Наш Современник, 2006 № 06

ПАВЕЛ ГНЕЗДИЛОВ, ПОРЯДОК В ТАНКОВЫХ ВОЙСКАХ

“С Богом!” — напутствовал нас перед боями наш первый командир роты Александр Дикий. Не “С нами Бог”, как было выбито на алюминиевых бляхах немецких солдатских ремней, а именно — “Мы с Богом!”, что, по-моему, весьма существенно.

Вспоминается такой случай: под Волновахой Дикий отличился тем, что его экипаж бросил в трансмиссию своего танка (наверно, через выхлопную трубу) лимонку, чтобы исправный танк не достался немцам.

Дело было в том, что осенью дороги так развезло, что автомашины не могли подвезти танкам ни горючего, ни боеприпасов, и экипаж вынужден был так поступить. Однако “особняк” придрался, и А. Дикий “отбоярился” от трибунала “честным признанием своей вины и клятвой кровью искупить её!”. По-видимому, этого и надо было руководству бригады, потому что оно увидело, что и немцы не могут захватить наш “подбитый” танк, так как и у них нет ни горючего, ни боеприпасов.

Тогда со всех танков бригады слили остатки горючего, снесли оставшиеся снаряды и патроны в один исправный танк, посадили в него провинившийся экипаж во главе с А. Диким и поставили боевую задачу: ведя огонь из всех видов оружия, наделав как можно больше шума и грома, и вреда, разумеется, проскочить Волноваху из конца в конец и закрепиться на той стороне “до подхода основных сил”.

“Основные силы” состояли из спешенных танкистов, штабных работников, поваров и санитаров. На рассвете, когда немцы, уверенные в своей безопасности, “дрыхли без задних ног”, этот план был выполнен, Волноваха была освобождена, пленных (в подштанниках!) было взято гораздо больше, чем было “основных сил”, а славной 62-й танковой бригаде было присвоено почётное название “Волновахская”! И, по-видимому, именно тогда сложилась несерьёзная, корявая танкистская песня с припевом, переделанным, по-моему, из махновской “Тачанки”:

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим комсоставом

Не приходится тужить!

Первая болванка

Попала прямо в лоб.

Механика-водителя

Загнала прямо в гроб!

Вторая болванка

Попала в бензобак,

Выскочил из танка -

Не помню, право, как!

Но вот вызывают

В особый наш отдел:

“Почему ты вместе

С танком не сгорел?..”

Наше пополнение в 62-ю танковую бригаду 11-го танкового корпуса прибыло уже весной 1944 года под Ковель, который Гитлер называл “ключом к Польше”. Ковель находился в самом подбрюшье Белорусского выступа немцев, который они укрепляли с 1941 года. Поэтому к Ковелю стягивались войска с обеих сторон. Однако, когда наш корпус уже был готов нанести удар, оказалось, что основной удар по немцам стал наноситься прямо в лоб по выступу, где партизанскими тропами открывалась прямая дорога на Минск! А удар под Ковелем стал отвлекающим.

Небольшое примечание. С одной стороны, радист-пулемётчик, которым я являлся, в экипаже танка считался “танковой интеллигенцией”. А с другой стороны, он являлся и “пятым колесом до возу”, и “бесплатным пассажиром”! Ещё в учебном полку, чтобы обеспечить взаимозаменяемость членов экипажа в бою, все мы учились и стрелять из пушки, и водить танк. Только радиста-пулемётчика никто не собирался взаимозаменять, так как и без него экипаж считался боеспособным.

Короче говоря, 8 июля 1944 года, перед первым боем, увешанный со всех сторон котелками, иду я на походно-полевую кухню за завтраком. Раннее утро, и кто-то из танкистов у замаскированных в лесу танков завёл унылую песню:

Встаёт заря на небосклоне,

За ней встаёт наш батальон.

Механик чем-то недоволен,

В ремонт машины погружён…

По полю танки грохотали,

Танкисты шли в последний бой.

А молодого командира

Несли с разбитой головой!..

Мои и без того взвинченные нервы не выдерживают, и я как бы передаю по цепи: “Прекратить песню!”… “Команда” покатилась по цепи, и танкист смолк… Знал бы я, что через какой-нибудь час я всё это не только услышу, но и увижу, — я бы, наверное, поостерёгся давать такую “команду”… Когда я подошёл к своему танку с котелками, полными наваристых щей с мясом, каши с мясом и чая, командир наш, старший лейтенант Евдокимов Александр Ильич, вернулся с рекогносцировки и развернул перед нами карту, где красными стрелками был обозначен наш корпус, а синими стрелками — две немецкие танковые дивизии.

Мало того, что у немцев было двойное, если не тройное, численное превосходство в танках, но эти танки были ещё и врыты в землю! А мы должны были чистым полем и ясным днём на них наступать!

Но приказ командира — это приказ Родины!..

Пытаясь хоть немного развеселить приунывший экипаж, я опять “пошутил”: “А кормят нас сегодня на убой!”.

Сказал и осёкся: никто не улыбнулся, не засмеялся.

Я продолжал гнуть своё: “У солдата вся храбрость в желудке!”

Попробовал и суп, и кашу, и чай: “Ух, хороши! Не станете есть — вылью в кусты!”.

Никто не взглянул на меня, не пошевелился. Пришлось завтрак выкинуть…

Потом: “По местам! Заводи! Вперёд!”.

И танки наши выстроились в линию наступать от села Паредубы на село Тарговище, где окопались немцы. Потом командир роты Александр Дикий и дал свою излюбленную команду: “С Богом!” (точнее — он сказал: “С Господцем!”, как бы шутя! Ведь мы же были комсомольцы!)…

Всего-то мы и успели сделать три выстрела из пушки, а когда уже были на нейтральной полосе, по башне ударил фаустпатрон. Звук был такой же, как и от выстрела пушки, но звука от падения пустой гильзы на боеукладку не последовало. Я оглянулся и увидел то, о чём утром пел неизвестный танкист… Наш командир Александр Ильич Евдокимов был смертельно ранен в голову…

Вот выводы, которые я сделал для себя после первого боя: высокий боевой дух моих товарищей сказался и в отказе от завтрака перед сражением, и в напутствии командира роты: “С Богом!”, и в возгласе командира орудия татарина Азизова: “Бей фашистов! Командира ранили!”. А о том, что и сам он был ранен осколками, он умолчал.

Однако мнение некоторых, что нельзя есть перед боем из-за утери живучести, если ранят в живот, считаю неверным. Это всё равно, что настроить себя заранее на ранение! А в бою твои желания нередко исполняются…

После боя в городе Седлец я вылез из танка “промыслить” каких-нибудь трофеев, поскольку наша походно-полевая кухня безнадёжно отстала. Зашёл в полицию, где во всю стену висел портрет Гитлера. Я удивился: до чего же фюрер был похож на карикатуры художников Кукрыниксов! Кто-то из наших уже разбил чернильницу на подлой фашистской харе…

Однажды командир танка послал меня, как обычно, за обедом. Обвешанный на поясе котелками, я только вышел из зоны наблюдения немцев и распрямился во весь рост, как на их стороне поднялся самолёт-разведчик, который мы называли “костыль”. Я сразу же бросился бежать, гремя котелками, к ближайшему окопу. Вот от земли почувствовался толчок от выстрелов пушек на той стороне! Вот уже визжат и снаряды, причём — точно в меня! И вот вместе с разрывами снарядов я “пикирую” в окоп, и меня засыпает землёй. Очнувшись, я некоторое время не шевелюсь, чтобы немец подумал, что “накрыл” меня, и улетел бы.

Лежу и думаю: “Это не война, а убийство! Если ты, немец, хочешь меня победить, то выходи по-честному, на равных условиях, с одинаковым оружием, и тогда посмотрим, кто кого одолеет!”.

А ещё было: кухня почему-то запоздала, то ли бомбили её, то ли артналёт был, но с полным термосом на спине и с котелками в руках пришлось мне возвращаться на передовую, когда уже рассвело. А до спасительных окопов надо было бежать с полкилометра. Немец-корректировщик сразу меня засёк, и подземный толчок подсказал, что ударили по мне пристрелочной миной. Перелёт-недолёт, я падал, вскакивал и бежал по прямой. Но когда ударили на поражение, я, чтобы обмануть их, бросился в сторону от взрыва и шлёпнулся на землю, выставив термос перед собой.

Это меня и спасло: осколок мины покорёжил крышку термоса, но до шеи не достал. Другие осколки посёкли котелки с кашей… Когда, уже по траншее, принёс завтрак, экипаж удивлялся: “Ну, ты в рубашке родился!” — “Соображать, — говорю, — надо! Не теряться! И не грешить!”. “И читать бабушкину молитву “Отче наш”, — добавил про себя.

А потом, выплёвывая мелкие осколки, что попадались в каше, понарошку ругались… А у меня только шея болела, обожжённая кипятком щей. Такие действия в разряд похвальных не входили: вот если бы это было в сражении, тогда — другое дело!.. Когда закончились бои по расширению плацдарма, мы стали отсыпаться: и за прошедший недосып, и про запас на будущее, благо под танком у нас был рай — даже копанка с колодезной водой была в углу под десантным люком в днище. А сидели мы на соломе, накрытой танковым брезентом, а танк был замаскирован снопами под копну.

Потом играли в карты, в “дурака”, “травили байки”. Заряжающий Иван Павлович рассказал, как он в учебном полку пристроился сапожником и уже думал, что отвоевался. Но хозяйка квартиры, в которой он сапожничал, так его “заездила”, что пришлось на фронт проситься! Механик-водитель Игорь, с десятилетним образованием, попал в офицерское училище. А это означало, что после войны всю жизнь по гарнизонам скитаться. Друзья посоветовали “дать ротному по морде”: трибунала не будет, а из училища отчислят. Так он и сделал! Так и получилось: из училища отчислили в учебный полк, а оттуда — на фронт!..

Потом нашу бригаду с передовой отвели в тыл, в лесок, куда долетали снаряды и мины, но пули не долетали, и можно было ходить во весь рост. Мы отрыли окоп для танка, загнали туда и замаскировали свою боевую машину, а рядом вырыли землянку с печуркой и с крышей в три наката…

И вот, когда я закончил делать ступеньки для входа в землянку, в руках у меня остался конец доски в виде вытянутого треугольника. Я взял его, как балалайку, и изобразил треньканье. Экипаж сразу понял меня: работа снова закипела. Один притащил сталистый немецкий телефонный кабель на струны. Другой на броне танка стал рубить и плющить проволоку на лады. Я — топором и ножом ладил кузовок и собирал балалайку. Голосок у неё оказался не громким, но на редкость мелодичным…

Надо было видеть, как засверкали в улыбках зубы и глаза на наших закопчённых, давно не мытых лицах! Ведь на нас повеяло домом, миром! Подбежали танкисты из других экипажей, и пошла потеха!.. Сгорела наша балалаечка вместе с нашим танком уже под самым Берлином…

На вислинском плацдарме мы пробыли до января 1945 года; наверно, потому, что на Гитлера было совершено покушение. Но он отделался в этот раз лёгким испугом, и война продолжалась. Кроме того, союзники наконец-то открыли второй фронт и почти сразу запросили помощи. И 14 января мы прорвали первую линию обороны немцев и выполнили задачу по захвату второй линии раньше, чем гитлеровцы заняли её. Наша рота во главе с новым командиром, лейтенантом Зинченко, была первой в этом штурме.

За эту операцию Зинченко получил звание Героя Советского Союза, а в его танк, прямо в таранную балку, попала немецкая “болванка”. Так и ездили с этим “подарком”, пока техники не отрезали болванку автогеном. Хорошо ещё, что она не пробила балку, за которой расположены баллоны с сжатым воздухом, а то бы, взорвавшись, они наделали делов!..

Так, упреждая врага в занятии подготовленных рубежей обороны, мы приближались к границам Германии. Помню, бой в Кунерсдорфе был уже на пограничной реке Одер, напротив Франкфурта-на-Одере. Оттуда мы переправились на западный берег реки — на плацдарм у города Кюстрина.

Такая тактика захватывать плацдарм, чтобы будущее наступление начинать не с форсирования водной преграды, применялась Советской Армией, начиная со Сталинграда…

Бои по расширению плацдарма и полному окружению Кюстрина продолжались. Запомнился случай, когда один из снарядов попал в наш танк и не разорвался! А не разорвался он потому, что ему срезало при падении взрыватель и он только вырвал из гусеницы пару траков и повредил каток.

А когда мы его оттаскивали от танка всем экипажем (килограммов, наверно, более пятидесяти!), то обнаружили убитого немца-мальчика и зарыли их рядом. Закончились бои по взятию Кюстрина американской “ковровой бомбёжкой”. Однажды всё небо над городом покрылось стройными рядами американских “летающих крепостей”. Немецкие зенитки попробовали “тявкнуть” по ним. Но “летающие крепости” как открыли бомболюки, как посыпались из них бесконечные вереницы бомб!..

Через 10-15 минут армада пролетела, а от Кюстрина осталось лишь облако пыли и дыма. Такая же “ковровая бомбёжка” применялась американцами и при уничтожении Дрездена и других городов Восточной Германии. В Западной Германии, которая была после войны оккупирована союзниками, “ковровые бомбёжки” американцами не применялись…

16 апреля 1945 года после ужасающей, невиданной силы артподготовки и бомбёжки переднего края немцев, когда даже на наших позициях поистине “земля тряслась, как наши груди”, падали на землю чьи-то горящие самолёты и сами облака на небе, казалось, горели, а немцы попросту сходили с ума, если оставались в живых в своих окопах, — мы пошли на Берлин!

Вскоре осколком или пулей на нашем танке сшибло антенну. Чтобы поставить запасную, я открыл башенный люк и, прикрываясь им, стал демонтировать остатки старой антенны и наблюдать сквозь пыль и дым, как воюет рядом пехота. Вот раненый немецкий солдат упал. К нему подбежал наш солдат с автоматом. Немец поднял руки и показал, что хочет пить. И наш солдат отвернул крышку своей фляжки, висевшей у него на поясе, присел рядом с врагом и дал ему напиться!

А ведь только что они стреляли друг в друга!

Наш солдат побежал дальше вперёд, а вместо него появился другой наш автоматчик. Немец, осмелев, так неожиданно поднял руки вверх, что наш солдат, не разобравшись в обстановке, дал очередь из автомата, и немец опять упал. Потом появилась наша медсестра и стала фрицу перевязывать раны. Это война?..

Когда наш танк с боем взобрался на Зееловские высоты, немецкие солдаты стали сдаваться в плен, аккуратно складывая свои автоматы рядом с танком и отходя в сторонку. Танкист в бою не схватывается врукопашную с врагом, и поэтому мне захотелось посмотреть в глаза этим недавним врагам. Я вылез из танка и подошёл к ним. Они с готовностью стали протягивать мне “трофеи”: часы, порнографические открытки и тому подобное, но я, естественно, ничего не взял у них, возвратился в свой танк и доложил экипажу: “Они почти такие же, как мы!..”.

А 22 апреля мы уже ворвались на улицы Берлина и довольно далеко проскочили к центру, однако наши танки были сожжены фаустпатронами из окон домов. Нас, “безлошадных”, подобрали из тылов, рассадили по освободившимся местам в танках. На броню техники-ремонтники наварили экраны от фаустов. На каждый танк выдали по красному флагу, чтобы водрузить на рейхстаге, и — вперёд, на рейхстаг!..

Мозаика войны