. Вот она уже рядом. Пора!.. Бьешь багром с острым крючком на конце по ее скользкой темной хребтине, цепляешь и вместе с леской перекидываешь через борт лодки. Всё?..

Нет. Щучина начинает колотиться, выгибаться кольцом, так прыгать, что не только может запутать выбранную леску «дорожки», но и сама выпрыгнуть обратно за борт. Поэтому сразу же за смачным шлепком на лодочные стлани рыбину необходимо хорошенько оглушить, обухом ли топора, или тем же багром. Только тогда она растерянно замирает и ее можно разглядеть.

Килограмма на три тянет, с темными пятнами на желтоватом, отнюдь не впалом длинном брюхе. Значит, не голодная, и бросилась за блесной из-за вечной своей жадности или из-за такого же, как и у нас, охотничьего азарта. Лежала бы и лежала себе на прохладном дне, сливаясь с ним темным окрасом. Лениво шевелила бы хвостом, поджидая какую-нибудь шальную рыбку, которую беззвучно проглотить не стоит ей никакого труда. Так нет же, еще издали острым взглядом узрела странное мерцающее свечение, приближающееся на большой скорости. Всё в щуке напряглось, сжалось в единый порыв, и она, как спущенная пружина, бросилась вслед уходящей цели. Только на дне взметнулся фонтанчик ила и не успел еще раствориться в чистой воде, как щука хватанула с налета блестящую приманку.

«Мама! — звонит взволнованно-счастливый Валя по мобильнику прямо в Москву с середины Кубенского озера, когда и берега еле просматриваются. — Я только что поймал на „дорожку“ первую щуку».

Жизнь быстро меняется, где в худую сторону, где и в хорошую. Остаются вечными только азарт рыбалки, радость улова, счастье удачи… Вот она, большая рыбина, лежит, выдернутая из своей подводной стихии. В детстве, отправляясь с отцом на рыбалку, я всегда жалел выловленную щуку, особенно когда ее били в лодке по сплющенной голове. Прямо не мог на это смотреть, хотя сами минуты борьбы с рыбиной мне и тогда восторженно нравились. В такие моменты рождается будущий рыбак, для которого это самые волнующие воспоминания. Но потом мне рассказали, как крупная щука может глубоко поранить человека, вцепиться острейшими зубами в его руку, и я с этой варварской казнью смирился.

Оглушенная рыба забрасывается в мешок, тот заталкивается под скамейку, заводится с пол-оборота мотор, резкий разворот, и лодка с быстро распущенной «дорожкой» ложится на обратный курс. Никто из рыбаков не откажет себе в удовольствии вновь пройтись над тем же местом, где и взяла первая рыбина. В нервном предвкушении нового рывка смотришь на натянутую леску… Проплываешь еще десяток-другой метров… Пусто.

Ловя на «дорожку», я подметил за собой и за всеми, кто в лодке, интересный психологический момент. Если даже удалось вытащить одну щуку, то день считается непотерянным, рождается оправдание своим трудам, и, половив для приличия еще с полчасика, с легкой душой сматываешь «дорожки». Когда же нет ни одной поклевки, из нутра прямо-таки прёт желание плавать на озере до посинения, доказывая себе и рыбе, что именно ты способен всех переупрямить и всё перетерпеть.

Раньше ловилось все-таки не так. Виктор Алексеевич вспоминает, как на лодках, артельно, рыбаков по десять из одной деревни, переправлялись загодя на соседний берег. Коротали тихую летнюю ночь у костра. И сколько же здесь ребятишки, сыновья рыбаков, слушали рассказов и баек о рыбалке, о каких только случаях, забавных и не очень, узнавали, потом помнили их всю жизнь и рассказывали уже своим детям. По ранней заре их, сладко задремавших, будили отцы, чуть ли не несли к лодкам на темнеющем еще берегу, и начиналось рыбацкое веселье!.. Облавливали «дорожками» по огромному кругу самые рыбные места. Никто не приплывал домой пустым.


ДЕРГАНЬЕ ОКУНЕЙ

Дергать окуней из Коробова мы плаваем на Глебовы травы. По прямой от деревни они на расстоянии трех километров. Почему зовутся Глебовы? Говорят, что был такой заядлый рыбак из Новленского по фамилии Глебов, целыми днями сидел на этих травах и ловил. Но мне иногда в своих исторических фантазиях видится первый удельный князь Глеб Василькович Белозерский, проплывавший Кубенское озеро и основавший тогда в 1260 г. на Каменном острове Спасо-Преображенский монастырь. Может, и он здесь над травами дергал окуней?..

Такой способ ловли — одно удовольствие. Только надо знать время клева и выходить на лодке к точному месту. Время определить еще можно — начинать ловить лучше с шести-семи вечера. Солнце уже склоняется к закату, но как бы ярче сияет, и его лучи веером распластываются над озером. Волна к этим часам стихает, чуть плещется о борт лодки. Тишина стоит удивительная. Крик чайки-вьюши по воде слышен на несколько километров.

Только вот выйти на травы — проблема. Долгое время прямо на травах стоял издалека видимый буек — белая канистра из-под машинного масла. Проблем тогда не было. Но однажды буйка не оказалось, и мы не нашли трав, как будто их выкосили.

У подводных трав свои особенности. Если течение быстрое, не утихшее после сильной волны, то они пригибаются под водой, ложатся ближе ко дну. Тогда уж точно их не найдешь на огромной глади озера. Глубина здесь до двух метров, стебли водорослей длинные, как нити, и необходим полный штиль, чтобы верхушки трав с завязями семян, словно поплавками, поднялись к поверхности воды. В волну же, даже небольшую, попробуй их разгляди — колебание воды «расчесывает» травы в разные стороны.

В травах любят охотиться стайки окуней. Озерный окунь — крупный, нагулянный, его в реке не встретишь, разве что весной, когда он заходит в устье нереститься. Такого окуня у нас зовут «лапоть» или «горбач». Первая кличка дана, потому как он увесистый, а вторая — из-за темного горба за головой. Чем крупнее экземпляр, тем больше горб.

Эти хищники не все травы любят. Дальше от Глебовых, ближе к фарватеру озера, встречаются и другие островки водорослей. Здесь сиди сколько угодно, ни одного «горбача» не поймаешь. Травы пустые. А всё почему? Потому что они растут на иле, а не на песке. Окунь — рыба чистоплотная, любит прозрачную воду, песчаное или каменистое дно, тут он и нагуливается, охотясь за мелочью. А где ил, где муть, оттуда окунь бежит.

Глебовы травы растут на озерном чистом песке. Невдалеке от них проходит «завал», глубина резко падает в своеобразный обрыв. Место для красноперых хищников самое удачное. Из ила поднимаются моллюски и рачки, на кромке завала обычно крутится рыбья мелюзга, к оазису водорослей, как в водной пустыне, стремятся и другие озерные обитатели. Кормовая база для окуней здесь самая богатая. Вот и сидят в засадном полку сотни горбатых стрельцов, лениво трутся друг о друга, как в магазинном садке, сыто шевелят красными плавниками. Передовые отряды обчищают все окрестности Глебовых трав и, набив животы, дают выход на рубеж атаки тыловым частям. Так и бурлит это место рыбой.

А теперь представьте, как вы встаете на якорь посредине струящихся по воде Глебовых трав и забрасываете с зимней удочки маленькую блесёнку. Она опускается в самую гущу окуневого войска. Поддернешь удочкой раз или два, чтобы блесёнка «заиграла», обратив на себя внимание, и уже чувствуешь на конце лески приятную тяжесть: схватил блесну горбатый атаман. Вытащишь такого колючего пришельца, отцепишь его, бросишь в корзину и снова спускаешь в воду блесну. Та не успевает даже дойти до положенной глубины, как новый хищник на нее бросается. Такая в глубине толкотня, что острым крючком можно подцепить окуня за плавник, как за красную фалду рубашки. За час-другой такого бешеного клёва можно наловить бельевую корзину окуней. Их действительно дергаешь, вернее, выдергиваешь из воды.

Но чаще бывает и так, что поклюет-поклюет хорошо с полчаса, а потом как отрежет. Куда-то по неизвестным причинам скрывается вся окуневая гвардия или перестает реагировать на блесну. Почему так происходит? Еще один секрет природы.

Раньше, во времена Большого Озерного Клёва, дергали окуней на каменных грядах, находящихся глубоко на дне. Камни — не травы, они не видны над поверхностью воды, поэтому выходить на них необходимо ювелирно точно. Плюс-минус десять метров — и проскочил их на лодке. Не сунешь под воду голову, чтобы осмотреться.

А валуны на глубине огромадные. Виктор Алексеевич как-то в самую осеннюю сушь, безводье видел напротив деревни Каргачево два гранитных гиганта, которые проступили из воды, как спины бегемотов. На этих камнях мы с отцом любили дергать окуней. Подплывешь на место, спустишь в воду на весу якорь, стучишь им о дно. Если песок или ил, то звук глухой, мягкий, а если внизу камни, то звук звонкий, упругий.

Окуни там водятся особенно большие, даже не «лапти», а настоящие «валенки». С тех рыболовных времен многие якоря на катерах и лодках привязаны на длинных брезентовых ремнях, а не на цепях. Попади якорь в расщелину между камней, его обратно не выдерешь. Если он на железной цепи, то сиди кукуй, пока ее не перепилишь, если есть чем пилить. Сам горе-рыбак попадается, как окунь на блесну. Брезентовый же ремень можно быстро срезать ножом.

С дерганьем окуней немало связано рыбацких историй. Здесь ловля происходит как бы в «чистом», классическом виде. Не надо возиться с червями, таскать часами, как на «дорожке», за собой блесну. Баллом выше можно наградить только ловлю спиннингом. Но на озере спиннинг не особенно побросаешь, рука онемеет — простор воды огромный, рыба не самая голодная, блесну нужно закинуть ей под самый нос, чтобы она среагировала.

Остается среднее между рыбалкой на поплавковую удочку и на спиннинг — дерганье окуней. Кто хоть раз испытал эту радость, тот, я уверен, никогда ее не забудет.


СТАВИМ СЕТИ

В последние годы многие рыбаки приохотились на озере ставить сети. Для этой ловли нужна лицензия — в зависимости от длины сетей и размера ячеи. Сегодня озеро кормит в основном тех, кто ловит сетями. Все остальные виды рыбалки существуют для любителей-дачников.

Сети обычно ставят на ночь. Выходят в озеро на закате солнца. Эта рыбалка не любит соглядатаев, не терпит и шума. Кроме негарантированного успеха для нее существуют и две опасности.

Первая — сеть, оставленную в озере, могут «снять», то есть украсть.

Вторая — рыбнадзор. Если есть лицензия на лов, то это еще не гарантия от того, что катер рыбнадзора не подцепит ее специальными «кошками». Поэтому стражи рыбного порядка советуют прикреплять к сетям пластиковые бутылки с вложенной в них копией лицензии. Мы, мол, подплывем, посмотрим, если всё в порядке, то сеть не тронем. Но на такую маленькую хитрость никто из рыбаков добровольно не пойдет, так как пластиковая бутылка на воде, видимая издалека, — это верный маяк для всех озерных «татей».

Тогда, понимая ситуацию, рыбнадзор советует прикреплять бутылку с лицензией к грузу на дне. Мы, мол, достанем вашу сеть, посмотрим разрешение и снова ее в воду бросим. Но как можно вновь поставить сеть с попавшей в нее рыбой? Загадка, и не только для рыбнадзора. Одно утешает: проверки сегодня редки, как и побеги рыбаков от блюстителей порядка.

Встречу с грозным рыбнадзором испытали на себе и мы. Обычно рыбы нам не особенно много и надо. Поставим свою небольшую финскую сеточку в устье реки, где спокойнее, а наутро улов дней на пять вытащим. В озеро мы и не стремились выскакивать. Но до поры до времени. Захотелось для разнообразия и там половить.

Наутро с женой поехали в озеро выбирать сеть. Пока я, заглушив мотор, греб на веслах, ориентировочно на том месте, где вечером поставили сетку, жена прочесывала «кошкой» — металлической болванкой с проволочными усами, укрепленной на веревке, — дно, стремясь ее подцепить. И тут я обратил внимание на лодку, которая на большой скорости шла к нам со стороны Спас-Камня. Невольно стал на нее заглядываться, и в душе шевельнулось что-то нехорошее: лицензии ведь у нас не было.

— Смотри лучше, куда гребешь, — прервала мои раздумья Капитолина.

Но стоило мне повернуть голову, как я увидел и второй катер, шпаривший вдоль берега в обхват нас.

— Окружают, — заключил я мрачно, окончательно поняв, что это за гости. — Прячь быстрее «кошку»!

Тот, кто подплыл к нам первым, стал барражировать в двух метрах от нашего катера, а другой принялся прочесывать то место, где мы только что искали свою сеть, с расчетом подцепить ее винтом.

— Что делаете? — строго спросил первый.

— Гуляем, — как можно беспечнее ответил я, понимая, что мой ответ в довольно-таки большую волну в семь утра звучит весьма странно.

— Не верю я вам, что гуляете, — жестко ответил серьезного вида мужчина с седоватыми усами в форменном капоре.

Но и доказать противозаконное он ничем не мог. Редко, когда они промахиваются. «Кошку» жена спрятала под платье на живот и сидела так, странно скрючившись. В нашей моторке, куда заглянул, приблизившись, инспектор, лишь багор и корзина. Оказалась бы озерная рыбка для нас золотой.

Тем более что подплывал к нам «сам» Василий Павлович Фокин, гроза всех браконьеров, знающий озеро как свои пять пальцев. От него так просто не сбежишь. В Фокина, говорят, зимой даже стреляли в упор, когда он мчался к нарушителям на снегоходе «Буран». Только благодаря тому, что он мгновенно среагировал, откинувшись на снег, выжил. Лобовое стекло «Бурана» разнесло дробью вдребезги. Так что Василий Павлович из Устья Кубенского — человек мужественной профессии, и я винюсь за свой тогдашний обман. С тех пор, кстати, я ловлю по лицензии.

Но что может сделать один рыбнадзор на огромном озере? Даже на быстроходных катерах с японскими моторами и рациями? Кубенское, как кокон, опутано сетями, и попробуй запрети их продажу!.. Рынок, скажут, свободный, запретов на нем нет и не предвидится.

…В разрабатываемом правительством Водном кодексе Российской Федерации предусматривается передача в собственность частным лицам озер, ограниченных, правда, размерами водной поверхности. Всё это мы уже проходили, и здесь история вновь совершает разворот в прошлое. Николай Яковлевич Данилевский в упомянутом мной исследовании приводит известный в наших краях факт: «Лов рыбы в Кубенском озере в настоящее время совершенно вольный, как и во всех значительных озерах Империи. Но таковым сделался он лишь с начала настоящего, или с последних годов прошедшего столетия (XVIII в. — В. Д.). До того же времени весь лов на этом обширном озере составлял временно частную собственность одного крестьянина селения Кубенского, находящегося вблизи озера, верстах в 30 от города Вологды, и принадлежащего графам Орловым. Этот крестьянин, пользуясь силой, которую имел его господин при дворе императрицы Екатерины, подал просьбу, чтобы ему отдана была в собственность „задворная его лужа“, называемая Кубенским озером, что и было исполнено без всяких дальнейших справок. В силу этого права взимал он известную пошлину со всех занимавшихся рыболовством в озере. Только несколько лет спустя крестьяне стали просить об отмене этой несправедливой и тягостной для них привилегии, в чем, конечно, и преуспели, как только разъяснилось, что это за „задворная лужа“».

Кто знает, думаю с горечью я, не найдется ли такой новый-старый русский, который приватизирует «под шумок» и Кубенское озеро? Скажете, что в это трудно поверить? Но всего лишь десятилетие назад фантазией казалось то, что знаменитый Череповецкий металлургический завод, «Северная Магнитка», построенная всей страной, возведенная местными крестьянскими сыновьями, из-за чего запустела вологодская деревня, будет принадлежать одному человеку, а именно Алексею Александровичу Мордашеву, официально владеющему 86 процентами акций ОАО «Северсталь» (на весь многотысячный коллектив осталось всего лишь 10 процентов).

Как-то, выплывая рано поутру из устья реки Ельмы в Кубенское озеро, в очередной раз (и каждый раз — в первый) поражённый немыслимой красотой природы, поймал себя на мысли: как прекрасно, что всё вокруг меня моё и наше. Глубокое голубое небо — для всех, тихая долина озера — для каждого, а восходящий пунцовый шар солнца — для всего Божьего мира.

Надолго ли?..

Кубенское озеро — Москва

Игорь Сойкин ТИХИЙ СВЕТ ВАРНИЦ (очерк)

По тому узнают все, что вы Мои ученики,

Если будете иметь любовь между собою.

Иоанн: 13.35

Наш рассказ о небольшом, но славном монастыре, расположенном в местечке Варницы, что на северо-западной окраине древнего русского города Ростова Великого. И о православной школе при этом монастыре.

К сожалению, сегодня многим даже вполне церковным людям название Варницы мало о чем говорит. Между тем именно в этом древнем поселении ростовской земли 3 мая 1314 года в семье благочестивых бояр, преподобных Кирилла и Марии, родился мальчик Варфоломей — будущий великий подвижник и молитвенник, преподобный Сергий Радонежский (V1392)*.

В XVI веке это место называлось Никольской слободой, где были соляные варницы на реке Ишне. Вероятнее всего, так же именовалось оно и в XIV веке, во время жизни здесь преподобного Сергия Радонежского. На том месте, где находился родительский дом будущего игумена и печальника Земли Русской, в 1427 году архиепископом Ростовским Ефремом (V1454) был основан Троице-Сергиев Варницкий монастырь, который был задуман и исполнен как памятник великому русскому святому — преподобному Сергию Радонежскому.

В этой обители возносили свои молитвы святители — Иов, первый русский Патриарх, Димитрий, митрополит Ростовский, Филарет, митрополит Московский. Здесь бывали святой праведный Иоанн Кронштадтский и святой Патриарх Тихон — первый Патриарх всея Руси после двухвекового синодального периода (времени, когда патриарший престол, по воле царя Петра, пустовал). Потому и неудивительно, что после 1917 года богоборцы разоряли святое место с особым усердием, пытаясь вместе с обителью преподобного Сергия вытравить из народной памяти и само его славное имя, а с ним и Православие. Монастырь был буквально стерт с лица земли. Да и сама земля, по которой ступал преподобный, была залита асфальтом и рассечена автотрассой. Но… «когда всё уже кажется гибнущим, тогда воздвигается преподобный Сергий», — так писали еще в XIX веке.

После празднования Тысячелетия Крещения Руси в 1988 году Русской Православной церкви стали возвращать храмы.

Возвратили и Варницкому монастырю — помойку на месте взорванного Троицкого собора и разбитый инкубатор в стенах изуродованной и до неузнаваемости перестроенной Введенской церкви. Больше возвращать было нечего. Лишь памятный деревянный крест да свежесрубленная часовня на месте рождения преподобного Сергия свидетельствовали, что жива еще любовь русского человека к великому угоднику Божию.

Но в 1995 году родину преподобного взяла под свою опеку и покровительство Троице-Сергиева лавра. Дорога, проходившая через освященную подвигом многих молитвенников монастырскую землю, при содействии администрации города была наконец выведена за его пределы. А в 1997 году Варницы посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

«Место рождения глубоко почитаемого на Руси святого — преподобного Сергия Радонежского, основателя главной святыни России, Свято-Троицкой лавры, должно по праву вызывать чувство душевного волнения и благоговения у каждого русского человека.

Преподобный Сергий Радонежский, являясь образцом монашеского подвига, внес также неоценимый вклад в государственное устроение нашего Отечества и вот уже в течение более шести веков сохраняет всеобщее почитание и любовь к себе.

Игуменом Земли Русской признавали преподобного Сергия Радонежского не только в народе, но и князья, а впоследствии и правящие государи на Руси.

Мы все оказались в неоплатном долгу перед истинным воином Христа Бога, который яко солнце воссиял своему Отечеству.

Долг каждого верующего человека принять посильное для себя участие в возрождении монашеской обители, основанной на месте рождения Святого, и с чистым сердцем взывать к нему: „Преподобне отче наш Сергие! Моли Бога о нас, яко мы усердно к Тебе прибегаем, скорому помощнику и молитвеннику о душах наших!“», — сказал тогда Святейший Патриарх.

И воцарившаяся на святом месте, казалось навечно, «мерзость запустения» стала медленно отступать перед молитвой, постом и кропотливыми смиренными трудами насельников возрождающейся обители.

30 апреля 2003 года в Варницком монастыре наместником Свято-Троицкой Сергиевой лавры владыкой Феогностом, по благословению Святейшего Патриарха, было совершено Великое освящение возрожденной Введенской церкви и первое богослужение.

На проповеди с амвона воскресшего храма владыка Феогност сказал: «Лишь очистив сердца свои и свои святыни от мерзости запустения, сможет народ наш вновь увидеть Бога. Еще 10–15 лет назад никто даже в самых смелых мечтах не предполагал, что монастырь-памятник на родине преподобного Сергия Радонежского возродится. Но стали стекаться на святое место подвижники и молитвенники… Не сразу, но стали появляться у Троицкой обители и строители, и администраторы, и учителя, и благотворители. При монастыре есть школа. Люди стали понимать, что воскресение храма — это и воскресение народа, и воскресение Отечества. Стали понимать, что без храма Россию восстановить нельзя, потому что Отечество наше — православное и по духу, и по форме, и по содержанию».

Еще в 1995 году, одновременно с началом восстановительных работ, при монастыре была создана и воскресная школа. Но одно дело — школа воскресная, и совсем другое — православная общеобразовательная. Когда в монастыре не было еще храма для богослужения, не было самого необходимого для нормальной жизни братии, даже думать о такой школе казалось преждевременным. Но думали и по мере сил готовились.

Православная школа — дело хлопотное и дорогое. Много сил, времени и средств потратил настоятель Троице-Сергиева Варницкого монастыря игумен Силуан, его единомышленники и помощники, чтобы многострадальное, полуразрушенное здание школы ожило, наполнилось учащимися и учителями — вновь стало полноценным православным учебным заведением. Ныне православная гимназия в Варницах хорошо известна в Ростове и за его пределами, пользуется заслуженным авторитетом у школьников, родителей и педагогов города и его окрестностей.

Именно с появлением православной гимназии в этом заброшенном людьми (но не Богом!) уголке связано воскресение к нормальной человеческой жизни не только Варниц, но и всех фактически вымирающих окрестных деревень и поселков. Отчаявшиеся было родители, многие из которых переселенцы, устроили детей в прекрасно оборудованную, даже по столичным меркам, школу. И сами успешно трудятся при школе и монастыре. Сложилась настоящая церковная община, объединенная не только совместной воскресной службой, но и всей полнотой церковно-приходской жизни. Заметим, к слову, что большинство православных семей в Варницах — многодетные.

Вот в этом, думается, и есть причина и важное условие успешного церковного строительства обители и одновременно духовного (да и физического!) воскресения жителей окрестных деревень и поселков, ныне — её прихожан, ибо одно без другого, как показывает опыт, не получается. «Вера без дел мертва есть» (Иак. 2,17), но и дела, совершаемые без веры, — безблагодатны и недолговечны на земле.

Крайне важно понимать, однако, что «дела» монастырей вовсе не ограничиваются только социальным служением. Мол, чем большую социальную помощь оказывает обитель или церковная община людям (учит, кормит, раздает одежду, дает работу и жилье и т. п.) — тем она лучше. Монастырь вовсе не дублирует государственную систему социального обеспечения. Кроме любви к ближнему своему монастырь учит нас любви к Богу — нашему Творцу, Заступнику и Утешителю.

Сегодня мы, современные и даже церковные люди, по причине малого духовного опыта, по маловерию своему с трудом понимаем то значение, какое имеют православные монастыри для жизни нашего государства и народа. Дивизия, завод, больница, школа — это понятно, а монастырь?

Часто нам кажется, что за толстые монастырские стены уходят для того, чтобы оставить этот жестокий и несправедливый мир и обрести личный покой и утешение в келейном одиночестве и молитве, отрешиться от забот мира сего. Но это ошибочное или, во всяком случае, совершенно неполное, недостаточное представление о роли монастырей в жизни общества. Не пренебрежение миром, а пламенная молитва за мир, за реальных живых и умерших людей и просвещение мира светом Вечной Истины, светом Слова Божия, светом Веры и Любви — вот одна из важнейших «функций» монастыря.

Именно из монастырских стен, из богословия вышла (ушла) в мир наука. Философия, астрономия, химия, медицина, педагогика, прибавим сюда литературу, живопись, музыку, а еще и социальную защиту (богадельни, больницы, сиротские и детские приюты, странноприимные дома и т. д.), — все они родом из монастырских обителей, из церковных общин. Неразрывно связана с монастырем регулярная армия, ибо по принципу монастырского устава воинов Христовых — монахов (послушание, дисциплина, единоначалие, иерархия) — она и по сей день строится — вспомним знаменитых монахов-воинов Пересвета и Ослябю. Однако и это ещё не всё.

Не от мира ограждается православный монастырь своими высокими стенами, но ограждает ими мир от козней и происков зла. Монастырь — это крепость, это поле брани, это фронт — передовая, на которой идет не прекращающаяся ни на минуту жестокая и бескомпромиссная война человека (лучших его представителей) с силами «духов злобы поднебесных» (Еф. 6,12).

Монастырь — это «громоотвод», принимающий на себя основной удар ненависти как инфернальных (адских) сил, так и их многочисленных земных слуг и приспешников.

Этого не понимали, судя по делам их, император Петр и императрица Екатерина Великие и без всякого сочувствия ломали не ими созданные монастыри и перекраивали Церковь (не имея на то церковного благословения и права) по своему земному усмотрению и потребностям.

Зато прекрасно понимали это революционеры-богоборцы, когда, придя к власти, прежде всего обрушили свою нечеловеческую ярость и ненависть не на внешнего врага (германцев) и даже не на врага «классового» — буржуазию, а на Церковь, на святыни и святые обители ее (Троице-Сергиева лавра была закрыта в 1918 году), на монашествующих и простых верующих.

И ещё: монастырь, монах, патриарх — это заступник, предстоятель и представитель человечества перед Богом Иисусом Христом и Его Пречистой Матерью Пресвятой Богородицей. Это ответчик и проситель и одновременно добровольная искупительная жертва Богу за грехи всего мира. Ибо крест, который по своей воле возлагает на себя монах, есть самый тяжелый из всех земных крестов.

«Попов и монахов не жалей, а то их Бог жалеть не будет» — добродушно посмеиваются в народе и не жалеют в большинстве случаев, а только осуждают, себе же на грех, о чем и свидетельствует вся наша история. Но монах и не требует жалости, напротив, он сам, как любящий отец, жалеет своих детей — прихожан, земляков, соотечественников и всё человечество.

Необозримо поле монастырской работы. Но мы и не ставим себе целью измерить его. Наша задача много скромнее: на примере просветительской деятельности возрождающейся древней русской обители — Варницкого Троице-Сергиева мужского монастыря — рассказать читателю о том, как работает, сотрудничает Русская Православная Церковь с современной школой.

* * *

Христианская традиция с неизменным уважением и сочувствием относится к светскому образованию. Многие отцы Церкви учились в светских школах и считали изучаемые в них науки полезными и даже необходимыми для верующего человека. Святитель Василий Великий писал, что «внешние науки не бесполезны» для христианина, который должен заимствовать из них всё служащее нравственному совершенствованию и интеллектуальному росту.

С православной точки зрения желательно, чтобы система российского образования была основана на традиционных христианских ценностях. «Церковь уважает светскую школу и готова строить свои взаимоотношения с ней исходя из взаимного признания человеческой свободы. При этом Церковь считает недопустимым намеренное навязывание учащимся антирелигиозных и антихристианских идей, утверждение монополии материалистического взгляда на мир…

Школа — посредник, который передает новым поколениям нравственные ценности, накопленные прежними веками. В этом деле школа и Церковь призваны к сотрудничеству. Образование, особенно адресованное детям и подросткам, призвано не только передавать информацию. Возгревание в юных сердцах устремленности к Истине, подлинного нравственного чувства, любви к ближним, к своему отечеству, его истории и культуре должно стать задачей школы не в меньшей, а может быть, и в большей мере, чем преподавание знаний» — таков взгляд Церкви на деятельность школы, изложенный подробно в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», принятой на Освященном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в юбилейном 2000 году.

Увы, реальные итоги многолетнего и, похоже, всё еще далекого от завершения реформирования школы свидетельствуют о несовпадении взглядов Церкви и официальной школы по этому вопросу. На практике мы невооруженным глазом видим, что государственная школа, вопреки вековым традициям, всё более снимает с себя функции воспитательного учреждения, оставляя за собой только обучение. Заметим: реформирование школы происходит без существенного в том участия самих учащихся, родителей, да и учителей тоже. Их просто ставят перед фактом того или иного очередного нововведения, исходящего от высоких инстанций, и не спрашивают ни согласия, ни мнения о результатах. Ну разве только если эти нововведения вызывают всеобщее гневное возмущение и неприятие, как это было, например, с программами пресловутого полового воспитания или валеологией, — в таких случаях какая-то корректировка еще была возможна.

Образование без образа — не новинка. Это всё тот же дорогой сердцам наших вечных западников-либералов идеал. Для церковного человека образование без образа есть безобразие. «Свято место пусто не бывает» — место образа занимает нечто иное.

Мы не ставим себе целью перечисление болезней и недостатков современной государственной школы. Её трудное состояние — боль и забота всенародная. Наша школа (как, кстати, и армия) — точный слепок, отражение нашего общества. Её грехи и беды — наши грехи и беды. И потому только от нас самих зависит, какой быть нашей школе в будущем: продолжит ли она лучшие традиции русской педагогики, или скатится на уровень, какой укажут нам творцы «нового мирового порядка».

Безусловно, от повседневной, кропотливой, изнурительной, часто жертвенной борьбы за государственную школу, за наших детей в школе людям церковным уклоняться никак не следует. «Церковь призвана и стремится содействовать школе в ее воспитательной миссии, ибо от духовного и нравственного облика человека зависит его вечное спасение, а также будущее отдельных наций и всего людского рода» («Основы социальной концепции Русской Православной Церкви»).

Но не должно быть упущенным и другое направление педагогической деятельности, а именно — реализация международно признанного права верующих семей на получение детьми религиозного образования и воспитания. И в этих целях Церковь сама создает православные общеобразовательные учебные заведения, справедливо ожидая от государства поддержки.

Вот теперь, после необходимых, с нашей точки зрения, отступлений и комментариев, вновь вернемся к судьбе Сергиевской, как её нарекли основатели церковно-приходской школы в Варницах.

В 2004 году православная Сергиевская гимназия при Троице-Сергиевом монастыре усилиями её директора игумена Силуана и педагогического коллектива поднялась на новую высоту. При гимназии создается пансион, куда были приняты в 10-й класс первые двадцать шесть юношей православного вероисповедания, успешно окончившие девять классов светской школы, для получения ими полного среднего и начального богословского образования.

В настоящее время учащиеся пансиона размещены в новом красивом и благоустроенном здании. Комнаты, в которых живут старшеклассники по два-три человека, светлые, удобные, оборудованы всем необходимым для учебы и проживания. Бытовые помещения содержатся в идеальном порядке. Имеются библиотека и читальный зал. В хорошо оборудованных классах кроме уроков проводятся самоподготовка, консультации и факультативные занятия. Питание — четырехразовое, в монастырской трапезной. Есть хорошо оснащенный спортзал и зал для настольного тенниса. Актовому залу пансиона может позавидовать и какой-нибудь столичный театр. Учащиеся одеты в красивую удобную форму. Распорядок дня плотный и продуман до мелочей, сочетает в себе всё необходимое для интенсивной учебы, здоровой физической нагрузки и полноценного отдыха. Трудовое обучение и лабораторные работы, требующие специальных кабинетов, проводятся на базе городской средней школы, с которой поддерживаются самые дружеские отношения. По согласованию с командованием в Учебном центре МВД, на территории которого недавно был построен храм во имя великомученика Георгия Победоносца, проводятся занятия по начальной военной подготовке и патриотическому воспитанию старшеклассников.

Вместе с общеобразовательными предметами, определяемыми государственным стандартом, в гимназии изучаются: Закон Божий, история Церкви, литургика (изучение богослужения), гомилетика (умение проповедовать), церковное пение, основы иконописи. В ближайшей перспективе предполагается организовать курсы миссионеров, псаломщиков, певцов церковного хора, иконописцев, звонарей, алтарников и пономарей.

Однако христианское образование включает не только вероучительные дисциплины, но и другие предметы, что крайне важно для формирования цельного мировоззрения школьника. Так, например, на уроке биологии учащихся знакомят и с дарвинизмом, но обязательно с изучением обширной научной критики этой гипотезы видными учеными — креационистами и богословами.

Профессиональный уровень кропотливо подобранного на конкурсной основе педагогического состава гимназии высок — из 10 учителей-предметников 8 имеют высшую категорию, все воспитатели обладают многолетним педагогическим опытом. Обращает на себя внимание доброжелательная, лишенная привычной школьной суеты и торопливости, я бы сказал, академическая атмосфера, царящая в гимназии.

Беседуя с десятиклассниками, я невольно замечаю, какой заботой они окружены. Для них ученики пансиона как родные дети — те самые ближние, без которых невозможно и личное спасение. Тусклых, недовольных, раздраженных лиц нигде не заметил. Наоборот, старшеклассники производят впечатление юношей серьезных, самостоятельных, глубоких, воспитанных, открытых, искренних и жизнерадостных — явно не по воле случая собравшихся здесь, а объединенных единомыслием и едиными высокими целями. Все хотят послужить Богу и людям.

Ерохин Николай. Приехал в гимназию из поселка Шишкин лес Подольского района Московской области:

— О гимназии я узнал из передачи радиостанции «Радонеж». Мои родители иконописцы. С пяти лет я регулярно посещаю храм. С семи начал исполнять обязанности алтарника. После окончания 9-го класса по совету родителей поехал в Варницы познакомиться с монастырем и пансионом. Уже на третий день дал родителям телеграмму, что остаюсь в Варницах. Здесь очень красивая природа и необыкновенно умиротворяющая атмосфера. Я давно познакомился с жизнью и подвигами преподобного Сергия Радонежского, полюбил этого замечательного святого и всегда мечтал побывать на его родине. Жить на земле, где он родился и где прошли его детские годы, для меня счастье. Я всегда ощущаю его помощь: он слышит и понимает нас. По своей школе и друзьям иногда скучаю, но не жалею, что поступил сюда. А с друзьями мы видимся на каникулах. Родители же и сами нередко приезжают ко мне. Они тоже рады за меня. Здесь нет мирской суеты и агрессии внешнего мира, атмосфера молитвенная и благодатная. Очень хорош преподавательский состав, и особенно воспитатели. Они помогают нам привыкнуть к новым условиям жизни и друг к другу. Здесь я почувствовал, что такое настоящее живое Православие, что такое настоящая дружба и взаимовыручка. Жизнь в гимназии, на территории монастыря и общение с братией помогают нам и лично мне осознать истинный смысл жизни человека, увидеть свое призвание и своё служение. Благодарю Бога и спасибо всем, кто создал на этом святом месте такую хорошую и так необходимую нам гимназию.

Максим Архипов прибыл из Владимирской области:

— 1 сентября мы с моим духовным наставником, священником Виталием, приехали в Троице-Сергиеву лавру перед началом учебного года поклониться преподобному Сергию. В книжной лавке ко мне подошел какой-то мальчик и дал в руки листок, на который я вначале не обратил внимания. Только дома, разбирая книги, я увидел, что это объявление о приеме учащихся в 10-й класс гимназии пансионного типа при Варницком Троице-Сергиевом монастыре. Желание поступить возникло сразу, и я попросил маму позвонить по указанному в объявлении телефону. Я боялся, что уже опоздал, но меня пригласили приехать и познакомиться с гимназией и монастырем. Повез меня в Варницы сам отец Виталий. Мне все очень понравилось. Настоятель монастыря игумен Силуан и педагоги гимназии побеседовали со мной, проверили мои знания и приняли в 10-й класс. Вернулся домой, собрался и через неделю уже приступил к учебе на новом месте. Здесь хороший порядок. Всё продумано: учеба в классах сочетается с молитвой. Мы получаем огромный багаж знаний на всю жизнь. Я готовлю себя к поступлению в Московскую духовную семинарию. Хочу быть священником. Это и мое желание, и желание родителей. Условия и для учебы, и для отдыха здесь прекрасные. Воспитатели и учителя очень хорошие — понимают нас и наши нужды. Иногда мы составляем анкеты со своими пожеланиями, и они по мере возможности учитываются. Питание в монастырской трапезной вместе с братией монастыря. Готовят очень вкусно. Пища здоровая и полезная. В монастыре есть опытный и внимательный врач — Борис Степанович, который следит за нашим здоровьем. Мы часто ездим в паломнические поездки. Побывали у многих святынь Троице-Сергиевой лавры, Ярославля, Переславля-Залесского, Костромы, Суздаля, Углича, Иваново и Ростова. Были у Животворящего Креста в с. Годеново. Несем послушания в трапезной, в общежитии, в храме во время богослужений. В программу обучения гимназистов входит произнесение проповедей с амвона. Имеющие музыкальные способности охотно поют на клиросе. Но главное — учеба. Однако есть возможность и поразмышлять в уединении, осмыслить прожитый день. Желающим поступать в нашу гимназию советую не сомневаться. Конечно, духовная жизнь требует трудов, постоянной работы над собой, но зато она и благодатная — дает и силы, и настоящую радость жизни. Здесь, в гимназии при монастыре, наша вера укрепляется и подтверждается делами.

Беседую с настоятелем Троице-Сергиева Варницкого монастыря, директором православной гимназии игуменом Силуаном:

— Какие вступительные экзамены должен сдать желающий обучаться в гимназии-пансионе?

— Проводится собеседование по определению религиозной грамотности в объеме книги протоиерея Серафима Слободского «Закон Божий. Руководство для семьи и школы». А также делается «срез знаний» по основным предметам школьной программы: истории, географии, литературе, русскому языку, алгебре, геометрии, химии и физике.

— Откуда приехали к вам в пансион ученики?

— Из разных мест: из Московской, Ярославской, Владимирской и Тверской областей, а также из Москвы, Санкт-Петербурга, Ярославля, Костромы, Улан-Удэ, Читы, Магадана и Ташкента.

— Батюшка, откройте секрет успеха в столь трудном деле, каковым является создание и обеспечение всем необходимым православной гимназии, да еще и пансиона.

— Гимназия действует по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и под покровительством Преосвященнейшего Феогноста, епископа Сергиева Посада, наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры. А еще секрет успеха заключается в молитве. День наш начинается с братского молебна, в котором участвуют и гимназисты. Молитвой день и завершается. Каждый гимназист учится в доброжелательной среде единомышленников, а не в разнородной или даже враждебной среде, как это нередко бывает в светских школах. Усилия педагогов и воспитателей в нашем пансионе направлены на то, чтобы давать знания, а не заставлять учеников учиться. Наши дети от произвола и агрессии внешнего мира хорошо защищены. Их учат не только безбоязненно исповедовать себя христианами и нести Слово Божие в мир, но и учить тому других.

Подумалось мне, что есть и ещё одно важное слагаемое успешной жизнедеятельности православной гимназии-пансиона. Оно ощущалось и присутствовало везде, где мне пришлось побывать, осматривая монастырь и гимназию, общаясь с насельниками обители, учителями и гимназистами. В одном из классов на учительском столе я заметил кем-то оставленный лист бумаги. На нем было написано: «Без любви — всё ничто. Справедливость без любви делает человека жестоким. Воспитание без любви делает человека двуликим. Ум без любви делает человека хитрым. Приветливость без любви делает человека лицемерным. Власть без любви делает человека насильником. Богатство без любви делает человека жадным. Вера без любви делает человека фанатиком. Есть только одна великая держава на земле и на небе — ЛЮБОВЬ!».

Покидал Троице-Сергиев Варницкий монастырь я со светлым и радостным чувством. И скоро понял его причину: своими глазами увидел нашу школу для наших детей.

Андрей Воронцов «НАШ СОВРЕМЕННИК» В ВЕШЕНСКОЙ (к 100-летию Михаила Шолохова)

Венцом юбилейных мероприятий, посвященных 100-летию со дня рождения Михаила Александровича Шолохова, стал грандиозный Всероссийский литературно-фольклорный праздник «Шолоховская весна» в станице Вешенской 27–29 мая.

Без особой шумихи и помпы он проводится на родине великого писателя каждый год в последние дни весны, но, разумеется, такого размаха и масштаба он не знал никогда.

Начать с того, что президент Владимир Путин был первым руководителем страны, посетившим Вешенскую после Никиты Хрущева. Этот блиц-визит в одночасье разрешил вопрос, не решавшийся годами: о выкупе у итальянцев прав на фильм Сергея Бондарчука «Тихий Дон» и переозвучении его.

Вслед за президентом в Вешенскую потянулись Дмитрий Козак, Михаил Швыдкой, Сергей Вишняков, ростовский губернатор Чуб и другие, как говорят, официальные лица. В делегации союза писателей России, возглавленной его председателем Валерием Ганичевым, сразу три человека представляли «Наш современник»: Станислав Куняев, Андрей Воронцов и Евгений Шишкин. Кроме них были еще литературовед Наталья Корниенко и прозаик Владимир Крупин. От областных организаций СП России приехали прозаики Петр Краснов, Николай Корсунов из Оренбурга, Виктор Лихоносов из Краснодара (это те, кого мы встретили), от Союза российских писателей — прозаик Михаил Кураев и поэт Римма Казакова (что само по себе — факт отрадный, ибо измышления о «шолоховском плагиате» чаще всего можно было услышать от членов именно этого, «альтернативного» Союза).

Все члены делегации СП России являются постоянными авторами журнала «Наш современник» — журнала, который еще задолго до юбилея неустанно пропагандировал творчество Шолохова и отстаивал от грязной, невежественной клеветы его доброе имя. Не случайно Станислав Куняев стал лауреатом Шолоховской премии 2005 года, а ваш покорный слуга был удостоен двух юбилейных и Шолоховских медалей — от Президиума Российской муниципальной академии и Президиума ЦК КПРФ. Эта роль, огромная культурная работа журнала постоянно подчеркивались Станиславом Куняевым и мной в ходе выступлений на сценах и импровизированных подмостках Вешенского праздника. Жаль только, что на одну из главных встреч с читателями, в Вешенской центральной библиотеке 27 мая, представители юбилейного оргкомитета пригласили от нашего творческого Союза только одного человека, между тем как на стендах в зале были выставлены именно наши книги, а вот книг выступавших членов СРП там не было. Все это, конечно, досадные мелочи, без которых ни одно крупное дело не обходится, но вклад в популяризацию наследия Шолохова Союза писателей России и Союза российских писателей в принципе несопоставим. Мы не претендуем, чтобы говорить с читателями, скажем, о Булате Окуджаве, это лучше получится у членов СРП, но, по этой логике, и право говорить о Шолохове не отнимайте у нас. К тому же, как отметил в своем выступлении на Детском литературно-фольклорном празднике В. Ганичев, Шолохов был членом правления нашего Союза писателей, а не СРП или, скажем, Союза писателей Москвы. Впрочем, я не хочу, чтобы у читателей сложилось впечатление, что на празднике между нами и «альтернативщиками» возникали какие-то трения, — нет, совсем наоборот, а с М. Кураевым мы даже неплохо нашли общий язык. Просто в литературной жизни и так слишком много «разделений», чтобы еще создавать их искусственно.

Первыми, кто встретил нас на донской земле хлебом-солью и чаркой «дымки», были работники крупной железнодорожной станции Миллерово. Миллеровский вокзал стал неузнаваем, с тех пор как я побывал здесь два с половиной года назад, работая над романом о Шолохове «Огонь в степи». Просторное, но довольно казенного вида, изнутри и снаружи, здание превратилось в светлый, легкий импровизированный музей великого писателя. Здесь и «донской уголок», являющий собой часть казачьего куреня, и прекрасные бюсты Шолохова, и живописные портреты… На высоте и обычный сервис: кассовой зал, буфет, комнаты отдыха с телевизорами и кондиционерами. В общем, вышло не хуже, чем толстовский мемориал на станции Козлова Засека. Молодцы железнодорожники! Следует отметить и высокий уровень обслуживания экспресса «Тихий Дон», где нашей делегации были предоставлены комфортабельные места в вагонах СВ и специально для нас была сделана остановка в Миллерово, не предусмотренная на этом маршруте. Встречей и проводами делегации культурная программа железнодорожников не ограничилась: ими, совместно с Ростовским госуниверситетом, были организованы встречи Валерия Ганичева и Станислава Куняева с читателями в Ростове-на-Дону.

Улицы Вешенской были заполнены сотнями тысяч людей. Всю станицу окружили их палаточные лагеря. Красные лампасы казаков, синие кителя, белые гимнастерки, фуражки с красными, желтыми (у уральцев и уссурийцев), зелеными околышами у пограничников (праздник совпал с их Днем), черные черкески кубанцев, традиционные алые кофты с оборками у казачек, крутящиеся в танце их расписные цветастые подолы… Пляшут и поют и на подмостках, и просто на бесконечных (километра по два) улицах станицы. Их протяженность мы прочувствовали, что называется, своими ногами, потому что из-за невиданного наплыва гостей 28 и 29 мая автомобильное движение в Вешенской было закрыто. Особенно туговато пришлось Владимиру Крупину, который решил ходить по святой донской земле босиком. Прибавьте еще обжигающий асфальт на 38-градусной жаре… Но ни одной жалобы мы от Крупина в тот день не услышали: «выдержал марку» до конца. Молодые казаки уважительно называли его «батей». Нажарившись на беспощадном солнце, он мощно, как некий Посейдон, плескался в Дону. Станислав Куняев, глядя на подплывающего к берегу Крупина, с бороды и усов которого обильно стекали струи воды, пошутил: «Вот такие существа выползали на берег, когда на земле зарождалась жизнь». Впрочем, в заплывах на Дону не было равных именно Куняеву, три года назад отметившему 70-летний юбилей: он переплыл легендарный Танаис туда и обратно два раза кряду (в то время как я, юнец по сравнению с ним, — лишь один раз).

Вешенская еще при жизни Шолохова была одной из литературных столиц России, но особое значение этого факта, его ответственность и гордость за него многие донцы, особенно «низовые», кажется, ощутили впервые. Жизнь простого человека на Дону так же нелегка, как и по всей России, людей замучили материальные проблемы и безработица, а праздник такого небывалого масштаба заставил хоть на несколько дней забыть о них и, быть может, в будущем поможет их преодолевать, как это делали трагические шолоховские герои. Наверное, тогда и молодежь перестанет уезжать из Вешенской, и станица, пока еще многолюдная (13 тысяч жителей), не превратится в огромную, но пустую усадьбу-памятник.

Молодые казаки и казачки со станции Михайловка Волгоградской области, с которыми я разговорился, были приятно удивлены, что я знаю об их родине, и, похоже, впервые услышали, какое значение Михайловка сыграла в жизни писателя (через нее он бежал от ростовского УНКВД в Москву осенью 1938 года). Собственно, для этого и нужны подобные праздники, чтобы люди сильнее ощущали свою причастность к родной истории и культуре. А мы, писатели, должны больше встречаться с такими, как высоченный, играющий мышцами казак из Таганрога, один из немногих псковских десантников выживший в страшном, героическом бою в Аргунском ущелье. Он уверенно сказал нам с Евгением Шишкиным: «Давили и будем давить врагов России, как это делали Лопахин и Андрей Соколов». На нем не было никакой казачьей формы, он приехал в Вешенскую по собственной инициативе, как и большинство гостей. Доводилось слышать и другие слова: явно не воевавшие важные дяди в погонах войсковых старшин (полковников) картинно обижались на обращение «мужики», наставительно говорили, что они «казаки», «совсем другой народ», а на вопрос, отчего же тогда у них наш язык и вера, отвечали, что это у нас такой язык, как у них, а крестились они на 122 года раньше Киевской Руси, в Белой Веже (видимо, их «крестили» хазары, хозяева этого города). Сообщая это, усатый казачий чин, словно Семен Давыдов, неизменно прибавлял: «Факт». Выяснилось, что почерпнул сии «факты» у красноярского писателя Александра Бушкова. Бедный войсковой старшина! Он, вероятно, мнит себя будущим атаманом «Всевеликого Войска Донского», а на самом деле он — типичный дед Щукарь! И это лишнее доказательство неистребимости шолоховских типов на Дону. К слову сказать, сам Шолохов, прославивший своими книгами Дон на весь мир, никаким удельным чванством не страдал, его Андрей Соколов «мужик», а не казак, и немало героев «Они сражались за Родину», воюющих не хуже казаков, — тоже «мужики».

«Шолоховскую весну» открыл 27 мая Детский литературно-фольклорный праздник. Это было сделано абсолютно правильно, потому что дети наглядно продемонстрировали преемственность казачьих поколений. В отличие от некоторых взрослых, они вовсе не были «ряжеными», так как в Вешенской, например, специализированная казачья школа существует давно. Как они плясали и пели! Жив, жив еще настоящий казачий дух на Дону, когда люди с малолетства знают свои песни и танцы, а не просто наряжаются и важно размышляют о своей «особости»! В этом смысле слова внука Шолохова, директора Вешенского государственного музея-заповедника Михаила Александровича Шолохова, что донские дети — гордость и надежда России, прозвучали вовсе не как фраза «по случаю». Дело в том, что детские и юношеские коллективы выступали не только на больших сценах, а прямо на улицах, в десятках мест, не боясь станичной пыли, как и положено на народном, а не театрализованном празднике. Как не хватает этого народного духа русским из Центральной России! Тут надо отдать должное казакам, и не только донским, но и кубанским, терским, уральским, чьи хоры и ансамбли приехали сюда… Кстати говоря, и эти коллективы, и те, что выступали вечером 27 мая на торжественном вечере в вешенском Доме культуры, и на открытии «взрослого» праздника 28 мая на Майдане, и на Фестивале казачьих куреней, трудились на радость людям совершенно бескорыстно, лишь за «жилье и еду», как нам сказали, хотя денег на юбилейные мероприятия, согласно Указу президента Путина от 11 января 2002 года, было выделено, вероятно, немало.

А ведь кроме парадного фасада праздника был еще другой, который трудно выставлять на всеобщее обозрение, но он не менее, а может и более, важен. Среди детей, выступавших на Майдане, были воспитанники семейного детского дома на хуторе Громки (в том числе чеченские сироты). Но не смогли приехать дети-инвалиды, живущие в том же доме. И тогда мы, писатели, по приглашению Виктора Лихоносова и кубанской колонии в Громках поехали к ним, хотя программа не предусматривала такого мероприятия. Приюты — не самое веселое место на земле, но этот был особенный — не приют даже, а община, где сильные помогают выживать слабым (и эти сильные, как и в большинстве подобных случаев, вовсе не богачи). Поэтому семейный дух, царящий на дружеской трапезе под огромными южными звездами, с дымящимися поленьями, накрытыми лопухами, по углам стола (местный рецепт от комаров и мошек), не исключал шутки и смеха. К нашему приезду сварили «тройную уху» по-шолоховски, зарезали на шашлык барана. Один громковский казак сказал с интонацией Пантелея Прокофьевича Мелехова: «Было два барана, но первый оказался невзрачный, мы забраковали его, прогнали попастись». То-то он, бедняга, наверное, переживал! Другой казак произнес оригинальный тост: «Между этими мужчинами встречаются красивые женщины!» Он не преувеличивал: дородные, статные, они внешне очень напоминали знаменитых шолоховских героинь. И не только внешне: одна казачка, уже в возрасте, сказала другой, помоложе: «Надо позвать гостей сплясать с нами». А та с достоинством ответила: «Нет уж, пусть они сами нас приглашают, мы должны гордость иметь». Такое гостеприимство, без заискивания, куда предпочтительней сюсюканья с гостями! Увы, среди нас умели плясать русского только Крупин и Куняев… Потом танцевали чеченские девочки. Мудрено было им, потерявшим в страшном пожаре войны отцов и матерей, не испытывать к нам неприязни! Но я не видел в их глазах ничего подобного — а детские глаза не умеют обманывать. Стало быть, громковские казаки сумели растопить в душах сирот лед страха и отчуждения. Эти чеченские дети были нашими детьми, о чем я и сказал с полной искренностью. Другие дети, инвалиды, сидели вокруг плясового круга, смотрели, слушали, озаряемые огнем костра… Но были и такие, которые не смогли сидеть, смотреть или слушать. Один из нас зашел зачем-то в дом — он был полон лежачими калеками…

Здесь, в Громках, я почувствовал «вживую» ту пронзительную интонацию, которая есть в книгах Шолохова и которой, может быть, даже нет в гениальных, умных книгах Достоевского и Толстого, когда люди, несмотря на сокрушительные, ужасные удары судьбы, не сгибаются и остаются людьми, верящими в добро и справедливость.

Оттого, наверное, на грандиозном, прекрасно срежиссированном известным постановщиком «массовых действ» Б. Красновым гала-концерте на берегу Дона, у памятника Григорию и Аксинье, на меня большее впечатление произвели не пляски и хороводы профессиональных ансамлей, не хорошие песни, исполненные с присущим им мастерством Валентиной Толкуновой, Надеждой Бабкиной, Николаем Басковым (от него были особенно в восторге тысячи донских девчат), а отрывки из старых советских фильмов по книгам Шолохова, от которых наворачивались слезы на глаза, когда вспоминал я вчерашних детей и простых казаков и казачек, живущих не по «понятиям», а по совести, по законам любви и сострадания, заповеданным нам две с лишним тысячи лет назад.

В половине двенадцатого ночи Вешенская содрогнулась от залпов салюта, вспыхнули цветы фейерверка над неторопливыми, играющими в лучах мощных прожекторов волнами Дона, полетело «ура» над станичными улицами. Шолохов и после смерти остался победителем, подумалось мне, его враги посрамлены, их ненависть растворилась в любви тех, кто и сегодня мог стать персонажами шолоховских книг, а зависть растворилась в их бескорыстии.

Потому что Народ никогда не забывает тех, у кого болело сердце за его судьбу.

Загрузка...